Дмитрий Глуховский
Дневник учёного. Предыстория к мультфильму \"9\"
Запись первая
Одному Создателю известно, в который раз подряд я начинаю писать этот дневник. Начинаю всегда, когда мне кажется, что результат близок…
И каждый раз, когда все с треском проваливается, я сжигаю свои записи. Зачем сохранять для истории свои ошибки? Я хотел бы, чтобы в будущем, если мне все же суждено добиться своего, потомки думали, что я их никогда не совершал. Пусть лучше считают меня гением, которого при рождении поцеловал ангел, чем усидчивой посредственностью.
Зачем я это пишу? Да потому что почти уверен, что и на этот раз ничего не выйдет. Черт возьми, я посвятил этому делу всю свою жизнь, все шестьдесят пять лет! Мне не надо было ничего другого, и если бы я не встретил Аврору — на исходе пятого десятка! — то так, наверное, никогда и не женился бы.
Продолжение собственной жизни никогда не волновало меня так, как создание жизни искусственной. Сейчас, когда я смотрю, как играют мои маленькие сыновья, похожие друг на друга как две капли воды, я думаю, каким был идиотом все эти годы. Вот оно, решение! Вот я и создал новую жизнь! Совершил то, к чему стремился десятилетия. И для этого не надо было рождаться гением…
Как странно, что именно сейчас, когда я обрел покой и любовь, судьба вдруг сжалилась надо мной. Или это снова ловушка? Очередное обещание, которое она опять откажется выполнять?
Я боюсь спугнуть ее. Но мне кажется… Кажется, что я, как никогда до сих пор, близок к победе.
Я скоро создам искусственный разум. Зажгу в металле огонь искусственной жизни.
А если нет… Что ж, тогда я вырву и сожгу эти листы, как вырывал и сжигал их уже десятки раз.
Запись вторая
Между вычислительной машиной и искусственным разумом — огромная пропасть. Можно обучить машину выполнению разных команд, научить ее отвечать на вопросы, даже распознавать шутки и включать звукозапись смеха.
Несведущие люди будут удивляться, аплодировать и восклицать: «Боже, да она совсем как живая!». «Совсем как», вот именно! Но я-то знаю, что это просто-напросто программа. Если переменная X равна такому-то значению, то переменная Y равна такому-то. Если яркость света на улице больше определенного уровня, надо включить запись слов «Доброе утро, Профессор!».
Но, черт возьми, это не то же самое, что «Доброе утро, папочка!», которое, зевая, говорит тебе твой трехлетний сынишка: заспанный, теплый, трущий глаза и устраивающийся у тебя на коленях, когда ты пьешь кофе на кухне…
А я всегда хотел найти волшебную формулу, которая оживила бы железо! По-настоящему оживила бы его!
Я думал, что мне нужно просто создать безграничную механическую память и вложить в нее все свои знания о мире. Или все знания, способные уместиться в тридцатитомную энциклопедию. А потом связать эти отдельные блоки информации в единое целое логическими цепями. Ведь именно так устроен человеческий разум… Ведь так?
Запись третья
Эта работа оказалась куда более сложной, чем я думал. И дорогой. В Институте, который оплачивал мои исследования, все закончилось неизбежным разговором с директором.
Он сказал, что уже пятнадцать лет финансирует мои разработки, и до сих пор не видит никаких результатов. Я ответил ему, что отдал этой работе все годы, с тех пор, как в одиннадцать лет потерял любимое существо и понял, до чего хрупко и ненадежно наше тело.
Директору было наплевать. Его терпение было на исходе. Те деньги, которые он расходовал на мои исследования, он мог вложить в разработку новых пулеметов. Времена были тревожные, и в министерстве от него ждали именно этого. Его можно было понять: с пулеметами результат работы куда очевиднее, чем с искусственным разумом.
Наш любимый Канцлер тогда как раз развязал очередную маленькую победоносную войну. Войска увязли на Западном фронте, и каждый день серые, как мыши, почтальоны рассовывали по ящикам газеты с победными заголовками и треугольные конверты солдатских похоронок. У страны не было денег на фундаментальную науку. Только на прикладные исследования.
Меня лишили финансирования, ставки и принудили уйти из Института. Следующие пять лет я тратил все, что сумел скопить за всю жизнь, чтобы моя работа не останавливалась. Я пытался разжечь разум в железе в маленькой лаборатории в подвале моего собственного дома.
Моя юная ассистентка уволилась из Института вслед за мной. Сказала, что влюблена в мои исследования и готова работать бесплатно. Ах, Аврора! Ты была влюблена не в машину, а в того, кто пытался ее одушевить… А я тогда был слишком занят, чтобы отдавать себе в этом отчет. Ты схитрила, проказница… Чем я, старик, понравился тебе, красавице, лучшей на курсе? Думала ли ты, через что тебе придется пройти?
Запись четвертая
Машина сжирала все мои сбережения и оставалась все тем же мертвым куском металла. Близнецам было три года, когда нам пришлось продать дом и переехать в крошечную квартирку на окраине. В ней было две комнаты: в одной ютились мы, в другой жила машина.
Да-да: уже жила… Потому что я начал догадываться, что не так в моих расчетах. И именно в то время у меня совсем не осталось денег на продолжение работы.
Чтобы прокормить семью, я готов был согласиться на любой труд. Почти на любой… Я готов был подметать улицы — и делал это. Мне предлагали вернуться в Институт, чтобы работать над реактивными снарядами или прицелами для гаубиц, — но я не мог заставить себя делать это. И моя Аврора говорила мне, что предпочитает жить в каморке на дворницкие гроши, чем на вилле — на роскошные гонорары убийцы.
А если бы я согласился? Продал бы душу дьяволу, но на вырученные деньги смог завершить свои исследования?! Я думал об этом каждую ночь, ворочаясь в постели до самого восхода солнца.
Машина пылилась и ржавела, я тупел и начинал смиряться с тем, что умру в нищете и безвестности, так ничего и не сделав. Зато моя совесть была спокойна. Дворники не вершат судеб мира, поэтому их совесть спокойна почти всегда.
Зато, думал я, я выстоял и преодолел искушение. Уберег свою душу. Перехитрил самого дьявола.
Запись пятая
Я никогда не верил, что в этом мире каждому воздается по заслугам. И когда на прошлой неделе мне принесли тот конверт, не поверил своим глазам.
Там был чек на астрономическую по моим нынешним меркам сумму. И записка: некий неведомый благодетель сообщал, что интересуется моими исследованиями и желает безвозмездно помочь мне.
«Вы не должны отчитываться за свои траты. Этот грант — знак моей симпатии, дань уважения Вашему мужеству. В эти трудные времена Вы сопротивляетесь соблазну обслуживать военную машину, как иные проститутки от науки, и занимаетесь только тем, что Вам действительно интересно и дорого. Мне тоже интересна Ваша работа, и я хотел бы, чтобы Вы смогли довести ее до конца. Когда эти средства иссякнут, я вышлю Вам еще. Ни о чем не беспокойтесь. Ф.»
Денег хватило и на то, чтобы снять чудесный домик среди вишневых деревьев, и на то, чтобы переманить из Института двух моих бывших коллег — Иосифа, великолепного математика, и Конрада, парня с небольшими странностями, но инженера от Бога.
Мы взялись за дело с утроенной энергией, и оно теперь движется втрое быстрее…
Запись шестая
Оказывается, война кончилась! У нас какое-то позорное перемирие, но газеты трубят, что мы одержали верх, хоть и пришлось отдать пару приграничных городов.
В день, когда это случилось, мы завершили загрузку в память Машины последнего тома Энциклопедии и принялись отлаживать логические связи. Я три дня не выходил из подвала, Аврора носила нам кофе и бутерброды с ветчиной прямо туда.
А сегодня я поднялся наверх, выглянул на улицу… Наши вишни уже вовсю цветут, соседи возвращаются с демонстрации с плакатами, славящими мудрость Канцлера, и опять слышна музыка, которая в военное время была под запретом.
На то, чтобы выстроить логические связи между всеми понятиями, уйдут недели. Иосиф придумал, как автоматизировать этот процесс. Без него я, наверное, потратил бы на это годы!
Запись седьмая
Похоже, мы немного увлеклись, заказывая новые детали и приобретая оборудование.
Сумма, которую я получил от загадочного незнакомца, подходит к концу. А ведь надо еще оплатить аренду дома за следующий месяц…
Он ведь обещал, что сам найдет меня, когда средства кончатся. Хочется верить, что он не обманывал… Только вряд ли он рассчитывал, что я издержусь так быстро.
Запись восьмая
Добрый Иосиф! Он так поддерживает меня.
«Я уверен, мы на верном пути», — сказал он мне. — «Деньги тут не имеют никакого значения. Поверь, я так счастлив, что ты забрал меня из этого треклятого Института, что хоть на старости лет у меня появился шанс сделать что-то стоящее. Я буду с тобой до конца».
А вот Конрад, мой инженер, заявил мне, что больше не намерен работать над Машиной, пока я не выплачу ему жалование за прошлый месяц. Без него работа встанет: Машине как раз надо вмонтировать новый модуль… Попытаюсь его уговорить.
Конрад не то чтобы жадный, нет… Но трудиться за идею его не заставишь. Как-то я спросил его, стал ли бы он продолжать разработку самодвижущихся пушек, если бы ему предложили вдвое больше денег против того, что плачу ему я. Он не думал ни секунды.
Хорошо, что война кончилась.
Запись девятая
Я получил новое письмо от своего благодетеля! С чеком внутри.
«Расскажите, как продвигается Ваша работа. Я уверен, что Вы стоите на пороге величайшего открытия в истории человечества! Мне хотелось бы приобщиться к Вашим исследованиям. Правда, я не уверен, что все пойму, поскольку сам не имею нужного образования — но наука всегда зачаровывала меня, и для меня большая честь помогать Вам в совершении этого эпохального прорыва».
Мое сердце растаяло. Я написал ему бесконечно длинное письмо и отослал на обратный адрес: анонимный нумерованный ящик на Главном Почтамте. В конце концов, этот человек двигал наше дело вперед не меньше каждого из нас, и имел право знать, чего мы достигли. Да и, черт побери, мне просто хотелось похвастаться…
Аврора подозрительно осмотрела конверт и спросила меня, догадываюсь ли я, кто может так сердечно интересоваться моими делами. Ведь это должен быть человек, с которым я когда-то был знаком или пересекался по делам, — сказала она. А среди моих друзей нет таких богачей — ни промышленников, ни крупных торговцев, ни аристократов. Нет никаких меценатов.
Кто же мог знать о моей работе?
Тот, кто знает все, пошутил я, сделав своей любимой страшные глаза. Она покачала головой и нахмурилась.
Запись десятая
Мы в тупике.
Я идиот.
Машина правильно отвечает на любой вопрос, способна процитировать любую статью из Энциклопедии, выполняет простые команды.
Но это не искусственный разум. Это просто груда железа, которая повинуется человеку! Она не мыслит, она не развивается, не растет, не живет! Логические цепочки, которые мы ее учили выстраивать, вспыхивают и гаснут. Выполнив простое действие, она останавливается.
Это все равно что бить током остывающее тело. Оно может выгнуться в судороге, но жизнь в него не вдохнуть.
Что же нужно, чтобы оживить это тело? Чтобы одушевить его?
Что?!
Запись одиннадцатая
Конрад пока что устанавливает на Машине руки-манипуляторы, я сказал ему, что это — необходимая работа. Сказал, что сам я пока должен завершить расчеты, которые помогут запустить в Машине то, что у людей называется сознанием.
Кого я обманываю?
Конраду на самом деле все равно — лишь бы вовремя платили. А вот Иосиф все чаще смотрит на меня с сомнением.
Пару раз он пытался заговорить со мной о том, куда идут наши исследования, но я делал вид, что слишком занят. Предложил ему съездить к морю или на минеральные источники на недельку-другую, потому что на данном этапе мне якобы лучше работать в одиночку.
Он вздохнул и ничего не ответил. Он знает, что я ему вру, но слишком деликатен, чтобы сказать мне об этом.
Я бездарность, и притом трусливая бездарность. Факт.
Запись двенадцатая
Новое письмо от моего покровителя.
Он тревожится за судьбу «нашего проекта» и спрашивает, не нужно ли дополнительных финансовых вливаний, чтобы вдохнуть в него новую жизнь. Боюсь, деньгами тут уже ничего не решить.
Какой позор! Зачем я согласился брать от него деньги? Ведь этот милый незнакомец поверил мне… Кто знает, так ли уж он богат? Ведь те, кто с такой готовностью платит за такие эфемерные вещи, наверное, далеко не практичны и не обладают деловой хваткой. Не лучше ли вкладываться в автомобильные двигатели или автоматы для продажи газировки?
Я написал ему все, как есть. Пусть решает сам, как поступать дальше.
Запись тринадцатая
Конрад закончил разработку рук и механического глаза.
Сплю я днем, потому что до петухов сижу в лаборатории. Считаю, черчу… Никакого толку. Математике и физике это просто не по зубам.
Утром, когда я, измотанный, валюсь спать, к Машине пробираются Петер и Пауль. Страсть любопытные мальчишки! Однажды я поднялся раньше обычного: во сне кто-то подсказал мне решение — конечно, ошибочное. Спустился в лабораторию и спугнул ребятишек.
Как я мог их ругать? Быть может, если я не успею довести работу до конца, лет через тридцать это сделают они. Определенно, они могли бы стать большими учеными: даже когда мать, устав после долгого дня, шлепает их за бесконечные «А почему?», они только отбегают подальше и продолжают бомбардировать ее вопросами.
И вот еще: я получил от своего благодетеля приглашение встретиться. Видимо, он хочет побеседовать со мной с глазу на глаз, чтобы решить, продолжать ли ему финансировать наш труд.
Что же, он имеет на это полное право. Да и мне любопытно, кто он такой.
Набраться бы смелости и признаться ему, что работа зашла в тупик…
Запись четырнадцатая
Наверное, сегодня один из самых удивительных дней в моей жизни.
Ровно в двенадцать за мной пришел экипаж с плотно зашторенными окнами. Двое рослых людей в строгих костюмах усадили меня внутрь и повезли неизвестно куда. На мои вопросы они не отвечали, между собой не говорили.
Мне подумалось, что они ведут себя точно как моя машина: выполнили простую задачу и заглохли до новых команд.
Шум города скоро стих, и еще добрый час мы катили по пустынной дороге. Когда экипаж наконец остановился и двери его открылись, я оказался перед огромным помпезным дворцом, окруженным парком.
Фонтаны — высеченные из мрамора рыцари душат каменных змеев, — плещут подкрашенной багровой водой.
Площадь перед главным входом — квадратная, посыпанная камнем, напоминающая муштровочный плац. И вышколенная бесшумная прислуга, прячущая глаза, когда смотришь на нее, но не спускающая с тебя цепкого взгляда, стоит тебе отвернуться.
Кто же тут хозяин?
Меня проводили в залу — строгую, но не мрачную, и попросили подождать. Я уселся в мягкое бархатное кресло, озираясь.
Бархат показался мне твердым и холодным как гранит, когда в залу вошел хозяин поместья.
Я не мог его не узнать: этот профиль был отчеканен на каждой из золотых монет, нарисован на каждой купюре, которые мне выдавали в банке в обмен на присланные чеки.
Канцлер!
Надо отдать ему должное, он был со мной очень любезен. Я даже начал понимать, как этот человек сумел победить на выборах, только что проиграв войну, которую сам же и развязал. Поистине, он великий обольститель!
Никто не извлек лучшего урока из поражения в этой бессмысленной войне, чем он сам, — заявил он мне сходу.
Война был величайшей из его глупостей, а решение о ней было принято из-за ошибочных донесений разведки, сказал Канцлер.
Да, в последние годы он платил только тем, кто разрабатывал системы умерщвления людей, признал он. И он чувствует за собой долг перед настоящей наукой.
Он не собирается завоевывать мир. Он хочет сделать его лучше.
Он хотел бы искупить те ошибки, которые совершил. Расплатиться за те жизни, которые отнял у своих граждан.
И он в восторге от моей работы… Считает, что трудности, с которыми я столкнулся — временные. Верит, что, придав мне людей и средства, он поможет создать настоящий искусственный разум.
Поможет построить Машину, которая будет лучше него — в конечном итоге обычного человека, смертного, подверженного слабостям и не слишком умного, — управлять Государством. Которая сможет сделать страну, а может, и весь мир чуточку справедливее.
Взгляд у Канцлера не такой пламенно-безумный, как на газетных фотоснимках. А челюсть не такая тяжелая, как на золотых монетах. Странно, но в жизни он похож… на человека.
Он попросил меня называть его просто, без лишних формальностей — Фердинандом.
Запись пятнадцатая
Я впервые утаил что-то от Авроры. Не стал говорить ей, что работаю на Канцлера. Вряд ли она поняла бы мое решение.
Да… Теперь я работаю на Канцлера. Если произносить это вслух, звучит странно и немного отталкивающе.
Но ведь необязательно произносить это вслух?
И потом, я не поступился своими принципами: я не создаю оружие. Я лишь продолжаю заниматься тем, чему посвятил себя десятилетия назад. Я остаюсь прежде всего верен себе, и только потом — моему Канцлеру.
Запись шестнадцатая
Иосиф вернулся с отдыха. Спрашивает, как обстоят дела. Я мычу что-то неопределенное: стоит мне сказать что-то конкретное, как он тут же все поймет. Может, он и так все понимает, но воспитание и врожденный такт не позволяют ему это показать.
Он развлек меня забавной байкой. В местах, где он отдыхал, бьют минеральные источники. Городишко на них стоит небольшой, но с богатой историей. Здешние воды обладают целительной силой, и людей испокон веков тянуло к ним. Начни копать на любой улице — обнажаются древние руины.
Какие-то храмы из неизвестного камня, статуи с нездешними ликами — черт знает что. Ходят слухи, что под тамошними холмами — останки последнего из городов некой мифической цивилизации, о которой наши ученые молчат, поскольку не могут ничего объяснить.
В Средние века городок был вотчиной алхимиков, которые спускались через старые колодцы в подземелья, отыскивали среди затертых в глину развалин всяческие удивительные предметы и пытались выяснить их применение.
Алхимиков в один прекрасный день на всякий случай перевешали, колодцы засыпали, но их рукописные труды продолжают бродить по частным коллекциям.
Один из таких коллекционеров за стаканчиком минеральной воды рассказал Иосифу, что у него есть забавный документ, объясняющий, как одушевить неживую материю. Все, что нужно — некий артефакт, наследие сгинувшей цивилизации. В том же трактате есть чертежи, показывающие, как именно соорудить голема, чем снабдить его и прочее.
Вот бы нам тот артефакт, усмехнулся Иосиф, глядя мне в глаза.
Похоже, это единственное, что нас спасет, хотел сказать он.
Запись семнадцатая
Чертова Машина никак не желает существовать самостоятельно!
С ней можно поиграть в шахматы, но она отключается, поставив Иосифу мат на пятом ходе. Ей можно приказать рассчитать траекторию бильярдного шара и пушечного ядра, спрогнозировать исход футбольного матча и мировой войны. Они не ошибется. Но выполнив задание — остановится. Это не живое существо! Это те же самые счеты, только в миллиард раз сложнее…
Аврора чувствует, что дела у меня идут куда хуже, чем даже когда мы перебивались с хлеба на воду. Но помогать мне с Машиной она давно перестала. У нее к ней какое-то странное отношение… В нем есть немного ревности и даже страх… Хотя она понимает, что не может запретить мне заниматься Машиной, потому что без работы я буду как без хребта.
В доме теперь всегда пасмурно, всегда ожидание грозы. Мне кажется, от меня исходит статическое электричество, до того я напряжен и раздражен.
Близняшки Петер и Пауль не желают сидеть у меня на коленях, все норовят сбежать. А когда я пытаюсь удержать их насильно, принимаются плакать. Если бы не они, я бы всерьез задумался о петле.
Запись восемнадцатая
Меня снова пригласил Канцлер.
Он был со мной мил и обходителен. Ни разу не попрекнул меня счетами, которые теперь перевалили за шестизначный рубеж, только ободряюще хлопал по плечу и спрашивал, в чем именно загвоздка.
Не зная, что ответить, я — наполовину в шутку, — рассказал ему о том трактате из анекдота Иосифа. Канцлер вежливо посмеялся и угостил меня чудной настойкой на горных травах.
Запись девятнадцатая
Сегодня перед домом остановился автомобиль — очень похожий на армейский броневик, но выкрашенный в черный цвет.
Из него вышел курьер — человек с военной выправкой и с пустыми глазами. Передал мне срочную бандероль. От кого, не сообщил.
Прежде чем Аврора успела выйти на шум мотора, авто скрылось из виду. Не зная, что лежит внутри, я соврал ей, что это доставили изготовленные на заказ детали для Машины.
Никаких деталей там, конечно, не было.
Внутри, обернутая в гербовую ткань, лежала странная книга: в переплете телячьей кожи, без названия, старая-престарая.
Я начал листать: латынь. Какие-то безумные формулы, мистические термины, гравюры, схемы… Пришлось вспомнить университетский курс латыни. Пока ничего не ясно. Завтра продолжу изучать этот загадочный дар.
Запись двадцатая
Показал чертежи Конраду.
Тот со скуки принялся их перерисовывать и тут же из подручного материала что-то мастерить. Спросил раз, что это такое, я что-то невнятное пробурчал, и ему хватило.
Выплатил ему премию.
Иосифу пока ничего не говорил, только предложил ему поискать еще какое-нибудь занятие. Жалование, понятное дело, будет сохранено, заверил я его. Он оскорбился.
«При чем тут деньги?! Никогда в своей жизни я не делал ничего более интересного. Я готов бесплатно работать с тобой до самой гробовой доски, а то и после нее, если позовешь!», — покачал головой он.
А в трактате, между прочим, есть упоминание о том, где искать сам артефакт.
Запись двадцать первая
Устройство, описанное в книге, готово. Установлено на Машину. Разумеется, без артефакта не функционирует.
Не могу в это поверить, но я, похоже, начинаю понимать, как оно может работать. Нет, к науке это не имеет никакого отношения. Тут знания другого порядка… Я бы, наверное, и через десять жизней не научился такому.
Когда-то неизмеримо давно для этого потребовались жизни сотен поколений. А потом все это было забыто.
Я попросил у Канцлера аудиенции. Артефакт надо найти.
Запись двадцать вторая
В тихий городок на минеральных водах отправилась целая дивизия археологов в штатском.
А я вернулся к своей Машине. В последнее время задумываюсь о том, что ей не будет хватать одних голых знаний. Я обучил ее логике, но для справедливого и мудрого правления этого недостаточно.
Логично умерщвлять стариков вместо того, чтобы платить им пенсию. Логично начинать войну, чтобы отнять у соседей месторождения нефти и металла, вместо того, чтобы втридорога платить за них. Нелогично миловать приговоренных к смерти, потому что это нарушает принцип неотвратимости наказания.
Люди далеко не всегда поступают логично, что, в общем, и делает их людьми.
Странно, но даже Пауль и Петер перестали спускаться к Машине. Когда как-то после обеда я изловил их и спросил, уж не боятся ли они ее, Пауль сказал «Она холодная!», а Петер добавил «Она ждет». Дети, дети… Наслушались страшилок.
Ничего, прежде чем отыщут этот Артефакт — если он, конечно, вообще существует, — я успею научить Машину не только думать, но и чувствовать.
Запись двадцать третья
Сегодня мой дом окружили репортеры.
Не мог разобраться, что происходит. Оказывается, кто-то пустил слух, что работа над Машиной окончена. Я пытался возражать, но тщетно.
Потом всю улицу оцепили полицейские и к моему подъезду причалил личный кабриолет Канцлера.
Аврора смотрела на все это с ужасом, детей она спрятала.
Канцлер прошествовал внутрь, орава репортеров метнулась за ним. Канцлер ничего мне не объяснял, потребовал только показать прессе Машину. Я не мог ему отказать, хотя твердил все время, что Машина еще не готова.
«Величайшее изобретение всех времен и народов», — сообщил репортерам Канцлер. Назавтра так написали все газеты.
Запись двадцать четвертая
Сегодня случилось страшное.
В три часа ночи на пороге загрохотали солдатские сапоги, а в дверь забарабанили железными кулаками.
Аврора и дети спали, а я мерял шагами лабораторию, все больше убеждаясь, что до завершения работы еще очень долго.
Испуганный, я поднялся наверх. Мне вручили ордер, отшвырнули с прохода и сразу двинулись в подвал. Дети проснулись и заплакали. Аврора, в ночнушке, ошалевшая от света армейских фонарей, испуганно что-то лепетала.
Они пришли за Машиной! Он приказал им!
Я пытался заслонить ее собой, дал ей команду защитить меня, но она не справилась: головорезов было слишком много.
Машина еще не готова! Они меня не слышали. Им было все равно. Они выполняли свои команды.
Зачем она ему понадобилась? Ведь у него даже нет Артефакта…
Запись двадцать пятая
Конрад пропал. Перестал приходить на работу, хотя я ничего и не говорил ему о том, что Машину похитили.
И еще я рассказал все Авроре. Она со мной целый день не говорит.
Запись двадцать шестая
Пришел Конрад — с блуждающей улыбкой, странный. Сказал, что теперь ездит на службу прямо в резиденцию Канцлера. Попросил дать ему алхимический трактат — что-то там проверить.
Я соврал, что сжег книгу. Умолял его не помогать Канцлеру.
Конрад ответил, что просто делает свою работу, которая отлично оплачивается, а в судьбах мира он все равно ничего не смыслит.
«Можешь не отдавать мне книгу», — ухмыльнулся он. — «У меня отличная память. И так вспомню, что делать с Артефактом».
Запись двадцать седьмая
За мной прислали экипаж. Сказали: Канцлер нуждается в моем совете.
Я согласился, потому что думал, что смогу еще переубедить его. У меня сгущалось предчувствие, что мы вот-вот совершим что-то чудовищное, непростительное.
Аврора отвернулась, я сел в экипаж и поехал.
Оказалось, в резиденции была оборудована огромная мастерская. В центре на постаменте замерла Машина. Рядом суетился Конрад — деловитый, важный. Канцлер наблюдал за ним из отдельной бронированной камеры с толстенным стеклом, способным, я думаю, вынести прямое попадание снаряда.
Меня привели к Канцлеру. Тот надменно улыбнулся мне и не промолвил ни слова.
Стальная дверь лязгнула, закрываясь. Канцлер махнул рукой, давая приказ начинать.
Конрад извлек из футляра предмет точь-в-точь похожий на Артефакт, каким его рисовал безвестный алхимик. Неужели они сумели отыскать его?!
Он вложил Артефакт в гнездо, которое мы вместе устроили в Машине…
Господи! Сработало!
Артефакт ожил, пустил зеленые разряды, похожие на электрические, заиграл нездешним светом…
И вдруг из него будто вырвалась высоковольтная дуга! Ударила Конрада прямо в грудь, рванула его как тряпичную куклу, и вытянула из него что-то лучащееся, трепещущее… Что-то живое.
Эту субстанцию всосало в талисман… Машина вздрогнула…
И вдруг ее единственный глаз — обычно тупой, стеклянный, — распахнулся и озарился багровым светом, словно наливаясь кровью.
Конрад — мертвый, выпотрошенный, — упал на пол.
А Машина, сожравшая его душу на наших глазах, поднялась на своих тонких ножках и медленно обвела мастерскую ищущим взглядом…
Запись двадцать восьмая
Должно быть, я потерял сознание.
Пришел в себя в больнице. В психиатрической.
На вопросы отвечать отказывался, с присланными следователями из тайной полиции говорить не стал. У меня, если честно, не было уверенности, что все случившееся мне не причудилось.
Через пару дней меня выпустили, предупредив, что если я вздумаю делать публичные заявления, проведу в смирительной рубахе остаток дней.
Я испугался и поверил.
Аврора плакала от счастья, когда я позвонил в дверной звонок.
Она была готова простить мне все — за то, что я остался в живых.
Запись двадцать девятая
Теперь я могу только догадываться о том, что творится с проклятой Машиной — по газетам.
Похоже, она все-таки ожила. По крайней мере, никто не смог бы запрограммировать ее на действия, которые она выполняет сейчас.
А она строит настоящую армию из роботов. Черт знает, кто надоумил ее, как это делать. Таких кошмарных чудищ не было ни в моих самых страшных снах, ни в невинной Энциклопедии, которую я ей скормил.
Я видел их на фотографиях в прессе — двуногие ходячие башни с мощными пулеметами. Репортеры вслед за Канцлером называют их «Миротворцами», но я-то чувствую, к чему все идет.
Запись тридцатая
Ночи напролет думаю над тем, где я ошибся. Перечитываю трактат, пытаюсь разобраться в формулах и шифрах. И начинаю понимать…
Старинный Талисман не способен наделять душой неживое! Он просто проводник. Чтобы вселить душу в мертвую материю, он должен сначала отнять ее у живого создания.
Трактат показывает, как создать искусственное тело для переселенной души — на примере сшитых из мешковины забавных человечков.
Душа словно наполняет тело собой, по волшебству заставляя его двигаться, мыслить, жить…
Но когда я конструировал Машину, я думал, что все действует иначе, и создал в ней особую пустоту, резервуар для жизненной энергии. Я думал, Талисман способен наполнять его этой силой бесконечно.
Оказалось, вечного двигателя всё-таки не существует… Проклятый Артефакт просто выдирает душу из очередной жертвы, а потом сливает ее в этот резервуар Машины.
И — такой уж я создал ее, — Машина медленно поедает, переваривает эту силу, пуская поглощенную энергию по своим проводам…
У Машины внутри не сердце, а желудок. Сосущая пустота. Пустота, которую никогда не заполнить.
И если Машина действительно развивается с такой дьявольской скоростью, она наверняка уже понимает, что отличается от всего остального живого тем, что не имеет собственной души — и поэтому вынуждена пожирать чужие…
Господи, бедный Конрад!
Запись тридцать первая
Что я создал?!
Читаю газету: «Приказом Канцлера варварская казнь, повешение, заменена в нашей стране на новый гуманный способ. Условное название — „Электрическое ложе“. Детали Управление исполнения наказаний пока не раскрывает. Однако известно, что приговоренный не испытывает никаких мучений, и быстро отдает Богу душу под воздействием электрического разряда…»
Вот они как решили это объяснить!
«Справка. Сейчас в нашем государстве около семисот человек ожидают исполнения приговора высшей меры наказания за совершенные убийства и изнасилования. В среднем в год суды приговаривают к повешению до тысячи преступников…»
Интересно, насколько этого хватит Машине?…
Запись тридцать вторая
Вчера подумал, что случилось землетрясение. Посуда звенела в шкафах, дети падали на колени, так дрожал пол под ногами… Схватил их подмышки, выскочил на улицу…
По нашему проспекту двигались эти жуткие механические чудовища, каждое величиной с колокольню! Нескончаемый поток… Выходят они из циклопического Завода, который в считанные недели возвел для Машины Канцлер, чтобы она там орудовала в тишине и со всеми удобствами.
Люди встречают роботов цветами. Фотографии их дефиле во всех газетах! И ничего, что все стены в трещинах после этого праздничного шествия…
А внизу газетной полосы крошечная заметка: «Отныне за такие преступления против Государства, как шпионаж, измена Родине, подрывная деятельность и клевета против Канцлера осужденные будут приговариваться к „электрическому ложу“. Соответствующее решение принял Верховный суд»…
Я догадывался, что уголовников скоро перестанет хватать, чтобы насытить Машину, но не думал, что Канцлер так быстро начнет кормить ее душами своих врагов и всеми, кого можно к ним причислить…
Что я могу сделать, чтобы остановить этот кошмар? Ничего! Стоит мне выступить с заявлением, как меня упекут в дурдом. Нет, пожалуй, этим дело не кончится: по новому закону меня отдадут на съедение Машине, которую я сам создал…
Как глупо.
Остается только наблюдать.
Запись тридцать третья
«Роботы-миротворцы», размещенные на границе с западными соседями, отразили вероломную агрессию с их стороны. И не остановились на этом.
Не успели те опомниться, как роботы дошли до их столицы и установили наши флаги на их президентском дворце.
Наши мотопехотные части еле успели добраться туда, чтобы принять капитуляцию.
Эта война заняла всего два дня! А прошлая унесла сотни тысяч жизней и длилась несколько лет!
Народ ликует. Машину снова все обожают. Конец мрачным слухам про то, что она якобы лично казнит смертников…
Ночью не мог заснуть и вышел на улицу. Видел, как по пустым улицам мчится длинная колонна тюремных грузовиков. За решетками — смуглые, чернявые лица наших западных соседей. Везли их на Завод. Не хочу даже думать, что с ними там станет.
Снова думаю о петле.
Но я слишком труслив даже для этого…
Запись тридцать четвертая
В свежих газетах — снова военные сводки. На этот раз на южных границах. Мы опять стали жертвами заговора. Роботы-миротворцы опять нас спасли. И вновь победа одержана меньше чем за неделю.
Машина выпустила новую партию усовершенствованных механических убийц. Теперь они оборудованы катапультами со снарядами, способными нести ядовитый газ или смертоносных бактерий.
Миллеры из дома напротив рады этой новости. Говорят, теперь-то к нам точно никто не сунется.
Но теперь мы, кажется, сами объявляем войну бывшим союзникам на востоке. Оказывается, добрая половина их территории — исторически наша исконная земля. Когда в нашем распоряжении есть «миротворцы», мы больше не должны мириться с этим.
Запись тридцать пятая
Ударными темпами к Заводу строят подземную железную дорогу. Говорят, чтобы снабжать Завод металлом и углем, не создавая помех движению на улицах.
Но я-то знаю, к чем это: чтобы бесперебойно снабжать Машину человеческими душами, не привлекая лишнего внимания…
Мне пришла в голову страшная мысль… Я-то раньше считал, что Канцлер — воплощение хитроумного дьявола. Соблазнителя, который заставил меня подписать с ним договор, заставил продать мою собственную душу… Но теперь я понимаю, что сам он подписал договор еще более чудовищный. Машина пообещала ему власть над миром в обмен на души побежденных врагов.
Теперь я даже не знаю, кто именно принимает решение развязать новую войну: Канцлер, который обезумел от своего могущества, или Машина, которая становится все сильнее — и все прожорливей! Так или иначе, похоже, их тандем теперь не остановить никому.
Увы, мы снова воюем, и опять победоносно… Хотя все чаще почтальон разносит похоронки. Слава Богу, что Пауль и Петер еще нескоро достигнут призывного возраста!
Запись тридцать шестая
Мы даже не успели понять, что это — мировая война. Вся та техника и живая сила, которую прочие государства могли противопоставить выходящим из чрева Завода железным армадам, разрываются роботами в клочья.
Машина действительно развивается с сумасшедшей скоростью.
Что дальше?
Господи, что дальше?…
Запись тридцать седьмая
Если опуститься на колени и приложить ухо к полу, становится страшно.
Гул подземных поездов теперь слышен круглосуточно. Иногда мне кажется, что я улавливаю вопли несчастных военнопленных.
Их матерям и женам лгут, что они едут на строительные работы в Метрополию. Да, мы теперь Метрополия…
Все происходит куда быстрее, чем человек способен осознать это.
Канцлер перестал появляться на людях. Ему это теперь не подобает. Он — живой Бог…
Запись тридцать восьмая