Если вам опостылело собственное тело, отправляйтесь в Институт исправительной терапии — для таких случаев это самое подходящее место. Именно там Джозеф Туратски лишился телесной оболочки.
В предварительном заключении его продержали недолго, затем объявили, что считают его политически неблагонадежным, и под усиленным конвоем отправили в штаб-квартиру института, находящуюся в Гренландии. Напоследок Туратски сказали, что он нуждается в исправительной терапии, которую проведут специалисты.
С испытанными методами «специалистов» Туратски ознакомился на второй день пребывания в институте. Ночь он провел в одиночной камере, а утром его препроводили в специально оборудованную комнату, назначение которой не оставляло сомнений. Тюремщики привязали Туратски ремнями к скамье и ввели ему в вену какую-то жидкость. Затем к его запястьям, голеням и голове прикрепили сложный набор электродов.
Кто-то из «специалистов» приблизился к стене и включил рубильник. Сознание Туратски, как говорят в подобных случаях, померкло.
Туратски словно бы висел в пустоте, утратив ощущения времени и пространства… Потом ему показалось, что кто-то негромко произнес:
— Привет, парень…
Туратски пытался оглядеться по сторонам, но сделать это оказалось непросто, поскольку он вдруг обнаружил, что у него отсутствует голова. Удалось произвести лишь несколько судорожных движений.
Туратски затих. Тела у него также не было.
Но он же слышал голос! Довольно необычно для человека, только что обнаружившего, что у него нет головы. Трюк, конечно, оригинальный, но как это получается?
Голос произнес:
— Это вовсе не трюк, дружок. Все делает электроника. Специалисты называют это явление цифровым микроимпульсом, а тебе кажется, будто ты слышишь. Но это не голос. И слух, и голос ты потерял навсегда. Как и все мы.
Туратски несколько секунд переваривал услышанное. Потом, решив поэкспериментировать, подумал:
— Мы?
— Верно. Ты, я и еще примерно две тысячи нам подобных — все мы находимся между собой в мысленном контакте, что обеспечивается средствами электроники.
— А где же те, другие?
— Трудятся. Смена здесь длится двенадцать часов.
Казалось, голос звучал совсем рядом.
— Хочешь взглянуть на самого себя? — последовал неожиданный вопрос.
И тут же Туратски ослепила яркая вспышка. Свет померк, и вслед за этим внизу появилась хорошо освещенная комната квадратной формы. В ней находилось семь человек — облаченные в белые одежды, они возились с инструментами. А у дальней, стены, на скамье, под серым покрывалом распростерлось безжизненное тело. В этот момент в комнате появилась каталка, и тело положили на нее. Умершего провезли прямо под ним. Труп лежал на спине, и Туратски удалось разглядеть лицо.
Освещенный квадрат погас.
— Это тебя повезли, — произнес голос, хотя и так все было ясно. — Запомни, что видел, приятель. Других зрелищ ты лишен надолго.
В темноте, сменившей эту невеселую сцену, Туратски снова ощутил собственную беспомощность.
— Где все это происходит? — уныло спросил он.
— Обрадовать особенно нечем, — отвечал голос. — Но знай, что ты в самом «сердце» компьютера. У тебя нет телесной оболочки. Твой мыслительный аппарат и личность существуют самостоятельно и целиком заключены внутри машины. А если быть точным, то сейчас ты — часть ферритового сердечника в единой цепи, состоящей из нескольких тысяч тебе подобных… Иными словами, ты в банке памяти компьютера.
Туратски пришлось сделать усилие, чтобы как можно спокойнее воспринять услышанное.
— Значит, я не умер?
— Твое тело бездыханно. Но, вероятно, его держат в сохранности вне этих пределов. А сознание живо, и его будут как можно дольше поддерживать в таком состоянии. Все мы приговорены к пожизненному заключению.
— Спасибо, друг.
— Зови меня Хэнком, приятель.
Туратски думал, что ему никогда не оправиться от шока, но в конце концов все забылось, и он без особого труда приспособился к новой жизни.
Работа тянулась часами, но он вовсе не чувствовал усталости, хотя в занятиях не было перерывов. Ежедневно, по двенадцати часов кряду в его сердечник непрерывным потоком шли импульсы — информация, зашифрованная в двоичном коде. Он поглощал ее, сличал и накапливал.
Рядом тем же самым были заняты две тысячи одушевленных ферритовых сердечников. Среди них были Хэнк и другие заключенные, отбывавшие пожизненное заключение.
Под конец двенадцатичасовой смены они суммировали полученную информацию и составляли общую программу. Затем ее по прямому каналу передавали в огромный аналоговый компьютер министерства обороны в Эльмире.
Рабочий цикл повторялся. Примерно раз в десять дней их компьютер выключали для технического обслуживания, и тогда для заключенных наступал, если можно так выразиться, отдых.
Как-то в один из таких перерывов на техническое. обслуживание Туратски уловил микроимпульсы минимальной мощности, с помощью которых переговаривались Хэнк и четверо других заключенных. Он схватывал лишь обрывки их разговора.
Позднее Хэнк сказал ему:
— Джо, мы задумали коллективный побег.
— Думаешь, отсюда можно выбраться?
— Есть тут один новичок, — вступил в разговор старый заключенный по фамилии Константайн. — Похоже, он знает, как отыскать выход. Рассказывает, что до ареста работал с компьютерами… Верно я говорю, парень? — спросил он новичка.
Туратски ощутил новый, совершенно незнакомый ему микроимпульс, который сообщил:
— Да. Мы помещены сюда для спецобработки, которую они называют «исправительной терапией». Мы постоянно перерабатываем огромное количество информации, верно? И…
Договорить ему не удалось. Входной контур внезапно нагрелся, и в их ферритовые сердечники устремились двоичные импульсы.
Но слова новичка, хотя их не дали дослушать до конца, заставили Туратски задуматься. Он постарался накопить в сердечнике как можно больше импульсов и попытался определить основное направление рассуждении этого человека.
Информация поступала к ним каждый день, но что они с ней делали? Примерно так же действует человек, который собирает в ведро дождевую воду, а затем выплескивает ее в реку.
Ну а если часть ее сохранить для себя?
Уточним: если утаить часть информации?
Во время очередного перерыва для отдыха Туратски взял на себя инициативу и напрямую обратился к товарищам по несчастью.
Хэнк отнесся к этому откровенно скептически.
— Ты предлагаешь придержать часть информации? — спросил он. — Но какой в том смысл? Для чего она нам может сгодиться?
— Но должен же быть какой-то выход! — возразил Туратски. — Иначе зачем бы они подвергали консервации наши тела? Уже один этот факт указывает на то, что они понимают: рано или поздно им придется нас отсюда выпустить.
— Вовсе не обязательно, — сказал Константайн. — А что если это только уловка?
— Может быть. Но это не обычный исправительный дом. Нас сюда поместили для перевоспитания. Информация, которая постоянно поступает к нам, может использоваться не только в целях обороны. Более вероятно, что это утонченная форма психологического воздействия.
С началом следующей смены Туратски принялся тщательно анализировать входящие импульсы.
Значительная часть информации не годилась для подкрепления его теории. Длиннейший каталог удельных весов различных видов жидкого топлива, детальный математический анализ инерционных факторов в применении к разнообразным видам движущихся частей машин…
Но известная доля информации, как оказалось, подтверждала догадку Туратски.
Один материал суммировал обширные данные о реакции человеческой психики на физические нагрузки. Другой содержал данные о крупных военных расходах правительства. Последний же документ откровенно служил пропагандистским целям и непосредственно относился к делу.
В конце долгой рабочей смены, когда у всех накопилось достаточно информации, Туратски просмотрел данные, собранные другими заключенными. Какой-либо явной тенденции не обнаруживалось, но ведь Туратски собирал все подряд.
Информация накапливалась быстро, и вскоре он уже мог подбирать ее более целенаправленно.
Другие заключенные тоже сопоставляли полученные данные, но многие не имели понятия, ради чего стараются. Только новичок, которого, как потом выяснил Туратски, звали Мэнтон, пользовался своим методом, но даже у него не было четкого понимания того, как использовать информацию.
Однажды Хэнк тихо сказал:
— Послушай, парень, мне кажется, ты зря тратишь время. Этот пропагандистский мусор нам никогда не пригодится…
Туратски промолчал.
Он и сам не был пока уверен, что замысел удастся реализовать.
Где-то в середине смены, принимая, как обычно, информационные импульсы, Туратски вдруг понял, что должен делать.
Входящая информация поступала в ферритовый сердечник в нормальном темпе. Последовательные тренировки приучили его как бы отключаться от потока информации, чтобы сосредоточиться на другом. Туратски сам не понимал, как у него это получалось, но ему удавалось отводить от себя все входящие импульсы. Вокруг ферритового сердечника возникало нечто вроде электронного кокона, причем давление входящего информационного потока уравновешивалось противодействием биоритмов.
Теперь Туратски мог сортировать информацию, находившуюся в банке памяти; он научился придавать ее потоку обратное направление.
Ферритовый сердечник начал выдавать серию наиболее ярких и убедительных примеров проправительственной пропаганды. Туратски израсходовал на это всю свою умственную энергию, и был момент, когда он засомневался, надолго ли его хватит. Информация патриотического содержания не иссякала.
Микроимпульс Хэнка едва смог пробиться сквозь этот поток.
— Что ты делаешь, Джо?
В его голосе, воссозданном средствами электроники, сквозило замешательство.
Туратски собирался ответить, но не успел. Он вдруг обнаружил, что окружен непроницаемой тишиной.
За все время пребывания внутри компьютера он вообще не замечал звукового фона. Но теперь этот фон исчез, и Туратски сразу вспомнил о нем. Не в силах вырваться на волю из ферритового сердечника, он ждал, окруженный полнейшей тишиной.
Изолированный от всего на свете, Туратски думал о Хэнке и Константайне, о новичке Мэнтоне и других заключенных. Его беспокоила мысль о том, что, возможно, он, воспользовавшись не прошедшей обработку информацией, каким-то образом подвел заключенных.
Туратски открыл глаза.
На него обрушилось множество разнообразных ощущений. Спинно-мозговой отдел позвоночника не переставал посылать информацию. Лопатками Туратски упирался в твердую поверхность скамьи. Над его головой нависли изогнутые лампы, чей свет бил в глаза. Ноздри раздражала одуряющая вонь формальдегида. Кожа на ощупь была влажной и холодной.
Какая же это роскошь — что-либо чувствовать!
Нижняя часть туловища находилась в жидкости, которая понемногу стекала вниз сквозь пазы в скамейке. Тело Туратски находилось в пластиковом футляре. При первом же его движении створки футляра раскрылись.
Вокруг стало нестерпимо холодно.
Поглощенный своими физическими ощущениями Туратски попробовал шевельнуться и в результате свалился со скамьи. Он грохнулся на пол и тут же попытался подняться. Руки и ноги дрожали. Он оперся руками о скамью, кое-как встал и огляделся.
К футляру, в котором только что находилось тело Туратски, была прикреплена аккуратная табличка с его именем. Ниже шел текст следующего содержания:
От комиссии по реабилитации:
ВЫШЕДШИЕ НА СВОБОДУ ЗАКЛЮЧЕННЫЕ ДОЛЖНЫ ОБРАТИТЬСЯ В БЛОК «Д».
Туратски обвел взглядом просторный зал, где он находился, и увидел сотни пластиковых футляров, — точно таких же, как тот, в котором покоилось его тело. Во всех футлярах виднелись мужские тела.
В футляре рядом с Туратски лежал невысокого роста жилистый негр.
На его табличке значилось: Генри Лукас Уилкс.
Несколько минут Туратски, упершись ладонями в крышку футляра, разглядывал негра.
Потом пробормотал:
— Извини, приятель.
Его передернуло, и он пошел прочь, на поиски блока «Д». На ходу он старался сообразить, как долго ему удастся убедительно играть роль новоиспеченного патриота.
В конце очередной смены Хэнк вместе с другими заключенными понял, что Туратски исчез.
Хэнк выдал микроимпульс:
— Падло…
И сплюнул в пустоту.
Перевел с английского Анатолий МЕЛЬНИКОВ
Дмитрий Ухлин
ГЛАВНОЕ — ВЫЖИТЬ
Отечественный читатель знаком с творчеством К. Приста в основном по его великолепному роману «Опрокинутый мир» в переводе О. Битова и менее известному — «Машина пространства». Прочитав эту миниатюру, любители фантастики смогли убедиться в том, что основное внимание писатель уделяет именно идее произведения, недаром его называют одним из самых «неожиданных» фантастов.
Комментарий, который подготовил к его рассказу обозреватель газеты «Московские новости», выглядит куда более прозаично…
В нашей стране с человеком может произойти все, что угодно. Его жизнь и права не защитит никто. Лишиться имущества, свободы или самой жизни можно в одну минуту. Государство, в котором мы живем, и общество, частью которого являемся, подобны слепой, безумной, абсурдной стихии. Лечь спать вечером в собственной постели, а проснуться утром арестантом на грязной тюремной «шконке» — проще простого. Законопослушны мы или не очень. Пьем и не помним, что случилось вчера, или абсолютные трезвенники. Занимаемся предпринимательством или учимся играть на валторне. Вне зависимости от того, какую Россию мы потеряли, отвратительная ситуация с правами человека в нашей стране была всегда. Нынешние смутные времена не исключение.
«ОТ СУМЫ ДА ОТ ТЮРЬМЫ — не зарекайся!» Пожалуй, только в России столь безрадостное изречение классика могло стать проверенной жизнью истиной. Угодить в сизо (следственный изолятор) и провести там не один месяц, а то и год сегодня, после всех указов и постановлений о борьбе с преступностью и при абсолютно распоясавшихся в своей неподконтрольности силовых структурах, настолько просто, что человек, к такому повороту событий не подготовленный, рискует очень многим. Он может сломаться, морально деградировать, потерять индивидуальность, психическое и физическое здоровье, стать инвалидом или даже погибнуть. Поэтому, основываясь на впечатлениях непосредственных участников, попавших в жернова отечественной правоохранительной машины, а также их родных и близких, попробуем рассказать о том, с чем сталкивается сегодняшний обыватель, попавший в места не столь отдаленные: за высокие стены «Бутырки» или «Матросской тишины».
Давайте исходить из того, что человек, угодивший в сизо, не принадлежит к криминальному миру и в будущем не собирается вставать на воровской путь, а оказался за решеткой просто по несчастному стечению обстоятельств. Подобное, к величайшему сожалению, у нас отнюдь не редкость. Главное, что нужно отметить: его цель — выйти на свободу с минимальными потерями нервов и здоровья. Предположим, финансовые возможности арестанта средние, то есть недостаточно велики для того, чтобы закрыть уголовное дело или хотя бы жить во время следствия дома с подпиской о невыезде, ной не так малы, чтобы оказаться абсолютно беспомощным перед представителями закона. Возможный срок пребывания за решеткой до суда зависит от многих факторов, но не надо питать иллюзий — очень часто арестованные находятся в сизо гораздо дольше предусмотренных уголовно-процессуальным кодексом полутора лет, а иногда даже больший срок, чем могут получить по статье, которая им инкриминируется. В последнем случае предусмотрено освобождение прямо из зала суда, но требовать материальной компенсации за «бесцельно прожитые годы», к сожалению, практически бесполезно. Правоохранительные и судебные органы в нашей стране работают чаще всего в одной упряжке. Раз первые взяли, значит, вторые, как правило, осудят. Если милиция задержал подозреваемого якобы «с поличным» — с наркотиками, оружием, украденным у кого-то драгоценностями или взяткой — доказывать, что все это просто подбросили с целью сфабриковать дело бесполезно. Свидетелями здесь проходят сами милиционеры, понятых чаще всего нет, результаты экспертизы по наличию отпечатков пальцев на выше означенных предметах затерялись или она вообще не проводилась. Если ж обстоятельства уж слишком щекотливы для представителей правоохранительных органов, подозреваемого будут держать в сизо до тех пор, пока он не прекратит упорствовать и однозначно не признается в якобы содеянном. Условия и режим в наших следственны изоляторах максимально способствую тому, чтобы человек оставил все попытки добиться законности, смирился и был готов идти невиновным в зону, лишь бы не гнить заживо в тюремных стенах, без солнечного света и свежего воздуха…
ИТАК, СЛЕДСТВЕННЫЙ ИЗОЛЯТОР Унизительные первоначальные процедуры обыска и заполнения различны формуляров позади — «новосела ведут в «хату», то есть в камеру. Скрежещут ключи в замках, лязгают двери решеток, разделяющих коридоры на множество отсеков. Наконец пришли — вот она, железная дверь в его будущую обитель. Поскольку здесь нашем герою скорее всего предстоит провести довольно длительное время, лучил всего прямо с порога убедиться, что попал он по адресу — в «нормальную хату», то есть в обычную камеру общего режима, где сидит самый обычный контингент арестантов. Разглядеть сразу что-либо самому с непривычки невозможно: только через какое-то время привыкаешь ориентироваться во мгле и сигаретном дыму этого практически лишенного света и вентиляции помещения. В московских сизо камеры общего режима обычно имеют 30–35 «шконарей» (спальных мест) и на одно претендуют по 3–4 человека. Hа каждого из 100–120 обитателей камеры приходится обычно не более одной трети квадратного метра. Как администрация тюрьмы подбирает контингент для каждой отдельной камеры — тайна, покрытая серым мраком милицейской шинели. Публика бывает самая разношерстная: нет никакой градации ни по уголовным статьям, ни пс возрасту, ни по состоянию здоровья. Например, больные туберкулезом находятся вместе со здоровыми людьми и на это уже давно никто не обращает внимания. Помимо обычных камер, существуют специальные, для особо опасных преступников. Они значительно меньше нормальных: как правило, это 10 «шконарей» на 20–30 человек. В отдельных камерах собирают вместе арестованных сотрудников милиции. Есть камеры для тех, кого не желает принимать в свои ряды остальное тюремное сообщество, например, идущих по статье 114, часть 4 (изнасилование малолетних) или так называемых «опущенных», а также «петухов» (пассивные гомосексуалисты, низшая каста мира за колючей проволокой).
ПРАКТИЧЕСКИ ВСЕ, безвинно испытавшие на себе «прелести» пребывания в сизо, с кем автору довелось беседовать, как одну из главных основ выживания и сохранения своего человеческого достоинства отмечали постоянную готовность дать решительный отпор любым попыткам унижения своей личности словом или делом, от кого бы они ни исходили — от представителей администрации или соседей по камере. Грубая физическая сила решающей роли за решеткой не играет. Главное — это уважать себя, свои права и быть готовым отстаивать их даже под угрозой жестокого избиения. В то же время не надо «лезть в бочку» и «перегибать палку», выставляя напоказ свою решимость и безразличное отношение к смерти — спокойствие, сохраняемое в любых ситуациях, это самое надежное оружие. Надо быть самим собой, не преувеличивая, но и не преуменьшая качеств своей натуры. Не относиться свысока к тюремной иерархии, не играть в гипертрофированный индивидуализм, но и не стремиться нарочито подчеркивать свое дотошное знание местных обычаев для того, чтобы в эту иерархию как можно удачней вписаться. Действительно, три известных правила арестанта — не верь, не бойся, не проси — являются основой поведения в заключении, но принимать их чересчур буквально не стоит, по крайней мере, в сизо. Абсолютно не доверяя своим сокамерникам, можно дойти до фобии постоянного ожидания какого-нибудь хитро замаскированного подвоха со стороны уголовного мира, которому в общем-то до стороннего человека никакого дела нет.
Оказавшись в своей «хате», первое, что необходимо сделать, — это переговорить со «смотрящим», высшим лицом во внутренней иерархии. Его укажут по первой же просьбе. «Должность» эта (кавычки необходимы, дабы избежать столь обидных для воровского мира сравнений с государственной системой) не выборная, «сверху» на нее тоже не назначают: механизм упрятан где-то в глубине российской воровской традиции. Чаще всего это человек авторитетный, большую часть своей жизни проведший в местах лишения свободы. На нем и на окружающей его уголовной «братве» (процентов 10–15 от всех узников) держится порядок в каждой камере. Этой иерархической верхушке принадлежат лучшие, самые близкие к окну, то есть свету и кислороду, места. В разговоре со «смотрящим» надо подробно, не торопясь рассказать о себе: как попал в сизо, чем занимался на воле, какую статью вам инкриминируют и правы ли представители закона в вашем отношении. Достойному человеку место в камере найдется всегда. Как и везде, здесь не любят интриганов и стукачей — последним администрация обычно разрешает дополнительные передачи с воли, предоставляет другие льготы, но отношение сокамерников к ним достаточно жесткое, если не сказать жестокое. Чаще всего обычные арестованные самостоятельно организуются в группы по 3–4 человека, владеют одной «шконкой» и спят на ней по очереди. Кроме того, все «дачки» — еда, чай и сигареты с воли — также делятся поровну. Увидев, что новичок — человек спокойный и порядочный, его, скорее всего, позовут в такую команду или же ее укажет «смотрящий» исходя из наличия «вакантных мест». Основной проблемой в камере из-за хронической перенаселенности является сон, и одним из серьезнейших наказаний за проступки перед сокамерниками служит именно лишение спального места. Кто-то, если бодрствовать совсем невмоготу, залезает под «шконки» и спит на полу. Таких обычно переименовывают из «арестантов» в «арестованные». Ничего страшного тут нет, но некоторая доля уничижения все же присутствует.
РЕЖИМ В СИЗО не отличается разнообразием, поэтому время растягивается, дни сливаются и очень скоро можно вообще потерять счет времени. Ежедневно в семь утра проходит проверка: все ли на месте и живы. Одновременно принимаются прошения от узников: судьям, адвокату, в прокуратуру, о предоставлении медицинской помощи. Чаще всего эти заявления бесследно исчезают в административных недрах тюрьмы. Условия содержания и кормление здесь таковы, что на здоровье жалуются практически все. Наиболее распространены трофические язвы — от жары, грязи, сырости, отсутствия кислорода и невозможности полноценно двигаться (прогулки раз в день по 40 минут). Все поголовно заражены чесоткой и педикулезом, а по стенам и в матрасах, которые не менялись, наверное, лет 50 (белья в сизо, естественно, не полагается), гнездятся тысячи клопов. Летом жара в камере доходит до 40 градусов. В это время здоровье ухудшается особенно сильно. Любая ранка или небольшая язва может закончиться гангреной. Если же после настоятельных просьб медицинская помощь арестанту предоставляется, то заключается она исключительно в мази Вишневского, а в случае гангрены его «вытянут» из камеры, но дело, скорее всего, закончится ампутацией. Баня в сизо устраивается один раз в месяц, помывка длится минут 15. А иногда «баню» организуют прямо в камере. Забегают человек пятнадцать в камуфляжах и масках и начинают махать дубинками, как вениками. Почему и за что — не ясно. Все здоровые, откормленные. Бьют обычно по голове. Во время октябрьских событий такая поголовная «профилактика» прошла во всех московских сизо, аналогично был отмечен и последний указ президента об усилении борьбы с преступностью. Еще одна суровая мера наказания провинившихся, а то и просто применяемая для острастки — карантин. Его могут устроить практически на любой срок, хотя положено не более чем на 45 суток. В это время никого не возят в суд, никто не получает передачи, запрещены свидания. Полная «заморозка».
Кормление в сизо трехразовое. Рацион состоит в основном из сечки на комбижире — на вид эдакий темно-фиолетовый холодец отвратительного вкуса и запаха. В день на человека полагается треть буханки черного хлеба и одна шестая белого. Тюремный хлеб спецвыпечки, плохого качества: очень водянистый, быстро покрывается плесенью. Пить ничего не дают — всегда есть вода из-под крана. Если администрацией разрешены кипятильники, то жизнь обитателей камеры становится значительно веселее: можно приготовить чай, сварить переданные с воли супы из пакетиков. В месяц узнику положено не более 15 килограммов продуктовых передач, а раз в три месяца разрешена и вещевая «дачка». Понятно, что все «гостинцы» беспощадно разграбляются обслуживающим персоналом. «Мальборо» в лучшем случае заменяют на «Беломор» или «Дымок», вместо индийского чая в камеру попадает грузинский, а от батонов колбасы остается «гулькин хвост».
ДОСТАТЬ В ТЮРЬМЕ можно практически все. Хозобслуга — так называемые «верблюды» (заключенные, которых за какие-либо заслуги оставили после суда отбывать срок на территории сизо) через тюремную стену получают с воли «брос»: водку, залитую в пластиковые бутылки из-под шампуня, наркотики (анашу и «химку» — раствор опия), шприцы. Деньги в тюрьме имеют достаточно широкое хождение. «Коэффициент несвободы» равен примерно трем: то есть пол-литра отечественной водки стоит здесь тысяч 30–40. Тюремная хозобслуга снимается выгодным для себя посредничеством. Не отстают от нее охранники и контролеры, также приносящие с воли товар и за деньги передающие на свободу воровские «малявы» (записки). Добротные вещи можно передать в камеру, дав взятку, примерно равную их стоимости. Часто сюда с воли «затягивают» телевизоры, это уже по «договоренности» с «хозяином»— начальником тюрьмы.
Имеющий деньги и связи с сильными мира сего вряд ли попадет в сизо. Угодив же туда, сумеет сам организовать свое содержание и режим исходя из финансовых возможностей. Обычным со средними доходами приходится гораздо хуже. Тюрьма в жизни одного из членов семьи равнозначна для них войне в масштабах государства. И потому в силу вступает лозунг «Все для фронта, все для победы!». Поговаривают, например, что в сизо «Матросская тишина» за перевод в 5-местную камеру, предназначенную для подследственных по тяжелым статьям, родственникам арестованного придется выложить около 300 долларов сразу и далее каждый месяц еще по 100. За деньги можно увеличить количество свиданий, даже включить в передачи запрещенные вещи. Конечно, лучше всего нанять толкового адвоката «со связями» и добиваться изменения меры пресечения на подписку о невыезде. И все же главное — это набраться терпения и надеяться на лучшее.
«Кресты» — тюрьма одиночных камер. Лишь самые крайние на каждом ярусе галерей сдвоенные. Моя камера сдвоенная, крайняя… Нас в ней, как сельдей в бочке! Вместо двух человек по норме — двадцать один человек, плюс «параша» — жуть!.. Она — единственное свободное пространство для вновь прибывшего.
Смрад, духота, вонь!.. На оправку и к умывальнику выгоняют дважды в сутки — и все это «на рысях», в спешке. Тюрьма переполнена сверх предела. Пропускная способность не соответствует «урожаю» последних лет».
Георгий Жженов. «Кресты».
ЗАВТРА
Не хотите кусаться? Принимайте таблетки!
Исследователи Мэрилендского университета, долгое время занимавшиеся антитабачной кампанией, во время работ с растением-заменителем «Acapulco Gold» открыли вещество, способное затормозить человеческую агрессивность. «Препарат не подавляет ее, — утверждает профессор Кастенье, один из авторов открытия, — он ее расфокусирует. Пациент, находящийся в обществе человека, коего он расценивает как врага, не способен причинить ему вред, так как тратит все силы на беспорядочные жесты, утрачивает бдительность или засыпает».
В предварительном тесте приняли участие 37 испытуемых. После вдыхания нового препарата люди заносчивые становились умиротворенными: 74 процента из них были просто обессилены, трое оказались на грани сна и только один был способен на агрессивные действия.
Для того чтобы разрешить фармацевтическому объединению Pharmocopoulos коммерческое использование антиагрессина под названием Null-Agress, американская организация Food and Drink Administration (FDA) ждет лишь результатов первых серьезных клинических испытаний.
Музыка на карточке
Японская корпорация NEC объявила о выпуске сверхлегкого «карточного» проигрывателя весом всего 217 граммов вместе с батарейками. Качество воспроизведения нового аппарата ничуть не уступает аналогичным параметрам компакт-диск-плеера. Этот проигрыватель не содержит ни одной движущейся части, что снимает проблему злополучных вибраций и создает комфорт. «Музыкальная» карточка нового звуковоспроизводящего устройства — размером с кредитную. Она обладает 8 ячейками flash-памяти по 16 мегабайт каждая, что позволяет записать музыкальное произведение продолжительностью 24 минуты. Корпорация-производитель надеется, что к 2000 году карточка сможет «звучать» уже 90 минут, а ее память составит 256 мегабайт.
Радиоволны в качестве удобрения
В Мичигане (США) деревья, расположенные вблизи от радиоантенн, отличаются усиленным ростом. Интереснейшее наблюдение: стволы красных кленов, осин, сосен, находящихся неподалеку от антенны, установленной Морским министерством США и служащей для связи с подводными лодками (она излучает сигналы на очень низких частотах, порядка 76 Гц), ненормально толсты. Этот факт вдохновил ученых из Мичиганского технологического университета. С 1985 года они проводили исследования в двух местах: в непосредственной близости от антенны и на расстоянии 50 км. По словам исследователей, оказывается, не только деревья чувствительны к воздействию радиоволн: водоросли, которые распространены в соседних реках, также начали стремительно расти. Каким же образом магнитное поле воздействует на ускорение роста растений? Это еще не известно, но проведенные анализы говорят о том, что оно значительно убыстряет перенос питательных веществ.
И снова алхимия?..
Одиннадцать профессоров университета А & М в Техасе потребовали от своего коллеги подать в отставку, так как Джон Боккрис дискредитирует весь химический факультет. Он пытается превратить различные металлы в золото. Боккрис — известный электрохимик — осуществил холодную термоядерную реакцию. Группы, работавшие под его руководством, в 1989 году добились успехов и получили в результате некоторые соединения трития — верный признак ядерной реакции. Недавно Боккрис заявил, что один из двух алхимических опытов прошел успешно: поместив в огонь смесь нитрата калия, угля и различных солей металлов, он получил золото. Исследования были субсидированы любителем, который предоставил в распоряжение электрохимика 200 000 долларов.
Оппоненты Боккриса не смогли ни опровергнуть, ни подтвердить полученные им результаты, поскольку ученый не рассекречивает (что вполне понятно) ключевые технологические подробности эксперимента. Поэтому вопрос о классификации происшедшего как одного из величайших открытий века либо как очередной фальсификации пока остается открытым.
Гора знаний стала вдесятеро выше
Сотрудники исследовательской лаборатории IBM в Сан-Хосе (Калифорния) разработали новое оптическое запоминающее устройство в виде 10-слойного компакт-диска. Для считывания с него информации сканирующее устройство автоматически фокусируется на нужном слое. Таким образом, объем памяти ПЗУ достиг примерно 6,5 Гбайта, что позволяет сохранять более 1 млн. страниц печатного текста или, по желанию, несколько полнометражных видеофильмов в цифровой записи.
Супервоины XXI века
Армия США намерена в первые же годы грядущего тысячелетия изготовить и опробовать 4600 экспериментальных образцов полевой униформы Digitized Solgier. Новое одеяние, в ткань которого вплетены транзисторные микросборки из органических материалов, представляет собой своеобразный «гибкий» компьютер, управляющий различными приспособлениями, созданными на базе высоких технологий. К примеру, благодаря встроенным в униформу устройствам беспроволочной цифровой связи, солдат будущего никогда не потеряет ориентацию, всегда абсолютно точно зная, где находится он сам и каждый из его товарищей, а с помощью инфракрасных сенсоров, проецирующих информацию прямо в зрачки, обнаружит лишенного преимуществ новой амуниции противника намного раньше, чем тот сможет его заметить. Так что, облачившись в подобный наряд, даже необстрелянный новобранец почувствует себя истинным суперменом!
Джордж Алек Эффинджер
КОГДА ПОД НОГАМИ БЕЗДНА
Затерян в Хуаресе: Пасха и дождь, как черная мгла, Когда под ногами бездна и больше не держит Земля. Не время строить крутого: ты забрел на МОРГ-авеню, — Здесь бабам по вкусу свежее мясо, здесь никто не скажет «люблю». Боб Дилан …В своем мире ему не должно быть равных, да и в любом другом он окажется на высоте… Он одинок; он гордый человек, а это Значит, что с его самолюбием придется считаться, — иначе он заставит вас горько пожалеть, что повстречался на вашем пути. Его речь и манеры — взрослого мужчины нашего времени, то есть: грубоватый юмор, острое ощущение абсурдных сторон жизни, ненависть к притворству и обману, презрение ко всяческой мелочности. Раймонд Чандлер. Описание частного детектива в книге «Простое искусство убийства» 1
Ночной клуб Чириги расположен в самом центре Будайина: восемь кварталов от Южных ворот и столько же от кладбища. Так что кладбище, можно сказать, под рукой, что очень кстати. Наша часть города — опасное место, это вам скажет любой. Приезжим всегда советуют держаться подальше отсюда, но туристы все равно набегают каждый день. Как же — они столько слышали о Будайине, а теперь должны уехать, так и не увидев? Ну нет!
В основном искатели приключений внедряются сюда через Южные ворота и начинают поход по Главной улице. С боязливым любопытством Озирая окрестности; миновав три-четыре квартала и приступ легкой паники, они обычно устраивают привал в одном из заведений, где можно выпить или заправиться пилюльками. Затем поспешно ретируются по Главной улице и, добравшись живыми до гостиницы, радуются своей удаче. Некоторым удача изменяет, и они остаются с нами навеки, украсив своим присутствием кладбище. Как я уже отметил, оно удивительно удобно расположено — большая экономия времени и сил.
Я вошел к Чириге довольный, что вырвался из душной, липкой ночной жары. У столика возле самой двери сидели две пожилые женщины: туристки, обремененные хозяйственными сумками, туго набитыми сувенирами для родных и знакомых. Одна держала камеру, делая снимки голограммы людей, собравшихся в клубе. Здешние завсегдатаи обычно такого безнаказанно не спускают, но на двух немолодых дам не обратили особого внимания. Мужчине никогда бы не позволили снимать у Чириги не заплатив; так или иначе туристок демонстративно игнорировали все присутствующие, кроме высокого, очень тощего мужчины в темном европейском костюме и галстуке. Странный наряд для наших мест, но нынешней ночью я видел и более нелепые одеяния. На чем специализируется этот тип, что он собирается предложить вниманию дам? Я заинтересовался и, остановившись у бара, стал подслушивать.
— Меня зовут Бонд, — представился мужчина дамам, — Джеймс Бонд. — Как будто это и без слов было непонятно.
Женщины были явно испуганы.
— О Господи, — прошептала одна из них. Так, теперь моя очередь. Я подошел сзади к модулю (уменьшительно-ласкательное — модик) и схватил за запястье.
Загнув большой палец внутрь ладони, резко нажал на ноготь. Модик вскрикнул от боли.
— Да ладно тебе, идем отсюда, Ноль-ноль-семь, старина, — шепнул я ему на ухо. — Поиграем в эти игры в другом месте.
Проводив его до двери, я с удовольствием вытолкнул этого типа в мягкую, пахнущую болотной сыростью темноту.
Женщины воззрились на меня так, словно им явился сам Пророк, держа в каждой руке по конверту с персональным пропуском в райские кущи.
— Благодарю вас, — пролепетала владелица камеры по-французски. — Не могу найти слов, чтобы выразить нашу признательность…
— Пустяки, — ответил я. — Не люблю, когда эти типы с подключенными к мозгу личностными модулями пристают не к себе подобным. Вторая никак не могла взять в толк, о чем я говорю.
— Модули, молодой человек? — Как будто в их краях такого не водится. — Ну да. Парень носит личностный модуль Джеймса Бонда. Вообразил себя Бондом и будет исполнять этот номер всю ночь, пока кто-нибудь не стукнет его хорошенько и не выдернет модик из головы. Во всяком случае, он этого заслуживает. Однако Аллаху известно, какие он нацепил училки в придачу к своему модику. — Я снова заметил недоумение на их лицах и объяснил:
— Училка — это своего рода обучающая программа. На время подключения она дает знание определенного предмета.
Вставляешь, скажем, училку шведского языка, и, пока не выдернешь, шведский твой родной язык. Владельцы магазинов, законники — все члены этой воровской банды — пользуются училками.
Женщины растерянно моргали, не понимая, верить или нет услышанному.
— Вставлять такие устройства прямо в мозг? — произнесла вторая. — Но ведь это ужасно!
— Откуда вы приехали? — спросил я. Они переглянулись.
— Из Народной Республики Лоррейн, — ответила та, что с камерой.
Все понятно: им наверняка еще не приходилось сталкиваться с идиотами, слепо следовавшими прихотям собственного модика.
— Дорогие дамы, — сказал я, — хотите добрый совет? Я думаю, вы оказались в неподходящей части города. И уж наверняка выбрали не подходящий для себя бар.
— Спасибо-спасибо, молодой человек, — отозвалась вторая женщина.
Они пошептались друг с другом, засуетились, зашуршали своими сумками и пакетами и выскочили на улицу, оставив на столике недопитые стаканы. Надеюсь, им удастся выбраться из Будайина живыми и невредимыми.
Этой ночью Чирига (уменьшительно-ласкательное — Чири) работала за стойкой одна. Мне нравится Чири; мы давние друзья. Она высокая, грозная, прямо чернокожая амазонка, лицо сплошь покрыто выпуклыми шрамами — наподобие тех, какими щеголяли ее далекие предки. Когда Чири улыбалась — а это случалось не очень-то часто, — ее зубы грозно сверкали ослепительной белизной. Грозно, потому что она подпилила клыки, ставшие острыми, как у вампира. Общеизвестный обычай каннибалов. Когда в клуб заходил чужак, ее глаза становились пронзительными, пустыми и черными, как дырки от пуль в стене. Но мне она продемонстрировала традиционную приветственную ухмылку.
— Джамбо! — вскричала Чири. Я перегнулся через узкую стойку и быстро чмокнул ее в мозаичную щеку.
— Что у тебя делается, Чири? — спросил я. — Нджема, — ответила она на суахили, просто из вежливости. Потом потрясла головой. — Ничего, ни-че-го, все та же осточертевшая работа, и так каждый день.
Я кивнул. Никаких особых изменений на нашей улице, только новые лица. В клубе двенадцать клиентов и шесть девочек. Четырех Чиригиных красоток я знал, две были новенькими. Они могут остаться здесь надолго, как Чири, или быстро удариться в бега.
— Это кто? — спросил я и кивнул в сторону сцены, где работала новенькая.
— Пуалани. Просит, чтобы ее так называли. Говорит, это значит «райский цветок». Нравится? Не знаю, откуда она родом. Фема, настоящая девочка.
Я поднял брови.
— Значит, тебе наконец-то будет с кем поговорить.
Чири изобразила крайнюю степень сомнения.
— Да? Сам попробуй поговорить с ней. Увидишь.
— Такой тяжелый случай?
— Увидишь. Все равно никуда не денешься. Ну ладно, ты пришел сюда отнимать у меня время или закажешь что-нибудь?
Я бросил взгляд на часы за баром.
— Примерно через полчаса я встречаюсь с одним господином.
Теперь уже Чири подняла брови.
— М-м-м, бизнес? Мы снова трудимся, да?
— Черт, Чири, это уже вторая работа за месяц.
— Тогда закажи что-нибудь.
Перед деловой встречей я стараюсь воздерживаться от наркотиков, поэтому заказал свою обычную смесь: джин, бингара со льдом и немного сока лайма.
Несмотря на то что клиент скоро заявится, я продолжал стоять у бара: как только сяду за столик, новенькие попытаются со мной поработать. Даже если Чири велит им отстать, они все равно попытаются. Еще успею занять столик, когда покажется этот самый господин Богатырев.
Я потягивал напиток и рассматривал девочку на сцене. Очень привлекательна, но они ведь все такие: профессиональный признак. Безупречное тело — маленькое, гибкое и такое неотразимо женственное, что чувствуешь непреодолимое желание прикоснуться, пробежать пальцами по этой прекрасной коже, сейчас покрытой сверкающими росинками пота. Смотришь на нее и испытываешь желание… — в этом вся суть. Вот почему здесь торчат девочки, вот почему здесь торчишь ты и Чири со своей кассой. Ты покупаешь девочкам выпивку, разглядываешь их безупречные телеса и ведешь себя так, будто нравишься им. Они тоже делают вид, что ты им нравишься. Как только перестаешь сорить деньгами, девочки встают и делают вид, что им нравится клиент за соседним столиком.
Не могу вспомнить, как зовут эту красотку. Она хорошо поработала над собой: скулы подняты с помощью силикона, выпрямлен и уменьшен нос, некогда квадратную челюсть «строгали» до. тех пор, пока она не приобрела симпатичную округлость. На диво крупные силиконовые груди; задик аппетитно выпуклый благодаря тому же силикону… Все это оставляет следы. Никто из клиентов их не заметит, но мне за последние десять лет приходилось наблюдать массу разных женщин, танцующих на разных сценах. Все они выглядят примерно одинаково.
Чири, обслужив гостей на другом конце стойки, вернулась ко мне. Мы посмотрели друг на друга.
— Она потратилась и на то, чтобы подправить мозги? — спросил я.
— По-моему, может принимать только училки, и все, — засмеялась Чири.
— Девочка столько извела денег на тело, что могла бы оборудовать себя полностью.
— Она гораздо моложе, чем выглядит, мой сладкий. Приходи сюда через полгода, и у нее уже будет розетка для модика. Дай только время; она сможет переключаться на любой тип, какой только пожелаешь: от похабной шлюхи до нежной загубленной голубки, плюс все варианты между ними.
Чири права. Просто непривычно, что девочка в таком вот ночном клубе полагается только на свой девственный мозг. Интересно, хватит у этой новенькой выдержки, чтобы продолжать работать в таком качестве, или она бесславно вернется домой, приобретя идеально модифицированное тело и частично модифицированный мозг? Бар для модиков и потребителей училок — нелегкое место для работы. Пусть у тебя самое роскошное тело на свете, но если все клиенты подключены и заняты собственным внутримозговым развлечением, ты с таким же успехом можешь отправиться домой и тоже подключиться.
Я медленно повернулся и взглянул на говорившего. Очевидно, это и есть Богатырев. Небольшого роста, уже лысеющий человек со слуховым аппаратом; никаких признаков модификации мозга. Видимых признаков, конечно. Он мог быть от уха до уха вооружен модиком и приставками-училками, не заметными для меня. Мне приходилось сталкиваться с такими пару раз. Это опасный тип людей.
— Да, — сказал я. — Господин Богатырев?
— Рад нашему знакомству.
— Взаимно, — отозвался я. — Вам придется заказать какой-нибудь напиток, иначе эта барменша начнет разжигать свой огромный страшный чугунный котел.
Чири окинула нас фирменным плотоядным, каннибальским взглядом.
— Мне очень жаль, — сказал Богатырев, — но я не употребляю алкоголь.
— Все в порядке, — объявил я, повернувшись к Чири. — Налей ему то же самое. — Я поднял свой стакан.
— Но… — протестующе начал Богатырев. — Все в порядке, — повторил я. — За мой счет, я плачу. Так будет честно: я ведь и выпью это зелье.
Богатырев кивнул; совершенно никакого выражения на лице. Полная невозмутимость. Считается, что абсолютной монополией на этот счет обладают азиаты, но у молодцев из Обновленной России тоже неплохо получается. Они работают над собой. Чири сделала мою смесь, я заплатил ей. Потом провел маленького Богатырева к одному из угловых столиков. Мой клиент ни разу не посмотрел по сторонам, ни на секунду не задержал взгляд на почти обнаженных женщинах вокруг. С такими типами мне тоже приходилось сталкиваться.
Чири любит, чтобы в ее клубе царил полумрак. В полумраке девочки выглядят презентабельнее: не такие хищные и алчные, как на самом деле. Колышущиеся тени смягчают их облик, придавая влекущую таинственность. По крайней мере, так обычно кажется туристам. Чири просто не хочет выставлять на всеобщее обозрение всяческие торговые сделки, происходящие за столиками и в кабинках. Яркий свет, бьющий со сцены, едва рассеивал темноту, высвечивая только лица людей у столика, погруженных в созерцание, мечты или галлюцинации. Все остальное тонуло во мгле. Это мне нравилось.
Я опустошил свой первый стакан и отодвинул его в сторону; потянулся за вторым.
— Чем могу быть полезен, господин Богатырев?
— Почему вы предложили встретиться именно здесь?
Я пожал плечами.
— В нынешнем месяце у меня нет офиса. Люди вокруг — мои друзья. Я помогаю им, они мне. Закон взаимовыручки.
— Полагаете, вам потребуется их защита? — Я видел, что не убедил его в своей надежности. Пока не смог убедить. Он все еще оценивал меня. Но делал это очень тактично. Они работают над собой и в этом отношении.
— Нет, защита тут ни при чем.
— У вас ведь имеется оружие? Я улыбнулся:
— Как правило, я не таскаю с собой оружия, господин Богатырев. Ни разу не попадал в ситуацию, когда оно могло бы выручить. Одно из двух: или у парня пушка, и я делаю то, что он скажет, или у него нет таковой, и тогда приказываю я.
— Но если вы сначала продемонстрируете орудие, это поможет избежать ненужного риска, не так ли?
— И сбережет бесценное время. Но у меня много времени, господин Богатырев, и рискую я собственной задницей. Каждый волен поддерживать интерес к жизни по-своему. Кроме всего прочего, здесь, в Будайине, мы придерживаемся своеобразного кодекса чести. У меня нет оружия — у них нет оружия, и обе стороны знают это.
Каждый, кто нарушит правило, испытает последствия на своей шкуре. Мы все — одна большая дружная семья.
Не знаю, купился Богатырев или нет, но я этого и не добивался. Просто давил на него слегка, пытался понять, что русский из себя представляет.
Сквозь маску его невозмутимости чуть-чуть проглянуло разочарование.
Наверняка сейчас он решает, не переиграть ли все. В кодовой системе легко можно найти координаты целой армии наемных громил. Крупных, тренированных, готовых продемонстрировать самое разнообразное оружие, чтобы успокоить сердце такого клиента, как Богатырев. Там числятся агенты с блестящими новенькими парализаторами под пиджаками, принимающие посетителей в просторных, удобных офисах в респектабельном квартале города, с секретаршами, компьютерами, имеющими доступ к базам данных в любой части света, с фотографиями в красивых рамках, где они обмениваются рукопожатием с особами, которых знаешь по газетным снимкам… Все это — не я. И мне очень жаль.
Я знал, о чем хочет спросить Богатырев, и опередил его:
— Вы не можете понять, почему лейтенант Оккинг рекомендовал меня, а не одну из городских организаций?
Ни один мускул на его лице не дрогнул.
— Да.
— Лейтенант — часть нашей дружной семьи, — сказал я. — Он подыгрывает мне, я — ему. Слушайте: если вы пойдете к одному из наших хромированных агентов, он выполнит работу, но возьмет в пять раз больше, чем я, и будет возиться дольше даю гарантию. И еще: эти птички высокого полета имеют привычку громыхать повсюду своим дорогим оборудованием и оружием и привлекать всеобщее внимание. Я работаю без лишнего шума. Меньше риска, что объект вашего интереса, кто бы он ни был, получит украшение в виде ожогов от лазерной пушки.
— Понимаю. Раз уж вы сами затронули вопрос оплаты, могу я узнать, во сколько вы оцениваете свои услуги?
— Зависит от того, что требуется сделать. Есть работа, за которую я вообще не берусь. Можете считать это заскоком. Но если я откажусь, то порекомендую надежного парня, который наверняка согласится. Не лучше ли вам рассказать все с самого начала?
— Надо найти моего сына. Я молчал, ожидая продолжения, но Богатырев, кажется, уже высказался.
— О\'кей, — произнес я.
— Вам понадобится его фотография. — Это было утверждение, а не вопрос.
— Конечно. И вся информация: давно ли он пропал, когда его видели в последний раз, что он говорил; сбежал мальчик или вы думаете, что его сманили.
Это большой город, Богатырев; при желании здесь легко найти укромный уголок и затаиться. Я должен знать, откуда начать поиски.
— Сколько вы берете?
— Хотите поторговаться?
Он начинал действовать мне на нервы. С трудом нахожу общий язык с новыми русскими. Я родился в 1550 году хидиры (2172 по летоисчислению неверных). За тридцать-сорок лет до моего появления на свет коммунизм и демократия как бы скончались во сне, исчерпав ресурсы, от эпидемий и нищеты. Советский Союз и Соединенные Штаты раздробились на множество монархий и диктаторских государств.
Вскоре за ними последовали другие нации. Скажем, появились независимая Моравия, Тоскана, Содружество Западной Территории — все отгорожены от соседей и панически дрожат. Я не имел понятия, из какого именно государства Обновленной России прибыл сюда Богатырев. Пожалуй, особой разницы не было.
Он не отрывал от меня глаз; наконец я сообразил, что русский и рта не раскроет, пока я не назову свою цену.
— Тысяча киамов в день плюс расходы, — объявил я. — Заплатите сейчас за три дня вперед в качестве аванса. Когда найду вашего сына, иншалла, представлю список расходов.
Названная цифра в десять раз превышала мою обычную плату; я ждал, что он начнет торговаться и немного собьет.
— Вполне удовлетворительно. — Богатырев открыл литой пластиковый кейс и вынул небольшой пакет. — Здесь голографические кассеты и полное досье моего сына: увлечения, причуды, таланты, особенности психологии. Все, что вам потребуется.
Я уставился на него. Странный пакет. Кассеты — ладно, тут нет ничего необычного; меня насторожило остальное, например «особенности психологии».
Зачем он приготовил для меня эти сведения — разве что страдает маниакальной педантичностью или острой формой паранойи. Наконец меня осенило.
— Давно ли пропал ваш сын?
— Три года назад.
Я растерянно моргнул; спрашивать, почему папа так поздно взялся за поиски, было бы дурным тоном. Очевидно, Богатырев уже побывал у здешних «нужных людей», и они ничем не смогли помочь.
Я взял пакет.
— За три года песок заносит следы, господин Богатырев, — предупредил я.
— Буду весьма признателен, если вы уделите этому делу максимум внимания, сказал он. — Я понимаю, существуют определенные трудности, но готов платить до тех пор, пока вы не добьетесь успеха или не убедитесь, что всякая надежда потеряна.
Я улыбнулся:
— Надежда всегда остается, господин Богатырев.
— Иногда — нет. Приведу вашу арабскую пословицу: «Один час судьба за тебя, десять — против тебя». — Он вытащил из кармана толстую пачку банкнот, отсчитал от нее три купюры. Быстро убрав пачку, чтобы хищные глаза Чиригиных акул не успели заметить поживу, протянул мне три тысячи аванса. — Вот за три дня вперед.
Раздался чей-то вопль.
Держа в руке деньги, я повернулся, чтобы посмотреть, что происходит. Две девочки распластались на полу; Джеймс Бонд стоял со старинным пистолетом в руке. Готов поручиться, что это была подлинная коллекционная «беретта» или «Вальтер-ППК». Он выстрелил всего один раз; в маленьком помещении ночного клуба словно разорвался артиллерийский снаряд. Я метнулся через островок между столиками и баром, но сразу сообразил, что Бонда мне не достать. Он уже повернулся и прокладывал путь к выходу. Позади него визжали девочки и клиенты, отталкивали и пихали друг друга, стараясь выбраться из опасной зоны. Мне не прорваться сквозь толпу этих охваченных паникой людей. Проклятый модик сегодня ночью вошел в свою роль до конца, исполнил заветное желание в ничтожной игре: выстрелил из настоящего пистолета в переполненном баре. Теперь, наверное, будет проигрывать эту сцену в памяти до конца жизни. Придется ему довольствоваться таким стимулятором, ибо, если его физиономию заметят на улице хоть раз, его так отметелят, что у парня останется только одно заветное желание — чтобы когда-нибудь люди смогли узнать в нем собрата по расе.
Возбуждение понемногу спадало. Будет о чем поговорить нынешней ночью.
Девочкам потребуется немало добавочных порций выпивки, а также сильное мужское плечо, чтобы успокоить расстроенные нервы. Они будут хныкать на груди намеченных жертв, а бедные жертвы обогатят хозяйку заведения.
Я поймал взгляд Чири.
— Бвана Марид, — негромко посоветовала мне она, — положи деньги в карман и возвращайся к своему столику.
Оказывается, я размахивал купюрами, как маленькими флажками. Засунув деньги в карман джинсов, я подошел к Богатыреву. Пока вокруг царила немыслимая паника, он и не пошевельнулся. Дурак с заряженным пистолетом — недостаточный повод для того, чтобы заставить подобных типов со стальными нервами выйти из себя.
Я опустился на стул:
— Извините, что вынужден был прервать наш разговор.
Подвинул к себе стакан с выпивкой и взглянул на Богатырева. Он молчал. На груди его, на шелковой белой традиционной крестьянской рубахе, медленно расползалось темное пятно. Целую вечность я сидел и просто смотрел на него, машинально потягивая напиток, понимая, что следующие несколько дней превратятся в кошмар. Наконец поднялся и повернулся к бару. Но Чири уже стояла рядом с телефоном в руке. Не говоря ни слова, я взял его и пробормотал код лейтенанта Оккинга.
2
На рассвете меня разбудил звонок. Я едва разлепил веки, чувствуя, что за ночь состарился лет на сто. Лежал и слушал, надеясь, что телефон наконец заткнется, но тот все звонил и звонил. Тогда я повернулся на бок и постарался забыть о его существовании. Дзинь-дзинь-дзинь… десять, двадцать, тридцать раз! Я шепотом выругался, перегнулся через крепко спящую Ясмин и стал шарить в груде нашей одежды, разбросанной по полу.
— Да кто там еще? — прошипел я в трубку, выудив наконец телефон. Кто бы это ни был, я его уже не любил.
— Мне пришлось встать еще раньше, Одран, — раздался голос лейтенанта Оккинга. — Я у себя в кабинете.
— Мы все будем спать безмятежно, зная, что ты бережешь наш покой, о меч справедливости!
Я все еще не мог забыть, что он устроил мне этой ночью. После допроса по всем правилам мне пришлось выложить пакет, переданный Богатыревым перед смертью. Я не успел даже заглянуть в него.
— Когда будешь острить в следующий раз, напомни, чтобы я рассмеялся дважды, сейчас мне не до смеха, — сказал Оккинг. — Слушай, я в долгу перед тобой за твое хорошее поведение…
Одной рукой я прижал трубку к уху, другой потянулся к заветной коробочке с пилюльками. На ощупь открыл ее и вытащил два маленьких голубых треугольничка.
Они меня живо разбудят! Проглотил без воды и стал терпеливо ждать, когда Оккинг кинет мне кусочек информации за верную службу.
— Ну?
— Твоему другу Богатыреву следовало просто-напросто прийти к нам. Мы довольно быстро сопоставили его сведения с нашими старыми делами. Его пропавший сын погиб в результате несчастного случая почти три года назад. Тело так и не было опознано.
Несколько секунд я молчал, переваривая услышанное.
— Значит, наша встреча с самого начала была напрасной затеей. Если бы бедняга не пошел в клуб, не лежал бы сейчас с дыркой в рубахе.
— Как странно иногда складывается судьба, да, Одран?