Эрик Флинт. Горец (2001)

День первый

Хелен

Чтобы держать себя в руках, Хелен пыталась делать подкоп. Она считала это вариантом уроков мастера Тая: обрати слабость в силу . Её подгонял страх, но она заставила его укрепить ноющие руки, а не расслабить кишечник.

Шварк, шварк. У нее не было сил, чтобы жалкий обломок булыжника в ее руке оставлял в стене глубокие царапины. Стена не была особенно прочной, поскольку и сама была сложена из булыжников. Но, несмотря на все тренировки у мастера Тая, её тонкие руки и маленькие кисти все-таки принадлежали девочке, которой недавно исполнилось четырнадцать.

И что? Она все равно не могла позволить себе сильно шуметь. То и дело из-за тяжелой двери, которую ее похитители установили на входе в “камеру”, слышались их голоса.

Шварк, шварк. Слабость в силу. Корни ломают скалы. Вода и ветер побеждают камень.

Так ее учили. И отец, и мастер Тай. Реши, чего ты хочешь, и принимайся за дело, подобно текущей воде. Мягко, легко, непрерывно. Непреодолимо.

Шварк, шварк. Она понятия не имела, насколько толста стена, и даже было ли это вообще стеной. Насколько Хелен знала, она запросто могла пробивать бесконечный туннель в грунте Земли.

Похитители сдернули с ее головы мешок только тогда, когда доставили в это странное и пугающее место. Она знала только что они где-то в пределах столицы Солнечной Лиги, Чикаго. Но не знала где именно. Разве что, по ее мнению, это были Старые Кварталы. Чикаго был гигантским городом, а Старые Кварталы были подобны древним месопотамским тепе[1]. Слой на слое полуразрушенных руин. Они спустились глубоко под землю, пройдя причудливо извивающимся путем, который она запомнить не сумела.

Шварк, шварк. Просто делай это. Текущая вода победит все.

Когда-нибудь.

Работая, она временами думала об отце, а иногда — о мастере Тае. Но гораздо чаще — о своей матери. У Хелен в памяти не осталось ее лица, если, конечно, не считать виденное на голографических записях. Она погибла, когда Хелен было всего четыре года. Но воспоминание о дне, когда погибла ее мать, было постоянно живо в памяти. Хелен, испуганная, сидела на коленях у отца, а мама возглавляла безнадежную защиту конвоя от военных кораблей Хевена. Но в тот день мать спасла их с отцом.

Шварк, шварк. Работа вызывала оцепенение и в мозгу, и в теле. Большую часть времени Хелен не думала ни о чем. Она просто держала перед собой один образ: Парламентскую медаль “За Доблесть”, которой мама была награждена посмертно. С тех пор, куда бы они ни переезжали, отец всегда вешал медаль на самое видное место в доме.

Шварк, шварк. Верно, за то, что она сейчас делает, Хелен медалью не наградят. Но ей это было не важно. Не важнее, чем было матери.

Шварк, шварк. Вода течет .

Виктор

Когда он заметил человека, которого искал, Виктор Каша испытал еще один приступ сомнений и нерешительности.

И страха.

Сумасшествие. Лучший способ гарантировать себе почетное место — перед расстрельным взводом.

Неуверенность была достаточно сильна, чтобы приковать его к месту больше чем на минуту. К счастью, грязный бар был настолько забит народом и настолько плохо освещен, что его неподвижность не привлекла чьего-либо внимания.

Она безусловно не привлекла внимания человека, на которого он уставился. Виктору понадобилось не более нескольких секунд, чтобы прийти к выводу, что человек, являвшийся его целью, уже был наполовину пьян. Верно, сидевший в баре не шатался и не запинался, произнося бармену несколько слов. В этом, как и во всем остальном, Кевин Ушер тщательно контролировал себя. Но Виктор видел Ушера трезвым — изредка — и полагал, что может различить неявные признаки.

В конце концов именно это превозмогло страхи Виктора.

“Если он заложит меня, я всегда могу заявить, что он был слишком пьян, чтобы понимать, о чем шла речь. Вряд ли Дюркхейм не поверит мне — он сам достаточно острил насчет пьянства Ушера, верно?”

В тот момент, когда он пришел к такому выводу, Виктор увидел, как сидящий рядом с Ушером человек свалился со стула. Мгновением позже Виктор занял его место.

И снова заколебался. Ушер не смотрел на него. Гражданин полковник морской пехоты ссутулился над стаканом, уставившись на налитую в него янтарную жидкость. Виктор, если бы захотел, все еще мог уйти не подставляя себя.

Точнее это он так считал. Виктор забыл о репутации Ушера.

— Это грубое нарушение процедуры, — сказал человек, сидящий рядом с Виктором, не отрывая взгляда от стакана. — Не говоря уже о том, что нарушает все правила нашей профессии. Дюркхейм с тебя с живого кожу сдерет. — Ушер отпил глоток. — Ну, может быть и нет. Дюркхейм — бюрократ. То, что он знает о полевой работе, не перенапряжет мозги голубя.

В голосе Ушера не было признаков опьянения, разве только некоторая замедленность произношения. Не было признаков опьянения и во взгляде, который он наконец перевел на Виктора.

— Но что еще важнее — намного важнее , — это то, что я не на работе, а ты нарушаешь мою концентрацию.

Гневный ответ Виктора вырвался опередив рассудок.

— Мать твою, Ушер, — прошипел он. — С твоей практикой, ты сможешь пить в центре урагана не пролив ни капли.

Тонкая усмешка коснулась лица Ушера.

— Ну и ну, — протянул он. — Кто бы мог подумать? Маленький вундеркинд Дюркхейма на самом деле умеет ругаться.

— Ругаться я научился раньше, чем говорить. Поэтому я этого и не делаю.

Усмешка Ушера стала шире.

— О, как захватывающе. Еще один долистик вот-вот расскажет историю нищеты и лишений. Не могу дождаться.

Виктор усмирил свой темперамент. Он был несколько поражен тем, каких усилий это стоило, и понял, что это прорывался его страх. Виктор научился самоконтролю в шесть лет. Именно так он выжил и пробился в люди.

Пробился наверх. Но он не был уверен, что открывшийся вид ему понравился.

— Неважно, — пробормотал он. — Я знаю, что нарушаю правила. Но мне нужно поговорить с тобой, Ушер, с глазу на глаз. И я не придумал другого способа.

Улыбка исчезла с лица Ушера. Взгляд его вернулся к стакану.

— За пределами комнаты для допросов мне нечего сказать Госбезопасности. — Улыбка вернулась, очень тонкая. — А если ты хочешь отвести меня туда, тебе, черт побери, лучше поискать помощи. Не думаю, что ты справишься в одиночку, вундеркинд.

На мгновение здоровенная рука, сжимающая стакан, напряглась. При виде этого Виктор не усомнился, что потребуется не меньше отделения солдат Госбезопасности, чтобы доставить Ушера в допросную. И что половина в процессе погибнет. Пьяница он или нет, репутация Ушера внушала уважение.

— Почему? — подивился Виктор. — Ты мог бы быть сейчас гражданином генералом ГБ — гражданином генерал-лейтенантом — вместо того, чтобы быть гражданином полковником морской пехоты, усланным в эту дыру.

Губы Ушера на мгновение исказила гримаса. Возможно, полуоформившаяся презрительная усмешка.

— Мне не очень нравится Сен-Жюст, — прозвучал ответ. — И никогда не нравился, даже до Революции.

Виктор на секунду задержал дыхание, потом резко выдохнул и огляделся. Никто не прислушивался, насколько он мог судить.

— Ну, — протянул он, — ты уж точно не шибко озабочен своим здоровьем.

Губы Ушера снова дрогнули.

— Это ты о моем пристрастии к выпивке?

Виктор фыркнул.

— Если ты будешь отпускать остроты насчет главы Госбезопасности, то тебе повезет, если ты умрешь от цирроза печени.

— Я не острил. Я констатировал факт. Я презираю Оскара Сен-Жюста и никогда не делал из этого секрета. Я сказал ему это прямо в лицо. Дважды. Один раз до Революции и один после. — Ушер пожал плечами. — Похоже, так или иначе, это его не сильно задело. Отдаю должное Сен-Жюсту — он не убивает людей из-за личной неприязни. И, уверяю тебя, лично он не садист — в отличие от большинства работающих на него.

Виктор залился краской при подразумевавшемся оскорблении. Но возражать не стал, по той простой причине, что не мог. За то короткое время, что прошло после его выпуска из Академии ГБ, Виктор успел узнать, что презрение Ушера было слишком близко к правде. И, конечно, в первую очередь поэтому-то он и сидел в этой таверне, как бы опасно это ни было.

Ушер поднял стакан и отпил глоток. Судя по цвету жидкости, и по тому, что было написано в досье Ушера — очень большом досье, хотя Виктор и подозревал, что половина материалов отсутствуют — он был уверен, что это земное виски. Фактически самогон, из какой-то маленькой провинции под названием Теннеси.

Ушер покатал стакан в ладонях, изучая янтарное содержимое.

— Но я решил, что лучше мне не отсвечивать. Поэтому, со временем, я принял предложенное мне назначение в морскую пехоту и вызвался возглавить отряд, приписанный к посольству на Земле. Шесть месяцев пути, как есть, от Народной Республики. Меня это вполне устраивает. Сен-Жюста, по-видимому, тоже.

Ушер одним глотком допил содержимое стакана и поставил его на стол. Его движение было быстрым и плавным. Стакан, опустившись на столешницу, даже не звякнул.

— А теперь к делу, вундеркинд. Зачем ты здесь? Если пытаешься мня подставить, не утруждайся. Мое отношение к ГБ известно Робу Пьеру не хуже, чем Сен-Жюсту. — На мгновение в глазах Ушера блеснул ехидный огонек. — Но Пьер немного симпатизирует мне, ты не знал? Я как-то оказал ему услугу.

Глаза Ушера встретились с глазами Виктора и огонек стал еще ехиднее.

— Так что пойди поищи повышения где-нибудь еще.

Виктор начал было отвечать, но оборвал себя. Наконец появился бармен.

— Что будете? — спросил он и налил Ушеру без дополнительных просьб. Морпех был здесь постоянным посетителем.

Виктор заказал пиво и дождался, пока его подадут, прежде чем продолжить.

— Я вовсе не пытаюсь тебя подставить, Ушер. Мне нужен твой совет.

Ушер снова уставился на свой напиток. Единственным знаком того, что он расслышал слова Виктора, стала поднятая бровь. Виктор поколебался, пытаясь найти лучший способ сказать то, что он собирался сказать. Затем, содрогнувшись, он выложил напрямую.

— Дюркхейм крутит дела с мезанцами. И приспешниками их культа здесь, на Земле. С этой поганой группой, называемой “Священной Стаей”.

Молчание. Ушер несколько секунд смотрел на свое пойло, а затем, еще одним плавным движением, одним глотком выпил половину.

— И почему меня это не удивляет? — пробормотал он.

Его демонстративное безразличие вызвало новую вспышку гнева Виктора.

— Тебе что, все равно? — прошипел он. — Во имя…

— А! Стоп! — Ушер ехидно ухмыльнулся. — Не говори, что вундеркинд собирался воззвать к божеству. Это же суеверие, гражданин.

Виктор сжал челюсти.

— Я собирался сказать “во имя Революции”, — неубедительно закончил он.

— Конечно-конечно. — Гражданин полковник подался вперед, подчеркивая свои слова. — Бедный, бедный вундеркинд. Ты только что обнаружил, что на безукоризненном знамени Революции завелось несколько пятен. — Он отвернулся, ссутулился и снова поднес стакан к губам. — Почему Дюркхейм не должен привечать отбросы вселенной? Все остальное он уже делал. Госбезопасность уже запачкалась настолько, что еще немного грязи даже не будет заметно.

Виктор снова покраснел при оскорблении; и снова не возразил.

Ушер начал было допивать виски, но сделал паузу. Очень короткую паузу. Когда он поставил опустевший стакан на стол, Ушер очень мягко произнес:

— Ты знал, что за тобой следят?

Виктор был поражен, но сохранил достаточно самообладания, чтобы не повернуть головы.

— Дерьмо , — прошипел он, моментально расставаясь с решимостью избегать бранной лексики.

На лицо Ушера вернулась тонкая улыбка.

— Будь я проклят. Действительно верю, что ты искренен, вундеркинд. Не знал, что такие еще остались. Как хорошо ты держишь удар?

Непоследовательность вопроса сбила Виктора с толку.

— А?

— Не важно, — пробормотал Ушер. — Если не знаешь, сейчас выяснишь.

* * *

Следующие полминуты полностью смазались в сознании Виктора. У него остались только фрагментарные воспоминания:

Яростно ревущий Ушер, практически каждое его слово — бранное. Посетители бара, отшатывающиеся подальше. Он сам, парящий в воздухе и приземляющийся на спину. Снова взлетевший — каким-то образом — и летящий на стол. Искажённое гневом лицо Ушера, продолжающего изрыгать брань.

И больше всего:

Боль, и кулаки Ушера. Большие кулаки. Боже, как же силен этот ублюдок! Попытки Виктора отразить его удары были столь же безнадежными, как попытки котенка разжать челюсти мастиффа.

Но он не терял сознания полностью. И какой-то частью мозга, посреди этого хаоса, понимал, что Ушер на самом деле не пытается убить его. И даже не пытается нанести ему серьезных травм.

И это было хорошо, поскольку после нескольких первых секунд у Виктора не осталось сомнений, что Ушер мог бы стереть его в порошок. Эта часть его репутации, в конце концов, не была выдумкой революционной мифологии. Несмотря на ужас момента, какая-то часть Виктора пела осанну.



Адмирал и посол

Эдвин Юнг был высок и худощав. Форма контр-адмирала Королевского Флота Мантикоры — едва удерживающаяся на грани дозволенного официальными предписаниями после ухищрений и украшательств портного — сидела на нем идеально. Четкие черты лица и длинные, тонкие пальцы вполне завершали образ офицера-аристократа. Как и расслабленная, вальяжная манера, в которой он сидел в кресле за большим столом своего кабинета.

С первого же взгляда кто угодно знакомый с тонкостями устройства мантикорского общества принял бы адмирала за представителя аристократии — и при этом аристократии высокого ранга. Капитан-разведчик, сидевший по другую сторону стола, считал маленький, со вкусом неброский значок, объявлявший о членстве Юнга в Консервативной Ассоциации, на деле совершенно излишним.

Значок, кроме того, нарушал установления Флота, но адмирал явно не беспокоился, что его могут вызвать на ковер за ношение значка с формой. На Земле единственным мантикорским официальным лицом, которое превосходило его рангом, был посол Хендрикс. Так уж случилось, что посол Мантикоры в Солнечной Лиге находился в одной комнате с адмиралом и капитаном, стоя у окна. И так уж случилось, что у посла на лацкане был такой же значок.

Однако глаза капитана разведки были сфокусированы не на значке. Они были сфокусированы на адмиральской шее. Шея была длинной, тонкой и гибкой. В полном соответствии с происхождением и породой адмирала Юнга.

Капитан был вполне уверен, что легко может ее сломать.

Хотя он не стал бы этого делать, разве только в качестве побочного эффекта. Капитан уже обдумал — и отверг — несколько разнообразных способов сворачивания шеи адмиралу. Но все они были слишком быстры. В первую очередь капитан хотел ощутить удовольствие, раздавливая дыхательное горло адмирала, медленно и методично.

В конце концов, конечно же, позвонки треснут. Раздробленные осколки разрушат спинной мозг и докончат дело. Скорее всего слишком быстро, поскольку капитан был невероятно сильным человеком и не мог припомнить, когда бы еще он был в таком гневе. Но…

Капитан сдержал свою ярость. Усилие было достаточно тяжким, чтобы он уловил только несколько последних слов адмирала, подводящего итог.

— … и я уверен, что вы согласитесь, капитан Зилвицкий. Как только у вас будет шанс подумать в более спокойном и более рациональном состоянии.

Ушами, в которых все еще гремели удары его собственного сердца, капитан услышал голос вступившего в разговор посла:

— Да. Им просто незачем причинять вред вашей дочери, капитан. Как вы сами заметили, это будет из ряда вон выходящим даже для хевов. Как есть, это жестокое и отчаянное деяние выходит далеко за рамки обычной разведывательной работы.

Угловатое тело капитана не шелохнулось в кресле, его мощные ладони продолжали стискивать подлокотники. Только его глаза повернулись, обратив взор на пухлую фигуру посла Хендрикса.

Взгляд капитана лишь на мгновение остановился на двойном подбородке Хендрикса. Он уже пришел к выводу, что слой жира на шее посла ничуть не помешает удавить и его. Однако предпочел бы применить пару-тройку приемов, однозначно запрещенных в спортивной борьбе. Запрещенных не без причины, ибо их применение приводило к повреждениям внутренних органов. По мнению капитана туша Хендрикса выглядела бы гораздо лучше с текущей из каждого из ее естественных отверстий кровью.

Он заставил себя оставить эти мысли и вернуть внимание словам посла.

— … не могу поверить, что ГБ свихнулось настолько, чтобы провернуть нечто подобное. Прямо накануне прибытия на Землю адмирала Парнелла!

Адмирал Юнг кивнул.

— Их ожидает худший за всю историю провал в отношениях с Солнечной Лигой. Последнее, что им нужно, так это усугубить его убийством четырнадцатилетней девочки.

Даже для него самого голос капитана звучал хрипло и сдавленно.

— Повторяю, — прорычал он, более не утруждая себя воинскими формальностями, — что это операция не хевов. Или, даже если и их, то проведенная самовольно, без официальной санкции. Нет никакого способа предсказать, что могут сделать люди, захватившие Хелен. Мне нужна свобода действий, чтобы начать расследование…

— Достаточно, капитан Зилвицкий! — отрезал посол. — Решение принято. Конечно, я понимаю вашу озабоченность. Но, по крайней мере в текущий момент, все наше внимание должно быть сосредоточено на возможностях, которые нам предоставляет прибытие на Землю адмирала Парнелла. Как профессиональный офицер разведки, а не как обеспокоенный отец, уверен, вы с этим согласитесь. Мы достаточно легко сможем переиграть хевов с этим их отвлекающим маневром. Чего мы не должны позволить, так это на самом деле отвлечь нас.

— И следите за своими манерами, — проворчал Юнг. Адмирал откинулся в кресле еще сильнее, едва не падая. — Я пока что смотрел сквозь пальцы на ваше поведение, поскольку ситуация очень личная. Но вы являетесь флотским офицером, капитан. Поэтому делайте, что сказано — и держите себя при этом в рамках.

На мгновение, капитан едва не кинулся через стол. Но дисциплина и самоконтроль остались при нем. И, через несколько секунд, только укрепились.

Удержало его на месте скорее всего простое осознание: попасть под арест, хотя бы даже домашний, за нарушение дисциплины было надежнейшим способом упустить и без того шаткий шанс его дочери выжить.

Это осознание подвигло его на окончательное решение. Вытащить Хелен, чего бы это ни стоило. И к дьяволу все прочее.

Эта мысль впервые с момента похищения его дочери вернула Антону Зилвицкому подлинное хладнокровие. Она как будто опрокинула на его ярость ведро ледяной воды и восстановила обычный для него последовательный стиль мышления.

“Все по порядку, — твердо сказал он сам себе. — Убирайся отсюда ко всем чертям, прежде чем они догадаются ограничить твою свободу передвижения”.

Он резко поднялся и отсалютовал.

— Как прикажете, адмирал. Я отправлю сообщение похитителям из собственной квартиры. С вашего позволения. Думаю, так будет лучше.

— Да, — согласился посол. — Если вы отправите его отсюда, или из своего кабинета, они могут что-нибудь заподозрить. — Он даже сумел добавить в голос теплоты. — Хорошая мысль, капитан. Мы с адмиралом вполне уверены, что это рассчитанная на долгий срок игра хевов с целью создания канала дезинформации. Их должно успокоить, если их контакт с вами будет выглядеть совершенно частным.

Произнес он это в манере старого разведчика, поздравляющего новичка с успешным решением простой задачи. Учитывая обстоятельства, капитан Зилвицкий едва не расхохотался. “Старым разведчиком” являлся капитан. А Хендрикс знал только приемы, которым он, как амбициозный аристократ, научился на мантикорской политической арене. Да, эта арена была сложна и прихотлива, но все-таки представляла собой место намного менее беспощадное чем те, в которых уже много лет отирался Зилвицкий.

Но он не позволил себе выказать никаких признаков презрения. Просто вежливо кивнул, поклонился и вышел из комнаты.

Антон

Чуть позднее, когда он вошел в свою квартиру, Зилвицкий обнаружил Роберта Тая по-прежнему сидящим в позе лотоса в центре гостиной. Похоже, мастер боевых искусств не пошевелился с тех пор, как капитан покинул его этим утром. У Тая был свой собственный способ обуздания гнева.

Мастер поднял бровь. Зилвицкий покачал головой.

— Примерно как я и предполагал, Роберт. Эти придурки купились. И они настолько увлечены пропагандистским штормом, который обеспечат свидетельства Парнелла о хевенитском режиме, что не хотят заниматься более ничем. Поэтому мне было приказано следовать инструкциям похитителей.

Секунду Тай изучал капитана. Затем на его лице обозначилась легкая улыбка.

— А вы явно не намерены подчиниться.

Единственным ответом Зилвицкого было приглушенное фырканье. И он, в свою очередь, внимательно взглянул на знатока боевых искусств.

Роберт Тай был первым, с кем Антон связался, обнаружив похищение Хелен, когда прошлым вечером вернулся в свою квартиру. Капитан не до конца понимал, почему так поступил. Он действовал под воздействием импульса, а Антон по натуре и привычкам не был импульсивным человеком.

Размышляя, Антон медленно уселся на рядом стоящий диван. Они с Хелен провели на Земле немногим более четырех лет. Из-за своей службы во Флоте, Антон жил довольно-таки бродяжьей жизнью и его временами беспокоило, как это сказывается на Хелен. Ребенку непросто часто менять школы и друзей.

Но дочь, к его удивлению, отнеслась к объявленному переезду в Чикаго с энтузиазмом. Хелен, вслед за своей матерью, начала изучать боевые искусства в возрасте шести лет. И по своему обыкновению — в этом она пошла в отца — Хелен изучала не только сами искусства, но и их подноготную. Для нее Чикаго означало только одно: возможность поучиться у одного из самых легендарных мастеров боевых искусств галактики.

Антон боялся, что Тай не возьмет в ученики маленькую девочку. Но мастер принял ее с готовностью. Как однажды он признался Антону, в его возрасте присутствие детей приносит комфорт. А за прошедшие годы сенсей Хелен стал членом их маленькой семьи. Скорее дедушкой, чем кем-то еще.

— Вы уверены, что хотите участвовать в этом, Роберт? — внезапно спросил он. — Я не уверен, что поступил правильно втянув вас. Что бы мне не пришлось делать, это скорее всего будет…

— Опасным? — с улыбкой предположил Тай.

Антон хмыкнул.

— Я собирался сказать “незаконным ”. Совершенно незаконным.

Мастер слегка пожал плечами.

— Это меня не волнует. Но вы уверены, что ваше начальство заблуждается?

Зилвицкий стиснул зубы. Его и без того квадратное лицо сейчас выглядело цельным стальным кубом.

— Поверьте, Роберт. Такое решительно не в характере разведки хевов. И они этим ничего не выигрывают.

Выражение его лица изменилось. Стало не столько мягче, сколько более задумчивым.

— В силу того, какой пост я занимаю в мантикорской разведке, я все равно не знаю ничего, что было бы действительно полезно хевам. Уж во всяком случае точно ничего такого, что могло бы окупить настолько рискованный гамбит. — Он провел рукой по колену, как будто отгоняя муху. — По мнению адмирала, это долговременная операция, нацеленная на то, чтобы превратить меня в постоянный канал дезинформации. Что, наверное, является самой большой глупостью из всех, что за свою жизнь выдал этот глупец.

Мастер слегка склонил голову набок, тонко указывая капитану на то, что ход его мысли ускользнул от Тая.

— Роберт, причина того, что теория адмирала представляет собой чушь, состоит в том, что по самой природе вещей долговременные кампании дезинформации требуют определенной стабильности. Для такой кампании требуется время — много времени. Вы не можете заставить своего двойного агента вдруг начать заваливать его собственную разведку “информацией”, которая выглядит странно и противоречит другим источникам. Это делается осторожно и ненавязчиво. Постепенно добавляя по кусочку информации за раз, пока — через месяцы, а чаще годы — не создастся искаженное восприятие реальности, причем так, что никто не будет знать, когда и как это произошло.

— Хорошо, это я могу понять.

Зилвицкий запустил пятерню в свои коротко остриженные жесткие черные волосы.

— Похищение дочери человека и использование ее в качестве рычага давления настолько далеко от понятия “стабильная ситуация”, насколько только можно себе вообразить. Даже если отец полностью пойдет на поводу у похитителей, ситуация будет невозможной. Хотя бы только из-за беспокойства он поведет кампанию слишком быстро и провалится. Не говоря уже о том, что на чужой земле, где вы не можете просто засунуть пленника в тюрьму, удерживать его в течении долгого времени сложно. А придется, ведь при таких обстоятельствах отец будет регулярно требовать доказательств того, что его ребенок жив и здоров.

При всей тщательности, с которой капитан контролировал свою речь, нетерпение заставило его вскочить на ноги.

— Можете говорить о хевах что угодно, Роберт, но они не дураки. Такое дело совершенно не в их духе по сотне различных причин.

— Так что нам теперь делать?

— Я начну со своих знакомств в полиции Чикаго, — прорычал Зилвицкий, подошел к столу и уставился сверху вниз на лежащий на нем клочок бумаги. На его лице появилась холодная, практически жестокая ухмылка.

— Нет, ну видано ли? Настоящая записка похитителей ? — последовал жесткий смешок. — Профессиональная разведка! Господи Боже, то, что Хендрикс знает на эту тему, может уместиться на булавочной головке. Или в его собственной голове.

Хищная ухмылка стала шире.

— По-видимому, эти так называемые “профи” в жизни не слышали о современной криминалистической экспертизе. Что не в последнюю очередь заставляет меня думать, что это дело рук не хевов.

Взгляд Зилвицкого переместился на входную дверь. Ту самую дверь, которую вчера днем кто-то сумел открыть не оставив никаких следов взлома.

— Все в этой операции указывает на любителей, которые перехитрили сами себя. Масло, смешанное с водой. Архаичная записка. Однако сигнализация на двери обойдена без труда.

Идиоты, — тихо сказал он. — Им лучше было бы просто выжечь ее. С современной дверью такое потребовало бы некоторого времени. Но так они могли с тем же успехом оставить еще одну записку, в которой крупными буквами было бы написано: “работа засланца ”. Кто бы они ни были, у них в соучастниках явно кто-то из обслуживающего персонала комплекса. В течении двадцати четырех часов, если действовать быстро — а они будут действовать быстро — полицейские Чикаго смогут предоставить мне данные на всех работающих в этом комплексе вместе с результатами экспертизы. Не думаю, что будет так уж трудно сузить круг подозреваемых до очень небольшого списка.

— А полиция пойдет на такое сотрудничество?

— Думаю да. Во-первых, они мне кое-что задолжали. Во-вторых, у них есть свое отношение к похитителям детей, и оно обычно побуждает их на некоторую забывчивость в отношении правил.

Его взгляд вернулся к лежащей на столе записке. Настоящей записке, написанной человеком на настоящей бумаге. Капитан снова издал смешок:

— Профессиональная разведка!

День второй

Хелен



Поначалу Хелен собиралась оставлять осколки, которые она использовала для рытья, лежать в открытую среди того мусора, что наполовину заполнял камеру. Но вскоре она поняла, что если похитители устроят осмотр камеры изнутри, то обязательно заметят следы недавнего использования этих осколков.

Не то, чтобы такой осмотр был очень ожидаем. Насколько она могла судить, похитители были настолько высокомерны, что, по-видимому, даже не рассматривали возможность того, что четырнадцатилетняя девочка может попытаться помешать исполнению их планов.

У Хелен не было случая присмотреться к похитителям после первых нескольких секунд, когда они вломились в квартиру и схватили её. После этого ей сразу же накинули мешок на голову и, каким-то образом оставшись незамеченными, вынесли из гигантского комплекса. Как они провернули этот трюк, осталось для Хелен загадкой, поскольку для уроженца Мантикоры плотность населения в комплексе казалась ошеломительной. Из событий первого ужасного часа она сделала вывод, что похищение было тщательно спланировано и осуществлено при содействии кого-то из обслуживающего персонала комплекса.

Когда они спустились под землю, им в конце концов пришлось снять мешок. Хелен не думала, что это входило в первоначальный план, но быстро выяснилось, что без этого не обойтись — разве только они собирались нести её. Опора под ногами в подземном лабиринте была столь коварна, что, пока на Хелен был мешок, она постоянно спотыкалась. Похитители несколько раз разражались в её адрес ругательствами и тычками, пока наконец не смирились с неизбежным и не сняли мешок.

Досада похитителей была ещё одним знаком беспечности, скрывавшейся за показным высокомерием. При всей очевидной скрупулезности планирования похищения о подобных мелких препятствиях явно не подумали. После тщательного штудирования Хелен военной истории — она твердо была намерена пойти по стопам родителей и поступить на службу во Флот — она видела в этом классические признаки противника, который был слишком самодоволен и не удосуживался задуматься, что может предпринять враг. Или даже просто понять, что Клаузевиц в древности назвал неизбежным “трением войны”.

Но, хотя мешок и сняли, она получала тычок, как только пыталась скосить взгляд в сторону похитителей. И с того момента, как её засунули в эту камеру, всякий раз принося еду, похитители требовали, чтобы она встала лицом к стене. Если верить книгам, это было добрым знаком. Похитители, которые не хотят, чтобы их можно было узнать, не собираются тебя убивать.

Во всяком случае так гласила теория. Однако Хелен не слишком на неё полагалась. Она все еще не знала кто её похитители и зачем она им. Но в одном она не испытывала ни малейших сомнений: они убьют её без колебаний, как насекомое. Верно, в свои четырнадцать она вряд ли могла считаться экспертом по человеческому злодейству. Но, хотя бы по тому, как ее похитители двигались, было достаточно очевидно, что они считают себя отдельной породой. Она мало что увидела у них в лицах, но не упустила особую походку, которой все они передвигались. Как у леопардов, красующихся перед овцой.

Их было четверо: двое мужчин и двое женщин. Хелен успела заметить, что они были достаточно похожи друг на друга, чтобы решить, что они родственники. Но теперь, когда она могла спокойно это обдумать, Хелен в этом усомнилась. Похитители не старались помалкивать в её присутствии по простой и разумной причине: они говорили на своем языке. Хелен его не знала, но, похоже, опознала языковую группу. Многие фразы напоминали старый белорусский, на котором все ещё говорили в некоторых сельских районах грифонского плоскогорья. Она была практически уверена, что похитители говорят на производном от одного из славянских языков.

А если так, то существовала неприятная возможность. Отец как-то рассказывал ей, что “суперсолдаты”, бывшие в самом центре ужасной Последней Войны, изначально были выведены в украинских лабораториях. Предположительно, все “суперсолдаты” погибли в тех войнах. Но отец сказал, что некоторые выжили. И по прежнему таились где-то в великом человеческом океане, который представляла собой домашняя планета человечества.

По всем свидетельствам, те “суперсолдаты” ставили прочих людей не выше вьючных животных. Или игрушек для развлечения.

Или насекомых…

Последняя мысль вызвала чувство специфического утешения. Хелен осознала, что следует древней стратегии одного из самых успешных видов живности Земли. Как и таракан, она найдет безопасность в стене.

Губы её изогнулись в улыбке и она вернулась к рытью.



Виктор



Дюркхейм пришел навестить Виктора в больницу. Как обычно, глава подразделения Госбезопасности при Хевенитском посольстве на Земле был краток и резок.

— Ничего действительно серьезного, — пробормотал он. — Впечатляющая коллекция синяков и ссадин, но ничего худшего. Тебе везет.

Дюркхейм был худ до грани истощения. Его костлявое лицо со впалыми щеками возвышалось на длинной, тощей шее. Стоя у подножия цистерны быстрого заживления и смотря на него сверху вниз, гражданин генерал ГБ напоминал Виктору не что-нибудь, а виденную как-то голограмму грифа, сидящего не ветке дерева.

— Итак, что произошло? — спросил он.

Ответ Виктора последовал без колебаний.

— Я только пытался побудить Ушера бросить пьянство. Это вредит нашему имиджу здесь. Я не представлял…

Дюркхейм фыркнул.

— Глупые новички! — Однако гнева в его голосе не было. — Оставь Ушера в покое, юноша. Честно говоря, лучшее, что он мог бы для всех сделать — это просто упиться до смерти.

Он оперся похожей на когтистую лапу рукой на край цистерны и наклонился над ней. Теперь он действительно походил на падальщика.

— Ушер все еще жив только по той причине, что он Герой Революции — детали не важны — а Роб Пьер временами склонен к сентиментальности. Вот и всё . — И прошипел: — Ты понял?

Виктор сглотнул.

— Да, сэр.

— Хорошо. — Дюркхейм выпрямился. — К счастью, Ушер держит рот на замке, так что нет причин что-либо предпринимать. Не думаю, что он проживет больше года или около того — не при том, в каких объемах он хлещет виски. Поэтому отныне просто держись от него подальше. Это приказ.

— Да, сэр. — Но Дюркхейм уже выходил в дверь. Как обычно, наблюдая за ним, Виктор испытывал некоторое изумление. При всей скелетообразности облика Дюркхейма и угловатой неуклюжести его походки, офицер ГБ ухитрялся передвигаться очень быстро.

Виктор едва не рассмеялся. Движения локтей Дюркхейма при ходьбе напоминали взмахи крыльев грифа. Но Виктор удержал юмор под контролем. Он был не настолько наивен.

Дюркхейм быть может и питался падалью, но все-таки был хищником, и очень опасным. В этом Виктор нисколько не сомневался.



* * *



Из больницы его выпустили три часа спустя. Было уже слишком поздно, чтобы отправляться в посольство, поэтому Виктор решил вернуться в свою квартиру. Она располагалась в недрах огромного, возвышающегося над городом комплекса, в котором Народная Республика Хевен снимала ряд квартир для персонала посольства. К сожалению, комплекс располагался на восточной окраине города на насыпи из мусора, которая с течением веков медленно отвоевывала километр за километром у озера Мичиган. Надо сказать, то был престижный район, но чтобы туда попасть потребуется долгое путешествие по лабиринтоподобной системе общественного транспорта Чикаго. Больница находилась на краю Старых Кварталов, неподалеку от таверны, которая была любимым местом попоек Ушера.

Виктор вздохнул. И это значит…

Не то, чтобы у Виктора были какие бы то ни было предубеждения против толп бедных иммигрантов, роившихся в Старых Кварталах и запруживавших общественный транспорт в их окрестностях. По правде говоря, он чувствовал себя комфортнее в толпе, чем среди элиты Лиги, с которой общался на частых общественных приемах в посольстве. Жители Старых Кварталов напоминали ему людей, среди которых он вырос в долистских кварталах Нового Парижа.

Но, в конце концов, была и причина по которой Виктор столь упорно бился за то, чтобы вырваться из этих кварталов. Была она и у того, что он без большого энтузиазма относился к идее провести час в тисках транспортной сети. Столица Солнечной Лиги любила хвастать своей системой общественного транспорта. Однако Виктор заметил, что элита Чикаго ею никогда не пользовалась.

“И что в этом нового?” Он утешил себя мыслью о неизбежном приближении революции в Солнечной Лиге. Виктор пробыл на Земле достаточно, чтобы разглядеть под поверхностным глянцем гниль.

Не более пяти минут спустя того, как он заставил себя присоединится к толпе, заполнявшей одну из транспортных капсул — хорошее название для этих штук, подумал он, — Виктор почувствовал, что к нему кто-то прижимается.

Как и все остальные Виктор стоял. Ему как-то говорили, что изначально капсулы делали с сиденьями, но из капсул используемых в районе Старых Кварталов их давным-давно убрали из-за количества набивавшегося туда народа. Виктор был относительно небольшого роста, обычного для хевенитов, выросших на долистской диете, но все равно выше большинства иммигрантов из Старых Кварталов.

Он опустил взгляд. К нему столь тесно прижималась — слишком тесно, даже с учетом забитости капсулы — молодая женщина. Судя по смуглой коже и чертам лица ее предками были выходцы из южной Азии, как и у существенной части популяции иммигрантов Чикаго. Даже если бы не похотливая улыбка, светившаяся на поднятом к нему лице, по её костюму он бы понял, что она — проститутка. Где-то в туманных глубинах времени происхождение её платья восходило к сари. Но данная версия должна была подчеркивать гибкие конечности и чувственный живот женщины.

Для Старых Кварталов ничего необычного. Виктор потерял счет тому, сколько раз с момента его прибытия на Землю, меньше года назад, ему предлагали себя. Как и обычно он покачал головой и пробормотал отказ. Из классовой солидарности, как минимум, Виктор никогда не был груб с проститутками. Поэтому отказ был вежливым. Но при этом все равно твердым.

Поэтому его удивило то, что она продолжала настаивать на своем. Теперь женщина практически обняла его, высунула язык и поболтала им в воздухе. Увидев верхнюю поверхность языка, Виктор окаменел.

“Вспомни о дьяволе”. Генные инженеры Мезы всегда маркировали своих рабов таким образом. Маркировка служила той же цели, что и клейма или татуировки рабовладельцев прошлого, но была совершенно неудаляема. Разве только вместе с языком. На самом деле метка была частью плоти, была выращена во время развития генинженерного эмбриона. По техническим причинам, которых Виктор не понимал, вкусовые сосочки легко поддавались использованию в таком качестве.

Напряжение его происходило отчасти из-за отвращения, но в основном из-за откровенного гнева. Если и была во вселенной непристойность большая чем Меза и “Рабсила Инкорпорейтед”, Виктору о том было неизвестно. “Но, — напомнил он себе, — эта женщина сама была жертвой этих чудовищ”. Поэтому Виктор использовал гнев, чтобы подавить отвращение. Он повторил отказ — еще более твердо — но на этот раз с очень дружелюбной улыбкой.

Не помогло. Теперь женщина прижалась губами к его голове, как будто для поцелуя.

— Заткнись, вундеркинд, — прошептала она. — Он собирается поговорить с тобой. Сойди на пересадке у Джексона и иди за мной.

Виктор от напряжения был зажат, как доска.

— Бог мой, — прошептала она. — Он был прав. Ты совсем еще ребенок.

Антон

Хмурый вид лейтенанта полиции Чикаго сделал бы честь Зевсу.

— Предупреждаю тебя, Антон. Если мы начнем находить валяющиеся по комплексу мертвые тела, я арестую тебя в мгновение ока.

Взгляд Зилвицкого не отрывался от пакета, который ему протянул лейтенант.

— Не волнуйся об этом, Мохамед. Мне лишь нужна информация, вот и все.

Лейтенант Мохамед Хоббс секунду разглядывал собеседника. Потом Роберта Тая, сидящего на полу в квартире Зилвицкого. Затем кибернетическую консоль, задвинутую в угол. Даже с первого взгляда было очевидно, что возможностями эта консоль намного превосходили все то, что обычно можно встретить в частном жилище.

На мгновение темное лицо Хоббса потемнело еще сильнее. Затем, слегка вздохнув, он проворчал:

— Просто помни. Мы на многое пошли ради тебя, Антон. Как минимум полудюжине человек, считая и меня, понадобится удача, чтобы отделаться только потерей пенсии.

Мантикорский офицер наконец оторвал взгляд от пакета и кивнул.

— Я понимаю, Мохамед. Никаких трупов. Ничего, на самом-то деле, способного поставить полицию в неудобное положение.

— Вроде наплыва в больницы людей с переломами, — буркнул полицейский. Его взгляд снова вернулся к Таю. — Или с чем похуже.

Тай вежливо улыбнулся.

— Кажется, вы не понимаете суть моего искусства, лейтенант Хоббс.

Мохамед фыркнул.

— Оставьте это туристам. Я видел ваши соревнования, сенсей. Даже с соблюдением правил выглядит достаточно страшно.

Он ткнул пальцем в Зилвицкого.

— А этот? Не припомню его сидящим в позе лотоса и обдумывающим сущность бытия. Но я хожу с ним в один спортзал и видел , как он выжимает от груди вес больший, чем то, о чем мне хотелось бы помечтать.

Полицейский выпрямился и расправил плечи, как будто сбросив с себя какой-то груз.

— Ладно, достаточно, — пробурчал он, развернулся и направился к двери. — Только помни: никаких трупов и никаких калек.Прежде чем дверь успела закрыться, Зилвицкий уже сидел за консолью. В течении нескольких секунд он загрузил результаты полицейской экспертизы и с головой ушел в данные, проплывающие по экрану.

Виктор

Виктор никогда раньше не бывал внутри Старых Кварталов. Ему достаточно часто случалось огибать их по краю, или пересекать в капсуле общественного транспорта. Но он в первый раз на самом деле шел по их улицам.

Если это можно было назвать “улицами”. Планировщики городов, следуя тенденциям жаргона всех гуманитарных наук, говоря о магистралях зачастую предпочитали термин “артерии”. Этот эвфемизм, примененный в отношении Старых Кварталов, вовсе не был эвфемизмом. За исключением того, что они в сечении были квадратными, а не круглыми, а также того, что по ним двигались люди, а не кровяные тельца, система “улиц” была столь же сложной, разветвленной, извилистой и трехмерной, как и система кровеносных сосудов живого организма. Даже на самом деле более сложной, поскольку четкое деление на артерии и вены здесь отсутствовало.

Виктор безнадежно потерял ориентацию уже через несколько минут. За такое короткое время ведущая его женщина успела протащить его по большему числу улиц, чем он мог запомнить — а также четырем лифтовым переходам и трем гигантским подземным “площадям”, забитым киосками и магазинчиками, а еще раз она жизнерадостно пересекла помещение, где проводилась какая-то лекция или общественное собрание, и вышла через заднюю дверь, расположенную возле туалетов. Единственная логика в ее маршруте, которую смог уловить Виктор, состояла в том, что “улицы” становились все уже, потолки — все ниже, а искусственное освещение — все хуже.

“По крайней мере, не надо бояться, что за нами проследят”.

Как если бы он произнес эту мысль вслух, идущая впереди женщина склонила голову к плечу и сказала:

— Видишь? Вот как это делается. — Она гортанно рассмеялась. — А если кто-то спросит, ты просто хотел перепихнуться. Кто сумеет доказать обратное?

Внезапно, она остановилась и повернулась к нему. Движение было столь резким, что Виктор едва не налетел на нее. Он сумел вовремя остановиться, но они теперь стояли нос к носу. Ну… нос к макушке. Как и большинство мезанских генетических рабов, за исключением линий, предназначенных для физического труда или для боя, женщина была очень малорослой.

Она ему улыбнулась. Улыбка в целом была похожа на профессиональную мимику, которую она изображала в транспортной капсуле, но в ней было больше настоящих эмоций. В основном юмора.

Как и любой из серьезных, посвятивших себя делу молодых людей, не страдающих особой самовлюбленностью, Виктор заподозрил, что юмор был направлен на него. Женщина немедленно подтвердила его правоту.

— Не обязательно даже притворяться, — радостно заявила она. — Конечно, если захочешь чего-то особенного, придется заплатить дополнительно. Разве только это будет что-то слишком особенное, на что я не соглашусь.

Виктору понравилась ее улыбка. Она была почти дружеской, в распутном стиле. Но он все равно выдавил из себя еще один отказ.

— Жаль. Тебе бы понравилось, а мне бы пригодились деньги. — Она посмотрела на него с любопытством. — Уверен? — Улыбка стала еще распутнее. — Может быть со связыванием? Хотя… — последовал гортанный смешок. — … нельзя сказать, чтобы ты не был уже завязан узлом.

К счастью, Виктору не пришлось придумывать на это подходящий ответ. Женщина просто пожала плечами, повернулась и пошла дальше.

Они еще несколько минут следовали все таким же запутанным маршрутом. Через две минуты Виктор заметил, что вполне уверен, что они уже стряхнули любой хвост, какой им только могли прицепить у больницы.

Фыркнув, женщина ответила:

— А кто пытается? Это дорога туда, где я живу, вундеркинд. — И снова с гортанным смешком. — Я не занимаюсь стряхиванием тех хвостов.

Смешок перешел в откровенный смех. Следующую минуту или около того, ведя его по запруженным “артериям”, женщина наглядно демонстрировала ему стряхивание своего хвоста. Задолго до того, как она закончила, Виктор искренне пожалел, что отказался.

“Сперва дело! Помни о дисциплине!”

Но мысли свои он оставил при себе. Он прекрасно представлял себе её реакцию, а также распутную улыбку и смешок, которые её сопроводят.

* * *

Оставшееся время их путешествия Виктор провел просто глазея на окружающее. Старые Кварталы Чикаго — или “Петля”, как их иногда по непонятным причинам называли[2] — были знамениты от края до края Солнечной Лиги.

Печально знамениты, если быть точнее, как и прочие иммигрантские поселения в человеческой истории. Рассадник порока и беззакония, безусловно. В Петле можно купить все. Но была у этого места и аура очарования. Художников, писателей и музыкантов в обилии можно было встретить во множестве таверн и кофеен Старых Кварталов. (С настоящим кофе — истинно земных сортов. Виктор однажды его попробовал, но ему не понравилось. В этом, как и во многом другом, серьезный юный революционер, вышедший из трущоб Нового Парижа, был консервативнее любого декадентствующего элитиста.) Художники были исключительно “авангардистами”, и доказательством того была их бедность. Писатели в основном писали стихи и доходы их были примерно такими же. Музыканты же, с другой стороны, зачастую зарабатывали вполне неплохо. Если не считать оперы, Петля была центром музыкальной ночной жизни Чикаго.

Богатые или бедные, подвинутые на культуре завсегдатаи Старых Кварталов мегаметрополиса соседствовали с куда более опасной братией. За века Петля стала центром для криминальной элиты Солнечной Лиги, а также для всех разновидностей политических радикалов.

Чикаго притягивало их всех как магнит, со всей гигантской, расползающейся Солнечной Лиги. Но, поскольку респектабельное общество Лиги в целом отказывалось признавать существование широко распространившихся нищеты и преступности, бюрократы, бывшие истинной политической властью Лиги, присматривали за тем, чтобы нежелательный сброд убирали с глаз долой и, по возможности, из сердца вон. Пока иммигранты, за исключением тех, что работали слугами, оставались в Петле, обычно власти предоставляли их самим себе. Петля, до некоторой степени, была государством в государстве. Полиция Чикаго патрулировала только главные магистрали и те сектора, которые служили развлекательными центрами для “настоящих” граждан Лиги. Что касается остальных — пусть гниют .

В некоторых отношениях — нищетой, опасностью, скученностью — Петля напоминала Виктору убогие трущобы долистов, которые во время долгого периода правления Законодателей расползались подобно раку. Но только отчасти. Трущобы долистов, в которых Виктор родился и жил до поступления на службу в Госбезопасность, были жестоким, мрачным, гнетущим местом. Это положение начало меняться, по мере того, как распространялся революционный пыл и продолжалась война против мантикорских элитистов, а класс, к которому принадлежал Виктор, начинал принимать необходимость дисциплины. Тем не менее кварталы долистов в Народной Республике Хевен представляли собой трущобы .

Виктор подозревал, что Петля была даже более опасным местом, чем трущобы Хевена. Но между ними было коренное отличие. Петля представляла собой гетто , а не просто скопление жилых домов. И как во многих других гетто в истории, в ней струились флюиды жизни. Несмотря на грязь и нищету, на презрение респектабельного общества, в Петле были некие подлинные живость и натиск.

Увы, эта пробивающаяся joie de vivre[3] распространялась и на карманников. Пока они добрались до цели своего похода, Виктор расстался с бумажником. Часы он умудрился сохранить, но только едва-едва.

* * *

Добравшись до своей квартиры, женщина принялась набирать коды, чтобы открыть замки на двери. Учитывая количество замков, это был длительный процесс. Для одного из них у нее даже был ключ — настоящий, подлинный, антикварный металлический ключ . Пока ждал, Виктор внезапно понял, что не знает имени женщины. Его до глубины души смутило такое падение в элитизм.

— Прости, — пробормотал он. — Меня зовут Виктор. Я забыл спросить…

Женщина победоносно повернула ключ и дверь наконец открылась. Столь же победоносно она одарила Виктора улыбкой.