Барбара Хэмбли
Джил знала, что это просто сон. Ей нечего было бояться – она понимала, что чувство опасности, хаоса и слепой тошнотворный ужас, наполнивший ночь, были ненастоящими; этот город с его мрачной странной архитектурой, бегущие толпы испуганных мужчин и женщин, толкавших ее, невидимую, со всех сторон, были лишь яркими образами перегруженного подсознания, призраками, которые растают с наступлением дня.
Она знала это. И все равно боялась.
Ей казалось, что она стоит на ступенях гигантской лестницы, обращенная лицом к площади, окруженной высокими домами с острыми крышами. Бегущие толкают ее к огромному пьедесталу малахитовой статуи, совсем, казалось, не осознавая ее присутствия; задыхающиеся люди с испуганными лицами, мертвенно-бледными в блеске холодного лунного света, выскакивали из своих мрачных домов и, гонимые страхом, карабкались вверх по огромным мраморным ступеням, чтобы достигнуть горного проема арки, раствориться в жуткой темени охваченного паникой города.
«Какого города, – Джил удивлялась, сбитая с толку, – и почему я испугалась? Это только сон».
И все же в глубине души она понимала, что эта сцена сумасшедшего бегства, рожденная сном, не будет прервана внезапным пробуждением, она как бы реальна и нереальна одновременно. И от этого осознания Джил охватил озноб.
Действие между тем продолжалось: сомнамбулические толпы бегущих, совершенно не замечая Джил, двигались прочь от позеленевших от времени бронзовых ворот, за которыми, как начинала понимать Джил, и клубилось то неизвестное ей зло, пришедшее на Землю из прозрачных бездн пространства и времени.
Под сводами ворот позади нее послышались движение и голоса, приглушенные шаги и слабый звон меча, выдернутого из ножен. Джил повернулась, ее густые волосы упали на глаза. Пламя факелов, раздуваемое ветром, билось в диком танце, выхватывая из темноты толпившиеся фигуры, и отражалось в их глазах, сверкающем оружии и доспехах. Это наконец вступили стражники. Джил бросила взгляд на взволнованную толпу наспех вооруженных горожан, неумело сжимавших в руках выданное им оружие, и заметила старика в коричневой мантии, бородатого, с пронзительным взглядом и лицом старого колдуна.
Он остановился на верхней ступени, рассматривая площадь перед собой цепким хищным взглядом ястреба, пока последние бегущие лезли по ступеням мимо Джил, колдуна, стражи. Шелест босых ног заполнил собой звуковое пространство.
Иссеченное шрамами лицо старика, почти скрытое спутанными зарослями бороды, было спокойно: он наблюдал этот кошмар как неизбежность, но относился к происходившему явно философски, что соответствовало его возрасту и жизненному опыту.
И вдруг он увидел ее, Джил, которую не замечали ни стражники, ни добровольцы, нерешительно столпившиеся за спиной старика и настороженно, с надеждой следившие за его взглядом. Джил почувствовала это кожей. И в ту же минуту подул ветер, он рвался из щелей и петель этих адских ворот, неся влажный холодный запах кислоты, дыма, металла и крови.
Джил смотрела на старика. Его голубые глаза были спокойны, и Джил подумала тогда, что если он и боится клубящегося бесплотного вещества, пахнущего смертью, то не покажет этого. И как бы в подтверждение своих мыслей она увидела, как он, войдя в тень статуи, остановился и поднял руку.
Он собирается что-то сказать!..
Внезапно Джил проснулась, но не в своей постели.
Какое-то мгновение она не могла понять, где находится. Она неловко вытянула руку, испуганная и сбитая с толку, как это бывает с внезапно разбуженными, и ее ладонь сжала холодный шершавый мрамор кромки пьедестала. Серый холод ночи леденил ее босые ступни... Внезапно до нее донеслись крики ужаса и слабый плеск воды...
Она проснулась.
Она больше не спала.
И все же она была там.
Теперь на нее смотрели все. Воины, все еще толпившиеся на верхних широких ступенях, изумленно рассматривали эту хрупкую, молодую черноволосую женщину, прикрытую ночной сорочкой, женщину, которая так неожиданно появилась среди них. Джил обернулась, прижимаясь в поисках опоры к острой грани мрамора, ослабевшая от шока, обезумевшая от ужаса и растерянности, ноги у нее дрожали. Она почти не дышала.
Но волшебник стоял уже рядом, и Джил поняла, что с ним ей нечего бояться. Он тихо спросил ее:
– Кто ты?
– Джил, – сказала она. – Джил Паттерсон.
– Как ты попала сюда?
Вокруг них из дверей еще сильнее подул черный ветер, мерзкий, холодный, дрожащий от нечеловеческих страстей. Воины переговаривались между собой, напряжение росло. Но колдун был спокоен, его мягкий тон придал Джил уверенность.
– Я... я спала, – Джил заикалась. – Но... это... я... это уже не сон, да?
– Да, – сказал старик ласково. – Но не бойся.
Он поднял свои иссеченные шрамами пальцы и сделал ими в воздухе какое-то движение, которое она не могла толком рассмотреть.
– Возвращайся в свои сны.
Ночной холод, звук, запах и страх исчезали по мере того, как туман сна обволакивал сознание. Джил видела, как воины всматриваются в голубую мерцающую тень, она знала: это было все, что они могли видеть. Потом колдун сказал им что-то, и они двинулись за ним, шагавшим через пустынную мостовую площади к черным воротам и неведомой угрозе. Он поднял двуручный меч, и тот вспыхнул в темноте разрядом молнии. И вдруг словно взрыв потряс своды здания, ворота распахнулись, и оттуда на людей обрушилась чернота...
Джил все это видела и проснулась от собственного крика.
Ее руки так тряслись, что она едва смогла зажечь торшер. Часы на прикроватной тумбочке показывали два тридцать. Вся в холодном поту, она снова упала на подушку и неистово принялась шептать себе, что это был просто сон, просто сон. «Мне двадцать четыре года, я студентка и через год получу диплом доктора философии по средневековой истории, и это глупо – пугаться снов. А это был только сон».
Она говорила это себе, выглядывая из кокона потертых простыней и дешевых одеял на убедительно знакомый облик своей комнаты – джинсы, зажатые дверцей шкафа, Рустер Когбурн, сурово смотрящий с плаката на стене, учебники, папиросная бумага, монеты, корешки книг с загнутыми углами страниц, в беспорядке разбросанные по потертому ковру. Она подумала о том, что сегодняшний семинар начнется рано, после чего еще раз посмотрела на часы и решила поспать подольше. Но через некоторое время она почему-то взяла с пола у кровати «Жизнь путешественника в средние века», нашла там нужное место и усилием воли заставила себя увлечься юридическим статусом Королевской Дороги в Англии пятнадцатого века. С чего бы это?..
Джил не решилась снова заснуть почти до рассвета.
Она почти неделю не вспоминала об этом сне. А то, что она вспомнила, возвращаясь домой из университета в рыжевато-золотом великолепии калифорнийского сентябрьского дня, был голос колдуна. Где она могла его слышать, этот приятный тембр и характерные перепады тона, бархатную мягкость, неожиданно переходящую в жесткую и резкую интонацию.
Поворачивая свой красный «Фольксваген» на Кларк Стрит в сторону дома, она поняла, что этот город и связанное с ним ощущение страха, глаза старика, запахи – все это снится ей уже не в первый раз.
Она резко остановилась. Потом все же взяла себя в руки и попыталась припарковать машину в переполненном тупике...
Ощущение страха при пробуждении делало первый сон похожим по ощущениям на последний. Ей снилось, как она бродит одна по сводчатой палате, такой огромной, что линии отбрасывающих тень арок, поддерживающих высокий крестовидный свод потолка, погружали все вокруг нее в темноту. Древняя пыль шевелилась под ее босыми ногами, покрывала разбросанный хлам и ветхие ящики, сложенные в кучу между колоннами, затуманивала далекий отсвет желтого пламени, к которому она шла, к маленькой сальной лампе, горящей в темном пролете порфирово-красной лестницы. Все вокруг нее несло в себе ощущение скрытого страха, будто из темноты сюда смотрело нечто, несущее зло и парализующее волю.
Бледное пламя тускло отражалось в красных широких ступенях, мерцало в узорах монументальных бронзовых дверей наверху. Черный же базальтовый пол, отполированный не одной тысячей ног, но теперь тоже припорошенный пылью, словно поглощал свет, не желая отражать его, что выглядело противоестественным. Джил откуда-то знала, что этот пол намного старше стен, старше, чем город, распростершийся над головой, или любой другой город человечества. Среди этой темной мостовой, перед освещенными лампой ступенями, единственная плита пола была новой, вырубленной из бледного серого гранита, ее поверхность казалась грубой по сравнению с истертой шелковистой гладью остального пола, хотя она тоже была покрыта толстым слоем пыли.
В темноте над ней скрипнула дверь, и через многочисленные арки хлынул свет. Джил скользнула в тень колонны, хотя знала, что это был только сон, и люди здесь не могли ее видеть, ведь они не существовали.
Женщина, судя по одежде – служанка, спускалась по ступеням с корзиной в руке, держа лампу над головой; следом за ней ковылял горбатый раб. Женщина невозмутимо направлялась вниз по лестнице, но, коснувшись ступнями черного пола, свернула в сторону, чтобы не наступить на странную гранитную плиту, хотя ее цель – ларь с сухими яблоками – находилась прямо в футе от подножия лестницы, а странная плита совершенно не выдавалась над уровнем остального пола. Горбун сделал еще больший крюк, пробираясь от колонны к колонне, бормоча что-то себе под нос и не сводя настороженных, полных страха глаз с бледного камня.
Наполнив корзину яблоками, женщина отдала ее горбуну и вернулась обратно к ступеням, где в нерешительности остановилась, пытаясь убедить себя, что не надо быть глупой суеверной гусыней, что нечего бояться – ни тьмы, так близко обступившей ее, ни, конечно, плиты шесть на двенадцать футов, которая была серой, а не черной, гранитной, а не базальтовой. Но в конце концов она пошла кружным путем, чтобы не искушать судьбу.
«Почему она шершавая, когда остальной пол такой непривычно гладкий, – думала Джил. – Никто не ходит по ней. Никто ни разу не прошелся по ней. Почему?»
Но даже чувство, что эти два сна как-то связаны, вызывало у нее лишь мимолетное любопытство, пока не приснился третий сон. Они ничем не нарушили ее обычной жизни. Она так же проводила долгие часы в университетской библиотеке, копаясь в научных статьях и рассыпающихся от ветхости регистрах городов Средней Англии. Переносила информацию на карточки, которые потом сортировала на кухонном столе в квартире на Кларк Стрит, пытаясь сделать выводы из того, что знала, раскладывала записи к дипломной работе, трудилась над стипендиальной заявкой, встречалась с приятелями и подругами. Словом, жизнь шла своим чередом, пока ей снова не приснился тот осажденный город.
Она знала, что это был тот же город, хотя теперь смотрела на него сверху вниз. Джил обнаружила, что стоит в проеме высокого окна, наверное, в башне. Лунный свет был таким ярким, что она видела узоры на мостовой двора далеко внизу, орнамент на бронзовой отделке ворот и даже тени упавших листьев, как пыль, покрывающих землю. Подняв глаза, она увидела сквозь остроконечный лабиринт верхушек деревьев отблеск далекой воды. В другой стороне черные хребты гор неясно вырисовывались на фоне усыпанного звездами неба.
В комнате под ней языки пламени поднимались над полированным серебром настольной лампы, и в ее слабом неподвижном свете она различила прекрасно выполненную мебель из темного дерева и слоновой кости. Хотя эти формы были ей незнакомы, она воспринимала их как произведения искусства, изысканные и роскошные, которые могли принадлежать высокоразвитой цивилизации.
И она увидела, что была не одна.
Напротив дальней стены палаты стоял самый большой из предметов мебели – массивная эбонитовая детская кроватка, ее витые перильца с прожилками перламутра отражали теплый свет лампы. Над ней маячил высокий полог, на котором выделялась золотая эмблема: стилизованный пикирующий орел под маленькой короной. Эта эмблема была и на черной куртке человека, который стоял за колыбелью, наклонив голову, безмолвный, как статуя, глядя вниз на спящего младенца.
Это был высокий, красивый мужчина с суровым лицом. Едва заметная седина ничуть не портила копну ниспадавших на плечи каштановых волос. Джил дала бы ему не больше тридцати пяти. Его одежда – от подошв мягких кожаных ботинок до складок вздымающейся мантии, покрывавшей куртку и тунику, – была в тон приглушенной пышности комнаты, темной, простой, безупречно скроенной самым искусным портным. Геммы на рукоятке его меча поблескивали как звезды в свете лампы, колебавшемся от его дыхания.
Шум в коридоре заставил его поднять голову, и Джил увидела его лицо, омраченное дурным предчувствием. Открылась дверь.
– Я думал, что ты здесь, – сказал колдун.
На секунду у Джил мелькнула абсурдная мысль, что он обращается к ней. Но человек в черном кивнул, его лицо застыло, а длинная тонкая рука продолжала меланхолически чертить круги на перилах колыбели.
– Я шел вниз, – извинился он приглушенным голосом, наполовину отвернув лицо. – Я только хотел посмотреть на него.
Колдун закрыл за собой дверь. От движения воздуха язычок пламени вздрогнул, мерцающий свет на мгновение выхватил сеть морщин вокруг его глаз, показав то же выражение усталости и напряжения. Джил увидела, что у него тоже был меч, висевший поверх матового полотна мантии. Рукоять его была без драгоценных камней, но покрыта серебром, со следами многолетней службы. Он сказал:
– Нет нужды. Сомневаюсь, что они снова нападут сегодня ночью.
– Сегодня ночью, – повторил угрюмо человек в черном. Его полные горечи глаза были обращены к колдуну: – Как насчет завтрашней ночи, Ингольд? И послезавтрашней? Да, мы отбросили их назад сегодня, вниз, в преисподнюю, которой они принадлежат. Мы победили – здесь. А как насчет других городов Королевства? Что ты видел в этом своем кристалле, Ингольд? Что происходит сегодня везде? В Пенамбре на юге, где, кажется, был убит даже мой наместник, и Дарки кишат в его дворце, как грязные привидения? В провинциях вдоль долины Желтой реки, на востоке, где, как ты говорил мне, они достигли такой силы, что никто не выходит из дома после захода солнца? В Геттлсанде за горами, где страх перед Дарками так силен, что люди будут сидеть сложа руки, даже если Белые Рейдеры спустятся на равнины жечь и грабить их? Армия не может быть везде. Она размещена в четырех точках Королевства, большая часть ее все еще в Пенамбре. Мы здесь, в Гее, никак не сумеем выстоять. Мы, может быть, даже не удержим Дворец, если они опять придут завтра ночью.
– Это завтра, – тихо ответил колдун. – Мы можем делать лишь то, что должны, и надеяться.
– Надеяться. – Он сказал это без издевки или иронии, только как будто это слово было давно забытым, сам звук его казался странным для слуха. – На что надеяться, Ингольд? Что Совет Магов прервет свое молчание и выйдет из тайного убежища в своем городе Кво? Или что если когда-нибудь они сделают это, у них будет ответ?
– Ты лишишься последней надежды, если узнаешь это, Элдор.
– Видит Бог, она и так уже мала. – Элдор, стиснув кулаки, заметался по комнате, нервно вышагивая от окна к двери и обратно, напоминая внезапно оказавшегося в клетке льва.
Он прошел в футе от Джил, не видя ее. Волшебник Ингольд же, взглянув вверх, вдруг удивленно вскинул брови: он-то заметил девушку.
Элдор повернулся, задев рукавом руку Джил на подоконнике.
– Я не могу выносить эту безнадежность, – выкрикнул он раздраженно. – Они – мои люди, Ингольд. Королевство и вся цивилизация – если то, что ты мне говоришь, правда – разваливаются вокруг меня, а мы с тобой не в силах дать им щит, за которым можно укрыться. Ты можешь сказать мне, что представляют собой эти Дарки и откуда они приходят, но все твое могущество бессильно против них. Ты не можешь научить нас защищаться. Ты умеешь лишь сражаться с ними мечом, как и все мы.
– Может быть, мы и бессильны что-либо сделать, – сказал Ингольд, устраиваясь в кресле. Он сложил руки, но взгляд его оставался напряженным.
– Я не смирюсь с этим.
– Возможно, тебе придется.
– Это неправда. Ты знаешь, что это неправда.
– Человечество спаслось от Тьмы тысячи лет назад, – тихо сказал колдун, отблески света причудливо скользили по тонким морщинам его обветренного лица. – Что же до того, как они сделали это, – может, они сами не вполне понимали, как все произошло; в любом случае никаких свидетельств мы не нашли. Мое могущество бессильно против Дарков, потому что я не знаю их, не понимаю ни их сущности, ни природы. Они обладают силой особого рода, Элдор, очень отличающейся от моей, выше возможностей любого человека-волшебника, кроме, может быть, Лохиро, Главы Совета Кво. Все, что случилось во время нашествия Тьмы три тысячи лет назад, когда они в первый раз поднялись, чтобы опустошить землю, все это ты знаешь не хуже меня.
– Знаю это? – Король горько засмеялся, глядя на колдуна. Его глаза потемнели от воспоминаний: – Я помню это. Я помню это так ясно, будто все произошло со мной, а не с моим предком. – Он резко шагнул, полы его плаща взметнулись и опали, как крылья гигантской черной птицы. – И он тоже помнит, – он указал рукой на колыбель, огромная черная тень руки на стене протянулась к спящему ребенку. – Эти воспоминания похоронены в глубине его детского сознания. Ему едва исполнилось шесть месяцев – шесть месяцев! – а он просыпается, плача от страха. О чем может быть этот детский сон, Ингольд? Ему снится Тьма. Я знаю.
– Да, – согласился колдун. – Тебе тоже снилось это. Твоему отцу – никогда. По правде сказать, сомневаюсь, что твой отец вообще чего-нибудь боялся.
Стоя в оконном проеме, Джил чувствовала эту связь между ними, ощутимую, как слово или прикосновение: память о застенчивом черноволосом мальчике, просыпавшемся от непонятных ночных кошмаров, и спокойствие, что дал ему бродячий колдун. Черты лица Элдора чуть смягчились, голос стал печальным.
– Хорошо бы я этого не знал, – сказал он. – Тебе известно, в нашей семье не бывает беззаботной юности. Воспоминания, что мы несем, – проклятие нашего рода.
– Они могут стать спасением для него, – ответил Ингольд. – И для всех нас.
Элдор вздохнул и повернулся к колыбели. Заложив за спину свои изящные сильные руки, он смолк, погрузившись в свои раздумья.
Спустя минуту он сказал:
– Ты сослужишь мне последнюю службу, Ингольд?
Старик пристально посмотрел на него:
– Она не последняя.
Лицо Элдора на секунду просветлело от усталой, слегка ироничной улыбки. Очевидно, он был давно знаком с упрямством колдуна.
– В конце, – сказал он, – всегда есть последняя. Я знаю, – продолжал он, – что твоя сила не может поразить Дарков. Но ты можешь ускользнуть от них. Я видел, как ты делал это. Когда настанет ночь и они появятся снова, твое могущество поможет тебе бежать, когда остальные должны будут умереть в сражении. Нет, – он поднял руку, предупреждая слова колдуна, – я знаю, что ты собираешься сказать. Но я хочу, чтобы ты покинул нас. Если уж на то пошло, я приказываю тебе как твой король. Когда они придут – а они придут, – я хочу, чтобы ты взял моего сына Алтира. Возьми его и скройся.
Колдун сидел молча, лишь спутанная борода его ходила ходуном, выдавая сильное волнение. Наконец он сказал:
– Ты не мой король.
– Тогда я прошу тебя как друг, – сказал король тихим голосом. – Ты не можешь спасти нас. Всех нас. Ты великий фехтовальщик, Ингольд, может, лучший из живых, но прикосновение Тьмы означает смерть для колдуна так же, как для любого другого. Наш рок довлеет над нами, потому что они придут опять так же неотвратимо, как лед на севере, и спасения не будет. Но ты можешь спасти Тира. Он последний в моем роду Дейра из Ренвета – последний в родословной королей Дарвета. Теперь он единственный в Королевстве, кто будет помнить Время Тьмы. Сама история сохранила все, но забыта, никаких свидетельств не осталось с того времени, не считая упоминаний в древнейших хрониках. Мой отец не помнил о том ничего, мои собственные воспоминания обрывочны. Но теперь возникла нужда в них. Я знаю, и ты знаешь, что три тысячи лет назад Дарки пришли и почти стерли человечество с лица земли. И ОНИ ОТСТУПИЛИ ПРОЧЬ. Почему они отступили, Ингольд?
Колдун покачал головой.
– Он знает, – сказал Элдор мягко. – Он знает. Моя память неполна. Тебе это известно, я говорил тебе дюжину раз. Он – это надежда, Ингольд. Я – только несбывшаяся надежда, оплывший огарок. Где-то в его памяти наследие рода Дейра, ключ, забытый нами остальными, который приведет к уничтожению Тьмы. Если я и имел его, то он погребен слишком глубоко, а сын мой – это наш единственный шанс. Его ты должен спасти.
Колдун ничего не сказал. Ровное пламя лампы, чистое и маленькое, как золотая монета, отражалось в его задумчивых глазах. В тишине комнаты слабый свет словно замер, лужица желтого воска, что лежала вокруг лампы на полированной поверхности стола, была неподвижна и резко очерчена. Наконец он сказал:
– А ты?
– Король имеет право, – ответил Элдор, – умереть со своим королевством. Я не покину последней битвы. Поистине, я не представляю, как бы я смог. Но во имя всей твоей любви ко мне, сделай это для меня теперь. Возьми его и укрой в безопасном месте. Я поручаю это тебе – все в твоих руках.
Ингольд вздохнул и склонил голову, как будто для того, чтобы взвалить на себя все бремя принятого решения.
– Я спасу его, – сказал он. – Это я тебе обещаю. Но я не покину тебя, пока положение не станет безнадежным.
– Не беспокойся, – резко сказал король. – Положение уже безнадежно.
Глубоко под фундаментом Дворца послышался глухой гул, как рокот гигантского барабана, и Джил почувствовала вибрацию сквозь мрамор пола. Элдор вскинул голову, его крупный рот дрогнул и исказился в гримасе, рука автоматически схватилась за усыпанную драгоценностями рукоять меча, но Ингольд лишь сидел, как статуя из камня и мрака. Второй толчок потряс Дворец до глубочайших устоев, как удар гигантского кулака. Затаив дыхание в темноте этой мирной комнаты, трое ждали третьего удара. Но третьего удара не последовало, только холодный липкий ужас, от которого вставали дыбом волосы Джил, казалось, просачивался в молчании снизу – безмолвная угроза неизвестной опасности.
Наконец Ингольд сказал:
– Они не придут сегодня, – несмотря на усталость, его голос был уверенным. – Иди к королеве и успокой ее.
Элдор вздохнул; как человек, сбросивший чары, превратившие его в камень, он расправил широкие плечи.
– Встреча со Старейшинами Королевства через час, – устало извинился он и потер глаза, провел пальцами по темным кругам вокруг них. – И я должен прежде поговорить с воинами насчет того, чтобы переместить запасы продовольствия из старых складов под префектурой на случай, если наши пути снабжения будут перерезаны. Но ты прав, надо сходить к ней... хотя сначала я поговорю с аббатисой о переброске войск Церкви в город. – Он снова зашагал по комнате – вечная привычка активного человека, чья душа все время опережает тело. Ингольд продолжал сидеть в резном кресле черного дерева с маленькими ножками в форме позолоченных оленьих копыт, а пламя перед ним металось вслед за движениями Элдора, будто его тоже притягивала неутомимая сила этого человека. – Ты будешь на Совете?
– Я уже дал все советы и помощь, какие мог, – ответил Ингольд. – Я останусь здесь и еще раз постараюсь связаться с магами из Кво. Тир может быть не единственным выходом. В книгохранилище Кво есть записи и сведения, передаваемые от учителя к ученику через тысячелетия; знания и поиски знания – это ключ и сердце магии. Тир – младенец. Когда он научится говорить, может оказаться слишком поздно для того, что он нам скажет.
– Может, уже слишком поздно, – пламя вздрогнуло, когда дверь мягко закрылась за Элдором.
После его ухода Ингольд немного посидел, вглядываясь в чистый язычок пламени, отблеск которого пробежал по его влажным глазам, коснулся суставов согнутых рук с длинными пальцами, иссеченных старыми рубцами от мечей, с побелевшим от времени следом кандалов на крепком жилистом запястье. Потом он протер глаза и посмотрел прямо в глубокую затененную нишу, где стояла Джил, обрамленная сложной филигранью колонн. Он подозвал ее кивком.
– Иди сюда, – сказал он ласково, – и расскажи о себе. Не бойся.
– Я и не боюсь.
Но как только она сделала неуверенный шаг вперед, свет лампы померк и комната исчезла у нее перед глазами в туманных лабиринтах сна.
Джил никому не рассказывала о третьем сне. О втором она говорила с подругой, которая сочувственно выслушала ее, но, как отметила Джил, ничего не поняла. Конечно, она не поняла его сама. Но о третьем сне Джил не рассказала никому, потому что знала, что это не сон. Эта уверенность беспокоила ее. Может быть, она расскажет обо всем друзьям позже. Но пока она запрятала это в самые глубокие тайники памяти.
Однажды ночью Джил проснулась и обнаружила, что стоит на площади того самого пустынного города. Огромные Дома каменным кольцом окружали залитую лунным светом площадь, отбрасывая тень на грязные плиты под ее босыми ногами. Место было пустынным, как обитель смерти. Там, где зловещий лунный свет заливал фасад смотрящего на восток дома, она увидела, что его двери были выбиты изнутри и обломки их лежали у ее ног.
Из этого пустого дверного проема неожиданно потянул слабый ветерок, беспокойный и переменчивый, создавая маленький вихрь из опавших листьев. Ей показалось, что внутри дома произошло какое-то движение; странный звук, почти бесшумный, рисовал в воображении Джил густую холодную тьму, живую и сильную, пытающуюся прорваться наружу и не находящую выхода. Джил тяжело дышала, сердце колотилось от страха, и она обернулась к сводчатому проходу, который вел наружу к пустынным улицам, и пришла в ужас от того, что ей сейчас придется пройти под высоким сводом темных ворот.
Ветер из дома усиливался, продувая ее. Она срезала путь к темным воротам, чувствуя, что начинает дрожать; ее ноги коченели на мраморе мостовой. Безмолвие было ужасным; даже сумасшедший бег той первой ночи казался теперь не столь жутким. Тогда она стояла в толпе, пусть невидимая, но она не была одна. Молчаливый охотник ждал за порогом того темного дома, и она знала, что должна бежать, если хочет жить. Она бы не могла проснуться, она знала, что это не сон.
Потом Джил на мгновение ощутила какое-то движение низко над землей возле стены. Но, обернувшись, она ничего не заметила. Хотя подумала, что это, наверное, сама Тьма тянется за ней, затмевая даже лунный свет.
Повернувшись, она побежала, ее черная тень мчалась перед ней в белом лунном свете. Разбитые камни и железо царапали ее босые ноги, когда она нырнула под черную арку ворот, но Джил не ощущала боли, переменчивый ветер тянулся за ней, она скорее чувствовала, чем видела, как что-то двигалось в полной темноте возле ее головы. Джил споткнулась уже за аркой, ее окровавленные ноги оставляли красные следы на сырой слизи булыжников, она неслась, охваченная ужасом, через пустые улицы города, который, как Джил теперь видела, был наполовину в руинах, безмолвные мостовые усеяны мусором и свежеобглоданными человеческими костями.
Тени кошмарными фантастическими фигурами таились под каждым навесом крыши или поваленным деревом. Единственным звуком в этом пустом городе в ледяную ночь было влажное частое шлепанье ее босых ног по камню и хриплое тяжелое дыхание, единственным движением – ее неистовый бег и прыгающая тень, а позади – медленное течение ветра и Тьма, льющаяся следом за ней, как дым. Она слепо бежала по черным ущельям, с онемевшими ногами, спотыкаясь неизвестно обо что, зная инстинктивно, где находится Дворец, зная, что там – волшебник Ингольд и что Ингольд спасет ее.
Джил бежала, пока не проснулась, рыдая, тиская подушку в темноте, взмокшая от холодной испарины; тело ее болело, мышцы дрожали. Лишь спокойно льющийся лунный свет вернул ее в привычную обстановку квартиры на Кларк Стрит. Она с трудом заставила себя успокоиться. Ноги ее болели; ступни были холодными, как лед.
Она попыталась думать.
«Вот почему мне снилось, что у меня замерзли ноги, – потому что они действительно замерзли».
Она трясущимися пальцами нащупала выключатель, включила лампу и легла, дрожа, повторяя про себя отчаянную неправдоподобную молитву: «Это был только сон, это был только сон. Пожалуйста, Господи, пусть это будет только сон».
Но даже сквозь шепот Джил чувствовала клейкую сырость, покрывавшую ее онемевшие пальцы на ногах. Непроизвольно потянувшись вниз, чтобы согреть их, она увидела на своих руках свежую кровь: ведь она поранила ноги о битый камень в проеме ворот...
Прошло пять ночей, настало полнолуние.
Свет луны разбудил Джил; всматриваясь в окружавшие ее предметы, она облегченно вздохнула лишь тогда, когда узнала очертания знакомой обстановки и поняла, что находится в своей квартире. Грань между сном и реальностью оставалась все еще зыбкой. Джил тихо лежала некоторое время с открытыми глазами, вслушиваясь, дожидаясь, пока спадет нахлынувший ужас. Белый лунный свет лежал на одеяле, почти осязаемый, как лист бумаги.
Потом она подумала: «Черт возьми, я забыла запереть двери на цепь».
Это была просто формальность, вечерний ритуал; квартира закрывалась автоматически, кроме того, ее окружали вполне порядочные соседи. Она раздумала, вернулась в постель, но уже через минуту вылезла из кровати и, дрожа от холода, закуталась в свое павлинье кимоно, после чего молча двинулась в темную кухню. Рука нашарила в темноте выключатель, вспыхнул свет.
Волшебник Ингольд сидел за кухонным столом.
Залитый ярким желтым светом, он выглядел намного старше, утомленней, его коричнево-белая домотканая мантия казалась выцветшей, потертой, испачканной, и все же это был тот же неистовый благородный старик, которого она знала в своих снах, советник короля, «человек в черном», чье лицо она видела в сиянии его сверкающего меча, готового к встрече с Тьмой.
«Это глупо, – подумала она, – это сумасшествие». Не потому, что увидела его снова – она знала, что это произойдет, – но потому, что это было в ее квартире, в ее мире. Какого дьявола он делает тут, если это не сон? А она снова знала, что это не сон.
Джил осмотрелась. Груда немытой посуды на буфете, стол, заваленный апельсиновыми корками и карточками, чашками с остатками кофе и клочками блокнота, кухня как кухня. Две ее старые рубашки были переброшены через спинку стула, на котором теперь сидел Ингольд. Электрические часы над его головой показывали начало четвертого. Да, все это было слишком убогим и унылым, чтобы не быть настоящим – она действительно не спала, а находилась в своей кухне.
– Что вы делаете здесь? – спросила она.
Колдун удивленно поднял мохнатые брови.
– Я пришел поговорить с тобой, – ответил он. Джил знала этот голос.
– Я имею в виду, как вы попали сюда?
– Я могу, конечно, объяснить тебе технические детали, – сказал он, и улыбка на секунду осветила его лицо, неожиданно сделав его помолодевшим. – Но имеет ли это значение? Я пересек Пустоту, чтобы найти тебя, потому что мне нужна твоя помощь.
– ???
Лицо ее выражало недоумение: чем она может помочь ему, но тут же прочла в глазах Ингольда удовлетворение реакцией на его слова.
– Иначе я бы не искал тебя, – сказал он ей мягко.
– Уф, – глубоко вздохнула Джил. – Но я не понимаю!
Она уселась напротив него, для чего пришлось убрать со стула учебники и календарный раздел «Таймс», потом замешкалась в запоздалой вспышке гостеприимства:
– Может, выпьете пива?
– Не откажусь, – он улыбнулся и, на ходу изучив инструкцию по открыванию банок, вскрыл пиво. Надо сказать, что для первого раза у него получилось совсем неплохо.
– Как вы можете меня видеть? – спросила она, скользнув на свой стул, пока он стирал пену с пальцев. – Даже во сне, даже когда никто другой не мог – король Элдор, к примеру, или воины в воротах – вы могли. Почему?
– Потому, что я постиг природу Пустоты, – серьезно ответил колдун. Он сложил руки на столе, сильные, иссеченные шрамами пальцы ощупывали гладкую поверхность банки, словно запоминая ее форму и материал. – Видишь ли, Джил, существует бесконечное множество параллельных миров, пойманных в сети субстанции Пустоты. В моем мире в мое время я – единственный, кто понимает природу Пустоты, один из немногих, кто вообще подозревает о ее существовании.
– А как вы узнали о ней, не говоря уже о том, как пересекли ее, если никто в мире не знает этого? – озадаченно спросила Джил.
Колдун опять улыбнулся.
– Чтобы поведать эту историю, Джил, потребуется вся ночь, и мы так и не перейдем к делу. Достаточно сказать, что за последние пять столетий лишь мне одному удалось преодолеть занавес, отделяющий миры друг от друга, и таким образом я мог распознать отпечаток твоих мыслей, твоей личности, который был протянут через Пустоту вибрацией вселенского ужаса. Я верю, что в твоем мире осталась пара чудаков, которые по любой причине – будь то физическая или психическая, или чисто сознательная – чувствуют через Пустоту приход Тьмы. Я смог установить связь лишь с тобой. То есть видеть тебя, говорить с тобой и потом материализовать тебя не только в мыслях, но и во плоти, что позволило мне многое понять.
Снаружи по Кларк Стрит прогромыхал грузовик. Где-то в доме тихо зажурчала вода. Джил некоторое время смотрела вниз на стол, читая сделанные ею загадочные записи о стоимости содержания мостов четырнадцатого века, потом опять подняла глаза на колдуна, спокойно потягивающего пиво напротив нее, и заметила его посох, прислоненный к стене.
Она спросила:
– Что происходит с Пустотой?
– Когда я говорил с тобой в Гее, – продолжал Ингольд, – я понял, что наши миры должны находиться в очень тесной связи в это время – такой тесной, что из-за психического кризиса спящий может буквально преодолеть грань между ними и смотреть из одного мира в другой. Это редкое и временное сочетание – шанс один из миллиона для двух миров почти соприкасаться друг с другом, и в нашем тяжелом положении я могу рассчитывать только на него.
– Но почему это произошло сейчас, во время кризиса? – спросила Джил. Резкий электрический разряд проскочил в вышивке ее цветных рукавов, когда она наклонилась вперед через стол. – И почему это произошло со мной?
Ингольд уловил в ее голосе горечь и страх оттого, что выбор пал на нее, и старался ответить как можно ласковее.
– Все имеет свой смысл. Не бывает случайных событий. Но мы не можем знать все причины.
Она едва скрыла улыбку.
– Это ответ настоящего колдуна.
– В том смысле, что маги говорят двусмысленно? – его улыбка была ироничной. – Это одна из двух наших профессиональных опасностей.
– А какова вторая?
Он рассмеялся.
– Патологическая склонность лезть не в свое дело.
Она засмеялась вместе с ним. Потом, успокоившись, спросила:
– Но если вы колдун, как вы можете нуждаться в моей помощи? Что я могу сделать такого, что неподвластно вам? Как мне помочь вам победить Тьму? Кто это или что это – Тьма?
Какое-то время он молча разглядывал ее, размышляя, потом сказал:
– Ты знаешь.
Джил закрыла глаза и мысленно оказалась перед монолитными бронзовыми дверями, едва сдерживающими натиск зловещего сонма теней. Очнувшись, она сказала:
– Я не знаю, что они из себя представляют.
– Никто не знает, – сказал он, – разве что Лохиро, Глава Кво. Это вопрос, на который я никогда не смогу найти ответа. Что я могу сказать о Тьме, Джил? Что можно сказать о том, чего ты еще не знаешь? Что это – ночные хищники? Что они поглощают плоть от костей, кровь из плоти или душу из живого тела, оставляя ее слепо блуждать и обрекая на смерть? Что они скользят по воздуху в темноте, а огонь, свет или яркая луна отпугивают их? Разве тебе это о чем-то говорит?
Она покачала головой, загипнотизированная глубоким хрипловатым тембром его голоса, завороженная его притягивающим взглядом и памятью о еще более кошмарных видениях.
– Но вы знаете, – прошептала она.
– Клянусь Богом, нет, – вздохнул он и отвернулся.
Когда же он снова повернул голову, его лицо уже приняло прежнее выражение, не выдающее ни страха, ни сомнения.
– Мне... мне снилось, – запиналась Джил, обнаружив неожиданно, что гораздо труднее говорить о том прежнем сне Ингольду, человеку, который понимает, в чем дело, нежели непосвященному.
– Раньше, чем я увидела их, раньше, чем узнала об их существовании. Мне снился... подвал, подземелье с арочными перекрытиями, расходящимися во всех направлениях. Пол был черным и гладким, как стекло, и в центре этого черного пола была плита из гранита, новая и шершавая, потому что никто никогда не ходил по ней. Вы говорили, они приходят из... из-под земли.
– Странно, – сказал колдун, посмотрев на нее с любопытством. – Ты, кажется, чувствовала их приход заранее. Это может что-то означать, хотя в настоящий момент я не уверен... Да, это была Тьма, или, точнее, закрытый выход одного из их гнезд. Под этой гранитной плитой – а я знаю, о чем ты говоришь, – находится лестница, ведущая вниз, в немыслимые глубины земли. Все это началось, я уверен, с лестниц. Эти лестницы были всегда. Можно найти представления о них в самых древних доисторических петроглифах: огромные мостовые из черного камня и в центре их – лестницы, нисходящие в чрево Земли. Никто никогда не спускался по ним, и никто не вернулся обратно; неизвестно, кто их построил. Некоторые говорили, что это были древние титаны или боги Земли; старые хроники сообщают, что эти места внушали страх, были полны магических сил. Хотя одно время их считали счастливыми, даже излюбленными богами – приверженцы старой религии строили над ними храмы, ставшие центрами первых городов человечества. Все это было тысячелетия назад. Деревни вырастали в большие поселения, позже – в огромные города. Города объединялись, государства расширялись вдоль плодородных долин Бурой реки, по берегам Круглого моря и Западного океана, в джунглях и пустынях Алкетча. Цивилизация цвела и приносила свои плоды: магия, искусство, деньги, наука, военное дело. Мы слишком мало об этом знаем. Остались лишь жалкие обрывки хроник – главным образом в библиотеке Кво, – свидетельствующие о существовании древней великой цивилизации, чей высокий уровень понимания красоты и философии не помог сберечь себя. А ведь это было общество, породившее первую магию, Церковь и великие кодексы гражданского права. Я, в сущности, уверен, что тогда существовала какая-то традиция, касающаяся Дарков, хотя бы потому, что обозначающее их слово часто встречается в языке. Дарки были лишь смутным преданием, проскальзывавшим в древнейших легендах, туманная память о скрытом страхе. И если и была такая традиция, она не связывала их с пристанищем. Так и оставались они, скрытые в безднах времени, древней тайной, погребенной в сердце цивилизации. У нас нет достоверных источников, свидетельствующих о разрушении древнего мира. Мы знаем, что это случилось в считанные недели. То, что нанесло удар, удар по всему миру, мы тоже знаем – повсеместная осада ужаса. Но ужас и растерянность были такими ошеломляющими, что фактически не уцелело ни одно историческое свидетельство, и поскольку мы боролись против Тьмы с помощью огня, то потеряли в пожаре ту немногую информацию, которая была накоплена к тому времени. Мы знаем, что они приходили, но не знаем – зачем. Неспособное сражаться человечество отступило в укрепленные убежища, за массивными стенами оно влачило убогое существование: днем выбиралось наружу возделывать поля, а с заходом солнца пряталось обратно. Триста лет полный хаос и ужас господствовали на земле, ведь никто не знал, откуда и когда появится Тьма. Цивилизация вымирала. А потом случилось так, – Ингольд простер руки, как фокусник, – и Тьма исчезла и долгие годы не приходила. Со временем новые деревни появились на руинах древних городов, чьи названия были уже забыты. Много воды утекло с тех пор. Старая традиция увядала, изменился язык. Старые песни и предания канули в Лету. Три тысячи лет – это большой срок, Джил. Вот, ты, историк, можешь сказать мне, хотя бы в общих чертах, что было три тысячи лет назад?
– Уф, – Джил попыталась воспроизвести в памяти основные события, изложенные в учебнике «Древние цивилизации». Марафон? Каменный век? Гиксосское завоевание Египта? Как специалист по средним векам она имела самое смутное представление о происходившем ранее эпохи Константина. Что же может знать об этом, к примеру, Джо Докс, который и в колледже-то не учился, не говоря уже об увлечении историей. Даже такое событие, как Черная Смерть, время от времени поражавшее западную цивилизацию, было лишь пустым звуком для восьмидесяти процентов населения, а это произошло всего шестьсот лет назад.
Ингольд кивнул. Джил же в свою очередь удивилась, откуда он узнал, что она занимается историей? Старик между тем продолжал:
– Многие годы я был единственным, кто хоть что-то знал о Тьме. Из древних легенд я понял, что Дарки ушли не навсегда. Потом я установил, что их число практически несметно. Кроме того, я знал о вещах, заставивших меня поверить, что они вернутся. Отец Элдора изгнал меня за то, что я постоянно говорил об этом, но что может измениться с моим изгнанием? Просто он не верил мне, в отличие от Элдора. Элдор... Если бы не он, мы бы все погибли в первую же ночь их появления.
– А сейчас? – мягко спросила Джил.
– Сейчас? – Лицо Ингольда, изборожденное морщинами, потемнело и выглядело еще более уставшим. – Мы держались во Дворце в Гее. Основная часть армии под командованием канцлера Королевства Алвира, брата королевы, находится в Пенамбре, где положение самое тяжелое. Войска должны вернуться в город на днях, но, если не случится чудо, они прибудут слишком поздно, чтобы предотвратить катастрофу. Я тщетно пытался связаться с Советом Магов в городе Кво, но, боюсь, они тоже осаждены. Хотелось бы надеяться, что мы сможем продержаться достаточно долго и дождемся подмоги от Лохиро. Но я не хочу обольщаться раньше времени и рисковать жизнями моих друзей. Я нужен защитникам Дворца, Джил. Хотя я не могу сделать многого, но не покину их, пока не станет очевидно, что мои усилия их не спасут. А теперь выслушай меня...
Джил вся обратилась в слух.
– Понимаешь, – проговорил Ингольд тихим голосом, – покидая их так поздно, я сокращаю свои шансы спастись. Только в самом крайнем случае моим единственным выходом будет побег через Пустоту в другой мир, в этот мир. Я могу пересечь ее в любом направлении относительно безболезненно. Обычно такое перемещение означает значительную физическую травму для взрослого. Для шестимесячного ребенка, даже под моей защитой, это может быть опасным, а два таких путешествия за короткий отрезок времени могут нанести ребенку просто непоправимый вред. Поэтому я должен буду провести день в этом мире с ребенком, прежде чем вернусь в какое-нибудь более безопасное место моего собственного мира.
Светало.
Джил улыбнулась:
– Вам нужна нора, в которую можно забиться?
– Именно так. Мне нужно изолированное место и минимум удобств – место, чтобы провести время и остаться незамеченным. Помоги?
– Приходите сюда, – предложила Джил.
Ингольд покачал головой.
– Нет, – отказался он решительно.
– Почему нет?
Колдун поколебался, прежде чем ответить.
– Это слишком опасно, – сказал он наконец, подошел к окну, отодвинул штору и выглянул во двор. Зеленоватые отсветы уличных фонарей в воде плавательного бассейна отразились тусклыми бликами на иссеченном глубокими шрамами лице. – Слишком многое может произойти. Я не могу довериться судьбе, Джил. Мои возможности резко ограничены в твоем мире. Если что-нибудь будет не так, я все равно не сумею объяснить свое присутствие местным властям.
Джил представила на минуту встречу Ингольда, так похожего на какого-то бородатого беглеца из Общества по Сохранению Подземелий и Драконов, в его потертой мантии, со смертоносным мечом в руках, с местной полицией и дорожным патрулем. И если от дорожного патруля можно было бы, в принципе, отделаться, то все равно нельзя рисковать, ставя так много на карту.
– Есть одно место, мимо которого мы обычно проезжаем во время верховых прогулок, – сказала она, немного подумав.
– Да? – Он отвернулся от окна, позволив шторе вернуться на место.
– Одна девушка, с которой я ходила в школу, живет около Барстоу – это в пустыне, далеко на восток отсюда. Два года назад я провела там пару недель. У нее были лошади, и мы катались по холмам. Помню, там было такое строение, вроде маленького домика, среди заброшенной апельсиновой рощи. Мы спрятались там однажды во время грозы. Он небольшой, но там есть водопровод и керосинка. Кроме того, там практически не бывает людей.
Ингольд кивнул.
– Да, – пробормотал он, думая о чем-то своем. – Да, это, пожалуй, подойдет.
– Я могу принести вам туда продукты и одеяла, – продолжала она, – только скажите мне, когда вы там будете.
– Я еще не знаю этого, – тихо отозвался колдун. – Но ты все узнаешь в свое время.
– Хорошо. – Джил решила не быть назойливой и не задавать лишних вопросов. Она верила своему неожиданному гостю, больше того – ей казалось, что они знакомы уже целую вечность.
Ингольд подошел к столу и протянул ей руку.
– Спасибо, – сказал он. – Ты чужая нашему миру и ничем нам не обязана, это благородно с твоей стороны – помочь нам.
– Эй, – мягко запротестовала Джил. – Я не чужая. Я была в вашем мире, и я видела Тьму. Я даже почти встречалась с королем Элдором, собственно говоря, – она запнулась, огорченная своей бестактностью, потому что вспомнила, что король и колдун были друзьями, и что Элдор почти наверняка должен был погибнуть.
Но мудрый Ингольд пропустил это мимо ушей.
– Я знаю, Элдору было бы приятно познакомиться с тобой, – сказал он. – Мы с ним выражаем тебе благодарность за...
Какой-то звук в ночи заставил его внезапно насторожиться, и он замолчал, прислушиваясь.
– Что это? – прошептала Джил.
Ингольд повернулся к ней.
– Я должен идти, – сказал он, извиняясь. – Я приглашен на чай к королеве Нуменор.
Но Джил поняла, что что-то случилось по ту сторону Пустоты: ведь Дворец в Гее готовился к бою. Ингольд встал, черный плащ мягкими складками скользнул вдоль меча у бедра. Джил подумала об опасности и о Тьме, ждавшей ее гостя на другой стороне Пустоты. Она схватила его за рукав:
– Прошу вас, будьте осторожны.
Слабая улыбка осветила лицо Ингольда.
– Спасибо, милая. Я всегда осторожен.
Потом он, сделав несколько шагов к центру кухни, отточенным движением рук создал вокруг себя подобие занавеса, прозрачного, неплотного, сотканного из упругого воздуха, после чего вынул свой меч и шагнул в туман. Сверкнул огонь. Все исчезло, остался лишь слабый запах гари.
2
Это был проклятый топливный насос!
Руди Солис сразу понял, почему закашлял двигатель старого «Шевроле», машинально скользнул взглядом по зеркалу заднего вида и стал разглядывать темный хайвэй* [1] впереди, хотя знал, что на пятьдесят миль вокруг не было ни души. Похоже, эту воскресную ночь ему придется провести между Барстоу и Сан-Бернардино на этом дурацком пустыре под завывание ветра.
Надежда попасть на вечеринку таяла с каждой минутой.
Руди покосился через плечо на десять ящиков пива среди кусков мыла и старых газет, сваленных на продавленном заднем сиденье, и вздохнул. Мотор фыркнул. Руди проклинал хозяина машины, непревзойденную звезду рок-н-ролла, на вечеринке у которого он пил и загорал до бесчувствия все выходные, да и приятелей, уломавших его съездить за пивом. И куда? Аж за тридцать миль в сторону Барстоу!
«Пусть знают. Когда им в следующий раз захочется попить пивка, они найдут приличную машину».
Большинство гостей приехало на вечеринку Тэйрота на мотоциклах, собственно, как и сам Руди, а Тэйрот, который вступил в жизнь под именем Джеймс Керроу и которого все еще звали Джимом, когда он был не в своем сияющем сценическом костюме, не торопился давать свой «Эльдорадо» кому бы там ни было, независимо от того, сколько оставалось ящиков пива.
НУ ЧТО ЗА ЧЕРТ! Руди откинул назад длинные волосы и бросил еще один взгляд в беспросветную тьму безжизненной пустыни. Все приятели, оставшиеся в роскошном убежище в каньонах, едва держались на ногах, и трудно было сказать, какую роль могли бы сыграть десять ящиков пива. Если произойдет худшее – а так, похоже, и будет, судя по тарахтенью мотора, – он всегда сможет найти среди этих холмов какое-нибудь местечко, куда можно будет забиться до утра, а потом попытаться на попутке добраться до ближайшего телефона. Примерно в десяти милях отсюда есть служебная дорога, которая приведет его к полуразрушенной хижине, затерянной в старой апельсиновой роще. Будучи в сильном подпитии, он отказался от мысли чинить мотор сегодня ночью и спать поблизости от дороги. Руди хлебнул вина из полупустой бутылки и двинулся дальше.
Руди, который знал машины и мотоциклы как свои пять пальцев, стоило огромных трудов провести неисправный «Шевроле» милю или две от последней освещенной доски объявлений к колее служебной дороги. Запаздывание и рывки большого восьмицилиндрового двигателя, когда он маневрировал через рытвины, оползни и пересохшие русла старых ручьев, навели его на мысль, что дело тут вовсе не в засорившемся топливопроводе. Руди вылез на капот и осмотрелся. Бледный свет фар выхватывал знакомые предметы: дуб, как разбитый параличом старик, гневно проклинающий парочки, приходящие в парк, скала, похожая на спящего буйвола, чей силуэт вырисовывался на звездном небе. Руди любил охоту и знал эти безмолвные южнокалифорнийские пустынные холмы не хуже, чем устройство восьмицилиндрового двигателя. Он был здесь как дома.
Когда вечеринки, скандалы, забавы с друзьями в автомагазине или уик-энды в пустыне надоедали, он находил удовольствие в уединении.
Друзья принимали его таким, каков он есть, и хотя Руди не входил ни в одну из мотоциклетных банд, он был нужен им как мастер рисунка в автомагазине Дикого Дэвида в Фонтане, который называли «кругом Тэйрота». Местная репутация Тэйрота включала апокрифическую историю о том, что он раньше был членом Ангелов Преисподней. Вспомнив это, Руди усмехнулся: не мог представить себе банду, принявшую бы в свои ряды такого прирожденного труса, как Джим Керроу.
Внезапно передние колеса машины увязли в канаве, противно заскрежетал бензобак. Руди дважды пытался завести мотор, но в ответ получил лишь усталое жужжание. Он открыл дверь и осторожно вылез наружу, скользя ботинками по круглым камням пересохшего русла. Два дня веселой жизни давали о себе знать. О том, чтобы толкать машину, не могло быть и речи. Часы показывали полвторого ночи.
Руди в отчаянии посмотрел наверх.
В лунном свете вырисовывались холмы, небольшая долина, апельсиновая рощица. Хижина должна быть где-то здесь, в густой тени холма, ярдах в ста, не дальше.
«Добрался, – подумал он, – слава Богу, хоть в этом повезло».
Ночь была на удивление тиха и безмолвна. Не было и намека на звук. Лишь потрескивал остывающий мотор, да вздыхала трава. Наконец глаза Руди, привыкшие к слабому лунному свету, различили очертания крыши в окружении высоких деревьев. Звук его шагов растревожил тишину. Покачиваясь и прижимая к груди пиво и бутылку муската, Руди направлялся к хижине.
Голова раскалывалась. «Они, наверное, думают, я взял деньги на пиво, чтобы рвануть в Мехико».
Хижина одиноко стояла на фоне темных холмов, высокая трава вокруг облупившихся стен скрывала останки допотопной фермы, запущенная черепица крыши провисла под тяжестью скопившихся листьев. Руди поднялся по шатким ступеням домика и опустил свою драгоценную хрупкую ношу на пол веранды. Не обращая внимания на дрожь во всем теле, он снял засаленный пиджак, намотал его на руку и выбил ударом кулака оконное стекло рядом с дверью.
– Добро пожаловать, – сказал он сам себе.
К его изумлению свет все-таки зажегся.
«Все вполне цивильно, – отметил он про себя, окидывая взглядом грязную кухню, где была и раковина, и холодная вода. Горячей, конечно, не оказалось. – И то хорошо». В буфете под раковиной он нашел три банки с бобами и свининой с проштампованной на них ценой по меньшей мере четырехлетней давности, а также керосиновую плиту и полканистры керосина.
В доме нашлась душевая и спальня с продавленной койкой, матрац которой, должно быть, выбросили из какой-нибудь тюрьмы за ветхостью и негодностью.
Прислонившись к косяку двери и потягивая мускат, Руди лишний раз убедился в том, что прелесть одиночества превосходит запои всех тусовок Калифорнии.
Допив мускат и прикончив пиво, он лег спать.
Руди проснулся, недоумевая, чем же так досадил тому человечку с отбойным молотком, который всю ночь жил у него под черепом. Он повернулся на другой бок, но и это не принесло облегчения.
Комната была едва освещена. Некоторое время Руди лежал, разглядывая тени от высохших, затянутых паутиной стропил; воспоминания вчерашнего дня и ночи то и дело прокручивались в его болезненном сознании: вечеринка Тэйрота, подлый «Шевроле», застрявший по самые уши в песке, тишина... То, что сегодня понедельник и ему надо быть на работе в автомагазине, рисовать пылающие закаты на заказных фургонах, осталось на подсознательном уровне.
– Это могут быть просто топливопроводы, – сказал он себе, его сознание с трудом пробивалось сквозь жуткую головную боль вкупе с другими симптомами неумеренного потребления муската. Если дело только в этом, достаточно нескольких часов. Если же причина в насосе – ему придется туго.
Руди вышел из дома и спустился по ступенькам, щурясь в мертвенно-бледном свете восхода. Вскоре он уже проклинал хозяина машины: ничего похожего на инструменты не было ни среди разнообразного мусора в багажнике, ни на заднем сиденье... И все же ему повезло: в роще за домиком, в зарослях сорняков, в полусгоревшем сарае, Руди откопал ржавую отвертку с отломанной ручкой, пару ножей с искривленными лезвиями и разводной гаечный ключ, но настолько проржавевший, что вряд ли годился для работы.
Солнце уже взошло и осветило холмы, когда он возвращался обратно. Вытирая руки о джинсы, Руди оглянулся. У него помутилось в глазах от обилия свежих утренних красок, так густо разлитых в молочной дымке тумана.
Он никак не мог понять, в чем дело. Руди прикрыл ладонью глаза от ослепительного серебряного сияния, висевшего в воздухе наподобие извивающейся щели огня, мерцающей почти болезненной яркостью, которая пронзила пространство, как трещина или сияющая линия, расширявшаяся едва ли не в дюжине ярдов перед ним. Руди ясно видел, как пространство и реальность вдруг расщепляются надвое, что три измерения этого мира, словно нарисованные на занавеси, – воздух, земля, дом и холмы – скручиваются в стороны, открывая сначала пронзительный свет, слепящую тьму и затем калейдоскоп цветных пятен. Потом в этой трещине возникла темная фигура в коричневой мантии с капюшоном, с сияющим мечом в одной руке и черным бархатным узлом – в другой. Лезвие меча дымилось, будто отражая иссушающий свет.
Ослепленный светом, Руди отвернулся, растерянный, удивленный и потрясенный. Когда он вновь повернулся, зрение восстановилось, и Руди увидел рядом с собой старика в коричневой мантии. В одной руке он держал меч, а в другой – плачущего ребенка.
Руди щурился и тер кулаками глаза.
– Что за дрянь я пил прошлой ночью? – спросил он вслух. – И кто вы, черт возьми?
Старик спокойным уверенным движением вложил меч в ножны, и Руди поймал себя на мысли, что, кто бы это ни был, он, должно быть, может быстро выхватить снова эту штуку и тогда...
– Меня зовут Ингольд Инглорион. А это – Алтир Эндлорион, последний принц из рода Дейра.
– Гм?
Старик откинул капюшон, и Руди увидел исполненное благородства и спокойствия лицо. Голубые глаза, ясные и добрые, делали его похожим на святого, юродивого или безумца. Руди никогда раньше не видел такого лица.
– Как вы попали сюда? – Руди продолжал воспринимать старика как плод своего воображения.
– Я пришел через Пустоту, которая отделяет ваш мир от моего, – серьезно ответил Ингольд.
«Да он сумасшедший».
Озадаченный, Руди медленно обошел вокруг него, сохраняя дистанцию. Пришелец был вооружен, и что-то в его манере держать меч подсказывало Руди, что он знает, как им пользоваться. Он выглядел, как безобидный старикашка, если бы не костюм в духе Франциска Ассизского, но годы общения с дорожной братией научили Руди инстинктивной осторожности с каждым, кто вооружен, как бы безобидно он ни выглядел. Кроме того, любой, расхаживающий в таком одеянии, явно ненормален.
Старик насмешливо смотрел на Руди, рассеянно лаская ребенка мускулистой рукой. Младенец приглушенно хныкал, а потом и вовсе замолчал. Руди уловил запах дыма от темной мантии старика и пеленок ребенка. Он предположил, что они могли бы появиться, к примеру, из тени за углом дома, когда его ослепило отражение солнечного света, отчего возникло ощущение, будто они шагнули из пылающей ауры, но это объяснение все же не отвечало на вопрос, откуда они взялись или как у старика оказался младенец.
После долгого молчания Руди неожиданно для себя спросил:
– Вы настоящий?
Старик улыбнулся, вздрогнула паутина морщин вокруг его белой бороды.
– А ты?
– Я имею в виду, вы не колдун или что-нибудь в этом роде?
– Не в этом мире. – Ингольд внимательно осмотрел стоящего перед ним молодого человека, потом опять улыбнулся. – Это долгая история, – объяснил он и направился к дому, словно жил там. Руди пошел следом. – Можно остаться здесь, пока не прибудет мой связной в этом мире? Это не займет много времени, – между тем продолжал старик.
«Что за чертовщина?»
– Да, конечно, – вздохнул Руди, – я сам-то здесь только потому, что сломалась машина. Я должен проверить насос и посмотреть, смогу ли запустить его снова. – Увидев недоумение Ингольда, он вспомнил, что этот бородач вроде бы из другого мира и может не знать, что такое двигатель внутреннего сгорания. – Вы знаете, что такое машина?
– Я знаком с концепцией. Но в нашем мире их, разумеется, нет.
– Понятно.
Ингольд уверенно поднялся по ступенькам в дом. Он прошел прямо через зал в спальню и положил ребенка на грязный матрац на койке. Младенец тут же, как по команде, начал освобождаться от пеленок с явным намерением упасть на пол.
– И все же, кто вы? – настаивал Руди, прислонившись к косяку.
– Я сказал тебе – меня зовут Ингольд. И хватит об этом... – Он наклонился и едва успел подхватить падающего с матраца принца Тира. Потом взглянул через плечо: – Ты не сказал мне своего имени, – добавил он.
– Ну, Руди Солис. А где вы взяли ребенка?
– Я спасаю его от врагов, – буднично сказал Ингольд.
«Прекрасно, – думал Руди, – сначала топливный насос, а теперь еще и это».
Руди посмотрел на ребенка и решил, что ему на вид примерно полгода и что он премиленький, с розовым пухлым личиком, пушистыми черными волосами и небесно-голубыми глазами. Ингольд посадил его на середину кровати, откуда малыш незамедлительно направился к тому же краю. Старик снял свою темную, пропахшую дымом мантию и расстелил ее, как ковер, на полу. Под ней он носил белую рубаху, сильно потертую и в пятнах, кожаный ремень и перевязь, поддерживавшую меч и короткий кинжал в побитых ножнах. Все выглядело вполне реальным, как банка пива на столе. Но Руди все же было малость не по себе.
Ингольд снова взял ребенка и посадил его на мантию на полу.
– Вот, – сказал он, – теперь ты останешься там, где тебя посадили, и постараешься заснуть.
Принц Алтир Эндлорион издал в ответ членораздельную, но непонятную фразу.
– Хорошо, – сказал Ингольд и повернулся к двери.