Рекс Стаут
— Ну, парень, хорош, — сказал Том Догерти. — Вали отсюда.
— Что ты имеешь в виду? — прозвучал задиристый вопрос.
Догерти смерил собеседника суровым взглядом:
— Тебе прекрасно известно, что я имею в виду. Шлепай к сигарной стойке и чеши там языком с буфетчицей.
А здесь, — он кивнул в сторону столика с телеграфным аппаратом, за которым сидела Лиля Уильямс, покрывшаяся румянцем под похотливым взглядом молодого человека, — тебе нечего делать. Держись отсюда подальше, и чем дальше — тем лучше.
Сергей Высоцкий
— Ха, твоя собственность?
АНОНИМНЫЙ ЗАКАЗЧИК
Догерти угрожающе прищурился.
Роман
— Еще одно слово, — процедил он, — и я тебе вмажу. А теперь — выметайся.
При этой угрозе брови молодого человека поползли вверх, словно от сильного удивления.
— Слушай, — спокойно сказал он, — зря ты это затеял. Говоря «вмажу», ты выводишь меня из душевного равновесия. Постарайся быть повежливее. Помимо всего прочего, я хороший парень и, если эта брюнеточка — твоя, а она словно персик, буду рад пощипать травку где-нибудь в другом месте. Если она и правда твоя, могу тебя поздравить, что ты обладаешь…
Если хотят знать, по какому праву я вмешиваюсь в это прискорбное дело, я отвечаю: по великому праву первого встречного. Первый встречный — это человеческая совесть.
Но тут цветистая речь молодого человека была эффектным образом прервана. Он пошатнулся, но не упал, получив от Догерти профессиональный удар в челюсть, потом отступил на пару шагов и вскинул руки, чтобы защитить лицо. Затем к щекам его прилила кровь, он опустил кулаки и натянуто улыбнулся.
— В таком случае, — тихо произнес он, — куда пойдем?
— В бильярдную, — вежливым тоном ответил Догерти. «В этом парне что-то есть», — подумал он.
За стычкой наблюдали с полдюжины скучавших в вестибюле мужчин, которые теперь тоже потопали в бильярдную. Когда они вошли, маркер и пара игроков удивленно вскинули на них глаза.
1
В вестибюле красотка за прилавком с сигарами, известная также как мисс Хьюджес, вытянула шею до невозможной длины, словно пытаясь увидеть, что происходит за двумя поворотами. Лиля Уильямс, против своей воли ставшая причиной столкновения, сидела на стуле, дрожа и закрыв лицо руками.
Вскоре Догерти и правда убедился, что «в этом парне что-то есть». Не успел он встать в свою любимую стойку — а Догерти некогда брал призы в боксерских соревнованиях, — как ему почудилось, что на него обрушился бешеный безмолвный ураган.
Ночь была душная, и Колокольников почти не спал. Нудно гудели комары. От них не спасали ни марля, набитая на окно веранды, ни приторный одеколон «Гвоздика», которым Леонид Иванович, просыпаясь каждые полчаса, мазал себе шею и лоб. Часа в два пошел ленивый дождь. Мерно барабанили по железной крыше редкие капли, собирались в струйки и гулко стекали по желобу в пустую бочку. Колокольников почувствовал, что наконец-то засыпает, но скоро надо было вставать — он твердо решил выехать сегодня на залив, на рыбалку. Полежав еще немного, он осторожно, чтобы не разбудить жену, оделся, взял приготовленный с вечера сверток с едой и вышел на крыльцо. Поежившись от охватившей его сырой прохлады, Леонид Иванович натянул на голову капюшон, взял из сарайчика весла и удочки и двинулся по лесной тропинке к заливу. С нарастающим гулом набирала от станции скорость первая электричка. «Или последняя?» — усмехнулся Колокольников, вспомнив, как однажды он приехал на дачу этой электричкой после встречи с друзьями и долго доказывал жене, что торопился именно на последнюю электричку, а она сердилась и говорила, что он совсем отбился от рук и позволяет себе приезжать первой утренней электричкой.
Он как будто оказался в центре сумасшедшего круговорота из тысячи рук и кулаков, и это его несколько озадачило. Но хуже всего было то, что иногда удары достигали цели. Ничего более невероятного нельзя было и представить: Догерти ощутил неуверенность, потому что перед ним был не человек, а ураган.
Догерти наугад выбрасывал вперед кулаки и вдруг почувствовал, что какая-то неодолимая сила отшвырнула его назад. Он тяжело рухнул на стол и благодаря этому не упал на пол.
Снова стало тихо, и Колокольников услышал, что впереди кто-то идет. «Николай Николаевич меня опередил, что ли? — подумал он. — Вот ведь, злодей, и не предупредил!» Николай Николаевич, его приятель по рыбалке, снимал на лето дачу рядом, метров на триста подальше, в глубине леса. Колокольников прибавил шагу, но человек впереди шел быстрее. Было слышно, как грузно перепрыгивает он через кочки и сосновые корни. Шум идущей по шоссе машины заглушил шаги. «Ну вот, на шоссе-то я тебя и перехвачу», — улыбнулся Колокольников в предвкушении того, как выговорит Николаю Николаевичу за отсутствие рыбацкой солидарности. В это время раздался глухой удар, а потом резкий скрип тормозов. Ночной лес утробно ухнул, повторив эти звуки, и затих. В наступившей тишине Колокольников услышал, как резко хлопнула дверца машины, и понял, что случилось несчастье. Бросив весла и удочки, он побежал к шоссе, повторяя: «Ну что же он летит не глядя, ну что же он летит…» В том, что несчастье произошло с соседом, Колокольников не сомневался.
Открыв глаза, он увидел, что молодой человек стоит перед ним, весело улыбаясь. Свидетели этого поединка замерли у стены, и на их лицах была смесь удивления и удовольствия.
Он выскочил из кустов на шоссе слишком поздно. Белая машина, — Леонид Иванович машинально отметил, что машина белая, «Жигули», и что у нее погашены огни, — уходила за поворот. Темным пятном на мокром асфальте распластался человек. Колокольников бросился к нему и чуть не упал, наступив на блестящий металлический предмет. Нагибаясь к лежащему, он еще подумал: «Вот ведь как стукнул, подлец, машина чуть не развалилась».
— Ну вот и Том схлопотал, — подвел итог Билли Шерман.
Это был не Маслеников. На асфальте лежал большой, грузный мужчина. Колокольникову показалось, что пострадавший — негр, но он тут же понял свою ошибку. Лицо было темно-багровым от удара. «Надо его перевернуть», — решил Колокольников и взялся за мокрый плащ, запоздало вспомнив, что в таких случаях до приезда «скорой» и милиции лучше все оставить на своих местах. «А если он жив? Пусть умирает?» Он с трудом перевернул человека на спину, опустив, почувствовал неестественную мягкость, словно это был не человек, а набитый тряпьем манекен. Ни стона, ни звука. Ни единого толчка пульса. Леонид Иванович долго держал остывающую руку в надежде, что сможет уловить хоть слабое биение пульса, но человек был мертв.
Эта реплика вернула Догерти веру в себя. Он яростно бросился на своего противника и, увлекаемый силой инерции, вместе с ним повалился на пол. Когда они поднимались, он что есть мочи вмазал молодому человеку в ухо.
«Какая же сволочь!» — со злой тоской подумал Колокольников об удравшем водителе.
Но ураган причинил ему слишком большой урон.
— Сволочь! Сволочь! — повторил он громко и оглянулся. Шоссе было пусто. Ни машин, ни людей. Метрах в двух от потерпевшего в траве валялся маленький чемоданчик. Видать, от удара он отлетел в сторону и раскрылся. В чемоданчике, каждый в своем гнезде, лежали аккуратно разложенные инструменты. «Наверное, какой-нибудь слесарь-водопроводчик», — решил Колокольников. Он встал с мокрого асфальта, закрыл чемоданчик…
Череда ударов по носу и зубам не давала ему прийти в себя, его руки без толку молотили воздух. Потом он почувствовал удивительную легкость, за ней все погрузилось во тьму. Догерти понял, что лежит распростершись на полу, и решил остаться в таком положении.
Ближайший телефон был в санатории «Приморский», в километре от места аварии. Колокольников подумал о том, что хорошо бы оставить кого-нибудь здесь… Но до дому идти так же, как и до санатория, других дач поблизости не было. Пока он раздумывал, поглядывая в ту сторону, откуда пришел, ему почудились шаги на тропинке.
— Что с тобой, старик? — послышался голос.
— Эй! Есть тут кто-нибудь? — крикнул он громко. Никто не отозвался, и Колокольников, еще раз взглянув на мертвеца, побежал по шоссе к санаторию, на ходу роясь в карманах в поисках «двушки». «Двушки» не оказалось, и он тут же вспомнил, что и «скорую» и милицию можно вызвать без монетки.
Догерти открыл глаза и слабо улыбнулся.
Первым он набрал милицейский номер. «Милиция», — тут же отозвался приятный девичий голос.
— Это ты, Дюмэн! Я-то в порядке. А вот он не знает, как надо драться. Думает, что он — семафор? Чем это он мне заехал?
— На пятьдесят пятом километре Приморского шоссе человека сбили, — сказал Колокольников.
Француз наклонился, подхватил его под мышки и помог подняться на ноги. К ним, чтобы помочь, шагнули еще двое, но Догерти жестом остановил их.
— Соединяю, — деловито сказала девушка.
— Садись сюда, приходи в себя, — сказал Дюмэн. — Из-за чего ссора?
С минуту в трубке были длинные гудки, потом уже отозвался мужской голос:
— Женщина, прекрасная женщина, — хихикнул Гарри Дженнингс.
— Дежурный отделения ГАИ…
— Заткнись! — рявкнул на него Догерти и повернулся к Дюмэну: — Этот щенок оскорбил мисс Уильямс.
Выслушав Колокольникова, дежурный спросил:
— Дорогуша, — послышался голос, — как ты смеешь меня так называть после того, что произошло?
— Кто говорит? Назовитесь!
Тебе требуются дополнительные аргументы?
Колокольников назвал себя. Потом прибавил:
Догерти исподлобья посмотрел на недавнего противника.
— Я живу на Лесной, сто двадцатая дача.
— Нет, спасибо, — сухо ответил он. — Свою прыть ты уже показал. У меня сейчас сбито дыхание, но это вовсе не означает, что ты мужчина. Всякий, кто оскорбляет мисс Лилю Уильямс, — щенок, и останется таковым, пока не извинится.
— «Скорую» вызывали?
— Ты, как я понял, защитник юных леди, — подытожил молодой человек.
— Нет еще.
— Называй это как хочешь. Но я ее друг.
— Сами вызовем, — сказал мужчина. — Сейчас выезжает патрульная машина.
— И я, — добавил Дюмэн.
Колокольников повесил трубку, вышел на шоссе и медленно побрел назад.
— И я… И я… — послышались голоса их приятелей.
Машин на шоссе не было. Он подходил уже к повороту, за которым все произошло, когда сзади послышался шум приближающегося автомобиля. Колокольников отступил к обочине, оглянулся и увидел милицейский «уазик». Он замахал руками, «уазик» затормозил, сидевший справа милиционер открыл дверцу.
Молодой человек выразительно присвистнул:
— Так много! Везет ей. И еще одному дружку она наверняка найдет применение.
— Это я вызывал милицию, — сказал Колокольников.
— В следующий раз, — многозначительно изрек Гарри Дженнингс, — нас будет пятеро или шестеро. Думаю, тебе скучать не придется. Так что лучше воздержись от замечаний наподобие тех, которые ты только что произвел на свет. Они нам не нравятся.
— Далеко? — спросил милиционер.
— Рядом. За поворотом.
— Не нравятся — и черт с вами! — Тут парень запнулся и задумался, потом продолжил: — Слушайте, вы. Меня не запугаете. Я всех вас сделаю в один момент. Но я не привык мелочиться — предпочитаю играть по-крупному. Что касается вашей мисс Уильямс, то она меня заинтересовала. Но если у вас есть какие-то веские доводы, чтобы я умерил пыл, семейные дела, например, или любовная драма, — буду рад вас выслушать, ковбойчики, и приму к сведению.
Милиционер обернулся, сказал кому-то сидящему на заднем сиденье:
— Да неужто! — бросил Дюмэн. — Кто ты такой?
— Подвинься, Буряк. Возьмем гражданина.
— Оставь его, — вступил в разговор Догерти. — Он мне нравится. Хочу с ним немного поболтать.
Это «возьмем гражданина» не понравилось Колокольникову. Усаживаясь на продавленное сиденье, он подумал с обидой: «Вот и старайся, бегай по дождю, вызывай милицию, а они тебя «гражданином». Но подумав так, он тут же застыдился: «Милиция-то тут при чем? Разве для милиции я бегал?»
Молодой человек улыбнулся и протянул ему руку:
И острой болью кольнула жалость к погибшему. Вот ведь как бывает, ночь, тишина, даже птицы спят, не летают, а человек выскочил из кустов не раньше и не позже, а именно в тот миг, когда по шоссе проносился единственный автомобиль. Ну, догони Колокольников мужчину, перекинься с ним парой слов, и автомобиль проскочил бы мимо. Или водитель вдруг решил бы закурить, полез за сигаретой, раскурил ее и непроизвольно сбавил скорость, а человека на шоссе уже нет, успел перебежать…
— Меня зовут Дрискол, Боб Дрискол.
— Вы водитель? — прервал его размышления милиционер. Теперь Колокольников уже разглядел три звездочки на его погоне.
— Том Догерти, — последовал исполненный достоинства ответ.
— Водитель? — не понял Колокольников.
Они пожали друг другу руки и прошли к креслам в углу бильярдной. Догерти приступил к делу. Его дружки, зная, что он боек на язык, топтались поблизости, посматривая и в сторону бильярдного стола, на котором начали разыгрывать партию Гарри Дженнингс и Билли Шерман.
— Ну да?! Виновник наезда — вы?
Дрискол, воспользовавшись небольшой паузой, немного осмотрелся.
— Да что вы! Я на рыбалку шел. И вдруг удар…
Вентиляция не справлялась со своими обязанностями, и в бильярдной висел табачный дым, свою лепту вносили курильщики из прилегающего бара. С непривычки щипало глаза, но игроки и завсегдатаи, которым нечем было больше заняться, чувствовали себя в бильярдной вполне комфортно. Они чувствовали себя здесь как рыба в воде.
— Рыбалка — дело хорошее, — мечтательно произнес мужчина в штатском, сидевший рядом с Колокольниковым на заднем сиденье. Тот, кого называли Буряком.
По периметру длинного и узкого помещения стояли кресла и высокие стулья, с них было удобно наблюдать за игрой на установленных посередине пяти столах. На стенах висели фотографии красоток актрис и скаковых лошадей, а также копии правил Национальной ассоциации бильярда; между столами располагались подставки для киев. С одной стороны была широкая арка, ведущая в отель, с другой — вход в бар.
— Притормаживай, Федя, — сказал старший лейтенант шоферу и повернулся к Колокольникову: — Ну, так где это произошло?
Там и сям стояли небольшие столики, и одетые в белое официанты были готовы немедленно выполнить любой заказ игрока, почувствовавшего жажду после напряженной партии.
— Вот! — протянул руку Леонид Иванович, показывая на шоссе. — Именно здесь. Вот он… — Последние слова его словно повисли в воздухе. Шоссе было пусто. Ни погибшего, ни чемоданчика…
Посетителей было немного, и вовсе не потому, что отель «Ламартин» потерял популярность, пик которой в районе Мэдисон-сквер пришелся на 90-е годы. Просто было всего десять часов — время, когда уважающие себя завсегдатаи Бродвея думают о том, не соснуть ли еще часок, или встают, чтобы всерьез заняться решением вопроса о завтраке. Поэтому в бильярдной никак не могло быть много народу.
— Что за черт! — выругался Колокольников. — Это же место! — он оглянулся назад, увидел знакомый поворот. — А может, не доехали? — Он сказал так на всякий случай. Он знал, что не мог ошибиться, что именно здесь произошло несчастье.
Игра шла только за одним столом — партию начали Гарри Дженнингс и Билли Шерман, и зрителей было мало.
— Федя, подъехай еще чуток, — приказал старший лейтенант.
В дальнем конце зала одетый в белое официант расставлял перевернутые во время только что закончившейся стычки кресла. Увидев это, Дрискол хмыкнул и повернулся к сидевшему рядом Догерти.
Они проехали метров триста. Лес тут был реже, совсем другой, справа сквозь сосны синел залив. Ужо светало.
— Дело не стоит и выеденного яйца, — промолвил тот. — Просто мы друзья мисс Уильямс и никому не позволяем ее обижать. Вот и все.
— Да что я! — в сердцах сказал Колокольников. — Каждую кочку тут знаю — столько лет живу! Там же, конечно, там, где я сразу показал. От наших домов тропинка на шоссе выходит. Я на ней весла и удочки оставил.
— Все, да не совсем. Мы же решили говорить как мужчина с мужчиной. Вот что тебе скажу: где я только не бывал в этом городе — и в подземках, и в надземках, а впервые почувствовал, что мое сердце при виде женщины заходило ходуном, как маятник в часах с недельным заводом. Разве я не имею права ей об этом сказать? Только потому, что у нее есть друзья?
Шофер молча, теперь уже не дожидаясь команды начальства, развернулся. Никто не проронил ни слова.
Едва ли.
Колокольников показал, где остановиться, первым вылез из «уазика». Накинув плащи, выбрались из него старший лейтенант и Буряк.
Догерти посмотрел на него с интересом и кивнул:
Леонид Иванович подошел к тому месту, где узкая тропка выныривала из густых кустов на асфальт.
— Со мной точно так же.
— Вот она, дорожка! Он шел впереди — я его слышал. Потом удар, я побежал, а машина уже к повороту приближается.
— Как?
— Какая машина? — спросил старший лейтенант.
— Как маятник в часах с недельным заводом.
— «Жигули». Белые «Жигули». Огни, подлец, погасил. Номер было не разглядеть…
— Да ну!
— А модель?
— Вот тебе и «ну». — Догерти замялся. — Пожалуй, надо начать с самого начала. Иначе ты не поймешь, что мы чувствуем. Эх, была не была… — Он немного помолчал и продолжил: — Впервые мисс Уильямс здесь появилась месяца два назад. Мы все время зависали в «Ламартине» — Дюмэн, Бут, Шерман, Дженнингс, я и еще пара ребят. Ну и вот, захожу я как-то в вестибюль и что вижу? За телеграфом сидит та, кого я потом назвал Царицей Египта. «Ага, — сказал я себе, — новенькая» и не теряя времени встал так, что не заметить меня было невозможно. Она — ноль внимания. Я подошел поближе. Никаких эмоций. Тогда я совсем было уже приготовился перейти к решительным действиям, но тут ввалились Дюмэн с Дженнингсом и, увидев, в чем дело, поспешили мне на помощь.
Колокольников пожал плечами:
«Кто это?» — спросил Дженнингс.
— Я в них не очень разбираюсь.
«Царица Египта, — ответил я. — И времени терять нельзя».
— Ну, а дальше что? — с ехидцей спросил Буряк. — Пока голову искали, ноги встали и пошли?
И мы перешли в наступление.
— Да что вы! Так не шутят! — растерянно сказал Колокольников. Он был совсем сбит с толку. Куда действительно мог подеваться этот человек?
У Дюмэна была с собой целая пачка купюр: у одного богатея завелось слишком много лишних денежек, а Дюмэн у нас хиромант, ты знаешь. И в тот день мы послали пять миллионов телеграмм, потому что другим способом из нее было и слова не вытянуть. Вспоминаю как кошмарный сон. Ты пробовал когда-нибудь сочинить телеграмму, не зная ни что сказать, ни кому ее отправить?
— Ты, Буряк, полегче. Для шуток — время слишком раннее, — спокойно сказал старший лейтенант и уставился на Колокольникова.
«Сколько с меня?» — спросил я, протягивая ей адресованную моему брату в Трентоне телеграмму, в которой писал, что у меня все в порядке, и выражал надежду, что и у него все о\'кей.
— Вот здесь он лежал. Здесь, — показал Леонид Иванович. — Я побежал, опустился на колени. Лицо… — он безнадежно махнул рукой. — Пульса не было. — Колокольников вспомнил про чемоданчик и рассказал милиционерам.
«Шестьдесят центов», — сказала Царица Египта.
— Чемоданчик, чемоданчик, — проворчал старший лейтенант, — куда человек подевался?! Вас как зовут? — спросил он неожиданно.
«Да, — сказал я, пытаясь завязать разговор, — вот что мне меньше всего нравится. Лучше заплачу лишних пять долларов за обед или за билеты на шоу — ненавижу платить за телеграммы. Но, конечно, я не хочу сказать, что всегда готов пойти на любое шоу».
— Леонид Иванович.
«Шестьдесят центов», — повторила Царица Египта.
— Вы не обижайтесь, Леонид Иванович, а может быть, вам все это… — он покрутил рукой, — показалось?
Колокольников хотел сказать в ответ какую-нибудь резкость, но вместо этого горько усмехнулся:
«А насчет поесть — за хороший обед и десяти долларов не жалко».[1]
— Действительно, можно подумать невесть что.
«Пожалуйста, шестьдесят центов».
— Вот именно, — значительно сказал старший лейтенант. — У нас, конечно, разные случаи бывают. Произойдет наезд на человека, а он вскочит, отряхнется — и бежать. Шок. А потом окажется — весь переломан. Месяцами в больнице лежит. Бывает и по-другому… — Он опять впился своими желтыми глазами в Колокольникова, словно хотел убедиться, можно ли ему доверять.
И так продолжалось целый день. Больше из нее не удалось вытянуть ни слова. Казалось, дело безнадежное. Дженнингс начал выходить из себя.
— Вы, может, думаете, что я пьян? — обиделся Леонид Иванович.
«Ты сделал ошибку, Догерти, — сказал он. — Она точно из Египта, но не царица. Она сфинкс».
— Не думаем, но… — Милиционер пожал плечами.
И как с этим не согласиться?!
— Всяко бывает, — вставил Буряк. — Иной раз такого наслушаешься! — и добавил: — Но вы на свой счет не принимайте.
Время пролетело незаметно. Мы сидели в углу, пытаясь сочинить еще одну телеграмму, когда почувствовали, что кто-то подошел к нам вплотную. Это была Царица Египта, уже в пальто и шляпке, готовая идти домой. Не успели мы и рта раскрыть, как она говорит:
— Давайте еще раз по порядку, — сказал старший лейтенант. — Откуда вы на шоссе вышли?
«Вы должны извинить меня за то, что я скажу. Полагаю, что вы джентльмены, и потому к вам обращаюсь.
Колокольников сошел с обочины в канаву, показал на просвет среди зарослей.
Кажется, вы весь день пытались надо мной подшутить.
— Ну-ну! — подбодрил его милиционер. — А потерпевший? Он где лежал?
Не сомневаюсь, что, узнав, как вы мне досаждали и сколько горечи принесли, вы непременно раскайтесь, и я получу от вас обещание впредь так не делать. В противном случае я буду вынуждена отказаться от должности».
— Я выскочил… — Колокольников в два прыжка преодолел канаву и остановился. — Он лежал там… Где вы стоите. Я кинулся к нему. — Тут он вспомнил, что чуть не упал, наступив на какую-то железку, и наклонился, разглядывая асфальт. — Железка здесь валялась, наверное, из чемоданчика выпала…
Хорошенькое дельце! Дюмэн хотел что-то ответить, но не успел рта раскрыть, как ее и след простыл. Ну, ты понимаешь, что мы почувствовали.
— Где же ваша железка? — спросил Буряк.
Больше мы ее не беспокоили, но на следующий день появился Бут. Мы его немного повоспитывали. Потом Шерман. Он оказался самым упрямым. И потом каждый день появлялся кто-то новенький и начинал к ней клеиться, хотя, пока он держал себя в рамках, мы не вмешивались. А сегодня вот ты. Теперь она уже не Царица Египта, а мисс Лиля Уильямс, то есть лучше любой царицы.
— И железки нету, — пожал плечами Колокольников. — Да ведь какие-то следы должны остаться? Кровь?
— Но послушай, — продолжал упорствовать Дрискол, — по какому праву вы мне мешаете?
Старший лейтенант вздохнул:
— Ну, — замялся Догерти, — может, и нет у нас такого права. Зато есть еще пара деталей, о которых я тебе не сказал. Первая — у нее ни отца, ни матери. Она совсем одна. Такие дела. Любая мать делает вот что: если вокруг ее дочери начинает нарезать круги какой-нибудь парень, она его спрашивает: «Кто ты и что ты и какие у тебя намерения?» Вот нам и показалось, что кому-то надо это спрашивать. И мы теперь вроде как ее мамаши.
— В такой дождь? Ладно, — наконец решился он. — Сейчас кусты обшарим. — И, повернувшись к Буряку, кивнул на машину. — А ты с отделением свяжись, пускай они обзвонят больницы. Может, пока товарищ бегал до санатория, потерпевшего кто-то подобрал да в больницу отправил.
— Но у меня нет никаких намерений.
Буряк забрался в «уазик», стал дозваниваться по радиотелефону.
— В том-то и фокус, что у тебя нет намерений. Значит, и делу конец.
— Ну, показывайте, Леонид Иванович, откуда вы шли, — попросил старший лейтенант.
Игроки в бильярд о чем-то заспорили, и Догерти посмотрел в их сторону. Когда он повернулся обратно, Дрискол стоял рядом и протягивал ему руку.
Колокольников спустился с шоссе, пошел по тропинке первый. Старший лейтенант двинулся за ним.
— Ты — парень что надо, — сказал он. — Держи пять.
— Тут я и шел от дома. Услышал удар — весла и удочки сюда бросил. — И опять, как на шоссе, встал как вкопанный — ни весел, ни удочек не было. Он нагнулся, пошарил в траве, раздвинул кусты — ничего. Прошелся дальше по тропинке. Весла и удочки словно корова языком слизнула.
— А ты — настоящий джентльмен, — ответил Догерти, пожимая ему руку.
— Д-а-а… — многозначительно крякнул старший лейтенант и, видя растерянность Леонида Ивановича, добавил: — С удочками вы потом разберетесь. Давайте пострадавшего искать.
— А теперь — не представишь меня мисс Уильямс?
За кустами, на шоссе послышался шум подъезжавшего автомобиля. Скрипнули тормоза, хлопнула дверца.
Догерти немного смутился.
— «Скорая» приехала, — сказал старший лейтенант. Он рванулся было к дороге, но тут же остановился и махнул рукой: — Ладно, Буряк им все объяснит.
— Хочу перед ней извиниться, — объяснил Дрискол.
Часа два они прочесывали окрестности, расспрашивали дачников. Никто не слышал ни скрипа тормозов, ни удара. Никаких следов сбитого машиной человека не было.
— Ну да. Конечно. Я совсем забыл. Пошли.
Когда они снова подошли к «уазику», Колокольников расстроенно сказал:
На полпути к дверям к ним подошел Дюмэн.
— Так же не может быть! Ведь мертвый он был, мертвый.
— Ну? — спросил он.
— Был да сплыл. Подождем, может, сам объявится, — ответил старший лейтенант.
— Все в порядке, — успокоил его Догерти. — Дрискол — джентльмен.
«Объявится!» — Колокольников вспомнил темное от удара, словно расплющенное лицо сбитого мужчины и с тревогой спросил:
— Mon Dieu![2] — воскликнул коротышка-француз. — Это меня не удивлять. Потому что этот маленький мадемуазель Уильямс — неприступный.
— Что же теперь делать?
Он вернулся к бильярду, а Догерти и Дрискол прошли в вестибюль отеля.
Старший лейтенант молча пожал плечами и, забравшись в машину, захлопнул дверцу, а Буряк, высунувшись из «уазика», тихо, со злостью бросил:
В нем, по сравнению с бильярдной, было много хорошей мебели и всевозможных украшений. В то же время это был обычный вестибюль. На этот раз Дрискол осмотрел его более внимательно.
— Была б моя воля, посадил тебя на неделю за ложный вызов.
В нем было два входа: один с Бродвея и боковая дверь, выходившая на улочку неподалеку от Мэдисон-сквер. Справа от главного входа располагались стойка администратора и табачный ларек, за ним был проход в бар и бильярдную. Дальше находились столик с телеграфным аппаратом и лифты. Вдоль всей противоположной стены стояли кожаные кресла и стулья, их ряд разрывала боковая дверь.
«Уазик» умчался, а Колокольников в полной растерянности остался стоять на обочине.
Когда-то «Ламартин» был тихим, фешенебельным и дорогим. Теперь его двери были широко распахнуты для всех, в нем царила суета. Словно не замечая произошедших перемен, потолок вестибюля по-прежнему подпирали мраморные колонны, на узорчатом полу там и сям стояли в величественных позах статуи, указывая изящно вылепленными пальчиками на фрески и орнамент стен. На смену пышности и роскоши пришла респектабельность, все было вроде то же, но краски слегка потускнели.
— Посадил бы за ложный вызов… — прошептал он сердито. — Тоже мне, пень порядочный! Лишний раз его потревожили! Да если б напрасно. «Что же они, решили, что я шутки шучу?! — с запоздалой обидой подумал Колокольников. — Зря тут бегаю под дождем!»
Вместе с внешним обликом и репутацией изменился и персонал отеля. Его служащие держались самоуверенно и говорили громкими голосами, мальчики-посыльные выполняли поручения не спеша, словно умудренные жизненным опытом старцы, а красотка в табачном ларьке была именно красоткой, иначе ее и назвать было нельзя.
Он вдруг почувствовал, что промок до нитки — не спас и старенький капитанский плащ. Мокрые штаны прилипали к ногам, в ботинках хлюпало.
А что же девушка за телеграфом? Она и правда выпадала из общего ряда. И именно к ней направились Дрискол и Догерти, выйдя из бильярдной.
— Не-е-ет, я вам больше не помощник, — пробормотал Колокольников. — Дудки! Надо скорее домой, в тепло.
Когда Лиля Уильямс увидела их перед собой, ее щеки зарумянились, и она смущенно потупилась. Пока Догерти готовился произнести первое слово, Дрискол присмотрелся к девушке повнимательнее, с учетом того, что только что о ней услышал.
Он прошел метров сто по шоссе, до тропинки, которая вела к поселку. По дороге уже мчались машины, большие пригородные автобусы стремительно катили по асфальту, оставляя за собой облака выхлопных газов, перемешанных с мелкими капельками воды.
Она была стройной, среднего роста; тонкая, почти прозрачная шейка гордо несла маленькую, словно птичью, совершенной формы головку. Полураскрытые губки, казалось, трепетали, и в них была какая-то неизъяснимая сладость от осознания ею заключенной в ней тайны — тайны божественной женственности.
На том месте, где он оставлял весла и удочки, Колокольников задержался еще раз, ощупал каждый куст, а вдруг они с лейтенантом недоглядели?
Ее руки, лежавшие на столе, были бледными и, возможно, слишком худыми, густые каштановые волосы она стянула в тугой узел на затылке.
«Собаку надо было бы пустить, — подумал Колокольников, выбираясь на тропинку из мокрых зарослей. — Она бы нашла». Но мысль о собаке, ищущей удочки, и самому ему показалась вздорной, и Колокольников с каким-то даже удовлетворением подумал: «Не моя забота! Не хотят, пусть не ищут. Потом все равно откроется, и будет этот Буряк иметь бледный вид». Он был особенно зол на Буряка, наверное, за угрозу.
«В общем-то я не ошибся, — подумал Дрискол. — Она точно как персик».
«Ничего-ничего, — думал Колокольников, чуть-чуть разогреваясь от быстрой ходьбы. — Ничего-ничего! Удочки куплю новые. С первой получки. Пока — из березы вырежу. Весла вот жаль. Но тоже ничего. Кажись, у Николая Николаевича в сарае какое-то старенькое веслишко валяется. А сейчас приду домой, в теплую постель нырну. Валюша мне чайку горячего даст… Э-э, да что чайку — после такой встряски можно и водки! А Буряк пускай злится, пускай думает, что я его разыграл…»
— Мисс Уильямс, — сказал Догерти, — позвольте вам представить моего друга. Мистер Дрискол — мисс Уильямс.
Лиля с улыбкой протянула руку.
Валентина еще спала. Услышав, что открылась дверь, она спросила сонным голосом:
— Я вел себя самонадеянно и глупо. Хочу попросить у вас прощения. Знаю, что извинения я не заслужил, но тем не менее… — Он запнулся, увидев, что Лиля его не слушает. Она смотрела на Догерти, как показалось Дрисколу, с легкой тревогой.
— Леня, ты?
— О! — вдруг воскликнула она. — Мистер Догерти!
— Я, маманя.
Джентльмены испуганно вздрогнули.
— Чего так быстро? Клева нет?
— Что такое?
— Еще какой клев! — бросил Колокольников. — Такого клева у меня за всю жизнь не было.
— Вы… у вас… что случилось с вашим носом?
— Лодку, что ли, украли? — Валентина никак не хотела верить в удачный клев. Ее многолетний опыт говорил совсем о другом.
— С моим носом? — озадаченно повторил Догерти, схватился за эту самую приметную часть своего лица, тут же отдернул руку и скривился от боли. Потом вспомнил. — О, — промолвил он безмятежно, — ничего особенного. Просто упал. И ударился о бильярдный стол.
Колокольников скинул с себя мокрую одежду, натянул пижамные штаны, Валентинин махровый халат.
Дрискол изо всех сил старался сохранять невозмутимое выражение лица.
Жена наконец совсем проснулась и спросила озабоченно:
— Мистер Догерти, — нахмурилась Лиля и выразительно погрозила ему пальчиком, — говорите правду.
— Ты почему так суетишься? Стряслось что?
Вы подрались.
Колокольников не ответил. Он достал из буфета бутылку водки, налил полстакана, потом отломил от буханки корку хлеба, положил на нее кусок сыра. В кургузом халатике, со стаканом в одной руке и бутербродом в другой, он появился перед женой.
Экс-чемпион и завсегдатай Бродвея покраснел, как школьник, и попытался сосредоточиться, как перед атакой боксера-тяжеловеса.
— Да ну, — отмахнулся он с показной бравадой. — И что с того, что я дрался?
Увидев его в таком одеянии, да еще с лохматой мокрой головой, Валентина ахнула:
— Вы обещали мне этого не делать, — напомнила Лиля. — То есть вы сказали, что не будете драться ни с кем, кто меня беспокоит.
— Перевернулся?!
Дурашливо постучав зубами о стакан, Колокольников выпил водку и, жуя бутерброд, принялся рассказывать.
— Он ни в чем не виноват, мисс Уильямс, — поспешил на помощь приятелю Дрискол. — Все дело во мне, и это я должен извиниться. Не могу передать, как мне жаль, что так получилось. Надеюсь, что вы меня простите, и если кто-нибудь… то есть я хочу сказать… — Но тут Дрискол смешался под пристальным взглядом ее карих глаз. — В любом случае, — спотыкаясь на каждом слове, закончил он, — я готов за него поручиться. Больше это не повторится.
Время от времени жена перебивала рассказ Колокольникова, переспрашивала, возмущалась удравшим водителем. Она никак не хотела верить, что попавший под машину мужчина умер.
— Эй, парень, ты много на себя берешь! — воскликнул Догерти, который окончательно пришел в себя, пока говорил Дрискол. — Не надо за меня поручаться. Мисс Уильямс, мне очень жаль, что я когда-то дал вам это обещание. Забираю его назад. Все равно сегодняшнее происшествие доказывает, что я не смогу его сдержать.
— Откуда ты знаешь? Ты что, врач?
— Но вы должны его сдержать, — сказала Лиля.
— Я же пульс щупал, — доказывал Колокольников. — Переворачивал мужика.
— Не могу.
— Не смеши. Кровь из пальца боишься дать, а тут — мертвеца переворачивал. Наверняка мужчина очухался под дождиком и ушел. Не переживай зря!
— Мистер Догерти!
— Нет, — мотал головой Колокольников. — Это видеть надо. Раз увидеть — и никаких сомнений. — Он уже согрелся, выпитая водка теплом разлилась по телу, слегка кружила голову. — С этим мужиком все ясно. Но милиция! Милиция меня удивила! Даже протокола не оформили.
— Ну, я постараюсь, — уступил Догерти. — Обещаю постараться. Но иногда я не могу с собой справиться.
— И хорошо, что не оформили, — успокоила его жена. — Составили бы протокол — по следователям бы месяц ходил, доказывал, что не приснилось. Леня! — вдруг словно что-то вспомнив, сказала она. — Какие у тебя весла пропали?
Такое случается со всеми нами. Так уж мы устроены.
— Как какие? Мои.
Мы знаем, что не очень вам нравимся, и не виним вас.
— Их же у тебя на прошлой неделе украли. Сам вчера сказал, что с камней ловить будешь.
Ведь всякий, кто встречается с вашим взглядом, словно видит звезды, — и, поверьте, это не комплимент.
— Сказал, сказал… — нахмурился Колокольников. Весла у него действительно украли. Прямо из сарайчика. Но он попросил плотника из поселка, и тот за червонец выстругал ему новые. Жену он до поры до времени в эту операцию не посвящал, чтоб не ругала за непредвиденный расход. Валентина и так считала, что он тратит на свои рыбацкие прихоти слишком много денег.
Лиля хотела было что-то возразить, но тут появился клиент, попросивший отправить телеграмму, и девушке пришлось ограничиться тяжелым неодобрительным вздохом.
— А я-то, дура, уши развесила, — засмеялась Валентина. — Рассказываешь мне байки. Как только сразу не сообразила?
Дрискол дернул экс-боксера за рукав и сказал:
— А я-то, а я-то! — передразнил жену Колокольников. — Я-то тебе дело говорю. Такое не придумаешь…
— Догерти, хватит сотрясать воздух, мы мешаем человеку работать. Ради бога, пошли и сделаем что-нибудь с твоим носом.
— Не расходись, не расходись, — попробовала успокоить его жена. — В следующий раз поскладнее придумай. А то — человека машина сбила! Удочки и весла украли! В огороде бузина… — Валентина улыбнулась. — Этот твой мертвец небось и прихватил удочки с веслами?
Догерти позволил себя увести.
— Тьфу! — зло бросил Колокольников, вышел из комнаты и лег на веранде, на стареньком скрипучем диванчике. Но заснуть так и не смог.
Глава 2
Новичок
Старший лейтенант Орехов, тот, что приезжал вместе с Буряком по вызову Колокольникова, в восемь утра сменялся с дежурства. Сидя перед раскрытой книгой регистрации происшествий, он мучился над вопросом — как записывать в нее ложный вызов на пятьдесят пятый километр? Казалось бы, такое простое дело — приехали на место происшествия, а происшествия никакого не оказалось — ни машины, ни трупа, никаких следов. Одни разговоры. Можно бы и записать категорично: ложный вызов. Тем более они с Буряком провели все положенные в таких случаях действия — осмотрели место, указанное заявителем, обзвонили больницы, облазали вдоль и поперек все кусты. Чего бы еще?! Но Орехов был человеком осторожным, ему и впросак не хотелось попасть — чем черт не шутит, вдруг наезд все-таки был? Тем более что сам лейтенант готов был верить Колокольникову, но боялся показаться простаком.
Через три или четыре дня, вскоре после полудня, Пьер Дюмэн и Боб Дрискол сидели в вестибюле «Ламартина», и тут произошло такое, от чего они тут же лишились дара речи.
— Алексей, ты чего над книгой колдуешь? — вывел Орехова из глубокого раздумья Буряк. — Давай быстро, есть машина до Сестрорецка.