Дженнифер Роберсон
Барри Малзбергу, который обнаружил меня в «Скотт Мередит» и помог моей мечте осуществиться (он сразу предупредил, что это вполне возможно); Марку О\'Грину, который заставлял меня переписывать эту книгу снова и снова (и снова) пока она не удалась.
1
– Гнездо для паразитов… тупоголовый… лопоухий… – я втянул воздух сквозь сжатые зубы. – Трижды проклятое отродье Салсетской козы!
Я не скупился на подобные сантименты, но никак не мог связать слова в предложение, ожидая, что в любой момент неприятность обернется трагедией.
Он не ответил. По крайней мере вслух. Ответом послужило действие. Он сгорбился, подпрыгнул и взвизгнул, а потом зарылся носом в песок. Поскольку одновременно он мощным толчком подкинул вверх круп, шансов у меня не оставалось.
Хвала валхайлу – то, что я использую вместо седла, больше смахивает на простой, овальный кусок грубой кожи, как раз такой, чтобы удобно лег на спину жеребцу, и чтобы на него можно было сесть. Передняя лука у такого седла практически отсутствует. Я купил его, пожалев гнедого – мы проводили много часов под палящим солнцем Пенджи, а это седло совсем не обременяет лошадь. Теперь я благословлял себя за мудрый выбор. Человеку, над которым нависла угроза спикировать носом с лошади – головой вниз, на живот, обдирая плечи и шею – не хочется оставлять лучшую часть своей анатомии на передней луке седла, когда остальные части его тела будут валяться на песке.
Конечно в начале полета я подумал и о другом. Например где и каким образом приземлится мой меч. Даже самый энергичный танцор меча не развлекает своего противника в круге, стоя головой вниз – ножны на такое не рассчитаны, а следовательно существовала возможность, что мое позаимствованное оружие может закончить полет, выскользнув из ножен и воткнувшись во что-то, может быть в меня.
Или – о таком можно было только мечтать – в самого жеребца.
Моя голова была уже ниже плеч, я заскользил по седлу (по пути обдирая живот), и, зацепившись за что-то, поболтался по соседству с лошадиной головой.
Это жеребцу сразу не понравилось. Он не из тех лошадок, что приходят в восторг оттого, что здоровый мужчина катается у них по спине, вспоминая при этом самую грязную ругань.
Круп опустился, и, как и следовало ожидать, жеребец решил задрать голову. Поскольку я уже успел испробовать на себе, чем кончаются такие взрывы бешенства, я обвил руками и ногами все изгибы лошадиного тела, за которые мог уцепиться, и впился в гнедого намертво.
Тяжело.
Я большой. Я сильный. Может это сработает.
К несчастью, паника придала жеребцу сил.
Голова лошади тверже, чем живот человека. Лошадь сильнее, чем человек. Но я обнаружил насколько тверже и насколько сильнее только когда жеребец отшвырнул меня в сторону как сверток грязного шелка.
Аиды!
Я сгруппировался и приземлился на правое плечо, расцарапав лицо о шершавый песок, и соответственно всем своим весом рухнул на меч в ножнах, который перевязь удерживала в диагональном положении от левого плеча до правого бедра. До того, как меч успел закопаться в песок, клинок доказал, что он является хорошим рычагом, и, пока я перекатывался через голову, врезал мне одним концом в лицо, а другим в живот.
Песка, который я при этом заглотнул, хватило бы чтобы создать новую пустыню, и я выкашливал его из легких всю дорогу от моей страны, Юга, до страны Дел, Севера.
Дел. Она все же соизволила мне помочь. Пока я задыхался, кашлял, давился, а немного отдышавшись, обнаружил, что в кровь разбил губу, она слезла с лошади (как все нормальные люди) и пошла ловить моего жеребца, который по неизвестной причине побрел куда-то в северо-западном направлении.
– Гнездо для паразитов, – я выплюнул изо рта песок, – тупоголовый, – еще порция песка, – лопоухий, – на этот раз я сплюнул кровь. Ради интереса я потрогал пальцем губу – липкая кровь перемешалась с песком. – Трижды проклятое отродье Салсетской козы!
Я сел. Дел уже подводила ко мне жеребца, и я кинул на нее разъяренный взгляд. Выражение ее лица было ласковым и заботливым – само воплощение невинности (она это очень хорошо умеет). Никто бы не сказал, что случившееся повеселило и расстроило ее одновременно, но повнимательнее взглянув в ясные голубые глаза, я понял, что она только и ждет подходящего момента, чтобы высказаться.
Я облизнул губы.
– Надо бы зарезать его и оставить для кумфы, – из-за распухшей губы говорить членораздельно я не мог, но в моих намерениях сомневаться не приходилось.
– Ты слишком много проехал на этой лошади, – напомнила мне Дел. Ее вежливость и спокойствие доводили до бешенства.
Я свирепо уставился на нее. Дел озабоченно осматривала жеребца.
– С ним все нормально, – я помолчал и добавил: – Ничего с ним не случилось.
– Я проверяю на всякий случай.
Я еще посверлил ее глазами, рассеянно любуясь правильными чертами лица, чуть заострившимися, пока она сосредоточенно разглядывала гнедого. Кроме лица я ничем полюбоваться не мог, поскольку Дел была закутана в белый шелк бурнуса, который надежно скрывал руки, ноги и разные женские изгибы, а они были у Дел просто захватывающими. На Юге для этого женщины и носят бурнус: спрятать госпожу от мужских глаз, иначе эти глаза могут загореться страстью, случайно заметив изящную лодыжку.
Беда в том, что это средство не только не решало проблему, но и само было источником больших неприятностей. При виде изящной лодыжки даже человек без фантазии продержится недолго и тут же мысленно дорисует анатомические изящества, которые скрывает бурнус.
И уж конечно чтобы увлечься Дел нужно намного меньше, чем лодыжка. Один взгляд в эти голубые-голубые глаза и я… да…
Аиды, и я, и любой другой мужчина.
Нежно, но настойчиво Дел ощупала передние ноги гнедого, быстро проверила сухожилия, провела жеребца на несколько шагов вперед, чтобы выяснить, не хромает ли он. Стащив с него седло, сумку и чепрак, она посмотрела, не повреждена ли спина. Жеребец взмок под седлом, но после такого представления это было неудивительно.
– Он такое уже устраивал, – напомнил я. – Ты же знаешь. Сама видела.
Она поджала губы, светлые брови поднялись.
– Так он никогда еще не бесился.
– Я тоже, – я поднялся, поморщился, покачал головой. – Дел…
– С жеребцом все нормально, – она повернулась. – А ты как, Тигр?
Наконец-то и обо мне подумала.
– Прекрасно.
Я согнул запястья, пальцы, ссутулил и расправил плечи, потом вынул из ножен меч, чтобы убедиться, что с моим оружием все в порядке. Такое периодически делает каждый танцор меча.
Аиды, этот трижды проклятый клинок Северного мясника.
Не мой клинок. Не совсем мой, хотя я использую его, когда приходится. Я позаимствовал его у мертвого мужчины, которому меч никогда уже не понадобится. Я до сих пор ненавидел этого человека хотя он был мертв, и ненавидел клинок, хотя понимал, что это глупо. Но глядя на меч, касаясь его, вкладывая в ножны, используя в танце, я постоянно вспоминал, что мое собственное оружие, меч из голубой стали, благословенный шодо, мертв, так же как и человек, которого я убил в круге под луной.
Разящий.
Ну, да чего рыдать по разлитому акиви.
Глупо. Но перебороть себя я не мог, даже отрицать это не буду. Каждое прикосновение к серебряной рукояти вызывало во мне непонятный, неопределенный страх.
Меч был с Севера. Не с Юга, как я и Разящий. Выкованная на Севере и там же напившаяся крови яватма – так Дел называет кровный клинок, потому что человеку, который стал его хозяином, пришлось найти достойного врага, чтобы напоить оружие – дать мечу выпить крови по каким-то загадочным Северным ритуалам. Ритуалам, которых не знал Юг.
Солнечные лучи сбежали по клинку. Чужие руны, покрывавшие такой же чужой металл, оживали в свете и корчились – полная иллюзия движения… По крайней мере я всегда утверждал, что это иллюзия. Для меня в мече не было магии. Я не Терон, который напоил клинок, я не знал имя меча и не мог вызвать меч к жизни.
Но Терон мог и сделал это в круге, перед тем, как я убил его. Он вызвал меч к жизни и я видел сверкающие огни того, что Дел называла палитрой богов: пурпурное, фиолетовое, красное и огненное сияние. Каждый меч имел не только имя, но и душу (другого слова я не подберу), и эта душа, оживая, оставляла в небе сверкающий след. Меч, танцуя, чертил горящие узоры. Душа оживала, когда меч вызывали к жизни. Но даже когда меч был спокоен, душа не исчезала из него: у Дел клинок светился жемчужно-розовым, у Терона – бледно-пурпурным.
Меч Терона погас, когда умер хозяин.
Это был изумительный танец. Мы показали все, на что были способны: мастерство, силу, умение нападать открыто и обманывать. Терон и я танцевали из-за женщины с Севера.
Из-за танцора меча по имени Делила.
Сильно сжав зубы, я с трудом перевел дыхание. Витая рукоять меча оставалась неестественно холодной несмотря на пустынный зной. Сверкавший под палящими лучами Южного солнца металл не нагревался даже если мы часами ездили по Пендже. Странное, необычное серебро, голубовато-белое, как снежные бури, о которых рассказывала Дел. Но снега и снежные бури, как и меч, не принадлежали моему миру. Рожденный под Южным солнцем, привыкший к зною, песку и самумам, я не мог понять (или даже представить) вещи, которые, как она говорила, существовали в ее холодной Северной стране.
Я могу понять только круг.
– Однажды, – заговорила Дел, – ты помиришься с мечом Терона.
Я покачал головой.
– Как только у нас будет свободное время, я разыщу одного из учеников моего шодо и обменяю эту вещь на настоящий меч. Южный меч, которому я смогу доверять.
– Доверься этому, – мягко посоветовала она. – Никогда не сомневайся ни в нем, ни в себе, ни в своих руках. В этом мече нет магии. После смерти Терона он стал обычным оружием. Ты же знаешь, сколько раз я тебе об этом говорила.
Конечно говорила, потому что знала, что я чувствовал, вынимая из ножен клинок Терона. Я не мог смириться с потерей Разящего. Для танцора меча, человека, который всю жизнь не расстается с оружием, хороший меч это намного больше, чем просто кусок стали. Он становится частью твоего организма как рука или нога, и эта часть надежно защищает всего тебя. Оружие танцора живет, дышит, иногда распоряжается хозяином, потому что без оружия вы ничто.
Мне пережить потерю Разящего было еще труднее, потому что Разящий стал для меня символом моей свободы.
И несмотря на слова Дел, я знал, что меч Терона не умер, хотя и не жил. Не жил так, как жил клинок Дел. Но душа в нем осталась. Когда я клал руки на витое серебро, я чувствовал себя захватчиком, узурпатором, трусливым воришкой, стянувшим чужое. Как только я сжимал рукоять, она дергалась словно меч, напуганный чужим прикосновением, пытался вырваться. Словно он ожидал, что его коснется другая рука и снова соединятся душами мужчина и меч. Много раз я собирался сказать об этом Дел, но так ничего и не сказал. Что-то удерживало меня от этого. Может быть гордость. Или просто нежелание признать, что я действительно что-то ощущал. Я не из тех, кто доверяет магии и готов был врать и изворачиваться, лишь бы никто не узнал, что я почувствовал силу в мече. Даже если ее осталось очень мало. Конечно Дел могла бы сказать, что у меня разыгралось воображение.
Но вот что бы я делал, если бы она признала, что меч действительно жив?
Дел разбиралась в клинках. Она тоже была танцором меча, как бы невероятно это не звучало (аиды, у меня ушло слишком много времени, чтобы принять это. Даже сейчас я отступаю, когда она входит в круг, чтобы потренироваться со мной. Я не привык противостоять женщине – по крайней мере в круге). Встретив Дел, я понял, насколько обычаи Севера отличаются от обычаев моего Юга, где правят солнце и песок. Дел сделала все, что было в ее силах, чтобы изменить мою точку зрения по этому вопросу (и продолжает заниматься этим до сих пор), но в глубине души я все еще видел в ней беззащитную женщину, а не танцора меча.
Конечно меньше всего мужчине хочется видеть в Дел танцора меча. Танцевать с ней никто не откажется, но не в круге, и не со сталью или каким-то другим металлом, из которого сделана яватма, в руках.
На Юге мало найдется женщин, которые хотя бы раз за всю свою жизнь касались оружия. Женщина должна следить за домом, повозкой, хиортом, заботиться о детях, цыплятах, козах, любить мужчину, который называет ее своей.
Но Дел Северянка и не признает Южных обычаев. У Дел нет дома, нет повозки, нет хиорта, нет детей, цыплят и коз. И у нее нет (потому что она сама этого не хочет) мужчины, который называл бы ее своей. Дел принадлежит только Делиле, и с этим ничего не поделать.
Все это я знаю и понимаю безнадежность попытки войти в ее жизнь.
Все это я знаю. Но пытаюсь.
Я посмотрел на Дел, хорошо представляя каждый изгиб ее тела под бурнусом. Тела, которое обтягивала украшенная рунами туника из мягкой кожи, скрытая сейчас под блестящим шелком.
Дел высокая, но мускулистая, с тонкой талией и широкими плечами. Плотная. Сильная. Гораздо сильнее, чем обычная женщина. В Дел нет хрупкости, хотя она очень женственна и все, что полагается любой женщине, находится у нее на своих местах.
Голубоглазая баска со светлыми волосами и нежной кожей. Под Южным солнцем золотистые волосы выгорели до белизны, а тело покрыл кремовый загар.
Мы совсем разные, Делила и я. Я – настоящий сын пустыни, с кожей темной как кусок меди, с темно-каштановыми волосами, отливающими на макушке бронзой. Зеленые глаза прячутся за складками век, а если эти складки разгладить, можно увидеть, какого цвета была моя кожа тридцать с лишним лет назад, когда я только родился. Тогда она была гораздо светлее, чем у Южан, хотя и не такой светлой, как у жителей Севера.
Я крупный, высокий, сильный, и, глядя на меня, не многие поверили бы, что я могу быстро двигаться. Но танец мечей вырабатывает реакцию даже у самых медлительных людей… Кто не успевает научиться, отправляется в другой мир.
Я посмотрел на Дел просто потому что на нее приятно было смотреть, но взгляд сразу задержался на рукояти меча, который путешествовал у нее за спиной. Теперь я знал его хорошо, даже лучше, чем хотелось бы, потому что я был вынужден близко с ним познакомиться. Я провел много месяцев рядом с Дел, владевшей этим мечом с изумительным мастерством и изяществом. У меня было время научиться уважать его и даже бояться, потому что он был не только прекрасным оружием. В руках Дел меч оживал и приобретал сверхъестественную силу.
Бореал: яватма, рожденная Северными баньши-бурями, напившаяся крови одного из лучших мастеров Севера, мастера меча Дел, ее ан-кайдина – человека, которого она почитала и уважала, человека, который взял решительную пятнадцатилетнюю девочку, мечтающую отомстить за смерть близких, и превративший ее в оружие, такое же смертоносное как и меч, который она в конце концов вонзила в него.
Бореал: яватма, которая в моих руках (когда Дел одолжила ее мне для танца) ожила при звуке своего имени, спасая меня, спасая Дел, и уничтожила человека, который собирался убить нас.
Но Бореал принадлежала Дел. Я не чувствовал яватму частью себя, как не чувствовал и клинок Терона, который теперь, я надеялся что временно, заменил мне Разящего.
Необходимость редко доставляет удовольствие. Я убрал меч в ножны и постарался забыть о нем, на лишний вес за плечами я уже давно не обращал внимания. Я взял повод жеребца из рук Дел и отвел гнедого в сторону.
– Послушай, старик, – начал я, – нам с тобой давно уже пора выяснить отношения. Я не имею ничего против, когда ты устраиваешь такие представления в городе, деревне или поселении, и на этом мы зарабатываем деньги. Но мне не нравится, когда ты валяешь дурака в пустыне, где нет никого кроме тебя, меня, Дел и ее забитой лошади, – я похлопал гнедого по шее. – Понятно? Рано или поздно один из нас станет инвалидом и я от такой перспективы не в восторге.
Жеребец шумно выдохнул, раздув коричневые ноздри, пошевелил бархатным ухом и оскалил зубы, показывая, что с удовольствием меня цапнет.
– Нежен как всегда, – я ухватил гнедого за губу и он отвернул от меня голову, выкатив выразительный глаз.
Дел поймала свою лошадь – вялого, скучного крапчатого мерина с драным хвостом и темпераментом старой девы, которая считает, что все еще успешно изображает застенчивость – и посмотрела на меня.
– Сколько осталось до Харкихала?
– К вечеру доедем, – ладонью я прикрыл глаза от солнца и прищурившись посмотрел на Южное небо. Оно текло среди слоев горячего воздуха.
– Конечно мы теряем время с этой идиотской лошадью.
– Тогда седлай его и поехали.
– Это просьба поторопиться? – я подвел жеребца к валявшемуся на песке седлу. – Север никуда не убежит, Дел… он останется там, где и находился уже много лет.
Она вскочила на мерина, поправила волнистые складки белого бурнуса, обернувшегося вокруг стройной ноги.
– Я уехала оттуда шесть месяцев назад.
– Не совсем шесть, – поправил я. – Сначала мы с тобой бродили по пустыне, потом были в плену и это по меньшей мере месяцев девять, – я ухмыльнулся, в ответ на ее хмурый взгляд из-под выгоревших бровей. – Но даже если поездка займет у нас пять лет и еще половину от этого, Север никуда не убежит.
– У тебя провалы в памяти, Песчаный Тигр, – резко и холодно сообщила Дел. От неожиданности я перестал седлать жеребца, повернулся и посмотрел на нее. – Осталось только два месяца до того, как истечет год, который дали Терону на поиски, потом они пошлют другого танцора меча, чтобы получить у меня долг крови.
Такой истории я бы не обрадовался даже если бы она случилась не с Дел, а с кем-то другим. Дел попала в серьезный переплет. Если за определенное время она не вернется на Север, чтобы предстать перед судом за кровный долг, обязанность убить ее ляжет на одного или несколько человек. Кто будет убийца – Северянин, Южанин, танцор меча, солдат, бандит
– не имеет значения. Ему выплатят награду за получение кровного долга. Ан-кайдин, ее учитель, убитый ею, должен быть отомщен.
На Дел лежала вина крови. Она признавалась в содеянном и не отрицала своей ответственности. В глазах Северных ан-кайдин и их учеников, истойя и ан-истойя, этим она сама выносила себе приговор.
Аиды, все складывалось так, что даже я соглашался со справедливостью кары.
Но прежде чем добраться до нее, им придется убить меня.
2
Нет ничего прекраснее заката в пустыне. Я не мастер расписывать словами пейзажи, но часто вечерами, любуясь этим зрелищем, я мечтал научиться красиво говорить. Есть что-то очень достойное и умиротворенное в том, как солнце скользит вниз, скрываясь за сияющим острием горизонта и заставляя охровую и янтарную пустыню пылать великолепием всех оттенков медного, ярко-желтого, шафранового и киновари. Пустыня превращается в рай для красок, в ней собирается вся палитра богов, которая сильно отличается от той палитры, которую знала Дел, мира красок, созданного Бореал.
Закат. Ты сидишь и спокойно размышляешь о вечности мира. Мир существовал до тебя, ты живешь в нем, и он не исчезнет если ты умрешь.
Я остановил гнедого и замер, глядя на запад. Я знал, что моя спутница ощущает тоже, что и я – Дел молчала, не сводя глаз с уходящего за горизонт диска, и также соединилась душой с мировой гармонией и покоем. Нам с Дел не нужно было разговаривать, чтобы понять друг друга. То, что каждый из нас пережил в прошлом, заставило нас замкнуться в себе. Нам пришлось соприкоснуться с силами, выходящими за пределы человеческого контроля, и наше прошлое изменило нас: женщину и меня. Оба мы стали танцорами мечей – смертельно опасными, влюбленными в нашу профессию, до конца преданными ритуалам танца и нашему союзу, хотя до сих пор из-за собственного упрямства и боязни лишиться своей независимости, мы отрицаем, нашу взаимную привязанность. Вместо этого, выдумывая бесконечное количество смешных причин, мы предпочитаем объявлять себя неуязвимыми для обычного набора человеческих желаний, чувств и нужд.
При этом мы давно поняли, что не можем друг без друга, как не можем без танца.
Солнечный свет позолотил лицо Дел. Она откинула капюшон с головы и шелк растекся по плечам, открывая последним лучам волосы и лицо. Дел вся светилась: блеск старого золота мешался с матовым сиянием слоновой кости и белизной льда. В профиль она была безупречна, в анфас – просто изумительна. Я мысленно улыбнулся, подумав о постели, которая ждет нас в Харкихале. О настоящей кровати, а не о песке, на который в лучшем случае брошен чепрак. Нам еще ни разу не приходилось делить настоящую кровать – мы очень долго не могли пересечь Пенджу.
Но теперь смертоносная пустыня осталась позади. Мы выбрались из дюн и песка на сухую, холмистую, заросшую низкорослым кустарником землю, где господство Пенджи кончалось. Мир оживал. Здесь было гораздо прохладнее, чем в раскаленных, слепящих песках, от которых приходилось прятать в тень капюшона слезящиеся глаза.
Под копытами лошадей появилась низкая, пожелтевшая под солнцем поросль. Сквозь спекшуюся корку пробивали себе дорогу травы. Переплетенные ветви остро пахнущего кустарника стелились по земле паутиной, среди них блестели легкие, серебристо-серые иголки колючек. Над этим ковром поднимались кисточки высоких, пыльных трав и яркие огоньки хрупких цветов. Они качались на тонких стебельках, дрожа нежными лепестками, как флажки, до которых долетел порыв ветра.
Здесь в земле уже была вода. Здесь была жизнь. Выжить здесь было легче, чем в безводном море песка, именуемом Пенджа.
Харкихал. Он поднимается из пустыни как изъеденная песком скала, окруженная низкими холмами и серыми кирпичными стенами, чтобы спрятать свой мир от атак капризных самумов, несущихся на Север из Пенджи. На Юге у всех мест, где обитает человек, есть одна общая черта. Города, деревни и даже временные поселения, не говоря уже об оазисах, люди окружают кирпичными или каменными стенами, если поблизости нет скал, чтобы смертоносные песчаные бури, называемые самумами, не могли уничтожить то, что было построено тяжким трудом мужчин, женщин и детей. В Пендже без этого не выжить. Пескам вечно нужны жертвы, они полностью поглощают ничем не защищенные деревни и города, одинаково презирая проклятья и могущественных танзиров, и жалких нищих.
Я видел города, где ленивые обитатели забывали о стенах до того, что те начинали осыпаться. Самум разносил их за несколько часов, а потом ненасытный, все пожирающий ветер разносил дома и постройки. Я видел, как песок забивал колодцы и ключи, а каждая капля воды была у нас в Пендже драгоценностью. Я видел скелеты, обглоданные так, что на них не оставалось ни клочка плоти, и делали это не звери, а ветер, песок, жара. Так могли погибнуть лошадь, собака, коза. Мужчина, женщина, ребенок.
На Юге от людей, зверей, стихий не дождешься жалости. Каждый борется за себя и помощи ждать неоткуда. Никого и никогда не тронут мольбы о снисходительности или милосердии.
Если рядом случайно оказывается бог и слышит эти стоны, он торопливо затыкает уши и проходит мимо.
Дел вздохнула.
– Я думала, что буду возвращаться вместе с братом.
Эти несколько слов сказали очень много. Дел скрывала мысли и чувства как купец монету, выдавая каждую с явной неохотой в самые непредсказуемые моменты. Она неделями ничего не говорила о Джамайле, замкнувшись в вязкую топь своей боли, рожденной безрезультатным поиском.
Пять лет Дел тщательно готовила себя к тому, чтобы найти и освободить младшего брата, украденного налетчиками для продажи Южным работорговцам, которые знали настоящую цену голубых глаз и светлых волос Северян в стране смуглых людей. Пять лет она отдала занятиям с шодо – на языке Севера ан-кайдином – чтобы научиться ритуалам танца мечей, и в конце концов превратила себя в живое оружие с одной единственной целью – спасти Джамайла. Дел понимала, что даже на Севере месть считалась не женским делом, но кроме Делилы не осталось никого, кто мог бы получить кровный долг. Кроме нее никого не волновала смерть нескольких Северян. Налетчики лишили ее и родни, и невинности.
На первый взгляд бессмысленная попытка, но не для Дел, и она сумела найти Джамайла, но уже мало что можно было спасти.
Лишенный языка, изменившийся душой и телом за годы рабства, евнух с Севера уже не был тем десятилетним братом, с которым ее разлучили. Полумальчик-полумужчина, который мужчиной никогда уже не станет, как бы он этого ни хотел. И как бы этого ни хотела она. Джамайл, единственный брат Делилы, решил остаться на Юге с племенем дикарей, которых он успел полюбить.
Я поднял было руку, чтобы коснуться ее плеча, но наши лошади стояли слишком далеко. Пришлось просто кивнуть. Собираясь отвлечь ее от скорбных воспоминаний, я улыбнулся и пожал плечами.
– Зато ты привезешь меня.
Дел покосилась на меня, не соизволив даже повернуть голову в мою сторону.
– Вот уж счастье.
– Конечно счастье, – спокойно согласился я, предпочитая проигнорировать ее ехидный тон. – В конце концов, я – Песчаный Тигр.
– В конце концов, – она посмотрела на Север, – в Харкихале можно поесть. Нормально поесть и забыть о сушеной кумфе и финиках.
Я кивнул, сразу воспрянув духом.
– И вспомнить, что такое акиви.
– Не рассчитывай, что я потрачу хотя бы монету на выпивку.
– Ты надеешься заставить меня пить козье молоко?
Она смерила меня взглядом.
– По запаху они не отличаются. Так не все ли равно?
– Я буду пить молоко, а ты возьмешь меч Терона вместо Бореал и может тогда поймешь, каково мне, – я запнулся, заметив, как окаменело ее лицо, и только тут понял, что ляпнул. – Дел… Дел, прости, – в голове промелькнуло: «Аиды, и кто меня дернул за язык?». – Дел… ну извини меня.
Она побелела от гнева, и, шлепнув мерина по бокам, заставила его подлететь к моему гнедому. Дел кажется и не заметила, что жеребец прижал уши и оскалил зубы, пожелтевшие от Южной травы и зерна. Но я заметил. А потом сильная рука потянулась к моему запястью и крепко обхватила его. Так крепко, что удовольствия мне это не доставило.
– Никогда больше, – чеканя каждый слог, выговорила она, – никогда не поизноси ее имя вслух.
– Нет, конечно нет… Я все давно знаю. Я прекрасно понимаю и…
– Никогда, – повторила она и отпустила мою руку.
На запястье остались следы. Они пропали в считанные секунды, но легче мне от этого не стало. Такие промахи не скоро забываются. Это урок на всю жизнь.
Я пошевелил рукой, проверяя двигаются ли пальцы. Они двигались, хвала валхайлу. Дел сильная, но не до такой степени, чтобы сломать мне руку. Я чувствовал себя виноватым, но поведение Дел меня обидело.
– Прости, – повторил я, не находя больше слов.
Губы Дел сжались в тонкую линию. Ярость исказила правильные черты ее лица и одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, насколько она рассержена.
– Ее имя свято, – голос Дел звенел от напряжения и хотя она пыталась говорить спокойно, я уловил испуг и отчаяние.
– Дел…
– Свято, Тигр, – она наконец-то глубоко вздохнула и я почувствовал, как напряжение покидает ее тело, уступая место откровенному гневу. – В имени заключена часть силы, магии… Если ты разгласишь ее имя остальным, ничего не останется. – Дел замолчала, тревожно вглядываясь в мое лицо. – Понимаешь? Все время, все годы, все силы… все жертвы превратятся в ничто…
– Дел, я знаю… знаю. Ты объясняла мне. Просто с языка сорвалось, – я пожал плечами, стараясь скрыть смущение. Я понимал, что этой оговоркой предал ее веру в меня и отчаянно искал себе оправдание. – Я обещаю, что больше никогда не произнесу ее имя.
– Если кто-то услышит его… другой Северянин, тренированный так же, как я, знающий, как вызывать магию, как уничтожить яватму… – она надолго замолчала, потом провела рукой по лицу и откинула растрепавшиеся светлые пряди. – У меня и так хватает неприятностей из-за кровного долга. Человек, которого пошлют за мной, может забрать мое мастерство, мою силу, мой клинок всего одним словом.
– Но я же знаю ее имя. Ты сама мне сказала.
– Сказала, – безжизненным голосом согласилась Дел, – потому что у меня не было выбора. Но ты Южанин, ты не владеешь магией, силой. Ты ничего не знаешь о яватме, не понимаешь, что это такое. Однако ты умеешь танцевать и помнишь, как она служила тебе, давая все, о чем ты просил.
– Но не так, как она служит тебе.
– Нет, конечно нет, – рассеянно нахмурившись, она покачала головой и шелк волос заструился по плечам. Последнее время она не заплетала волосы в косу и они свободно спадали ей на плечи и спину. – Существуют ритуалы… больше никто не может их знать. Только я, когда делаю меч своим, – она покосилась на рукоять моего меча, понимавшуюся над левым плечом. Рукоять выходила через прорезь в шве бурнуса, чтобы в момент опасности легко было вытащить оружие. Яватма Терона не могла сопротивляться мне после смерти хозяина. – Если бы Терон знал ее имя, он убил бы тебя… и меня тоже.
– …и убил бы твой меч, – кивнул я. – Я понимаю, Дел.
– Нет, – сказала она, – не понимаешь. Но я и не ждала, что ты поймешь. Еще рано. Пока… – внезапно она пожала плечами, видимо решив, что я еще не был готов выслушать ее, а потому и заканчивать не стоит. – Не имеет значения. Пока я не добиваюсь от тебя понимания. Ты просто должен знать, что никогда и никому нельзя говорить ее имя.
– Не говорить.
– Не говорить, Тигр.
Я кивнул и для верности повторил:
– Не говорить.
Она посмотрела мне в глаза так пристально, что захотелось отвернуться, но я этого не сделал. Я видел, как она искала на моем лице подтверждение того, что она может мне поверить, искала что-то, что убедило бы ее больше, чем слова. Мы с Дел прошли вместе через многое, мы делили жизнь, смерть, испытания. Между нами возникла не обычная привязанность и не простая страсть – хотя для двух людей и этого достаточно. Но теперь, глядя на Дел, я понял, что сейчас в мире для нее не было ничего важнее, чем мужчина, который сможет сдержать свое слово.
Она отвернулась и повернула мерина на Север, к Харкихалу. Больше она ничего не говорила ни о мече, ни о моем обещании хранить молчание, но я не сомневался, что мой промах не забыт. И никогда не забудется.
Аиды, я же не нарочно. Хотя в таких случаях извинения, даже если они от чистого сердца, не помогают. Что толку, если в круге убийца извинится перед своей жертвой?
Харкихал ничем не отличался от большинства городов Юга. На кирпичах, из которых были сложены стены, ограждающие город от ветра, остались отпечатки человеческих ладоней и вмятины пальцев. Трещины в древней стене жители заделывали кусками глины, чтобы не осталось и щели, через которую могли бы проникнуть в город ветер и песок. Но как не знает границ человеческая мысль, так и город нельзя ограничить стеной. Невзирая на постоянную угрозу самумов и обычных песчаных бурь, вдоль всей стены, как цыплята вокруг наседки, беспорядочно теснились палатки, прилавки и повозки.
Харкихал похож на другие пограничные города. Он служил и Северянам и Южанам одновременно, для него не существовало различия в нациях и он не стремился доказывать свою преданность ни той, ни другой стороне. Теоретически считавший Южным, сам город вспоминал об этом только когда изредка выплачивал дань стране, которую я считал своей родиной. Единственным правителем Харкихала были деньги.
Которых у нас с Дел не было. За несколько недель, прошедших с тех пор, как мы оставили Джамайла у Вашни в горах около Джулы, мы выигрывали по несколько монет, делая ставки, и подрабатывали то здесь, то там: помогали жадным торговцам Пенджи, которые потом попытались избавиться от нас не заплатив; спасли похищенного сына могущественного танзира, верного последователя религии Хамида, которая объявляет женщин низшими созданиями
– найденный нами «сын» оказался дочерью; сопровождали караван, переезжавший из одного домейна в другой; было еще несколько случайно подвернувшихся дел.
Ни одно из них, однако, не требовало ни особого мастерства во владении мечом, ни хитрости. Ни одно из них не добавило славы Песчаному Тигру, легендарному танцору меча Юга, чье мастерство в круге не мог превзойти ни один мужчина…
К несчастью, появилась женщина. И танцуя в круге она проявила такое умение, что знаменитый танцор меча бросил все свои дела и кинулся за ней. Дел не умела притворяться: она говорила прямо, откровенно, презирая Южные обычаи, которые отводили много времени на пустые разговоры. Время было главным врагом Дел.
Самый тяжелый отрезок пути мы преодолели. Пенджа осталась далеко позади. Перед нами, как только мы доедем до Харкихала, окажется Север.
Аиды, я ведь Южанин… Что я потерял на Севере?
Ничего. Не считая Дел, которая была слишком прочно связана со страной снега и баньши-бурь.
Слишком прочно связана с могущественной Северной магией.
Помрачнев от таких мыслей, я соскочил с жеребца перед кривобокой кирпичной кантиной с решеткой из тонких веток вместо крыши и привязал украшенный кисточками повод к кривому столбу, врытому в землю. Из кантины доносился хохот и веселые крики, женские и мужские. Я вдохнул острый запах травы хува, аромат тушеной баранины, вина и акиви.
И приторно-сладкий запах мочи. Жеребец, широко расставив ноги, поливал землю.
Выругавшись, я отпрыгнул в сторону, не желая забрызгать бурнус, и чуть не запутался в собственных сандалиях. Жеребец покосился на меня и сморщил гнедую морду с длинными, темными усами. А я снова затянул бесконечное молебствие неласковых лошадиных прозвищ.
Дел отвела мерина подальше от лужи, слезла и привязала повод к другому столбу. Машинально она подняла правую руку, слово собираясь вытащить меч, дважды потрогала рукоять, проверяя, легко ли оружие выходит из ножен, и удовлетворенно кивнула. Такое она проделывала несколько раз в день – привычка, которая вырабатывается у каждого танцора меча и разнится только исполнением.
Привычки есть у всех танцоров. Благодаря некоторым из них мы еще живы.
– Как я понимаю, ты хочешь уехать с рассветом, – я подождал, пока она догонит меня.
Она пожала плечами.
– Нам нужно многое купить в дорогу. Еду, одежду…
– Одежду! – я нахмурился. – Я, конечно, понимаю, что приятно переодеться во все новое, но зачем тратить деньги на то, что у нас и так есть?
Она откинула потертый красный полог у входа.
– Если ты собираешься ехать на Север в бурнусе и набедренной повязке и отморозить себе гехетти, дело твое. Я не хочу замерзнуть до смерти, – пригнувшись, она скользнула внутрь, забыв, как обычно, что для прохода мне требовалось места больше, чем большинству низкорослых Южан.
Я откинул полог, упавший перед моим носом, и мрачно последовал за ней. Уже на пороге я закашлялся: дым хувы витал под потолком кантины, перетекая из спиралей в зловонные, охряно-зеленые завитки. Хува – порок, к которому я питал отвращение, поскольку танцору в круге нужны физические силы и незатуманенные мозги. Как-то я сообщил об этом Дел, и она тут же напомнила мне, в каких количествах я пью акиви, добавив, что человек с желудком, наполненным акиви, умрет так же легко, как и тот, чья голова забита иллюзиями хувы.
(Надо отметить, что мы с Дел не всегда и не во всем сходимся во мнениях. Иногда мы придерживаемся крайне противоположных точек зрения).
Она прищурилась и рукой раздраженно разогнала дым перед лицом, высматривая свободный столик. И как обычно, когда Дел входит в кантину, (или в любое другое место, это не главное), все разговоры прервались. Потом послышались тихие комментарии и вопросы шепотом, сопровождавшие откровенное разглядывание.
Я вздохнул, пожалел, что со мной нет Разящего, оскалил зубы в ленивой дружеской ухмылке двум дюжинам людей, которые перевели взгляды с Дел на меня, размышляя, смогу ли я защитить Северную баску.
Я никогда не был самоуверенным человеком, но что во мне есть, того не отнять: я сильный, крепкий, быстрый. В моих движениях, внешности, взгляде, проскальзывает угроза – без этого в моей работе не обойтись. Бывают случаи, когда приходится выставлять напоказ все атрибуты моей профессии. Я не ухожу от драки и дерусь со смаком, но только если без боя не обойтись.
Я лениво обвел взглядом зал, позволяя любопытным рассмотреть меня. Так же лениво я провел рукой по шрамам на лице – шрамы глубокие, старые. Четыре четких следа от когтей, разодравших правую щеку до подбородка. Следы, которые ни с чем не спутать, оставленные зверем, которого многие считают мифическим: страшным песчаным тигром Пенджи, в честь которого я и получил свое имя.
Можно сказать, что эти шрамы – символы моего достоинства. Люди, которые слышали хоть что-то о танцорах мечей, знали обо мне.
(Не у каждого есть отметина на лице, по которой его сразу можно узнать. У меня она есть и мне это нравится. Экономит время).
– Все нормально, – тихо проговорила Дел. Наполовину предположение, наполовину приказ.
Я с признательностью прижал ладонь к сердцу.
– Сам я бы не догадался.
Она хмыкнула, снова разогнала дым и быстро пробралась по заполненному людьми проходу к небольшому столику в самом дальнем углу кантины.
Я последовал за Дел, не снимая с лица улыбку и глядя, как все в кантине пялятся на нее, даже местные потаскушки. Они кидали на Дел хмурые взгляды, кусали пухлые губы и сосредоточенно грызли ногти. Некоторые, обладавшие лучшей реакцией, быстро сообразили, что необходимо срочно отвлечь выбранных ими клиентов или те глаз не оторвут от Северянки.
Одна из потаскушек, сидевшая на колене тощего паренька, неуклюже вскочила на ноги, чуть не снеся при этом стол, и направилась ко мне, загородив собою Дел. Черноволосая, темнокожая, с карими глазами. Типичная Южанка: с хорошей фигурой и правильными чертами лица. Красавица в полном расцвете в свои шестнадцать или семнадцать лет. Еще немного и от этой красоты не останется и следа – пустыня высасывает свежесть из женщины задолго до тридцати.
– Бейло, – она улыбнулась, – бейло, поделишься вином с Яминой? – она обхватила меня за плечи, жадно лаская кожу сквозь тонкую ткань бурнуса. – Я могу достать хуву и ты увидишь чудесные сны.
– В этом я не сомневаюсь, – я обернулся и посмотрел на паренька, которого Ямина бросила. Черноволосый, голубоглазый, с тонкой темной полоской над верхней губой, он печально смотрел в нашу сторону. Он не разозлился и не собирался требовать возвращения служанки. Парень просто наблюдал за представлением, которое хоть как-то разбавило скучный вечер в кантине. Я порадовался, что в нем не заговорило оскорбленное мужское достоинство и он не полез выяснять отношения (что обычно кончалось кровью).
– У тебя уже есть с кем провести вечер, баска, и я тоже не один.
Ямина пожала смуглым плечиком, не обращая внимания на то, что платье сползло с плеча, обнажив молодую упругую грудь.
– Он мальчик, бейло, а ты мужчина.
Возразить было нечего.
– Баска, в другой раз, – я отодвинул ее с дороги и обнаружил, что Дел наблюдает за происходящим с веселой улыбкой.
А я-то по наивности полагал, что она будет ревновать.
Я отодвинул стул и присев, к своему неудовольствию почувствовал, как зашаталось подо мной ненадежное сооружение, явно собираясь развалиться. Я придвинул стул к стене, осторожно распределил свой вес на все четыре ножки и, подняв глаза, натолкнулся на кривую ухмылку Дел. Голубые глаза с интересом разглядывали застывшую за моей спиной Ямину, которая отвечала Дел таким же изучающим взглядом.
История повторяется. Я вздохнул.
– Баска…
– Вина? – поинтересовалась служанка. – Акиви? – она повела плечом, откинув на спину темные кудри. – Я честно зарабатываю себе на жизнь, бейло. Я не простая потаскушка.
До тех пор, пока не предложат хорошую цену. Я снова вздохнул и полез в тощий кошелек. Зазвенело несколько монет – хватит только на хороший обед и акиви.
Я с надеждой посмотрел на Дел. Она постучала пальцем по изрезанному, грязному столу, вздохнула и жестом подозвала служанку.
– Мясо, – приказала она, – и самое дешевое вино.
– Вино! – обиженно воскликнул я. – Добавь несколько медных монет и оно превратится в кувшин акиви.
– Вино, – непреклонно повторила Дел.
Служанка резко развернулась, взмахнув оборками юбки. Я понял, насколько низко пал в ее глазах.
Я подался вперед и уперся рукой в стол, чтобы стул не развалился.
– А на что ты собираешься покупать одежду, если у нас не хватает денег на нормальный обед?
– Я собираюсь купить одежду на деньги, которые мы не потратим бездумно на покупку всякой ерунды, – она помолчала и откинула с лица прядь волос. – Вроде акиви.
Сквозняком мне в лицо бросило завиток дыма хувы. Я раздраженно отогнал его.
– Для меня сейчас акиви – необходимость. Последние три или четыре недели в Пендже я хлебал только воду.
Ямина вернулась и грохнула на стол две деревянные миски с бараниной, две буханки черного хлеба и две старые деревянные кружки с медными ободками.
Дел ехидно улыбнулась.
– Теперь можешь хлебать вино.
Стоило бы на такое ответить, но я был слишком занят, пытаясь определить, чем же пахнет мясо в моей миске. Я не любитель баранины, но привыкнуть можно и к ней. Баран лучше, чем собака. И уж конечно лучше, чем кусок жареного песчаного тигра, который мне когда-то подло подсунула Дел.
Я вытащил нож, отпилил кусок черствого хлеба, поднял кружку и приготовился выяснить, на что будет похожа смесь баранины с вином у меня во рту.
Только приготовился. Дальше этого дело не пошло. Я увидел выражение лица Дел. Ее взгляд был прикован к кому-то из посетителей кантины.
Шок. Ярость. Подозрение. И холодный, пробудившийся гнев, который льдинками сверкал в ее глазах.
Клянусь безымянными богами валхайла, такого взгляда я не видел за всю свою жизнь. Ни у мужчины, ни у женщины.
Так не смотрят даже танцоры в круге.
3
Она начала очень медленно подниматься и замерла только когда крышка стола ударила ее по бедрам. Складки широкого бурнуса скрывали ее тело, но я успел хорошо изучить Дел и ясно представлял ее позу, чувствовал как напряглись ее мышцы. Я мог предсказать, что сделает Дел в следующий момент, просто взглянув ей в глаза.
– Дел…
Она даже не посмотрела на меня.
Я покрутил головой, разглядывая кантину и пытаясь найти то, что привлекло ее внимание. Я никак не мог понять, что же привело ее на грань срыва, что превратило ее из женщины, которую я хорошо знал, в готового к атаке зверя.
Я ничего не увидел. Не в том смысле, что совсем ничего. Я видел людей. Просто людей. Согнувшихся над столами, сгорбившихся на стульях. Они рассказывали байки, шутили, ругались. Служанки усердно торговали собой. Свет ламп едва пробивался сквозь задымленный воздух.
– Дел, – нахмурившись, я снова повернулся к ней и увидел, как с ее лица медленно сходит краска. Не скажу, чтобы там было чему сходить, с ее-то бледной Северной кожей, но оказалось, что она может быть еще белее. Дел стала сильно смахивать на трехдневный труп.
Она медленно опустилась обратно на стул. Руками она все еще цеплялась за край стола, широко расставленные пальцы заметно дрожали. Дрожали – я никогда не видел, чтобы Дел трясло.
– Неужели я ошиблась? – спросила она ровным, неживым голосом. Потом снова, еще настойчивее повторила тем же необычным, ровным голосом: – Неужели я ошиблась?
Я снова закрутил головой, выискивая, что же могло произвести на нее такой эффект. Народу в кантине собралось много. Один человек поднялся со стула и, повернувшись, решительно направился к выходу. Наклонившись, он поднял полог, и ткань упала за его спиной. Я услышал, как Дел медленно шумно выдохнула.
– Что, в аиды… – она остановила меня жестом и я замолчал. Я ждал и никак не мог забыть ее дрожащие пальцы. В конце концов, из глаз Дел исчезло тупое, стеклянное выражение, и Дел перевела взгляд на меня. На этот раз, подумал я, она меня увидела.
– Это мое дело, – сообщила она и залпом выпила все вино из кружки.
Дел пьет редко и мало. Не в ее привычке напиваться. Но теперь она прижимала кружку к губам, словно надеялась, что алкоголь придаст ей сил. Я смотрел, как двигалось ее горло, пока она пила большими глотками – как мужчина, пытающийся прогнать своих демонов.
Или женщина, прогоняющая своих.
– Бывают личные дела, – я не без усилия разжал пальцы Дел и поставил ее кружку на стол. – Это к личным не относится. Может нам стоит что-то обсудить?
– Может мне стоит купить кувшин акиви, чтобы ты заткнулся? – рявкнула она. Потом, чуть справившись с собой, Дел извинилась за резкий тон.
Но не за слова. Я улыбнулся.
– Ситуация складывается в мою пользу. Позвать Ямину?
– Нет, – Дел посмотрела на остывающее мясо. – Нет. Нужно экономить деньги.
– Тогда давай использовать вино так, как полагается, – я вновь наполнил ее кружку. – Вино пьют медленно, неторопливо, смакуя его.
– Оно кислое.
Лицо ее порозовело, она снова превращалась в хорошо знакомую мне Дел.
– Да, кислое, – согласился я, – ты сейчас такая же.
– Ты не знаешь… – начала она и замолчала.
– Нет, – согласился я, – не знаю. И не узнаю, пока ты не скажешь мне.
– Это личное, – повторила Дел.
Куском хлеба я повозил по миске застывшее мясо – из моря подливки поднимались мясные островки. Я мягко сказал:
– Ты знаешь обо мне больше, чем кто-либо живущий на земле.
Она посмотрела на меня резко, испуганно, потом внезапно вздрогнула и покачала головой.
– Не могу. Не сейчас.
– Тот человек…
– Не сейчас.
Пообщавшись с Дел, я успел понять, что иногда лучше дать ей отмолчаться. Придерживаясь этой стратегии, я перевел все внимание на кислое вино и баранину, пока Ямина строила мне глазки из другого конца задымленной кантины.
Утром Дел вытряхнула меня из кровати, не слишком нежно ударив кулаком по ребрам. Когда же я обиженно посетовал на ее плохое воспитание, она просто швырнула в меня набедренную повязку, перевязь и бурнус и посоветовала побыстрее одеваться, поскольку на утро она запланировала кучу дел.
– Запланировала? – я оделся, скользнул в перевязь, и, привычно поведя плечом, проверил наличие меча. – Что запланировала?
– Запасы в дорогу, – сухо пояснила она и откинула полог.
Движение оказалось слишком резким для старой ткани, которая отделяла нашу крошечную комнату от коридора. Полог затрещал, и в руках Дел осталась выцветшая зеленая тряпка. Раздраженно прищелкнув языком, Дел отбросила ее.
– Мы не в духе с утра пораньше? – я поднял с пола переметную суму и, отодвинув Дел в строну, вышел из душной комнаты с низким потолком. – Может если бы этой ночью ты побольше спала и поменьше думала…
– Ты храпел.
Понятно. Я виноват. Мог бы и сам догадаться. Пришлось прикусить язык и спуститься вниз, чтобы заказать завтрак.
У Дел еще и не было аппетита, но все же она не была настолько глупа, чтобы игнорировать еду, не зная, когда в следующий раз удастся перекусить. Ела Дел через силу. Она торопливо жевала черствый хлеб, заглатывала приправленный специями хеши, пила козье молоко. Я как раз подумывал о второй тарелке хеши, когда она посоветовала мне заканчивать. Я подарил ей хмурый взгляд.
– Аиды, Дел, нам же не нужно ПЕРЕБЕГАТЬ границу.
– Терять время тоже не стоит. Тигр, ты же знаешь, мне нужно торопиться.
– Время-тремя, – заворчал я. – Мужчине нужно есть, Дел. Иначе когда тебе понадобится помощь, он не сможет ничего сделать.
Как я и думал, этот довод заставил ее замолчать. Она вспомнила, что я сопровождал ее по собственному желанию и в любой момент мог развернуться и уехать. Напомнив Дел, что я собирался помогать ей во всем до последнего, я заставил ее забыть о своем праведном гневе.
Трудно сердиться на человека, который предлагает тебе помощь. К тому же, это может быть воспринято как признак плохого воспитания.
Я краем глаза наблюдал за реакцией Дел. Она затихла и я решил обойтись без второй порции. Я встал, снова подобрал с пола переметную суму и молча показал на дверь.