Ники Пеллегрино

Итальянская свадьба

Моим родителям с благодарностью за любовь, еду и рассказы
Баклажаны по-пармски по рецепту Беппи

Это совсем несложно. Зачем тебе вообще нужен рецепт? Вы, дочки, помогали мне у плиты, когда были еще совсем маленькие. Сначала тебе надо приготовить неаполитанский соус. Что значит — ты не знаешь как? С ума сойти! Что ж, так и быть, я тебе объясню. Вот что тебе понадобится:



2 баклажана

1 луковица

1 баночка пассаты[1]

2 яйца

пшеничная мука

соль

перец

свежий базилик

много-много тертого пармезана

немного тертой моцареллы

оливковое масло

растительное масло



Так это блюдо готовлю я. Понятное дело, делаю это лучше всех. Сначала тебе надо нарезать баклажаны кружочками — не слишком толсто, но и не слишком тонко. Присыпь их солью и сложи на часок в дуршлаг, чтобы стек сок. Затем смой соль холодной водой и промокни влагу чистой салфеткой.

А теперь приготовь неаполитанский соус. Тонко порежь луковицу, немного обжарь ее в оливковом масле, а затем вылей в сковороду баночку пассаты. Добавь базилика, немного соли и перца и туши на медленном огне в течение двадцати минут. Как чудесно пахнет у тебя на кухне, а?

Затем взбей яйца с щепоткой соли и перца. Обваляй кружочки баклажанов с двух сторон в муке, затем во взбитом яйце, потом обжарь в растительном масле до золотистой корочки. Mannagia chi te muort[2], вы теперь вечно жалеете масло. Надо уметь правильно налить его из бутылки, а не просто накапать на сковородку.

Выложи обжаренные баклажаны в плоскую форму для запекания — четыре слоя, не больше, смазывая каждый слой неаполитанским соусом и обильно посыпая тертым пармезаном. Сверху слегка присыпь моцареллой и выпекай в течение двадцати минут при температуре 150 градусов.

(Да, да, знаю, два баклажана — это многовато, но кто сможет устоять и не схватить кусочек-другой с пылу с жару?)



Примечание Адолораты: Папа, я просто не могу в это поверить! Неудивительно, что у тебя такой высокий холестерин.

1

В углу мансарды Пьеты стоял манекен. Платье, которое она на него надела, было всего лишь предварительным образцом, сметанным из дешевого ситца, но Пьета уже видела, что у нее получится. Изящная вышивка бисером, ниспадающий шлейф, кушак на талии — нечто бесподобное.

Такие дни Пьета любила больше всего. Когда и у невесты, и у платья впереди сияющее будущее. Позднее придут разочарования, а то и печали. Но эти дни, когда существовал только набросок платья и вся его красота таилась в воображении Пьеты, были для нее самым лучшим временем.

Как правило, представление о платье складывалось у Пьеты гораздо быстрее, чем о самой невесте. К концу первой беседы с заказчицей Пьета уже понимала, во что она превратит рулоны кружева, тюля и шелка. Это потом, во время бесконечных примерок, она подчинит невесту своей воле, но сделает это так мягко и убедительно, что в большинстве случаев та будет уверена, что идея принадлежала ей самой. Забудьте о цветочке из тафты на бедре; уберите краешек носового платка. Да-да, вот так, вы же именно этого хотели.

А потом, во время заключительной примерки, когда невеста будет стоять в Зеркальном зале и они наденут ей на ноги туфельки, а на голову накинут вуаль, Пьете, как обычно, взгрустнется. Она отпускает свое творение в мир, и кто знает, как сложится судьба этого платья — и женщины, которая его наденет. Ведь в мире существуют вещи намного печальнее, чем порванные кружева и запачканный подол, — Пьета хорошо это знала.

Однако это платье, наброшенное на манекен в ее комнате, — совсем другое. Оно гораздо важнее всех ее прежних творений, и с ним будет куда тяжелей расставаться. Пьета села на постели, опершись на подушки, и внимательно осмотрела образец. Незамысловатой на первый взгляд вещи суждено превратиться в свадебный наряд ее младшей сестры, и все должно получиться безупречно.

Пьета услышала, как отворилась и затворилась дверь, а затем кто-то стал подниматься вверх по деревянной лестнице. Она удивилась. Кто бы это мог быть? Ее сестра Адолората, поглощенная многочисленными планами на будущее и не сумевшая заснуть от возбуждения? Или мама? Она отправилась в постель несколько часов назад, но теперь, возможно, проснулась и вспомнила, что забыла принять одну из тех пилюль или снадобий, без которых она сейчас и дня прожить не может.

Шаги стали тяжелей, затем послышались другие звуки — грохот сковородок и звон посуды в кухонных шкафах. Тогда это не иначе как ее папа Беппи. Он слишком беспокойный, его разум и тело постоянно бодрствуют, так что у него не получается проспать всю ночь до утра. И конечно, он сразу отправляется на кухню, где же еще ему быть? Утром, когда Пьета спустится вниз, чтобы выпить первую чашку крепкого черного кофе, ее там будут ждать только что изготовленные макароны — или другой вид чудесной домашней пасты, — разложенные сушиться на кухонном столе, а может, сотейник с тушеным мясом в томатном соусе.

Будто у них дома и без того мало еды. На буфетных полках лежали пучки бережно высушенной пасты, завернутые в кухонные полотенца. В недрах морозильной камеры прятались аккуратно подписанные матерью контейнеры с его супами и соусами. И все равно Беппи продолжал самозабвенно стряпать.

Пьете нравилась его стряпня, но еды всегда было слишком много. Иногда она мечтала уехать из их большого четырехэтажного дома, в котором они обитали все вчетвером, и поселиться отдельно, и готовить тоже самой. Лучше пусть на обед у нее будет какой-нибудь незамысловатый свекольный суп да кусочек бекона, но съеденные в тишине и покое, вместо этих гигантских порций, поглощаемых в шуме и суете, сопровождавших все, что затевал папа.

Пьета зевнула и бросила последний взгляд на манекен. Мысленно она слегка поправила ворот и расширила линию плеча. Затем выключила свет, укуталась одеялом, закрыла глаза и через несколько минут уже крепко спала.



Наутро, когда Пьета спустилась вниз, кухня выглядела именно так, как она и ожидала. Один конец длинного стола из соснового дерева сплошь покрывали желтые ленточки феттучини, присыпанные мукой. На другом конце лежали листочки теста для лазаньи, а в центре, где еще оставался крошечный кусочек свободного пространства, ее мать, Кэтрин, поставила тарелку с хлопьями и кружку чая.

Бледная и изможденная, с седеющими волосами, собранными в тугой узел, Кэтрин, завернувшись в цветастый халат, равнодушно черпала ложкой хлопья и отправляла их в рот.

— Доброе утро, мама. Как ты сегодня себя чувствуешь?

Пьета захлопнула кухонную дверь и устремилась прямо к кофейнику.

— Не очень хорошо, но и не очень плохо.

— Хочешь кофе?

— Нет, нет, по утрам я могу пить только чай, и ты это прекрасно знаешь. — Кэтрин с возмущением ткнула пальцем в серпантин из полосок теста, густо покрывавший стол. — Я вообще не представляю, где тебе сесть. Ты только полюбуйся на это!

— Все в порядке. — Пьета пожала плечами. — Мне вполне хватит кофе и сигареты. Я могу устроиться на заднем крыльце.

— Курит, вечно она курит, — простонала Кэтрин. — Когда ты наконец бросишь? Твоя сестра не курит. Я вообще не понимаю, с чего ты вдруг к этому пристрастилась.

Каждое утро одна и та же история. Мама всегда поднималась с постели первой, усаживалась на кухне с газетой и, пока ее хлопья пропитывались молоком, просматривала новости, с наслаждением задерживаясь на плохих. Пьета неизменно заставала ее за кухонным столом: губы сморщены, словно она съела что-то горькое. Часто она вслух зачитывала особенно возмутившую ее заметку.

Если Адолората работала в ресторане допоздна, она обычно приходила, чтобы составить Пьете компанию на ступеньках крыльца: глотнуть кофе или тайком затянуться ее сигаретой, прежде чем отправиться обратно в постель, чтобы немного вздремнуть.

И только когда вставал их папа Беппи, весь дом пробуждался по-настоящему. Будучи в хорошем настроении, он врывался на кухню, резко распахнув дверь, небрежно сметал со стола женину тарелку с недоеденными хлопьями, с грохотом ставил ее в мойку и шумно наливал себе кофе, не переставая громко кричать: «Доброе утро, моя прекрасная Катерина, доброе утро, Пьета. Опять ты там куришь? Будь хорошей девочкой, заходи в дом и позавтракай как следует, прежде чем идти на работу».

Но все бывало совсем по-другому, когда папа вставал не с той ноги. Тогда он бродил по кухне, зажав себе нос большим и указательным пальцами, и громко стонал.

Но сегодня утром Пьета в одиночестве сидела на ступеньках крыльца, потягивая кофе, окидывая взглядом небольшой садик, где папа разбил огород, и слушая, как мать листает газету.

Где-то в отдалении слышался невнятный гул лондонских улиц, но Пьета едва обращала внимание на этот звуковой фон. Она родилась здесь, в закоулках Клеркенвелла[3], в этом высоком доме, и прожила здесь всю жизнь. И теперь, сидя на своих любимых ступеньках, прикрыв глаза и ощущая на лице лучи утреннего солнца, она слышала только то, что хотела слышать, — пение птиц в церковном саду напротив, крики детей на крошечной игровой площадке. Этот обнесенный высокими стенами садик, каждый дюйм которого был тщательно возделан и ухожен, казался ей самым безопасным местом на свете. Но она не могла сидеть здесь все утро. Еще одна чашка кофе, еще одна, последняя, сигарета — и настанет время идти. И, как обычно, ее охватил ужас при мысли, что впереди еще целый день.

— Что-то случилось? Ты сегодня какая-то бледная, Пьета.

Ее глаза вмиг открылись. Перед ней стояла Адолората, как обычно склонившись и протягивая руку за сигаретой, чтобы сделать жадную затяжку.

— Ничего не случилось. — Пьета подвинулась, и сестра плюхнулась рядом с ней. — Я просто думала кое о чем, вот и все.

— Ты хотела сказать: беспокоилась о чем-то.

Адолората отлила кофе в чашку Пьеты из своей и в последний раз не без сожаления затянулась, прежде чем вернуть ей сигарету.

Две девушки совсем не походили на родных сестер. Адолората представляла собой точную копию отца: сплошные плавные линии и копна кудрявых непослушных волос, круглые щечки и небольшие карие глаза. У Пьеты глаза были светлее, волосы — темнее, она носила аккуратную короткую стрижку с густой челкой до бровей. По темпераменту они были столь же несхожи, и все-таки, хотя они и соперничали друг с другом всю свою сознательную жизнь, всегда оставались лучшими на свете подругами.

— Ты сегодня работаешь? — Пьета бросила окурок на цементную дорожку и погасила его носком тапочки.

— М-м, да, и сегодня мне надо прийти достаточно рано. Я хочу попробовать кое-что новенькое. Я подумала об орекьетте[4] с брокколи и луком-пореем, тушенными в курином бульоне, с кусочком постной свиной грудинки; может, еще приправить их чили и капелькой лимонного сока. — Она почти размечталась, описывая свое новое изобретение. — Почему бы тебе не прийти в ресторан пообедать? Я тебе сама приготовлю.

— Может быть. Посмотрим, удастся ли мне выкроить время.

— В любом случае на полчасика ты могла бы заглянуть. Он не вправе рассчитывать, что ты станешь работать без перерыва. Даже он обязан понимать, что тебе хоть иногда нужно есть.

— Сегодня у нас весь день невесты, одни придут на примерку, другие — обсудить будущее платье. Мне надо присутствовать.

Адолората многозначительно округлила глаза:

— Если честно, я не знаю, зачем тебе это надо. Он крадет твои идеи, ждет, что ты будешь торчать в салоне весь день напролет, да еще заставляет тебя выполнять за него всю работу.

— Знаю, знаю. Но он Николас Роуз, а это значит, что он может делать то, что ему заблагорассудится.

— Уходи от него, Пьета. Открой свое дело. Ты сама знаешь, у тебя все получится.

— Пока нет. — Пьета покачала головой. — Время еще не пришло. Я не готова.

— Если все упирается в деньги, папа тебе поможет.

— Я знаю. Он напоминает мне об этом по меньшей мере раз в неделю. Давай сменим тему, идет? — Пьета бросила сестре другую сигарету, и та проворно сунула ее в карман.

И только они упомянули об отце, как с кухни послышался стук сковородок и потянуло запахом жареного лука. А потом на пороге возник папа с садовыми ножницами в руке, явно направляясь в огород за пряными травами. Он едва не споткнулся о своих дочерей, вылетев наружу через заднюю дверь.

— Девочки, почему вы сидите на ступеньках, будто какие-нибудь крестьянки? Зачем я, по-вашему, купил стулья? Идите на кухню и сядьте, как цивилизованные люди! Пьета… — Он слегка повысил голос: — Тебе непременно надо позавтракать. И вообще тебе надо больше кушать.

— Нет времени, пап, прости. Бегу на работу.

— Что ж, в таком случае возвращайся домой не очень поздно. Я собираюсь приготовить мою фирменную лазанью и хочу, чтобы все мои близкие сели за стол и разделили ее со мной. — Он одарил ее счастливой улыбкой и помахал в воздухе пучком свежесрезанной зелени.

Пьета быстро чмокнула его в щеку. Пробегая через кухню и устремляясь вверх по лестнице, чтобы первой успеть в душ, она слышала громкие причитания матери:

— В доме все время пахнет едой! Беппи, даже с раннего утра!

Пьета в очередной раз мысленно задалась вопросом: почему ее отец много лет назад уехал из Италии? Что заставило этого яркого, жизнерадостного человека влюбиться в такую бесцветную женщину, как ее мать? Но с другой стороны, что вообще побуждает мужчину влюбляться в женщину? Пьете было уже почти тридцать, а она до сих пор этого точно не знала.

2

— Расскажите мне, в каком стиле вы собираетесь устроить свадьбу?

Этот вопрос Пьета сразу задавала каждой невесте. Из ее ответа рождалась идея будущего платья.

Сегодняшняя невеста была блондинкой. Кожа безупречная, хотя подбородок, пожалуй, маловат, а волос на голове, что называется, кот наплакал. Примостившись на краешке белой софы в гостиной, она оглядывала облаченные в снежно-белые наряды манекены и стены, увешанные полками со всевозможными аксессуарами. Пьета устроилась напротив нее на стуле с высокой спинкой, с белым блокнотом на колене и карандашом в руке.

— О, я думала… — Похоже, юная невеста слегка смутилась. — Мы уже начинаем? Просто я подумала, что мы подождем, пока не приедет Николас Роуз. Я вполне могу подождать.

Пьета одарила ее снисходительной полуулыбкой:

— Извините. Мне казалось, я вам уже объяснила. Я провожу первую консультацию и делаю предварительные эскизы. Потом их забирает Николас и придает им более утонченный вид. Именно так все происходит с каждым платьем, которое он создает. Итак, скажите мне… в каком стиле у вас свадьба?

Невеста глотнула холодного шампанского, предложенного ей Пьетой.

— Вся родня моего жениха — католики, а это значит, что у нас будет грандиозная церемония в большущей церкви, а потом званый ужин с музыкой и танцами. Все будет очень традиционно. Но дело в том, что… — Она отпила еще немного шампанского. — Я хочу быть ослепительной на своей свадьбе. Будто я на красной ковровой дорожке на церемонии вручения «Оскара». Вот почему я и пришла сюда, к Николасу Роузу, — потому что мне все говорили, что он шьет эксклюзивные наряды.

Карандаш Пьеты уже скользил по листу белой бумаги.

— …Итак, мы хотим что-нибудь классическое, но вместе с тем достаточно сексуальное, — вслух размышляла она. — Никакого глубокого декольте или обнаженных плеч напоказ, но платье должно сидеть на вас безупречно, так ведь? У вас прекрасная фигура, и будет просто стыдно ее не подчеркнуть.

Ей показалось, что невеста немного занервничала.

— Я тут принесла кое-какие вырезки из журналов, но я не уверена, что мистер Роуз… — Она порылась в своей объемистой сумке и выудила оттуда папку с вырезками из глянцевых журналов.

Пьета сунула папку под блокнот.

— Очень хорошо, — сказала она, продолжая зарисовывать свои идеи. — Николас будет счастлив на них взглянуть. А теперь… как насчет цветовой гаммы? Вы думали о том, во что мы оденем ваших подружек? И цветы. Какие цветы вы предпочли бы для своего букета?

— Я… я не совсем уверена. Мне еще о стольких вещах надо позаботиться, правда?

— Не волнуйтесь. Мы поможем вам нашими идеями и возьмем на себя все хлопоты, стоит вам только захотеть. Итак, мой следующий шаг — это снять с вас мерки и сделать несколько ваших фотографий. А потом, как только я поговорю с Николасом, мы с вами договоримся о второй встрече.

Но едва она успела обернуть сантиметр вокруг невестиной талии, как услышала, что он пришел. Должно быть, он решил, что она одна.

— Пьета, Пьета! — раздраженно позвал Николас. — Пьета, ты не видела, где мой…

Но когда он понял, что она с клиенткой, то опомнился и мигом сменил выражение лица. На Николасе были узенькие брючки из ткани в тонкую полоску, черная сорочка и длинный черный пиджак с красной герберой в петлице. Он стремительным плавным движением пересек комнату, развернул невесту лицом к зеркалу, сгреб ее жиденькие волосы и взметнул вверх, а затем посмотрел на отражения в зеркале.

— Прелесть, — сказал он. — Просто прелесть.

— Это Элен Сиэли, — сообщила ему Пьета. — Она выходит замуж нынешним летом и хочет, чтобы ее одел Николас Роуз.

— Ну конечно, само собой разумеется. — Николас запустил пальцы в волосы невесты и бросил взгляд на сделанные Пьетой эскизы. — Я вижу ее в чем-то струящемся, летящем, — ткани, которая двигается, когда она двигается, ничего слишком жесткого или формального. Я вижу белые орхидеи в букете, перевязанном незатейливой ленточкой бледно-зеленого цвета. И может, волосы мы зачешем наверх, а вот здесь, около ушка, приколем какие-нибудь белые цветочки и бледно-зеленые листики. Да, да, просто прелесть. Оставляю ее на твое попечение, Пьета. — Он повернулся на каблуках и исчез так же быстро, как появился.

— Это был Николас Роуз? — Невеста выглядела слегка ошарашенной.

— Да, он самый.

Пьета продолжала выполнять свою обычную работу — сняла мерки, сделала фотографии, заполнила необходимые формы и в заключение вручила невесте свою визитку: «Пьета Мартинелли, помощник дизайнера».

— О, у вас итальянское имя. — Судя по тону Элен, она была довольна.

— Да, мой папа итальянец, — сообщила ей Пьета.

— Вот это совпадение! Мой жених тоже итальянец. Его зовут Микеле Де Маттео. Как это мило, правда? Очень скоро я стану Элен Де Маттео…

Пьета стояла как неживая, слушая болтовню невесты, пока не почувствовала, что вполне овладела собой. Ей понадобилось на это некоторое время. «Заметила ли она, что со мной что-то не так?» — озабоченно подумала Пьета.

— А ваш жених, — проговорила она, наконец придя в себя, — он знает, что вы решили заказать платье у Николаса Роуза?

— О нет, конечно нет! Это ведь должен быть сюрприз, не так ли? Большой сюрприз.

Пьета кивнула.

— О да, это будет сюрприз, — негромко сказала она. — Я вам это гарантирую.



Она убежала из салона, даже не предупредив Николаса. Если он узнает, что она уходит, то придумает кучу предлогов, чтобы задержать ее, и, вполне вероятно, составит целый список того, что ей следует для него купить на обратном пути. А Пьета не могла ждать. Ей надо было как можно скорее попасть в «Маленькую Италию» и увидеть Адолорату. Она чувствовала, что ей нужно поделиться новостями как можно скорее.

«Маленькая Италия» когда-то представляла собой крохотный ресторанчик, где официанты с трудом протискивались между столиками. Меню не было, выбора тоже. Посетители ели то, что Беппи в тот день вздумалось приготовить. На первое — суп с клецками, на второе — тушенное на медленном огне мясо, пепероната[5] со стаканом терпкого красного вина, и на каждом столе — корзинка хлеба с хрустящей корочкой. Сначала туда ходили исключительно итальянцы, но мало-помалу о ресторане распространилась добрая молва, и теперь, спустя годы, «Маленькая Италия» расширилась до трех смежных залов. У входа над тротуаром простирался большой белый навес, под ним стояли алюминиевые стулья и столики. Большие горшки с аккуратно подстриженными кустами отгораживали посетителей от уличного рынка, который работал по будням. Считалось, что Беппи давно отошел от дел. Однако в погожие дни его всегда можно было застать на веранде — он играл в карты с друзьями и одновременно присматривал за Адолоратой. Она каждое утро писала мелом на черной доске меню, а потом весь день обслуживала посетителей.

Интерьер ресторана ничуть не изменился. Белые оштукатуренные стены увешаны большими черно-белыми фотографиями со сценками из давних времен: вот малыш Беппи уплетает спагетти за обеденным столом; вот все его семейство принарядилось перед походом в церковь ранним воскресным утром; вот Беппи и его сестра Изабелла восседают на стареньком мотороллере «веспа» и улыбаются. На столах скатерти в красно-белую клетку, а кушанья подают в больших белых тарелках. Так было заведено в «Маленькой Италии» с самого ее открытия.

Но теперь мало-помалу Адолората вводила небольшие изменения, добавляя в блюда новые ингредиенты, экспериментируя с новыми ароматами: пригоршня грецких орехов, добавленная в сливочное ризотто, щепотка тмина — в рагу из барашка. В перерывах между карточными состязаниями Беппи заглядывал на кухню, чтобы отведать ложку-другую соуса или хлебнуть супу из половника, и часто бывало так, что именно в это время голоса на кухне начинали звучать особенно громко.

Но сегодня Пьета нашла отца за его любимым столиком на солнышке. Разоблачившись до майки, он самозабвенно играл в карты с Эрнесто Бозетти.

— Выигрываешь, пап? — окликнула его Пьета. Он поднял взгляд и нахмурил брови:

— Ну, может, у меня и появится шанс, если этот stronzo[6] перестанет жульничать.

Эрнесто бросил карты на стол и возмущенно воздел руки кверху:

— Porca la miseria[7], вот уже тридцать лет я играю с тобой в карты, и ты никак не можешь забыть одну маленькую ошибку, совершенную сто лет назад.

Он посмотрел на Пьету и покачал головой:

— Сам не знаю, почему я до сих пор с ним играю, cara[8], право, не знаю. Что ж, я очень рад тебя видеть. Поставь-ка себе стул и перекуси вместе с нами.

Она похлопала его по плечу:

— Я бы с радостью к вам присоединилась, но собираюсь обедать с Адолоратой. У нее какое-то новое блюдо, и она хочет попробовать его вместе со мной.

— Новое блюдо? — пробормотал отец. — Смотри, не очень увлекайся, Пьета.

Она нервно усмехнулась:

— Но ты же сам не далее как сегодня утром говорил, что я должна лучше питаться.

— Si, si[9], но не забудь мою фирменную лазанью, которую я приготовил сегодня на ужин. Я хочу, чтобы ты оставила для нее побольше места.

— Не волнуйся, пап, — бросила она через плечо, устремляясь в зал. — Твою фирменную лазанью мы съедим без остатка. Я в этом не сомневаюсь.

Сегодня в ресторане было очень людно. За всеми уличными столиками сидели посетители, да и внутри почти не осталось свободных мест. Официанты в снежно-белой униформе лавировали между столиками, разнося тарелки с дымящимися кушаньями и унося пустые, вылизанные до блеска. Официанты постарше все были с усами, молодые — с длинными волосами, собранными в хвостик, с золотыми сережками-гвоздиками, сверкающими в ушах.

Федерико был главным официантом. Он работал здесь с самого открытия. Он разносил тарелки, полные ризотто с каракатицей, и тут заметил Пьету. Кивком он указал ей на пустой столик:

— Ciao, bella[10]. Присядь, а я скажу твоей сестре, что ты уже здесь.

В ожидании Пьета оглядывала посетителей, наслаждающихся едой. Ризотто чаще всего заказывали завсегдатаи. Они кушали с аппетитом, промокая красными салфетками губы, запачканные чернилами каракатицы, и залпом осушая стаканы кьянти. Чуть поодаль сидел мужчина в костюме. Он обедал один, читая во время еды газету и уписывая блюдо, которое Адолората неизменно включала в меню, — тушенную на медленном огне оленину с большим количеством лука и помидоров, в нежном соусе, которым пропитывался холмик пюре из картошки, размятой вместе с поджаренным чесночком. Глядя на него, Пьета понимала, что с каждым отправленным в рот кусочком он ощущал райское наслаждение.

Наконец появилась раскрасневшаяся от кухонного жара сестра с двумя глубокими белыми тарелками, до краев наполненными ее новым творением из пасты. Она колдовала над ним все утро.

— Вот, попробуй. Скажи мне, что ты думаешь. Я перепробовала так много разных вариантов, но теперь, думаю, у меня наконец получилось.

Пьета взяла ложку и попробовала. По правде говоря, это больше походило на суп. Брокколи сварили традиционным способом, то есть пока не стала такой мягкой, что буквально распадалась на кусочки. Лук-порей был обжарен в оливковом масле, а затем припущен на слабом огне с добавлением небольшого количества воды, в которой варилась брокколи, — до тех пор, пока не начал таять во рту. В блюде ощущались также перец чили и лимон, а еще Адолората добавила туда порубленных маслин, пригоршню кедровых орешков и крупно наструганный сыр пекорино[11], смешав все это с орекьетте для пущего вкуса и аромата.

— Ты не стала класть бекон, — заметила Пьета.

Адолората зачерпнула пол-ложки, почмокала, склонила голову набок и пожала плечами:

— В конце концов я решила, что бекон здесь не нужен. Ну, как тебе? Нравится?

Пьета зачерпнула вторую ложку и отправила ее в рот, а затем третью.

— Ммм, нравится. Очень нравится. Тебе обязательно надо включить это блюдо в меню. Подавай его с большими кусками хлеба с корочкой, чтобы подобрать всю жидкость.

— Что, слишком много жидкости? Может, надо было положить немного картошечки для густоты?

— Нет-нет, лучше пусть так, легкое и здоровое блюдо. Не клади картошку.

— И все же… — Адолората помешала свое произведение. — Может, без бекона все-таки хуже…

Это было одно из самых крупных семейных разногласий. Сестра и отец жили ради еды. Они поглощали ее с жадностью и могли говорить о еде страстно, с утра до вечера, и это им не надоедало. Но Пьета, хотя ей и понравился этот суп с овощами и пастой, вполне могла бы довольствоваться яйцом пашот на кусочке поджаренного хлеба.

— Так что ты думаешь? — подтолкнула ее Адолората. — С беконом или без?

— Не бери в голову. — Пьета перегнулась через стол: — У меня для тебя новости.

— Да? — Адолората оторвалась от размышлений над содержимым своей тарелки. — Что случилось?

— Сегодня утром к нам на консультацию пришла новая невеста. Угадай, за кого она выходит замуж.

— Скажи.

— За Микеле Де Маттео.

Адолората уронила ложку в тарелку:

— Нет! Правда?

— Да, правда.

— А ей известно, кто ты?

— Думаю, нет.

— Боже, ты собираешься ей сказать? Старика Де Маттео удар хватит, когда он узнает.

Пьета кивнула:

— Знаю, но не представляю, что я могу ей сказать. Помимо всего прочего, он ее уже видел.

— Николас?

— Да. Он пришел, когда я снимала с нее мерки. Так что теперь я едва ли смогу отказать ей, верно? Он никогда не забывает своих клиентов. Он уже решил, какого цвета ленточка будет у нее в букете.

— И что ты теперь будешь делать? — Адолората отодвинула в сторону тарелку и водрузила локти на стол.

— Не знаю. Наверное, продолжать в том же духе и придумывать для нее свадебное платье. Думаю, получится довольно красиво. Она хочет быть сдержанно сексуальной и ослепительной.

— А как она сама? Она-то сама тоже сексуальная и ослепительная?

— Симпатичная. Блондинка. Моложе Микеле на несколько лет, как я полагаю. Но не то чтобы ослепительная.

Адолората задумалась.

— Знаешь, когда мы учились в школе, я всегда думала, что Микеле Де Маттео был в тебя влюблен.

— Нет!

— Правда, я так и думала. Казалось, он всячески стремился привлечь твое внимание.

Пьета засмеялась и покачала головой:

— Он все время меня дразнил, ты это имела в виду. И иногда таскал у меня завтраки.

К их столику подошел Федерико и вопросительно поднял брови. Адолората кивнула в знак того, что можно убирать тарелки. Не прошло и пары минут, как он уже принес две миниатюрные чашечки эспрессо и маленькие кубики шоколадного торта, покачивающиеся на блюдце. Пьета с наслаждением вонзила зубы в плотный кусочек, едва пригубив кофе. Она обожала сладкое.

Потягивая кофе, она снова покачала головой:

— Микеле никогда не интересовался мной в этом плане, и, даже если бы это было так, что бы из этого вышло? Папу и старика Де Маттео хватил бы удар, осмелься мы хотя бы подойти друг к другу. Не говори ему, Адолората. Ничего не говори ему о том, что ко мне приходила невеста Микеле. Это только вызовет новые неприятности.

— Что ж, без неприятностей все равно не обойдется, правда? — Адолората помрачнела. — Я всегда думала, что свадьба — это нечто радостное, но теперь мне кажется, что ни одна свадьба не обходится без драм.

— Только не твоя, — пообещала Пьета. — Твоя свадьба будет идеальной. Я об этом позабочусь.



Она опоздала, возвращаясь с обеда. Николас, наверное, в ярости. Молясь, чтобы ее следующая клиентка опоздала, Пьета во весь дух неслась по оживленным улицам назад в свадебный салон. Кутюрье Николас Роуз занимал анфиладу комнат на верхнем этаже старинного особняка в районе Холборн. И сейчас, если ей особенно не повезет, сам Великий Дизайнер будет сидеть в гостиной и беседовать с невестой, которая пришла для заключительной примерки. Платье уже ожидает ее в Зеркальном зале, но Николас и не подумает сам ее туда проводить: это работа Пьеты. Он любит появляться в самом финале, — придумать невесте прическу, встряхнуть шлейф платья, а затем, юркнув в соседнюю дверь, исчезнуть в соседней дизайнерской комнате, — пока не придет следующая невеста, и ему снова надо будет пускать в ход свои чары.

Самой важной комнатой в ателье Николаса Роуза была мастерская, где пять женщин трудились в тесноте за длинным швейным столом. Именно из-за них Пьета никак не могла уйти из салона и открыть собственное дело. Эти дамы, самые лучшие портнихи в Лондоне, создавали платья из самых изысканных тканей, с изящным шитьем и тонкой вышивкой бисером, которыми так славилась фирма Николаса Роуза. Зачастую им достаточно было мельком взглянуть на эскиз, чтобы увидеть недостающую деталь. В тихие дни, когда Николаса не бывало поблизости, они затевали игры с тканями на манекене, помогая Пьете придумывать идеи для ее будущей коллекции готовой одежды. Пьете казалось, будто она знает, чего хочет. Сначала, разумеется, совсем небольшая коллекция, не более восьми простых платьев, каждое из которых невеста смогла бы немного изменить по своему вкусу, и на каждом — ярлычок с надписью: «Пьета Мартинелли, дизайнер свадебных платьев».

Но уйти от Николаса Роуза было не так-то просто. Ей для этого многого не хватало: пяти экспертов из мастерской, реноме Николаса Роуза, его богатых клиенток, готовых платить немалые деньги за шикарные ткани и тонкую работу; и, как это ни удивительно, самого Николаса. Потому что, при всех его капризах, деспотизме и вспыльчивости, у него случались проблески настоящей гениальности. Он мог взять какой-нибудь незамысловатый эскиз, созданный Пьетой, и превратить его в шедевр. Каждый день, проведенный в салоне, она узнавала что-нибудь новое. И именно поэтому она не могла уйти и начать собственный бизнес. Со временем, может быть, да, но сейчас она не готова.

Пьета так торопилась, что единым духом преодолела на высоких каблуках шесть маршей крутых ступеней. Старенький лифт с его двустворчатой дверью и скрипучими деревянными панелями полз бы туда целую вечность, а она не могла ждать. И, что намного важнее, Николас тоже.

Отворив дверь в гостиную, она едва перевела дух. Как она и опасалась, невеста и Николас уже сидели там. Оба были слегка навеселе. На низеньком столике между ними стояла наполовину опорожненная бутылка шампанского.

— Мне так жаль, что я опоздала. — Пьета пыталась отдышаться. — Мне было необходимо отлучиться по делам, и меня задержали.

Николас выдал ей самую натянутую из своих улыбок. Он никогда не позволил бы себе сорваться в присутствии клиентки.

— Мисс Лэйни не терпится поскорее увидеть свое законченное платье, Пьета. Будь добра, проводи ее в Зеркальный зал.

С этой невестой пришлось помучиться. Когда она выбирала ткань и стиль платья, у нее бессчетное количество раз менялось настроение; она плакала навзрыд, недовольная формой своих рук и толщиной бедер, сбросила вес, потом набрала, потом снова сбросила. Платье претерпело массу изменений, но Пьета твердой рукой провела невесту через весь этот трудоемкий процесс, и теперь ей казалось, что это платье было, возможно, самой прекрасной из созданных ею вещей.

Свадебное платье висело там, где она его оставила: в Зеркальном зале. Сшитое из тончайшего атласа, с широким подолом, длинными рукавами на пуговицах, с такими же атласными пуговками по всей длине спины и, в качестве завершающего штриха, с черным атласным бантом до пола. Когда невеста увидела платье, ее глаза наполнились слезами.

— О, Пьета, вы с мистером Роузом исполнили мои мечты.

Пьета мягко улыбнулась:

— Давайте примерим его в последний раз, чтобы убедиться, что оно сидит идеально. Платье Николаса Роуза не должно жать, морщить или съезжать набок, когда вы двигаетесь. Оно должно быть самой удобной вещью, которую вы когда-либо надевали, равно как и самой изысканной.

Стоя перед зеркалом в своем свадебном платье, невеста снова залилась слезами. Пьета протянула ей коробку с салфетками. Она специально держала их в Зеркальном зале для таких эмоциональных моментов, как эти.

— Оно безупречно, не так ли? — спросила она.

— О да. — Казалось, невесте не хватает слов. — Неужели я и в самом деле могу забрать его домой?

— Не раньше чем мистер Роуз увидит вас в нем и мы убедимся, что он вполне доволен. — Пьета позвонила в декоративный медный колокольчик, висевший в углу Зеркального зала.

Николас выждал несколько минут, прежде чем торжественно появиться в зале. Сегодня он щеголял в аккуратно пригнанных брючках, черных замшевых полусапожках и черной рубашке в обтяжку. Это был стройный человек с густой шапкой щетинистых, преждевременно поседевших волос, проказливым нравом и капризно надутыми губами.

Он остановился в дверях. Его дурное настроение разом как ветром сдуло.

— Пьета, дорогая, — выдохнул он, окидывая платье восхищенным взглядом. — Я и в самом деле думаю, что этот наряд станет самым божественным из всех наших с тобой творений.

— Я тоже так думаю.

Он сделал шаг вперед и прикоснулся к рукавам. Они были искусно задрапированы, чтобы скрыть полные руки невесты.

— Оно такое стильное, такое современное и оригинальное. Я очень, очень счастлив, правда.

Теперь невеста лила слезы в три ручья:

— Это самое прекрасное платье на свете. Мне не захочется его снимать.

Он улыбнулся ей:

— Все невесты Николаса Роуза прекрасны. По-другому у нас и быть не может.

Потом он ушел, поручив Пьете принять последний платеж, упаковать платье в защитный чехол, а затем, уложив его в такси и усадив туда его хозяйку, отправить их домой. Пройдет несколько недель, и они получат конверт с пачкой фотографий невесты на ступеньках церкви, сжимающей в руках букетик и выглядящей еще более красивой и счастливой, чем она была сегодня. Представив себе эту картину, Пьета почувствовала, как ее собственные глаза наполняются слезами.

— Удачи вам, будьте счастливы… И не забудьте после свадьбы сдать платье в сухую химчистку, и потом его надо хранить в упаковке из материала, не содержащего кислот. — Этими словами Пьета неизменно напутствовала невест, когда они и их платья покидали салон, устремляясь к новой жизни.

3

Когда все домашние в полном составе собирались за кухонным столом, со смехом и оживленными спорами уписывая что-нибудь вкусненькое, приготовленное по рецепту Беппи, он чувствовал себя счастливейшим человеком на свете. Сам он любил восседать в торце стола — с женой по правую руку и двумя дочерьми по левую. Но сегодня за столом сидел еще один человек, и, несмотря на то что Беппи очень старался не подавать виду, недовольство уже начинало проявляться. Потому что, хотя ему нравился Иден Дональд, это был не совсем тот человек, которого он прочил в мужья своей дочери.

Отец Идена был шотландец, а мать приехала из Ганы. Он работал строителем. Кожа цвета молочного шоколада, россыпь веснушек на носу, толстые губы и темные, с золотистым отливом, длинные дреды. Всякий раз, когда он приходил и усаживался в дальнем конце стола, атмосфера слегка накалялась. И сегодняшний день не был исключением.

— Итак, Иден, — начал Беппи тоном, не допускающим возражений. — Ты и моя дочь уже поговорили со священником у Святого Петра и записались на венчание?

— Нет. Пока еще нет. — Похоже, Иден слегка смутился.

— Что ж, в таком случае вам надо поторопиться. Церковь Святого Петра очень популярная, и вы можете не выбрать удобную дату, если еще протянете.

Иден кивнул. Ему было с самого начала сказано, что он и Адолората будут венчаться в церкви Святого Петра, итальянском соборе в Клеркенвелле, а свадебный банкет устроят в «Маленькой Италии».

— Эрнесто сказал мне еще кое-что. Вы непременно должны это сделать. — Беппи так волновался, что почти не ел. — Вам надо посещать специальные курсы для будущих супругов. Он говорит, это обязательно.

Адолората подняла глаза от тарелки.

— Пап… — начала она, но потом замолкла.

— Да, cara. Я знаю, ты очень занята в ресторане. Если у тебя нет времени, я сам поговорю со священником.

— Нет, пока не надо. — Она подцепила вилкой тонкие листики лазаньи, прослоенные мясным фаршем и помидорной массой, сочащиеся соусом бешамель. — Мы с Иденом подумали, что сначала нам следует подыскать другое место.

Беппи смутился:

— Другие церкви. Но почему?

— Нет… Не другие церкви. Какое-нибудь совсем другое место… как концерт-холл или отель. Даже частный клуб. Существует много прекрасных мест.

— И вас там будет венчать священник?

— Ну, это будет гражданская церемония, папочка. Но самое потрясающее — это то, что…

— Mannaggia chi te muort! — Беппи брякнул стакан с вином на стол с такой силой, что он разбился, и по скатерти растеклась лужица «Бароло».

— Это только идея, папочка. Мы просто хотели над этим подумать. — Теперь ее тон был почти умоляющим.

— Ты хочешь оскорбить меня и мою семью? — Беппи теперь обращался напрямую к Идену. — У тебя совсем нет ко мне уважения?

Иден смотрел на него, не отводя взгляда, но ничего не говоря.

— Va bene, va bene[12]. — Беппи воздел руки к небу. — Если моя дочь говорит, что она выходит за тебя замуж, так тому и быть, но она сделает это в соборе Святого Петра, и нигде больше. Это понятно?

Никто не произнес ни слова. Беппи опустил голову и подчистил со своей тарелки всю лазанью до последнего кусочка. Потом, бросив вилку на стол, резко отодвинул стул и пулей вылетел из комнаты.

Несколько мгновений на кухне царила гробовая тишина, а потом Кэтрин проговорила своим негромким страдальческим голосом:

— Ты хочешь разбить сердце твоему отцу, Адолората?

— Нет, мама. — Адолората чуть не плакала.

— Тогда почему вы с Иденом думаете о том, чтобы пожениться в каком-то другом месте, кроме Святого Петра?

— Просто потому, что… Это моя свадьба, и… Почему все должно быть именно так, как говорит папа?

— Потому что он — глава семьи, — просто ответила Кэтрин.

— О, ради бога!

— Ты живешь здесь, под его крышей, зарабатываешь себе на жизнь в его ресторане, на создание которого он положил столько сил и труда. Все, что делает ваш отец, он делает для тебя и твоей сестры. А теперь ты отказываешь ему в одной-единственной мелочи, о которой он тебя попросил. — И, отодвинув тарелку с нетронутой лазаньей, Кэтрин бесшумно встала из-за стола и вышла из комнаты.

Адолората уронила голову на руки:

— О боже мой.

— Что ж, я тебя предупреждал, — мягко проговорил Иден.

— Я просто хотела подыскать какое-нибудь новое место, только и всего. В этом есть что-то сверхъестественное?

— По-видимому. — Иден был единственным, у кого еще не пропал аппетит.

— Пьета! — Адолората повернулась к сестре: — Неужели я вела себя столь безрассудно?

— Честно? — Пьета обдумала это. — Нет, я так не думаю. Но я по-прежнему считаю, что вы должны венчаться в Святом Петре.

— Это что, неоспоримая истина? Так вот, меня уже тошнит от того, что мне все время указывают, что я должна делать, и я устала от этой семьи и от того, что все постоянно вмешиваются в чужие дела. — Адолората встала. — И я больше не намерена с этим мириться. — Она вылетела из комнаты, со стуком захлопнув за собой дверь.

Иден провел кусочком хлеба по тарелке, подбирая остатки соуса.

— Я поговорю с ней, — сказал он Пьете.

— Просто заставь ее назначить дату у Святого Петра. Тогда все остальное может пройти так, как вы хотите, — пообещала Пьета. — Ну или почти все.

— Да-да, хорошо. — Дожевывая хлеб, Иден поднялся из-за стола. — Лучше мне все-таки пойти за ней. Пока.

Пьета осталась одна. Стол был заставлен грязными тарелками, усеян осколками битого стекла, испачкан винными пятнами, плита загромождена использованными сковородками и блюдами. Вздыхая, она принялась наводить порядок. Адолората права: иногда быть членом этой семьи совсем непросто. Пьета спала плохо и проснулась поздно. Она пила кофе стоя, глядя из кухонного окна, как отец, разоблачившись по пояс, копается в огороде. Он двигался быстро, почти лихорадочно, комья земли так и летели из-под лопаты. Около него стоял его старенький кассетный магнитофон, горланящий неаполитанские песни. Время от времени папа начинал подпевать резким, пронзительным голосом. Выглядел он вполне довольным. Его гнев был подобен сухому пороху: быстро вспыхивал, но так же быстро гас, если не подливать масла в огонь. Мама не такая. Она стала бы бродить кругами по саду, останавливаясь, чтобы выдернуть сорняк или подвязать кустик помидоров, и размышлять о вчерашней размолвке, и, что наиболее вероятно, выдумывать себе проблемы, чтобы было о чем поволноваться.

Покончив с кофе, Пьета поднялась по лестнице в свою комнату на чердаке. Все этажи дома были поделены между членами семейства. На первом этаже располагались просторная кухня и маленькая, по большей части пустующая гостиная. На втором этаже — родительская спальня и мамина швейная мастерская. Адолората занимала третий этаж, хотя сегодня она здесь не ночевала — наверное, осталась у Идена. И на самом верху находилась обитель Пьеты: спальня и еще одна комната, с годами превратившаяся в гигантский платяной шкаф.

Пьета никогда не выбрасывала одежду. Ведь ее всегда можно было переделать и снова носить. Она рыскала по барахолкам, распродажам и магазинам секонд-хенд, жадно пополняя свои запасы. В углу комнаты на одной из металлических стоек висели прекрасные шелковые платья 1920-х и 1930-х годов. Они уже начали расползаться, но Пьета время от времени надевала их. На других были и цветастые цыганские юбки, и просторные блузки, и платья, сшитые ею на швейной машинке матери буквально за несколько часов до какой-нибудь грандиозной вечеринки, и дорогие дизайнерские наряды, на которые она потратила уйму денег. Каждая стойка была так переполнена, что провисала посередине, но Пьета всегда умудрялась найти свободное местечко для чего-нибудь новенького и необычного.

Каждое утро, прежде чем выбрать, что надеть, она любила несколько минут постоять, глядя на свои платья, будто они ее старые друзья. Сегодня она остановила выбор на простом черном хлопчатобумажном платьице, повязала на талии оранжевый шелковый шарфик вместо пояса, а на запястье надела два толстых декоративных браслета. Пара холщовых босоножек на танкетке — и готово.

За исключением тех дней, когда шел дождь, Пьета предпочитала добираться до работы пешком. Маршрут всегда оставался неизменным. Сначала она пересекала церковный двор собора Святого Петра с лужайкой и старыми деревьями, затем — через Клеркенвелл-Грин и по главной оживленной улице по направлению к «Маленькой Италии», где по утрам мыли тротуары и расставляли стулья и столики для наступающего дня.

Еще несколько шагов — и Пьета вдохнула аромат жарящегося кофе. Итальянский бакалейщик Де Маттео создавал свои собственные утонченные купажи. Однако Пьета никогда не покупала там кофе, даже навынос, потому что членам семейства Мартинелли не следовало разговаривать ни с самим Джанфранко Де Маттео, ни с его сыном Микеле. Между семействами существовала вражда, давняя и бескомпромиссная.

Пьета вспоминала, как еще в годы ее детства папа, завидев старика Де Маттео у входа в церковь Святого Петра, демонстративно поворачивался к нему спиной. То же самое повторялось при каждой встрече. В январе, когда местные итальянские семьи собирались, чтобы отпраздновать Богоявление и подарить детям подарки от Ла Бефаны[13], семейство Де Маттео устраивалось в одном конце зала, а Мартинелли — в другом. В июле, во время торжественной процессии в честь Пресвятой Богородицы Кармельской и следующего за ней празднества, они тоже держались друг с другом холодно.

Пьете никогда не рассказывали о причине семейной распри. Отец отказывался разговаривать на эту тему, а мать на все расспросы отвечала уклончиво. Когда они были поменьше, Адолората иногда сама пыталась строить догадки, но они всегда оказывались настолько нелепыми, что только смешили Пьету. И эта вражда оставалась одной из множества тайн, окутывавших жизнь ее отца. Потому что, несмотря на весь производимый им шум, он крайне редко говорил о себе.

Сегодня утром из распахнутой настежь двери в магазинчик Де Маттео струился особенно сильный и соблазнительный аромат кофе. Пьета была уверена, что они уже выложили свои необыкновенно вкусные, любимые ею сфольятелле[14]. Тонкие слои теста хрустят на зубах, наружу выступает начинка из мягкой рикотты. Во рту ощущается легкий привкус апельсиновых цукатов, ванили и корицы — устоять невозможно. Она быстро огляделась по сторонам. Вокруг ни одного знакомого. Через окно витрины она видела Микеле Де Маттео: он ставил на полку коробки с разными видами пасты, но его отца, похоже, поблизости не было. Пьета решила рискнуть.

— Доброе утро. Мне, пожалуйста, кофе латте и одну sfogliatella. — Она посмотрела на часы. — И поскольку я уже опаздываю, то…

Пьета повернулась и окинула взглядом стойку с итальянскими журналами, в то время как Микеле готовил ей кофе. Она взяла последний номер итальянского «Вог» и начала листать.

— Эй, леди, не надо трогать журналы, если вы не намерены их покупать. — Джанфранко Де Маттео появился будто бы ниоткуда. Он был мрачнее тучи.

— Ладно, ладно. — Пьета покраснела и бросила журнал на прилавок. — Я возьму его, хорошо?

Но старик явно искал повод для ссоры и не собирался так быстро сдаваться:

— Здесь вам не библиотека, знаете ли. Я тут на жизнь себе зарабатываю. Вы, люди, думаете, что можете просто приходить и…

Он все еще кипятился, когда Пьета, оставив деньги на прилавке, схватила свои покупки и устремилась к двери. Она быстро взглянула на Микеле, притаившегося за кофейной машиной. Он слегка улыбнулся и пожал плечами, словно извиняясь. Однако он не собирался вмешиваться и заступаться за нее. Он знал, что это бессмысленно.

Торопливо шагая к Холборну и жуя на ходу пирожное, Пьета размышляла: интересно, что сказал бы старик, узнай он, что сегодня утром она первым делом будет разрабатывать дизайн свадебного платья для невесты его единственного сына? Если он возмутился, когда она у него в магазине прикоснулась к его журналам, то, конечно, не захочет, чтобы она и на пушечный выстрел приближалась к будущей миссис Де Маттео.



Николас никогда не приходил рано, и Пьета наслаждалась первыми часами рабочего дня, когда могла побыть одна в дизайнерской комнате. Этим утром, когда она села за стол, усеянный образцами тканей и вырезками из международных журналов, она подумала о том, как много у нее сегодня работы. Невест по записи сегодня ожидалось больше обычного, и каждое платье, которое они моделировали, казалось, отнимало еще больше времени, чем предыдущее. А теперь ей, ко всему прочему, надо было придумать свадебное платье для Адолораты. Пьета не представляла, как она все это успеет.

Вздыхая, она взяла альбом для эскизов и просмотрела наброски платья для невесты Де Маттео. Свадебные наряды Николаса Роуза отличались простотой: четкие формы, красивые ткани, тонкая ручная работа. Но когда Пьета начала листать папку с вырезками, подобранными Элен, то поняла, что невеста Микеле предпочитает нечто более вычурное. Она переворачивала страницы, рассматривая замысловатые платья с многочисленными кружевными юбками, детальными аппликациями, перышками и оборками. Она снова вздохнула. Потребуется немало усилий, чтобы подвести ее к более мягкому, более утонченному стилю, которого требовал Николас Роуз. «А не окажу ли я Николасу услугу, если предложу невесте обратиться в другой свадебный салон?» — подумала она.