Рэнкин Иэн
Побудительным толчком к написанию «Вопроса крови» явились для меня слова одной моей поклонницы на встрече с читателями. Она спросила меня, почему я в своих романах не касаюсь эдинбургских частных школ. Ведь около четверти всех эдинбургских старшеклассников посещают платные школы, что составляет процент гораздо более высокий, чем в прочих шотландских городах (а может быть, и в Соединенном Королевстве в целом). В тот вечер я ответил не задумываясь, кажется, что-то вроде того, что не очень знаю жизнь подобных заведений, почему и затруднился бы их описывать. Но слова эти заронили во мне мысль. Романы о Ребусе всегда учитывают двойственную природу Эдинбурга, его джекил-хайдовскую сущность.[1] Частное образование — это не только укорененная особенность города, но и черта, раздражающая обитателей некоторых его кварталов. Я уже тогда планировал в следующей книге потолковать об аутсайдерстве. Ребус, разумеется, является вечным аутсайдером, не способным к слаженной работе в коллективе. Во время моих регулярных и многочисленных визитов на Кокберн-стрит мне приходилось также общаться с подростками-готами, что напомнило мне время, когда и я хотел жить как бы вне общества: подростки называли себя готами, я был панком.
Давая Ребусу армейское прошлое, я внимательно изучал прессу о происшествиях в армии (в том числе и заметку об аварии вертолета вблизи шотландских берегов), и у меня скопилась целая папка сведений о влиянии военных действий на психику солдата. Когда солдаты демобилизуются, многие из них с трудом привыкают к мирной жизни. Некоторые становятся агрессивными, начинают пить и вообще бросают дом, превращаясь в бродяг. Иными словами, и они становятся аутсайдерами. Я решил, что будет интересно придумать историю, где переплетались бы эти столь различные сюжетные нити, и пальба в частной школе показалась мне подходящим решением проблемы. Я перенес действие из Эдинбурга в Саут-Квинсферри частично потому, что не хотел, чтобы реально существующие школы посчитали себя прототипами Академии Порт-Эдгар, а частично потому, что хотел исследовать, как такое вопиющее преступление будет воспринято общественным мнением маленького городка, где все так тесно связаны друг с другом. Ребус, как это явствует, был откомандирован в Локерби непосредственно после истории с «Пан-Америкен-101», и он рассуждает о «тихом достоинстве» городка. Перед моими глазами, конечно, стоял и Данблейн, но писать книгу о Данблейне я не намеревался: я доискивался до причин, по которым такое зверство может происходить среди по виду цивилизованного общества.
Я задумывал этот роман в разгар работы над трехчастным документальным фильмом для четвертого канала, посвященным природе зла, и мои размышления на тему фильма окрасили и «Вопрос крови». Я имел возможность побеседовать с психиатрами, учеными, юристами, криминалистами и убийцами, имел даже разговор с одним любезным экзорцистом. Фильм пытался ответить на три кардинальных вопроса: что мы подразумеваем, говоря о зле, каковы истоки зла и как мы можем победить его? Различные ответы, которые я получил в ходе моих путешествий, сформировали нравственный костяк моего романа. Записная книжка того времени, наряду с августинскими теодицеями и впечатлениями от Освенцима, содержит наметки сюжетных ходов, которые могли быть использованы в романе. С самого начала я замыслил двоиственное значение заглавия, имея в виду кровь не только в прямом, но и в генетическом смысле, как родственную общность.
Если все это выглядит мрачновато и несколько напыщенно, то впечатление это ошибочно: писать «Вопрос крови» было очень весело, как, я надеюсь, будет и читать. В предыдущих книгах я часто устраивал своеобразный аукцион, продавая «право на персонаж» за те или иные блага, и «Вопрос крови» содержит некоторых из фаворитов. Например, тут действует кот по имени Боэций лишь потому, что владелец кота заплатил мне за то, чтобы имя это фигурировало в книге (он прислал мне также фотографии и биографическое резюме, дабы увериться, что я ничего не напутаю). Между прочим, один полицейский из Эдинбурга также завоевал право появиться в этой книге — легко и просто, как я думал, пока не выяснил, что он австралиец и имеет докторскую степень по астрономии или какой-то из смежных дисциплин. Зовется он Брендан Иннес, и в книге он коп — ни национальность его, ни ученая степень не упоминаются, — как я ему объяснил, в романах надо быть скрупулезно правдивым, не то что в жизни! Другой персонаж зовется Павлин Джонсон. Он тоже выиграл конкурс за право быть упомянутым. Мне было предложено отыскать его сайт в Интернете, где я обнаружил подозрительного вида мужчину в гавайской рубахе и солнечных очках а-ля Элвис. Его блог зародил во мне сомнения в законности его деятельности. Я послал ему мейл, сообщив, что он мне подходит для роли контрабандиста — торговца оружием. Он ответил, что это будет прекрасно и не мог бы я вдобавок вставить в роман и его дружка — Маленького Злыдню Боба? Я согласился и увлеченно принялся сочинять романного «альтер эго» мистера Джонсона. Завершив это, я сообщил ему о результате.
Мейл не прошел.
Я обратился к его сайту.
Он отсутствовал.
Мне ничего не оставалось, как выследить его. В ходе операции я наткнулся на сообщение, что музыкальная группа «Белль и Себастьян» хочет принять участие в «аукционе». Мне показалось любопытным, что электронные адреса Павлина и одного из участников группы были схожи, а также что бас-гитара группы Стюарт Дэвид славился как любитель розыгрышей. В конце концов он «раскололся». Оказывается, тот, кого я принимал за реального Павлина, с самого начала был выдумкой. А сверх того, Стюарт и сам был автором романа, главного героя которого звали… угадайте, как? Павлин Джонсон!
Похоже, даже выдуманные персонажи могут быть многомерны.
День первый
Вторник
1
— Ничего загадочного, — сказала сержант Отдела уголовного розыска Шивон Кларк. — Просто этот Хердман слетел с катушек, вот и все.
Она сидела возле больничной койки в недавно открытой Королевской лечебнице Эдинбурга. Комплекс был расположен к югу от города, в так называемой «Маленькой Франции». Лечебница обошлась очень недешево и была сооружена в зеленом месте, но уже успели поступить жалобы на тесноту внутренних помещений и отсутствие удобной парковки. Шивон сумела поставить машину, но тут же выяснила, что за подобную привилегию ей придется раскошелиться.
Все это она сообщила инспектору Джону Ребусу, усевшись возле его изголовья в лечебнице. Кисти рук Ребуса были забинтованы по самые запястья. Налив ему тепловатой воды, она глядела, как, поднеся пластмассовый поильник к самому рту, он осторожно пил.
— Видишь? — укорил он ее. — Не пролил ни капельки.
Однако потом он испортил впечатление, уронив поильник, когда попытался поставить его на тумбочку. Поильник стукнулся об пол кромкой основания, но Шивон успела подхватить его.
— Ловко! — похвалил ее Ребус.
— Ничего не произошло. И вообще он был пустой.
После этого она занялась, как оба они понимали, болтовней ни о чем, обходя вопросы, которые ей мучительно хотелось задать, а вместо этого рассказывая ему о смертоубийстве в Саут-Квинсферри.
Трое погибших, один раненый. Тихий приморский городок к северу от Эдинбурга. Частная школа мальчиков и девочек с пяти до восемнадцати лет. Шестьсот учащихся, из числа которых теперь выбыли двое. Третий труп принадлежал стрелявшему, который в заключение обратил свое оружие на себя. Ничего загадочного, как выразилась Шивон.
Непонятно было только одно: причина.
— Он был как ты, — продолжала она. — То есть вернулся из армии. Говорят, что все дело в этом: обида на общество.
Ребус заметил, что руки теперь она держала в карманах пиджака. Ему показалось, что они сжаты в кулаки, хоть сама она и не подозревает об этом.
— Газеты пишут, что у него свой бизнес, — сказал он.
— У него имелся катерок, на котором он возил любителей водных лыж.
— И он был обижен на общество?
Она пожала плечами. Ребус знал, что и она готова была отправиться куда угодно, лишь бы отвлечься от другого расследования, на этот раз внутреннего, — расследования, центром которого была она сама.
Она уперлась глазами в стену, куда-то поверх его головы, словно там находилось нечто иное, помимо картины и вентиляционного отверстия.
— Ты не спросила меня, как я себя чувствую. Она перевела взгляд на него:
— Как ты себя чувствуешь?
— Начинаю ощущать охоту к перемене мест. Спасибо, что осведомилась.
— Но ты здесь только одну ночь.
— А кажется, что больше.
— А что говорят доктора?
— Никто еще ко мне не являлся. По крайней мере, сегодня. Но что бы они ни сказали, я отсюда удеру.
— И что потом?
— Ты о чем?
— К работе же ты вернуться не можешь. — Она перевела взгляд на его руки. — Ты не способен сейчас ни вести машину, ни напечатать рапорт. Трубку-то телефонную поднять сможешь?
— Исхитрюсь как-нибудь. — Он огляделся, на этот раз сам избегая встретиться с ней глазами. Вокруг были мужчины примерно его возраста, соперничающие с ним в землистой бледности. Было ясно, что шотландские гастрономические пристрастия дают тут свои плоды. Один из парней, кашляя, вымаливал сигаретку. Другой, казалось, с трудом дышал. Перекормленная, одышливая, страдающая гипертрофией печени мужская масса.
Ребус поднял руку, чтобы дотянуться до левой щеки и коснуться ее тыльной стороной кисти; он ощутил колкую небритость. Щетина, как он понимал, будет того же серебристого оттенка, что и стены палаты.
— Исхитрюсь как-нибудь, — повторил он, опуская руку и искренне сожалея, что вздумал поднять ее. Пальцы, когда к ним вновь прихлынула кровь, зашлись искрами боли. — С тобой говорили?
— О чем?
— Брось, Шивон!
Она, не моргнув, выдержала его взгляд. Ее руки покинули свое убежище, когда она подалась вперед на стуле.
— Сегодня у меня очередная встреча.
— С кем?
— С боссом. — Имелась в виду старший суперинтендант Джилл Темплер. Ребус кивнул, довольный, что пока не задействованы чины более высокие.
— И что ты ей скажешь? — осведомился он.
— Мне нечего ей сказать. К смерти Ферстоуна я не имею никакого отношения. — Она сделала паузу, дав еще одному невысказанному вопросу повиснуть между ними: А ты имеешь? Казалось, она ждет, что Ребус скажет ей что-то, но он молчал. — Она станет расспрашивать о тебе, — вновь заговорила Шивон, — о том, как ты очутился здесь.
— Я ошпарился, — сказал Ребус. — Глупо, но так именно и было.
— Я знаю, что так ты объясняешь произошедшее.
— Нет, Шивон, не объясняю, а на самом деле так и было. Спроси у докторов, если мне не доверяешь. — Он опять огляделся. — Полагаю, что когда-нибудь это все-таки станет возможно.
— Небось все еще кружат вокруг лечебницы, ища, где бы припарковаться.
Шутка была натянутой, но, так или иначе, Ребус улыбнулся: Шивон давала ему понять, что не станет долее его мучить. В его улыбке сквозила благодарность.
— Кому поручено Саут-Квинсферри? — спросил он, показывая, что тему он переменил.
— Кажется, инспектор Хоган там.
— Бобби — толковый парень. Если все можно выяснить быстро, он это сделает.
— Газетчики уже принялись за дело. Для связи с ними откомандировали Гранта Худа.
— Тем самым оголив наш отдел, — задумчиво проговорил Ребус. — Тем более мне надо поторопиться.
— Особенно если меня отстранят от работы.
— Не отстранят. Ведь ты же сама сказала, Шивон, что к Ферстоуну не имеешь ни малейшего отношения. Как мне это представляется, произошел несчастный случай. Ну а если всплывет нечто более серьезное, может быть, все само собой и утихнет, так сказать, умрет естественной смертью.
— Несчастный случай, — повторила она за ним.
Он медленно кивнул:
— Так что не беспокойся. Если только, конечно, ты и впрямь не пришила того подонка.
— Джон… — В голосе ее прозвучала настороженность. Ребус опять улыбнулся и постарался лукаво подмигнуть ей.
— Я просто шучу, — сказал он. — Я слишком хорошо знаю, черт возьми, кого Джилл не терпится привязать к делу Ферстоуна.
— Он сгорел во время пожара, Джон.
— То есть это я его убил? — Ребус поднял обе руки и повертел ими так и эдак. — Я ошпарился, Шивон. Ошпарился, и дело с концом. Просто ошпарился.
Она поднялась со стула.
— Ну будь по-твоему, если ты так говоришь.
Она стояла перед ним, когда он опустил руки, сдерживая крик от внезапно нахлынувшей острой боли. К койке направлялась сестра, говорившая что-то о перевязке.
— Я ухожу, — заверила ее Шивон и повернулась к Ребусу: — Ужасно думать, что ты мог сделать подобную глупость, а вдобавок подозревать, что это было ради меня.
Он лишь медленно покачал головой. Она повернулась и пошла к двери.
— Не теряй веры, Шивон, — бросил он ей вслед.
— Ваша дочка? — спросила сестра, занимая его разговором.
— Просто приятельница, коллега.
— Ваша работа как-то связана с церковью?
Ребус поморщился, когда она стала снимать один из бинтов.
— Почему вы так подумали?
— Вы что-то сказали о вере.
— В такой работе, как у меня, без веры не обойтись. Как, наверное, и в вашей, не правда ли?
— В моей? — Она улыбнулась, не отрывая взгляда от бинтов, — некрасивая деловитая коротышка. — Ну, прохлаждаться, ожидая, пока поможет вера, нам не приходится. Как это вас угораздило? — Она говорила о его обожженных руках.
— Обварился кипятком, — сказал он, чувствуя, как бусинка пота начинает катиться вниз по виску. «С болью-то я справлюсь, — решил он, — а вот как с остальным?» — Нельзя ли заменить бинты на что-нибудь полегче? — спросил он.
— Вы хотите получить возможность работать?
— Хочу получить возможность пить из чашки, не роняя ее. — «Или брать телефонную трубку», — подумал он. — А кроме того, наверняка имеется кто-то, кому эта койка нужнее, чем мне.
— Забота о других весьма похвальна. Посмотрим, что скажет доктор.
— И что это будет за доктор?
— Имейте капельку терпения, ладно?
Терпение: как раз на это у него не было времени.
— Может быть, к вам еще посетители заглянут, — прибавила сестра.
Вряд ли. Никто, кроме Шивон, не знал, что он здесь. Он попросил кого-то из персонала позвонить ей, чтобы она сказала Темплер, что он возьмет день, от силы два, по болезни. Но звонок этот заставил Шивон немедленно примчаться к нему. Наверно, он предвидел это: наверно, поэтому он предпочел позвонить ей, а не просто в участок.
Все это было вчера днем. А вчера утром он сдался и отправился в медицинскую часть. Там фельдшер, едва взглянув, велел Ребусу ехать в больницу. В «А2Е» Ребус отправился на такси, и ему было очень неприятно просить шофера самому вынуть деньги за проезд из его брючного кармана.
— Слыхали новость? — спросил таксист. — В школе пальбу устроили.
— Может быть, из газового пистолета?
Таксист лишь мотнул головой:
— Да нет, хуже, по радио сказали…
В «А2Е» Ребусу пришлось ждать очереди. Наконец ему сделали перевязку, ожоги оказались не столь глубокими, чтобы везти его в Ожоговый центр в Ливингстон. Но у него подскочила температура, так что было решено его госпитализировать, и машина скорой помощи отвезла его в Маленькую Францию. Он подозревал, что они сочли за лучшее приглядеть за ним, боясь шока или же опасаясь, не принадлежит ли он к тем, кто сам себе причиняет увечья. Может быть, поэтому они и держали его: ожидали, когда его сможет осмотреть психиатр.
Он подумал о Джин Берчилл — единственной, кто мог обнаружить его внезапное исчезновение из дома. Но в последнее время они охладели друг к другу — проводили вместе ночь раз в дней десять, перезванивались несколько чаще, иногда встречались за чашечкой кофе. Отношения их приобрели характер некоей рутины. Ему вспомнился его недавний короткий роман с медицинской сестрой. Интересно, не уехала ли она еще из городка. Можно было бы расспросить о ней, но как ее звали — выскочило из памяти. Он стал забывать фамилии. Однажды забыл о встрече. Ничего особенного — с годами это неизбежно. Но, выступая в суде, он все чаще ловил себя на том, что вынужден заглядывать в записи. Десять лет назад ему ни записей, ни плана выступления не требовалось. И говорил он увереннее, что всегда производило впечатление на присяжных — это и судейские ему говорили.
— Ну вот. — Сестра выпрямилась. Она наложила новую мазь и марлю на его руки, прибинтовав старыми бинтами. — Так удобнее?
Он кивнул. Кожа теперь не так горела, но он понимал, что это ненадолго.
— Еще болеутоляющего дать?
Вопрос был риторический. Она сверилась с табличкой в ногах его кровати. Еще раньше, после посещения туалета, он и сам взглянул на табличку. Там были записаны его температура и назначенные лекарства, больше ничего. Никакой зашифрованной информации, понятной только посвященным. Никаких следов объяснения, которое он сам предложил им во время первого осмотра.
Я налил кипяток в ванну… поскользнулся и упал туда.
Доктор издал горлом звук, долженствующий обозначать, что он принял объяснение к сведению, но верить ему вовсе не давал обещания. Масса работы, недосыпает — не его это дело выведывать и вынюхивать. Он ведь доктор, а не детектив.
— Может быть, таблеточку парацетамола? — предложила сестра.
— Если только пивком запить.
Она опять улыбнулась эдакой особой профессиональной улыбочкой. За годы работы в здравоохранении она, наверное, слышала не так уж много оригинальных шуток.
— Посмотрим, может, и удастся.
— Вы просто ангел, — к собственному удивлению, произнес Ребус. Фраза была шаблонной — из тех, что всегда говорят пациенты. Она уже уходила, и он не был уверен, слышала ли она ее. Может, в больницах всегда так. Даже если ты хорошо себя чувствуешь обстановка действует — расслабляет, делает кротким и покладистым. Заставляет смириться. Влияет и цветовая гамма, и фоновые шумы. Играет свою роль и жара в помещении. В Сент-Леонарде у них существовала особая камера для «буйных». Стены там были ярко-розовые, что должно было, по замыслу, этих «буйных» утихомиривать. Почему же подобный метод не мог использоваться здесь? Меньше всего им нужны строптивые пациенты, выкрикивающие несуразицу и то и дело рвущиеся с койки. Отсюда и эти душные одеяла, так заботливо подоткнутые со всех сторон, чтобы ты не смог шевельнуться. Лежи себе в подушках, потей и жмурься от яркого света. И не рыпайся. Он чувствовал, что еще немножко — он и собственное имя забудет. Мир за пределами больницы потеряет для него свою значимость. Исчезнут и работа, на которой так его ждут, и Ферстоун, и тот маньяк, что учинил стрельбу в школе.
Ребус повернулся на бок и, действуя одними ногами, выпутался из простыней. Это было нелегко — фокус, почище гудиниевского, когда тот освобождался от смирительной рубашки. Больной на соседней койке глядел на него, широко раскрыв глаза. Высвободив ноги, Ребус подмигнул ему.
— Давай прорывайся, — сказал он соседу, — а я пойду пройдусь, протрясусь маленько, отряхну прах, так сказать…
Скрытой цитаты товарищ по несчастью, по-видимому, не оценил.
Возвратившись в Сент-Леонард, Шивон задержалась у автомата с напитками. Двое полицейских в форме сидели возле столика в столовой, жуя бутерброды и хрустя чипсами. Автомат с напитками находился рядом в коридоре с видом на парковку. Будь Шивон курильщицей, у нее был бы предлог выйти туда, где Джилл Темплер могла бы ее и не найти, однако курильщицей она не была. Она знала, что у нее есть возможность юркнуть в душный спортзал дальше по коридору. Но ничто не помешало бы Темплер воспользоваться местной системой оповещения, чтобы и там настигнуть жертву. Так или иначе, о появлении ее тут же станет известно. Таков уж Сент-Леонард: в нем не скроешься. Она потянула за кольцо, вскрывая банку кока-колы и понимая, что полицейские за столиком обсуждают то же, что и все другие.
Трое убитых во время пальбы в здании школы.
Она уже изучила все утренние газеты. Там были зернистые, в мелкую точечку, фотографии обоих застреленных подростков — паренькам было по семнадцать лет. В сообщениях то и дело мелькали слова «трагедия», «шок», «потеря», «кровопролитие». Наряду с сообщениями уже появились и аналитические статьи: расцвет преступности в Британии, плохая охрана школьных зданий, исторический экскурс: кто и когда из убийц пускал себе пулю в лоб. Шивон разглядывала фото стрелявшего — по-видимому, журналисты пока что располагали лишь тремя его изображениями. Один из снимков был очень плохого качества — казалось, запечатлел он призрак, а не существо из плоти и крови. На другом снимке мужчина в комбинезоне и с канатом в руке швартовал небольшой катер. Мужчина улыбался, глядя в объектив. Шивон решила, что это рекламный снимок, предназначенный любителям водных лыж.
Третье фото было поясным портретом времен военного прошлого убийцы. Хердман — так его звали. Ли Хердман, возраст тридцать шесть лет, житель Саут-Квинсферри, владелец моторного катерка. Помещены были и снимки причала, где стоял его катерок, — место его работы, находившееся всего в какой-нибудь полумиле от школы, где произошла эта «вопиющая трагедия», как писала одна из газет.
Недавно демобилизованному, наверно, нетрудно было раздобыть оружие. Въехав на территорию школы, он поставил машину рядом со служебными машинами. Дверцу водителя оставил открытой — видимо, очень торопился. Свидетели видели его входящим в школу. Остановку он сделал лишь одну, в комнате отдыха. Там оказалось три человека. Двое из них погибли, один был ранен. Далее последовал выстрел в собственный висок, и все было кончено. Уже прозвучала и критика: как подобное, скажите на милость, оказалось возможным после Данблейна, как мог посторонний беспрепятственно проникнуть в школу? Замечали ли за Хердманом какие-либо признаки надвигающегося психоза? Есть ли в произошедшем вина докторов или социальных работников? Можно ли обвинить в этом правительство? Обвинить хоть кого-нибудь, все равно кого? Должен же быть виноватый! Не Хердмана же обвинять — он мертв. Требуется козел отпущения. Шивон подозревала, что к утру на роль виновника будут выдвинуты обычные кандидатуры — обвинят жестокость современной цивилизации, кино и телевидение, а также стрессы нашей повседневной жизни… Затем все стихнет. На одну статистическую выкладку она уже успела обратить внимание: после Данблейна, вызвавшего ужесточение законов о продаже огнестрельного оружия, количество преступлений с применением такового в Соединенном Королевстве лишь возросло. Реакцию лобби оружейников можно было предвидеть.
Одной из причин, почему это преступление так широко обсуждалось в Сент-Леонарде, стало то, что отец выжившего подростка был членом шотландского парламента. Полгода назад Джек Белл и сам влип в неприятную историю — был задержан полицией во время облавы на любителей снимать девочек с обочины, которая проводилась в веселом районе Лейта. Жители района выходили на демонстрации, требуя от полиции принять соответствующие меры. Полиция отреагировала, устроив как-то вечером рейд, в ходе которого наряду с другими в лапы полицейских попал и член шотландского парламента Джек Белл.
Однако Белл утверждал, что невиновен, что, появившись там, лишь «занимался сбором информации». Его поддержала жена, поддержали и товарищи по партии, в результате чего полицейское начальство сочло за лучшее спустить дело на тормозах. Но не иначе как дав время прессе всласть пополоскать имя Белла, что заставило члена парламента обвинить полицию в сговоре с «желтыми журналистами» и в травле его за его «убеждения».
Волна всеобщего негодования имела следствием ряд выступлений Белла в парламенте. В них он критиковал местные власти за «неэффективность действий» и призывал к переменам. Все вышеизложенное могло, по общему мнению, значительно осложнить ситуацию.
Так как Белл в свое время был задержан той самой командой из Лейта и препровожден в тот самый полицейский участок, который занимался теперь трагическим случаем в Академии Порт-Эдгар.
А Саут-Квинсферри оказался избирательным округом Белла.
И к тому же, на радость сплетникам, одной из жертв маньяка стал, как выяснилось, сын судьи.
Отсюда вытекала и вторая причина нескончаемых разговоров и пересудов в Сент-Леонарде. Здесь сотрудники чувствовали себя выключенными из процесса. Так как дело это скорее касалось Лейта, чем Сент-Леонарда, им ничего не оставалось, как сидеть и ждать, не потребуется ли дополнительная помощь и их отдела. Но Шивон сомневалась, что потребуется. Все было выяснено, тело убийцы лежало в морге неподалеку от тел двух его жертв. Ничего сомнительного, способного отвлечь Темплер от…
— Сержант Кларк — в кабинет начальника! — повелительно прокаркал громкоговоритель, вмонтированный в потолок над ее головой. Полицейские в столовой повернулись и стали глядеть в ее сторону. Она попыталась сохранять внешнее спокойствие, продолжая потягивать колу из жестянки. Но внутри у нее все похолодело, и виной тому был вовсе не ледяной напиток.
— Сержант Кларк — к начальнику!
Перед ней была стеклянная дверь. За дверью в своей нише послушно стоял ее автомобиль. Что сделал бы Ребус — ударился бы в бега или скрылся? Она улыбнулась тут же явившемуся ответу: ни то и ни другое. Вероятнее всего, он, прыгая через ступени, поспешил бы в кабинет начальства, уверенный, что прав он, она же, что бы она ему ни стала говорить, — неправа.
Шивон бросила в урну свою жестянку и направилась к лестнице.
— Ты знаешь, зачем я тебя вызвала? — спросила старший суперинтендант Джилл Темплер. Она сидела за столом в своем кабинете, заваленная срочными бумагами. В качестве старшего суперинтенданта Темплер отвечала за работу всего подразделения В, в которое входили три участка южного района города со штабом в Сент-Леонарде. Нагрузка была не так уж и велика, пока шотландский парламент не переехал в специально отстроенный для него комплекс в нижней части Холируд-роуд. Темплер, как казалось, тратила несообразно много времени на всяческие согласования и совещания по поводу парламентских дел. Шивон понимала, что делает это Темплер с отвращением: никто еще не выбирал работу в полиции из любви к бумажной волоките. Но чем дальше, тем больше во главе угла оказывались финансы, бюджет и отчетность. Офицеры полиции, умевшие вести дела или руководить работой участка, не перерасходуя бюджета, ставились в пример, те же, кто экономил средства, тратя меньше положенного, считались редкими и особо ценными специалистами.
Шивон видела, что для Джилл Темплер это не проходит даром. В ней постоянно чувствовались усталость и раздражение. В ее волосах проглядывала седина, которую она то ли не замечала, то ли не имела теперь времени скрыть. Годы брали свое, что наводило Шивон на размышления о том, какую цену придется заплатить ей за карабканье по карьерной лестнице. Конечно, если считать, что после сегодняшнего лестница эта ей еще светит.
Темплер рылась в ящике стола и, казалось, была целиком поглощена этим занятием. Видимо, сдавшись, она задвинула ящик и сконцентрировала внимание на вошедшей Шивон. При этом она наклонила голову, отчего взгляд ее посуровел, а складки на шее и возле рта, как не могла не отметить Шивон, обозначились четче. Темплер дернулась в кресле, ее пиджак сморщился под грудью, и стало виднее, что начальница потолстела. Сказывается либо злоупотребление фастфудом, либо частые служебные ужины с полицейским командованием. Шивон, которая в шесть часов утра посетила спортзал, выпрямилась в своем кресле и чуть вздернула подбородок.
— Полагаю, что речь пойдет о Мартине Ферстоуне, — сказала она, вызывая Темплер на открытый поединок. Та не шелохнулась, и она заговорила вновь: — Но я не имею к этому…
— Где Джон? — резко перебила ее Темплер.
Шивон чуть не поперхнулась.
— Дома его нет, — продолжала Темплер. — Я посылала узнать, но, по твоим словам, он взял пару дней по болезни. Где же он, Шивон?
— Я…
— Дело в том, что два дня назад Мартина Ферстоуна вечером видели в баре. В этом не было бы ничего примечательного, если б его собутыльник не имел поразительного сходства с инспектором Джоном Ребусом. А через несколько часов Ферстоун заживо сгорел у себя в кухоньке. — Она помолчала. — Если, конечно, предполагать, что к моменту пожара он был еще жив.
— Я, право, не… мэм…
— Джон ухаживает за тобой, не правда ли, Шивон? В этом нет ничего предосудительного. Он ведь рыцарь, не так ли? И в вечных поисках очередного дракона, которого мог бы сокрушить.
— К инспектору Ребусу это не имеет ни малейшего отношения, мэм.
— Тогда почему он прячется?
— Мне неизвестно, прячется ли он вообще…
— Но ты виделась с ним? — Всего лишь вопрос, не больше. Темплер позволила себе с победным видом улыбнуться. — Держу пари, что виделась.
— Он слишком плохо себя чувствует, чтобы прийти на службу, — парировала Шивон, чувствуя, что ее удары начинают терять былую силу.
— Если он не в состоянии прийти сюда, может быть, ты отвезешь меня к нему?
Шивон почувствовала, что оседает в кресле:
— Сначала мне надо переговорить с ним.
Темплер покачала головой:
— Это не обсуждается, Шивон. По твоим словам, Ферстоун тебя преследовал. Подбил тебе глаз, поставив вот этот синяк. — Шивон невольно потянулась к левой скуле. Синяки, как она знала, уже побледнели и походили теперь на тени. Их можно было замазать тоном или же объяснить усталостью. Но в зеркале она их различала. — Теперь он мертв, — продолжала Темплер. — Погиб при пожаре весьма подозрительного свойства. Так что, сама понимаешь, мне необходимо поговорить с тем, кто видел его в последний вечер. — Она опять помолчала. — Когда ты его видела, Шивон?
— Кого, Ферстоуна или инспектора Ребуса?
— Обоих, если тебе будет угодно.
Шивон молчала. Она подняла руки, чтобы сжать подлокотники, но поняла, что подлокотников в кресле нет. Кресло было новое и менее удобное, чем прежнее. Потом она заметила, что и Темплер сидит в новом кресле, несколько более высоком, чем предыдущее. Легкое ухищрение, чтобы почувствовать превосходство над любым визитером. Стало быть, начальнице нужны подобные уловки.
— Думаю, я не готова ответить на этот вопрос, мэм. — Шивон сделала паузу. — Извините. — Она встала, не зная, согласится ли сесть, если ее о том попросят.
— Очень грустно, сержант Кларк. — Тон Темплер был холоден. По имени она ее больше не называла. — Так вы скажете Джону, что нам с ним надо поговорить?
— Если вы мне это поручаете.
— Думаю, вы захотите согласовать показания, прежде чем начнется расследование.
Шивон, кивнув, приняла угрозу. По первому же слову начальства набегут следователи Отдела претензий, замаячат папки с вопросами, начнутся скептические ухмылки. Полное наименование всей этой свистопляски — Отдел жалоб и претензий по служебным преступлениям и случаям превышения власти.
— Спасибо, мэм.
Вот и все, что сказала Шивон, открывая дверь и закрывая ее за собой. Дальше по коридору был туалет, и она вошла в кабинку и немножко посидела там, дыша в вытащенный из кармана бумажный пакетик. В первый раз, когда ее охватил такой приступ паники, она подумала, что у нее вот-вот не выдержит сердце: оно колотилось как бешеное, было трудно дышать, мышцы напряглись, как под электротоком. Доктор сказал тогда, что ей требуется отдых. Она поспешила к нему в кабинет, думая, что он направит ее на обследование, но вместо этого он порекомендовал ей книгу, где описывается ее состояние. Книгу эту она купила в аптеке. Там в первой же главе перечислялись все ее симптомы и говорилось, что надо делать. Сократить потребление кофеина и алкоголя. Поменьше соленого и жирного. А при приближении приступа подышать в бумажный пакетик.
Доктор сказал, что давление у нее несколько повышено и велел заниматься спортом. Она стала приходить на работу на час раньше и проводить этот час в спортзале. Неподалеку был и общественный бассейн, и она дала себе слово заняться и плаванием.
— Питаюсь я хорошо, — сказала она доктору.
— Ведите дневник своего состояния за неделю, — сказал он.
Дневник она все еще не потрудилась начать. И постоянно забывала дома купальник.
Нет ничего проще, чем обвинить во всем Мартина Ферстоуна.
Ферстоун привлекался к суду по двум статьям — нарушение неприкосновенности жилища и нападение. Одна из соседок застукала его, когда он покидал ограбленную им квартиру. Ферстоун, схватив женщину, стукнул ее об стену головой, а потом ударил ногой по лицу так сильно, что на лице отпечатался след его подошвы. Шивон выступала в суде и делала все от нее зависящее. Но злополучного ботинка так и не нашли, и дома у Ферстоуна не обнаружилось ничего из пропавших вещей. Соседка описала своего обидчика, указала на фотографию Ферстоуна, а затем на опознании и на него самого.
Но существовали обстоятельства, на которые не преминуло обратить внимание следствие. Не было свидетелей. Не было ничего, способного связать Ферстоуна с данным преступлением, кроме опознания и того факта, что он был известным взломщиком и неоднократно привлекался за нападения.
— Ботинок очень бы пригодился, — сказал исполняющий обязанности следователя, почесав бороду, и спросил, нельзя ли попытаться снять одно из двух обвинений, а может быть, пойти на мировую.
— И дать ему возможность праздновать победу? — возмутилась Шивон.
На судебном заседании защитник указал Шивон на то, что первоначальное описание преступника соседкой мало напоминает сидящего на скамье подсудимых. Дальнейшие показания были не многим лучше — потерпевшая сама признавала, что не уверена; за эти сомнения ухватилась защита. В своем выступлении Шивон изо всех сил старалась намекнуть на криминальное прошлое подсудимого, так, чтобы довести это до всеобщего сведения. Дело кончилось тем, что судья не мог не внять возражениям защиты.
— Последний раз предупреждаю вас, сержант Кларк, — сказал он. — Если у вас нет причины намеренно уводить в сторону суд, потрудитесь быть аккуратнее в своих показаниях.
Ферстоун бросал на нее злобные взгляды, отлично понимая, куда она клонит. И позднее, после оправдательного приговора, он вылетел из суда как на крыльях или будто в его кроссовки вставили пружины. Попутно он остановил выходившую из зала Шивон, ухватив ее за плечо.
— Это можно расценить как нападение, — сказала она, пытаясь скрыть, насколько огорчена и взбешена.
— Спасибо, что помогли мне выбраться отсюда! — сказал он. — Возможно, представится случай отплатить вам услугой за услугу. А сейчас я отправляюсь в бар — праздновать. Вы что пить предпочитаете?
— Катись ты куда подальше!
— Похоже, я влюбился. — По его худому лицу расплылась улыбка. Его окликнули — девушка, крашеная блондинка в черном тренировочном костюме. В руке пачка сигарет, мобильник возле уха. Обеспечила ему алиби на время нападения. Как и двое его приятелей.
— Похоже, ты пользуешься успехом.
— Это ты пользуешься успехом у меня, Шив.
— Вот как? — Она дождалась его кивка. — Тогда пригласи меня в следующий раз, когда станешь нападать на незнакомого человека.
— Скажи свой телефон.
— Он есть в телефонной книге под рубрикой «полиция».
— Марти! — недовольно вмешалась его подружка.
— Увидимся, Шив! — Все еще улыбаясь, он попятился, потом отвернулся от нее и пошел. Шивон же прямиком направилась в Сент-Леонард, чтобы еще раз проглядеть его досье. Час спустя на коммутатор поступил звонок. Это был он — звонил из бара. Она бросила трубку. Через десять минут он опять позвонил… еще через десять — опять.
На следующий день — так же.
Он названивал ей всю неделю.
Поначалу она не знала, как ей себя вести, и, похоже, молчание ее успеха не имело — оно лишь смешило и раззадоривало его. Шивон искренне надеялась, что ему это надоест и он найдет себе какую-нибудь другую забаву. Потом он заявился в Сент-Леонард и попытался проводить ее до дома. На этот раз она вовремя его заметила и перехватила инициативу, запросив помощь по мобильнику. Его забрала патрульная машина. Но на следующий день он опять попытался ее перехватить возле парковки в задах Сент-Леонарда. Она оставила его там, выйдя через черный ход вместо парадного и добравшись до дома на автобусе.
Однако и тут он не сдался, и она поняла, что начатое как бы в шутку стало носить характер игры более серьезной. Поэтому она решила выложить один из своих козырей. Ребус и так уже заметил неладное: то, что она не отвечает на звонки, частенько поглядывает в окно служебного кабинета; заметил он и как она озирается, когда они вдвоем спешат на задание. В конце концов она все ему рассказала, и они вдвоем заявились в муниципальное жилище Ферстоуна.
С самого начала все не заладилось. Шивон быстро поняла, что ее «козырь» привык играть по собственным правилам, а не подчиняться общепринятым. Началась драка, в ходе которой у кофейного столика подломилась ножка — не выдержала накала страстей. В результате положение Шивон осложнилось и того пуще. Она чувствовала себя слабаком: прибегла к помощи Ребуса, вместо того чтобы самой отшить этого негодяя. От смутного подозрения, что она знала, чем все кончится, и даже стремилась к этому, ее бросало в дрожь.
На обратном пути они сделали остановку, чтобы выпить.
— Думаешь, теперь он отстанет? — спросила Шивон.
— Он сам заварил эту кашу, — отвечал Ребус. — Пусть теперь знает, что будет, если он опять примется за старое.
— Ты хочешь сказать, что хорошенько ему всыплешь?
— Я ведь только защищался, Шивон. Ты же была там и все видела. — Он не сводил с нее глаз, ожидая кивка. Он был прав: Ферстоун первым бросился на него, Ребус оттолкнул его, кинул на столик и пытался удержать на нем, пока у столика не подломилась ножка, после чего оба свалились на пол и, сцепившись, катались, продолжая тузить друг друга. Все это заняло считаные секунды. Голосом, дрожащим от ярости, Ферстоун велел им убираться. Ребус погрозил ему пальцем, вновь повторив, чтобы тот «держался подальше от сержанта Кларк».
— А ну, выметайтесь-ка отсюда, вы оба! Она тронула Ребуса за плечо:
— Все, все. Идем.
— Думаете, все? — В углах рта у Ферстоуна закипала слюна.
— Лучше пусть будет так, приятель, не то ведь и красным петухом все может окончиться. — Это были последние слова Ребуса, уже напоследок.
Ей хотелось спросить у него, что он имел в виду, но вместо этого она заказала еще по стаканчику. Вечером, улегшись в постель, она долго глядела в темный потолок, потом задремала и вдруг очнулась от приступа страха. Она вскочила, адреналин в крови так и бурлил. Она выползла из спальни на четвереньках, уверенная, что если встанет в полный рост, то тут же и умрет. Мало-помалу страх оставил ее, и она поднялась на ноги, держась за стену. Медленно она вернулась к постели и легла, свернувшись калачиком.
Ваше состояние — вовсе не редкость, как вы могли бы подумать, заверил ее доктор после второго приступа.
Между тем Мартин Ферстоун подал заявление о нападении на него, а потом забрал его и продолжал досаждать ей звонками. Она скрывала их от Ребуса, гоня от себя мысль о том, что могли бы значить загадочные слова о «красном петухе».
В отделе было пусто. Сотрудники разъехались по заданиям или же пропадали в суде, дожидаясь своей очереди, чтобы дать показания. Там вечно приходилось ждать — ждешь и ждешь до обморока или до изменения искового заявления. То присяжный неизвестно почему отсутствует, то заболел основной свидетель. Время уходит в песок, а потом тебя огорошат приговором «невиновен». И даже если вынесут обвинительный приговор, то сведется он к штрафу или отсроченному наказанию. Тюрьмы переполнены, и к заключению под стражу прибегают лишь в крайнем случае. Шивон не считала, что именно это выработало в ней толику цинизма, — просто она научилась здраво смотреть на вещи. Эдинбург теперь нередко обвиняют в том, что полицейских в нем меньше, чем инспекторов дорожного движения. А когда случается что-нибудь наподобие Саут-Квинсферри, тут уж вообще начинается бог знает что: этот в отпуске, тот болен, другой пишет отчеты, еще один — в суде, а ведь сутки не резиновые. Шивон знала, что у нее завал работы: из-за Ферстоуна страдают ее дела. Она все время как бы чувствовала его присутствие, холодела от каждого телефонного звонка, а раз или два ловила себя на том, что направляется к окну посмотреть, нет ли там его машины. Она понимала, что ведет себя неразумно, но ничего не могла с собой поделать. Понимала она и то, что поделиться подобным невозможно, не обнаружив своей слабости.
Опять зазвонил телефон, не на ее столе, а на столе Ребуса. Если никто не ответит, коммутатор переведет звонок на добавочный номер. Она встала и направилась к телефону, мысленно желая, чтобы тот замолчал. Но звонок прекратился, лишь когда она сняла трубку.
— Алло?
— Кто это? — мужской голос, отрывистый, деловой.
— Сержант Кларк.
— Привет, Шив, это Бобби Хоган. — Инспектор Бобби Хоган. Как-то раз она попросила его не называть ее Шив. Многие пытались ее так называть, сокращая имя Шивон, а на письме нередко нещадно его перевирая. Помнится, и Ферстоун пару раз, фамильярничая, назвал ее Шив. Сокращение это она ненавидела и сейчас понимала, что должна поправить Хогана, но не поправила.
— Очень занят? — вместо этого поинтересовалась она.
— Знаешь, что мне поручено дело в Порт-Эдгаре? — Он осекся. — Конечно, знаешь. Глупо было спрашивать.
— Хорошо смотришься по телевизору, Бобби.
— Я всегда падок на лесть. Шив, но это не так.
Она невольно улыбнулась.
— А я тут, считай, прохлаждаюсь, — соврала она, косясь на загромождавшие ее стол папки с делами.
— Если мне потребуется помощь, я тебя позову. Джон рядом?
— Наш Вездесущий? Отпросился по болезни. А зачем он тебе?
— Он дома?
— Я могла бы передать ему. — Она была заинтригована. В голосе Хогана слышалось нетерпение.
— Ты знаешь, где он?
— Да.
— Где же?
— Ты не ответил, зачем он тебе понадобился.
Хоган протяжно вздохнул:
— Потому что мне требуется помощь.
— И подойдет только он?
— Насколько я себе это представляю, да.
— Я просто уничтожена.
Он сделал вид, что не заметил ее иронии.
— Как скоро ты сможешь его известить?
— Возможно, сейчас он не совсем в той форме, чтобы быть тебе полезным.
— Если он не на искусственном дыхании, то он меня устроит.
Она оперлась о стол Ребуса:
— Да что такое происходит, в конце концов?
— Попроси его позвонить мне, хорошо?
— Ты в школе?
— Лучше, если он позвонит мне на мобильник. Пока, Шив.
— Погоди минутку! — Шивон взглянула в сторону двери.
— В чем дело? — Хоган едва сдерживал раздражение.
— Он как раз вошел. Передаю трубку. — И она протянула трубку Ребусу. Одежда как-то странно висела на нем. Сначала она подумала, что он пьян, но потом поняла, в чем тут дело. Ребусу было трудно одеться. Рубашка вылезала из брюк. Галстук болтался на шее. Вместо того чтобы взять протянутую трубку, он приблизился и прижал к ней ухо.
— Это Бобби Хоган, — объяснила Шивон.
— Привет, Бобби.
— Джон? — Видно, он не расслышал.
— Придвинь поближе, пожалуйста, — взглянув на Шивон, сказал Ребус.
Она придвинула трубку к самому его подбородку, попутно заметив, что у него грязная голова — спереди пряди слиплись, на затылке же стояли торчком.
— Так лучше, Бобби?
— Да, так хорошо, Джон. Окажи мне одну услугу.
Трубка дрогнула. Ребус поднял взгляд на Шивон. Она глядела в сторону двери. Он тоже взглянул туда и увидел стоявшую там Джилл Темплер.
— Ко мне в кабинет! — рявкнула она. — Живо!
Кончиком языка Ребус облизнул губы:
— Я тебе перезвоню, Бобби. Начальство к себе требует.
Он выпрямился, слыша, как дребезжит в трубке надсадный крик Хогана. Темплер жестами приказывала ему следовать за ней. Пожав плечами в сторону Шивон, он проследовал вон из комнаты.
— Ушел, — сказала Шивон в трубку.
— Верни его!
— Вряд ли это возможно. Послушай, если б ты хотя бы словом намекнул мне, в чем дело, может быть, я сумела бы хоть как-то…
— Я оставлю ее открытой, если не возражаешь, — сказал Ребус.
— Если хочешь, чтобы все были в курсе, не имею ничего против.
Ребус тяжело опустился в кресло для посетителей.
— Мне просто нелегко управляться с дверными ручками, — и он поднес к глазам Темплер свои руки, тут же увидев, как она изменилась в лице.
— Господи, Джон, что это, черт возьми?
— Обварился вот. На самом деле не так уж страшно, как кажется.
— Обварился? — Она отстранилась, вцепившись в край стола.
Он кивнул: