– Хуже того, что вы сказали, быть уже не может.

– Это касается вашего продвижения по службе.

– Нет!

– Послушайте, Монтальбано. Вы сейчас оказались не в лучшем положении. И я теперь, когда моя отставка принята, мало что могу для вас сделать. Я должен предложить повысить вас в должности – так будет лучше для нас обоих.

– Меня переведут?

– Почти наверняка. Имейте в виду, что, если я не предложу вашу кандидатуру, несмотря на все ваши заслуги, в министерстве могут это неправильно понять и в конце концов перевести вас без повышения. Разве вам не нужно продвижение по службе?

Мозг Монтальбано лихорадочно работал, почти дымился в поисках выхода. Удалось найти только одно решение, и он тотчас его выпалил.

– А что, если я больше не сумею никого арестовать?

– Я вас не понимаю.

– Я говорю: а что, если я притворюсь, что больше не в силах раскрыть ни одного преступления, буду вести расследования спустя рукава, сделаю вид…

– …очень глупый вид, просто идиотский. Я не понимаю, почему каждый раз, когда я заговариваю о вашем продвижении, ваш мозг отключается и вы издаете детский лепет.



Час напролет Монтальбано слонялся по дому, ставил книги на место, протирал стекла на пяти висящих в доме гравюрах – Ливия этого никогда не делала. Телевизор он не включал. Потом, взглянув на часы, обнаружил, что уже почти десять часов вечера. Он сел в машину и направился в Монтелузу. В городе было три кинотеатра: в одном шло «Избирательное сродство» братьев Тавинани, в другом – «Ускользающая красота» Бертолуччи, в третьем – мультик «Путешествие с Пиппо». Не колеблясь ни секунды, Монтальбано выбрал мультик. В зале никого не было. Он вернулся к кассе.

– Там нет ни души!

– Есть вы. Вам что, нужна компания? Уже поздно, все малыши спят. Остались только вы.

Было так весело, что он, сидя в пустом зале, не мог удержаться от хохота.



Наступает момент, думал Монтальбано, и ты понимаешь, отдаешь себе отчет в том, что твоя жизнь изменилась. Да когда это случилось – спрашиваешь ты себя. И не находишь определенного ответа – просто ты не замечаешь, как постепенно накапливаются мелочи и в конце концов меняют ход твоей жизни. Или даже замечаешь – но не предвидишь последствий. И вот ты думаешь, думаешь, но не можешь понять – так когда же это произошло? Да и какая разница! Но он, Монтальбано, мог бы дать на такой вопрос четкий ответ. Он сказал бы: моя жизнь бесповоротно изменилась двенадцатого мая.



На входной двери Монтальбано повесил лампу, которая автоматически зажигалась с наступлением темноты. Подъезжая к дому, Монтальбано при свете этой лампы увидел машину, припаркованную перед входом. Он въехал на подъездную дорожку и остановился в нескольких сантиметрах от машины. Как и следовало ожидать, это оказался БМВ цвета серый металлик с номерами AM 237 GW. Но вокруг не было ни души, водитель, видимо, притаился где-то неподалеку. Монтальбано решил, что лучше всего вести себя как ни в чем не бывало. Насвистывая, он вылез из машины, закрыл дверцу и тут увидел, что его ждут. Он не заметил мужчину раньше, потому что тот стоял за машиной и был такого низкого роста, что она полностью его скрывала. Человечек казался не выше карлика. Хорошо одет, крохотные очки в золотой оправе.

– Вы заставили себя ждать, – сказал человечек, подходя поближе.

Монтальбано с ключами в руках шел к своей двери. Гость остановил его, протягивая какое-то удостоверение.

– Вот мои документы, – сказал он.

Комиссар отстранил протягивающую удостоверение ручонку, открыл дверь и вошел в дом. Карлик последовал за ним.

– Я полковник Лоэнгрин Пера, – представился он.

Комиссар внезапно остановился, будто ему выстрелили в спину. Он медленно развернулся и оглядел полковника. Остроумные родители дали этому человечку подходящее имя – такое же смешное и несуразное, как и он сам. Особенно притягивали взор его ботинки – наверное, они были сшиты на заказ, потому что не походили даже на детские. И все-таки он достиг высокого поста, а значит, плечи его были достаточно широкими для погон. Глаза поблескивали под очками, это были живые глаза осторожного и опасного человека. Монтальбано был уверен, что перед ним мозговой центр операции по уничтожению Ахмеда Мусы. Полковник прошел на кухню вслед за Монтальбано. Тот поставил разогреваться султанок в подливке, приготовленных Аделиной, и, не проронив ни слова, накрыл на стол. На столе лежала толстая книга, которую он купил на развале и так ни разу и не открыл, ему показалось любопытным название: «Метафизика пристрастности»[31]. Он взял ее, поднялся на цыпочки, поставил на верхнюю полку книжного шкафа и включил камеру. Будто подчиняясь полученному сигналу, полковник сел на нужный стул.

Глава восемнадцатая

Монтальбано ел не торопясь, на султанок у него ушло добрых полчаса. Может быть, они действительно того стоили, а может, он просто хотел показать полковнику, что не горит желанием выслушать его, что бы тот ни сказал. Комиссар не предложил полковнику даже бокал вина и вел себя так, будто ужинал в полном одиночестве. Лоэнгрин Пера в свою очередь сидел молча, не проронил ни слова и только не сводил с комиссара своих змеиных глазок. Дождавшись, когда Монтальбано допьет кофе, он заговорил:

– Вы, конечно, понимаете, почему я приехал к вам.

Комиссар встал, отнес чашку на кухню и вернулся на свое место.

– Я играю в открытую, – продолжал полковник, – мне кажется, с вами по-другому нельзя. Поэтому я решил приехать на этой машине. Вы дважды посылали запрос, чтобы узнать имя ее владельца.

Он достал из сумки два листа, Монтальбано тут же узнал факсы, которые сам посылал в Министерство транспорта.

– Впрочем, вы ведь уже знали, кому она принадлежит. Ваш начальник полиции, конечно, сообщил вам, что речь идет о номерах спецслужб. В таком случае эти факсы – не просто неосторожные запросы, они значат больше. Потому я уверен, поправьте меня, если я не прав, что вы из каких-то своих соображений хотели, чтобы мы появились, сделали ответный ход. И вот мы выполнили ваше пожелание.

– Извините меня, я выйду на минуту? – спросил Монтальбано, не дожидаясь ответа, отправился на кухню и вернулся с тарелкой сицилийского сливочного мороженого с цукатами. Полковник с ангельским терпением приготовился ждать, когда его собеседник закончит трапезу.

– Пожалуйста, продолжайте, – любезно сказал комиссар. – Я все равно не могу его так есть, подожду, пока подтает.

– Прежде чем продолжить, – с нервами у полковника, видимо, все было в порядке, – позвольте мне кое-что уточнить. Во втором факсе вы упоминаете об убийстве женщины по имени Айша. К этой смерти мы не имеем никакого отношения. Произошло досадное недоразумение. Если бы была необходимость ее устранить, мы бы это сделали не откладывая.

– Не сомневаюсь. Я так и понял.

– Тогда почему в факсе вы написали иначе?

– Чтобы вам захотелось спросить об этом у меня.

– Ах вот как. Вы читали сочинения и речи Муссолини?

– Они не относятся к моему любимому чтению.

– В одном из последних сочинений Муссолини утверждает, что народом следует управлять, как ослом, – с помощью кнута и пряника.

– Муссолини, как всегда, оригинален! Знаете что?

– Да? Я вас слушаю.

– То же самое говаривал мой дед, крестьянин. Только вот он не был Муссолини, а потому имел в виду ишаков, ослов, а не людей.

– Могу я немного развить этот образ?

– Да бога ради!

– Ваши факсы, то, что вы убедили Валенте, своего коллегу из Мазары, допросить капитана рыболовецкого судна и главу администрации префекта, – все эти и другие ваши поступки были ударами кнута. Вы хотели выкурить нас из укрытия.

– А как же пряник?

– Это ваши заявления на пресс-конференции после ареста вдовы Лапекоры по обвинению в убийстве мужа. Вы действительно могли бы нас втянуть в эту историю силой, за волосы, но не захотели. В качестве мотива преступления вы предусмотрительно выдвинули супружескую ревность и жадность. Но мы поняли, что в этом заключалась угроза, этот пряник говорил, что…

– Полковник, я бы на вашем месте отказался от этого образа, вы уже договорились до говорящего пряника.

– Хорошо. Этими заявлениями вы хотели дать нам понять, что вам известно больше, чем кажется. Так?

Комиссар протянул ложку, наполнил ее мороженым и поднес ко рту.

– Еще не растаяло, – сообщил он Лоэнгрину Пера.

– Вы постоянно сбиваете меня с мысли, – заметил полковник, но продолжил: – Если вы готовы играть в открытую, то откройте ваши карты и скажите, что именно вам известно об этом деле?

– Каком деле?

– Убийстве Ахмеда Мусы.

Удалось заставить его назвать имя, теперь оно останется на пленке.

– Не скажу.

– Почему?

– Потому что мне нравится ваш голос, нравится слушать, как вы говорите.

– Можно мне стакан воды?

С виду Лоэнгрин Пера сохранял непоколебимое спокойствие, но в действительности готов был взорваться. Попросив воды, он практически признался в этом.

– Возьмите сами на кухне.

Пока полковник наливал себе воды из-под крана, Монтальбано разглядел, что у него под пиджаком на уровне правой ягодицы висело что-то громоздкое. Неужели карлик вооружен пушкой в два раза больше пистолета Монтальбано? Решив подстраховаться, комиссар положил поближе остро заточенный нож, которым обычно резал хлеб.

– Постараюсь выражаться коротко и ясно, – продолжал Лоэнгрин Пера, усаживаясь на стул и вытирая губы вышитым платочком. – Чуть меньше двух лет тому назад наши тунисские коллеги предложили нам провести совместную операцию по обезвреживанию опасного террориста, имя которого я вам только что назвал.

– Прошу прощения, – сказал Монтальбано, – мой словарный запас крайне беден. Под «обезвреживанием» вы имеете в виду физическое уничтожение?

– Называйте как хотите. Мы доложили об этом нашему начальству, и нам было приказано отказаться от сотрудничества. Однако, не далее как через месяц, мы сами оказались в крайне сложной ситуации и были вынуждены просить помощи у наших коллег в Тунисе.

– Какое совпадение! – воскликнул Монтальбано.

– Они не раздумывая оказали нам необходимую помощь, и, таким образом, мы чувствовали моральный долг…

– Ну нет! – воскликнул Монтальбано.

Лоэнгрин Пера подскочил на стуле:

– В чем дело?

– Вы сказали – моральный долг, – ответил комиссар.

– Как вам угодно, скажем просто «долг», без всяких прилагательных, так лучше? Простите, совсем забыл, прежде чем продолжить, я должен сделать один телефонный звонок.

– Пожалуйста, – сказал комиссар, указывая на телефонный аппарат.

– Спасибо, у меня есть мобильный.

Лоэнгрин Пера не был вооружен, пиджак у него топорщился, потому что в заднем кармане брюк лежал телефон. Он набрал номер так, чтобы Монтальбано не мог его видеть.

– Алло? Это Пера. Все в порядке, мы разговариваем.

Он выключил мобильный и положил его на стол.

– Наши тунисские коллеги узнали, что родная сестра Ахмеда, Карима, вот уже несколько лет живет на Сицилии и по роду деятельности имеет довольно широкий круг знакомств.

– Не широкий, – поправил его Монтальбано, – но избранный. Это была проститутка высокого класса, ей доверяли.

– Правая рука Ахмеда, Фарид, предложил создать на Сицилии оперативную сеть, воспользовавшись услугами именно Каримы. Ахмед вполне доверял Фариду и не знал, что тот был подкуплен тунисскими спецслужбами. При нашей тайной поддержке Фарид прибыл на Сицилию и вошел в контакт с Каримой, которая, перебрав всех своих клиентов, остановилась на Лапекоре. Возможно, угрожая сообщить жене Лапекоры об их связи, Карима заставила его вновь открыть свою фирму, которая стала прекрасным прикрытием для них с Фаридом. Фарид мог вести переписку с Ахмедом, посылая деловые письма на адрес несуществующей фирмы в Тунисе. Кстати, на пресс-конференции вы говорили, что в какой-то момент Лапекора писал жене анонимные письма о собственной измене. Почему?

– Чувствовал, что попал в переделку.

– Вы думаете, он подозревал, что происходит на самом деле?

– Ну что вы! Он думал, в худшем случае речь идет о торговле наркотиками. Если бы бедняга узнал, что замешан в международном скандале, его тут же хватил бы удар.

– Я тоже так думаю. Некоторое время нашей главной задачей было сдерживать нетерпение тунисской стороны, мы хотели быть уверены, что когда удочка наконец будет заброшена, рыба точно клюнет.

– Простите, а кто тот молодой блондин, с которым несколько раз видели Фарида?

Полковник посмотрел на Монтальбано с восхищением:

– Вы и это знаете? Наш человек, который время от времени проверял, как идут дела.

– Только об этом не знала Карима.

– Такое случается. Наконец Фарид убедил Ахмеда приехать в Италию, говоря, что появилась возможность закупить крупную партию оружия. Следуя инструкциям Фарида и на самом деле находясь под нашим тайным наблюдением, Ахмед Муса прибыл в Мазару. Капитан рыболовецкого судна по просьбе главы администрации префекта взял его на борт, так как встреча с торговцем оружием должна была произойти в открытом море. Муса проглотил наживку и ничего не заподозрил: как ему и было сказано, он закурил на палубе сигарету, думая, что таков условный сигнал. Но командор Спадачча, глава администрации префектуры, допустил одну большую ошибку.

– Он не предупредил капитана корабля, что речь идет не о тайной встрече, а о ловушке, – сказал Монтальбано.

– Можно сказать и так. Капитан, как ему и приказали, выбросил документы убитого в воду. Потом он разделил между всеми членами экипажа семьдесят миллионов лир, которые нашли в кармане у Ахмеда. И, вместо того чтобы вернуться в Мазару, он сменил курс, потому что испугался нас.

– То есть?

– Видите ли, мы отвели оттуда все свои патрульные катера, и капитан знал об этом. Насколько я понимаю, он боялся встретить что-нибудь на обратном пути: мину, торпеду или просто патруль, который выстрелит в него, чтобы замести следы операции. Поэтому он направился в Вигату и спутал нам карты.

– Он не зря боялся?

– В каком смысле?

– Кто-то или что-то ожидало судно на обратном пути?

– Помилуйте, Монтальбано! Нам не нужны бессмысленные бойни!

– Вам нужны только осмысленные бойни, так? А как вы рассчитывали заставить молчать экипаж?

– С помощью кнута и пряника, цитируя не любимого вами автора. Как бы то ни было, я сказал вам все, что намерен был сказать.

– Вот и нет, – сказал Монтальбано.

– Что значит нет?

– Значит, не все. Вы умело вывели меня в открытое море, но я не забыл о тех, кто остался на суше. Например, Фарид. Он узнает по своим каналам, что Ахмеда убили, но по необъяснимым для него причинам судно пришло в порт Вигаты. Он озадачен, но все же приступает ко второй части вашего плана. То есть, как вы выражаетесь, к обезвреживанию Лапекоры. Он приходит к дому старика и с ужасом и недоумением обнаруживает, что кто-то уже выполнил его работу. Фарид испуган, он ничего больше не понимает. Как и капитан судна, он боится, что все это ваших рук дело. Он решает, что вы начали постепенно убирать каждого, кто замешан в этой истории. Может быть, в какой-то момент он решает, что это Карима отправила Лапекору к праотцам. Не знаю, известно ли вам, но всю ту ночь женщина по приказу Фарида тайком провела в квартире старика, чтобы не дать ему что-нибудь выкинуть в эти решающие часы. Фарид не знал, что Карима, выполнив приказ, уже вернулась домой. В любом случае в то утро эти двое встретились и сильно повздорили, причем Фарид рассказал Кариме о смерти брата. Та пыталась бежать, но ничего не вышло, и Фарид убил ее. Это все равно бы произошло, только чуть позже, когда все бы поулеглось.

– Как я и предполагал, – сказал Лоэнгрин Пера, – вы все поняли. А теперь я прошу вас серьезно задуматься: вы, так же как и я, верно и преданно служите нашему государству. Потому…

– Засуньте его себе в задницу, – тихо сказал Монтальбано.

– Я не понял.

– Повторяю: наше с вами общее государство вы можете засунуть себе в задницу. У нас с вами диаметрально противоположные взгляды на то, что значит служить государству, мы практически служим двум разным государствам. Посему попрошу вас не смешивать вашу работу с моей.

– Монтальбано, не стройте из себя Дон-Кихота. Любое общество нуждается в том, чтобы кто-то мыл сортиры. Но это не значит, что тот, кто моет сортиры, не принадлежит к этому обществу.

Монтальбано чувствовал, что внутри него закипает дикая злость. Боясь сказать что-нибудь не то, он протянул руку к мороженому, придвинул тарелку и принялся есть. Лоэнгрин Пера, уже привычный к такому обхождению, не проронил ни слова, пока Монтальбано не расправился с мороженым.

– Карима была убита, вы признаете это? – спросил Монтальбано, оторвавшись от еды.

– К сожалению, да. Фарид испугался, что…

– Меня не интересует, почему. Меня интересует то, что она была убита с согласия одного из таких слуг государства, как вы. Вы как квалифицируете этот случай: как обезвреживание или как преднамеренное убийство?

– Монтальбано, мерки обычной морали не применимы…

– Полковник, я вас уже предупреждал: не используйте в моем присутствии слово «мораль».

– Я имел в виду, что иногда государственные интересы…

– Довольно! – Монтальбано от злости уничтожил мороженое четырьмя глотками. А потом вдруг хлопнул рукой по лбу: – Который час?

Полковник посмотрел на золотые наручные часы, они были такими малюсенькими, что походили на дорогую детскую игрушку.

– Два часа.

– Почему же Фацио до сих пор нет? – спросил Монтальбано сам себя, стараясь казаться обеспокоенным. И добавил: – Мне надо позвонить.

Он встал, подошел к телефону, который стоял на письменном столе в двух метрах от Лоэнгрина Пера, и заговорил во весь голос, чтобы тот расслышал каждое слово.

– Алло, Фацио? Это Монтальбано.

Фацио спросонья с трудом мог говорить:

– Что стряслось, доктор?

– Как, ты забыл об аресте?

– Каком таком аресте, доктор? – спросил Фацио в полной растерянности.

– Об аресте Симоне Филеччи.

Симоне Филеччу Фацио собственноручно арестовал днем раньше. Но он прекрасно понял, что от него требуется.

– Что я должен делать?

– Заезжай за мной, и поедем на задержание.

– Взять свою машину?

– Нет, лучше казенную.

– Сейчас буду.

– Подожди секунду.

Монтальбано закрыл рукой трубку и обратился к полковнику:

– Насколько вы еще меня задержите?

– Все зависит от вас, – сказал Лоэнгрин Пера.

– Приезжай, скажем, минут через двадцать, – сказал комиссар Фацио, – не раньше, мне надо договорить с приятелем.

Он положил трубку и снова сел за стол. Полковник улыбнулся.

– Поскольку у нас остается так мало времени, назовите свою цену. Не стесняйтесь в выражениях.

– Я стою мало, совсем мало, – сказал Монтальбано.

– Говорите.

– Всего два условия. Я хочу, чтобы в течение недели был обнаружен труп Каримы, пригодный для опознания.

Эти слова произвели на Лоэнгрина Пера больший эффект, чем крепкая оплеуха. Он открыл и снова захлопнул свой маленький ротик и оперся ручонками о стол, как будто с трудом держался на стуле.

– Но зачем? – выговорил он тихим медоточивым голосом.

Монтальбано ответил грубо и твердо:

– Это мое дело.

Полковник покачал головкой, как китайский болванчик.

– Это невозможно.

– Почему?

– Мы не знаем, где ее… похоронили.

– А кто знает?

– Фарид.

– А Фарид был обезврежен? Знаете, мне даже понравилось это слово.

– Нет, он вернулся в Тунис.

– Тогда в чем проблема? Свяжитесь со своими дорогими тунисскими коллегами.

– Нет, – набрался храбрости карлик. – Эта операция закрыта, мы не можем возобновить переговоры, только чтобы узнать местонахождение трупа. Нет, это невозможно. Просите что угодно, но этого мы не можем выполнить. К тому же я не вижу в этом смысла.

– Подождите, – сказал Монтальбано и поднялся со стула. Лоэнгрин Пера мгновенно последовал его примеру и вскочил на ноги. Он тоже не привык сдаваться.

– А позвольте узнать, каково ваше второе требование?

– Конечно. Начальник полиции Вигаты вынес предложение о моем повышении…

– Нам ничего не стоит сделать так, чтобы его утвердили, – обрадовался полковник.

– А чтобы его отклонили?

Монтальбано буквально услышал, как голова Лоэнгрина Пера затрещала от напряжения и стала с грохотом разлетаться на части, как будто взорвалась изнутри.

– Вы абсолютно сумасшедший, – пробормотал полковник с искренним ужасом.

– Наконец-то до вас дошло.

– Послушайте, делайте что хотите, но я не могу выполнить вашу просьбу и найти труп. Никак не могу.

– Посмотрим, как прошла запись? – любезно предложил Монтальбано.

– Какая запись? – Лоэнгрин Пера был уже вне себя.

Монтальбано подошел к книжному шкафу, поднялся на цыпочки, достал телекамеру и показал ее полковнику.

– Господи! – прошептал тот, бессильно опускаясь на стул. С него ручьями тек пот.

– Монтальбано, ради вашего же блага, умоляю вас…

Но его змеиная натура не дремала: пока он умолял комиссара не делать глупостей, его рука незаметно тянулась к мобильному телефону. Поняв, что одному ему не справиться, он решил вызвать подкрепление. Дождавшись, когда рука окажется в сантиметре от телефона, Монтальбано кинулся на него. Одной рукой он забросил в угол телефон, другой со всей силы заехал полковнику по лицу. Лоэнгрин Пера пролетел через всю комнату, ударился о стену и сполз на пол. Монтальбано медленно подошел к нему и, вспомнив бесчисленные фильмы про нацистов, раздавил упавшие на пол малюсенькие очки полковника.

Глава девятнадцатая

Монтальбано подобрал мобильный телефон и колотил им о край стола, пока не расколол пополам. В довершение он достал из ящика с инструментами молоток и прикончил аппарат. Полковник сидел на полу у стены и чуть слышно причитал. Увидев перед собой Монтальбано, он закрылся руками, как ребенок, которого хотят отшлепать.

– Умоляю вас, хватит! – взмолился он.

Кем надо быть, чтобы тебя так развезло от одного удара и струйки крови из разбитой губы? Комиссар взял его за лацканы пиджака, поднял с пола и усадил на стул. Дрожащими руками полковник поднес вышитый платочек ко рту, но как только увидел красное пятно, закрыл глаза и обмяк, словно вот-вот потеряет сознание.

– Просто… кровь… наводит на меня ужас, – пролепетал он.

– Своя или чужая? – поинтересовался Монтальбано.

Он пошел на кухню, вернулся с полупустой бутылкой виски и стаканом и поставил их перед полковником.

– Я не пью.

Монтальбано, выпустив пар, чувствовал себя спокойнее. Он рассудил, что если полковник звонил, чтобы вызвать своих людей, то эти самые люди должны быть где-то совсем рядом, минутах в двух езды от дома. Вот это настоящая опасность.

Раздался звонок в дверь.

– Доктор! Это Фацио.

Комиссар приоткрыл дверь:

– Послушай, Фацио, мне тут нужно договорить с человеком, про которого я тебе говорил. Посиди в машине, когда понадобишься, я тебя сам позову. Только осторожно: здесь поблизости могут оказаться опасные люди. Задерживай любого, кто подойдет к дому.

Он закрыл дверь и вернулся за стол. Лоэнгрин Пера, казалось, впал в забытье.

– Постарайся понять меня, пока совсем не отключился.

– Что вы хотите со мной сделать? – очнулся полковник.

– Не бойся, крови не будет. Ты попался, надеюсь, это уже понятно. Ты оказался таким ослом, что наболтал все на камеру. Если я пущу по рукам эту пленку, будет международный скандал и полный бардак, а ты можешь собирать свои манатки и отправляться торговать пончиками. Если же твои люди найдут труп Каримы и сделают так, чтобы отклонили мое повышение, – обрати внимание, только если ты сделаешь и то, и другое, – то даю тебе слово, что уничтожу пленку. Тебе придется мне поверить, у тебя нет выбора. Я понятно объяснил?

Лоэнгрин Пера кивнул крошечной головкой, и тут Монтальбано заметил, что со стола пропал кухонный нож. Должно быть, полковник прибрал его к рукам, когда пришел Фацио.

– Скажи, пожалуйста, – сказал Монтальбано, – как ты считаешь, существуют дождевые черви, такие же ядовитые, как змеи?

Пера посмотрел на него вопросительно.

– Тебе же самому будет лучше, если ты вытащишь из-за пазухи нож.

Полковник молча подчинился и положил нож на стол.

Монтальбано взял стакан, до краев наполнил его виски и протянул Лоэнгрину Пера. Тот отвернулся, с отвращением сморщившись.

– Я вам уже сказал, что не пью.

– Пей.

– Я не могу, честное слово.

Сжав одной рукой физиономию карлика, другой Монтальбано влил виски в его крохотный рот.



Фацио сорок пять минут просидел в машине и уже еле боролся со сном, когда комиссар наконец позвал его. Он вошел в дом и сразу же увидел пьяного вдрызг карлика, которого то выворачивало наизнанку, то тянуло горланить песни, хотя на ногах он совсем не держался. На полу валялись разбитые очки и мобильный телефон, на столе стояла пустая бутылка из-под виски, пустой стакан, валялись какие-то бумаги и документы.

– Слушай внимательно, Фацио, – сказал комиссар. – Я сейчас тебе в точности расскажу, что здесь произошло, а ты хорошенько запомни. Вчера вечером, около полуночи, я приехал домой, но обнаружил, что въезд в дом загородила машина, БМВ. В ней сидел вот этот синьор, в стельку пьяный. Я его привел домой, потому что за руль ему нельзя было садиться. В карманах у него не нашлось никаких документов. Я его попытался привести в чувства, но ничего не вышло, и я позвал тебя на помощь.

– Понятно, доктор, – сказал Фацио.

– А теперь сделаем так. Ты его возьмешь – благо, весит он немного, – и отнесешь в этот БМВ, сам сядешь за руль и отвезешь его в обезьянник. Я поеду за тобой на служебной машине.

– А как вы вернетесь домой, синьор?

– Придется тебе меня подвезти, не обессудь. А завтра, как только у него голова прояснится, отпустишь его.



Вернувшись домой, Монтальбано достал пистолет из бардачка, где обычно его хранил, и сунул за пояс. Потом замел веником разбитые на куски очки и телефон, завернул их в газету. Он взял совочек, который Мими подарил Франсуа, и вырыл им две ямки почти у самой веранды. В одну он высыпал содержимое газеты и закопал. В другую положил изорванные на клочки бумаги и документы, налил бензина и бросил зажженную спичку. Когда остался один пепел, он засыпал землей и эту ямку. Светало. Комиссар пошел на кухню, сварил себе крепкий кофе и выпил. Потом он побрился и забрался под душ. Ему хотелось успокоиться и отдохнуть, прежде чем смотреть записанную накануне пленку. Он вставил маленькую кассету в большую, как учил его Николо, включил телевизор и видеомагнитофон. Прошло несколько секунд, но экран оставался темным. Тогда Монтальбано поднялся с кресла и попробовал еще раз настроить аппаратуру, уверенный, что где-то отошел контакт. В подобных вещах он ничего не смыслил, а уж компьютеров и вовсе боялся. Но все осталось по-прежнему. Тогда он достал большую кассету и повертел в руках. Решив, что маленькая плохо вставлена, он попробовал вдавить ее сильнее и снова поставил в видеомагнитофон. И на этот раз на экране ничего не появилось. В чем же дело, в конце концов? Подумав, он вдруг остолбенел – в голову закралось сомнение. И он кинулся к телефону.

– Алло! – на другом конце провода раздался голос, выговаривавший каждый звук с неимоверным усилием.

– Николо? Это Монтальбано.

– Ну конечно, кто же еще, елки-палки.

– У меня к тебе вопрос.

– Да ты, чтоб тебе пусто было, знаешь, сколько времени?

– Прости меня, прости. Помнишь, ты одолжил мне камеру?

– Ну?

– Чтобы она начала записывать, какую нужно кнопку нажимать – верхнюю или нижнюю?

– Верхнюю, чтоб тебя.

Он ошибся кнопкой.



Комиссар снова разделся, надел плавки, отважно бросился в ледяную воду и поплыл. Когда на него навалилась смертельная усталость, он вдруг сообразил: не беда, что запись не вышла. Главное – что в это поверил полковник и чтобы он продолжал верить. Монтальбано выплыл на берег, вернулся в дом и мокрым заснул.



Проснулся после девяти в полной уверенности, что он не в состоянии ехать в комиссариат и заниматься повседневной работой. Надо было предупредить Мими.

– Алло! Слушаю вас! Кто имеет честь говорить?

– Это Монтальбано, Катаре.

– Собственной персоной?

– Собственной. Соедини меня с доктором Ауджелло.

– Алло, Сальво, ты где?

– Дома. Слушай, Мими, я не могу сегодня приехать.

– Нездоровится?

– Да. И до завтра лучше не станет. Мне нужен отпуск дней на четыре-пять. Можешь меня подменить?

– Конечно.

– Спасибо.

– Подожди, не клади трубку.

– Что еще?

– Я волнуюсь, Сальво. Вот уже два дня ты какой-то чудной. Что случилось?

– Мне надо отдохнуть. Вот и все.

– Куда поедешь?

– Пока не знаю. Я тебе потом перезвоню.



На самом деле он отлично знал, куда ехать. Чемоданы были собраны за пять минут, больше времени ушло на выбор книг в дорогу. Он оставил на столе записку, в которой крупными буквами сообщил Аделине, что вернется через недельку. В ресторанчике в Мазаре его встретили как родного.

– В прошлый раз мне показалось, что вы сдаете комнаты.

– Да, у нас их пять наверху. Но нынче не сезон, синьор, занята только одна.

Его проводили в просторную, светлую комнату с видом на море.

Он тут же растянулся на кровати. В голове не осталось ни единой мысли, грудь наполнилась счастливой печалью. Он чувствовал, как медленно уплывает в «страну деревенского сна», когда в дверь постучали.

– Войдите, открыто.

На пороге появился повар. Это был тучный высокий человек лет сорока, кареглазый и смуглый.

– Чем же вы заняты? Почему не спускаетесь? Я только узнал, что вы приехали, приготовил вам такое…

Что именно приготовил повар, Монтальбано уже не услышал, потому что сладостные звуки райской музыки затопили его слух.



Целый час он наблюдал, как к берегу медленно приближается лодка. Гребец энергично и размеренно работал веслами. Лодку, видимо, заметил и хозяин трактира, Монтальбано услышал его крик:

– Луичи, кавальер возвращается!

Комиссар увидел, как Луичино, семнадцатилетний сын хозяина, вошел в воду и вытащил лодку на песок, чтобы гребец не замочил ноги. Кавальер, чьего имени Монтальбано еще не знал, был одет с иголочки, даже при галстуке. На голове у него была белая панама с классической черной лентой.

– Поймали что-нибудь, кавальер? – спросил у него хозяин.

– Какая тут рыбалка!

Это был худощавый нервный мужчина лет шестидесяти. Чуть позже Монтальбано услышал, как он чертыхается в соседней комнате.



– Сюда, пожалуйста, – сказал хозяин, едва увидев спускающегося к ужину Монтальбано, и проводил его в комнатушку, где помещалось только два столика. Комиссар был ему благодарен, потому что в общем зале раздавались громкие голоса и смех собравшейся там шумной компании.

– Я накрыл на двоих, – продолжал хозяин. – Вы не будете против, если кавальер Пинтакуда отужинает с вами?

Вообще-то он был против, опасаясь, что придется говорить за едой.

Вскоре худощавый старик приветствовал его полупоклоном:

– Либорио Пинтакуда, и вовсе не кавальер.

Едва усевшись за стол, не кавальер сказал:

– Я должен вас кое о чем предупредить, хотя это может показаться невежливым. Когда я говорю, я не ем. Следовательно, когда я ем, я не говорю.

– Рад встретить единомышленника, – ответил Монтальбано, с облегчением вздохнув. Паста с морскими крабами оказалась прекраснее классического балета, но фаршированный лаврак с шафраном наполнил его благоговейным трепетом.

– Как вы думаете, такое чудо может повториться? – спросил он Пинтакуду, указывая на пустую тарелку. Трапеза была окончена, и к нему вернулся дар речи.

– Повторится, не беспокойтесь. И еще не раз, как каждый год в Неаполе закипает кровь святого Януария, – сказал Пинтакуда. – Я не первый год приезжаю сюда и ни разу, говорю вам – ни разу мне не пришлось разочароваться в кухне Танино.

– В каком-нибудь шикарном ресторане такого повара, как Танино, золотом бы осыпали, – заметил Монтальбано.

– О да. В прошлом году приезжал один француз, владелец знаменитого ресторана в Париже, так он на коленях умолял Танино поехать с ним. Но тщетно. Танино говорит, что здесь он родился и здесь должен умереть.

– Но кто-то должен был научить его готовить, с таким мастерством не рождаются.