Во всем другом она была обычной девочкой.

Менеджер клуба, Матти, тешил себя сходством с Томом Джонсом, он носил такие же рубашки с кружевными манжетами навыпуск и напевал сентиментальные песенки. Как всякий гордый финн, он придерживался предубеждений, принятых в его стране: русские — дураки и пьяницы, а финны — мастаки и пьяницы. Такое заявление неизменно приводило к запоям с друзьями в милиции, когда те приезжали за своей долей за «крышу». Если менты не отставали, голос Матти доходил до предельной почтительности и предлагал «тонкий товар».

Когда Мая попыталась перерезать себе вены в ванной, Матти недоумевал:

— Что с тобой? Почему ты хочешь себя убить? Разве ты не знаешь, как тебя здесь ценят — тебя содержат, как принцессу? Разве ты не знаешь, как тебя здесь любят клиенты? Не говори другим девочкам, но ты приносишь больше денег, чем кто-либо еще. Ты здесь как Мона Лиза в Лувре. В этом известном музее в Париже хранится тысяча произведений искусства, но на самом деле каждый хочет увидеть только одну-единственную картину. В этот зал даже трудно попасть — так он переполнен. Так и с тобой. И все твои деньги накапливаются и хранятся в надежном месте.

— Сколько?

— Сразу не скажу. Не считал. Много.

— Почему ты не заберешь оттуда деньги и не отпустишь меня?

— Это могут сделать только твои родители, потому что ты еще несовершеннолетняя. Они помнят о тебе. Я им позвоню.

— А я могу с ними поговорить?

— Если они захотят… Они здесь всем заправляют. Я — простой человек, просто вывожу дерьмо. А пока я хочу, чтобы ты это носила — и Матти завязал красные ленточки у нее на запястье. — И кончай курить. Хорошие девочки не дымят.

Она перешла дорогу к автобусной остановке. Ее построили еще в советские времена, и, хотя краска облетела, а стену прошили загадочные отверстия, Мая все еще могла разглядеть стартующую ракету, когда-то призванную вдохновлять на лучшее будущее.

Автобусный маршрут был закрыт уже много лет. Теперь остановку использовали главным образом как доску объявлений и писсуар: «Заебись, я трахал твою маму», «Хайль Гитлер», «Олег сосет». Стены все еще были достаточно толстыми, и в жаркие дни накапливали тепло, чтобы в холодные медленно его отдавать. Мая садилась на скамейку и представляла себе, что сидит на чьем-то теплом колене.

Никто не волновался, когда она куда-нибудь исчезала. Дорога была прямой, машин ходило мало, а те, что, случалось, проезжали, проносились мимо, как реактивный снаряд. Время от времени у клуба останавливался армейский грузовик, но Матти никогда не пускал солдат, они были слишком шумными и слишком бедными.

Ничего интересного вокруг, все равно что на Марсе.

Несмотря на худую фигуру, беременность Маи не была заметна почти до четвертого месяца.

— Ты знала, — сказал Матти. — Ты знала, когда прекратился цикл. Ты сразу поняла, а теперь мы в жопе. Ладно, теперь нам надо от этого избавиться.

— Если ребенка не будет, не будет и меня, — она показала запястья.

— Ладно, ладно. Но когда этот ребенок родится, ты должна сбыть его с рук. Найди кого-нибудь подходящего. В бордель ездят не за тем, чтобы наслаждаться детским криком, — согласился Матти.

— Очень симпатичный, очень славный, очень, — затараторил Матти, когда ребенок родился. — Ты нашла кого-нибудь подходящего?

— Нет, — сказала Мая.

— А ты искала?

— Нет. Ее зовут Катя…

— Слышать ничего не хочу. Она не может здесь оставаться.

— Она будет тихо себя вести.

Ребенка спеленали и положили в корзину рядом с кроватью Маи. Одеяло, подгузники, коробки с тальком и банки с вазелином сложили во вторую корзину.

— Теперь ты можешь одной рукой дергать за член, а другой — нянчить ребенка! Ты знаешь, что мне велели сделать? — Матти открыл складной нож. — Секунда — все равно, что проткнуть воздушный шарик…

— Тогда тебе придется убить и меня. У тебя будут два трупа, а не один.

— Ты даже не знаешь, кто отец… Скорее всего, кто-то, на ком ты покаталась без седла. У него может быть СПИД и куча других болезней.

— Не прикасайся к моему ребенку. Закрой нож!

— Но ты обещала от него отказаться. Ты же тогда согласилась.

— Закрой нож.

— Ты создаешь трудности. Ты не знаешь этих людей.

— Кого?

— Этих людей. Они не ведут переговоров с малолетками. Они вообще ни с кем не заключают сделок.

— Тогда я уеду. У тебя должны быть мои деньги. Ты говорил, что их много.

— Это было до того, как ты забеременела. Потерянный доход плюс комната и проживание. Взятки врачу, учителям, одежда, прочие расходы. После всех вычетов ты должна клубу восемьдесят одну тысячу четыреста пятьдесят…

— Восемьдесят одна тысяча четыреста пятьдесят?

— Я могу показать тебе расчет.

— Ты говорил с моими родителями?

— Твоя мать говорит, что ты сама стелешь себе постель и платишь за нее. Ты должна это отработать.

Она следила за глазами Матти:

— Меня продали?

Он ударил ее, на щеке остался красный отпечаток.

— Ты — умная девочка. Ты сама все знаешь и не должна задавать такие вопросы. Никогда снова не задавай этот вопрос.

Мая пряталась в автобусной остановке. Сумма в 81 450 так и носилась у нее в голове, но навес остановки, казалось, защищал ее. В воскресенье бизнес шел ни шатко ни валко, и Мая с Катей могла часами просиживать под навесом. Трехнедельный ребенок только и делал, что спал, а Мая только тем и была занята, что наблюдала, как он спит. Маю удивляло, как так получилось, что из нее вышло нечто столь совершенное, такое цельное и полупрозрачное, она гордилась собой. Мая видела, что Матти не спускал с нее глаз… Небо, дорога, фонари, девочка, младенец, и так — каждый день, день за днем, за исключением того, что ребенок рос.

Матти подкараулил Маю в салоне среди красных бархатных диванов и эротических статуй. Было одиннадцать утра. Он выглядел и вонял так, словно всю ночь просидел в бутылке водки.

— Ты знаешь, чем отличается русский от финна? — спросил он.

— Умный — пьяный, дурак — пьяный. Ты мне так говорил.

— Не только, принцесса, главное — основательность. Смотри, вы даже не понимаете, с кем имеете дело. Эти люди ничего не делают спустя рукава. У них по всему миру такие заведения. И девочки — как ты — по всему миру. И эти девочки не могут свалить, не отработав и не вернув долг. — Он показал ей фотографию. — Ты можешь представить, какой симпатичной была эта кроха? — Он показал ее другую фотографию. — А теперь, ты можешь назвать это лицом? Посмотри, подумай. Может, до тебя что-нибудь дойдет… — Теперь ты все знаешь, — Матти медленно покачивался. — Для этих людей ты — никто. Для них ты — просто сука, которая слишком много разговаривает.

На следующий день в допотопном «Вольво» приехали двое мужчин в рабочих комбинезонах и сапогах. Мая немедленно окрестила их «охотниками». Она была готова — с Катей в одной корзине и подгузниками в другой. Как будто они отправлялись в однодневный поход. Двое собирались сразу зашвырнуть Маю и ребенка в машину, если бы автомобиль последние километры не протащился на спущенной шине, кроме того, в глушителе оказался пробой. Механик в гараже сообщил, что мог бы заменить и шину и глушитель за полчаса, поэтому «охотники» решили пока комфортно пообедать под кондиционером в салоне.

Главный вопрос — что делать с Маей? Они не могли держать ее в машине, когда та стояла в гараже. Нельзя, чтобы ее видели работники мастерской. «Охотники» не хотели и чтобы она все это время оставалась в клубе. Именно Матти предложил автобусную остановку, где Мая будет на виду… Мужчины взглянули на дорогу и на высокую траву позади остановки и возвратились к капусте и кефиру.

Оказавшись на автобусной остановке, Мая почувствовала облегчение. Это было особое место, и оно принадлежало только ей. Остальной мир остался где-то позади, существовали только она, Катя и стрекотание миллионов насекомых вокруг. Казалось, она никогда раньше не замечала этих звуков. …И никогда раньше не молилась о чем-то, как сейчас.

— Одна хорошая новость и одна плохая, — сообщил механик мужчинам. — Новую шину уже поставили, но у нас небольшая проблема с глушителем. Болты проржавели. Я пытался смазать, пробовал отвернуть рычагом и гаечными ключами. Попробовал ножовкой. Мне, похоже, нужно еще минут двадцать.

— Да тебе нужно дуло в задницу засунуть…

Мая подумала, что сделает все возможное для того, что сохранить ребенка, но, если потребуется, сама убьет девочку, но не допустит, чтобы кто-то издевался над ней.

— Ваше здоровье! — Матти поднял стакан водки. «Охотники» не стали пить, хотя он налил им до самого края. — Нет? А если по очереди — кто кого перепьет? Один финн против двух русских? Вот это будет здорово!

— Отвали, — буркнули «охотники» и подняли стаканы.

Звук мотора перекрыл пение насекомых, из марева, висевшего над дорогой, появился автобус.

— Еще по маленькой, — Матти налил следующую точно до краев.

Это был армейский автобус с новобранцами, — все сразу стали рыцарями — прямо сэры Галахады,[4] когда увидели, что на остановке сидит девушка.

— Ты говорил, что здесь не ходят автобусы. Вот же автобус, а наша машина — на гребаном домкрате, — вскочили «охотники».

— Нет здесь никаких автобусов, — заблеял Матти. — Неподалеку воинская часть. Иногда их автобусы или грузовики проносятся мимо, вот и все.

Двери автобуса открылись, и Мая осторожно поднялась по ступенькам, как будто и автобус, и солдаты могли раствориться от одного ее прикосновения.

«Охотники» понеслись к машине. В руках одного оказался автомат, другой тут же крикнул, чтобы он его убрал.

— Давай, давай, уйдет… — метался Матти.

Автобус тронулся. Маю стали закидывать вопросами. Через некоторое время солдаты расслабились, гордясь своим поступком… Она, опустошенная, отправилась в город.



Вокруг вокзала выстроился рынок. Сбережения Маи остались припрятанными в клубе, но чаевых за ночь оказалось более чем достаточно, чтобы купить джинсы и подержанную кожаную куртку. Пока женщины в станционной парикмахерской восхищались Катей, она покрасила волосы. Только изменив внешность, Мая пошла в кассу и купила билет на ночной поезд в Москву. В плацкартный вагон. Она никогда не была в Москве, но подумала, что это — хорошее место, где можно будет скрыться.

«Чудеса случаются. Наша судьба сделала крутой поворот», — мысленно сказала она ребенку, когда они сели в поезд. Мая улыбалась от волнения. Судьба вручила ей самую драгоценную вещь на свете — дочь, и ей удалось ее сохранить. С этого момента жизнь должна была измениться. Катя захныкала. Но прежде чем она начала громко плакать, Мая уже была в тамбуре в конце вагона и дала ребенку грудь. Как только первый приступ голода прошел и ребенок успокоился, Мая позволила себе сигарету. Ей хотелось, чтобы так было и дальше — она смотрела и смотрела, как в лунном свете блестят поля, а поезд, как контрабандист, везет через границу ее ребенка.

Мая не слышала, как вошел пьяный солдат, пока позади него не лязгнула, закрываясь, дверь.

Это было давным-давно, казалось Мае. А всего-то — два дня назад. Ладно: суки — всегда суки. Она закрыла глаза. А когда Женя заснул, осторожно вытащила из рюкзака его последние деньги и вышла из казино.

14

Аркадий позвонил Виктору из гримерки танцовщиц и сообщил, что жертву, которую они назвали Ольгой, опознали как Веру Антонову, девятнадцати лет, студентку МГУ. А поскольку это был его случай, предложил приехать в «Нижинский» и принять участие в расследовании.

— Я пока не могу никуда ехать. Мне делают татуировку.

— Прямо сейчас? В это время?.. Нет проблем. Клуб открыт всю ночь.

Аркадий не знал, что сказать. Он мерил шагами небольшое, ярко освещенное пространство, которое было отведено под гримерку. Стол с гримом завален использованными салфетками, банками с кремом, пудрой и румянами, помадой и тушью. Трудно было представить, как сюда могли втиснуться шесть женщин, не говоря уже о том, что им приходилось здесь еще и переодеваться — снимать один костюм и надевать другой.

— Я трезв, если это — то, что тебя сейчас интересует, — сообщил Виктор.

Аркадий думал о другом. Он обратил внимание на фотографии друзей и членов семьи, они были подоткнуты за раму зеркала. Но ни на одной из них не было Веры Антоновой.

— Кто ее опознал? — спросил Виктор.

— Журналистка, которая пишет о клубе и еще несколько человек. Похоже, учебу в МГУ она совмещала с работой в «Нижинском».

— Да, грустно…

— Зачем тебе татуировка?

— Ты же не думаешь, что я могу просто так для удовольствия болтаться в тату-студиях… Между прочим, звонил Зурин и спрашивал, где твое прошение об отставке. Он ждет. Он сказал, что начальство проинформировано — тебя отстранили. Ты больше не следователь. Первый звоночек, и они тебя задержат.

— Арестуют?

— Отрубят голову, если захотят.

— Когда ты сможешь приехать в клуб? Ты же всегда говоришь, что детектив идет вперед, а прокурор — следует за ним. — Пока Аркадий говорил, он быстро открывал и закрывал ящики. В одном он, конечно, заметил экстази в виде леденцов, прозрачных капсул и зеленого горошка, однако ни клофелина, ни эфира не было. В комнате с зеркалами, отражающими друг друга, он казался себе окруженным отчаявшимися мужчинами с длинными прилизанными волосами, глубоко запавшими глазами. Такие обычно блуждают дождливой ночью по улицам и заставляют людей поднимать стекло в машинах или спешить к светофору.

— Не кидайся на артистов. Я позвоню тебе утром, — сказал Виктор.

— Татуировка болит?

— Немного покалывает.

— Ладно.



Изящная Иза Спиридонова была совсем седой. Аркадий помнил ее еще по Большому театру — она недолго была примой, а потом получила травму. Он полагал, что она могла где-нибудь преподавать, учить молодых балерин поднимать ножку и отводить ручку — так и вот так. Вместо этого она оказалась хореографом «Нижинского». Ее комнатка размещалась между завешанной костюмами стойкой и штабелями компакт-дисков, вокруг модели клуба из пробкового дерева — здесь были видны проходы, танцполы и сцены.

Аркадий указал на макет пальцем.

— Где мы на этой модели?

— Я не обсуждаю то, что происходит за стенами клуба, ни с кем. Пожалуйста, не трогайте.

— Я всегда любил модели. — Он наклонился, чтобы получше рассмотреть. — Грузовой лифт ходит вверх и вниз?

— Нет, это не кукольный домик. Не трогайте, пожалуйста.

— Где, вы говорите, мы тут находимся?

— Ну, например, здесь. — Она указала на третий этаж (всего их было пять). — Вы показывали эту фотографию кому-то из танцоров?

— Да.

— Почему вы не пришли сначала ко мне? Наши девочки — почти дети. Я не хочу, чтобы они разрыдались до того, как закончится шоу. Держитесь подальше от девочек. И вообще, если у вас есть вопросы, давайте звоните завтра, я найду для вас время.

«Завтра началось уже несколько часов назад», — подумал Аркадий. А времени у него было лишь до тех пор, пока его не настигнет Зурин.

Зазвонил телефон Спиридоновой, она присела, чтобы поговорить.

— Нет, я не одна. Здесь — следователь, но он уходит… совершенно бесполезно и пугает девочек… подожди секунду, он недостаточно сообразителен, чтобы понять намек. — Она подала Аркадию знак уходить. — Разве вы не видите — я на работе?

— Я тоже. Вот фото Веры. Взгляните!

— О! Нет. — Фото оказалось в руке Спиридоновой, и она тут же сунула его назад Аркадию. — Уходите уже! Я не могу поверить, что вы показали вот это моим балеринам.

— Но я не показывал им этого…

Он опустил руку в карман куртки и впихнул Спиридоновой другую фотографию, пристально наблюдая, как ее взгляд скользнул по грязному матрасу, полураздетому телу Веры, татуировке-бабочке у нее на бедре.

— Я не понимаю… — Спиридонова немедленно нажала на отбой.

— Я тоже, — заметил Аркадий.

— Господи, как это могло случиться? — Она отбросила фото так, словно по нему полз паук. — Кто… кто мог сделать с ней такое?

— Я не знаю.

Он описал обстоятельства, при которых была найдена девушка: «Одета — как проститутка, татуировка — как у проститутки, на кровати проститутки, порошок для того, чтобы „вырубить“ клиента — как у проституток».

— Я не могу это никак объяснить. Это не та Вера, которую я знала.

— Какой она была?

— Свободных нравов — так можно было бы о ней сказать.

— Сексуально свободных?

Она задумчиво улыбнулась.

— Они все — разные: бисексуалы, геи, лесбиянки. Вера была популярна и у мужчин и у женщин — они слетались к ней, как пчелы на шикарный цветок. Но она была честолюбива. У нее мог быть любой из дюжины миллионеров. Зачем ей продавать себя у Трех вокзалов?

— Вы можете назвать имена ее мужчин?

— Я могу назвать некоторых, но этот список будет неполным и несвежим. Она была слишком непостоянной девочкой. Она жила в общежитии. Может быть, стоит поговорить с соседями по комнате.

— Что она изучала?

— Языки. Международные отношения.

Аркадий был удивлен. На факультет международных отношений обыкновенно попадала только элита. Аркадию было трудно в это поверить, но он сам когда-то был частью «золотой молодежи» Москвы. …Когда-то, когда на этой земле царили красные динозавры.

— Как к ней относились другие балерины?

— Отлично.

— И не было конкретных врагов?

— Нет, никого.

— Вы проводили с ней собеседование, прежде чем принять в труппу?

— Конечно, хотя это не Большой театр. Я здесь не совсем настоящий репетитор — главным образом для престижа… Девочки в основном делают то, что им нравится. Это все-таки клуб «Нижинский». Люди здесь ждут чего-то нового, причем каждую неделю. И за те деньги, которые они здесь оставляют, еще хотят прикоснуться к культуре. Не слишком долго, конечно, хотя бы секунд на десять. Увидеть некоторые пируэты или живые картины. Девочки выстраиваются в линию, как самые настоящие балерины с самим Нижинским, чтобы богатые мужчины могли ими просто полюбоваться… — Она курила и напряженно выдыхала дым, который скручивался в замысловатые арабески, — …боготворить их.

— У нее в Москве семья?

— Ее родители погибли во время взрывов в метро. Брат пропал в армии — он повесился…

— Почему?

— Он был геем.

Этого было достаточно. В армии над новичками обычно издеваются. Гомосексуалов преследуют.

— Когда это случилось?

— Под Новый год. Она была расстроена, но ничего необычного. Она была собранным человеком, именно потому это, — она направила взгляд на фотографию Веры в бытовке, — совершенно необъяснимо.

— Она хорошо одевалась?

— Ничего бросающегося в глаза.

— Дорогие украшения?

— Нет.

— Сегодня вечером вы давали спектакль, в котором балерины принимали пять основных позиций, кроме четвертой. Ее, как предполагалось, должна была исполнять Вера?

— Да.

— Почему никто не встал на ее место?

— Вера часто приходила в самый последний момент. Я, сознаюсь, делала ей поблажки. Девочка много занималась в университете. Я уважала ее за это.

— Вы заявили о том, что она пропала без вести?

— Если бы ее не было неделю. Она вела активную жизнь. Это — свойство молодости, не так ли? Энергия?..

— Она когда-нибудь принимала наркотики?

— Никто из моих девочек не принимает наркотики — в противном случае их бы немедленно уволили. У меня этого не может быть.

— Когда вы последний раз ее видели?

— В четверг, на репетиции.

— Точное время?

— С двух до пяти. У нас два раза в неделю репетиции, потому что, как я вам рассказывала, балерины по большей части создают собственную хореографию. Все, что я требую — чтобы они не свалились со сцены…

— Какое у нее обычно было настроение?..

— Всегда приподнятое.

— Пожалуйста, напомните, какая тема была в этот уик-энд…

— Эксплуатация детей. В частности — девочек. Я использовала костюмы, в которых были смешаны такие разные образы, как Лолита, японские нимфетки — аниме, детский балет.

— Я видел это. Но мне показалось, что кое-что отсутствует.

— Что вы имеете в виду?

— Независимо от того, что должна была бы представлять Вера, вам стоит взглянуть на фото, и, может быть, вы вспомните…

Ее глаза скользнули по фото насколько это было возможно быстро.

— Я понимаю, вы считаете, что она здесь похожа на проститутку.

— Балерины сами выбирали, какой костюм надевать или вы назначали им роли?

— Я назначала им роли. Но это же все только для сцены, понимаете.

— Вы узнаете ту одежду, что была на Вере, когда ее убили? Юбка, топ, сапоги?..

— Трудно сказать точно.

— Каково ваше первое впечатление?

— Похоже на костюм…

— Тот, что вы выбрали для нее?

— Да, но не предполагалось, что они отправятся в таком виде домой. Зачем стала бы она появляться в этом ночью, да еще в таком опасном месте, как Три вокзала?

— Накануне она говорила о каких-нибудь своих планах, собиралась ли куда-нибудь ехать?

— Нет… — Иза Спиридонова запнулась, — насколько мне известно — нет.

— Вы можете вспомнить кого-нибудь, кто мог бы желать ей вреда — прежний любовник, ревнивый коллега?

— Нет. Творческий век балерины, знаете ли, достаточно короток. Один неверный шаг, одно падение, одна поездка.

— И это может быть даже не падение?..

— Да. Именно поэтому танцоры ужасно суеверны… — Она снова вернулась к фото, — а татуировка совсем недавняя.

— Когда она появилась?

— Две недели назад.

— Спасибо. Это поможет определиться со временем.

— Неужели все так, как вы говорите. — Спиридонова скривила губы.

— Если вы еще что-то вспомните, — Аркадий дал ей свою визитную карточку, — лучше звонить на сотовый. Я крайне редко бываю на работе.

Выходя из конуры мадам Спиридоновой, Аркадию пришлось прижаться к стене — три китайца, одетые в черное, как раз выскакивали из грузового лифта. Он находился напротив, двери были открыты — чем не приглашение. Аркадий вошел и нажал пятый.

Когда двери открылись, он шагнул в мир, задрапированный в черное. Платформы, переходные мостки, рельсы и скрытые за кожухами осветительные приборы. Внизу был цветной мир — пучки света окрашивали воздух в красный, синий и зеленый. Глобус блестел и вращался, когда танцоры взлетали в бесконечном пульсировании ритмов. С высоты пятого этажа все это казалось далеким. На среднем переходном мостике сидел Петрушка. Он выглядел грустным — таким унылым мог быть только клоун. Он бесцельно постукивал одной ногой о другую и никак не реагировал на появление Аркадия.

— Я догадываюсь, почему вы здесь, — сказал Аркадий.

— И почему?

— Хочется побыть одному.

На нем был мешковатый костюм, но он не мог скрыть его мощную мускулатуру, — не больше, чем грим мог скрыть снисходительное выражение.

— Правильно…

— Вы — человек, который летал во время шоу, — сказал Аркадий.

— Вы все еще здесь?..

— Ну, предположим, я просто любопытный и никогда раньше не видел сцены с такой высоты.

Когда глаза привыкли, он разглядел космический корабль, люстру, детскую коляску — атрибуты спектакля — все это было подвешено к потолку. На переходном мостике рядом с Петрушкой лежала страховка и аккуратно сложенный канат.

— Что надо сделать, чтобы избавиться от вас?

— Ответить на несколько вопросов, — сказал Аркадий.

— О чем?

— О полетах.

— Я не думаю, что это будет вам интересно.

— Почему бы и нет?

— Хорошо, есть два вида полетов. Того, кто летает на двух канатах, буксируют по кругу, как чемодан, безопасно и медленно. Тот, кто летает на одном канате, летит в любом направлении, с любой скоростью, как ему понравится. Вот это — приспособление для одного каната. — Он посмотрел на Аркадия сверху и вниз, — но вы, определенно, не стали бы летать на двух канатах.

— Вы намекаете на человека, который стоит внизу, на земле, и держит другой конец каната?

— Человек… Или мешок с песком.

— Как вас зовут? — спросил Аркадий.

— Петрушка.

— Вы все еще в роли?

— Всегда. Так же как и вы. Вы — милиционер, не так ли?

— Как вы догадались?

— Вас выдает вид человека, который всегда «на работе».

— Вы так думаете?

— Абсолютно точно.

— Вы были знакомы с Верой Антоновой?

— Я не знаю. Кто она?

— Балерина. Здесь в клубе.

— Нет, я здесь новый человек.

— Вы не москвич?..

Петрушка зажег сигарету спичкой. Вместо того чтобы загасить огонь, он дал ей упасть на навес для прожекторов.

— Это — часть клоунады? — спросил Аркадий. — Вы хотите, чтобы здесь все сгорело?

— За каждый вопрос — спичка. Это — игра.

— Вы и правда — псих?..

— Смотрите, уже две спички.

Клоун зажег еще одну спичку и пустил ее дрейфовать вниз к прическам, обнаженным плечам, декольте. Аркадий понимал — маловероятно, что вниз долетит настоящее пламя — все-таки далеко, — но для паники достаточно одного вскрика «Пожар!»

— Вы не прекратите?

— Еще одна.

Петрушка зажег третью спичку и, прежде чем бросить ее вниз, дал пламени разгореться.

— Еще?

— Вера Антонова мертва. Это не вопрос, — сказал Аркадий. Клоун не ответил. По крайней мере, решил Аркадий, он не станет зажигать спичку. — Она была красивой девочкой. Это — также не вопрос. У меня есть ее фото.

— Я покажу вам, как это действует, — клоун встал на ноги, взял веревку, прошел по рельсу… У него было феноменальное чувство равновесия. Стоя на рельсе в полутьме, он перекинул веревку через блоки над головой, сделал петлю на одном конце и вручил другой конец Аркадию.

— Держите.

— Зачем?

— Вы — мой противовес.

Клоун вставил ногу в петлю и взошел на мостки. Потом нырнул вниз, когда Аркадий пытался удерживать веревку в руках. Но она оказалась настолько скользкой, что все, что мог сделать Аркадий, дать ей размотаться, а Петрушка изящно приземлился на танцпол. Гости оценили его стремительный спуск аплодисментами. Петрушка взглянул наверх во тьму, дернул веревку и пустил по ней прощальную волну Аркадию. Тот почувствовал себя дураком, хуже того — он явно упустил что-то важное. Он не знал где… но он был убежден, что уже встречал этого человека раньше, тогда тот, конечно, был не в клоунском гриме. Но чувство… Словно локоть человека, толкнувшего вас в метро: и хотя вам едва удается заметить блеск глаз на его лице, в памяти он остается, прежде всего, болью ушиба.

15

В 5 утра, когда выносливая публика все еще ждала последнего танца, последнего тоста и последней шутки, Аркадий вышел из клуба «Нижинский». Над городом нависла гроза. Порывы ветра швыряли по улицам мусор. Крупные капли дождя били по машинам и ветровым стеклам.

Аркадий поставил «Ладу» подальше от клуба, чтобы не подвергаться насмешкам со стороны охранников на стоянке. Аккуратно разместил пластиковые банки в салоне — крыша авто прохудилась настолько, что протекала в дождь.

Мужчина и женщина, поторапливая друг друга, прокладывали себе дорогу, стараясь опередить грозу. Мимо пробежала еще одна пара — женщина была босиком — туфли на высоком каблуке она несла в руке. С ним поравнялись чьи-то ноги — рядом вырос Дима-телохранитель. «Глок» открыто повис у Димы на плече.

Дима обыскал Аркадия, быстро «прощупав», в это время с ними поравнялся роскошный «Мерседес-S550». Боковое стекло сползло вниз, в нем появился Саша Ваксберг и пригласил Аркадия… еще на минуту.

Аркадий был польщен, но теперь жалел, что у него не было с собой пистолета.

Ваксберг и Аня расположились на заднем сиденье, рядом стояла красно-белая спартаковская спортивная сумка. Аркадий и Дима сели на откидные сиденья, спиной по ходу движения. Машина тронулась, и по тому, как она пошла, Аркадий почувствовал, какая она тяжелая — бронированная с пуленепробиваемыми стеклами; глубоко просевшие шины, шурша, плотно цеплялись за мостовую. Похоже, водитель, нажал на кнопку и тихо запер двери.

— Слава, можно включить нам здесь дополнительный обогрев? Наш друг немного промок под дождем. — Ваксберг обратился к Аркадию: — Так что вы думаете о нашем клубе?

— Незабываемо.

— А женщины? — спросил он. — Они благородные и довольно красивые — не так ли?

— Настоящие амазонки, — ответил Аркадий.

— И это не случайно, — добавила Аня, — девочки стекаются в Москву с романтичными мечтами — они хотят стать моделями или балеринами. А Москва превращает их в барышень для эскорта и простых шлюх. Мы их отмываем, полируем и накачиваем им бюсты, как воздушные шары. Короче говоря, мы превращаем их в красоток.

— Куда мы едем? — спросил Аркадий.

— Отличный вопрос, — заметил Ваксберг. — Мы могли бы пойти в мое казино на Арбате. Нет, его закрыли. Или казино у Трех вокзалов. Нет, его тоже закрыли. Фактически, у меня все казино закрыли. Я получал с них миллион долларов в день. Теперь, скажите спасибо нашему кремлевскому дзюдоисту с черным поясом, я просто плачу за аренду.

— Но у вас все еще есть ваши полмиллиарда долларов?.. — Аркадий оценил, как Ваксберг смог обойтись без упоминания Путина. — Но вы хотите сказать, что вам уже не так, как прежде, благоволят в Кремле.

— Да, не особо. Итак, мы просто на покатушки, не так ли?

— И поговорить. Я прав, Аня?

— Надеюсь, что так.

Дождь барабанил по крыше. Сидя спиной вперед и глядя на улицу сквозь тонированные стекла и ливень, Аркадий не понимал, где они едут.

— Меня можно считать кем угодно, но я не лицемер, — заговорил Ваксберг. — Когда наш великий старый Советский Союз разваливался, я наварил много денег. Это можно сравнить с тем, как из старых кусочков складывают новую мозаику. Мне представились возможности, и я сумел ими воспользовался везде, где только мог. Чем только ни занимались на первых порах те, кто потом сколотил большие состояния — Ротшильды, Рокфеллеры? Вы же не думаете, что у них изначально руки по локоть в крови?

— То есть, вы стремитесь войти в элиту?

— А почему нет? …Но любые деньги превращаются в мыльный пузырь, если государство не признает незыблемости права частной собственности. И в зарождающемся государстве — а мы надеемся, что Россия, поверьте мне, является таким новым государством — пузырь этот может лопнуть легко. Кто захочет заниматься бизнесом в стране, где состоятельных граждан публично травят, а потом отправляют за решетку — и в Сибирь? Мы думали, что Кремль нас любит. Но теперь мы все попали в черный список.

— И кто же в этом списке? — Аркадию было любопытно.

— Мы — это так называемые вами олигархи. Идиоты, которые привели к власти эту ящерицу. И эта наша ящерица оказалась вдруг хищным тираннозавром. У меня в Москве было более двадцати заведений. Теперь — везде мрак, софиты погашены, кроме «Нижинского». Там отличный шеф-повар, помощники режиссера, крупье — больше тысячи человек, которым я плачу каждую неделю, просто чтобы они оставались со мной. «Нижинский» — моя последняя точка опоры. Вы понимаете, что сейчас они используют любой предлог, чтобы прикрыть мой бизнес, а скандал вокруг мертвой девушки только сыграет им на руку.

— Все еще хуже. Я думаю, что ее убили.

— В таком случае я хочу знать, кто это сделал.

— И это не вызовет скандал?

— Нет, если все будет сделано по закону и если информацией об этом распорядиться должным образом.

— Мне не нравится эта тема, — заметила Аня.

Ваксберг подался вперед. Он выглядел усталым, диким, кожа — сухая, как пергамент, борода и брови — черные, как смоль, — стареющий дьявол, пользующийся косметикой. Он прямо спросил Аркадия:

— Зачем вы здесь, объясните? Вы ведь сами занимаетесь расследованием, правда? Любопытных я больше не заметил.

— Я помогаю детективу, который пока работает в другом направлении.

— Как следователь?

— Да.

Ваксберг мягко добавил:

— Я разговаривал с Зуриным.

— С прокурором Зуриным? Сегодня?.. — Аркадий должен был признать, что такое развитие ситуации не могло прийти ему в голову.

— Да. Я извинился за столь поздний звонок. И, признаюсь, мне никогда не доводилось разговаривать с человеком, настолько склонным избегать какой-либо ответственности. Он сказал, что у вас не было никакой причины начинать расследование, потому что вас временно отстранили от должности. Фактически, он охарактеризовал вас как лжеца, склонного к бахвальству, да еще способного к насилию. Прокурор Зурин прав? Вас действительно временно отстранили от дела?

— Еще нет.

— Но ждать недолго. У Зурина масса информации. Вы когда-нибудь стреляли в прокурора?