В тексте использованы термины из произведений Ф. Херберта, И. Ефремова, А. и Б. Стругацких, С. Лема.
Предисловие Владимира Синельникова-младшего

Я не знаю, зачем написал эту книгу. Кому сейчас какое дело до того, что бог знает когда, в неведомой глухомани давно позабытый император в безумной войне погубил себя, свое государство и свой народ? Какое кому дело до странностей эпохи, которая сама по себе давно позабыта? Императора звали Муад’Диб, планета называлась Дюна – царство спайса, и теперь мне кажется, что на ее бесплодной почве не могло вырасти ничего, кроме лживых сказок и легенд. В наши дни, по необъяснимому капризу моды, эти шитые откровенно белыми нитками хроники, густо пересыпанные враньем, а то и вовсе сочиненные на скорую руку для чьей-то надобности, вдруг стали невероятно популярны и даровали своим перекроенным и перекрашенным героям второе рождение.

Но что в реальности стоит за этими историями? Официальные учебники более чем скупо расскажут вам в разных вариантах примерно следующее: в результате Четвертой НТР спайсовая экономика и спайсовые средства коммуникации уступили место более прогрессивным компьютерным технологиям. Вот так – вдруг взяли да уступили. Можно еще узнать, что в итоге преобразований прекратил существование имперский строй правления. И все.

Вторая, несравнимо более объемная группа источников – это книги и фильмы о романтическом императоре Дюны, юном Поле Муад’Дибе-Атридесе, творившем чудеса героизма, а также чудеса просто так, в борьбе со злодеями Харконненами и во славу пустынного народа фрименов. Эти сказочные приключения, изобретенные целым коллективом авторов и многократно отредактированные ответственными официальными лицами, ныне выдаются за подлинную историю событий, и в таком виде имеют несомненный успех у громадного большинства публики. Прием далеко не новый – вспомним, как кадры штурма Зимнего дворца из эйзенштейновского «Октября» власти долгое время выдавали за документальную хронику. Но даже вполне здравомыслящие люди, видящие, какие гнилые балки подпирают весь этот исторический балаган, склонны говорить: «Зачем это трогать? Это уже культурная традиция, это эпос. Оставьте!»

И в самом деле, кому нужна истина? Она неудобна, она многим мешает жить. Путь к ней труден, полон хлопот, а зачастую и откровенных опасностей, и даже будучи найдена, она склонна обманывать ожидания своих паладинов, поскольку бывает непонятна, парадоксальна и вовсе не стремится соответствовать людским представлениям о ней. Так стоит ли игра свеч? Для чего черствой, грубой прозой документа разрушать красивую легенду? Не знаю, но могу сказать одно: тяга к истине неистребима, так же как неодолимо простое желание рассказать хоть кому-нибудь, как все было на самом деле.

Вранье о Дюне было выгодно всем и всегда. Все эти враждующие кланы, вереницей сменявшие друг друга на Арракисе, – Харконнены, Атридесы, снова Харконнены, Валуа, а за ними император, ландсраат, и так далее – активно подыгрывали друг другу по части сочинительства всевозможных басен о родине спайса, передавая по цепочке эстафетную палочку лжи. Харконнены придумывали фантастическую повесть об ужасных диких фрименах, чтобы удобнее было скрывать от императора свои махинации с меланжем. Муад’Дибу до зарезу был нужен спешно состряпанный трагический детектив о вероломстве Харконненов, чтобы скрыть правду о смерти собственного отца. Наемные писаки ландсраата сочинили сказку о героической арракинской революции и лихом Муад’Дибе, поскольку лидерам парламента было бы крайне неудобно рассказывать, как на самом деле и на чьи деньги эта самая революция была произведена. И уж совсем неприятным для всех без исключения участников было бы оглашение истинной подоплеки страшнейшей братоубийственной бойни на Арракисе и подробностей устранения ставшего ненужным императора.

Эта цепочка обмана, умалчиваний и фальсификаций и образует то, что именуется «официальной версией», – основу сказаний и сериалов. К сожалению, рискуя надоесть, мне придется выписывать эти два слова вновь и вновь, поскольку для большинства людей – читателей и зрителей – никакого другого источника знаний об истории Дюны нет и никогда не было. Если отбросить откровенное вранье и домыслы, то мы увидим, что имперские историки (а за ними – писатели и сценаристы всех мастей) использовали всего два далеко не новых, но действенных приема.

Первый – умалчивание. Рассказывать правду можно – но не всю. Наши повествователи, например, долго и в подробностях описывают, какие интриги плели в Арракине карлик Биджаз и лицевой танцор Скайтейл, но при этом почему-то упорно забывают упомянуть, что город в это время был зажат в тисках войны, продолжающейся седьмой год, а спайсовая цивилизация доживала последние дни.

Второй кит фальсификации – это нарушение хронологии. Для эффектности романтических завязок и развязок так удобно, чтобы кто-то стал старше, кто-то моложе, а кто-то просто встал из гроба и оказался в том месте, где на самом деле отродясь не бывал. Скажем, в книгах и сериалах рядом с гибнущим императором скачет и страдает его преданная сестра – юная и гибкая шестнадцатилетняя Алия, загадочная колдунья-девственница. Между тем Алие в ту пору было под тридцать, она весила более девяноста килограммов и была матерью двоих детей. Своего венценосного брата она ненавидела лютой ненавистью и сражалась с ним всеми доступными средствами.

Самое удивительное здесь то, что недостатка в подлинных документах, рассказывающих правду о тех далеких событиях, нет. Напротив, они дошли до нас, как пишет классик, «в смущающем изобилии». До сегодняшнего дня на Дюне, в бывшем дворце Фенрингов, в полной сохранности находится императорский архив, в котором, например, последние десять лет жизни Пола Муад’Диба местами описаны буквально по часам. На Каладане, в библиотеке Сената, без всяких затруднений можно прочитать всю, до последнего листка, переписку леди Джессики и Алии. Даже по знаменитому антиимператорскому заговору, замысленному и подготовленному в величайшей тайне, хранимой под страхом смерти, в открытых анналах ландсраата я нашел около ста документов, и среди них – протоколы секретных заседаний с автографами Харконнена и Валуа, и таким примерам несть числа.

Поэтому главной сложностью для любого, взявшегося говорить о Дюне на основании фактов, а не измышлений беллетристов, становится непреодолимый объем документальных материалов. Нельзя объять необъятное, невозможно в одной, или даже нескольких книгах рассказать о перипетиях в жизни огромной Империи за сорок лет. Поэтому сразу – допускаю, что это было спорным или слишком смелым шагом, – кроме необходимых упоминаний, я исключил из своего повествования все непосредственно, даже можно сказать топографически не касающееся Дюны. Таким образом, я смог сосредоточить внимание на очень небольшом сегменте арракинской саги, поскольку девять десятых решений о судьбах спайса, императора и народов Дюны принимались в коридорах власти очень и очень далеко от пустынь Арракиса.

Но даже и без описания парламентских интриг и козней транснациональных компаний, одной Дюны, с ее этнической пестротой и широчайшим спектром экологических, религиозных и прочих проблем, с избытком хватило бы на дюжину многотомных диссертаций. По этой причине, желая хотя бы до какой-то степени сохранить читаемость книги, я до (а местами и сверх) возможных пределов ограничил количество описываемых персонажей, сократил список географических названий, языковых идиом, технических деталей и так далее, в надежде как можно яснее донести логику сюжета.

К сожалению, хотя документы по Арракису девяностых – двухсотых годов исчисляются тысячами, этот летописный ряд страдает вечной болезнью всех летописей, характеризуемой выражением «где густо, где пусто». Даже в отведенных мной узких рамках было бы самонадеянной похвальбой утверждать, что об арракинских событиях нам известно абсолютно все. Нет, не все. Многие фрагменты заговоров, секретных сделок, скрытой от мира подготовки негласных операций хранят тайну до сих пор, да и война тоже унесла немало ключей от своих загадок. В особенности это относится к периоду после двести первого года, когда тема Дюны стала нежелательной для прессы, а значительная доля политической и дипломатической информации сначала оказалась на закрытых полках архивов, а оттуда отправилась прямиком в огонь начальственных каминов. Приходится признать, что история финальной части царствования Муад’Диба несет в себе достаточно эпизодов или откровенно темных, или освещенных неясно и односторонне.

Но несмотря на все неясности, противоречия, разнобой в датах, сам по себе ход спайсовой драмы на Дюне, освобожденный из-под завалов исторических и литературных вымыслов, предельно ясен и очевиден; человеческая алчность, глупость, религиозная вражда, любовь и ненависть выступают здесь в своих традиционных ролях, испытанных тысячелетиями, и в итоге последовательно, с неумолимой логикой приводят героев к неизбежной развязке.

Не сомневаюсь, найдутся люди, которые скажут: к чему ворошить заново старую историю? Мы все это читали, мы знаем!

Ничего вы не знаете.

Глава первая

Даже в самом незамысловатом рассказе порой очень трудно найти финальную точку; последствия человеческих деяний подобны кругам на воде – попробуй-ка определи, какая из этих волн действительно последняя. Но в сто, в тысячу раз сложнее отыскать истинное начало событий – можно бесконечно блуждать по причинным цепям, отступая все дальше по оси времени, и все-таки не добраться до того рубежа, где «ничего еще не началось». История Дюны не начинается со спайса, с него начинается Империя, но все же спайс – альфа и омега истории и Дюны, и Империи, и вместе со спайсом их история завершилась.

До того, как был спайс, никакого спайса не было. А что было?

Была война. Была всемирная космическая война, которой, как казалось, не будет конца. Человечество, расселившись по разным планетам, богатым и не очень, в какой-то момент вдруг решило, что эти планеты с их богатствами поделены неправильно и что настало время все это переделить. Для этого известен лишь один способ, и этот способ называется война.

Воевали люди, воевали корабли, техника, роботы, авиация, но более всего – компьютеры, поднявшиеся в ту пору до высоты искусственного интеллекта. На них, собственно, все и держалось, и война компьютеров была самой ожесточенной. Главной задачей считалось разрушить компьютерные сети, компьютерные базы и компьютерную индустрию противника, потому что все остальное тогда развалится само собой. И вот, где-то через восемь-десять лет сражений, эта цель была в основном достигнута, причем всеми воюющими сторонами.

В военных действиях наступила некоторая заминка. Дело в том, что без электронных мозгов можно было обойтись во многих случаях, кроме одного – полетов в космосе. Без роботов можно было кое-как продержаться, стрелять – до известной степени на глазок, но вот доставить военную технику и людей в некую заданную точку Вселенной без мощного компьютерного обеспечения – вещь решительно невозможная.

Эта проблема вполне могла бы и вообще положить конец войне, но тут Сатана как раз сшутил одну из своих самых мрачных шуток. На планете под названием Арракис, или попросту Дюна, было обнаружено вещество, которое, как считалось, будучи принято внутрь в определенной дозе и в определенных условиях у обычного человека обостряло интуицию до уровня сверхъестественности, а одаренного превращало в ясновидца. Это и был спайс, наркотик Дюны.

Влияние спайса или, по-другому, меланжа на судьбы человечества было огромным, но первое применение ему нашли, как всегда, военные. Гнетущая нужда в компьютерах – дорогих, уязвимых и дьявольски сложных технологически – во многом отпала, и в области звездоплавания наступили ошеломляющие перемены: отныне любое корыто, оснащенное мало-мальски пригодным двигателем, могло прибыть куда угодно и когда угодно без всякого риска и неисчислимых затрат на навигационное оборудование. Именно в те времена были построены те чудовищные по размерам и невероятно примитивные по конструкции лихтеры, вид которых и сегодня приводит в изумление. Водили их так называемые рулевые, Навигаторы Космического Союза – организации, довольно быстро захватившей монополию на межзвездные перевозки путем селекции особо талантливых в отношении спайсовых прозрений людей. Впрочем, на людей эти Навигаторы уже мало походили – принимаемые мегадозы наркотика меняли генетическую структуру и превращали их в диковинных монстров, плавающих среди грез в своих спайсовых ваннах.



Как бы то ни было, все однажды кончается – кончилась и война. Продолжалась она без малого двадцать лет, и за это время довела многие государства до состояния почти дикарского. Единая мировая экономика рухнула, уровень производства упал катастрофически. Производства чего? Производства всего. Выросло целое поколение, не видевшее ничего, кроме войны. За эти годы вся политическая и экономическая власть сосредоточилась в руках военных, и расставаться с ней они отнюдь не торопились. Возникла военная элита, хуже того – военная аристократия с присущими любой аристократии родами, домами и кланами. Их неограниченное могущество, помноженное на страшнейшую разобщенность и хаос на огромных территориях, быстро довели ситуацию до некоего нового феодализма, и нет ничего удивительного в том, что спустя некоторое время свежеиспеченные владыки, вчерашние генерал-губернаторы и командующие, объявили себя не президентами и премьерами, а графами, герцогами и баронами. Всевозможные орлы и леопарды – эмблемы полков и дивизий – очень естественно перекочевали с шевронов на рукавах в гербы новых дворян. Так, например, знаменитый ястреб со знамени Атридесов – это форменный знак Шестнадцатого Квебекского полка рейнджеров.

В итоге сложилась политическая система, которая чуть позже, с заключением Конвенции, и стала Империей. Во главе – победители, с высшим органом правления, парламентом-ландсраатом, представительством Сорока Великих Домов, всемирная торговая палата СНОАМ и, наконец, выдвинутый самыми могущественными семьями император, обладатель первого приза Вселенной – Дюны, планеты спайса, символа и залога верховной власти. Это очень важно, и не поленюсь повторить еще раз – никогда, за все время существования Империи, Дюна не выходила из-под императорского контроля. Император олицетворял высшую военную власть и право назначать себе преемника в силу более или менее устоявшейся династической традиции.

Что же касается компьютеров и прочей «думающей» техники, то ее предали анафеме и официально запретили, изрыгнув море напыщенной риторики: «Не заменяйте человека машиной!»

Разумеется, все это была чистейшая спекуляция. Электроника и кибернетика ушли в подполье и чувствовали себя там вполне комфортно и вольготно – достаточно вспомнить, в блеске каких открытий и свершений они оттуда вышли. Впрочем, никто ничего и не скрывал: все системы жизнеобеспечения, вся силовая механика, все эти защитные поля – всем этим по-прежнему управляли компьютеры, и даже те антигравитационные поплавки, что поддерживали на весу необъятную задницу барона Харконнена, контролировал микропроцессор.



Итак, во времена Шаддама IV, императора из могущественного Дома Коррино, жил да был в далеком уголке Вселенной некий Дом Атридесов. Правда, с точки зрения Великих Домов, Дом Атридесов – это, строго говоря, вообще не Дом, а просто хотя и старинный, но захиревший род, представленный в начале семидесятых годов одним-единственным человеком – герцогом Лето Атридесом. Типичный провинциал с захолустного Каладана – ничем не примечательной планеты островов, разбросанных в океане, обиталища рыбаков и мореходов, – он ни у кого не вызвал бы интереса, если бы не существенная деталь: по материнской линии герцог Лето был правнуком родного брата Шаддама II, то есть доводился прямым родственником правящему монарху. А поскольку войны и вечная склока из-за власти изрядно прошлись по императорской семье и всему Дому Коррино, то это родство делало Атридеса первым принцем крови при дворе и, следовательно, желанным женихом даже для самых знатных невест.

Амплуа первого жениха Империи он сохранял за собой всю жизнь, до последнего дня, и, похоже, считал эту роль своим главным делом. Согласно данным Пандера Оулсона, этого Плутарха тех времен, герцог Лето (что подтверждают документы из Каладанского архива), особенно не таясь, убавил себе возраст, собственной властью скостив десять лет и сделавшись из сорокалетнего вновь тридцатилетним. Первым, но далеко не последним персонажем дюнной саги, он прошел по ее страницам, будучи гораздо моложе своих реальных лет.

Тщательно оберегавший свободу и молодость для грядущего блистательного союза, герцог Атридес слыл, по всем свидетельствам, человеком замкнутым и жестким. Собственную жизнь и жизнь своих близких он загнал в некое подобие военного устава, расписав весь домашний распорядок почти по минутам, и требовал неукоснительного выполнения. Пунктуальность его доходила до жестокости, и всякая вольность – опоздание к обеду или не в соответствии с этикетом поданный сервиз – сурово каралась. По воспоминаниям современников, подобных строгостей они не встречали и при императорском дворе. Но Лето Атридес, видимо, поставил задачей показать всему миру, что он-то как раз и есть настоящий, подлинный Коррино.

Именно такую цель он преследовал и в своей административной деятельности. Императорские указы, постановления и просто рекомендации каладанский Угрюм-Бурчеев вводил с фанатичным рвением, прибегая к суду и взысканиям. Пожалуй, как раз бесчисленными тяжбами с таможенными комитетами и рыбацкими гильдиями и запомнилась эпоха его правления, да еще, наверное, беспрецедентными мерами безопасности, сопровождавшими владыку везде, где бы он ни появился, – герцог постоянно опасался покушения на свою жизнь.

* * *

Детских или юношеских фотографий герцога Атридеса практически не сохранилось. По слухам, вступив в зрелые годы, Лето сам уничтожил все альбомы, зато имеется довольно много его парадных портретов. Судя по всему, герцог желал оставить о себе память как о мудром авторитетном вожде, который стал таковым сразу из пеленок, счастливо миновав стадии неразумного младенчества и беззаботной юности.

Увы, все доступные на сегодня его изображения скорее разочаровывают, нежели сообщают что-то интересное об оригинале. На них мы неизменно видим знаменитый атридесовский ястребиный профиль, ежик седеющих волос, затуманенный взгляд маловыразительных глаз, устремленный в неопределенную даль, и всегда великолепно выписанный мундир с положенными парадными регалиями. Все это, как правило, на фоне кораблей, корабельной утвари или всевозможного оружия – словом, салонный романтизм провинциального разлива. Взгляду предстает стареющий вельможа, безнадежно закованный в сознание собственного величия, – но не более того. Тщетна всякая попытка отыскать на этих полотнах свидетельства ума, черт характера или каких-то любопытных особенностей натуры.



Император, надо сказать, никогда не забывал о своем дальнем кузене. Даже если не слишком доверять писаниям принцессы (а впоследствии императрицы) Ирулэн о том, что ее отец питал к каладанскому герцогу почти отеческие чувства, то высочайшие симпатии все равно очевидны: не имея никакой государственной должности и будучи достаточно скромным по рангу, Лето Атридес, например, постоянно фигурирует в списках приглашенных на все мало-мальски значимые официальные церемонии – подобным вниманием могли похвастать немногие. В конце восьмидесятых Шаддам приблизил к себе Атридеса еще заметнее. Приискивал ли дальновидный монарх преемника, крылся ли за этим замысел грандиозной брачной сделки – мы вряд ли когда-нибудь узнаем. Однако напомню, что к тому времени у Шаддама было пять незамужних дочерей и ни одного наследника мужского пола – появление в таком райском саду первого жениха Империи наводит на размышления. Суровый Атридес ни разу не проронил слова на эту деликатную тему, да и император тоже унес свои неосуществленные планы в могилу, а самая знаменитая из принцесс по странной прихоти судьбы вместо Атридеса-отца вышла замуж за сына.



Итак, в ожидании некого феерического взлета карьеры Вечный Жених так никогда и не женился, но закон позволял ему иметь наложниц, и наш ревностный поборник этих самых законов двадцать лет, до смертного часа, прожил с одной и той же женщиной, не дав ей своего имени. Леди Джессика, дама удивительной красоты и обаяния, одна из умнейших жриц ордена Бене Гессерит, мать будущего императора Пола Муад’Диба. Орден подарил ее герцогу на его сорокалетие; ей в ту пору было неполных шестнадцать. Действительно ли Преподобные Матери затевали какую-то хитроумную генетическую комбинацию или просто посчитали необходимым приставить на всякий случай смышленую девочку к многообещающему императорскому родственнику – неизвестно, почва для самых смелых фантазий тут велика. Но то, что леди Джессика сыграла в судьбе своего господина огромную, главенствующую роль – это непреложный факт.

В отличие от герцога Лето, снимков и видеозаписей леди Джессики – как протокольных, так и случайных, любительских – сохранилось довольно много. Кроме ее действительного редкого очарования, эти изображения со всей несомненностью выдают родство с Харконненами – удлиненный овал лица, высокие северные скулы, необычные светло-рыжие волосы, – в ее облике будто проступает память о земле предков, крае валунов, мхов, сосен и бесчисленных озер под серым, неприветливым небом. Но что поражает еще больше – это удивительное сходство с дочерью, с еще не рожденной в каладанскую пору Алией, которая, в свою очередь, еще больше, чем в мать, пошла в бабку, Эрику Харконнен, двоюродную сестру барона, в точности воспроизведя даже ее характерный, под прямым углом срезанный нос, а также атлетическую стать. Мать и дочь, Джессика и Алия, в полной мере унаследовали харконненский баскетбольный рост и ширину в кости, что всегда смотрелось контрастом рядом с хрупким, нервным сложением невысоких Атридесов.



Бог весть, любил ли Атридес свою подругу, было ли ему вообще знакомо это чувство, но Джессика была единственным человеком, к мнению которого меднолобый каладанский властитель не просто прислушивался, но очевидно не мог без него обойтись. Каким-то волшебством (как тут не вспомнить о чарах Бене Гессерит) леди Джессика овладела волей герцога и по мере сил направляла его поступки. Кроме того, несмотря на молодость, ее образованность, даже можно сказать ученость, а также посвященность в механику скрытых пружин высшего света часто помогали ему в принятии решений – известно, скажем, что большинство писем Атридеса к императору написано под ее диктовку. Несомненно также, что здесь существенную роль играла информация, поступавшая по каналам ордена.

Однако власть леди Джессики была далеко не абсолютной. Некое извращенное чувство собственного достоинства вкупе с чисто аристократической спесью заставляло герцога Атридеса бунтовать и рваться на свободу из-под опеки юной наставницы. Ссоры и скандалы были ужасны, дело порой доходило до рукоприкладства, и на прелестную головку Джессики обрушивались немилость, опала и изгнание. Но обойтись без своей феи герцог был уже не в состоянии, и скоро все возвращалось на круги своя. Тем не менее с возрастом их отношения все более ухудшались и, по воспоминаниям домочадцев, озлобленность герцога против его бессменной и всевластной любовницы достигала опасного предела.

И уж вовсе ненавидели «проклятую ведьму Гессерит» ближайшие слуги и соратники Лето Атридеса – Дункан Айдахо, Зуфир Хават, Гарни Холлек и другие. Согласно естественному порядку вещей они не желали делить свое влияние на герцога с кем-то еще, тем более – с явной лазутчицей, засланной коварными предводительницами наводящего ужас ордена. Все эти происки, рассуждали верные сподвижники, ведут к одному: поставить могущество и жизнь их господина на кон в какой-то подозрительной, никому не ведомой политической игре, а сие есть путь к несомненной погибели. И, возможно, леди Джессике пришлось бы круто, но Атридес, как, кстати, и император, испытывал к ордену Бене Гессерит не то боязнь, не то уважение, а скорее и то и другое вместе, и эти опасения служили жрице лучшей защитой.

Вот в такой семье, очень мало похожей на семью, в атмосфере честолюбия, интриг и ненависти появился на свет Пол Атридес. Когда?

И тут мы впервые вступаем в столкновение с официальной версией. Как часто потом придется выписывать два этих слова! Правда, на Каладане эта особа ведет себя как нельзя более примерно, соблюдает закон, и под ее позицию трудно подкопаться, но тем не менее наше любопытство отнюдь не праздное.

Согласно преданию, Пол Атридес попадает на Арракис в возрасте пятнадцати лет и там потрясает фрименов своим боевым искусством, разя ножом и раскидывая голыми руками самых бывалых и опытных бойцов. Но сколько же лет было ему тогда на самом деле?

На первый взгляд подобный вопрос представляется смешным. Дата рождения императора Муад’Диба общеизвестна – сто семьдесят шестой год, это утверждает бесспорный документ – величественных размеров каладанский пергамент с подписями самого Лето Атридеса, почтенных глав магистрата и серебряными герцогскими печатями на витых шнурах. Там – так и хочется сказать: черным по белому, но в действительности красным по желтому (впрочем, попадается и черный шрифт) – назван именно семьдесят шестой год, в стандартном овале впечатан стандартный персональный код Пола, подделка исключена – казалось бы, здесь официальная версия неуязвима. Однако проблема в том, что этот документ не единственный.

Второй, хотя и заметно уступает по размерам и оформлению, тоже вне всяких сомнений является подлинным, тоже с печатями и подписями. Он никогда не покидал Каладана, хранится все в той же библиотеке Сената и по исполнении элементарных формальностей доступен любому исследователю. Этот пергамент в бесхитростных выражениях извещает о рождении у леди Джессики сына от ее официального господина – герцога Лето Атридеса. Сопоставление персональных кодов на первом и втором документах безусловно доказывает, что речь идет об одном и том же человеке – будущем императоре Поле Муад’Дибе. Загвоздка лишь в том, что если верить датам (а не верить им нет никаких оснований), второй пергамент старше первого на шесть лет. Таким образом, выходит, что во время появления Пола на Дюне, его удивительного спасения и начала подвигов юному герцогу было вовсе не трогательных пятнадцать лет, а двадцать один год с лишним. Как могло возникнуть подобное противоречие?

Увы, на поверку выясняется, что никакой особенной загадки тут нет. Как это сплошь и рядом встречается в истории Муад’Диба, всему виной, с одной стороны, невнимательность, с другой – беззастенчивая подтасовка фактов.

Для начала еще раз вчитаемся в тот, первый, столь широко разрекламированный документ, напечатанный на обложке многих книг и показанный в заставках кинофильмов. Это весьма и весьма объемистый манускрипт – целый рулон в шигавировом тубусе, каким его и сегодня можно видеть в Арракинском архиве – убористо исписанный сверху донизу. Тут и торжественная присяга городских глав, и цветные миниатюры, и пышная клятва самого герцога Лето, и какая-то обширная цитата из еще довоенного устава Коррино, и еще бог знает что. Суть же всех этих словес довольно скупа – документальное свидетельствование проведенного в означенный день и час обряда, как сказали бы теперь, крещения младенца мужского пола и официальное признание его наследником имени и имущества герцогов Атридесов. Ни слова о дате рождения, а леди Джессика не упоминается вовсе.

Второй акт, как я уже говорил, намного суше и даже строже. Если первый – шедевр каллиграфического искусства придворных художников, то второй – бездушное произведение казенного принтера. Здесь нет подписи герцога, он лишь формально не отрекается от отцовства, и только. Все предельно просто: у наложницы родился сын. Не наследник, не будущий владыка, даже еще не Пол Атридес, вообще пока никто – просто случайный ребенок при дворе Атридесов. Городская печать с герцогским ястребом, росчерк второразрядного чиновного священника. Персональный код, число, год. Точка.

Не могу не упомянуть здесь об одной как будто бы совсем неприметной детали второго документа. Полторы строчки в свидетельской графе, которым много десятилетий спустя, за тридевять земель от Каладана суждено отозваться жутковатым, зловещим эхом. Ничего экстраординарного: присутствующая здесь в качестве крестной матери дама местного гражданства по имени Мириам Нидаль согласно обычаю первого имени нарекает младенца Ильнуром, что собственноручно и свидетельствует.

Ильнур. Редкое в ту пору имя. Запомните его. Нам еще предстоит к нему вернуться.



Итак, шесть лет жестоковыйный блюститель традиций Дома Коррино решал, признавать ему сына, или нет. Еще бы – в преддверии свадьбы с дочерью падишаха-императора вдруг оказаться отцом! Конфуз, может быть, и не столь уж великий, а все же явно не украшает картину эпохального воссоединения домов Коррино и Атридесов. И лишь когда подготовка великой сделки окончательно села на мель, герцог Лето уступив, наконец, давлению Джессики, торжественно возвестил о появлении юридически полномочного наследника.

Но то, что было для Атридеса-отца неприятной помехой, досадным недоразумением, обернулось настоящей трагедией для сына. Каково это в шесть лет, когда у человека есть уже и ум, и характер, быть и чувствовать себя никем и ничем, без поддержки семьи и близких? Незаконный сын от незаконной жены, бастард, никому не нужный прихлебатель – подобные комплексы уродуют душу на всю оставшуюся жизнь, детские страдания помнятся до конца дней. Принцесса Ирулэн пишет, что Каладан можно смело вычеркивать из биографии Атридеса-младшего, что как личность он полностью сформировался на Дюне. Сущий вздор. Дюна лишь проявила то, что было заложено на Каладане, в пустынях и дворцах Арракиса только проступило наружу и патологически разрослось рожденное страхом и унижением маниакальное стремление к власти, невероятная жажда самоутверждения. Мальчишка с Каладана, став по воле случая императором Муад’Дибом, больше всего на свете боялся вновь оказаться ничем, пустым местом. Нет, пусть уж лучше смерть, но на троне, лучше уж сложить голову, чем корону.

Нечего и говорить, что Пол никогда не простил отцу своих ребяческих кошмаров и шестилетнего позора. Весьма далекая от какого-либо эдипова чувства, из слез ребенка выкристаллизовалась мстительная ненависть к надменному деспоту, столько времени не считавшего сына за человека. Много позже Муад’Диб точно так же не смог простить матери ее попыток заставить его отказаться от престола.



Но вот осенью девяносто первого года император явил герцогу Атридесу очередную милость, подписав указ о назначении каладанского правителя на Дюну, в обход многих других достойных кандидатов. Шаддам никак не прокомментировал свое решение, но логика его вполне понятна и без пояснений. По спайсовому коридору большого дома Империи загуляли нехорошие сквозняки.

Экономический спад набирал скорость, а вслед за ним расширялся и антиимператорский заговор. Отношения с Домом Харконненов, управляющими добычей бесценного арракинского наркотика, становились все хуже и хуже; это горластое и зубастое семейство подступало к трону все смелей и напористей, а наглость барона Владимира, их предводителя и бывшего друга императора, росла день ото дня. В такое время очень недурно иметь возле главного сокровища Вселенной, становой жилы миропорядка верного сторожевого пса – преданного и честолюбивого бедного родственника; прекрасно, что он педант и зануда, каких свет не видывал, зато уж точно не допустит ничего лишнего и не поддастся ни на какие посулы врагов.

Похоже, император заодно хотел присмотреться к Атридесу еще внимательней, испытав того на одном из самых ответственных постов. Шаддам, несмотря на всю свою неумолимость и непреклонность, умение примерно наказать виновного, предпочитал тем не менее выждать и выбрать подходящий случай; политика его по большей части отличалась вязкой медлительностью и тягучестью. Начисто лишенный какой бы то ни было героичности, он правил Империей пятьдесят три года – почти столько же, сколько его отец, дед и прадед вместе взятые, и за этот немалый срок прекрасно усвоил, что самое грозное оружие – это терпение и выдержка: лучше гнуть, чем ломать. Увы, эта мудрая осмотрительность в итоге все же не спасла Шаддама, но в этом нет его вины – движение мировой сцены неодолимо даже для таких выдающихся актеров.



На Каладане императорский указ был встречен с ликованием, словно великая победа, и Дом Атридесов погрузился в суматоху сборов. Герцог Лето так спешил прибыть к месту новой службы, что, во избежание проволочек, заказал сразу двенадцать шаттлов для погрузки вещей на лихтер Космического Союза. Сравните: даже для перевозки императорского двора обычно хватало четырех катеров-контейнеровозов. Но Атридес и впрямь вывозил с Каладана невероятное количество скарба. Среди документов Союза уцелела страховая опись тех дней. Чего там только нет! Уйма старой мебели, ковров, весь спортивный инвентарь двухвековой давности, все мастерские и все запчасти к существующей и уже не существующей технике, самая большая в Империи коллекция спиннингов и удилищ для нахлыстовой ловли (что несколько интригующе звучит для безводной Дюны) и даже целая конюшня карликовых лошадок. Все это постоянно перемежается с настоящими арсеналами оружия и средств охраны, три фрегата сопровождают путешественников, а там, на Арракисе, уже высадился первоначальный десант сил безопасности – для уточнения обстановки и рекогносцировки. Словом, переезд планировался как заправская армейская операция.

Однако жизнь Джессики и Пола надвигающиеся перемены превратили в кошмар. Внимание императора всегда скверно влияло на характер герцога Атридеса; едва вновь почувствовав за собой какую-то силу, он со всем упоением самодура принялся демонстрировать свою власть. Довольно с него поучений и подсказок, хватит, он теперь сам себе голова, второй человек в Империи, правая рука императора у спайсового кормила. Близость к вожделенному трону в очередной раз кружит герцогу голову, он кричит на Джессику, не разбирая выражений, переходит на язык издевательств и оскорблений, мстя за собственное недавнее послушание, и Полу несколько раз приходится защищать мать от все более грубых выпадов разгулявшегося папаши.

Согласно докладу императорских агентов (это донесение попало в ту часть архива, которую Шаддам увез с собой на Салузу Секундус и тем спас от уничтожения после арракинской революции), решение об отъезде Пола и Джессики на Дюну стояло под вопросом буквально до последнего часа: мать и сын отказывались лететь вместе с герцогом. Но спорить было бесполезно, и упрямец все же настоял на своем.

И вот, наконец, шестнадцатого октября девяносто первого года весь этот военизированный табор с гулом и грохотом отчалил в небо. Впереди его ждала Дюна и безумный пир официальной версии.

Глава вторая

Это все была присказка, а вот теперь начинается сказка, теперь мы вступаем на суверенную территорию канонического мифа. Он начинает с места в карьер, в лучших традициях бестселлера с первых же строк оглушив читателя молодецким ударом. Вот что изложено в этих строках.



В октябре 191-го года, согласно императорскому указу, планета Дюна, она же Арракис, переходит во владение герцогского дома Атридесов с планеты Каладан. Но прежний хозяин Дюны, зловредный барон Владимир Харконнен, при поддержке жестокого императора Шаддама IV устраивает герцогу ловушку, подкупив доктора Веллингтона Уйе, воспитателя герцогского сына – Атридеса-младшего. В обмен на жизнь и благополучие своей жены (речь шла о каких-то неясных «притеснениях», если это не дефект перевода), предатель-доктор, предварительно накачав герцога парализующим зельем, отключает защитное поле, и коварный Харконнен врывается во дворец во главе императорской гвардии – сардукаров, переодетых в харконненскую форму, убивает ни в чем не повинного герцога Лето Атридеса, а заодно – и самого вероломного Уйе. Однако доктор оказался тоже не промах и, предвидя подобный исход, успел вставить бесчувственному герцогу особый зуб, наполненный ядовитым газом, дабы, очнувшись, тот смог отомстить коварному захватчику. К сожалению, герцог Лето, в свой смертный час одурманенный наркотиком, ошибается, дохнув отравой не туда, и злодей барон остается жив. Тем не менее Атридесу-младшему, Полу, и его матери, леди Джессике, удается бежать и скрыться, найдя приют в селениях местных аборигенов – фрименов.



Если кто-то скажет, что все изложенное звучит как полный бред, я не стану с ним спорить. Но именно так – освобожденная от велеречивой шелухи и сомнительных афоризмов – выглядит концепция официальных имперских историков. Более того. У данного отрывка, в отличие от большинства эпизодов официальной версии, известен если и не конкретный автор, то вполне определенный редактор. Это сам Пол Атридес, и сподобился он создать это произведение спустя более десяти лет после описываемых событий, уже взойдя на престол как император Муад’Диб. Схожим образом поступил когда-то ведущий ордынский интриган князь Александр Ярославич, который продиктовал сам о себе «Житие святого Александра Невского». А что говорят уцелевшие документы?

Сначала просто дочитаем до конца тот самый императорский указ. Дальше середины первой страницы его почему-то никто не цитировал, и совершенно напрасно, потому что на последующих страницах нас ожидает первое удивительное открытие. Император вовсе не отбирал Дюну у Харконненов и не отдавал Атридесам. Арракис никогда и не принадлежал барону, спайсовая сокровищница спокон веков была собственностью императорского дома, Шаддам вручил ее Харконнену в аренду как генеральному подрядчику по добыче спайса, оставив за собой право на любые перестановки и вмешательства. А герцог Лето – и об этом в указе сказано прямо – назначался административным субподрядчиком. В этом не было ничего необычного. Монополия существовала лишь на переработку и продажу спайса – монополия СНОАМ, на добычу же спайса никакой монополии никогда не было, отсюда – официальная и неофициальная контрабанда, «неучтенные партии», коррупция на таможнях и еще многие интересные вещи, о которых речь впереди. Барон Владимир успешно торговал своим правом на эксплуатацию недр – до Атридеса такими же субподрядчиками были Гамильтоны, еще раньше – Аргайлы. Императорский контроль лишь следил за соблюдением квот, удерживая объем производимого спайса в оптимальных «ножницах» между потребностями рынка и рыночной ценой. Вечный бузотер и заговорщик барон Владимир, возможно, и не испытывал особого восторга от появления в своих спайсовых тылах императорского соглядатая, но явных возражений не высказывал, по крайней мере, до поры.

Повторю еще раз: у дома Харконненов не было ни малейшей причины нападать на Атридесов. Этот факт настолько очевиден, что поиски таких причин поставили имперских историков в крайне затруднительное положение. В самом деле, – ну зачем барону и императору устраивать вторжение на Дюну? Если осушить излитые по этому поводу моря словоблудия, то сухой остаток выглядит примерно следующим образом: император, запутавшийся в интригах, нуждался во все больших и больших деньгах для своих комбинаций, а барону Харконнену, рвавшемуся к власти, требовались всевозможные льготы и привилегии для прикрытия разных темных дел. Поэтому-де такая фигура, как герцог Атридес, у спайсовой сокровищницы представляла серьезную угрозу для сделки этих двух маньяков.

Очевидно, что в этих рассуждениях тщетно было бы искать даже крупицу здравого смысла. Никакого отношения к дележу спайсовых доходов – ни в СНОАМ, ни в контрабандной торговле – герцог Лето не имел. Но пусть даже у федеральной власти возникли какие-то опасения – кстати, о них нам до сих пор ничего не известно, – кто и каким образом мог помешать императору и барону келейно договориться о любых правовых уступках в благодарность за некоторый передел спайсового пирога? Что за таинственные силы вынудили императора загнать Атридеса на Дюну? Зачем понадобилась кровавая комедия с императорским указом, переодеванием гвардии и убийством? Зачем устраивать мировой скандал, ставить под угрозу репутацию и положение? Чтобы завоевать собственную вотчину?



Что ж, посмотрим теперь на это самое завоевание. Ареной схватки стала жемчужина арракинского модерна – дворец Фенрингов в Арракине, столице Дюны. Это сооружение сохранилось до наших дней в практически неизменном виде – ни в имперские времена, ни в последующую эпоху протекторатов его не реконструировали и даже толком не ремонтировали. Сейчас там государственный архив, а один из флигелей переоборудован в гостиницу, где живут паломники, приезжающие поклониться могиле Алии. До некоторой степени курьезно, что именно в этом архиве я отыскал данные об организации охраны дворца во времена герцога Лето.

Не вникая в технические подробности, скажу лишь, что комплекс защитных полей, прикрывавший базу Атридесов, управлялся стандартной системой с несколько невнятным названием «плунжерная цепь». Например, на космических кораблях среднего тоннажа эта цепь состоит из двух ключей (один у капитана, второй – у старшего помощника), одновременный поворот которых включает и выключает поле. На транспортах дальнего радиуса действия, где метеоритная опасность, а значит, и ответственность за груз и пассажиров гораздо выше, ключей уже три. Для планетарных военных условий ввиду обширности защищаемой территории и большого числа людей применяется многоступенчатая схема в семь-восемь ключей. Герцог Атридес, человек жесткий и одновременно мнительный, расширил меры предосторожности до предела – дворец защищала трехступенчатая система, управляемая с разных точек семнадцатью ключами. Ни доктор Уйе, ни три доктора Уйе, ни весь факультет правоведения Сак-Университета ни при каких условиях не сумели бы отключить защитное поле дворца, тем более так, чтобы никто этого не заметил.

Однако же чудеса на этом не кончаются. Представим себе на минуту, что каким-то волшебным способом доктору Уйе все же удалось устранить защитные экраны. Что дальше? Легенда уверяет, что во вторжении на Дюну приняли участие никак не менее легиона сардукаров. Позволю себе наивный вопрос: откуда они взялись?

Легион сардукаров – это несколько военных транспортов, это чертова пропасть оружия и средств доставки и, кроме того – дико перегруженный эфир. Как герцогская разведка, все эти радары, локаторы, службы оповещения и тому подобное, могли не заметить такую массу войск? Фрегаты дома Атридесов контролируют ближний космос, вся техника развернута, а, повторю, легион сардукаров – не иголка в стоге сена.

Мне могут возразить, что возможен и другой вариант – авиация вообще не принимала участия в нападении, штурмовые группы еще задолго до появления Атридесов были скрытно размещены на Дюне и только ждали своего часа.

Вопрос простой – где ждали? Не нужно военной гениальности, чтобы с первого же взгляда понять очевидный факт: при мало-мальски налаженном наружном наблюдении на Арракинском плоскогорье невозможно спрятать и дюжину вооруженных людей – а ведь герцогские службы прочесали окрестности Арракина в радиусе пятисот миль задолго до прибытия основных сил, так что версия «слона-то я и не приметил» здесь не проходит.



Два слова об архипредателе докторе Уйе. Согласно спискам университета, выпускником и преподавателем которого он был, его жена, Ивонна Уйе – из-за нее, как гласит предание, доктор и решился на преступление, – погибла во время студенческих волнений за пять лет до начала событий на Дюне. Никакой связи Харконненов с этим происшествием обнаружить не удалось; единственным документом о взаимоотношениях двух семей является упоминание о том, что еще в 148 году двоюродный дед барона Владимира в припадке филантропии подарил лабораторию химическому факультету, деканом которого в ту пору был отец доктора Уйе. Смерть Ивонны не составляла никакой тайны, так что у доктора не было не только возможности, но даже и мотива предавать своего патрона и благодетеля. Веллингтон Уйе действительно погиб при не очень понятных обстоятельствах, но произошло это через восемь лет после арракинской трагедии; он разделил судьбу многих и многих, имевших несчастье знать правду о событиях девяносто первого года.



Перечень этих несообразностей можно было бы продолжать еще долго, но я упомяну еще только одну, последнюю. В другие времена, в другом архиве мне попал в руки документ не менее любопытный, чем все вышеупомянутые. Это было нечто вроде кассовой книги по расчетам Союза Навигаторов с домом Харконненов – когда-то бумаги строжайшей секретности, предназначенные исключительно для высшего руководства. И вот сей почтенный гроссбух со всей авторитетностью утверждает следующее: на протяжении всего достопамятного девяносто первого года барон Владимир Харконнен не покидал родной Гьеди Прайм. Более того, начиная с семьдесят седьмого года он вообще не бывал на Дюне, за исключением того последнего раза, когда попал туда в свите императора и был убит вместе со всей челядью и охраной.



Но достаточно. На основании всего сказанного, а также многих иных фактов, для которых здесь просто не хватит места, я берусь утверждать, что никакого нападения Харконненов на Дюну осенью девяносто первого года не было. Эта история состряпана императорскими борзописцами во время восшествия Пола Муад’Диба на престол и незамедлительно подхвачена соответствующим образом подготовленными масс медиа. До того времени ни один журналист, ни одна телекомпания не обвиняла барона Владимира в гибели герцога Атридеса.

Тем не менее императорская версия имела очевидный успех и ни у кого не вызвала особенных сомнений. Беда в том, что репутация барона была такова, что ему – тем более задним числом, по прошествии многих лет – можно было приписать любые мерзости и ужасы, и кто угодно готов был этому верить. Забавно, что барону стоило жизни именно то преступление, в котором он был неповинен. В истории ничто не ново – то же самое, например, произошло с Лаки Лучиано, легендарным гангстером, попавшим в руки правосудия как раз за тот единственный проступок, которого он не успел или не захотел совершить.



Так что же в действительности произошло тогда во дворце Фенрингов на Дюне? Вряд ли кто-то когда-либо сумеет точно ответить на этот вопрос – слишком много усилий затрачено, чтобы скрыть правду и заставить молчать тех, кто об этой правде хоть что-то мог знать. Однако сохранившиеся скудные свидетельства и сама логика событий приводят нас к выводам самым неутешительным. Герцог Лето убит, а его наложница и сын, угнав орнитоптер, спасаются бегством сквозь ночь и бурю. Преследуют их – со всей возможной энергией и яростью – отнюдь не мифические харконненские наемники, свалившиеся неведомо откуда, а преданная герцогу его личная гвардия во главе с испытанными герцогскими соратниками. Если бы мятежную парочку не укрыли фримены, сочувствовавшие всякому, против кого ополчилась официальная администрация, то Полу и леди Джессике пришлось бы плохо. Правая рука герцога, Гарни Холлек – шут, музыкант, безумец, знаменитый фехтовальщик, второй Шико – до самой своей смерти, последовавшей, как и смерть Уйе, при неясных обстоятельствах сразу же после коронации Пола Муад’Диба, винил в смерти Лето Атридеса «проклятую ведьму» – мать Пола. По каким-то собственным, непостижимым представлениям Гарни простил сына своего любимого хозяина и вернулся на службу к Атридесам, но леди Джессику он ненавидел до последнего вздоха. Их последующее примирение есть позднейшая вклейка в летопись, сделанная уже в двести третьем году.

Вторым свидетелем, сумевшим чудом пережить Муаддибовы чистки людей и документов, явилась такая малоприметная на первый взгляд особа, как Шадоут Мапес, главный администратор дворца Фенрингов. Почему-то повелось изображать ее чудаковатой деревенской старухой, вооруженной священным фрименским ножом; вначале юный и прекрасный Пол спасает ей жизнь, затем Джессика потрясает ее своими проповедями, и в конце концов «домоправительницу», как именует ее официальная версия, зверски убивают вломившиеся харконнены, но перед смертью она, естественно, успевает не слишком членораздельно, зато от чистого сердца высказать свою преданность Атридесам.

В действительности старухе Шадоут в ту пору едва исполнилось тридцать шесть лет, это была довольно образованная дама, знавшая, между прочим, несколько языков. Неизвестно, как уж там ее спасал Атридес-младший и стращала Джессика, но харконненские коммандос Шадоут точно не зарезали по той причине, что на Дюну не прилетали; она впоследствии уехала с Арракиса, вышла замуж и родила двоих детей. Скорее всего, ищейки Муад’Диба ее просто не нашли. Шадоут прямо говорила о страшном скандале той памятной октябрьской ночью, о том, что Джессика и Пол «сделали черное дело», но она их ничуть не порицает, поскольку ни один человек не силах вынести подобного обращения.

Хафизулла Абу Резуни, более известный как Стилгар, в своих воспоминаниях пишет, что когда он впервые встретил Джессику (напомню, все события происходят в течение одних суток), то был поражен ее красотой, великолепия которой не могли скрыть ни ночь, ни громадный кровоподтек на прекрасном лице.



Император Шаддам IV выразился еще определенней. Его низложение на Дюне, отречение от престола и перепалка с Муад’Дибом были в видеозаписи продемонстрированы всему миру – об этом занятном представлении еще пойдет речь, здесь же замечу, что допущен к показу был неполный, тщательно отредактированный вариант. Существует оригинальная, немонтированная пленка, хранившаяся в коллекции императрицы Ирулэн; в самом последнем эпизоде, отсеченном цензорами, император Шаддам, выходя из зала под конвоем и обращаясь к своим теперь уже бывшим подданным, произносит буквально следующее: «Посмотрю, каково вам придется под властью этого отцеубийцы».

Что же, полагаю, император знал, о чем говорил. Его слова окончательно проясняют картину – казалось бы, чего же еще, все очевидно – но рука все же медлит выписать последний, роковой вердикт. Слишком тяжко обвинение, слишком косвенными на таком фоне выглядят улики, слишком уж не хватает решающего, прямого свидетельства. До сих пор неизвестно, какой же именно смертью погиб Лето Атридес, что же конкретно произошло в герцогских покоях – тело не было освидетельствовано, какое бы то ни было медицинское заключение отсутствует, и даже могила Атридеса-старшего появилась на Арракисе лишь в двести третьем году, то есть двенадцать лет спустя после смерти, и опять-таки безо всяких объяснений, единственно по указу императора Пола Муад’Диба.



Леди Джессика, по вполне понятным причинам отзывалась обо всем, связанном с ее покойным господином, в самых общих выражениях. Лишь однажды она обронила следующую фразу: «Мне так жаль его. Лето, в сущности, всегда оставался мальчишкой – иногда злым, иногда забавным, – и он так и не вырос». Думается, что Джессика говорила искренне.



Император, радея о чести Дома Коррино, замял скандал, и была принята версия о нападении каких-то неведомых то ли террористов, то ли повстанцев и героической кончине благородного герцога. И только через девять лет, когда парламентский заговор уже набрал обороты, а правление Шаддама IV отсчитывало последние дни, было решено взвалить всю вину на барона Владимира Харконнена и тем самым убить сразу двух зайцев – законным путем избавиться от всем мешающего и безумно надоевшего опасного человека и заодно обелить и оградить репутацию нового императора. Вот тогда-то, а отнюдь не раньше, проложила себе дорогу сногсшибательная история о кровавом злодеянии, учиненном алчным негодяем с Гьеди Прайм. Сам негодяй, даже если и узнал о своем злодействе, то успел разве что удивиться – на большее времени ему не оставили.



Итак, канув в бурную осеннюю ночь, Пол и леди Джессика затерялись где-то на просторах Дюны. Теряться им предстояло долгие девять лет, так что у нас есть время посмотреть на эти самые просторы.

Глава третья

Вранье и несуразицы в рассказе о природе и людях Дюны – краеугольный камень официальной версии, тут наши имперские затейники лгут и напускают морока даже еще больше, чем повествуя о войне и политике, многократно преувеличивая то, что им выгодно и удобно, и волшебно не замечая всего прочего. И сказка первая – это сказка о пустыне.

Почти на любой фотографии, изображающей арракинские барханы (еще бы – Дюна!), на заднем плане присутствует странный синеватый или красноватый фон. Это небо, думает большинство. Нет. Это горы. Сколь ни удивительно звучит, но две трети Дюны – это горы и плоскогорья. Безграничные океаны песка на Арракисе существуют лишь в романах и сериалах. Когда стеклянные двери арракинского (было бы точнее сказать – хайдарабадского) космопорта отрежут за вашей спиной ласковое дыхание кондиционеров, и вас настигнет первый удар огненного молота дюнного полудня – или вечера, совершенно неважно, – и вы первым делом спешите к арендованному «хаммеру» или, если позволяет состояние бумажника, глайдеру, то после этого можете еще много дней ехать или много часов лететь, прежде чем завидите знаменитые дюны, которые некогда бороздили исполинские пустынные черви.

Былых великанов давно уже нет, но пустыня сохранила свою красоту до сих пор, и не будет поэтическим преувеличением сказать, что немногие места могут сравниться с ней по великолепию. Она необычайно разнообразна – и по тону, и по рельефу, а обступающие ее со всех сторон и рассекающие ее пространства горы и скалы самых фантастических форм и размеров придают ландшафту таинственное, завораживающее величие. Все тут какое-то громадное, от масштаба высот и расстояний захватывает дух. Здесь встречается вся существующая палитра цветов, камни и пески могут быть какими угодно – красными, синими, желтыми, голубыми, с вкраплениями бирюзы и серебра в самых фантастических сочетаниях и оттенках; уходящие в небо скалы столбообразные, столообразные и такие, для которых нет еще названия; немыслимые перегибы ущелий и невероятные чертоги пещер. Кто хоть раз видел, как дрожащий в струях марева чудовищный солнечный диск, выбрасывая золотые султаны света, опускается за кровавый горб Защитной Стены, тот запомнит Дюну навсегда.



Тут я подступаю, пожалуй, к самому зыбкому месту нашей повести, поскольку сейчас настало время рассказать о тех краях, где происходили события Муаддибовой саги, а это тяжкое испытание для читателя. Никто не смотрит на карты, хотя писатели еще со времен Стивенсона, который самую свою знаменитую книгу создавал по карте, обожают их рисовать, и все без угрызений совести пропускают любовно выписанные картины земель и угодий – возможно, с тех пор, как патриарх и родоначальник маэстро Толкиен нагнал страху на читающий мир ужасающей диссертацией «О Белерианде и владениях в нем». Все это я прекрасно понимаю, но в моей истории, полной войн и путешествий, необходимо хотя бы минимальное представление о том, как и куда направляются герои; в этом смысле «Дюна» – роман поистине почвенный, поскольку геология и топография здесь прямые участники сюжета. А посему я смиренно прошу читателя обратить самую малую толику внимания на предлагаемый рисунок.

Это даже не карта. Это упрощенная до предела схема описываемого места действия. Сверху – север, снизу – юг. И Арктика и Антарктика Арракиса – сложные горные системы со снежными шапками на полюсах – да, как ни трудно в такое поверить, на Дюне есть снег и лед, и гораздо больше, чем на Земле; правда, никто из наших персонажей до этих высоких широт не добирался. С севера на юг, на многие тысячи миль простирается та самая пустыня, со всех сторон окруженная горами, а точнее сказать – высокими обрывами плоскогорий; в том же меридиональном направлении пустыню делит пополам Большой Рифтовый хребет, он же Центральный Рифт, и таким образом возникает то, что на местном жаргоне именуется Западной и Восточной песочницами, или иначе – название неправильное, но повсеместно распространенное – Западным и Восточным Рифтом. В горах юго-востока расположен город Джайпур, столица южных кланов, на северо-западе, за нагорьями Защитной Стены, лежат города Магриба, закатной страны, из которых нам интересен только Арракин, официальная столица Арракиса, чуть южнее которой, в отрогах уходящей к экватору все той же Защитной Стены, находится, наверное, самое прославленное место Дюны – съетч Табр. Вот пока и все, но даже этот нехитрый чертеж сразу приводит нас к первому географическому казусу приключений императора Муад’Диба.



Дело в том, что все события дюнной саги времен революции – воспетая былинниками речистыми героическая борьба с Харконненами, завоевание Муад’Дибом власти и покорение Дюны, низложение императора Шаддама – происходят на весьма и весьма ограниченном пространстве, практически не выходя за пределы Хайдарабадского эмирата, – это предгорья Северного Рифта с выступом Хорремшахской равнины между Арракином, Хайдарабадом и Табром – узкий треугольник со стороной примерно в триста миль с небольшим аппендиксом в сторону Центрального Рифта, где какое-то время размещались лагеря беженцев, которые официальная версия неизвестно почему именует «полярными базами». Именно этот клочок земли, который, по выражению классика, на карте можно закрыть почтовой маркой, имперские историки выдают за всю Дюну, а одиннадцать родов, населявших тогда эту территорию – за всех фрименов и вообще все население Арракиса. Для этих оригинальных летописцев нет городов Южного Нефуда, нет Джайпурской гряды, нет вулканического Бааль-Дахара – кипящей родины юных Шай-Хулудов, откуда они отправляются в свой дальний путь на север – ничего этого нет. Фокус здесь простой – наши хитрецы стараются выдать Муад’Диба за полновластного лидера всей планеты, чего ни в какие времена не бывало. Император Атридес никогда, за всю свою жизнь, не покидал крохотного пятачка горных и песчаных северных пустошей, и точно так же его власть, очень по-домашнему, умещалась в этих же границах. Уже в пограничном съетче Айги, расположенном дальше на юг за Табром и принадлежавшем клану Карнак, мало кто интересовался откуда-то нагрянувшим императором и всей его империей.

* * *

Как ни мало была населена Дюна, но, кроме фрименов, там проживало еще достаточно других народов и существовало много разных государств, здесь добывали никель и ртуть, собирали машины, занимались наукой – но все это, разумеется, не шло ни в какое сравнение с добычей спайса. Вот что действительно объединяло всех, с производством спайса (или, иначе, меланжа) был в той или иной степени связан каждый обитатель Арракиса, от сбыта наркотика фактически зависела вся жизнь на планете. Спайс был основой основ тогдашнего мироздания, и здесь нас подстерегает второй, не менее удивительный сюрприз.

Мы вправе были бы ожидать, что после двух веков непрерывного использования и чуть ли не поклонения, вещество, ставшее для человечества ключом к Вселенной, было изучено до последнего электрона в последнем атоме и последней черточки в спектрограмме. Но нет – хотя это и плохо укладывается в голове, спайс остался довольно таинственной и малопонятной материей. С грехом пополам удалось определить, что это дьявольски сложная смесь разнородных компонентов с преобладанием серосодержащих гетероциклов, очень плохо переносящая не то что перегонку, но и просто очистку; было выделено пять основных метаболитов, которые путем не слишком ясного синергизма и производят необходимый эффект, но на этом дело явно застопорилось. Дальше генетической токсикологии – констатации своеобразного взлома ДНК акцептора – исследования то ли не продвинулись, то ли их результаты были непроницаемо засекречены; молекулярный механизм действия, похоже, и доныне является загадкой.

Кстати, кроме поистине сумасшедшей мутагенности и наркотического эффекта, научно подтверждена лишь одна-единственная сторона влияния меланжа на организм: необычайная интенсификация активности головного мозга в условиях Д-перехода. Это значит, что пилот, оказавшись в нуль-пространстве, не утрачивает, как обычно, всякую связь с собственным рассудком, а напротив, приобретает небывалую быстроту реакции и ясность мышления. Все рассказы о прочих фантастических способностях, даруемых спайсом – типа ясновидения и телекинеза – остаются на совести рассказчиков.

Впрочем, и эта уникальная метаморфоза, позволяющая человеку при помощи рутинного химизма свободно и с гарантией заменить собой массу не очень надежной и стоящей миллионы и миллионы электроники, должна была бы подвигнуть науку не пожалеть сил на изучение чудо-зелья и всех условий его возникновения – в каких почвах образуется, как, когда, что за процессы протекают внутри песчаного червя, этой живой фабрики меланжа. Но, увы, и доселе геохимия спайса – глухой черный ящик. Даже о миграциях Шай-Хулуда известно очень немногое: малютки-черви рождались среди гейзеров и газовых каверн юга и затем, подрастая, двигались на север, вдоль Центрального Рифта, к полярным предгорьям. Там они описывали гигантскую дугу и вновь направлялись к местам, где появились на свет. Чем диктовалось это движение, каковы вехи маршрута в многие тысячи миль – неведомо. Несомненно, что жизненный цикл червей был напрямую связан и с температурным режимом, и с колебаниями уровня песчаного планктона, но как именно – теперь можно только гадать.

Мне могут возразить, что все это не столь уж важно, поскольку спайс удалось синтезировать. Это очередной миф. Удалось поставить на конвейер клонирование вывезенного контрабандой на Караим-Тетра эмбрионов Шай-Хулуда и на основе их переработки получить некий суррогат первичной субстанции спайса, значительно уступающий по качеству натуральному продукту. Подобное достижение вряд ли можно назвать прорывом в генной инженерии и уж тем более – триумфом биохимии.

Незнание всегда рождает легенды. Разумеется, существует предание, что, обманывая бдительность имперско-харконненской администрации на протяжении нескольких поколений, безымянные герои-фримены, подпольные гении биологии, раскрыли все тайны спайса и спрятали диск с записью секретных карт и рецептов на какой-то затерянной в пустыне биостанции. Дальше, само собой, война, гибель хранителей заветной информации, кто-то кому-то успел или не успел передать – вариантов много, но однажды пробьет час, и из пыльного замаскированного сейфа… и так далее, в духе историй про оружие возмездия.

Все возможно. Фримены умудрились потерять даже карту-схему своих подземных водохранилищ – что уж тут говорить о нелегальных отчетах каких-то туманных, никем не виденных экспериментов. И здесь мы подходим к вещам куда более серьезным и значительным, нежели самые романтические повести Сопротивления.



Официальная версия содержит весьма внушительный раздел экологической истории, который состоит из той же лжи и тех же умолчаний, что и вся Муаддибова хроника. И дело тут вовсе не в том, что императору вздумалось подкорректировать историю науки или добавить авторитета своему тестю Льету Кайнзу. Просто экология Арракиса – это спайс, а спайс – это политика и святая святых имперского официоза – репутация власти.

Из утвержденной высочайшим соизволением концепции буквально следует, что бедолаги фримены мыкались по пустыне, погибали от жажды и не имели ни малейшего представления о том, как им поправить свою горькую жизнь. И вот, как посланник небес, явился доктор Пардот Кайнз и открыл несчастным глаза. Он провел блестящие экологические исследования, рассказал Свободным о реках и морях и основал целую водно-оросительную религию. Под его руководством восторженные фримены тотчас же начали строить водные ловушки, подземные водохранилища и засадили травой страшные песчаные дюны, давшие имя планете. Потом Пардот умер мученической смертью, его дело продолжил сын, Кайнз-младший, который тоже был убит, но вот пришел Муад’Диб и дал Свободным какую-то новую жизнь, а Дюна знай себе двигалась к изобилию и процветанию.



Весь этот сказочный винегрет рассчитан, естественно, на людей, которые на Дюне никогда не бывали и, кроме балаганных сериалов, ничего на эту тему не видали и не слыхали. Водоснабжение на Дюне – это вектор-магистратум всей жизни; деятельность Кайнзов, старшего и младшего, тоже сыграла в судьбе планеты громадную, роковую роль, но эти две проблемы имеют очень мало отношения друг к другу, и смешивать их – чистейшая спекуляция.

На Арракисе и в самом деле существует грандиозная система подземных водохранилищ, водоводов, коллекторов и так далее, общая протяженность этой сети составляет, наверное, несколько тысяч миль, а об объеме нет смысла даже гадать. Однако отец и сын Кайнзы тут совершенно ни при чем. Имперские историки старательно игнорируют такую деталь, как датировка, а даты строительства смотрят в этих подземных резервуарах со всех стен: цифры, вплетенные в бронзовый узор решеток водозаборников, цифры, отчеканенные на стали арматурных ребер, просто пометки выложенные из камней или выведенные на застывающем бетоне. Эти же календарные вехи отмечены на большинстве карт и схем, передаваемых фрименами из поколения в поколение.

Точной хронологии назвать, разумеется, не может никто, но по всем имеющимся данным девять десятых этих сооружений были закончены примерно за сто – сто пятьдесят лет даже не до появления Кайнза на Дюне, а до его рождения. Скажем, циклопический Хаммадский коллектор – произведение инженерного искусства, сравнимое с египетскими пирамидами как по масштабу, так и по сложности – старше Кайнзов как минимум на два с лишним века. Кстати, он до сих пор в прекрасном рабочем состоянии.

К Кайнзам я еще вернусь, теперь же два слова о сути дела. Климат Дюны подчинен странному парадоксу, именуемому температурной инверсией. Сама по себе подобная аномалия вовсе не диковина и не редкость, она широко известна, например, в пустынях Южной Африки, но на Дюне ею охвачена почти треть планеты.

В идеале все должно происходить следующим образом: насыщенный влагой воздух поднимается – скажем, в горах, – охлаждается, пары конденсируется, и на землю проливается благословенный дождь. На Дюне все происходит наоборот: стекающий с горных заснеженных полюсов воздух, уже холодный, уже несущий воду, спускается в каменные корыта пустынь. По мере приближения к экваториальным областям он постепенно прогревается; придавленный сверху более теплыми слоями, он никуда не поднимается и тем лишает почву всякой надежды на осадки. Возникает удивительная картина: высочайшая влажность воздуха и сушь на прожаренной солнцем земле. При этом – ночные туманы и такой курьез, как оконные водросли: в пустынях Дюны они научились выращивать вокруг себя прозрачную защитную капсулу, и окружающей влаги им вполне хватает для более чем пристойного водного существования!

В этих условиях само собой напрашивается элементарное решение, и называется это решение холодильник. В самом деле, нет ничего проще – пропустить этот переполненный влагой воздух через достаточно охлажденную трубу, и из этой трубы живительной струйкой потечет конденсат! За силовой подпиткой для этого процесса дело не станет: во-первых, солнечные батареи, во-вторых, дующие с полюсов круглый год меридиональные ветра – неиссякаемый и бесплатный источник энергии. Сразу возникает простейшая схема: ветряк на поверхности, а чуть глубже под землей – труба с холодильником, вентилятором и емкостью для сбора конденсата.

Думаю, бессмысленно искать какого-то легендарного конструктора этого проекта. Замысел слишком бесхитростен, идея наверняка пришла во многие головы одновременно, и очень многие умелые руки в разные эпохи брались за ее исполнение. Имен не сохранилось, но факт налицо – где-то около трехсот лет назад фримены начали энергично рыть землю и тратить прибыль от продажи спайса на закупку горно-проходческого и водопроводного оборудования, а также всевозможных электрогенераторов. Фрименские шахтеры и водопроводчики выделились в особую, избранную касту, о которой, по непонятным причинам, официальная версия умалчивает.

Да, деньги от продажи спайса. Это один из самых интересных моментов нашей истории. Спайсовая цивилизация просуществовала немногим более двухсот лет, но сам спайс на много столетий старше. Население Дюны торговало своим наркотиком, ценившимся как сильнейший галлюциноген, как минимум за триста лет до появления императоров и Навигаторов; уже тогда началось строительство подземных морей и водосборников, а с появлением пленочных керамбетонов и металлорганики, стойкой на изгиб, разрыв и способной к регенерации, эти работы приобрели особенный размах.

Кто не видел многоэтажного размаха арракинских тоннелей и вентиляторов с их четырехметровыми лопастями, тот не видел Дюны. Производительность этих монстров была ничтожной, КПД, наверное, на уровне паровозного – но их было несметное количество, и работали они круглосуточно, год за годом, десятилетие за десятилетием, приток влаги был высоким и постоянным, так что уже к началу века спайсовых реформ проблема водоснабжения на Дюне была решена.

Естественно, в харконненские времена фрименские ветряки бомбили и всячески старались уничтожить. Естественно, даже для самого крутого бедуина принять душ посреди пустыни было делом затруднительным. Но система подземных рукотворных морей, водоводов и насосных станций работала бесперебойно, и с тем же постоянством продолжали крутиться ветряки.



Вот тогда и настал час Пардота Кайнза с его маниакальной идеей сделать Дюну зеленой и цветущей. Правда, он собирался оставить немного пустыни для червя и спайса. Милейший человек! Он хотел указывать природе – вот досюда можно, а дальше уже нельзя.

Невозможно теперь ответить на вопрос – почему фримены так доверились Кайнзу. Среди тех, кого он обратил в свою веру, были и экологи, понимавшие всю хрупкость и уязвимость пустынных биоценозов, были старейшины родов, настроенные более чем консервативно ко всем новшествам, тем более занесенным откуда-то издалека, были просто образованные люди, знавшие историю – но, скорее всего, соблазн оказался слишком велик. К тому же официальный имперский жетон давал Пардоту возможность не считаться со многими из его оппонентов.



Строго говоря, Кайнз совершил всего одну единственную ошибку. Ошибку столь же роковую, сколько и необъяснимую, необъяснимую не только для ученого, но просто для грамотного человека. Он не учел дрейфа полюсов Дюны. Можно даже сказать – чудовищного дрейфа.

Земная ось вращения (которую под руководством Кристофера Робина некогда столь успешно искал Вини-Пух) изрядно погуливает – вычерчивает прецессионный конус и кланяется плоскости орбиты. Ось вращения Арракиса ведет себя не в пример солиднее – во-первых, она стоит прямее (фримены практически не знают, что такое полярная ночь), во-вторых, ее биения намного меньше. Но штука в том, что сама планета на диво нестабильна по отношению к этой своей оси. Какие-то неведомые мантийные потоки регулярно перераспределяются в чреве Дюны, и с периодичностью примерно в двадцать тысяч лет географические полюса родины спайса выписывают по карте длинные неправильные овалы, покидая точку пересечения тверди с осью вращения, сползают к экватору и вновь возвращаются к насиженным местам. Это значит, что ледяные полярные шапки время от времени съезжают набекрень, тают, отдавая воду атмосфере, и затем, сократившись более чем на три четверти, откочевывают обратно, подальше от жарких солнечных лучей, после чего процесс надолго замирает. Эти путешествия рождают значительную сейсмическую активность – Дюну в той или иной степени потряхивает каждую неделю – и основательные сдвиги климатических поясов, однако за миллионы лет природа сумела очень хорошо приспособиться к этим переменам – увы, она не предполагала усилий человека по ее улучшению.

Оговорим сразу: до сего дня у науки нет однозначного ответа на вопрос о поисхождении столь высокой концентрации воздушных паров в атмосфере Арракиса, как нет и ясного представления о путях их циркуляции. Палеогеология Дюны (термин заведомо неправильный, зато понятный) скончалась еще во младенчестве; все существующие ныне теории – это компьютерные модели, построенные на весьма ограниченном материале. Мы не знаем, как и в какие времена исчезли с лица планеты моря, реки, озера, став сначала паром, а потом – льдом и снегом на полюсах, какие катаклизмы и искривления орбиты породили эти удивительные чередования влажных и сухих периодов, какова подлинная механика влагообмена между тающими и нарастающими ледниками.

Очевидно лишь одно – на горе фрименам, Пардот начал свою деятельность как раз в рубежный момент смены климатических эпох, после финальной точки аридного застоя и первых, едва ощутимых результатов растопления полярных льдов. Арракис тогда еще казался сплошной однообразной пустыней, царством гор и песка, над которым не властно время. И Кайнз-старший пал жертвой этой иллюзии – то ли постигло его загадочное помрачение ума, то ли неистовство фанатика-ирригатора застлало глаза, то ли… Бог весть. Загвоздка в том, что Пардот не мог не знать, с чем имеет дело, и все же не внял голосу разума. Официальное предание рассказывает о том, как однажды он посадил топтер на расчищенную бурей поверхность соляного озера и патетически воскликнул, что теперь-де не сомневается – на Дюне была вода! Но следующий, естественный для всякого нормального человека вопрос – а куда и почему эта вода пропала – ему, как ни странно, в голову не пришел. Да что там соляное озеро! Примитивный шурф, пробитый в любом предгорье любой части Рифта, запросто продемонстрировал бы чередование слоев, картину, которая немо и красноречиво говорит сама за себя. Но Пардот, великий ученый, как нам его рисует легенда, не стал рыть шурфа, как не стал проводить спутниковых замеров полярного дрейфа, анализа геофизических данных, да и много чего еще.

Вместо этого он занялся совершенно другими вещами. Всем известны его идиллические эксперименты по засаживанию дюн травкой, но мало кто представляет себе, в каких масштабах испытывалось бессчетное количество семян всевозможных генетически измененных уродов в надежде отыскать подходящие для пустынных почв Дюны. Большинство из этих бездумно рассаженных зародышей сгинули без следа, но несколько мутантных видов – красная виргинская сосна, карликовая лиственница и даурская солянка – дождались своего часа и стали подлинным проклятием планеты.



Однако истинной бомбой замедленного действия были биологические активаторы. Этот факт замалчивается особенно тщательно – купленные за безумные спайсовые деньги тысячи и тысячи тонн всевозможных «почвенных наркотиков» были вбуханы в арракинские пески – в основном в северном полушарии, где находилось большинство имперских биостанций. Земля была отравлена на десятки метров в глубину на колоссальных площадях, и это еще без учета того, что многие из этих веществ обладают свойством спонтанной кумуляции, так что их концентрация сплошь и рядом достигала, выражаясь геологическим языком, ураганных величин.

Во времена Пардота об этих вещах никто не думал. Кое-где пески удалось остановить, в тени ущелий развели маленькие садики – но в целом пустыня оставалась все такой же величественной и равнодушной к человеческим замыслам и потугам. Добыча спайса шла своим чередом, война с Харконненами тоже, и все в общем оставались довольны.



После долгих лет экологических неистовств (невольно вспоминается строка из «Фауста»: «… самой чумы похлеще бушевал…») умер Пардот, его сменил сын Льет, которого тоже не стало в свой срок; к власти, после всех перипетий, пришел император Муад’Диб. Дюна тем временем все больше кренилась на орбите, склоняя ледяной панцирь, и точка реального полюса скользила по тверди, как солнечный зайчик по катящемуся арбузу. Очень быстро скользила.

Быстро, конечно, по геологическим часам, этот процесс ведет счет на тысячелетия, но, во-первых, космические темпы Дюны и впрямь обгоняют все известные стандарты, а во-вторых, по несчастному совпадению, точка на графике действительно попалась критическая. Есть капля, которая переполняет чашу, и бывает так, что неприметная на первый взгляд перемена угла освещения, высоты солнца над горизонтом, три лишних градуса среднегодовой температуры взрывают все сложившееся за целую эпоху положение вещей.

Дело даже не в том, что покинувший полюс ледяной континент породил серьезный источник влажного воздуха. Дело в том, что дрейф полюсов передвинул эту зону многокилометровых ледяных толщ в более низкие широты и сделал подвластной западному переносу. Дюна, как и Земля, вращается с востока на запад, и ветра, покорные сыны атмосферы, отстающей от вращения планеты, дуют, естественно, с запада на восток. Теперь подхваченные ими полярные воздушние массы с удвоенной силой хлынули в пустыню, справа и слева обтекая Центральный Рифт, а заодно в загибах атмосферных фронтов производя те самые кориолисовы бури, которые так любит поминать официальная версия. Дальше, уже от экватора, все то же перекрученное кольцо ветров, подняв уже основательно прогретый, но все еще влажный воздух ввысь, уносило его к северу и к югу, чтобы уже на новых полюсах снова превратить его водяной пар в снег и лед.

И все больше воды оседало в скалах и песках, в каменных россыпях и расщелинах, все богаче становилась роса, все гуще туманы. Разумеется, в любом случае арракинской Хаммаде, например, далеко до легендарной пустыни Намиб, овеянной дыханием океана, или до Сахары с ее ежегодными наводнениями – но для Дюны такой переход очень заметно менял положение вещей. Воздух начал остывать, и на главных широтах пардотовых опытов наметилось такое чудо, как нарастающая умеренность климата. Не буду утомлять читателя биоценологическими подробностями, скажу лишь, что тогда-то и ударил час. Сработали биоактиваторы, и растительный бум неудержимо выстрелил.

Плодовитость растений подскочила до небес, циклы размножения закрутились с невиданной скоростью. Захватывая громадные территории, красная сосна в несколько лет ушла за экватор, и тысячи квадратных километров дюн покрылись ее сеянцами. Следом двинулась лиственница, проникая своими корнями на невероятные глубины, забираясь в подземные коммуникации и сооружения. В образовавшейся тени резко подскочило влагоудержание и энергично пошел процесс растворения грунтовых солей. Тогда настал черед даурской солянки, этого живого насоса минералов почвы.

Если посмотреть на карту, то видно, что изменения прошли двумя большими языками с северо-запада на юго-восток по обоим Рифтам до экватора, и далее уже отдельными пятнами. Никаких естественных врагов у голосемянных на Дюне не было, очнувшиеся активаторы буйствовали, и в шесть-семь лет значительная часть обоих полушарий зазеленела. То, что произошла катастрофа, Свободные поняли далеко не сразу, разбросанные там и сям по барханам очаги кустарника смотрелись сущим пустяком. Но в первые же годы на залесенных территориях, не вынеся кислотности и засоления почв, погиб песчаный планктон. Затем, ломая тысячелетний маршрут, эти места начали покидать взрослые черви, численность Шай-Хулудов стремительно пошла вниз, ареал, сокращаясь, исчезал буквально на глазах, а вслед за ним исчезала и промысловая зона! Северные провинции, за редким исключением, оставались без спайса, и фримены Магриба оказались в положении, которое можно было назвать по меньшей мере бедственным.

При столь катастрофическом падении добычи цены на спайс должны были бы подскочить до небес, и тем самым в известной мере смягчить удар по фрименской экономике. Но эпоха правления Муад’Диба как раз и знаменита постоянным снижением цены на арракинский меланж, а после печальной памяти моратория двести одиннадцатого года это снижение перешло и вовсе в обвал – и эти рыночные котировки повлияли на судьбы Свободных куда больше, чем все решения и реформы императора Атридеса.

Арракинский джихад, объявленный Муад’Дибом, несмотря на всю путаницу статистических данных, демонстрирует предсказуемую и недвусмысленую картину: максимальное количество добровольцев как раз и дали районы, наиболее пострадавшие от экологического катаклизма. Не призывы безудержно разрекламированного Лисан аль-Гаиба, не религиозный психоз – фрименов погнали на войну за тридевять земель от дома авантюры Пардота Кайнза и даурская солянка.

Дома же картина складывалась и вовсе невеселая. Никакие почвенно-кислотные напасти не могли заставить один фрименский клан пустить другой, соседний клан, добывать спайс на своих исконных землях. Слишком большой кровью были проведены и держались невидимые пустынные границы. Между обездоленным севером и более или менее уцелевшим югом – точнее, юго-востоком – сразу выросло грозное напряжение. У лишившихся средств к существованию северных племен незамедлительно обнаружились тысячи причин для обид и мести, а поскольку каждый фримен – это прежде всего воин, готовый в любую минуту умереть во имя своего рода, тень гражданской войны легла на пески очень рано.



Войны, джихад, истощение ресурсов планеты сделали свое дело на удивление быстро – фримены Арракиса сгинули менее чем за сто лет, даже полвека спустя после воцарения Муад’Диба уже мало кто слышал о каких-то диких племенах Свободных из пустыни. Не осталось даже памяти о них, список исследований, свидетельств, хроник, письменных или устных источников трагически короток. На Дюне никогда не было ни истории, ни этнографии, и то немногое, что мы сегодня знаем об этих людях, пришлось с великими трудами собирать по обрывкам, случайным фрагментам и крупицам.

Все авторы официальной версии заявляют в одни голос, что Дюна – планета, населенная фрименами. С таким же успехом можно сказать, что Европа – это континент, населенный французами. Во-первых, как я уже говорил, кроме фрименов Арракис населяло еще около семидесяти народностей, живших далеко от пустыни. Во-вторых, такой нации, как фримены, не было вовсе.

Фрименами, то есть Свободными – бедуинами, – называли себя одиннадцать родов Хайдарабадского эмирата, на территории которого, по воле судеб, и разворачивалось действие арракинской революции – но с легкой руки имперских бытописателей этот ярлык приклеили всем народам, населявшим Западный и Восточный Рифт.

Здесь, однако, и без наших путаников-летописцев присутствует серьезная сложность. Жители пустыни, носители различных языков и традиций, несколько веков рождались и умирали в полном отрыве от тех наций и культур, к которым себя причисляли. Неизвестный, но весьма продолжительный по историческим масштабам отрезок времени (никто не знает, как и когда была заселена Дюна) они варились в собственном котле, меняясь и ассимилируясь бок о бок с такими же маргиналами, явившимися неведомо откуда. Племена называли себя персами, тюрками, аварцами, туркменами и еще какими-то, порой загадочными именами, но даже прадеды их прадедов не помнили, что означают эти слова и о каких землях идет речь; смешение, забвение и изоляция рождали самые фантастические сочетания костюмов, обычаев и орнаментов. До некоторой степени о корнях того или иного рода можно было порой судить по названиям, которые давались подвластным горам и долинам – Пешавар, Джайпур, Нефуд – призраки Пакистана, Индии, Аравии.

В силу бесспорного влияния арабской культуры, фрименов (волей-неволей приходится использовать это слово) почему-то всегда изображают в виде странноватых арабов самого экзотического толка. Полный вздор. В пустыне был представлен весь спектр национальных типов, цветов кожи, разреза глаз и так далее; например, классически прибалтийская внешность Алии ни у кого не вызывала вопросов.

Кстати. Вершиной фантастического сочинительства стала легенда о синих фрименских глазах. Постоянные следы меланжа в пище и питье и в самом деле добавляли синевы в пигментацию роговицы, но нашим лихим творцам этого показалось мало, и они наградили бедуинов вдобавок и синими белками – еще чудо, что оставили им зрачки! Посмотрите на любую фотографию, любую видеозапись, взгляните на портрет Стилгара с обложки сборника его воспоминаний – были, были у них белки, с голубизной, но были.



Однако ни самодельность этнических особенностей, ни национальная разнородность внутри фрименских анклавов не служили помехой к их крайней обособленности. Спайсовые деньги наполняли слово «независимость» вполне конкретным и весомым смыслом. Попробуйте-ка объявить джелалабадскому пуштуну, что считаете его хайдарабадским фрименом! С тем же успехом баску или каталонцу можно сказать, что он испанец. Межобщинные браки были несказанной редкостью, и зачастую вели к настоящим войнам. Указом пустынному воителю были лишь глава клана да емкость обоймы – что ему до какого-то императора, там, за северными горами? Естественно, что широковещательные заявления Муад’Диба типа: «Наконец-то наш спайс принадлежит нам!» не вызывали ничего, кроме усмешки – на своих угодьях Свободные и без того считали весь спайс своим, и это право всегда были готовы отстаивать, насколько хватит дальнобойности винтовки и длины кинжала.



Смешение рас привело и к смешению языков. Несмотря на все многообразие диалектов и наречий, все кочевники так или иначе понимали друг друга. Нации общались на своеобразном архаичном арабском с заметными добавлениями пушту, фарси и древнего саджа; с письменностью дело обстояло из рук вон плохо, но настоящим бедствием стали имена. Сами по себе сложные и малопонятные, во многом составленные в нарушение (что не удивительно) как исламских, так и доисламских принципов, с изменениями и перестановками артиклей и предлогов, всех этих ибн, аль-, эр– и эт-, они еще попали под удар переписи и паспортизации, проведенных Комиссией по Ксенологии почти сразу после революции.

Имя бедуина – всегда больше, чем просто имя, это еще и его история, а часто еще и история его семьи. Такой-то, сын такого-то (ибн), живший в Бурхгади (аль-), внук такого-то, из рода под названием, по профессии изготовитель палаток (ковров, оружия, украшений и т. п.), хромой, горбатый, по прозвищу и так далее – очень длинная и иерархически непростая цепочка. Ко всему прочему, имелись тайные имена, запасные имена и еще бог весть что. Комиссия по паспортизации всех этих тонкостей знать не желала, и исходила из привычного европейского стандарта – фамилия, имя, отчество, год рождения, плюс все индивидуальные номера. В таком виде большинство фрименов и попало в официальную документацию. Поэтические гроздья имен и прозвищ кромсали абсолютно бездумно, и в итоге образовалась страшнейшая неразбериха – у громадной части населения одним махом сменились имена, подчас самым невероятным, не поддающимся расшифровке образом. И теперь, спустя столетия, иной раз нет никакой возможности понять, о каком же конкретно человеке идет речь.



Впрочем, в этих нелепостях не было злого умысла, они говорит лишь о том сумбуре, который царил в головах чиновников имперской администрации и об их откровенно наплевательском отношении к делу. Другая картина наблюдается там, где поднимаются вопросы, касающиеся политического реноме власти – тут искажения приобретают откровенно злостный характер. В первую очередь это вопрос о религии.



Религии Дюны официальная версия уделяет ничуть не меньше места, чем экологии, и здесь мы встречаем стандартную подтасовку фактов с добавлением вранья. Казенные борзописцы начинают с туманных ссылок на Магомет-Сари и загадочный буддислам, затем вдруг переключаются на многословную и мало идущую к делу историю создания Желтой Католической Библии, и в итоге иллюстрирует все это эпизодами бесспорно языческих религиозных церемоний фрименов с оргиями и вакханалиями культа Преподобной Матери.

Из всех этих объяснений можно сделать единственный вывод о том, что в огороде бузина, а в Киеве дядька, но никак не больше. Однако скрытая здесь уловка гораздо бесхитростней, чем в случае с экологической теорией. Несмотря на все смущение и беспомощность, имперские историки силятся протолкнуть одну-единственную мысль: Муад’Диб стал лидером (пророком, мессией – как угодно) государственной религии Дюны.

Это уже чистейшей воды обман. На Дюне никогда не было государственной религии, так же как не было единого государства. Невероятная этническая пестрота Арракиса влекла за собой точно такую же религиозную пестроту, и, например, ортодоксальных христиан Балль-Дахара ни в коей мере не волновало, что за тысячи миль от них, среди арракинских язычников, появился какой-то чудаковатый малый, который провозгласил себя мессией и Голосом Неба.

Страшно вымолвить, но военный конфликт на Дюне (факт которого в последнее время историки хотя и со скрежетом зубовным, но все же признают) был еще и религиозной войной. Главный противник языческих Арракина и Хайдарабада, Конфедерация Южных Эмиратов была в основном исламским объединением, хотя и с таинственным, невесть где приобретенным уклоном в суфизм и манихейство. Для правоверных жителей южного Рифта верования магрибских фрименов были вопиющим оскорблением, а ненависть к проклятым идолопоклонникам – отнюдь не формальным чувством. Поэтому, когда после революции финансовое и политическое внимание парламента и транснациональных корпораций переместилось на юг и Джайпур получил негласную поддержку мировых держав, такое понятие, как «джихад», приобрело несколько иной смысл, нежели тот, что вкладывали в него придворные историки.

Немаловажным фактором оказалось и то, что северное язычество тоже не было единым и однородным, и мессианские претензии новоявленного табровского пророка признавались далеко не всеми – как ни странно в подобной ситуации говорить о расколе, но он довольно быстро стал реальностью и в дальнейшем способствовал исламизации Магриба, что закономерно привело к выходу из-под власти Муад’Диба многих родов.



Даже самому неискушенному человеку видно, что фримены перешли от мирной жизни к военной с удивительной легкостью – но на самом деле ничего удивительного тут нет, просто никакой мирной жизни на Дюне не было, да и не могло быть. У такого положения вещей есть вполне определенная причина, которую авторы официальной версии не то чтобы скрывают, но с какой-то неясной стыдливостью избегают произносить вслух. Девяносто процентов населения Арракиса существовало за счет добычи спайса. Но добывать спайс имели право только государственные подрядчики – Гамильтоны, Харконнены, Атридесы. Весь остальной промысел – это тягчайшее, караемое смертью беззаконие. Вот на этом беззаконии и зиждилась вся фрименская цивилизация. Лишь военной силой, бесконечными карательными экспедициями имперская администрация могла хоть как-то удерживать в узде контрабанду меланжа, и любой фримен с пеленок обучался искусству владеть оружием и выживать в партизанской войне.

У каждого клана существовал очень строгий и детальный договор с конкретной контрабандистской фирмой – как правило, это была или лицензия на добычу, оговоренная по срокам и территориям, или подряд на поставку спайса. Непременным пунктом этого договора была обязанность фрименов с оружием в руках защищать свой удел от «чужих» контрабандистов. Таким образом, уже и в самой нелегальной добыче сформировался свой «андеграунд», дикий промысел, второй эшелон, который тоже сплошь и рядом порождал весьма и весьма решительные разборки на лоне природы.

Ради справедливости надо сказать, что взаимоотношения официоза и подполья не исчерпывались одной стрельбой. В этом спайсовом клубке противоречий присутствовал еще один малоприметный узел, о котором официальная версия предпочитает помалкивать. Федеральные власти вели политику не только кнута, но и пряника. В роли пряника выступал, естественно, снова спайс, который администрация втихомолку скупала у фрименов по ценам, порой значительно превышавшим контрабандные – будучи монополистом, император мог позволить себе и такой метод борьбы с теневой экономикой. Не вдаваясь в детали рыночных механизмов, здесь к слову стоит заметить, что во все времена из-за дьявольской дороговизны меланжа его легальная и нелегальная закупочная цена различались очень мало.

Поэтому для фрименов непреложным законом было то, что любая администрация, не взирая ни на какие реформы, всегда будет скупать у них спайс и всегда преследовать за контрабанду.



Вот так, не слишком привлекательно и гостеприимно, выглядела опаленная солнцем и порохом земля, на которую при столь драматичных обстоятельствах ступил Пол Атридес со своей почтенной матушкой. Теперь давайте поподробнее присмотримся к людям, от которых теперь зависела их судьба.

Глава четвертая

Официальная хроника-легенда повествует, как чуть ли не при первой же встрече арракинские пустынники-фримены признали Пола Атридеса мессией, Лисан аль-Гаибом, Голосом Неба, как он потряс их своим боевым искусством, в скором времени стал религиозным лидером всей планеты, во главе фанатично преданных ему полчищ моджахедов победоносно вытеснил Харконненов со всех их позиций на Дюне, и в итоге забрал такую власть, что разве только император оставался для него досадной, но, в сущности, пустяковой помехой.



Легко видеть, что наши ухари-сценаристы поступают по своему всегдашнему обыкновению: вырезав из контекста реальности единичный факт, они наращивают вокруг него, подобно известному моллюску, глянцевую жемчужину лжи. Но эта жемчужина в длинной нити официальной сказки вышла уж очень корявой и кривобокой, уж слишком много нелепостей тут накручено с начала и до конца.

Итак, темной арракинской ночью Пол и Джессика натыкаются на отряд фрименов под командованием некоего Стилгара – группу людей неуточненного рода деятельности. Далее Пол, уже переименованный в Муад’Диба, поразив жителей пустыни своим костоломным мастерством, приобретает среди них все большее и большее влияние, и через некоторое время, в присущей ему скверной театральной манере потрясая перед сборищем фрименов отцовским перстнем, заявляет, что правит «каждым дюймом Арракиса». Никаких других вождей или старейшин, кроме означенного Стилгара, при этом не присутствует. Стилгар тут же приносит клятву верности новому владыке, и вскоре все та же компания захватывает в плен императора, с трогательной бесхитростностью лишает его всех прав и усаживает на освободившийся трон своего любимца и мессию Муад’Диба. Таким образом, очевидно, что население Дюны – это партизанский отряд Стилгара, который, в случае нужды, запросто может решать и судьбы Империи.

Ничего удивительного в этом нет, если вспомнить, что для имперских историков вся Дюна, да и значительная доля Империи, – это клочок пустыни в предгорьях Северного Рифта. Куда более странным выглядит, например, никак не объясненный исламский колорит и успех мессианской идеи в среде этих, казалось бы, закоренелых язычников. Но не станем вдаваться в богословские дебри, в нашей истории есть загадка куда более приземленного свойства.

Фримены – кочевники Дюны, назойливо, на каждой странице повторяет официальная версия. Но куда и откуда они кочуют? Фримены не скотоводы, на Арракисе нет скота, и со сменой сезона тут некого перегонять с пастбища на пастбище; они и не торговцы с караванами товара – стопроцентный импорт и прямые поставки низводят местную торговлю до смехотворных масштабов. Ответ известен: Свободные кочуют за спайсом, следуя путями миграции Шай-Хулуда. Сама по себе добыча спайса – если на минуту отвлечься от опасностей и экстремальных условий этого ремесла – никакой особенной технологии не требует; точно так же и первичное обогащение – приготовление так называемых сырцовых брикетов – без труда можно наладить в любом крестьянском сарае, где встанет переносной электрогенератор. Такие кустарные заводики дымили и стучали по всем предгорьям Восточного и западного Рифта, и с обеих сторон песчаного океана экспедиции фрименов отправлялись за бесценным ядом. Но что за диво? Нам подробно рассказывают, как добывают спайс федеральные подрядчики, как этим же занимаются контрабандистские краулеры, но Свободным Стилгара ничего подобного и в голову не приходит. Они поскакивают вокруг промысловиков на песчаных червях, постреливают и попугивают, сам молодой Атридес с чувством нюхает меланж, но этим дело и ограничивается. Невольно возникает наивный, но очень естественный вопрос – чем же эти люди живут? Куда ведет их таинственный Стилгар?



Стилгар – это прозвище, неясное как по происхождению, так и по смыслу. Его настоящее имя (увы, с поправкой на безумства имперской паспортизации) – Хафизулла Абу Резуни, и был он эмиром Хайдарабада, то есть хозяином большей части северо-западных земель, правителем одного из крупнейших городов Арракиса и официальным лидером одиннадцати влиятельных фрименских родов.

Фактически он был главой целого государства, с учетом того, что государств в нашем понимании этого слова на Дюне вообще не существовало. Однако рассказать правду о Стилгаре значило бы открыть такие страницы истории, которые нипочем не удалось бы потом вклеить в романтическую историю чудо-императора Муад’Диба. Одно звено лжи тянет за собой другое и так образуется целая кольчуга, скрывающая правду, и чтобы эта кольчуга точно сошлась на главном герое, истину пришлось подвергнуть изрядной хирургии. Таким образом с карты официальной Дюны вдруг исчез город Хайдарабад, а Стилгар неожиданно превратился в таинственного скитальца, бесстрашного фрименского атамана, свившего свое разбойничье гнездо в сьетче Табр и в непонятном ореоле власти кочующего по пескам. Да, Абу Резуни действительно скитался по пустыне, да, он бывал в съетче Табр и действительно воевал с Харконненами – все было и так, и совсем не так.

Владения Стилгара приходились на самое верхнее, северное кольцо годовой миграции Шай-Хулуда – создателя спайса. Здесь, у горного обрыва Северного Рифта, тысячи песчаных червей поворачивают сначала на запад, потом на юг и начинают дальний путь через весь Рифт, через Нефуд и Хаммаду к Вулканической зоне, чтобы на жарком краю света, где сквозь черный песок бьют струи кипятка и сернистого пара, дать жизнь потомству. Одиннадцать хайдарабадских (по официальной версии – табровских) кланов делили доставшуюся им от предков насыщенную наркотиком землю чрезвычайно сложно и хитроумно – по какой-то непонятной традиции пустынные старатели пренебрегали картой и пользовались передаваемой из поколения в поколение устной легендой, где каждый камень-ориентир, помнящий еще дедов-прадедов, имел собственное название. Даже знатокам этих договоров-заклинаний было порой непросто в них разобраться, если же территориальные претензии и пограничные неурядицы приобретали особенно злонамеренный характер, то межобщинные судилища могли растягиваться на годы. Прибавьте сюда фрименскую удаль, непокорный нрав и презрение к смерти, и станет понятно, что ситуация то там, то здесь постоянно тлела у опасного рубежа, так что Стилгар, выполняя обязанности эмира, постоянно мотался по пустыне, выслушивал, вникал, судил, рядил, защищал правого, наказывал виноватого, давал советы. Как последний довод в уговорах, его сопровождала личная гвардия, именуемая, в дословном переводе, «межевой стражей». В сущности, Абу Резуни выступал в традиционной роли древнего князя, который со своей дружиной одной рукой наводит порядок, другой – собирает дань с соплеменников.

Без сомнений, важнейшей задачей эмира являлась организация защиты от преследований имперской, то есть харконненской, администрации. Но и здесь все было не так просто.

Как один из крупнейших руководителей фрименского вооруженного сопротивления, а также главарь архипреступного контрабандного бизнеса, Стилгар, разумеется, считался у администрации врагом номер один и являлся основной мишенью харконненских спецслужб. Покушения на него исчислялись десятками – Абу Резуни взрывали, травили, обстреливали, подставляли под всевозможные катастрофы, снова взрывали – но, видимо, эмир был угоден небу, поскольку ни разу дело не заходило дальше синяков и ссадин. Но с годами эта смертоубийственная активность таинственным образом сошла на нет. Административные головы в Арракине крепко призадумались. Для начала Стилгар понравился им тем, что показал себя противником спайсового терроризма – он не терпел в своих владениях ни доморощенных, ни заезжих шахидских бомбистов, а также их баз, и столица Дюны, этот шумный, разноязыкий, не ведающий контроля проходной двор, впервые за долгие годы вздохнул свободнее. Не менее жестко и решительно Стилгар освободил спайсовые поля Магриба от «диких» контрабандистов и ввел твердые квоты на добычу, так что утечка меланжа наконец-то вошла хоть в какие-то, поддающиеся учету границы. При Стилгаре поутихла братоубийственная межродовая рознь, прежде щедро заливавшая кровью камень и песок и грозившая военным хаосом всему пустынному миропорядку. Так год за годом постепенно выяснялось, что, несмотря на нелегальность положения, Абу Резуни правит мудро и осмотрительно, придерживаясь в политике золотой середины. Он поборник веры отцов, но не безумный фанатик, он патриот своего народа, но не оголтелый экстремист – эмир всегда умеет остудить чересчур горячие головы и не допустить карательных акций со стороны федеральных властей, он знает цену спайсу, но хорошо понимает, когда надо умерить свои и чужие аппетиты. Словом, он разумный и предсказуемый правитель, с которым вполне можно договариваться на почве взаимных компромиссов.

Молва рисует Харконненов черным по черному, безжалостными вероломными злодеями, жестокими гонителями фрименов. Это слишком примитивная и однобокая трактовка. Имперских менеджеров интересовала лишь прибыль от продажи спайса, и постольку-поскольку аборигены не путали Харконненам карт в их замысловатой политико-экономической игре, те были готовы закрывать глаза на многие фрименские шалости. Поэтому даже самому предубежденному болвану-управляющему было ясно: приди на место Стилгара кто-то другой – радикал, фундаменталист, да просто новый человек, – и грянет такой беспредел, от которого никому лучше не станет. А посему Абу Резуни достаточно свободно наезжал в Хайдарабад, где у него был прекрасный дом и семья, вел переговоры с властями и сторонниками, беспрепятственно бывал за пределами Дюны, и его деятельность как эмира со временем приобретала все большую законность. Наследственный владыка этих земель, прирожденный властитель, Стилгар сумел удержать влияние и могущество даже в такой противоестественной, криминальной ситуации.



При этом всем присутствовал один аспект, о котором волей-неволей надо упомянуть. Император на контрабанду спайса взирал весьма равнодушно, полагая ее сугубо местной проблемой и нехотя пеняя барону Владимиру на нерадивость. Это понятно и логично – императорские доходы начислялись уже из прибылей СНОАМ, куда стекался весь спайс – как лицензионный, так и ворованный. Убытки несли одни Харконнены, но им по особой статье бюджета выделялись средства на борьбу с незаконным оборотом, то есть на войну с фрименами, и были эти средства весьма значительными. Барон всегда умел найти им достойное применение. Война – поскольку все спишет – предприятие очень выгодное, и поэтому, по негласному мнению Дома Харконненов, если бы фрименов не было, то их стоило выдумать.

К слову сказать, далеко не вся пустыня считала Харконненов заклятыми врагами. На юге, между Бангалуром и Джайпуром, где барон под видом борьбы с незаконным оборотом скупал для себя нелегальные партии спайса, местные жители (которые тоже называли себя фрименами, но на другом языке) почитали Харконненов как родных отцов, а Фейда-Рауту, которого половина Северного Рифта была готова пристрелить как бешеного шакала, бангалурские кланы со всей торжественностью принимали в свои члены, сыновья и братья, а их главы мечтали выдать за него дочерей.



Искушенному в политике Стилгару не надо было объяснять, каких беспокойных гостей послал ему случай. Шутка ли – родня императора, вдова и сын только что погибшего губернатора Дюны! Такое шило не утаишь ни в каком каменном мешке никакого арракинского каньона. С одной стороны, это очень сильная карта в руках эмира, с другой стороны – величайшая опасность: ну как Шаддам прикажет Харконненам перевернуть каждый камешек, но разыскать опальную чету? Это уже пахнет полномасштабной войной.

Но Стилгару повезло. О реакции императора (тайны, естественно, сохранить не удалось) мы знаем, как ни странно, из протоколов антиимператорского заговора, хранящихся в архивах ландсраата (об этих примечательных документах у нас еще речь впереди): верный решению замять скандальную арракинскую историю, не делающую чести Дому Коррино, Шаддам не стал затевать ни разбирательств, ни облав, а сочтя Дюну весьма подходящим местом ссылки, неофициальным указом всемилостивейше повелел Джессике и Полу не показываться где либо еще, если они не желают кончить дни в казематах Салузы Секундус. Срок заключения не оговаривался.

Так для Пола Атридеса и его матушки захлопнулись космические врата, и, превратившись сначала из хозяев Дюны в беглецов, они спустились еще на одну ступеньку ниже и стали узниками. Здесь, однако, берет начало беззастенчивая подтасовка дат, перещеголявшая даже официальную версию. Имперские историки нигде не отрицают того, что так называемая арракинская революция, отменившая опалу для Атридеса и отправившая в изгнание самого Шаддама, произошла в двести первом году. Формально с этим никто не спорит, но контрабандой (воистину, Дюна – планета контрабанды), в беллетристике и сценариях, посвященных Арракису, вдруг появляется девяносто третий год, как дата смерти престарелого барона Харконнена, убитого как раз во время революции. Получается, что на покорение Дюны (которая, напомним, умещается у наших писателей между Арракином и Хайдарабадом) у Пола ушло менее двух лет – слишком малый срок, чтобы безвестному чужеземному парнишке стать богом и повелителем вольного неукротимого народа. Вот уж действительно – пришел, увидел, победил. Впрочем, это легко понять: какой же автор сериала, или просто книги или фильма допустит девятилетнюю паузу в событиях, и какой же читатель или зритель это выдержит! Что же с того, что царствование бедолаги Шаддама подсократили чуть не на восемь лет, зато стало намного интересней – семнадцатилетний юнец (напомню, что возраст Пола тоже изрядно убавлен) одним махом взлетает на трон, а двухлетняя девочка, не моргнув глазом, убивает дедушку-злодея.

Нет, друзья мои, долгих девять лет провел будущий император Муад’Диб среди скал и песков Дюны. Как он жил эти годы? Свидетельств сохранилось крайне мало, ведь он сам, придя к власти, старательно уничтожил большинство документов, относящихся к дореволюционному периоду. Все же некоторое представление составить себе можно. Пол учит язык, работает у Стилгара инструктором по рукопашному бою – что бы ни говорили про Атридеса, спортивных достоинств у него никто не отнимет; он участвует во фрименских вылазках – благо, никаких заметных конфликтов в это время не происходит; он с великим трудом овладевает искусством езды на песчаном черве, и в конце концов натурализуется среди фрименов, женившись на Чани Кайнз – дочери погибшего Льета Кайнза и внучке печально знаменитого Пардота.

Примерно к девяносто шестому году относится одна из немногих видеозаписей Пола того периода – любительская, но хорошего качества; ценность ее в том, что она сделана до того, как за будущего императора взялись стилисты и имиджмейкеры – неофициальные съемки Атридеса-младшего, как и старшего, большая редкость. Муад’Диб заснят во время разгрузки какого-то контейнера, у входа в пещеру; на герцоге камуфлированный стилсьют, похожий на военный комбинезон со множеством складок, Пол закрывается от яркого солнца и смеется. Первое, что приходит в голову – человек на экране безусловно молод, но ему никак не меньше тридцати, так что все россказни про семнадцатилетнего Лисан аль-Гаиба – полнейший вздор. Второе – Пол Муад’Диб был не просто красив, но еще и чрезвычайно фотогеничен, привлекательность не изменяла ему ни в каких ракурсах. Впрочем, красота, как известно, суть неизреченна, а что мы видим из того, что изреченно? Роскошная грива спутанных смоляных волос. Явно выраженные надбровные дуги и широкие густые брови. Классического разреза по-фрименски серо-голубые глаза. Подбородок, который можно было бы назвать массивным, не будь он таким длинным, по форме удивительно напоминающим молоток. Но самая любопытная оказия произошла с носом: нос, как и положено Атридесу, хищно-прямой, с едва-едва уловимой фамильной горбинкой, зато кончик его совершенно по-харконненски стесан! То же и рот: складки у резко очерченных губ сразу наводят на мысль о львиной пасти барона Владимира.

Увы, эта крупная, хорошей скульптурной лепки голова сидела на вытянутой хрупкой шее, казавшейся странно коленчатой из-за острого кадыка, и узких покатых плечах. Эти особенности фигуры императора впоследствии доставляли дизайнерам немало мучений – шею и плечи Муад’Диба маскировали стоячими воротниками, подкладками и вообще широкой свободной одеждой из плотных тканей. Недостаток роста компенсировали каблуками, а машины, мебель и даже ближайших охранников подбирали выверенных сниженных габаритов.

Но дело не только в анатомии. Во всей фигуре Пола, в его позах и движениях постоянно сквозит наигранная, показная самоуверенность, почти ярмарочное бахвальство, придающее ему неестественность провинциального трагика. Какое-то неведомое препятствие помешало объединенной философии стилей «когти дракона» и «журавль и змея» принести Муад’Дибу душевное и физическое спокойствие. Немудрено, что величественная походка и манеры императора стоили хореографам и постановщикам громадных усилий и потраченных нервов, и все же оттенок дешевой театральности преследовал Муад’Диба до конца дней.



К середине девяностых годов обыкновенно относят возникновение двух легенд о жизни Пола Муад’Диба. Первая – это история гибели старшего сына Пола, Лето Атридеса-младшего. Вообще, дети Муад’Диба, их загадочное появление на свет и еще более непостижимая смерть с непременным последующим воскрешением – это целый эпос, но Лето-младший даже в их ряду стоит особняком, как уж и вовсе апокрифическая фигура. О рождении его толком ничего не известно, кончина, не менее таинственная, приключилась в сказочном девяносто третьем году, во время резни, якобы устроенной императорскими головорезами-сардукарами – побоища, сочиненного авторами официальной версии, и подразумевающего резню двести первого года. Проблема в том, что ни в девяносто третьем, ни в двести первом сардукары никаких зверств на Дюне не чинили, и смерть мифического дитяти от рук мифических извергов рождает вопросы и сомнения. За туманной занавесью легенды мы находим два реальных факта: во-первых, после гибели безвинного младенца память о нем странным образом начисто вылетает у всех из головы – в последующие двадцать с лишним лет ни один человек, включая мать и отца, не то что не проронил ни слезинки, но даже ни разу не упомянул о юном страдальце, как если бы его и не было; во-вторых, в многотомной истории болезни Чани Кайнз руками многих авторитетных медиков (и к этому нам еще предстоит вернуться) в разные годы подробно расписано, как и почему она не может иметь детей. Клонирование у фрименов было запрещено, об усыновлении какого-то ребенка тоже никаких данных нет, так что, скорее всего, Лето-второй был плодом не супружеской любви, а литературного творчества.



Вторая легенда куда красочней и романтичней, нежели вклеенный для выжимания слезы эпизод с несостоявшимся наследником. Ведь Пол Муад’Диб не просто герой и освободитель, он еще и квизац хедерах, пророк, ясновидящий: стоит ему выпить Воды Жизни (экстракт гомогенизированных тканей эмбриона песчаного червя) – как он обретает способность различать в грядущем переплетение нитей бытия, узлы времени и еще бог знает что, а к концу жизни Атридес и вовсе начал видеть без помощи глаз. Здесь трудно сказать что-то определенное кроме того, что все эти истории абсолютно ничем не подтверждены и что сам император, судя по записям его разговоров, напротив, в свои чудесные способности искренне верил. За два десятилетия правления Пол Муад’Диб показал себя не слишком утонченным интриганом и откровенно бездарным администратором и полководцем – если это и есть проявление пророческого дара, то невольно согласишься с тезисом, что мистика и реальная жизнь никак друг с другом не связаны.



Зато настоящим, неподдельным героем – вернее, героиней того времени была леди Джессика. Ей не надо было учить язык – она знала арабский и чакобзу еще со школы ордена, кроме того, она единственная из всей семьи успела прочесть все предоставленные им материалы по фрименам и Дюне. Благодаря уму, выучке и интуитивному чутью она без всяких спайсовых настоек видела людей насквозь и мгновенно разобралась в сложных родственных отношениях хайдарабадского клана – выслушав ее первые суждения, Стилгар сразу же сделал Джессику Верховной Преподобной Матерью, дав ей, таким образом, высший духовный чин, и безоговорочно допустил в святая святых руководства. В отличие от герцога Атридеса, эмира совершенно не волновало, кто и как подумает о том, что он слушается советов женщины – Абу Резуни была нужна сама власть, а не ее показной фасад. Джессика прекрасно ориентировалась в международных делах, она сохранила связь с вездесущими Бене Гессерит, и в дальнейшем вся подготовка арракинской революции, все переговоры с эмиссарами ландсраата проходили при ее участии и под ее контролем. Перу Джессики принадлежит необычайно глубоко обоснованная программа постимперского развития Дюны – если бы Пол следовал рекомендациям матери, вполне вероятно, судьбы Арракиса могли сложиться иначе. Но ни в какие времена властители не любили ни слишком умных советников, ни мудрых советов.



Но именно в середине девяностых, когда Атридес еще был почтительным сыном, а Джессика со Стилгаром вовсю плели свою хитроумную военно-дипломатическую сеть, свято полагая нерушимым мир, в котором живут, этот мир как раз стремительно клонился к грозовому закату, сулившему великие перемены и для этих трех людей, и для всей Дюны.

Невозможно даже перечислить причины столь скорого финала спайсовой эпохи. Ее кончину подготовила и заскорузлая коррумпированность имперской администрации, и потерявшая всякую меру алчность Гильдии Навигаторов, но самое главное – это естественный ход вещей. Великие Дома набрали силу и давно уже переросли изрядно подгнившие колодки центральной власти. У каждого государства был флот, и каждое правительство желало торговать и воевать независимо от прихотей Дома Коррино и ставок Гильдии. Транснациональным концернам монополия Космического Союза, поддержанная императорской властью, и вовсе стояла поперек горла, лишая всякой самостоятельности и вырывая из бюджетов грабительский процент. Противоречия мировых держав с порядком, замешанном на спайсе и монархии, все больше и больше переходили в открытый конфликт, а парламент становился гнездом оппозиции и крамолы.

Ко всему прочему, в это время появились боровые присадки, квантовый компьютер, и как раз в девяносто первом году, еще до смерти герцога Лето, был испытан первый гиперпространственный Д-конвертор. Не погружаясь в глубины физики, можно сказать, что это устройство (в ту пору известное под названием «модулятор типа А») давало возможность «выровнять» соотношение двух сколь угодно далеко разнесенных точек через так называемое нуль-пространство и рассчитать управление параметрами перехода еще при «холодных» двигателях – это называлось «произвести закольцовку», – и скорректировать любой просчет можно было, выйдя из подпространства в каком угодно месте космоса, прекрасно обходясь без мистической поддержки ненасытных Навигаторов. Конвертор в тандеме с компьютером – вот формула вожделенной свободы передвижения, превращавшей спайсовую навигацию в нечто, граничащее с изощренным издевательством. В воздухе запахло сумасшедшими прибылями, но Гильдия, которая все это время, не жалея средств, вела настоящую кровавую войну и с изобретением, и с изобретателями, с трогательной скромностью заявила, что готова принять под свое крыло даже и пресловутые конверторы. Вот этого стерпеть уже не мог никто.

Как я уже говорил, о борьбе ландсраата с императором и Гильдией можно писать отдельную книгу – со многими захватывающими сюжетными линиями, характерами, интригами и судьбами. К Дюне все это имеет косвенное отношение и потому выходит за рамки моего рассказа, но без нескольких слов о спайсовом заговоре обойтись все же нельзя.

Собственно говоря, антиимператорская коалиция существовала столько же, сколько и императорская власть, но реальной, действующей организацией с конкретными вождями и твердо поставленными задачами она стала лишь с девяносто восьмого года, когда спайсовый кризис уже во весь рост стоял на пороге мировой экономики, а политический термометр вплотную приблизился к красной отметке. В эту оппозиционную корпорацию в той или иной степени входили все Сорок Великих Домов, но решения, как следует из секретных протоколов, принимали семь человек.



Уже неоднократно упомянутые протоколы появились на свет довольно курьезным способом: сознавая всю опасность предприятия и ни на грош не доверяя друг другу, мировые лидеры не придумали лучшего способа застраховаться от соседского вероломства, как фиксировать свои прения на бумаге и затем сообща подписывать. Невольно вспоминается бессмертный Билли Бонс: если уж дойдет до виселицы, так пусть на ней болтаются все. Ныне подобная фантазия представляется чудачеством, затеей сельской остроты, зато благодаря ей мы можем с достаточной степенью точности восстановить хронологию и характер событий. Длинная рука Шаддама до этих страшных улик не успела дотянуться – никем не потревоженные, они долежали в парламентских архивах до самого низложения императора, после чего утратили всякое юридическое значение, а Муаддибовых чистильщиков в анналы ландсраата не допустили. Дальше про невзрачную мраморную папку, похоже, попросту забыли.

Несмотря на всю сенсационность и раритетность этих крамольных документов, читать их нестерпимо скучно. С преступных страниц не поднимаются цареубийственные кинжалы и не звучат бунтарские призывы, это скорее отчет о бухгалтерском совещании, сплошном, бесконечном торге и дележе грядущих доходов и властных полномочий – пуская в ход все возможные аргументы, каждый доказывал свое право на лучший кусок федерального каравая и зорко следил, чтобы тот не достался соседу. Поистине удивительно не то, что вся компания не закончила дискуссию в кандалах на Салузе Секундус, а то, что за три года почтенные нобльмены вдрызг не разругались и не передрались.

Больше всех упирался и рядился сам барон Харконнен. Да, как ни трудно в это поверить, хозяин спайса был одним из главных заговорщиков. Дело в том, что Владимир и впрямь считал себя собственником арракинских богатств, и потому его не покидало чувство бессовестно обобранного человека. Во-первых, выдираемая прямо из-под пальцев и превышающая все мыслимые пределы императорская доля. Во-вторых – чисто разбойничьи скидки Гильдии. В-третьих – треплющая нервы вечная склока с инспекторами СНОАМ, разнюхивающими его дела по теневым операциям со спайсом. Где справедливость?

Кроме того, оскорбленный барон решился сдать своего благодетеля-императора еще по двум довольно веским причинам. Первая та, что все харконненские махинации Шаддаму уже основательно надоели, император кипел гневом, и барон догадывался, что ему в ближайшее время не поздоровится. Второе – избавившись от опеки Гильдии, он рассчитывал под шумок вывезти с Дюны несколько незаконных партий спайса и, таким образом, еще немного проехать на подножке уходящего поезда.

Несмотря на эту двойную игру, цену за свое отступничество барон заломил непомерную – а именно полную, без вычетов, долю в спайсовой прибыли – как если бы не было ни императора, ни Гильдии, ни СНОАМ. Лидеры ландсраата от такой наглости замолчали, переглянулись и пообещали. Барон в ответ кротко улыбнулся улыбкой старой добродушной жабы. Он еще не понял, что подписал себе смертный приговор. Все присутствующие прекрасно знали, что в случае успеха спайсовые цены ждет обвал и, следовательно, расплачиваться с бароном придется уже из новых доходов по новым ставкам – это страшное ярмо на много лет вперед, а коварный пройдоха уже теперь грозит шантажом. Не для того они собрались избавиться от императора и Гильдии, чтобы попасть в кабалу к Дому Харконненов.



За всеми этими финансовыми играми, интригами и уловками, напоминающими дележ шкуры неубитого медведя, с трудом можно различить контуры самого заговора, непосредственных оперативных ходов. Протокола с обсуждением конкретного плана в нашем распоряжении нет, но замысел абсолютно прозрачен. Никто не хотел потрясения устоев, менее всего главы парламента желали войн и революций. Смута дорога и непредсказуема, у императора возле спайсовой кормушки немало сильных сторонников, и как еще обернется дело – бог весть, запросто можно и головы не сносить. Мясорубка никому не нужна, нужна отмена запрета на компьютеры и антимонопольный указ. После этого, в условиях спайсового кризиса, Гильдию можно будет задушить, не снимая белых перчаток, а затем поставить точку и на императорском абсолютизме.

Разумеется, нечего и думать подступиться к Шаддаму с предложением реформ – полубезумный старик, несмотря на все свои скандалы с Гильдией, отлично понимает – рухнет спайс, рухнет и императорская власть, а власть он выпустит только в гробу. Поэтому нужен тихий, мирный дворцовый переворот, в результате которого император на более или менее почетных условиях уступит место преемнику, и на трон сядет человек, всецело преданный парламенту и Конфедерации Сорока Домов. Дальше – высочайший указ о компьютерах и монополии, дело сделано, и, упаси бог, никакого мирового заговора.

Да, но кто этот преемник? Каждый из лидеров немедленно выдвинул собственного кандидата, и немедленно все эти кандидаты были отвергнуты. От императорского венца по-прежнему исходил страшный, неодолимый соблазн, и дать преимущество какому-то одному из Домов, пусть даже и самому достойному, значило заложить в фундамент всего задуманного будущего строения бомбу неизбежной свары с новой деспотией. Поэтому было решено: никого из своих, претендент должен быть сугубо нейтральным. Тут, однако, ситуация начала походить на головоломку. Император обязан быть родовитым, авторитетным, но при этом не связанным с бизнесом ни одного из Великих Домов и полностью зависимым от ландсраата. Где же такого взять?

Но на Дюне, в пустынной глуши, прозябает молодой Атридес – герцог королевских кровей, праправнук Шаддама II, опальный и отверженный. Он не в ладах с федеральной властью, у него нет средств, зато есть весьма практичная и честолюбивая мамаша и, кроме того, уже сейчас – контроль над значительной частью добычи спайса. Еще одна немаловажная деталь – ему не за что любить барона Владимира.



Записей бесед, где в той или иной форме речь бы шла о голове Харконнена-старшего, не существует, но имеется стенограмма разговора эмиссаров парламента с Фейдом-Раутой Харконненом, племянником и наследником барона, где высшие чины законодательной власти открыто предлагают ему участвовать в убийстве дяди. Дата указывает на то, что мысль извести всем осточертевшего интригана засела в правительственных умах очень давно. В оплату за предательство Фейд-Раута получал высочайшее подтверждение своих наследных прав, все дядины земли на Арракисе – разумеется, без спайсовых доходов, – а также амнистию за различные грязные дела, которых за ним, несмотря на нежный возраст, числилось немало, и самое главное – прощение завораживающих своими размерами харконненских долгов.

Идею прикончить родного дядю Фейд встретил с восторгом, и тут же предложил самого себя в императоры, клятвенно обещая перерезать все глотки, какие ему велят, плюс еще столько же от щедрости натуры. На это посланцы спикера в доступных выражениях объяснили не в меру пылкому юнцу, что вот только Харконнена на троне им еще и не хватало; альтернатива же парламентскому сценарию для Фейда очень простая. До вульгарности простая, и никакие замки, расстояния и хитрости от нее не спасут.

Трудно спорить со стволом, упертым тебе в лоб, и Фейд согласился, тем более, что успех заговора приводил его в первую сотню самых богатых людей мира. Но в воспаленном мозгу маньяка и садиста, не разлетевшемся по стенам и потолку, а уцелевшем на своем месте, что-то сдвинулось и перемкнуло; с тех самых пор Фейд бешеной, неоправданной ненавистью возненавидел своего соперника, счастливчика Пола Атридеса. Парламентский план готовил будущему барону страшнейшее, по понятиям того, унижение, и вину за этот кажущийся позор и еще какие-то неведомые обиды бесноватый Харконнен возложил на везучего кузена, сделав месть смыслом и религией всей оставшейся жизни. Мы увидим, что даже смерть – и его врага, и его собственная – не сумела остановить этого фанатика.



Тем временем на Дюну зачастили странные контрабандисты. Они ничего не закупали, не привозили и не вывозили, а только вели долгие задушевные беседы с Полом, Джессикой и Стилгаром; также за столом переговоров обычно присутствовали главы основных родов Северного Магриба, и вот чудо – харконненские спецслужбы с трогательной рассеянностью не замечали этих конференций! Консультации с таинственными иноземными гостями продолжались непрерывно все полтора года, вплоть до последнего часа перед теми событиями, которые позже нарекут арракинской революцией.

Без лишнего шума, почти что скрытно, в Хайдарабаде разместилась целая штаб-студия с репортерами, режиссерами, операторами и неимоверным количеством самого дорогого современного оборудования, включая электростанцию и собственный спутник связи на стационарной орбите. Несколько месяцев дни и ночи напролет высококлассные специалисты ставили Муад’Дибу речь, работали над внешностью и стилем поведения; художники по костюмам перекраивали и комбинировали фрименские фольклорные наряды и парадные одеяния, выстраивая нужную фактуру и колорит, спичрайтеры не поднимались из-за компьютеров, а режиссеры и ассистенты жарко дышали всем в затылок. Для Арракиса наступали великие времена.



И вот, наконец, мужественное лицо Пола Муад’Диба – с тщательно выбеленной прядью, модной легкой щетиной, мудрым и чуть усталым прищуром красивых голубых глаз – появилось и уже больше не сходило с журнальных обложек и телевизионных экранов. Смотрите, какой удалец-молодец появился у нас на Дюне! Он суров, но справедлив, защищает свой народ, который за него хоть в огонь, хоть в воду, он разумен, тверд, молод, перспективен – и из очень хорошей семьи.

С этого исторического момента и берет начало официальная версия – магрибских фрименов объявили всем населением Дюны. В прессе покатилась волна публикаций – о, эти фримены! Прекрасная, гордая нация, но их притесняют, угнетают, их земли нещадно эксплуатируют, а ведь именно они законные хозяева спайса; геноцид, творимый имперской администрацией, ужасен и плохо кончится; безумная, гибельная политика Шаддама в отношении коренного населения переполнила чашу терпения – народ-воин встал на защиту своих детей! Счастье, что у него есть такой лидер, как Пол Атридес-Муад’Диб, иначе бы Арракис потонул в кровавой каше. «Мой отец умер за эту землю, – гневно, но с достоинством говорил на одной из бесчисленных пресс-конференций романтический герой пустыни. – На этой земле родилась моя сестра. Нас убивают. Мы желаем лишь одного – справедливости».

Пораженные зрители вряд ли догадывались, что все свои интервью неуловимый вождь повстанцев давал не в таинственной, затерянной в неведомых просторах пещере, куда журналистов доставляли с завязанными глазами, а в двух шагах от столицы, у съетча Табр – заурядной фабрики стилсьютов, и что уже за сто километров от этого места мало кто слышал о том, как безвестный хайдарабадский инструктор вдруг сделался пламенным борцом за свободу и счастье людей. Здесь же, в скалах Табра, снимали и самые красочные эпизоды боевых действий. Впрочем, партизанская война разгоралась и на полном серьезе – подвластные Стилгару кланы, у которых неожиданно появилась пропасть оружия, денег и снаряжения, не на шутку принялись беспокоить федеральных менеджеров – промыслы Северного Рифта залихорадило, пресса вновь ударила в там-тамы: подручные императора утратили дееспособность и потеряли всякий контроль над добычей, они демонстрируют полную некомпетентность, доведя дело до кризиса; перебои с поставками и галопирующие цены – вот плоды неразумного подхода к проблеме фрименов, даешь переговоры с Муад’Дибом, его дело правое.

Публике было невдомек, что спайсовый кризис на девяносто процентов есть произведение не арракинских неурядиц, а тактики СНОАМ, где ландсраат, оттеснив императора, захватил главенствующие позиции; что цены взвинчивает барон Харконнен, которому показалось мало парламентской компенсации за экономический ущерб. Люди слушали авторитетные суждения о надвигающейся экономической катастрофе, смотрели репортажи о войне о пустыне и невольно задавались вопросом: а куда же смотрит верховная власть?



Разумеется, Шаддам, которого по всем правилам травили, точно вепря на охоте, не мог не понимать, к чему клонится дело. Но большинство властных козырей уже было выбито из его рук, поредевший клан Коррино утратил единство, и вдобавок именно в тот решающий момент Шаддам допустил несколько непростительных ошибок. Император полагал несокрушимыми свои позиции в СНОАМ, в то время как руководство концерна, предчувствуя грядущую катастрофу, давно уже перебежало под крылышко парламента. Шаддам полностью находился под влиянием лидеров ордена Бене Гессерит, а они позорно проворонили ситуацию на Дюне и недооценили масштабы спайсового кризиса. Как знать, если император хотя бы на полгода раньше ввел на Арракис войска, уничтожил или, по крайней мере, рассеял отряды фрименов в районе Северного Рифта, представлявшие в то время вполне доступную мишень, и назначил прямое управление распределением спайса, может быть, и не сиживать Полу на троне из хагальского кварца. Да, Шаддам сделал все это – ввел войска, объявил секвестр, – но с недопустимым, гибельным опозданием, когда у него уже не было поддержки ни армии, ни банкиров, ни даже собственного двора.

Что уж совсем странно и непонятно в этой истории, так это позиция Гильдии Навигаторов: выступив в роли пассивных сообщников ландсраата, Космический Союз практически вырыл себе могилу. О переговорах парламента с Гильдией известно только то, что таковые действительно имели место и происходили в обстановке строжайшей секретности – нет ни записей, ни свидетельств, – но, судя по всему, спикер Карл Валуа, политик столь же талантливый, сколь и вероломный, попросту обманул гильдийцев, представив дело как обычное смещение ставшего неугодным правителя, и стократно обиженные Шаддамом Навигаторы поддались хитрости прожженного дипломата. И в самом деле, как можно было себе представить, что кто-то решится тронуть такую священную корову мировой экономики, как спайс, или замахнуться на монополию Союза? Гильдия проявила необъяснимую, фатальную недальновидность и за свое пособничество заплатила цену, какая в ту пору и прийти не могла в одурманенные меланжем головы Навигаторов.

Как бы то ни было, к лету двести первого года парламентские егеря плотно обложили императора и уверенно гнали туда, где ждала засада. Спайсовый скандал достиг пика, общественность накалилась, и у Шаддама не оставалось иного выхода, кроме как самому лететь на Дюну и разбираться на месте. Он догадывался, что обратно его, скорее всего, уже не выпустят – недаром полет проходил под эскортом объединенного флота Великих Домов, своеобразного почетного конвоя, – но выбора уже не было. Двадцать пятого июля император прибыл на Арракис, и через несколько часов началась арракинская революция – одно из самых любопытных представлений, какие только видела история.



Как раз в канун визита императора на Дюну штаб Муад’Диба, согласно сценарию, наносит очередной удар – в прессу запускается настоящая бомба, по всем каналам прокатывается ошеломляющая весть: в результате долгого и кропотливого журналистского расследования открылось, что Лето Атридеса, отца Пола Муад’Диба, убил не кто иной, как барон Харконнен при поддержке самого императора, который дал ему для этой цели сардукаров – свой жестокий непобедимый спецназ. Момент выбран на редкость удачно: барон, прилетевший на Дюну вместе с Шаддамом, не успев ни единым словом ответить на столь внезапно обрушившееся на него обвинение, неожиданно умирает глухой, загадочной смертью; официальная версия тут же не замедлила нарисовать сцену его эффектной гибели от руки малолетней Немезиды, его собственной внучки, двухлетней сестры Пола, Алии. Кстати, в суматохе этих торопливых и не слишком понятных перепалок, кратким, не вызывающим никакого отклика эпизодом, мелькает смерть сына Муад’Диба – Лето-младшего.

Но все сработано настолько топорно, неприкрытая режиссура парламентских постановщиков так лезет в глаза, что нехитрый замысел проступает во всей бесстыдной наготе; миф о злокозненном сговоре императора и его преступного клеврета явно целит сразу в нескольких, вполне очевидных зайцев. Распадается страшная долговая удавка, сплетенная бароном Владимиром, старик сделал свое дело, и на его опасных амбициях можно ставить долгожданную точку; репутация императора подмочена еще с одной стороны, а молодой Атридес переходит в амплуа справедливого мстителя, да еще с отблеском батюшкиного мученического венца.

Крошке Алие было к тому моменту не два года, а полных девять лет – впрочем, зная ее характер, вряд ли хоть кто-то усомнится в том, что эта дама в любом возрасте была способна убить кого угодно, тут дело в другом: во-первых, к моменту описываемых событий ее просто не было в Арракине, а во-вторых, кто в это время перебил всю свиту барона, около шестидесяти человек, тоже Алия? В живых остался – точнее, был оставлен – только Фейд Раута, у него, как мы увидим, в этом фарсе своя, особая роль.



А тем временем действие продолжается – в духе не то былины, не то вестерна. Взорвав скалы атомной бомбой (!), неким чудом недосягаемый для радиации Пол Муад’Диб со своим войском подлетает на пустынных червях к самому императорскому кораблю, в полчаса наголову разбивает пять легионов сардукаров и захватывает императора в плен. Вот это да.



Увы. У любого, кто побывал на Дюне, даже не покидая космопорта, история о лихой атаке на червях не может вызвать ничего, кроме смеха. Арракинское нагорье в районе столицы и места посадки императорского лихтера отделяют от первых песчаных барханов несколько горных кряжей и семисот-восьмисот метровый обрыв Защитной Стены. Даже если поверить, что Муаддибовы черви, словно пташки, взлетели на почти километровую высоту, то и в таком случае заставить пустынных исполинов скакать по горам невозможно и в дурном сне. Еще более поразительное чудо с пятью легионами сардукаров (а ведь это целая армия): едва успев оказать фрименам мало-мальски заметное сопротивление, отборное императорское войско таинственным образом исчезло, будто растаяло, и вы напрасно искали бы на Дюне хоть какой-то след погибшей или плененной гвардии.

Видимо, на самом деле все произошло гораздо прозаичнее. Воинство Муад’Диба спокойно дождалось императора в Арракине, и тотчас же после посадки, без всякого сопротивления Шаддам был арестован и препровожден в хорошо нам знакомый дворец Фенрингов. По дороге верные помощники Атридеса, уже вызубрившие повесть о вероломстве Харконнена и трагической кончине герцога Лето, а также помнящие твердые наставления парламентских инструкторов, расторопно избавились от барона Владимира и всей его команды, дабы те не сболтнули лишнего во время предстоящего спектакля. Что же касается бомбы – если ее и взрывали, то с исключительно декоративной целью.



Итак, пленников доставляют в парадный зал дворца. Здесь уже установлены камеры и действо снимается для последующей трансляции на весь мир. Императора Шаддама IV сопровождает его злой гений – преподобная Хелен Моахим, с ним также дочь Ирулэн и старый друг граф Фенринг; кроме того, здесь же молодой Фейд Харконнен и представители Союза Навигаторов.

Этот список не открывает ничего нового, но вот о чем с удивительным упорством забывают упомянуть официальные летописцы: практически в полном составе в зале находится руководство СНОАМ. Именно к этим господам обращены, по сути дела, все реплики императора, все его красноречивые взгляды, от них он ждет решающей поддержки и на них обращен его высочайший гнев. Но финансовые воротилы как в рот воды набрали – их не видно и не слышно, и само их молчание есть окончательный и недвусмысленный приговор Шаддаму.

Император берет слово первым. Он с яростью обрушивается на Муад’Диба, обвиняет в нарушении Конвенции, неуважении к престолу, обзывает выскочкой и в довершение грозит флотом, выстроившимся на орбите Дюны.

Разумеется, все это полный блеф. Шаддаму прекрасно известно, что объединенные силы Сорока Домов вовсе не собираются его защищать, а напротив, стерегут, как бы он в суете не сбежал, воспользовавшись ура-патриотическим порывом какого-нибудь шального капитана. Но императору невдомек, что этой угрозой он невольно подыгрывает Муад’Дибу, избавляя того от необходимости искать повод для программного монолога.

У Пола все расписано как по нотам. На императорский блеф он отвечает блефом еще более великолепным. Атридес сдвигает брови и, обратившись к представителям Союза, властно требует убрать от Дюны эскадры объединенной группировки – в противном случае он уничтожит весь спайс на планете, затопив месторождения водой.

Подобное заявление не просто чепуха, а чепуха в кубе. И Пол, и Навигаторы превосходно знают, что нападать никто не собирается; обе стороны понимают, что военный флот нельзя одним махом, будто школьников по звонку, распустить по домам, и уж совершенно невозможно ликвидировать бесконечно мигрирующие спайсовые слои, не связанные ни с шахтами, ни со скважинами – для этого не хватит воды на всей Дюне, растопи хоть полярные шапки. Но у балагана свои законы, подчас далекие от реальности – будущий император и его сценические партнеры озабочены лишь тем, чтобы миллионы зрителей, мало смыслящих в технических тонкостях, по достоинству оценили грозную решимость и силу характера владыки. Посовещавшись, Навигаторы спешат к аппаратам связи. Пол – и это явная сценарная недоработка – о них тут же забывает, неприятельские крейсеры его больше не интересует, Муад’Диба охватывает припадок ораторского психоза, столь печально всем знакомого по последующим временам. Хозяин Дюны мечет громы и молнии, доказывая всей Вселенной свою правоту и власть над спайсом, он на ходу изобретает притчи, ядовитым сарказмом сметает с лица земли императора и диким криком насмерть пугает бедную старушку Хелен.

Разбушевавшегося Атридеса приводит в себя, как ни странно, Фейд Харконнен. Похоже, устав от затянувшейся перебранки, он неожиданно вызывает герцога на ритуальный поединок – канли. Слегка опомнившись, Пол берется за священный фрименский нож и переходит к следующему номеру программы.

Вряд ли найдется человек, который ни разу не видел записи схватки между Полом Атридесом и Фейдом Харконненом. Семь минут изумительных наскоков, подскоков, ударов, уверток, ухваток, и вот роковой выпад, лезвие ножа из зуба червя по рукоятку уходит под подбородок барона, достав, по-видимому, до самых мозгов. Кровь, общий вопль, труп уносят, Муад’Диб поднимает клинок жестом триумфатора, восторг и гром аплодисментов.

* * *

Отвлечемся. Можно долго ломать голову над тем, как это Атридес и агенты ландсраата буквально в полушаге от заветной цели могли пойти на такой безумный, неоправданный риск? Что за необходимость, что за безрассудство?