Миллер Лау
Талискер
(Последний человек из клана — 1)
СУТРА
Рысь бесшумно следовала за белой фигурой, не отрывая от нее взгляда. То и дело маленькая серая кошка оглядывалась, словно опасаясь погони, прядала ушами, прислушиваясь к каждому звуку вересковых пустошей. Наконец, уверившись, что никто ее не преследует, снова двигалась вперед, следя за светлым пятном на фоне блекло-коричневого и серого вереска.
Когда равнина вокруг окончательно поблекла в последних лучах солнца, белая фигура достигла своей цели. Неровные черные менгиры тянулись к небу, подобно скрюченным пальцам закопанного в землю великана. Рысь остановилась, прячась в вереске; ее поза выдавала неуверенность и страх. Белая фигура продолжала свой путь, пока не достигла середины круга; там она замерла в ожидании. В неверном алом закатном свете стало видно, что это молодая женщина. Откинув капюшон, она внимательно осмотрела пустошь. Изо рта вырывались маленькие облачка пара.
— Деме? Деме? Ты здесь? — шепотом позвала одетая в белое.
Рысь сидела неподвижно, лишь движения хвоста выдавали ее беспокойство.
— Деме? — Молодая женщина переступила с ноги на ногу и тревожно посмотрела на небо.
Тихо зарычав, рысь поднялась и бросилась к кругу камней, словно боясь опять струсить.
— Деме! Ты все же пришла, верный друг. Я верила в тебя.
Рысь, мурлыкнув, принялась тереться об ее ноги, а молодая женщина нежно погладила мягкий кошачий мех.
— Деме, нам нужно поговорить об очень важном деле. Ты уверена, что тебя не преследовали?
Рысь села на землю и устремила взгляд желтых глаз на женщину.
— Меня не преследовали, Мирранон . — Голос Деме, негромкий и мягкий, зазвучал прямо в голове женщины.
— Вот и отлично. Ну, с чего бы начать?
На мгновение воцарилось молчание. Ветер пронесся над пустошью, как вздох, подхватил полы одежды Мирранон, растрепал ее волосы. По темнеющему небу неслись тучи.
— Укроемся за камнями, Деме, — будет гроза.
Подруги встали с подветренной стороны огромного валуна, и Мирранон продолжила разговор:
— Я понимаю, что ты многим рискуешь, приходя сюда и встречаясь со мной, изгнанницей. А моя просьба может перейти границы даже такой крепкой дружбы, как наша. Я не обижусь, если ты откажешься… Мне нужно кое-что добыть. Я не могу сама сделать это.
— Задание кажется не слишком сложным.
— Но оно и вправду непростое. И очень важное, Деме. Смотри. — Из складок одежды Мирранон извлекла мешочек, вытряхнула его содержимое на ладонь и поднесла к морде рыси.
Деме уставилась на черные иссохшие останки и всем своим видом выразила отвращение.
— Что это?
— Некогда были цветы, насекомые, а вот крапивник. Видишь, что с ним стало?
— Не понимаю, к чему ты клонишь. Мирранон. Они пострадали от лесного пожара .
— Присмотрись внимательнее.
Деме пригляделась к останкам птицы.
— И верно, что-то странное… Боги великие!
Из спинки крапивника торчало множество странно изогнутых черных лапок; тельце было почти расчленено. Из насекомых тоже торчали мерзкие отростки. Цветы, казалось, сами съежились и иссохли. Смерть этих маленьких существ пугала своей неестественностью. Деме тихонько зарычала.
— Это… — Мирранон нервно огляделась по сторонам. — Это Корвус!
— Кто?
Женщина неожиданно рассмеялась, и Деме недовольно повела хвостом.
— Прости, друг мой. Я совсем позабыла, что ты молода, а в твоем народе не принято говорить о прошлом, как у феинов.
— Мой народ — это и твой народ, Мирранон. По крайней мере некоторые так считают.
— Спасибо за добрые слова, — серьезно продолжила женщина. — Я могу сказать лишь то, что великое зло вскоре придет на земли феинов. Пока его сдерживают некие силы, но они на исходе, поэтому мне нужна помощь.
Рысь сузила желтые глаза.
— Судьба не лишена иронии. Ты, Мирранон, Белая Орлица, печешься о нашей судьбе после всего зла, причиненного тебе.
Мирранон улыбнулась, памятуя о том, что мало кто среди сидов называет ее по имени, и даже верная подруга не отважилась бы обратиться к ней так среди своих сородичей.
— Могу сказать лишь одно — опасность угрожает всем, будь то сиды или феины. Мы едины перед ее лицом. — Она убрала останки живых существ в мешочек. — Я изо всех сил пытаюсь сдержать…
— Позволь мне отправиться на совет Темы, — перебила ее Деме. — Ты знаешь, что магия сидов по-прежнему сильна. Они непременно нам помогут.
— Нет, — печально, но твердо ответила Мирранон. — Для них главное политика. Когда они решатся что-нибудь предпринять, будет поздно. Кроме того, сиды не поверят, что я действую в их интересах. Послушай, Деме, есть только один…
Гроза приближалась, на сухой вереск упали первые капли дождя. Ветер уносил слова Мирранон, движущейся между огромных камней; развевающиеся белые одежды делали ее похожей на светлый дух среди теней. Рысь сидела неподвижно, и казалось, что женщина беседует с маленькой серой статуей. Ветер касался шерсти Деме ледяными пальцами.
Через некоторое время она, встряхнувшись, поднялась. На мгновение теплый золотистый свет упал на камень за ее спиной, а когда он померк, в круге стояли две женщины, Мирранон и Деме — высокое золотистое создание, одетое в серебристо-серое, как и положено клану рыси. Они обнялись, как сестры, а потом Деме вышла в центр круга. Она оглянулась только единожды, словно ища поддержки Мирранон. Небо разорвала яркая молния, и дождь полил в полную силу. Через несколько мгновений лилово-белый силуэт исчез, и Мирранон осталась одна.
Кажется, она едва не опоздала. На севере небо потемнело еще сильнее — сквозь бурю летела стая ворон, черных на фоне черного неба. Было ясно, что они ведомы единой волей. Мирранон побежала, не зная, заметили ли ее среди камней; в любом случае, чем дальше она от них, тем лучше.
Фигуру женщины охватило зеленоватое сияние, белые одежды стали перьями, руки вытянулись и превратились в крылья. Через несколько мгновений Белая Орлица взмыла в небо.
Она поднималась все выше и выше, сквозь облака и дождь. Когда ледяной ветер коснулся ее крыльев, Мирранон повернула к двадцати воронам. За ее спиной ударила молния. Белая Орлица с громким криком бросилась в бой.
ЭДИНБУРГ
До нашего времени
У начала спуска сидит мальчик, одетый в лохмотья, и лениво прислушивается к звукам раннего вечера. Внизу сгущаются тени. От серой каменной стены отделяется черная кошка, пересекает улочку и, перед тем, как исчезнуть в руинах, одаривает мальчика долгим взглядом.
Тому становится не по себе. В этом месте — Мэри-Кинг-Клоуз — царит тьма. Мальчик вертит в руках камешек, большой и приятно округлый. У него давно было желание прийти сюда и кинуть камешек внутрь, чтобы доказать свою смелость, однако теперь он сидит и слушает. Может ли снизу доноситься пение? Голоса детей?
Наконец он размахивается, но не кидает камень, а толкает его вниз. Склон очень крутой, так что кругляш наверняка докатится до тьмы. Мальчик смотрит, затаив дыхание. Сначала камешек катится ровно посередине улочки, потом, достигнув неровных ступенек, начинает подпрыгивать с громким стуком, который повторяет эхо, даже когда он исчезает из виду. Следом наступает тишина, и…
Из темноты выходит фигура, настоящий сид из легенд, высокий, стройный и прекрасный. Сид молча протягивает камень, словно хочет вернуть его. В воздухе плывет сладковатый запах разложения. Невидимый ветер подхватывает волосы мальчика, и они падают ему на лицо. Странное существо исчезает.
ГЛАВА 1
Последнее, что помнил Малколм Маклеод, — это собственная смерть. Было не очень больно; просто яркая вспышка и краткий миг покоя перед тем, как душу на столетия поглотило ничто. Затем темнота вновь обрела форму, и бытие раскрыло ему свои объятия.
— Зачем ты меня п-призвал? — Малколм позабыл звук собственного голоса, тонкий, гнусавый, довольно неприятный. Он умолк на мгновение, задумавшись, почему заикается — от волнения или так было всегда?
Тот, к кому он обратился, взмахнул рукой, и комнату залил тусклый рыжий свет.
Малколм двинулся вперед, непроизвольно схватившись за рукоять меча. Неизвестный отступил на шаг. В комнате витал тошнотворный сладковатый запах — запах могилы, Малколм неожиданно понял, что вонь исходит не от существа перед ним, а от его собственной призрачной формы.
— Я знаю тебя. — Он говорил с сильным шотландским акцентом. — Но откуда? Встречай я раньше таких, как ты, непременно бы запомнил.
Существу явно стало не по себе, словно в его словах крылось обвинение. Оно (или это она?) сделало еще шаг назад и опустилось на металлический стул.
— Садись, тень. — Голос был женским, и под просторными серыми одеждами угадывались контуры женского тела. Кожа отливала золотом, а в темных, как ночь, глазах отражалось пляшущее пламя факела.
Малколм послушно скрестил ноги и не очень удивился, обнаружив, что может просто повиснуть в воздухе перед собеседницей.
Она откинулась на спинку стула.
— Что ты помнишь?
Странный вопрос.
— Помню? Не много, — коротко ответил Малколм. Неизвестная вздохнула с облегчением. — Я помню… помню, кто я. Помню это место… — Он кивнул на стальные крюки, свисавшие с потолка. — Здесь была лавка мясника. Мы в Мэри-Кинг-Клоуз.
Она кивнула.
— Я… я умер здесь. — Голос Малколма задрожал при этих словах, и он перевел взгляд на свои израненные руки, качая головой, будто хотел поспорить сам с собой. — Так все же зачем? — снова требовательно спросил он, мрачно глядя на вызвавшую его.
— Мне нужна твоя помощь, — тихо ответила она.
— Да? А что мне до…
— Малколм, дело касается твоего последнего потомка.
— Моего последнего… — выдохнул он. Кажется, существо все же нашло, чем задеть его. Слова пришлись мертвому воину не по вкусу, и он нахмурился. — Последнего? Знаешь, у меня было восемь братьев.
Незнакомка впервые улыбнулась, и на ее лице отразилось сочувствие.
Над городом занимался бледный рассвет. Эдинбург просыпается, не торопясь; подобно древнему левиафану, он не спешит сбросить с себя спокойствие ночи. Холмы, окружающие город, не закрывают его от моря, и именно ветер с воды определяет здесь погоду. Туман тянет липкие пальцы во все переулки и дворики Старого города, и мокрые стены блестят, ожидая лучей солнца, которые, дай-то Бог, доберутся до них к полудню. Утреннюю тишину нарушают пронзительные крики чаек — так птицы приветствуют новый день. Соленые волны налетают на стены домов, будто это просто большие камни, а сам город — всего лишь продолжение побережья. Может, так оно и есть. Город очень стар. Свету не заползти в каждую щель на его лице — там хранятся древние тайны. И как всегда, в это время между светом и тьмой создается ощущение, что город чего-то ждет. Его окутывает облако тишины, поглощающее утренние звуки. Город молчит и ждет.
Наконец-то он свободен.
Эта идея пришла ему в голову, когда впереди замаячили красные деревянные ворота. Если он и вправду жаждал свободы, то почему же за два шага до нее хочет развернуться и убежать? Что там, снаружи, пугает взрослых сильных мужчин будто малых детей? Ему всегда хотелось понять это, когда он видел, как его товарищи по несчастью идут этим путем. Кто-то смеялся, кто-то плакал, кто-то старался всем видом выражать равнодушие, но, оказавшись в тени ворот, все как один замирали. Останавливались и смотрели вперед. Те, которые ждали снаружи, подбадривали их, словно бывшие узники могли повернуть назад. Талискера всегда интересовало, что они чувствуют и что написано у них на лицах в эту минуту. Некоторые оборачивались и махали на прощание серым кирпичным стенам, другие глубоко вздыхали, будто собираясь с силами. Но останавливались все.
А теперь он знал. На их лицах был написан страх, потому что за воротами лежал совсем другой мир. Изменившийся мир. Ничто не осталось прежним с тех пор, как они ушли оттуда; люди, места, магазины — все иное. Страх настигал неожиданно, приходил вместе с осознанием, что только сейчас, да, только сейчас, наконец наступил момент приведения приговора в исполнение. Они чувствовали потерянное время — дни, часы, минуты и секунды их жизни. Талискер потерял пятнадцать лет.
Большие красные ворота не распахнулись. Он был готов к этому, но все равно чувствовал разочарование. Охранник отпер маленькую калиточку сбоку. Даже последние минуты здесь не могли ознаменоваться ничем особенным. Через открытую дверцу показался квадрат света, настоящего света. Умом Талискер понимал, что с той стороны от ворот солнце светит ничуть не ярче, и все же ему чудился аромат новых, неведомых минут и секунд, ожидающих за стеной тюрьмы. Он все еще смотрел на яркий прямоугольник, и охранник потерял терпение.
— Ты идешь? — сказал он с сильным шотландским акцентом. — Или мне тебя подтолкнуть?
Неизвестная начала свой рассказ, и ее негромкий голос отдавался эхом в холодной темноте, как тоскливая, протяжная песня. Слова походили на тяжелые капли, падающие в озеро скорби. Малколм слушал молча, по крайней мере сначала.
— Меня зовут Деме, и я жду уже долго, сотни ваших лет. Я пришла из другой земли, которая… прекрасна. Эти улочки всегда были такими же мрачными и вонючими, как сейчас, но тогда по крайней мере вверху было видно небо… синее небо, единственное, что в вашем мире напоминает мою родину. Сутру. И даже в Сутру мой народ был изгнан… Все же мое ожидание было не совсем однообразным. Похоже, город не обрадовался моему появлению. Кажется, я принесла с собой… мор.
Малколм подался вперед, не сводя с собеседницы глаз, полных ужаса, и его рука легла на рукоять меча.
— Ты! — прошипел он.
— Мне… мне жаль . — Деме изумила его реакция, но она склонила голову, коснувшись пальцем лба в знак печали. Выражение лица Малколма не изменилось, та же ярость искажала черты. Женщина вздрогнула, а потом поджала губы, оскорбленная нежеланием принять извинение.
— Не упрекай меня, воин. Я знаю, что ты был здесь в то время, но не думай, что я бежала от плодов своих рук. Мне пришлось видеть то же, что и тебе. Восемь сотен мужчин, женщин и детей оставили умирать в этих закоулках. Солдаты охраняли все входы и выходы, чтобы зараза не разнеслась по городу. Мне не забыть запаха смерти — ведь я проводила в могилу их всех. Смотрела, как матери топят слабых, больных детей, чтобы прекратить их страдания, и швыряют тела в озеро. Видела, как возлюбленные убивают друг друга, не желая медленно превращаться в ходячие, распухшие трупы. Воины, отцы и мужья, плакали, как дети, когда жены умоляли зарубить их мечом. Все не расскажешь, словам не вместить такого горя и ужаса, но я видела тебя, Малколм. Как ты выступил против тех, кто обрек на смерть восемь сотен людей. Ты и несколько мужчин, оставшихся в живых ко второй неделе. И умер без страха. Как герой.
Малколм коротко рассмеялся.
— Никакого геройства. Знаешь ли ты, как близко от этой вонючей дыры до дворца, до короля? Мы все понимали, почему так с нами поступили, но легче не становилось. Наше безнадежное нападение на стражу было рождено скорее отчаянием. Мы просто не хотели подыхать как собаки. — Он покачал головой, явно сожалея, что так дешево продал свою жизнь.
Деме с печалью поглядела на него. Ей никогда не удавалось понять людей, сколько бы она с ними ни общалась.
Малколм предвосхитил продолжение истории.
— А ты где была? Если не пряталась, конечно.
Деме засмеялась и, словно в ответ, откинула плащ, открыв его взгляду золотистое тело, одетое в серое и черное. Малколм, все еще бледный как смерть, вздрогнул.
— Не узнаешь меня? Разве ваши легенды не рассказывают о таких, как я? О тех, чьи души мы пожираем? Вы называете нас сидами. Мы оборотни. Смотри.
Деме оказалось непросто восстановить в памяти облик, который она приняла, чтобы ухаживать за больными: тогда ей хотелось хоть чем-то возместить причиненное людям зло. Малколм помог вспомнить давние годы… Проведя рукой перед лицом, она произнесла совсем простое заклинание, и черты моментально изменились.
— Констанция? — Малколм был потрясен. Сида с лицом молоденькой девушки — очень странное и пугающее зрелище.
Пытаясь успокоить его, Деме улыбнулась и заговорила голосом Констанции:
— Да, это я, Малколм. — Слова отдались в темноте зала звонким эхом, воскрешая давно прошедший ужас и скорбь.
На воина это оказало невероятное воздействие, однако совсем не то, на которое она рассчитывала. Хотя губы шевелились, Малколм не мог издать ни звука. Наконец слова хлынули из него потоком:
— Господи! Я любил тебя! Я хочу сказать, я… Господи Боже мой!
Трудно представить, что призрак может упасть в обморок, но именно так Малколм и поступил, прямо рядом со стулом Деме.
Голос Констанции в последний раз прозвучал в этой комнате.
— Ах да. Я совсем забыла.
По ту сторону красных тюремных ворот прошла старушка в синей шляпке и твидовом пальто, ведя на поводке маленькую собачку, помесь терьера и таксы. На песике красовалось синее пальтишко, явно связанное хозяйкой. Старушка вела со своим верным спутником разговор: «…тут никак нельзя писать, мой хороший…»
Эти простые слова, долетевшие до бывшего узника, имели для него странное значение. Пожилая женщина даже не посмотрела в его сторону, и через мгновение их пути навсегда разошлись, но казалось бы бессмысленный момент соприкосновения с настоящей жизнью был первым его собственным за пятнадцать лет. Талискер сделал последние несколько шагов к воротам тюрьмы. Он улыбался.
И в этот миг кое-что случилось. Талискер понял, что вокруг тюрьмы существует невидимый барьер. Внутри время застывшее, грязное, словно второго сорта, и его делает таким та самая сила, которая пытается удержать, не пустить наружу. Перед ним не было никаких видимых преград, но он вытянул вперед руки, словно пытаясь прорваться сквозь них. Говорят, что в тюрьме время течет меж пальцев. Так оно и есть, только своего времени у тебя нет — это время других.
Но все закончилось. Талискер чувствовал себя немного глупо. Стоя на осеннем солнышке, он понимал, что выдумал эту ерунду насчет времени и стен, однако тело еще хорошо помнило ощущение преодоленного барьера. Ему казалось, что он пробудился от страшного сна. Бывший узник повернулся к тюрьме и сказал что-то охраннику, запиравшему ворота. В этот день больше не выпустят никого.
Талискер шел по улице, и его переполняли новые ощущения. Машины ехали так близко, что все тело чувствовало их шум. Дорога была широкая, огражденная по краю заборчиком, чтобы люди могли пересечь ее только по подземному переходу. Талискер повернул к черной пасти входа в тоннель. Неожиданно молодой человек лет двадцати перелез через оградку проезжей части и бросился на другую сторону, привычно лавируя между машинами. Талискер замер и хотел что-то крикнуть, но сдержался. Юноша перебежал дорогу и перемахнул через другую оградку. Он явно делал так каждый день. У Талискера дрожали губы.
— Куда спешишь? — пробормотал он. — Ты мог погибнуть…
Его внимание привлек звук. Дерево качалось на ветру, шумя ветвями так громко, будто шел дождь. Кожистые блестящие листья танцевали в такт неслышной музыке природы. Талискер опустился на скамейку и принялся слушать. Он понимал, что ведет себя странно, даже в автобус не сел, но дерево успокаивало.
— Ты не теряешь время, — шептало оно. — Ты им наслаждаешься.
Придя в себя, Малколм устыдился своей вспышки и того, как близко его знала Деме. Она пыталась сделать вид, будто ничего не случилось, тем не менее он избегал ее взгляда, хотя черты Деме больше не напоминали лицо давней возлюбленной.
— Я просто пыталась утешить тебя, Малколм. И утешила. Вокруг умирали люди; твоя любовь к Констанции была сладка и горька одновременно. Она воодушевила тебя, и ты умер почти счастливым, разве нет?
Он не ответил, а молча опустил голову. На его лице читались ярость и удивление. Деме решила сменить тему и продолжила рассказ.
— Когда все умерли, я бродила по пустым улицам, и мои шаги отдавались эхом от унылых стен. Я бы непременно покинула это место, чтобы пытаться достичь своей цели, но меня одолевала нерешительность, рожденная пониманием, что можно принести мор и в другие части города. Я не слишком-то высокого мнения о людях; и все же мне не хотелось вызывать смерть. В темное и жестокое время мора я видела достаточно отваги, чтобы осознать, что у людей тоже есть душа. Увы, решение мне принимать так и не пришлось, судьба распорядилась иначе. И теперь, когда время наконец настало, я не могу выйти отсюда. Я пленник.
Через десять лет после окончания мора несколько семей вернулись в дома, расположенные почти возле Хай-стрит. Я держалась от них подальше, не желая причинить им вред. А потом… могущественный человек по имени Элиас решил расследовать, что же здесь все-таки произошло. Он единственный из всех, кого я встречала в вашем мире, владел искусством магии. Этот человек пришел за мной — почувствовал мое присутствие и сумел отыскать меня. Мы поговорили; я восхитилась им и желала бы узнать побольше о его магии, но он испытывал лишь ненависть. Понимаешь, жена и ребенок Элиаса пали жертвами мора, и его сердце с тех пор оледенело. Он пытался убить меня. Мы сражались здесь, в комнате, — видишь следы на стенах? Я оказалась сильнее, и он бежал, смертельно раненный. Элиас умер не сразу — слишком сильно пылала его ненависть. Он вернулся следующей ночью и наложил запирающее заклятие, так что я не в силах покинуть это место. Заклятие все еще держится. Элиас умер, думая, что одержал победу. Пожалуй, и в самом деле одержал, ибо за прошедшие восемь сотен лет память померкла и сны снова стали мирными. Возможно, теперь я бы вышла в мир людей. Нет, скажу честно: вышла бы непременно. Но Элиас закрыл мне путь. Благословлять или проклинать его? Не знаю.
Рассказ утомил Деме. Она откинулась на спинку стула и на мгновение прикрыла глаза.
Донесся голос Малколма, такой же странно неживой, как и он сам, но все же с чудовищным шотландским акцентом:
— И какое отношение это имеет ко мне и моему потомку? Я бы убил тебя, если б мог. Да, убил бы — за те восемь сотен жизней, которые украла ты, отвратительная самовлюбленная тварь!..
Деме открыла глаза, и ее взгляд был полон ярости.
— Осторожнее, малыш, — прошипела она. Малколм вздрогнул, однако не отступил.
— Ну что, убьешь меня? — насмешливо протянул он.
— Просто поверь, — до жути спокойным, холодным голосом проговорила Деме, — что я могу причинить тебе боль . — Помолчав, она вздохнула и продолжила: — Мне нужна твоя помощь, Малколм, но я отправлю тебя назад, если понадобится.
— Нет, — сдался он. — Скажем так, ты возбудила мое любопытство.
Она вновь рассмеялась, и звук отдался эхом в пустой комнате, где говорили двое, которые должны были давно умереть.
— Мне не нужно твое любопытство, мне нужен твой потомок. Смотри.
Деме произнесла заклинание видения, и посреди комнаты в черном недвижном воздухе медленно проявилась картина мира наверху. Заклинание совсем незамысловатое, прямо-таки недостойное ее, все же на Малколма оно произвело впечатление.
— Понимаешь, — тихо промолвила Деме, — благодаря Элиасу я не могу встретиться с ним лично. Даже, тебе, моему посланнику, будет непросто привести его сюда. Я не знаю, как проявится магия… Но смотри! Смотри, я так долго ждала этого…
Талискер собирался покинуть уютную скамейку возле дерева и отправиться к автобусной остановке, когда из подземного перехода раздались сердитые крики. Наверх вышла юная парочка, причем девушка шла очень быстро, прижимая к себе сумочку. Парень почти бежал, пытаясь от нее не отстать.
— Подожди, Сьюз, — позвал он, моргая на ярком свету и потея в кожаной куртке, которая сидела на нем плохо и напоминала скорее обивку дивана.
Парень остановился, откашлялся и сплюнул на дорогу. Девушка, не думая даже обернуться, поспешила к остановке.
— Черт, — тихо выругался парень. Раздались новые крики, на сей раз ближе, и из перехода вышел старый бродяга.
— Прям весь бок, — кричал он. — И нараспашку. Да уж, прям нараспашку!
Кажется, бродяга обращался не столько девушке, сколько к миру в целом. Потом старик покачнулся и едва не упал, но все же восстановил равновесие и, выпрямившись, заговорил совсем по-другому:
— Все в порядке, девчушка, все в порядке.
Талискер застыл, пытаясь понять, что же ему напоминает странное поведение бродяги. Однако не успел он как следует покопаться в памяти, как тот снова закричал:
— Шлюха!
Девушка, которую старик только что пытался успокоить, остановилась, прижимая к себе сумочку.
Талискер обратил внимание, что на бродяге ярко-желтые кроссовки, которые выглядели нелепо в сочетании с грязно-серой одеждой, но… Все же человек держался со странным достоинством.
В этот миг бродяга с разгону врезался в юношу с криком:
— Боже мой! Твоя нога! Твоя нога!
Терпение парня лопнуло, он схватил старика за лацканы и встряхнул. Тот, казалось, и не заметил, а смотрел невидящим взглядом в…
Контузия! Талискер невольно вскочил со скамейки. Старик, как дядя Талискера, был когда-то контужен. Такие люди обречены снова и снова видеть, как их друзья взрываются, разлетаются на части. Ни один современный фильм «ужасов» не в силах выразить такое. Кошмарные воспоминания запечатлеваются в мозгу несчастных и проигрываются в самые неподходящие моменты, постепенно сводя с ума бывших героев.
— Вонючий урод! — заорал парень.
Талискер опоздал на секунду, и юноша успел стукнуть старика по лицу. Из носа хлынула кровь, и бродяга застыл в оцепенении, явно перепуганный. Но парень не успокоился, а снова подтянул к себе несчастного.
— Вонючий урод! — повторил он, намереваясь ударить старика по ребрам.
— Отпусти его, — тихо проговорил Талискер. Он стоял за спиной парня, положив ему руку на плечо. Ему не хотелось причинять боль глупому мальчишке. — Отпусти.
Парень не обернулся. Застыл, словно в нерешительности, и наконец плюнул в окровавленное лицо старика.
Рука Талискера сильно сжала его плечо, и он отпустил свою жертву.
— Этот придурок доставал мою подружку, — проскулил юноша. — Она испугалась.
Возразить было нечего, поэтому Талискер просто толкнул его в сторону девушки, которая залилась слезами при мысли о том, что ее парню могли сломать пару ребер.
— Вали отсюда. Прямо сейчас.
Парень сделал несколько шагов вперед, потом выпрямился, одернул куртку и хотел было сделать неприличный жест в сторону обидчика, но наконец разглядел его получше и быстро передумал. Парочка поспешила к автобусной остановке.
Бродяга сидел на тротуаре, обхватив руками голову.
— Пойдем, старина. Давай доберемся до скамеечки, а? Как идея?
Талискер помог ему подняться и подвел к дереву. Люди, которые остановились посмотреть, начали расходиться. Представление окончено, остался просто старый бродяга с разбитым носом.
Кажется, человек пришел в себя, во всяком случае, он поблагодарил Талискера, когда тот протянул ему платок, чтобы вытереть кровь.
— Нос не сломан, — объявил бывший заключенный. Он насмотрелся в свое время на сломанные носы.
— А я не пьян, — сказал старик в ответ.
— Знаю. Мой дядя Чарли…
— Как тебя зовут, парень?
— Дункан.
Они обменялись рукопожатием, и бродяга представился.
— Зак. — Он посмотрел в сторону ворот, из которых недавно вышел Талискер. — Парень окончит свои дни там.
Дункан улыбнулся, не зная, что сказать.
— Они просто не понимают, — пробормотал он. — Эти детишки ничего не знают о времени.
Зак глубокомысленно кивнул.
— Сигаретки не найдется, сынок?
У Талискера была только одна, и они вместе ее выкурили. Пока бродяга затягивался, внимание его собеседника снова привлекли желтые кроссовки.
— Мне нравятся твои тапки, Зак. Они… превосходны.
Зак, довольно улыбаясь, повертел ногами, чтобы как следует показать обувь.
— Самый писк моды, парень.
Сначала Талискер воспринял его слова всерьез и сделал над собой усилие, чтобы не рассмеяться, но одного взгляда на честное разбитое лицо бывшего героя хватило, чтобы все же разразиться хохотом.
— Писк моды, а?
Они оба разразились смехом, и ветерок уносил сигаретный дым за стены тюрьмы, за город, в море.
— Вот, — сказала Деме. — Музыка, которую он несет в себе, объединит разрозненные кланы сидов и феинов. Гордись, воин, ибо он твоей крови. Этот человек принесет с собой зарю веры и коней, скорби. Дункан Талискер. Ты должен привести его ко мне.
ГЛАВА 2
Талискер пробыл дома уже десять дней, и каждую ночь его преследовал один и тот же сон.
По полю битвы бежит человек. Воин. Весь в грязи и крови врагов. Боевой клич ревом прорывается сквозь шум сражения.
— Маклеоды! Ко мне! Ко мне!
Он продолжает пробиваться сквозь ряды неприятеля. Окровавленные обрубки тел падают в грязь. Шум становится все громче и громче…
И вот его лицо. Прямо перед Талискером искаженные яростью черты, покрытые потом и кровью. Потом воин улыбается, обнажая желтые зубы, поднимает меч в приветствии. От него исходит нестерпимая вонь. Холодный ветер дует в спину Талискеру.
— Дункан, — говорит воин. — Дункан, это я.
Проснувшись, Талискер испытывал всевозрастающее беспокойство. В темноте крохотной квартиры слова воина висели в воздухе обвинением. «Это я». Талискер всегда был здравомыслящим человеком, и раньше ему не случалось видеть повторяющиеся сны. Хотя повторялись они не точно. С каждым разом картины, представавшие перед ним, были все ужаснее, все безнадежнее. Это начинало его сильно беспокоить.
На сей раз Талискер во сне протянул руку к лицу незнакомца, проснулся и осознал, что лежит на спине, пытаясь коснуться пустоты. Он немедленно сел и поправил футболку — с тюрьмы никак не мог привыкнуть, что один в комнате.
— Я тебя не знаю, — негромко сказал бывший заключенный в темноту.
Потом он отправился попить, отметив, что убогая мебель — прощальный подарок правительства — ночью выглядит не так уж и плохо. Вернувшись в постель, Талискер не смог уснуть. Когда первый автобус подъехал к остановке за окном, он все еще лежал, глядя в потолок воспаленными глазами.
Талискер гулял весь день. Собственно говоря, он покинул свою конуру почти в первый раз после освобождения — после пятнадцати лет в камере его охватила боязнь открытых пространств. Но сегодня, после кошмара и последовавшей за ним бессонницы, ему казалось, что он сойдет с ума, если не подышит вольным воздухом.
Оказавшись на улице, Талискер почувствовал, как его окатывает полузабытая волна цвета и звука. Он шел, жадно впитывая в себя лица встречных людей и городской шум, будто можно вернуть потерянные пятнадцать лет за один день.
Бродя по улицам, Талискер не замечал, что все его сторонятся — угрюмый, настороженный вид и покрасневшие от бессонной ночи глаза вызывали у окружающих желание перейти на другую сторону дороги. Он был слишком занят собой. Некогда Талискер возненавидел Эдинбург — винил весь город, будто живое существо, за то, что тот отвернулся от него. Но теперь бывший заключенный знал, что был неправ. Предают только люди. Древний выветренный гранит и песчаник домов видели куда более страшные предательства.
Талискер прошелся по Хай-стрит, от Эдинбургского замка до дворца Холируд, а потом, в качестве завершающего аккорда мистерии своего возвращения, поднялся на Трон Артура и с его высоты оглядел весь город, как частенько делал в детстве. Бродившие вокруг пирамиды из камней туристы быстро собрались и ушли, будто один человек мог испортить удовольствие от экскурсии по городу, который был связан для них с дождем, виски и юбками в клетку.
Талискер простоял там долго, ожидая, быть может, чувства примирения, но его не последовало. Он уже собирался уйти, как ему пришла в голову печальная мысль — город не простил его и не выпустит из своих цепких объятий.
— Дяденька!
Талискер посмотрел вниз и увидел, что по склону карабкается маленькая девочка. Мать сильно отстала от нее.
Малышке было лет восемь, и красотой она не отличалась — грязные русые волосы встрепаны, щеки разрумянились от быстрого подъема. Одетая в застиранное синее платьице и розовые сандалии, девочка держала в одной руке три или четыре одуванчика с белыми головками, стараясь не сбить с них пушинки.
— Хочешь одуванчик? — храбро спросила она, добравшись до вершины. — Смотри, я тебя научу, как надо, — важно проговорила малышка, переложив один цветок в другую руку и подув на него.
Ветерок понес маленькие белые парашютики над холмом. Талискер глядел будто зачарованный, как они полетели через город к морю. Конечно, в детстве он сам делал так не раз, но никогда это простое зрелище не казалось ему таким прекрасным. Новые и новые невесомые белые пушинки уплывали вдаль, пока у девочки не остался только один одуванчик.
— Хочешь подуть? — спросила она таким тоном, будто разговаривала со своим приятелем, и протянула ему цветок. Талискер покачал головой, не решившись заговорить с ней. Малышка явно огорчилась, и тогда он поднял ее и поставил на пирамиду из камней.
Девочка изумленно посмотрела на него.
— Сюда идет мама.
— Ну, давай дуй. — Он кивнул на последний одуванчик.
— Сейчас.
Она подула на последний белый шарик и тихонько запела песенку.
Талискер смотрел, как белые пушинки поднялись в воздух и зависли на мгновение, прежде чем их подхватил ветер и понес к братьям, летящим над холмом.
Он перевел взгляд на другую сторону холма, по которой наконец поднялась мать девочки. Талискер снова обернулся к ребенку, и в этот миг его коснулся старый добрый враг — ясновидение. Он увидел ту же девочку — нет, не девочку, красивую молодую женщину в свадебном платье, которая улыбалась ему на прощание. Следы бедности, нередкие спутницы тех, у кого было такое детство, не коснулись ее — она будет жить счастливо и в достатке. Ветер подхватил белую вуаль и понес следом за белыми пушинками одуванчиков.
Видение оборвалось, когда в теплом воздухе раздался голос матери девочки:
— Что ты тут делаешь?
— Пока, дяденька, — тихонько проговорила девочка и убежала.
Талискер заметил его на пути от Королевского парка ко дворцу Холируд. Сначала он принял зверька на дороге за собаку, но, приглядевшись, замер в удивлении. Заяц. Талискер никогда не видел этих животных и был совершенно уверен, что они не живут в городе. Ушастый зверек, сидящий на мощных задних лапах, казался удивительно большим и упитанным — круглые коричневые бока аж лоснились. В позе чудилось едва ли не королевское достоинство. Но больше всего удивляли глаза — ярко-золотые, без тени смущения или страха.
На несколько секунд их взгляды встретились, и Талискеру нестерпимо захотелось сказать что-нибудь. Он сделал шаг вперед… В то же мгновение заяц повернулся и бросился к скале так быстро, что глаз не успевал за ним следить. Талискер моргнул. Ему показалось, что ушастый не спрятался в кустах и не нырнул в нору, а просто исчез. Здравый смысл немедленно приписал такое странное явление яркому солнышку, ослепившему глаза. Талискер сделал несколько шагов в сторону, где исчез странный заяц, и тут заметил что-то в траве.
Он наклонился, не отводя взгляда от края обрыва, поэтому сначала почувствовал холод камня, прежде чем увидел его. В руке сверкал огромный изумруд размером с кулак. Талискер присвистнул. Если эта штуковина настоящая, то на нее можно безбедно прожить остаток дней. Он находился всего в нескольких десятках метров от дворца Холируд, изумруд наверняка оттуда, и все же…
Зеленый камень согрелся, впитав тепло ладони. Искаженное отражение глянуло на Талискера из самой большой грани, и, должно быть, из-за игры света и тени лицо казалось спокойнее, моложе, рыжие волосы светлее и мягче. Он выглядел… невинным.
Талискер долго смотрел на драгоценность, а потом с улыбкой сунул ее в карман.
— Все страньше и страньше… — Эта мысль пробудила в нем другую, и, глянув на часы, он бросился бежать. — О Боже, я опаздываю!
Через десять минут Талискер встречался с Шулой.
Кафе-кондитерская на самом деле представляла собой подобие парника, пристроенного к зданию галереи. Солнечные лучи пронизывали стеклянную крышу и стены, что должно было обеспечивать посетителям положительный настрой. Но для Талискера здесь было слишком ярко. Он стоял у огромной входной двери, окаймленной сосновым брусом, и вдыхал смесь запахов мастики и капуччино, чувствуя себя неуместным здесь, слишком грязным снаружи и внутри.
В одном из солнечных пятен сидела Шула, помешивая кофе ложечкой. Талискер наблюдал за ней уже несколько минут. Будучи слепой, она не могла его увидеть, однако, видимо, почувствовала, потому что на ее лице отразились ожидание и узнавание.
Он шагнул к ней.
— Шула?
Несмотря на долгие репетиции, это прозвучало как мольба о помиловании.
Она обернулась к нему, поднялась и протянула руки.
— Талискер.
Шула улыбнулась так, будто сомневалась, действительно ли встреча ее радует. Он подошел поближе, и она легонько провела рукой по его лицу, пытаясь понять, что же с ним сделали пятнадцать лет тюрьмы. Когда маленькие пальчики коснулись горьких складок у губ, он с трудом сдержал душащие его слезы. Ему представилось, как он прижимается к ней, плача, зарывается лицом в чудесные черные волосы… Талискер взял себя в руки, и только одна слезинка потекла по щеке. Он торопливо убрал пальцы своей давней возлюбленной, прежде чем она сумела понять что с ним происходит. Но попытка скрыть чувства провалилась — предательская капелька упала на тыльную сторону ладони Шулы. Талискер смотрел со странной смесью чувств, как слеза летит в бело-голубом свете, блестя на солнце маленьким бриллиантом. Он торопливо стер ее большим пальцем и заглянул в лицо молодой женщины. Та все поняла, и улыбка стала куда мягче и естественнее.
— Шула, — повторил Талискер, покорно опустившись на стул.
Она заговорила. Большую часть всего этого бывший заключенный прочел в ее письмах, но Талискеру было все равно: он скорее смотрел, чем слушал. Давняя подруга рассказывала ему о людях, к нему безразличных, чьи жизни шли своим чередом, — скорее всего при встрече они перешли бы на другую сторону улицы. Шула — другое дело. Когда-то она его любила.
— Шула, — перебил он. — Мне на них наплевать. Почему ты перестала писать?
По ее лицу пробежала тень. Она попыталась посмотреть ему прямо в глаза, хоть ничего и не видела.
— У меня был роман. Он давно кончился. Зато теперь есть дочь — Эффи. — Шула невольно улыбнулась. — Такая красавица…
Талискер взял ее за руку и крепко сжал.
— Я рад за тебя, Шула. Честное слово.
В ярком солнечном свете на Шулу было приятно посмотреть — длинные черные волосы, изящные движения и темные глаза, которые, хотя ничего и не видели, могли смеяться или плакать. Ей удивительно шли длинная юбка в цветочек, лимонно-желтый кардиган и атласная блузка. Неожиданно Талискеру показалось, что все цвета, украденные тюрьмой и обернувшиеся черно-серыми, возвращаются вновь при взгляде на давнюю возлюбленную. Он легко мог представить себе улыбающуюся малышку, точную копию матери. Наверняка они много смеются.
— Подожди, я принесу кофе. — Талискер отпустил ее руку, и Шула явно погрустнела. — Вернусь и расскажу тебе один секрет.
— Уже секреты? Ты только десять дней как вышел!
Они проговорили довольно долго, хотя он потом не мог вспомнить, о чем. Шула постепенно успокаивалась и вела себя все естественнее. Краткий, но прекрасный час они были той же беззаботной парочкой, влюбленной друг в друга пятнадцать лет назад. Соответственно, желая избегнуть тем гнева и скорби, они говорили о бывших одноклассниках.
— Помнишь Мандо?
— Да. Странный такой.
— Ага. Никогда не поймешь, что у него на уме. Кажется, он всегда балансировал на самой грани. И в любую секунду мог сорваться.
— Странно слышать это от тебя, Талискер. — Шула осознала, что говорит, и выражение ее лица резко изменилось. По слухам, Талискер убивал в безумии и расчленял свои жертвы. — Боже мой, я…
— Все в порядке.
Конечно же, все было вовсе не в порядке. Она ему не верила. Именно это она ясно дала понять последними словами. Шула считала его виновным. Как же она умудрилась смириться с этим и простить его? Талискер поспешно проглотил готовые вырваться слова: «Я невиновен!» Кому теперь до этого дело? Он снова чувствовал себя не в своей тарелке и, подняв взгляд на собеседницу, увидел, что она тоже принадлежит к другому миру, как и все остальное.
Повисла длинная, неловкая пауза.
— Талискер, я правда…
— Все в порядке, Шула. — Он не смог произнести это нормальным голосом. — Честно.
Она прикусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться, а потом тихонько сказала:
— Что будем делать, Дункан?
Он вздохнул, желая, чтобы цвета снова вернулись к ней, вдыхая аромат ее духов, пока и тот не исчез.
— Может, останемся друзьями, Шу?
Услышав свое старое прозвище, Шула рассмеялась и вновь взяла его за руку.
— Думаю, это отличная идея. — Голос все еще слегка дрожал. — Ты совсем забыл про секрет, а?
— Ах да. — Талискер сунул руку в карман, вынул изумруд и пошутил, вкладывая самоцвет ей в руку: — Он был дарован мне Королем всех зайцев.
Шула с восторгом и вниманием выслушала его странную историю, все вертя и вертя камень в руках и легонько хмурясь. Наконец, когда он закончил рассказ, просто спросила:
— Дункан, ты собираешься туда отправиться?
— Куда?
— В место, откуда родом эта вещь?
Выходя из галереи, он чувствовал себя несколько лучше. Шула предложила ему встретиться с ней и Эффи на Принсес-стрит и перекусить. Талискер слегка расстроился, что она не пригласила его домой, но понимал ее желание не торопиться. Даже к дружбе после стольких лет стоит подходить с осторожностью и приложить немало усилий. Шула рассказала ему о центре для «бывших зэков» — последнее слово она выговорила нерешительно, опасаясь его реакции, — куда иногда приходит помогать. Талискер не был уверен, что ему нужно именно это, но обещал зайти.
По пути к станции Уэйверли он приобрел в киоске небольшой букет. Глядя на красно-желтые соцветия в своих руках, он не мог понять, зачем вообще купил их. Раньше ему никогда не случалось покупать цветы.