Джим Уайт

Джеймс Хэрриот

Биография

Посвящается Джил, Рози и моей матери, которые все это слышали раньше


Предисловие

Многие люди помогали мне в написании этой книги. Хочу особо поблагодарить мою жену Джил и моего редактора Дженни Дерхэм: они проявили огромное терпение и понимание к неопытному, зацикленному на одной теме автору. Еще я хотел бы выразить отдельную благодарность моему агенту Жаклин Корн из «Дэвид Хайгем Ассошиэйтс», которая убедила меня, что я должен — и могу — написать эту биографию.

Я глубоко признателен моей матери и сестре Рози, которые не только передали мне огромное количество ценной информации, но всегда были готовы помочь и бескорыстно позволили мне поделиться сведениями о жизни моего отца с его многочисленными поклонниками.

Я должен особо поблагодарить двух очень важных людей, которые оказались неистощимым кладезем бесценной информации: мою покойную бабушку Уайт — за то, что сохранила многие письма и другие памятные вещи своего сына, и Алекса Тейлора, старинного друга моего отца, — за его содержательные и увлекательные воспоминания о бессчетных счастливых часах, проведенных в обществе моего отца.

Я очень признателен профессору Норманну Райту, декану Ветеринарного колледжа Университета Глазго, и его сотрудникам, а также Кену Каннингэму, директору школы Хиллхед: они оказали мне неоценимую помощь и сообщили много интересных подробностей.

Многие родственники, друзья и коллеги моего отца поделились со мной забавными историями, фотографиями и важными деталями, которые помогли воспроизвести точную картину его жизни. В частности, я хотел бы поблагодарить: Фреда Бэнкса, Джорджа Белла, Бертрама Бозомуорта, Джима Чадуика, Джона Крукса, Артура Дэнда, леди Дин Харптри, Пирса Даджена, Марджори Ивз, Алана Голдсборо, Джанет Грей, Эллен Гроут, Одри Хэнкок, Роберта Харди, д-ра Кена Хиббита, профессора Питера Холмса, Кена Килвингтона, Р. М. Мэджора, Марту Неттлтон, Ив Петт, д-ра Алистера Портера, Осси Сэнди, Питера Шоу, Антею Синклер, Боба Смита, Джоан Снеллинг, Джимми Стила, Эдди Стрейтона, Криса Тимоти, Джулиану Уэдхем.

Без помощи и добровольного сотрудничества всех этих людей эта книга никогда не была бы написана.

Пролог

23 февраля 1995 года в той части Северного Йоркшира, где живу я, выдался чудесный день. С вершины Саттон-Бэнка, холма на западе Йоркширского национального парка, открывался вид на Йоркширскую долину, раскинувшуюся на пятьдесят километров до йоркширских холмов. На безоблачном зимнем небе ярко светило солнце, и я отчетливо видел знакомую громаду Пен-Хилла, величественно возвышавшуюся над входом в Уэнслидейл, — свежая белизна его присыпанных снегом склонов ярко контрастировала с темной зеленью долины. Стоял ясный морозный зимний день, когда хочется гулять и гулять на свежем воздухе. В такой день я должен был бы радоваться жизни.

Меня всегда возбуждала вечная магия долин, но в этот великолепный февральский день я ощущал только пустоту, потому что знал — никогда больше я не смогу смотреть на эти далекие холмы без чувства ностальгии и сожаления. В этот день умер мой лучший друг. Его звали Джеймс Альфред Уайт, — отец, в обществе которого я провел так много счастливых часов. Человек, которого я никогда не забуду.

Я не был одинок в своей печали. В этот же день люди всего мира тоже оплакивали потерю друга. Его звали Джеймс Хэрриот. Он был сельским врачом, который благодаря таланту писателя стал самым известным и любимым ветеринаром в мире. Невероятно успешный рассказчик, продавший более шестидесяти миллионов книг, которые были переведены на двадцать языков, он писал с такой теплотой, юмором и искренностью, что все, кто читал его книги, считали его своим другом.

Джеймс Альфред Уайт был истинным джентльменом — именно таким, каким его себе представляли многочисленные поклонники, и необычайно скромным человеком, У которого собственный успех до конца жизни вызывал недоумение. Однако этого, по его словам, «обычного ветеринара» будут помнить многие десятилетия. Но в моей памяти он остался не известным писателем, а отцом, который всегда ставил интересы семьи превыше собственных.

Думаю, в жизни каждого человека, каким бы счастливым он ни был, всегда есть темное облако где-то на горизонте. Для меня таким облаком было здоровье отца, которое на протяжении нескольких лет вызывало тревогу у всей семьи. Это облако приобрело угрожающие размеры в декабре 1991 года, когда я узнал, что у него рак, и последним ударом стала его смерть всего три года спустя.



20 октября 1995 года, примерно через восемь месяцев после смерти отца, я сидел в первом ряду Йоркского собора, несомненно, одного из самых красивых кафедральных соборов в мире. Здесь проходила поминальная служба по Джеймсу Хэрриоту. Более 2300 человек пришли отдать последний долг человеку, который дарил радость миллионам. Кристофер Тимоти, сыгравший Джеймса Хэрриота в телевизионном сериале «О всех созданиях — больших и малых», читал отрывок из популярной книги моего отца, и под сводами древнего собора раздавался смех. Хотя в этих величественных и строгих стенах слышать такое веселье было необычно, я чувствовал, что поминальная служба по Джеймсу Хэрриоту превращалась в событие, которое пришлось бы ему по душе. В этот день мы не плакали, а улыбались.

Альф, как называли отца его друзья, всегда испытывал стойкую неприязнь к похоронам, — ему хотелось, чтобы эта церемония была менее официальной.

— Конечно, люди должны выражать почтение на этих печальных мероприятиях, — однажды сказал он, — но мне всегда очень жалко семью и друзей.

Я хорошо помню одни похороны, которые ему по-настоящему понравились. Это произошло много лет назад, когда я еще учился в школе. Хоронили мистера Бартоломью, бывшего компаньона одного из близких друзей отца, Дентона Пегга (которого Джеймс Хэрриот увековечил в своих книгах под именем Гранвилла Беннета). Барт, необычайно милый, но сильно пьющий ветеринарный врач, незадолго до своей смерти распорядился поставить несколько бутылок лучшего шотландского виски всем коллегам, которые придут на его похороны. Там были мой отец, Дентон и много других ветеринаров, и после похорон они выполнили последнюю волю Барта.

Однако дома, в Тирске Северного Йоркшира, царила несколько иная атмосфера.

— Куда подевался твой отец? — восклицала мать. — Он ушел на похороны в два часа дня, а сейчас уже почти полночь! Что он там делает?

Зная, с каким удовольствием отец проводил время в компании своих коллег, особенно таких достойных, как Дентон Петт, было нетрудно представить, что он делает. Я не слышал, как он вернулся домой, но утром, сидя напротив меня за столом, он являл собой плачевное зрелище.

Пару минут он задумчиво жевал поджаренный хлеб, а потом сказал:

— Знаешь… эти похороны не были похожи на скорбь по утраченной жизни, наполненной смыслом и добродетелью… — В его покрасневших глазах блеснул веселый огонек. — Ничего подобного. Это было торжество!

Уверен, отец был бы рад, что мы получаем удовольствие от действа в Йоркском соборе так же, как и он много лет назад, веселясь во время прощания с Бартом.

Крис Тимоти великолепно читал отрывок из рассказа «Ветеринар за работой», в котором говорится о том, как молодой Джеймс мужественно пытается убедить подозрительного и воинственно настроенного мистера Биггинса, что визит ветеринара к его корове, хотя за него и нужно платить, стоит этих денег. Я смотрел на Криса и думал о том, как хорошо написан рассказ, и вдруг меня словно молнией ударило. За все годы, что я знал отца, за все те часы, которые мы провели вместе, обсуждая общие интересы (а их было немало), я ни разу не сказал ему, как мне нравятся его книги. Более того, по-моему, я никогда не говорил ему, насколько он мне дорог. Думаю, он знал, но, тем не менее, это ощущение недосказанности останется со мной навсегда. Он был благодарен местным жителям за то, что они не поднимали вокруг него шумиху, не относились к нему как к знаменитости. Какая ирония, что среди этих людей был и его собственный сын!

Через несколько месяцев после поминальной службы мне позвонила Жаклин Корн, литературный агент отца из лондонского агентства «Дэвид Хайгем Ассошиэйтс». У нее было ко мне предложение.

— Не хотите написать книгу о своем отце? — спросила она. — Вы знали его лучше, чем кто-либо другой. Всем очень понравилась ваша речь о нем на поминальной службе. Уверена, у вас получится.

Написать биографию? От одной только мысли мне стало страшно. Я же ветеринарный врач, а не писатель. Разве я могу справиться с этой задачей? Английским я перестал заниматься после пятого класса и, в отличие от отца, не был широко образованным человеком. Жаклин Корн все же немного развеяла мои сомнения. Она объяснила, что я ни в коем случае не должен ему подражать. Нужно просто записать мои воспоминания так, чтобы их можно было читать. Несмотря на ее поддержку, я испытывал глубокие сомнения.

Несколько недель я пребывал в нерешительности, однако тот факт, что мой отец был мировой знаменитостью с огромной армией поклонников, заставил меня всерьез отнестись к этой идее. Яркое подтверждение его популярности я получил в Соединенных Штатах, куда отправился вскоре после разговора с Жаклин Корн. Мне предложили рассказать о Джеймсе Хэрриоте на конференции студентов ветеринарных колледжей в Стиллуотер, штат Оклахома. Во время этой поездки нас с Джиллиан, моей женой, пригласили провести несколько дней в Винтер-Парке, штат Колорадо. Самое большое впечатление на нас произвела прогулка по горам Винтер-Парка на собачьей упряжке. Сибирские лайки без всяких усилий тянули сани, мы легко скользили по снегу, и наш сопровождающий — дружелюбный мужчина, которого все называли Джей-Ди, — начал разговор. Он заметил, что Джил одета в пуховик с логотипом «Ветеринарный колледж Оклахомы».

— Вы ветеринары? — поинтересовался он.

— Как вы узнали? — спросил я.

— Это написано на куртке. Вы из Англии, да?

— Да.

— В какой части Англии вы живете, ребята?

— В Йоркшире, — ответил я, подозревая, что он никогда не слышал этого названия.

После минутного колебания он заговорил снова.

— Слушайте, а может, вы знали дока Хэрриота, который написал столько книг? Он был из Йоркшира.

Разговор направлялся в привычное русло, — все это я уже много раз слышал раньше.

— Да, я знал его, — кивнул я.

— Знали?! Хорошо знали? — Джей-Ди был потрясен.

— Да, — продолжал я, — я знал его довольно хорошо.

— Ух ты! Что за человек он был? Книги он точно писал потрясающие! Вы когда-нибудь с ним разговаривали?

— Вообще-то да. — Я увязал все глубже и понял, что пора прояснить ситуацию. — Дело в том, что… он был моим отцом.

Джей-Ди несколько мгновений переваривал услышанное. Потом тихонько присвистнул.

— Вот это да! Жена в обморок упадет, когда я ей расскажу! Она — большая поклонница вашего отца!

После прогулки нас с Джил познакомили с другими погонщиками, и все они, похоже, хорошо знали книги отца. Имя и слава Джеймса Хэрриота добрались даже до этой страны снега и льда, которая так далеко от моего дома в Йоркшире. Мне стало интересно, есть ли в Соединенных Штатах хоть одно место, где не знают имени Джеймса Хэрриота.

За время нашего путешествия я не раз убеждался, как высоко его ценят в этой стране. Бесчисленное множество студентов рассказывали мне, что выбрали профессию ветеринара под влиянием его книг. Когда мы вернулись в Англию, я почти решился взяться за биографию отца.

Через три недели, не в силах больше оттягивать, я сел в поезд и отправился на встречу с Жаклин Корн. Мы ехали в южном направлении, я, терзаясь сомнениями, рассеянно смотрел на мелькавший за окном йоркширский пейзаж, и в этот момент ожил громкоговоритель.

— Доброе утро, дамы и господа. Говорит проводник Дон Синклер. Наш поезд следует из Ньюкасла до лондонского вокзала Кингс-Кросс со следующими остановками…

Дон Синклер?! Так звали постоянного партнера отца, больше известного миллионам поклонников Джеймса Хэрриота под именем Зигфрида Фарнона, одного из центральных персонажей его книг. По натуре я скептик, но это невероятное, почти мистическое совпадение перевесило чашу весов, — я решил принять вызов и написать историю жизни моего отца. Как будто что-то велело мне попытаться.

Исследования, которые я проводил для этой книги, были приятными и волнующими, с яркой эмоциональной окраской, но я не знаю, разделил бы отец мое воодушевление. Он был очень скромным и скрытным человеком, тщательно оберегал свою частную жизнь от всего мира, поэтому мне остается только надеяться, что он одобрил бы мои начинания.

За несколько месяцев до его смерти я говорил с отцом у него дома в маленькой деревушке Тирлби, всего в двух километрах от моего собственного дома. Он был очень доволен, что на закате жизни живет рядом с детьми. Дом моей сестры Рози находился в буквальном смысле по соседству, и мы с ней часто навещали отца. У нас было много общих интересов, поэтому всегда находились темы для разговора.

В тот день мы обсуждали книгу о его жизни.

— Мне бы не хотелось, чтобы кто-то писал мою биографию, — заявил он. — Биографии, хоть я и сам люблю их читать, часто не рассказывают всей правды. Факты в них искажаются, причиняя боль близким людям.

— Но я уверен, что многие с удовольствием прочитали бы историю твоей жизни, — возразил я. — Твои книги потрясли воображение миллионов. Биография стала бы достойным памятником твоим заслугам.

Он беспокойно шевельнулся в кресле. Рак простаты собирал свою жестокую дань: отца мучили невыносимые боли, которые он мужественно переносил на протяжении многих месяцев.

— Кое-кто уже обращался к твоей матери по поводу написания моей биографии, и я им отказал.

— Думаю, ее все равно напишут, — настаивал я. — Твоя жизнь — это удивительная история успеха.

— Может, и так, Джим, — ответил он, — и я ничего не могу с этим поделать.

Некоторое время он молча смотрел в окно на сад, на громаду Уайтстоун-Клиффе, которые столько лет служили декорацией его жизни.

— Вот что я могу тебе сказать, — наконец произнес он. — Если кто-то и должен написать мою биографию, то это ты. Я вообще не хочу, чтобы ее писали, но если бы это сделал ты, я точно знаю — ты рассказал бы правду.

По его отстраненному взгляду я понял, что он не хочет продолжать эту тему. Мы стали обсуждать гораздо более важные для него вопросы — ветеринарную практику и успехи футбольного клуба «Сандерленд».

Самое удивительное — превращение неизвестного сельского ветеринара в знаменитого писателя ничуть не изменило Джеймса Альфреда Уайта. За все годы своей литературной славы он ни разу не воспользовался статусом знаменитости, чем заслужил восхищение и уважение местных жителей. В тот день я сидел рядом с ним и думал, какой он уникальный человек. Он не искал похвалы или лести. Он оставался все тем же непритязательным и мудрым отцом, в компании которого я провел столько счастливых лет.

Время доказало мою правоту: после его смерти появилось много книг и статей. Жизнь отца окружена мифами и неправильными представлениями, и это послужило еще одним стимулом для меня: я понял, что должен рассказать правду о настоящем Джеймсе Хэрриоте.

Одним из наиболее противоречивых аспектов творчества моего отца является правдивость — или наоборот — его рассказов. Некоторые уверены, что большинство его историй вымышленные, не имеющие под собой фактической основы, и даже называют отца «беллетристом». Эти заявления вводят в заблуждение. Девяносто процентов рассказов отца, как он всегда утверждал, основаны на фактах. Я не только знаком почти со всеми описанными им персонажами, но и слышал большинство историй задолго до их публикации. Должен сказать, часть из них основана на моем собственном опыте. Да, отец умышленно манипулировал событиями и датами, стараясь вписать их в рассказ, но сюжет почти каждой истории основан на случае из жизни, и действуют в них реально существующие люди. Некоторые утверждают, что фактическая основа рассказов Хэрриота не имеет значения, и даже если они вымышленные, их все равно читают с удовольствием. Так ли это важно? Думаю, очень важно. Достоверность придает историям особую прелесть, и я уверен, что большинство поклонников Джеймса Хэрриота были бы очень расстроены, если бы оказалось, что его рассказы имеют мало общего с реальными событиями. Им не о чем беспокоиться.

Я считаю, что лучше других способен донести до читателя правду о настоящем Джеймсе Хэрриоте. Для моего отца семья всегда была на первом месте, и даже в самые напряженные периоды жизни он находил время для своих детей, в результате чего стал для нас очень близким человеком, которого мы хорошо знали. Но я хорошо знал не только своего отца, Альфреда Уайта. Я проводил много времени с его партнером — и моим крестным отцом — неугомонным, очаровательным, невозможным Доном Синклером. Я, сам ветеринарный врач, проработал с ними обоими в Тирской клинике Синклера и Уайта двадцать незабываемых лет, и все это время имел возможность наблюдать за отношениями двух мужчин. Никто лучше меня не расскажет подлинную историю ветеринарной практики Джеймса Хэрриота.

В первые годы моей практики в Тирске я испытал на себе жизнь ветеринарного врача, которую описывал Джеймс Хэрриот. Большую часть времени я проводил на маленьких семейных фермах, которых сейчас, к сожалению, уже почти не осталось. Именно здесь, в этих небольших фермерских хозяйствах, где рабочий день начинался с восходом солнца и продолжался до наступления темноты (а часто и после), обитали бесподобные персонажи, столь ярко выписанные в книгах отца. Я почувствовал вкус к этой жизни не только тогда, когда стал ветеринаром, а гораздо раньше — когда в качестве младшего, но очень гордого собой «помощника» разъезжал вместе с отцом в его автомобиле от одной фермы к другой. С тех пор, как я научился ходить, я наблюдал за работой Альфреда Уайта, ветеринара, и делал это больше сорока лет.

Став популярным писателем, отец получал горы писем от поклонников со всего мира. Читатели были настолько очарованы его рассказами, что испытывали потребность написать ему о том, как много значат для них его книги. Почтальон сбился с ног, доставляя ему письма, и почти все они были посвящены одной теме: поклонники хотели знать подлинные истории, лежавшие в основе его рассказов. Их интересовал реальный человек, но более всего им хотелось прикоснуться к миру Джеймса Хэрриота, столь непохожему на их собственный современный мир. Этой книгой, надеюсь, я ответил на их вопросы.

Большая часть материала, необходимого для создания этой книги, была у меня в голове, но, приступив к работе, я обнаружил массу дополнительной информации. Получив разрешение матери на поиски в ее доме, я нашел больше, чем мог надеяться. Я никогда не думал, что родители хранили столько бумаг, писем и газетных вырезок, — некоторые датированы еще до Второй мировой. За это я должен поблагодарить свою мать. Отец тоже хранил кучу бумаг, но разобраться в его «файловой системе» было очень сложно. Он никогда не отличался организованностью, и я много часов копался среди мятых обрывков бумаги, — но хорошо провел время.

Я должен поблагодарить еще одного человека, предоставившего мне бесценную информацию, — мать моего отца, милую бабулю Уайт. В годы учебы в Глазго я жил у бабушки, но все эти пять лет даже не подозревал, что ее дом на Эннисленд-Роуд был богатейшим хранилищем архивных материалов. Бабушка относилась к тем людям, которые никогда ничего не выбрасывают. Летом 1981-го годы в конце концов наложили свой отпечаток на эту удивительно независимую и энергичную леди. В восемьдесят девять лет ее разум и тело стали слабеть, поэтому ей следовало перебраться в Йоркшир — поближе к своей семье. Через две-три недели после переезда бабушки в частную лечебницу в Харрогите я нанял фургон, чтобы перевезти ее вещи из Глазго. Их было великое множество, в том числе содержимое кладовки. В эту крошечную комнатушку бабуля Уайт запихивала все, что не хотела выбрасывать. Вещи из кладовки перекочевали на чердак к отцу в Тирлби и пролежали там, всеми забытые, больше шестнадцати лет, пока я не откопал их в 1997-м. Это был кладезь информации.

Альф Уайт регулярно писал родителям пространные письма вплоть до 1980-х годов. Его мать сохранила их все, и многие из них оказались захватывающим повествованием.

Некоторые, написанные во времена душевной и финансовой борьбы, раскрывают чувства отца в трудный и напряженный период его жизни. Эти пыльные, сложенные в беспорядке письма из старой каморки в Глазго позволили мне узнать ту часть жизни отца, которая прежде была скрыта от меня. Многие люди помогали собирать информацию для этой книги, но самый бесценный вклад сделала старая женщина, бережно хранившая любую мелочь, связанную с сыном, который так много значил для нее.

У каждого человека в тот или иной период жизни бывают откровения, я же набрал их целый букет с тех пор, как решил написать биографию отца. Прежде всего я осознал, что по-настоящему оценил работу отца только после его смерти. В свою защиту могу сказать, что в этом нет ничего удивительного, так как отец не любил обсуждать свои успехи на литературном поприще. Помню, в середине 1970-х, когда его книги прочно обосновались на первом месте в списках бестселлеров «Нью-Йорк Таймс», он иногда говорил мне: «Меня уже пятнадцатую неделю называют лучшим бестселлером в Америке, — удивительно, правда?» — «Здорово, пап!» — отвечал я, и на этом разговор заканчивался. Этого ему было достаточно. Его гораздо больше интересовали другие темы.

Местные жители, в том числе и фермеры, очень мало говорили о славе своего «ветеринарщика», но это не означает, что они о ней не знали. Отцу нравилось такое отношение, однажды он даже сказал мне, что был бы очень удивлен, если бы хоть горстка его друзей-фермеров прочитала его книги. Возможно, он ошибался.

Однажды он прооперировал корову и зашивал рану в брюшной полости, что представляет собой длительную, кропотливую работу. Такие операции над коровьим народом часто оказываются чрезвычайно интересными, особенно кесарево сечение, когда теленок появляется на свет «через боковую дверь», — это один из самых приятных моментов для сельского ветеринара. Однако наложение швов — утомительное занятие, и разговор между фермером и ветеринаром может оживить монотонность работы.

В тот самый день фермер неожиданно заявил:

— Я прочитал одну из ваших книжек, мистер Уайт.

Отец испытал настоящее потрясение, так как никогда не думал, что местных может заинтересовать его работа, особенно вечно занятых фермеров. Он с трудом решился задать следующий вопрос.

— Что вы о ней думаете? Вам понравилось?

— Ага… ну… там же все о скотине! — неторопливо ответил фермер.

Это был завуалированный комплимент. Книга была прочитана и понравилась, хотя в ней и описывается жизнь, хорошо знакомая читателю.

Я, как и многие другие, спокойно относился к успехам отца. Он не придавал этому значения, но сейчас, через четыре года после его смерти, я понимаю, что недооценивал его. Я всегда ценил в нем друга, отца и профессионала, а вот к его литературным талантам относился с равнодушием. До настоящего времени, когда решил взяться за его биографию.

В самом начале я перечитал все книги отца и тогда наконец понял, каким прекрасным рассказчиком он был. Читатели всего мира, конечно, очень быстро распознали его талант писателя, но я по-прежнему думаю, что недооценить Джеймса Хэрриота очень просто. Он писал легким, приятным языком, и можно простить тех, кто считал, что любой может так же. Сколько раз я слышал: «О, я тоже мог бы написать книгу. У меня просто нет времени». Легко сказать. Но нелегко сделать. Моему отцу, вопреки всеобщему мнению, было очень непросто в самом начале, когда он, по его собственному выражению, «решил попытать счастья в литературе». Он, безусловно, обладал незаурядным талантом, но тот окончательный, отшлифованный вариант его книг, который знают во всем мире, был результатом многолетней практики, переписывания и чтения. Как и большинству писателей, ему пришлось пережить множество разочарований и отказов, но все это лишь придало ему решимости преуспеть. Все, чего он достиг в жизни, было добыто тяжелым трудом, и его успех на литературном поприще не был исключением.

Взявшись перечитывать его книги, я решил проанализировать их, пытаясь найти какие-то подсказки у самого мастера, но всякий раз конец был одинаковым: книга падала на пол, а я корчился в кресле от смеха. Знаю, он был бы доволен. Он никогда не хотел, чтобы его книги подвергали тщательному анализу. Он хотел только одного — чтобы люди получали от них удовольствие. Время, когда я перечитывал книги Джеймса Хэрриота, было одним из самых чудесных периодов в моей жизни.

С тех пор, как отец окончил Ветеринарный колледж Глазго в 1939 году, профессия ветеринара претерпела огромные изменения. Ветеринарная наука шагнула далеко вперед в поисках средств для лечения болезней животных. Большинство старых недугов, о которых писал отец, остались в прошлом, но им на смену приходят другие, постоянно бросая вызов профессии. Практика в Тирске изменилась до неузнаваемости со времен славы «Джеймса Хэрриота» — «трудного, но все-таки веселого», как он часто писал, периода его жизни. Прошли те дни, когда ветеринары ездили по маленьким фермам среди холмов, пользуя то корову с «деревянным языком»[1], то свинью с рожистым воспалением. Визитов на фермы стало меньше, зато прибавилось работы с мелкими животными, так что сейчас половину пациентов клиники составляют домашние питомцы.

Однако, во многом благодаря моему отцу, окно в прошлое ветеринарии остается открытым. Многие молодые люди, посмотрев необычайно популярный сериал «О всех созданиях — больших и малых» по книгам Хэрриота, решили посвятить себя профессии ветеринара, но вскоре обнаружили, что действительность отличается от увиденного на экране. Мир Джеймса Хэрриота стал историей.

Один американский читатель в 1973 году написал издателю отца, выражая признательность за его работу: «Хэрриот, похоже, наделен даром универсального наблюдателя, которому читатель всегда готов сопереживать. Он из тех людей, для которых естественно подмечать причуды и особенности рода человеческого». Да, мой отец был большим знатоком человеческой природы, но теперь пришла его очередь стать объектом всеобщего внимания. У Джеймса Хэрриота были миллионы поклонников, и на протяжении всей его писательской карьеры они писали ему. Сейчас один из его самых преданных почитателей собирается написать о нем — не только как о писателе, но и как о коллеге, друге и отце. В то время, когда другие ветеринары смотрят в будущее, я путешествую по прошлому, но, возможно, как сказал бы мой отец, мне будет «все-таки весело». До конца дней я буду сожалеть о том, что так и не сказал, как высоко ценил его. Но кое-что я все-таки могу сделать. Я скажу об этом всему миру.

Глава 1

Шотландец Джим Мюррей, скотник на ферме в Северном Йоркшире, сердито уставился на меня, всем своим видом выражая недовольство. Его пронзительные маленькие глазки находились всего в нескольких сантиметрах от моего лица. Я недавно начал работать в Тирске после окончания ветеринарного колледжа и считал, что вполне профессионально принял роды у племенной коровы шортгорн: в результате моих усилий на свет появился очаровательный здоровый теленок. Но скотник, похоже, не разделял моей радости.

— Все вы, молодые ветеринары, одинаковые! — проворчал он. — Вечно оставляете мыло в воде!

Поглощенный работой, я совершенно забыл о ровненьком куске мыла, который дал мне скотник. Я бросил его в ведро с кипятком, и теперь Джим держал в руке маленький зеленый липкий комочек, бывший некогда его мылом.

— Ваш отец никогда так не делает! — буркнул он. — Он всегда бережно относится к вещам. Настоящий шотландец вещами не бросается!

Меня не первый раз сравнивали с моим отцом, причем не в мою пользу, но у меня был туз в рукаве.

— Прошу прощения, Джим, — извинился я, — этого больше не повторится. Но должен сказать, вы ошибаетесь насчет моего отца. Он не шотландец. Он — англичанин.

— Уходите! — прозвучал резкий ответ, и коренастый скотник, громко топая, с возмущенным видом вышел из коровника. Еще один успешный визит Дж. А. Уайта-младшего подошел к концу.

Джим Мюррей не был одинок в своей уверенности, что Альф Уайт родом из Шотландии, поскольку Альф так и не избавился от легкого акцента жителя Глазго, который приобрел за двадцать три года жизни в этом великом шотландском городе. Даже когда он уже давно был Джеймсом Хэрриотом, газеты часто писали о нем как о «шотландском ветеринаре, для которого Йоркшир стал родным домом». На внутренней стороне обложки в аннотации к его третьей книге «Не будите спящего ветеринара» («Let Sleeping Vets Lie») говорилось, что он родился в Глазго и всю жизнь работал в Йоркшире. Альф Уайт не был шотландцем и не всю жизнь работал ветеринаром в Йоркшире. Он был англичанином, родившимся от родителей-англичан в английском городе.

Джеймс Альфред Уайт родился 3 октября 1916 года в промышленном северо-западном городке Сандерленд. Там он оставался недолго. Когда ему было всего три недели от роду, он переехал в Глазго, где провел годы формирования личности. Хотя он и покинул родной город, будучи совсем крошкой, он сохранил тесные связи с Сандерлендом и регулярно бывал там, пока жил в Глазго.

Альф был единственным ребенком, но в действительности имел очень большую семью. Его родители происходили из больших семей, поэтому он унаследовал целую кучу дядюшек, тетушек и двоюродных братьев и сестер, с которыми поддерживал близкие отношения всю свою жизнь.

Альф Уайт родился в доме 111 по Брэндлинг-стрит, скромном доме ленточной застройки под названием «Фашода» в районе Рокер Сандерленда. Дом принадлежал Роберту Беллу, его дедушке по материнской линии, печатнику по профессии. Его родители, Джеймс Генри Уайт и Ханна Белл, обвенчались 17 июля 1915 года в Перво методистской часовне на Уильямсон-Террас, Сандерленд, где его отец служил органистом. После свадьбы молодожены переехали в Глазго, но пятнадцать месяцев спустя Ханна Уайт вернулась в родительский дом, специально чтобы родить ребенка.

Отец Альфа, Джим Уайт, как и его дед, был корабельным жестянщиком. Основные рабочие места в Сандерленде поставляли судостроительная, угольная и металлургическая промышленность, и в те годы, в самом начале века, верфи Сандерленда процветали. Первая мировая война обеспечивала большие объемы работы, и треть взрослого мужского населения трудилась в судостроительной промышленности. Однако отец Альфа, имея постоянную работу на верфях Сандерленда, в ноябре 1914 года уехал из родного города в Глазго на поиски альтернативных заработков. Это произошло за восемь месяцев до его свадьбы. Поступок Джима Уайта кажется странным, но у него были веские причины. Ему нравилась работа на верфи, но, в отличие от большинства своих коллег, Джим Уайт был не только корабельным жестянщиком, — он также был способным музыкантом; это качество, в числе многих, привлекло к нему его будущую жену, когда он до войны несколько лет ухаживал за ней.

Джим играл в кинотеатрах Сандерленда, отчасти чтобы получить дополнительный заработок, но, главным образом, чтобы удовлетворить страсть к игре на пианино и органе. Ханна тоже любила музыку. Ее родителей хорошо знали в музыкальных кругах Сандерленда, и сама она была превосходным контральто. Она выступала на небольших концертах, но ей хотелось идти дальше, а Сандерленд, несмотря на все его достоинства, вряд ли можно было назвать культурным центром Северной Англии. Какой еще британский город мог обеспечить ее мужа работой на верфи и в то же время удовлетворить музыкальные пристрастия обоих? Глазго идеально подходил для этой цели. Ханна всегда стремилась к самосовершенствованию, и ее более приземленные родственники дали ей прозвище «Герцогиня» за тягу к культурным кругам. Однако за «высокомерным» фасадом, который Ханна демонстрировала миру, скрывались прекрасные качества. Она была преданной женой и матерью, и ее стремление добиться лучшего для своей семьи впоследствии весьма поспособствовало будущим успехам ее сына.

Итак, в 1914 году эта волевая юная леди отправила своего будущего мужа в огромный бурлящий город, наполненный кинотеатрами, театрами и концертными залами, — город, в котором раздавались не только лязг и грохот верфи и металла, но и звуки музыки. Там Джим Уайт сумел найти работу в кинотеатрах и театрах, а также на крупной верфи на реке Клайд.

На свадебной фотографии Джима и Ханны 1915 года запечатлены большие семейства Уайтов и Беллов. Фотография, на которой засняты многие любимые дядюшки и тетушки Альфа, отлично сохранилась, хотя и сделана больше восьмидесяти лет назад. В последнем ряду свадебной группы стоят два молодых человека — это братья Джима, Мэти Боб Уайты. В юности Альф проводил очень много времени с этими двумя дядями. Мэтью Уайт был всего на тринадцать лет старше Альфа, который видел в нем скорее брата, чем дядю. Этот веселый человек с простодушным лицом и озорной улыбкой был прирожденным шутником, который смеялся большую часть своей жизни. Второй дядя, Роберт Уайт, был намного серьезнее. Он обладал острым чувством юмора, характерным для большинства членов обоих семейств, но при этом был глубоко мыслящим человеком высоких принципов. Дядя Боб, энтузиаст и оптимист, считал мир местом больших возможностей. Именно эти качества привлекали к нему юного Альфа Уайта в годы становления его личности, именно Роберту Уайту он потом будет подражать.

В первом ряду на той старой фотографии сидит молодой человек в военной форме. Это Альфред Уайт, младший брат Джима и единственный дядя, которого Альф никогда не видел. Он служил сержантом в 19-м батальоне Даремской легкой пехоты и погиб в сражении на Сомме через год после свадьбы Джима и Ханны. Семья тяжело переживала утрату безвременно ушедшего юноши, но имя его продолжало жить. Альф родился через пятнадцать месяцев, и его назвали в честь дяди, отдавшего свою жизнь в тот роковой день.

Родственники со стороны семьи Беллов были очень общительными людьми. Они всегда говорили, что думают, не обращая внимания на мнение окружающих. Со свадебной фотографии на нас смотрят лица Стэна и Джинни, брата и сестры Ханны, — они воплощали в себе кипучую энергию Беллов. Альф обожал дядю Стэна, невысокого подвижного человека с улыбчивым лицом, светившимся дружелюбием. Как и другие дядюшки Альфа, он был фанатичным футбольным болельщиком и не пропускал ни одного домашнего матча в Сандерленде. Он громко комментировал игру, вертя головой во все стороны и откровенно высказывая свое мнение. Никто не знает, успевал ли он при этом следить за игрой. Джим Уайт (или «Папаша», как всегда называли его Альф и вся семья) являлся его полной противоположностью. Он тоже был преданным болельщиком клуба, но, кроме довольной улыбки или мучительного спазма лицевых мышц, ничем не выдавал своих эмоций.

Когда Альф впоследствии приезжал в Глазго, он всегда с огромным удовольствием наблюдал, как его отец — тихий, сдержанный человек с учтивыми манерами — пытается стать незаметным в компании своих шумных веселых родственников. Папаша на всю жизнь запомнил матч на стадионе Айброкс в Глазго, где Стэн, сидя в окружении орущих болельщиков «Глазго Рейнджере», громогласно высказал свое мнение об игроках их команды: «Утиные яйца[2]!» Это старое сандерлендское выражение, и не нужно быть уроженцем Северо-Восточной Англии, чтобы понять его значение. Папаша был счастлив, что им удалось уйти со стадиона живыми.

Стэн был не единственным Беллом, внушавшим Папаше желание спрятаться. Он пережил множество неловких минут в компании своей золовки Джинни, которая громко высказывала свое мнение в общественных местах, часто провоцируя не менее шумную реакцию. Джинни все это очень нравилось, она получала удовольствие от скандала, но так и не дождалась поддержки от зятя. Связав свою жизнь с семьей Беллов, Папаша быстро научился одной вещи — тихо и незаметно исчезать.



В конце октября 1916 года крошка Альфред Уайт, всего трех недель от роду, покинул Сандерленд и поселился в самом крупном городе Шотландии, — здесь он проживет первые двадцать три года своей жизни. Он провел счастливое детство среди общительных и дружелюбных обитателей этого большого шумного города, поэтому Альф Уайт в душе всегда считал Глазго своей родиной.

Его любовь к городу чувствуется в посвящении, которое стоит в начале его четвертой книги «Ветеринар за работой» («Vet in Harness»). Оно просто гласит: «С любовью — моей матери, живущей в милом старом городе Глазго».

Альф был не одинок в своей привязанности к этому харизматическому городу. Многие уроженцы Глазго с гордостью вспоминают о своем происхождении, несмотря на то, что с годами город приобрел довольно-таки незавидную репутацию. В период между двумя войнами многие большие города Британии пользовались дурной славой, а Глазго был хуже всех. Впоследствии Альф с плохо скрываемой яростью следил за телевизионными передачами о Глазго. В них город представал как мерзкое скопище грязных трущоб, населенных бандами, которые сначала перережут тебе глотку, а потом станут задавать вопросы. «Никого не интересуют хорошие стороны Глазго, — возмущался он. — Почему они не говорят о славных дружелюбных людях, о великолепных домах, парках и художественных галереях? А дивная природа вокруг?»

В представлении многих Глазго был «убогой картинкой в красивой рамке». Да, многие его районы не назовешь благопристойными, но где еще в Британии есть крупный город с такими великолепными пейзажами и изумительной природой, и все это буквально на расстоянии вытянутой руки? Жителям Глазго по-настоящему повезло: замечательная игровая площадка начинается прямо от порога, и это не пропало даром для юного Альфа Уайта. Став старше, он часто убегал от шума и грязи города в близлежащие холмы и долины. Счастливые часы, проведенные в «красивой рамке» Глазго, зародили в нем любовь к дикой, нетронутой природе, о которой он много лет спустя будет писать с таким чувством.

Одним из отличительных признаков архитектуры Глазго были многоквартирные дома. Эти мрачные многоэтажные здания стоят на улицах города, словно гигантские часовые. Они стали символом Глазго в начале прошлого века (19-го), когда огромные потоки иммигрантов хлынули в страну в поисках работы. Глазго, известный в то время как «второй город империи», переживал экономический подъем, и многоквартирные дома стали решением жилищной проблемы. В сущности, они были первыми высотными жилыми зданиями в Британии.

Семья Уайтов сменила три дома, пока жила в городе, и первым из них была квартира на первом этаже многоквартирного дома на Йокер-Роуд (позже улицу переименовали в Дамбартон-Роуд) в Йокере, пригороде Глазго, расположенном на восточном берегу реки Клайд.

Многоквартирные дома Глазго имеют ужасную репутацию: они считаются воплощением нищеты и убожества. На самом деле они широко различались по степени респектабельности. Черные дома Горбалса — квартала на другой стороне реки Клайд, — выглядели ужасно, как снаружи, так и внутри. Центральная лестница — так называемый «коридор» — с темными мрачными ступенями, с убогими квартирками по обеим сторонам, поднималась на самый верх здания. Многие семьи в бедных районах Глазго — Горбалсе или Каукадденсе — ютились в одной или двух комнатах. Отдельные туалеты были редкостью, и двадцать-тридцать человек пользовались одной уборной, которая, как правило, находилась на улице. Там процветали нищета и болезни. Многие дети болели рахитом из-за недоедания. Я помню, у бабушки работала молодая женщина с искривленными ногами, что свидетельствовало о детстве, проведенном в нищете и лишениях. Неудивительно, что люди, жившие в этих кошмарных условиях, часто прибегали к насилию и выпивке, пытаясь хоть ненадолго избавиться от своего убогого существования.

Однако другие дома, в частности тот, в котором Альф провел свои первые годы, относились к совершенно иной категории. Хотя снаружи они выглядели не очень привлекательно, внутри они были вполне благопристойными. Войдя в такой дом, часто испытываешь удивление. За скучным, иногда даже мрачным фасадом скрывались вместительные, радующие глаз комнаты с высокими рельефными потолками.

Квартира на первом этаже, в которой Альф провел свои первые годы, может, и не была лучшим образцом квартир Глазго, но все же выглядела вполне прилично. Подъезд в его доме был облицован кафелем. Это имело большое значение: если стены в твоем подъезде не просто покрашены, а облицованы плиткой, значит, ты сумел немного подняться по социальной лестнице. В каждой квартире было по три-четыре комнаты — большая гостиная с прилегающей к ней кухней, одна, иногда две спальни, ванная и туалет. Ниши в гостиной перегораживали занавесками, и получались дополнительные спальные места.

Молоко и уголь доставляли на повозке, запряженной лошадью. Молоко оставляли в бутылке у дверей, а угольщик, стуча башмаками, заходил в дом и выгружал уголь в бункер, находившийся в углу кухни. Углем отапливали квартиру, на нем же готовили еду в огромной печи, занимавшей почти все пространство кухни. Эти внушительные черные печи к тому же обеспечивали всю семью горячей водой. Возможно, первое жилище Альфа дворцом не назовешь, но там было хорошо и уютно.

Вокруг Альфа Уайта и его успеха выросло много мифов, и согласно одному из них, он вырвался из «тяжелой нищеты» своей юности. На самом деле, его детство в Глазго было очень счастливым, и суровая рука лишений лишь изредка касалась маленького «Альфи» Уайта. Йокер считался престижным рабочим кварталом города, и многие жители Глазго мечтали переехать туда. Да, там находились предприятия тяжелой промышленности, верфи и металлургические заводы, и многие побаивались заходить в некоторые районы Йокера, особенно в пятницу и субботу вечером, — но, в основном, здесь жили добропорядочные граждане, зарабатывавшие достаточно, чтобы подняться над чертой бедности.

Всего несколько минут ходьбы, и Альф оказывался на зеленых полях и фермерских угодьях, раскинувшихся на фоне Килпатрик-Хиллс и Кэмпси-Феллс. Сейчас Йокер выглядит совершенно иначе. Красивые ландшафты, среди которых Альф Уайт провел столько счастливых часов, теперь имеют заброшенный вид, на смену добротным домам и ярким лугам пришли унылые мрачные здания и пустыри. Заколоченные досками магазины говорят о разгуле преступности. Йокер, бесспорно, переживал свои лучшие времена в тот период, когда Альф со своими друзьями играл на улицах и в близлежащих полях.

Его родители много работали, стараясь обеспечить семью всем необходимым. У Папаши была хорошая работа на крупной верфи Ярроу недалеко от дома, а по вечерам он подрабатывал, играя на пианино в кинотеатрах. Он руководил оркестром, который аккомпанировал во время просмотра немых фильмов и исполнял музыкальные номера в перерыве между сеансами.

Папаша необычайно гордился своими музыкальными способностями. По вечерам, когда большинство рабочих попивали пиво в барах Йокера, Папаша усаживался за свой любимый рояль, который привез с собой из Сандерленда. Он часами музицировал, получая от этого огромное удовольствие. Я хорошо помню, как мой дедушка садился за рояль, закрывал глаза, его пальцы порхали над клавишами, и его лицо светилось счастьем. В молодости он лишился указательного пальца на правой руке, но это, похоже, ему совсем не мешало. Он сам сочинял музыку и в зрелом возрасте аккомпанировал группе «Гленафтон Сингере», которая давала много концертов. Папаша был способным музыкантом и передал свою восторженность сыну, который тоже со временем поймет, что любовь к музыке — одна из величайших радостей в жизни.

Ханна Уайт также имела музыкальные способности. Она и ее муж были членами Музыкального общества Глазго и регулярно выступали с концертами в городе. Он аккомпанировал на фортепиано, а она пела в хоре под девичьей фамилией, называя себя «мисс Анна Белл». Деньги, заработанные выступлениями, были приятным дополнением к семейному бюджету.

В середине 1920-х годов наступил тревожный период, и Глазго стал небезопасным местом во время Всеобщей забастовки 1926 года. На улицах патрулировали солдаты, поддерживая закон и порядок. Толпы отчаявшихся повстанцев швыряли палки и камни, автобусы и трамваи ездили с металлической сеткой на окнах, защищавшей стекла от ударов. Папашу вместе с тысячами других рабочих уволили с верфи. Ему, как и многим другим, пришлось потуже затянуть ремешок, так как на город обрушилась Депрессия, и найти работу было практически невозможно. Однако он сумел выкарабкаться благодаря твердой решимости и приспособляемости. Папаша нашел другие способы заработать на жизнь — сначала был плотником, а потом, когда Альф стал подростком, открыл магазин быстрого питания, где подавали жареную рыбу с картошкой. К тому же у него было еще одно преимущество — решительная и предприимчивая жена.

Примерно в 1928 году Папашин доход от игры в кинотеатрах резко сократился с приходом звукового кино, но Ханна к тому времени уже сама зарабатывала на жизнь. Ее таланты не ограничивались одной лишь музыкой, — она была искусной портнихой. В середине 1920-х годов она освободила одну комнату в доме и устроила там процветающее ателье, которое держала почти тридцать лет. У нее было столько заказов, что в начале 30-х она наняла не только несколько швей, но и горничную по имени Сэди. Среди клиенток Ханны было много богатых и влиятельных женщин, что вносило существенный вклад в семейный бюджет.

Имея родителей, обеспечивающих постоянный доход, Альф Уайт никогда не знал настоящей бедности. Его родители временами, безусловно, испытывали финансовые трудности, особенно когда пришло время платить за обучение Альфа, но они пережили годы Депрессии гораздо лучше многих. В те времена на улицах Йокера было не много домов, у обитателей которых были рояль и горничная. Хотя Альфу приходилось сталкиваться с угрозой нищеты, это произошло не в детстве, проведенном на улицах Йокера.

Когда Альфу Уайту было почти пять лет, его отдали в начальную школу Йокера. Это была хорошая школа, в ней преподавали квалифицированные учителя, делавшие акцент на основные предметы — чтение, письмо и арифметику. Директора звали мистер Малкольм; у него было красное лицо, свидетельствовавшее о неуемной любви к пиву, и дети дали ему прозвище «Пивной» Малкольм. Он был магистром искусств и отличным директором, но любимым учителем маленького Альфа стал мистер Паттерсон, преподававший историю.

Альф любил историю и на протяжении всей своей жизни с удовольствием читал исторические романы, утверждая, что его бросает в дрожь от мысли, что он читает о реально происходивших событиях. Мистер Паттерсон был блестящим учителем, и его воодушевление подогревало интерес Альфа. Рассказывая о сражениях, он возбужденно шагал между рядами учеников, размахивая огромной тростью и протыкая воображаемых врагов: оживший Роберт Брюс снова громил англичан в битве при Бэннокберне, к пущей радости смеющихся ребят. Мальчик даже не догадывался, что однажды, много лет спустя, он тоже будет оживлять прошлое, описывая все перипетии профессии ветеринара. Своим пером он нарисует такие же яркие, живые картины, что и его энергичный учитель выписывал своей тростью, бегая по классу в Йокере.

Альф отлично успевал по английскому языку, но арифметика ему не давалась. Он непонимающе смотрел на своего одноклассника Уилли Кроуфорда, который решал задачу в считаные секунды. К счастью, этот предмет не имел особого значения для будущей профессии Альфа и навсегда остался для него глубокой, непостижимой тайной.

Йокерская школа создала отличную основу для образования Альфа Уайта, и после окончания он сохранил о ней множество хороших воспоминаний. Но главным наследством, доставшимся Альфу от его первой школы, было знакомство с мальчиком, который стал его другом на всю жизнь. Алекс Тейлор жил по соседству на Келсо-стрит, и между двумя мальчиками завязалась дружба, которая длилась больше семидесяти лет. На протяжении всей жизни у Альфа было много хороших друзей, но только дружба с Алексом Тейлором прошла столь серьезное испытание временем.

Один удивительный персонаж навсегда врезался в память Альфа — храбрец по прозвищу «Прыщ» Уилсон. Этот мальчик заявил, что спрыгнет со второго этажа дома с помощью старого зонтика, и прославился на всю округу. Ребятня пришла в страшное волнение, и все с нетерпением ждали предстоящего спектакля. Наконец великий день настал, и огромные толпы детей — Альф и Алекс в том числе — собрались на представление. Им не пришлось пережить разочарование. После напряженного ожидания герой дня появился на подоконнике со своим «парашютом» в руке и приготовился к прыжку. Несколько драматических минут мальчик возился на карнизе и вдруг выпрыгнул из окна, раскрыв над собой зонт. Его юные зрители испуганно ахнули. Одну секунду все шло хорошо, но потом наступила страшная развязка. Старый зонтик вывернулся наружу, и мальчик с криком рухнул на землю. «Прыща» увезли в больницу, и вскоре он пошел на поправку. Это было короткое, но эффектное представление, навсегда оставшееся самым ярким воспоминанием Альфа о днях, проведенных в школе Йокера.

Разумеется, о телевизорах тогда никто еще не слышал, и Альф, Алекс и другие ребята сами придумывали себе развлечения. Все свободное время они проводили на улице, и для их игр с замысловатыми названиями типа «камешки», «раскрути пирата» или «угадай, кто слева», не нужны были дорогие приспособления. После школы они часами пинали футбольный мяч, а «Коротышка Альфи Уайт» часто гонял по улицам на велике, вызывая зависть своих одноклассников. Это были счастливые беззаботные дни. Несмотря на нищету и отчаяние, царившие на улицах Глазго во времена Депрессии, родители не испытывали страха за безопасность своих детей. Как все изменилось с тех пор!

Одним из главных развлечений для детей в то время было кино, тем более кинотеатры стояли чуть ли не на каждом углу. Особой популярностью пользовались «грошовые сеансы». За гуманную цену в один пенни или два — если хотелось сидеть на балконе, — ребятня могла посмотреть весь фильм целиком, и по субботам они частенько ходили на комедии или вестерны. Ковбойские фильмы были очень популярны в те годы, и дети их обожали, несмотря на отсутствие звука. Любимым героем Дикого Запада был ковбой-остряк по имени Дрэг Харлан. На экране этот меткий стрелок не появлялся, но был персонажем какой-то популярной книжки того времени. Много лет спустя Альф с Алексом хохотали до слез, вспоминая, как в детстве зачитывались этими «научными» описаниями жизни на Диком Западе. Недавно Алекс привел пример бесподобного стиля автора: «В центре его лба появилось черно-синее отверстие. На его лице промелькнуло удивленное выражение, и он медленно сполз на пол»! Такие пассажи, как однажды сказал Альф, должны быть «признаны классикой литературы».

По воскресеньям ходили в церковь. Став взрослым человеком, Альф редко бывал на службе, но в детстве он каждую неделю посещал воскресную школу. Походы в церковь в Йокере запечатлелись в его памяти не так ярко, как богослужения в Сандерленде, которые он иногда посещал вместе со своими дядями и тетями. В те дни методистские богослужения проводились с большим воодушевлением. Проповедь часто прерывалась возгласами «аллилуйя!» или «хвала Господу!», и прихожане, разбившись на группы, распевали псалмы с неистовой страстью. Настоящие «адские муки», внушавшие страх маленькому Альфу. Богослужения в Йокерской церкви проходили не столь драматично, но одна история о его воскресной школе показалась мне любопытной. Детям, которых регулярно выводили на прогулки, внушали, что, проходя мимо католического храма, обязательно нужно плюнуть.

Если задуматься об истории Глазго, вид детей, плюющих на церковь, не вызывает никакого удивления. В годы экономического подъема в город хлынули тысячи людей в поисках работы, и с середины девятнадцатого века в Глазго обосновалась многочисленная община ирландских католиков. В результате город разбился на два враждебных религиозных лагеря, и эмоции иногда перехлестывали через край. Во времена Альфа (да и сейчас тоже) жители Глазго делились на «продди» (пренебрежительное прозвище протестантов) и «папистов», и учителя учили маленького протестанта Альфи Уайта и его друзей изливать свои чувства на католического врага. К счастью, юный Альф так и не усвоил эту религиозную догму и вырос беспристрастным, терпимым человеком, который никогда не понимал, как можно ненавидеть человека за его веру.

Йокерская школа хорошо подготовила Альфа к следующей ступени его образования. Большинство его одноклассников перешли в государственные средние школы — в том числе Алекс Тейлор, который поступил в школу Виктория-Драйв, — но у матери Альфа были другие планы. Она хотела самого лучшего для своего сына и решила, что он пойдет в одну из самых дорогих платных школ Глазго. Альф получил все оценки, необходимые для продолжения образования, и 3 сентября 1928 года отправился в зеленый пригород Хиллхед, где впервые ступил на порог Хиллхедской средней школы.

Глава 2

В то время у Хиллхедской школы была отличная репутация, и на каждое место приходилось несколько желающих. Альф оказался среди учеников, происходивших из более богатых семей, чем он сам. Но его это не волновало. Следующие пять лет он усердно учился, выполняя свою часть работы, а его родители выполняли свою — оплачивали школьные счета и обеспечивали сыну надежный тыл.

Для Папаши наступили тяжелые времена. Потеряв работу на верфи, он по-прежнему играл в кинотеатрах и театрах и подрабатывал плотником, но его заработка, разумеется, не хватало на то, чтобы обеспечить семью и внести плату за обучение — примерно 2 фунта 10 шиллингов за семестр. Альф, горячо любивший отца, позже вспоминал те дни в Глазго. «Жизнь бедного Папаши проходила в борьбе, — рассказывал он. — Его то принимали куда-то, то увольняли, ни на одном месте не было абсолютно никакой уверенности в завтрашнем дне, но хоть какая-то работа у него постоянно была».

Хотя Папаша редко оставался без работы, именно Ханна со своим процветающим ателье и уроками музыки и пения вносила основную лепту в финансовое благополучие семьи. Альф Уайт никогда не забывал, какую поддержку оказывали ему родители на протяжении всех одиннадцати лет учебы в Глазго.

Альф начал учиться в помещении на Сесил-стрит — добротном, но мрачноватом четырехэтажном здании с лабиринтом маленьких переполненных классов. Нехватка места в школе, насчитывающей более 600 учеников, создавала множество проблем, и в результате в сентябре 1931 года школа переехала в другое здание — на Оакфилд-авеню. Здесь Альф провел последние два года в Хиллхеде. Летом 1997 года я побывал в старой школе отца. Теперь это бесплатное учебное заведение, которое находится в ведении Департамента образования при городском совете Глазго, но строгое здание из красного кирпича почти не изменилось с того времени, когда здесь учился Альф. Классы расположены точно так же — вдоль некогда холодного коридора, по которому он ходил в детстве. Нынешний директор, Кен Каннингэм, сказал мне, что школа очень пенит свою связь с Джеймсом Хэрриотом, но Альф, хотя и неплохо проводил здесь время, редко вспоминал о своих днях в Хиллхеде. Вероятно, напряженная учеба вместе с железной дисциплиной не оставила таких долговечных воспоминаний, как более яркие периоды его жизни.

Однако именно в Хиллхеде юный Альф Уайт разовьет в себе качества, которые пронесет через всю жизнь, — упорство и трудолюбие вместе с любовью к литературе, музыке и спорту. А главное — там он приобрел черты, которые станут отличительной особенностью отца, которого я знал: он испытывал острый интерес к самым разнообразным предметам, с воодушевлением брался за любое дело и высоко ценил удачу, если она встречалась ему на пути.

Отец всегда уверял нас, что учился неважно, но школьные ведомости рассказывают совершенно другую историю. В его выпускном табеле стоит оценка «отлично» за успехи, прилежание и поведение. Лучше всего он успевал по английскому, французскому и латыни, а злосчастная математика плелась в хвосте. У него были хорошие учителя. Хиллхедская средняя школа во главе с директором Франком Бьюмонтом славилась превосходным преподавательским составом и строгой дисциплиной. Телесные наказания, которые сегодня так осуждают, были весьма эффективным средством поддержания закона и порядка. Девиз школы гласил: «Je maintiendrai», — т. е.: «Я поддержу!» Верным союзником учителей в поддержании дисциплины был ремень, и Альф много раз испытал на себе его действие. Эту сторону своей школьной жизни Альф помнил очень хорошо. Особенно ему запомнился один из учителей, «Большой Билл» Барклай, который пользовался глубоким уважением благодаря своей наружности и таланту педагога. Он не слишком часто прибегал к помощи ремня, но если до этого доходило, наказание надолго оставалось в памяти. Некоторые учителя без колебаний брались за ремень: за малейший проступок наказывали шестью ударами по кистям рук. Плотный кожаный ремешок с тремя плетками на конце равномерно распределял боль по всей руке.

Однажды Альф получил неприятный сюрприз, когда мистер Филши, учитель математики, выразил недовольство успеваемостью своего ученика. Альф отличился на экзамене по тригонометрии, набрав всего 5 процентов, и его ждало наказание. Он вспомнил этот мучительный эпизод в статье для журнала, посвященного столетней годовщине школы Хиллхед, в 1985 году:

«Уайт, — грозно произнес мистер Филши, — я всегда думал, что ты просто дружелюбный идиот, и относился к тебе соответственно, но тут я узнаю, что ты лучше всех в классе написал работу по английскому языку, и могу сделать только один вывод: для меня ты не стараешься. Вытяни руки!»

Хотя наказание ничуть не помогло повысить успеваемость Альфа по математике, это болезненное средство поддержания контроля работало, и дисциплина в школе была отменной. Возможно, поэтому юный Альф Уайт в первый раз начал вести дневник.

Одним из самых удивительных аспектов творчества Джеймса Хэрриота была его способность описывать случаи, произошедшие много лет назад. Его внимание к деталям поражает своей точностью, и когда читаешь его рассказы, кажется, будто все это было только вчера. Обсуждая его работы, многие люди высказывали предположение, что он вел подробные дневники и пользовался ими, когда всерьез занялся литературой. В интервью средствам массовой информации Альф часто говорил, что не ведет дневники и может вспомнить старые времена до мельчайших подробностей. Несмотря на его уверения, ему никто не верил, но на самом деле Альфред Уайт не был организованным и методичным человеком, каковым его считали. За исключением двух коротких периодов его жизни, он никогда не вел дневников, но был очень наблюдательным человеком, особенно если что-то вызывало его интерес, и к тому же обладал потрясающей фотографической памятью. Удивительные причуды человеческой природы и забавные случаи, происходившие на его глазах, четко отпечатывались в его памяти, и в сочетании с талантом писателя это стало залогом успеха.

Впервые Альф вел дневник с 1933-го по 1935 год — в свой последний год в Хиллхеде и первые два года в Ветеринарном колледже Глазго. Его мать сохранила эти старые дневники, и они позволили почувствовать восторженное отношение к жизни молодого Альфа.

В своем дневнике он подшучивал над учителями Хиллхеда: «Мисс Честерс (Софи) пытается вдолбить нам французский. Честерс искренняя и похожа на мальчишку, мне она очень нравится. Два раза в неделю мистер (Тарзан) Брукс ведет у нас риторику. Эта птица — просто смехота, хотя и действует из лучших побуждений». А об учителе латыни Альф написал: «Бакки сегодня в ужасном настроении. Вопил и орал на нас, как разъяренный слон. Теперь я знаю, на какую длину глаза вылезают из орбит, не выпадая из глазниц».

Судя по этим шутливым замечаниям в адрес учителей, Альфу нравилось в Хиллхеде. Он любил английский язык и латынь и в свободное время дома много читал по этим предметам. Он читал античных авторов, таких как Цицерон и Овидий, и настолько хорошо знал латынь, что, как он потом говорил, мог бы вести беседу с древним римлянином. Чтение помогало Альфу и в английском языке, и огромный интерес, который он проявлял к школьным предметам, говорит о том, что учеба была ему в удовольствие.

Я всегда знал, что отец — очень начитанный человек. У нас дома в Тирске книги стояли повсюду, и почти все они были прочитаны. Любовь к чтению зародилась у Альфа еще в школьные годы, — если у него появлялись свободные час-два, он проводил их за книгой. Альф читал не только приключенческие романы, но и с жадностью поглощал классику. К пятнадцати годам он прочитал все произведения Чарльза Диккенса, что подтверждают его дневники. В них много упоминаний о Диккенсе, Скотте, Пипсе, среди лириков он выделял Шекспира и Мильтона. «Взял в библиотеке „Повесть о двух городах“ Диккенса, — писал Альф, — нужно прочитать для школы. Меня это устраивает на все сто, так как я большой поклонник Диккенса». Есть еще одно упоминание о Диккенсе: «Папа курит „Кенситас“. Они дают купоны, и я заказал каталог; там есть собрание сочинений Диккенса в шестнадцати великолепных томах за 10 шиллингов. Собираюсь их получить».

Среди его любимых авторов приключенческих романов были сэр Артур Конан Дойл, Герберт Уэллс и Генри Райдер Хаггард, еще он писал, что читать О’Генри — «одно удовольствие». Купоны «Кенситас» оказались весьма кстати: с их помощью Альф приобрел полное собрание сочинений Диккенса, книги О’Генри и Шекспира. Он любил и легкое чтиво. Здесь писателем номер один был П. Г. Вудхауз, а любимой книгой — «Дживс всемогущий». Альф всю жизнь читал и перечитывал эту книгу и каждый раз хохотал до слез над комичными выходками Дживса, Берти Вустера, Малыша Бинго и других персонажей.

П. Г. Вудхауз, должно быть, произвел неизгладимое впечатление на молодого Альфа. Некоторые обороты речи в его дневниках напоминают стиль Вудхауза. Вот что он написал о людях, с которыми познакомился во время каникул в Уэст Килбрайд в июле 1933 года: «Похоже, Дэвид Сомервилль без ума от Эвлин, бедняга! Нам с Монти Дороти кажется классной штучкой». Такие фразы часто встречаются в его дневниках, лишний раз доказывая его восхищение перед Вудхаузом.

Будучи мальчиком, Альф делил эти минуты смеха над книгами Вудхауза со своим отцом, который тоже очень много читал и чей дом всегда был полон книг. Высокий уровень преподавания английского языка в Хиллхеде с такими учителями, как «Джонни» Гибб и «Большой Билл», был мощным стимулом, но Папаша тоже внес свою лепту, привив Альфу любовь к чтению, и заслуживает огромной благодарности за ту поддержку, которую оказал сыну в годы формирования его личности.

Папаша не только приучил сына читать, он внушил ему большую любовь к музыке. Папаша получал необычайное удовольствие, слушая и исполняя музыку, и это не прошло незамеченным для мальчика, который научился ценить хорошую музыку не хуже своего отца. Папаша любил разные стили музыки. Когда я был ребенком, мы часто ездили в гости в Глазго, и меня завораживал старый граммофон, стоявший в углу рядом с роялем. Эту древнюю машину нужно было заводить вручную, и тогда диск начинал вращаться, и гигантский стальной тонарм со свирепого вида иглой опускался на пластинку. Раздавался страшный треск, сквозь который слышались звуки музыки. Тем не менее, граммофон был предметом гордости и радости Папаши. Одной из любимых записей Папаши была пластинка с голосом великого Карузо, исполнявшего арию «Пора надеть костюм» из оперы «Паяцы». Одно из самых ярких детских воспоминаний Альфа — отец, сидящий ночью около старого граммофона и слушающий этого великого певца. Как только великолепный голос Карузо начинал замедляться, Папаша вскакивал и яростно крутил ручку граммофона до тех пор, пока не восстанавливалось идеальное звучание. Я по сей день храню эту заезженную пластинку.

В шесть лет родители стали учить Альфа музыке. Он занимался несколько лет, — учителем был не кто иной, как его отец, — но оказался слабым учеником и упражнялся без особого энтузиазма. Папаша был крайне разочарован, отцу и сыну пришлось пережить диссонирующие ноты и долгие разговоры на повышенных тонах, прежде чем Папаша смирился с поражением. В тринадцать лет Альф все-таки выступил на концерте в ратуше Клайдбэнка, но на этом его музыкальная карьера завершилась.

Однако любовь Альфа к музыке ничуть не ослабела. Хоть он и не стал хорошим музыкантом, как его отец, но унаследовал его, и материнский, музыкальный слух, и это всю жизнь доставляло ему необычайное удовольствие.



Альфу нравились не только учебная и культурная сторона его школьной жизни; он любил спорт, а Хиллхедская школа гордилась своей репутацией на игровых площадках Шотландии. Его любимыми видами спорта были крикет, легкая атлетика и теннис, и в 1932 году Альф получил медаль по легкой атлетике, заняв второе место в соревнованиях между школами. Он делал большие успехи в прыжках в длину и прыгал дальше чем на шесть метров.

Альф увлекался легкой атлетикой, но по-настоящему хорошо играл в теннис. В последнем классе школы он дошел до финала по теннису, но проиграл, хотя был очень близок к победе. Однако Альф не унывал. Он вступил в Теннисный клуб Йокера и добрался до финала, но снова проиграл. Тем не менее поражение в двух финалах подряд не отпугнуло его. Все оставшиеся годы в Глазго он постоянно играл в теннис и выиграл много матчей за Кубок Западной Шотландии, а когда переехал в Йоркшир, участвовал в теннисных турнирах почти до сорока лет. Многочасовые тренировки в Глазго сделали его опытным спортсменом.

Спорт занимал важное место в школьной жизни Альфа, который был и спортсменом, и болельщиком одновременно, и его детский дневник испещрен записями о разных спортивных событиях. Он часто упоминает о сборной Англии по крикету и об успехах Хиллхеда на поле для регби, но больше всего страниц посвящено футбольному клубу «Сандерленд». Хотя его команда находилась за 250 километров, Альф всю жизнь хранил верность «красно-белым». В Глазго он много раз смотрел игру «Рэйнджерс» и «Селтик» и болел за «Мотеруэлл» в Шотландской лиге, но именно команда родного города была ближе всех его душе.

Его чувства раскрываются на многих страницах, где он весьма экспрессивно описывает старую команду, как, например, 28 сентября 1933 года: «О Боже! Вот это да! Вот это да! Что за день! Почему здесь так мало места? „Сандерленд“ обыграл „Астон Виллу“ со счетом 3:0 в Вилла-Парке. „Сандерленд“ ни разу не выигрывал кубок, хотя в Лиге показывал отличные результаты, но, может, это их год? Так и есть! Как бы мне хотелось и дальше восхвалять это великое событие, но, боюсь, в соответствии с требованиями этой тетради я должен описывать собственные дела». В более мрачных тонах Альф писал: «Увы! Я погрузился на самое дно отчаяния. Жизнь для меня стала мрачной и унылой, а будущее кажется безрадостным и безнадежным. „Сандерленд“ проиграл „Дерби Каунти“ в Рокер-Парке». С какой страстью следил он за успехами и неудачами своей команды, которая на протяжении всей его жизни доставляла ему то радость, то огорчение!

Записи в дневнике за 1933 год отличаются позитивным отношением Альфа к заботе о своем здоровье. Он постоянно писал, как хорошо себя чувствует, и для этого была причина: предыдущий год был очень тяжелым для него. Он едва не умер от дифтерии. Эта болезнь, вызываемая вирулентными бактериями, сегодня редко встречается. Создание вакцины в 1946 году практически искоренило ее, но в начале последнего учебного года в Хиллхеде Альф заразился, и болезнь едва его не прикончила. В те дни, когда еще не было антибиотиков, ему пришлось сражаться с болезнью исключительно силой своей воли в сочетании с хорошим уходом, который ему обеспечили родители. Типичные симптомы — боль в горле и резкие головные боли, горло затягивает неприятная «творожистая» пленка, которая очень затрудняет дыхание. Вдобавок все его тело покрылось болезненными нарывами, и он мучился с ними еще два года после выздоровления. Он вспоминал один особенно ужасный гнойник на ноге почти у колена, который, в конечном счете, стал твердым, как камень. Однажды вечером, решив, что с него хватит, Альф со всей силы сдавил гнойник. По его собственным словам: «Штука размером с небольшой крикетный мяч выскочила из ноги и поскакала по полу!» Больше похоже на эпизод из научно-фантастического триллера 1990-х годов, чем на историю из жизни довоенного Глазго, но Альф все-таки выкарабкался, а многие умирали.

Из-за изнурительной болезни его успеваемость в школе резко снизилась, к тому же ему пришлось полностью отказаться от занятий спортом. Неудивительно, что он так радовался тому, что остался жив. В августе 1933 года, когда Альф проводил каникулы в Сандерленде, он написал после того, как особенно весело провел день, играя в теннис и купаясь в море: «Когда я думаю о том, как весело мне сегодня было, и вспоминаю, как я умирал от дифтерии в прошлом году, я благодарю Бога за свое здоровье. Это самое ценное, что есть у человека».

Альф выбрался из мрака дифтерии новым человеком, переполненным новыми идеями. Он твердо решил сохранить здоровье и бодрость духа. Однажды ему дали почитать книгу под названием «Моя система» лейтенанта Дж. П. Мюллера. На обложке был нарисован греческий бог, а фотографии внутри изображали худощавого жилистого человека, который выкручивал свое тело, принимая невероятные позы. Альф считал, что этот человек — самый здоровый в мире, и решил, что сам он станет еще здоровее. Он поставил перед собой цель стать вторым Дж. П. Мюллером.

В основе «Системы» — холодные ванны и физические упражнения. В молодости отец добросовестно выполнял все эти предписания, и его дневник обильно усыпан заметками о них.

20 апреля 1933 года он писал: «Я, как говорится, здоров как бык. И все благодаря упражнениям и холодным ваннам. Я чувствую себя гораздо лучше и бодрее, чем в прошлом году до болезни, и не собираюсь останавливаться на достигнутом. На этот раз в день спорта я запишусь на все соревнования — 100 метров, 200 метров, прыжки в длину, метание диска и копья, бег с препятствиями, крикет, свободный удар и удар с отскока». Он, безусловно, поставил перед собой оптимистичные цели, решив завоевать медали в каждом состязании. Увы, он слишком увлекся тренировками и потянул мышцу в паху, поэтому день спорта прошел без его участия.

Альф был в таком восторге от «Моей системы», что купил книгу и для меня, и когда я учился в Глазго, то шел по его стопам, пытаясь превзойти неукротимого мистера Мюллера. Холодная ванна — худшая часть системы. Время выживания в воде измеряется минутами, дыхание при этом опасно учащается, а гениталии попросту исчезают из поля зрения. Выскочив из ванны, ты должен пройти испытание гимнастикой, за которым следует растирание; массируешь тело жесткой рукавицей, пока оно не зарумянится, как бекон. Громкие крики помогают добиться общего ощущения здоровья. Я недолго продержался на этой системе, но молодой Альф годами неукоснительно делал все упражнения и принимал холодные ванны вплоть до переезда в Йоркшир.

Еще Альф подписался на журнал «Супермен» и купил несколько эспандеров. Он не только хотел стать таким же здоровым, как Дж. П. Мюллер, он собирался вдвое увеличить мышечную массу. Его лучший друг Алекс Тейлор тоже решил укрепить свое тело, и юноши упорно занимались, идя к своей цели. Они регулярно обмеряли свои объемы, но после нескольких недель напряженной активности так и не приблизились к образу супермена, и их энтузиазм ослаб. Единственным напоминанием были ржавые пружины эспандера, которые я обнаружил в доме бабушки много лет спустя.



Альф считал увлеченность одним из наиболее важных человеческих качеств: она и стимулирует, и повышает настроение. Всю жизнь Альф чем-нибудь увлекался, и это его свойство проявилось еще в школе, о чем свидетельствуют записи в его дневниках. Некоторые его увлечения были весьма необычными, и хотя многие оказались недолговечными, его стремление к самосовершенствованию проступает на страницах дневника. 20 февраля 1933 года Альф писал: «Я хочу стать хорошим джазовым пианистом… Пожалуй, напишу дяде Бобу и попрошу одолжить мне книгу по джазовой музыке». 7 марта: «Начал понемногу осваивать жонглирование. Считается, что это развивает остроту зрения, и дом содрогался от грохота падающих шаров». Казалось, его замыслам нет числа: «У меня возникла новая идея. Хочу прочитать Библию с начала до конца. Помимо религиозного аспекта, это просто замечательная книга для чтения!»

Альф покупал книги по плаванию (он плохо держался на воде), занимался гольфом, вырезал фигурки из дерева, чтобы скоротать время долгими зимними вечерами. В редкие походы на танцы выяснилось, что он совершенно безнадежен, и он стал брать уроки.



В его детские и школьные годы семья Уайт часто ездила в отпуск в Сандерленд. Там они останавливались у родственников, отличавшихся душевной теплотой, чувством юмора и благородством.

Однако город, в котором они жили, «теплотой» не отличался. Сандерленд считался самым неблагоприятным для жизни местом на Британских островах — город унылых серых домов и огромных пустырей, где зимой с Северного моря с ревом несутся холодные восточные ветры, а чуть более теплые западные загрязняют воздух, принося с собой разрушительные для легких примеси из соседних крупных промышленных районов. Впоследствии многие родственники Альфа, в том числе дядя Мэтт с дядей Бобом и их сестра Элла, переехали на юг, ничуть не жалея, что оставили этот суровый климат.

Да, на первый взгляд Сандерленд производит отнюдь не благоприятное впечатление, но в городе есть несколько кварталов с изюминкой, особенно приморские. Районы Сандерленда Рокер и Сиберн и старая рыбацкая деревушка Уитберн, расположенная дальше по побережью, ласкают взгляд своими аккуратными домиками и разбивающимися о берег волнами.

В детстве Альф провел много счастливых часов на этой замечательной игровой площадке. Подростком он, часто в компании двоюродного брата Джорджа Белла, сына дяди Стэна, играл в футбол и теннис в соседних парках, гулял по чудесному пляжу и смотрел матчи по крикету на спортивной площадке в Эшбруке, где местная команда состязалась за кубок Старшей лиги с командой Дарема.

Одно из самых любимых воспоминаний Альфа о Сандерленде связано с едой. В городе было полно «свиных лавок», где всего за несколько пенсов можно было отведать сочный сэндвич с горячей жареной свининой, который часто подавали с северо-восточным деликатесом — «гороховым пудингом» (вкусное блюдо из гороха, сваренного в свином бульоне). Если у Альфа появлялся лишний пенни, сэндвич окунался в густой соус, придавая этому кулинарному шедевру некий оттенок магии. Он рассказывал, что исходивший из свиных лавок запах, словно гигантский магнит, втягивал его внутрь.

Что бы Альф ни делал в Сандерленде, он всегда находил время для встреч со своим дядей Бобом Уайтом, который жил неподалеку — в Пеншоу, деревне угольщиков. Они бродили, покрывая километр за километром, и говорили обо всем на свете, благо у них было много общих интересов. Роберт Уайт, умный и эрудированный человек, заражавший своим энтузиазмом, произвел глубокое впечатление на юного Альфа, который через бесконечные поиски совершенства будет пытаться воспроизвести качества своего любимого дяди.

Влияние родителей и дяди Боба, строгая дисциплина и высокие стандарты Хиллхедской школы — все это вместе способствовало развитию в молодом человеке оптимистического и положительного отношения к жизни, и именно в школьные годы в его душе зародились первые семена честолюбивых устремлений. И одно из них много лет спустя сделает его знаменитым — стремление стать ветеринарным врачом.

Глава 3

В то время, когда Альфа Уайта приняли в Хиллхедскую школу, Британия находилась во власти жесточайшей Депрессии. Сильно пострадал Глазго. Верфи на реке Клайд постоянно увольняли людей, рядовой рабочий зарабатывал чуть больше фунта в неделю. Ситуация в ветеринарной области — в которой, безусловно, было не место желающим быстро разбогатеть, — была ничуть не лучше, так как очень немногие могли позволить себе услуги ветеринара. Однако Альф еще в самом начале учебы в Хиллхеде твердо решил стать ветеринаром.

Ничто в детстве Альфреда Уайта не указывало на будущее, связанное с животными. Помимо того, что родители ему не разрешали, в его йокерском доме, где и так все пространство занимали материнское ателье и отцовский рояль, не было места для животных. Трудно представить образ жизни, более далекий от профессии сельского ветеринара, чем собственная жизнь Альфа в городе. Копоть и шум Глазго отличаются, как небо и земля, от йоркширских холмов и долин, которые он столь красочно описывал многие годы спустя.

Тем не менее, в 1928 году в его жизнь вошел персонаж, который оказал огромное влияние на выбор будущей профессии. Тогда, отчасти в награду за хорошие отметки, позволившие Альфу поступить в Хиллхедскую школу, родители купили щенка ирландского сеттера. В доме были кошки, но он мечтал о собаке. Теперь он ее получил. Этот щенок по кличке Дон стал первым из множества собачьих друзей Альфа, и он его обожал. Пока Альф учился в школе, а потом и в колледже Глазго, большую часть времени он посвящал Дону, часами гуляя с большим рыжим псом. Днем и ночью он бродил с ним по улицам и паркам около дома, а в выходные ему ничего не стоило отправиться с Доном на прогулку за тридцать с лишним километров на холмы Килпатрик, к реке Алландер, в долину Пил-Глен и в другие красивые места по соседству.

Дон постоянно фигурирует в дневниках Альфа, который называет его «старый прохвост», и, похоже, куда бы ни пошел Альф, «прохвост» шагал рядом. Один из его близких друзей детства, паренек по прозвищу «Кудряшка» Марон, жил в том же доме в Йокере, и прогулки с Кудряшкой и «прохвостом», судя по всему, были обязательным пунктом в распорядке дня. Альф сохранил любовь к прогулкам на всю жизнь, и этот симпатичный ирландский сеттер с блестящей шерстью был первым среди многих собак, разделявших эту любовь.

У Дона был непростой характер. Он имел дурацкую привычку срываться с места и исчезать за горизонтом, и часто проделывал этот трюк на прогулке. В те дни никто особо не обращал внимания на бродячих собак, и через несколько часов пес обычно являлся домой. Поджав хвост, он полз по полу в смиренной мольбе о прощении. Никому не хватало духа отругать это съежившееся создание, и каждый раз все ему прощали. Дон умел пресмыкаться, но и рычать тоже умел. Стоило кому-то приблизиться к нему, когда он грыз кость, — грозный рык и оскаленные зубы служили четким предупреждением, что Дону помощь не нужна. Этот пес требовал к себе уважения. Несмотря на это, он был отличным товарищем и верным другом, который не только стал подтверждением врожденной любви Альфа Уайта к животным, но и помог ему осознать, что между человеком и его собакой существует особая связь.

Однако не только появление домашнего питомца повлияло на решение Альфа стать звериным доктором. В тринадцать лет он прочитал статью в «Мекано мэгэзин». Она была из серии «Кем быть?» и рассказывала о профессии ветеринара. Альф получал журнал по подписке и прочитал несколько статей из этой серии, но эта показалась ему особенно интересной. Мысль о том, что можно зарабатывать на жизнь, заботясь о животных, привела его в восторг, — ведь он сам был любящим хозяином собаки.

С фотографии в центре страницы смотрел президент Королевского ветеринарного общества мистер Г. П. Мейл — мужчина с импозантной внешностью и аккуратно уложенными волосами, на шее которого поблескивала цепочка с эмблемой общества. Он произвел большое впечатление на Альфа.

Первый абзац оказался интересным: «Ветеринария — одна из нескольких профессий, которые в последние годы переживают спад». Насколько изменилась ситуация сегодня: тысячи будущих студентов отчаянно сражаются за те немногие места, что выделяет университет. Однако далее в статье говорилось: «Причиной спада часто называют развитие уличного движения, в результате чего профессия стала менее востребованной. Это ошибочное мнение, так как уменьшение значения лошади частично компенсируется за счет растущего спроса на услуги ветеринара в других направлениях». Это предложение (и ведь оно оказалось верным) вселило надежду в школьника. Первые крупицы мечты о профессии ветеринара пустили корни в его мозгу.

Статья в «Мекано мэгэзин» подстегнула интерес, но по-настоящему Альф уцепился за эту идею в Хиллхеде несколько недель спустя. В школу пригласили директора Ветеринарного колледжа Глазго доктора А. У. Уайтхауса, чтобы он рассказал ученикам о профессии ветеринара. Оглядываясь назад, понимаешь, что в дело явно вмешалась судьба, если эти два никак не связанных события произошли в такой короткий промежуток времени; они оказали огромное влияние на будущее Альфа Уайта.

Доктор Уайтхаус оказался милым, дружелюбным человеком, заражавшим любовью к своему предмету. В конце беседы он предложил всем заинтересовавшимся мальчикам посетить колледж и лично посмотреть, как живут студенты-ветеринары.

Воодушевленный статьей и беседой, Альф принял предложение и отправился в колледж. Его встретил сам доктор Уайтхаус и подробно рассказал о работе ветеринара. Он объяснил Альфу, что, избрав эту профессию, богатым он не станет, зато его жизнь будет разнообразной, деятельной и полезной.

Одно только беспокоило Альфа — математика.

— Я обязательно должен сдать математику, чтобы поступить в колледж? — спросил он.

— О, математика очень нужна ветеринару, — с серьезным видом ответил директор. Наступила пауза. Альф напряженно ждал. Наконец доктор широко улыбнулся. — Но только для того, чтобы подсчитывать дневную выручку!

Этих ободряющих слов было достаточно. У Альфреда Уайта, школьника, теперь появилась цель. Он знал, как распорядится своей жизнью, и с еще большим рвением взялся за учебу. Впоследствии годы работы ветеринаром доказали правоту доктора Уайтхауса: жизнь Альфреда Уайта действительно была разнообразной, активной и полезной. Но в одном старый директор ошибся: сидевший перед ним мальчик с широко открытыми глазами все-таки стал богатым.

Оставшиеся годы в школе Альф был усердным и прилежным учеником, и отличные отметки по его любимым предметам служили тому подтверждением. Несмотря на напряженную учебу и занятия любимыми видами спорта, у Альфа было много интересов за стенами Хиллхедской школы, и некоторые из них он взял с собой во взрослую жизнь.

Среди множества друзей самым близким оставался Алекс Тейлор. Хотя после окончания Йокерской школы ребята учились в разных местах, они много времени проводили вместе. По субботам друзья шумно болели за футбольные команды — либо на больших стадионах в городе, либо на площадке местной команды юниоров «Йокер Атлетик». Если футбола не было, их манило кино, которое они по-прежнему любили.

В Йокере было много кинотеатров, так что Альф не пропускал почти ни одного фильма. «Тиволи», «Коммодор», «Роузвейл», «Империя», «Королевский», «Банк» и многие другие находились в пределах досягаемости. Даже после появления звуковых фильмов отцу Альфа удавалось найти работу в кинотеатрах, — многие устраивали музыкальные вечера и эстрадные концерты. В таких случаях нанимали маленький оркестр, в котором Папаша играл на фортепьяно. Он регулярно выступал в «Коммодоре» и получал контрамарки, которые отдавал Альфу. Бесплатные билеты только добавляли привлекательности фильму. Альф часто записывал в дневнике впечатление от фильма. Одна такая запись датирована 11 марта 1933 года: «Вечером посмотрел нашумевший фильм „Гранд-отель“. Ужасно. Я чуть со скуки не умер. Эту женщину, Грету Гарбо, следует поместить в психиатрическую клинику и держать под постоянным наблюдением!» К комедиям у него претензий не было.

Фильмы с участием Лорела и Харди, которые на всю жизнь останутся его любимыми актерами, выходили регулярно, и он всегда с удовольствием смотрел их.

В детстве Альф много гулял по окрестным холмам. Он часто отправлялся в поход с Алексом Тейлором и другими друзьями — особенно с Джоком Дейви, Питом Шоу и Эдди Хатчинсоном, — и нередко пропадал целыми днями, иногда проходя больше тридцати километров. Еще одним большим любителем прогулок был Джимми Тернбулл, глухой мальчик, сын близкой подруги матери. Альф очень любил ходить в гости к миссис Тернбулл, потому что она была непревзойденной кулинаркой. Она могла превратить простую кашу в изысканное блюдо, а ее бифштексам с картошкой и сочным пирожкам не было равных. Да, беззаботные были времена — долгие прогулки на свежем воздухе, а в конце дня аппетитная стряпня миссис Тернбулл, при одной мысли о которой слюнки текли.

Несмотря на то, что Альф был городским мальчишкой, страницы его дневников дышат любовью к окружающей природе. «Целый день гулял по расщелине Уанги и лазал по „Старому Килпатрику“ с Джимми Т. и Джоком Дейви. Такая красота! У меня не хватает слов, чтобы описать ее». Эти походы наполнили Альфа любовью к живой природе, и этой любовью через много лет будут пронизаны книги Джеймса Хэрриота.

За исключением тенниса, Альф не занимался спортом серьезно, но, как многие мальчишки его возраста, играл в футбол на площадках и в парках, называя такое времяпрепровождение — «погонять маленький белый мячик». Он часто играл с «джентльменами с угла». «Джентльменами с угла», или «угловыми», называли безработных в Глазго. Во времена Депрессии группы мужчин от нечего делать околачивались на перекрестках. Плевались, ругались и, когда могли себе позволить, выпивали — это были их основные занятия. Получая меньше десяти шиллингов в качестве пособия по безработице, эти люди иногда решались на преступления, чтобы пополнить свой скудный заработок. Однако у них был некий кодекс чести: хотя грабежи с применением насилия случались сплошь и рядом, они никогда не нападали на женщин и детей. Во времена детства Альфа — в отличие от серьезных, часто связанных с наркотиками преступлений наших дней, — основным мотивом преступлений было — любыми путями добыть денег на нормальную еду или выпивку.

Многие «джентльмены с угла» находили другие способы заработать немного денег, и одним из них было пение. Пением это можно назвать только в самом общем смысле, потому что в их песнях едва различалась мелодия, да и слов почти не было, а сами певцы находились под алкогольными парами. Эти персонажи часто устраивали концерты на площадках перед многоквартирными домами. Их называли «певцами с заднего двора», и жители домов бросали им деньги — иногда в благодарность за музыку, но чаще всего — чтобы избавиться от кошмарных завываний, доносившихся снизу. Еще они «выступали» в городских пивнушках, тупо уставившись в стакан с виски, но никто не обращал на них никакого внимания, — типичная сцена в баре Глазго того времени.

У одного из «угловых» была уникальная побочная профессия: он купировал хвосты щенкам. Этот длинный худощавый тип с повязкой на глазу ошивался в йокерском баре «Элдерсли». Однажды Альф решил воспользоваться его услугами, так как слышал, что парень был мастером своего дела. Он брал шесть пенсов с щенка, но Альф думал, что это стоит полкроны — в пять раз больше установленной таксы. Заметив одноглазого в компании других мужчин на углу улицы, Альф подошел и робко сказал:

— Сэр, у моего друга есть щенок, которому нужно купировать хвост. Вы согласитесь это сделать за полкроны?

Мужчина удивленно уставился на мальчика единственным глазом. Потом весело взглянул на своих приятелей и объявил условия:

— Полкроны? Скажи своему другу, что за полкроны я ему голову отгрызу к чертовой матери!

Его слова сопровождались хохотом и плевками. Будущий ветеринар больше не обращался к одноглазому за помощью.

Став ветеринаром, Альф с теплотой и сочувствием относился к своим клиентам и пациентам, — этим качеством он вряд ли обязан жизненному опыту, приобретенному на перекрестках Глазго.

Альф хорошо проводил время не только в Глазго. Свои многочисленные каникулы он использовал на всю катушку. Судя по записям в дневнике, летом 1933 года он целых четыре раза уезжал из города: побывал в Уэст-Килбрайде на Айрширском побережье, жил в небольшой гостинице на острове Арран, потом в палаточном лагере у озера Лох-Фин и ездил в Сандерленд в гости к родственникам. Следующим летом он побывал в Лландудно в Северном Уэльсе, на юге Девоншира в гостях у дяди, в Уилтшире гостил у тети, целую неделю провел в Лондоне и, разумеется, навещал родных в Сандерленде.

При таком количестве дядюшек с тетушками и двоюродных братьев и сестер Альф едва успевал повидаться со всеми, но ему это было не в тягость. Если ему бывало грустно, дядя Мэтт неизменно поднимал ему настроение, как и кузина Нэн Уилкинс, дочь тети Джинни. Нэн была ему как старшая сестра, и с ней он общался больше всех на протяжении своей жизни.

Помимо Сандерленда, Альф проводил каникулы с семьей и друзьями в Пеннинских горах на севере Англии, их любимыми местами были Эпплби и Элстон. Они останавливались в пансионах или небольших гостиницах, и, судя по фотографиям того времени, компания собиралась внушительная. Им нравилась дикая, но прекрасная страна холмов и равнин; пейзажи радовали глаз, являя собой полную противоположность тому, что окружало их дома, в промышленном Сандерленде.

Родители Альфа по-разному относились к отдыху. За исключением поездок в Пеннинские горы, Папаша редко брал отпуск и с радостью оставался дома в компании со своим роялем. Но Ханна, энергичная женщина, любила путешествовать. В результате мать и сын многие отпуска проводили вдвоем.

Альф боготворил мать и прекрасно понимал, на какие жертвы она идет ради него. В те дни немногие женщины вносили вклад в семейный бюджет, но она была исключением. Мать Альфа была движущей силой семьи, и Альф испытывал к ней глубокое уважение. Однако отношения между ними были непростыми, им не хватало открытого проявления любви. Альф редко расслаблялся в присутствии матери, очевидно, из-за неспособности во всей полноте выразить свои чувства по отношению к ней, хотя с отцом его связывала явная и взаимная привязанность. Ханна Уайт, безусловно, была силой, с которой следовало считаться. Она главенствовала в семье, принимая большинство важных решений, а Папаша охотно делал, что ему говорили. Ханна обладала многими прекрасными качествами, но душевная теплота в их число не входила. Помню, мне самому было сложно обнять ее.

Однако она, бесспорно, души не чаяла в единственном сыне, как и он в ней. Преклонение Альфа перед матерью чувствуется в некоторых записях его дневника: «Мама сейчас смеется. Для меня лучшее тонизирующее средство в мире — знать, что она счастлива». Взрослый Альфред Уайт, безусловно, не был хладнокровным человеком. Он с искренней теплотой и заботой относился к людям, и я уверен, эти качества были присущи ему и в юности. Возможно, его благоговейное отношение к матери было продиктовано стремлением добиться ее любви, но она была неспособна на открытое проявление чувств.

Альф вел чрезвычайно насыщенную жизнь, но никогда не забывал о главной цели. Он твердо решил хорошо учиться и получить высокие оценки, необходимые для поступления в Ветеринарный колледж. И он этого добился. 29 июня 1933 года он окончил Хиллхедскую среднюю школу и получил аттестат об общем образовании, сдав три экзамена на повышенном уровне — английский (в том числе литература и история), латынь и французский. К его удивлению, он сдал математику, хоть и на пониженном уровне. Альф получил 67 процентов по английскому языку, 53 — по французскому и 48 — по латыни. Из-за болезни в начале выпускного года оценки Альфа на этих экзаменах были ниже тех, что он заслуживал, хотя он так много работал, — но все равно результаты были хорошие. Он достиг своей цели.

Альф написал в своем дневнике 30 июня: «Что за день! Что за день! Сегодня утром я проснулся нищим, а спать ложусь богатым человеком. Этим утром нам вручали призы, и я получил 4 шиллинга 6 пенсов за участие в соревнованиях по бегу. А потом я навсегда покинул Хиллхед. Мне немного грустно и жаль, — ведь столько хорошего было связано со школой. Но, с другой стороны, я рад, что сдал экзамены в 16 лет 8 месяцев и могу продолжать работу. Конечно, я вступлю в Клуб бывших учеников и буду поддерживать связь со школой… А потом мама подарила мне десять шиллингов за хорошие отметки на экзаменах!»

Его родители очень гордились, что их сына приняли в Ветеринарный колледж, и сообщили эту радостную весть всем родственникам в Сандерленде, а также всем друзьям и знакомым. Однажды вскоре после того, как были получены результаты, к ним в очередной раз пришел угольщик, и Ханна не могла удержаться, чтобы не похвастаться успехами своего сына.

— Мы недавно получили хорошее известие, — сообщила она.

Угольщик перестал насыпать уголь в бункер и посмотрел на нее и Папашу.

— Здорово, миссис Уайт! А чё за известие-то?

— Мой сын поступил в Ветеринарный колледж! — сияя от гордости, ответила Ханна. — Он будет ветеринаром!

На чумазом лице сверкнули глаза.

— Эх! — сказал угольщик. — Подцепит его какая-нибудь девчонка.

В один из последних дней в школе Альф написал в дневнике: «Чертовски неудобно, что приходится писать в этой благословенной тетради рано утром, но, может быть, когда я стану премьер-министром, я продам авторские права за 5000 фунтов!» Тогда, покидая Хиллхедскую среднюю школу и переходя на следующую ступень своего образования в Ветеринарном колледже Глазго, молодой человек еще не знал, что много лет спустя стоимость его авторских прав превзойдет все его ожидания.

Глава 4

Сегодня профессия ветеринара находится на волне небывалой популярности. Сейчас, когда я пишу эту биографию, по телевизору идут три разные передачи о работе ветеринаров, — и у всех высокий зрительский рейтинг. Многие считают, что именно благодаря Джеймсу Хэрриоту зрители проявляют неослабевающий интерес ко всему, что связано с ветеринарией. В этом нет ничего удивительного, ведь телесериал «О всех созданиях — больших и малых», впервые показанный двадцать лет назад, имел колоссальный успех у миллионов зрителей. Существует распространенное мнение, что книги Джеймса Хэрриота, по которым снят сериал, являются главной причиной растущей популярности профессии ветеринара.

Отец, однако, неоднократно повторял, что не только благодаря ему эта профессия стала престижной и молодые люди очертя голову бросились поступать в ветеринарные колледжи. Когда я подал заявление в 1960 году, за десять лет до выхода первой книги Хэрриота, даже тогда на сорок пять мест на курсе приходилось триста-четыреста желающих. Учитывая всеобщую любовь к животным, для все большего числа молодых людей карьера ветеринара становилась естественным выбором. Конечно, книги Джеймса Хэрриота повышали престиж профессии, но были и другие факторы, и я согласен с утверждением отца: Джеймс Хэрриот несет лишь частичную ответственность. Мне жаль сегодняшнюю молодежь, которая мечтает стать ветеринарами. В ветеринарных колледжах очень высокий конкурс, при этом для поступления нужно сдать три экзамена второго уровня сложности по естественным наукам, и как минимум два из них на «отлично». Многие слушают меня с завистью, когда я рассказываю, что тогда, в 1960-м, мне нужно было сдать только два экзамена второго уровня для поступления на ветеринарный факультет Университета Глазго.

Правда, сдавать пришлось естественные науки — химию, физику и биологию, зато оценка не имела значения. Это пустяк по сравнению с современным жестким конкурсом. Интересно, что бы они сказали о требованиях во времена моего отца!

В 1933 году Альфред Уайт поступил в Ветеринарный колледж Глазго, сдав английский, французский и латынь — не самые подходящие предметы для будущего ученого, однако ситуация в то время была совершенно иной. В годы Депрессии желающих посвятить себя ветеринарии было немного, и ветеринарные колледжи всеми силами старались привлечь студентов. Еще учась в школе, Альф позвонил в колледж и сказал, что, если наберет достаточное для поступления количество баллов, хотел бы получить профессию ветеринара.

Трубку взял сам директор, доктор Уайтхаус.

— Отлично! — ответил он. — Когда вы готовы начать?

В 1933 году Глазго занимал особое положение среди ветеринарных колледжей Британских островов. Он не получал финансовой помощи от государства и зависел исключительно от взносов студентов, а также от грантов местных властей и дотаций различных организаций. В своем докладе 1925 года правительство объявило, что Шотландии достаточно одного ветеринарного колледжа, и колледж Глазго безжалостно лишили государственных дотаций. Непокоренный Ветеринарный колледж Глазго продолжал работу исключительно благодаря решимости председателя совета попечителей, профессора Джона Глейстера, и директора, доктора А. У. Уайтхауса. В результате колледж чрезвычайно гордился самим фактом своего существования, и студенты после пяти лет обучения чувствовали себя так, будто совершили настоящий подвиг.

Альф получал стипендию Карнеги в размере 18 фунтов в год плюс грант от городского отдела народного образования Глазго в размере 10 фунтов, частично покрывавший плату за обучение, но реальная стоимость была гораздо выше. Книги, материалы и расходы на проживание истощали средства студентов. Как и в Хиллхеде, родители помогали Альфу все шесть лет, что он учился в колледже, — время незабываемых воспоминаний и дружбы на всю жизнь.

Занятия начались 26 сентября 1933 года, и Альф записал в дневнике: «Знаменательный день! Сегодня утром я начал учиться в Ветеринарном колледже. Новички толпятся на улице, — закаленные ветераны с важным видом проходят внутрь, — топот ног в аудиториях, — комната с мертвыми животными привела меня в дрожь. Здесь попадаются такие странные типы!»

Вскоре он обнаружил, что учеба в Ветеринарном колледже сильно отличается от учебы в Хиллхеде: здесь, казалось, никому не было дела до того, чем он занимается. Поддерживая жестко регламентированную дисциплину в Хиллхедской школе, учителя прилагали максимум усилий, чтобы он сдал экзамены, так как от этого зависела репутация школы. В Ветеринарном колледже, однако, преобладала атмосфера апатии. На первом курсе большую часть времени, особенно днем, Альф проводил за игрой в теннис, ходил в кино или просто сидел дома и занимался своими делами.

В этом, в общем-то, не было ничего удивительного. Колледж вполне устраивало, что у него есть студенты, которые вносят плату, а если они при этом ничего не делают и вместо пяти лет учатся пятнадцать, — так это их проблема. В сущности, стимула для получения диплома у студентов не было: после окончания колледжа мало кому удавалось найти работу по специальности. Для тех, у кого были состоятельные родители, готовые оплачивать расходы своих детей, жизнь в Ветеринарном колледже Глазго казалась настоящей синекурой. Для некоторых студентов деньги не представляли проблемы, и они проходили полный курс обучения за десять, двенадцать, а то и больше лет. Некоторые так и не заканчивали колледж и в итоге брались за любую работу. После получения диплома Альф встречал кое-кого из своих старых приятелей по колледжу во время визитов в Глазго. Один работал в магазине тканей, а другого он с удивлением увидел на Чаринг-Кросс, где тот регулировал дорожное движение. Эти студенты-ветераны стали неотъемлемой частью колледжа, и когда они в конце концов уходили, доктор Уайтхаус и остальные преподаватели прощались с ними со слезами на глазах. Во вступлении к книге «Истории о собаках», опубликованной много лет спустя, Альф описывал реакцию профессора на уход одного из таких «вечных студентов»:


Один парень, по фамилии Макалун, пробыл там четырнадцать лет, но добрался только до второго курса. Он тогда был рекордсменом, а еще несколько человек перевалили за десять лет… Но студент с четырнадцатилетним стажем пользовался особенно большим уважением, и когда он в конце концов ушел из колледжа и поступил на работу в полицию, все по нему очень скучали. Старый доктор Уайтхаус, читавший тогда анатомию, заметно расстроился.
— Мистер Макалун, — сказал он, положив на стол череп лошади и махнув указкой в сторону пустого стула, — одиннадцать лет сидел на этом месте. Без него нам будет очень непривычно.


Профессию ветеринара Альф получал в скучном, унылом здании, расположенном на крутом склоне на углу Баклех-стрит в районе Каукадденс. Это старое учреждение с тусклыми окнами — бывшая насосная станция «Глазго Корпорейшн», — было построено из невзрачного камня и больше напоминало тюрьму строго режима, чем известное учебное заведение. Со всех сторон на колледж смотрели мрачные многоквартирные дома, и вокруг, насколько хватало глаз, не было видно никакой зелени.

Несмотря на грозный вид, внутри этих угрюмых стен царила атмосфера доброты и дружбы. Альф сохранил очень теплые чувства к своему старому колледжу, но вот что интересно — в книгах Джеймса Хэрриота нет рассказов о его студенческой жизни. После выхода книги «Всех их создал Бог» в 1981 году он поклялся, что больше не напишет ни одной книги. Меня это огорчило, как, я уверен, огорчило бы и его поклонников, и я часто напоминал отцу, что у него еще осталось много материала, в том числе и о студенческих годах. За исключением горстки людей, все считали, что Джеймс Хэрриот ничего не писал о том времени, кроме нескольких абзацев во вступлении к «Историям о собаках». Это не так.

В начале 1960-х годов, когда отец впервые всерьез занялся литературой, он написал сборник рассказов, которые объединил в повесть. Часть рассказов была посвящена его учебе в Ветеринарном колледже Глазго. Заброшенная рукопись, о которой много лет никто не вспоминал, оживила в моей памяти истории о колледже, которые отец часто рассказывал нам. В этой повести, написанной от третьего лица, он называет себя «Джеймс Уолш».


Проведя всего три недели в Ветеринарном колледже, Уолш понял, что его жизнь изменилась. Он думал, что учеба на ветеринара станет своего рода продолжением учебы в школе — с теми же ценностями и той же научной атмосферой. Правда, продолжение оказалось довольно жалким: он испытал шок, увидев колледж в первый раз. Это было убогое приземистое здание, местами покрытое облупившейся желтоватой краской, смущенно ютившееся среди ветхих, потемневших от грязи домов. Во времена королевы Виктории здесь располагался жилой район процветающего торгового города, дома выделялись внушительными фасадами и украшенными колоннами подъездами, но теперь он превратился в болото, в прибежище несостоявшихся актеров, сомнительных личностей и бледных, сгорбленных женщин.
Говорили, что когда-то в колледже были конюшни.
В них содержали лошадей, запрягавшихся в конки, и внешний вид здания, бесспорно, поддерживал эту теорию. Во двор, где размещались аудитории и лаборатории, больше похожие на стойла, вела единственная арка, и именно в этой арке Уолш впервые встретился с другими студентами. На первый взгляд они совсем не были похожи на студентов, во всяком случае, он не заметил свежих первокурсников в блейзерах и с яркими шарфами на шее. Позже он узнал, что большинство были сыновьями фермеров, некоторые приехали из долин реки Форт и реки Клайд, довольно много было жителей Северного нагорья — по-видимому, этим объяснялась их склонность к мохнатому твиду серовато-коричневого цвета и добротным башмакам. Два сикха в тюрбанах являли собой резкий контраст, кроме того, на первом курсе оказалась единственная девушка с испуганным лицом.
Здесь не было никаких излишеств. Ни прохладных галерей для прогулок, ни гулких коридоров с картинами на стенах, ни просторной, обшитой панелями столовой. Одна только комната отдыха с расшатанными стульями и потрепанным роялем, на крышке которого обычно играли в карты, да еще буфет в углу, где подавали чай, пирожки с мясом и самый несъедобный яблочный пирог в Шотландии. Это был мозговой центр колледжа, вся социальная жизнь сосредоточилась здесь.
И тем не менее Уолш ощущал пульсацию жизни, теплую и яркую, непохожую на все, что он знал прежде. Полуразвалившийся колледж был не самой подходящей сценой для населявших его колоритных персонажей, и все же они были тут: сильные, жизнелюбивые, возмутительные и обаятельные.


В колледже действительно обитали удивительные и часто недисциплинированные личности. В 1949 году он стал факультетом университета Глазго, но во времена Альфа не отвечал столь высоким критериям, — что в достаточной мере демонстрировали его развеселые студенты. Сокурсники поразили Альфа. Через несколько дней после начала учебы он пошел на «мальчишник» — нечто вроде ознакомительной вечеринки для новичков, и написал о нем в дневнике: «Впервые смотрел бокс — очень интересно. Легковесы такие проворные. Меня немного удивил характер песен и анекдотов, которые пели и рассказывали со сцены. Отлично играл скрипач. Здесь вообще странный народ, но очень славный».

До сих пор Альф рос среди людей, которые не злоупотребляли спиртным и бранными словами, поэтому он, по всей видимости, испытал культурный шок, услышав исполнявшиеся на вечеринке песни. Более ярким примером необузданности студентов стала церемония вручения наград в ноябре того же года. Обычно эти мероприятия проходили организованно и благопристойно, но не в тот раз.

На следующий день «Глазго Ивнинг Таймс» опубликовала отчет об этой памятной церемонии:


Сегодня на долю председателя церемонии вручения наград в Ветеринарном колледже Глазго на Баклех-стрит выпало немало потрясений, и одним из них был человеческий череп, внезапно спустившийся с потолка на веревке и остановившийся в полуметре от его лица. Собравшиеся в зале студенты приветствовали появление попечительского совета бурными аплодисментами и душераздирающими воплями. Громкие выкрики постоянно прерывали вступительную речь председателя мистера Александра Мердока, и оратор едва не охрип. Однако он не рискнул выпить воды из графина, который был подозрительно похож на аквариум: «неизвестное лицо или лица» запустили туда золотую рыбку. Не успев произнести и десяти предложений, председатель поднял голову и оказался лицом к лицу с темно-коричневым черепом, который медленно вращался на веревке прямо перед его глазами. «Обведя взглядом» попечительский совет, череп неторопливо поднялся к потолку, откуда снова спустился — с остановками, как паук по паутине, — и наконец с громким стуком упал на стол, к ужасу председателя. Студенты были в восторге от представления.


Альфу мероприятие явно понравилось, и в его дневнике появилась такая запись: «Вручение наград. Вот это веселье! Они освистывали нелюбимых преподов, хлопали доктору, пели „Он славный парень“ и орали во всю глотку, когда вошли большие шишки. Просто здорово, скажу я вам!»

Альф с радостью окунулся в новый образ жизни. Через несколько недель после церемонии он и еще семьдесят студентов отправились в Императорский театр на Сент-Джордж-Роуд. Выпив пару стаканчиков, студенты собирались от души повеселиться. Вскоре появилась полиция. Один студент, выходя из театра, ударил ногой по двери. Потом ему пришлось заплатить две гинеи штрафа, — такое было наказание для студентов того времени. Альф сбежал, нырнув в гущу соседних многоквартирных домов; спортивные тренировки в школе сослужили ему хорошую службу в тот вечер.

Буйные выходки не ограничивались вне аудиторной деятельностью за стенами колледжа. Некоторые лекции скорее походили на разнузданные вечеринки, чем на учебные занятия, и в первые недели в колледже Джеймс Альфред Уайт начал осознавать, что жизнь на Баклех-стрит будет несколько отличаться от жизни в Хиллхеде. Потом в своей неопубликованной повести он рассказывал о преподавателях, на долю которых выпало учить этих сорвиголов:


Среди преподавателей было много стариков, которых выдернули из заслуженного отдыха, и теперь они проводили старость в неравной борьбе с шумливой молодежью. В колледже также вели занятия практикующие ветеринары, совмещающие работу с чтением лекций, и в процессе обучения давали полезные и практичные советы, которые впоследствии очень пригодились их студентам. Они, как и пенсионеры, относились к работе беспристрастно и с определенной долей фатализма, и считали: если студенты вносят плату, они вправе решать сами, получать знания или валять дурака.


Профессор Энди Маккуин, преподававший биологию на первом курсе, читал лекции по тетради, и если случайно переворачивал сразу две страницы, спокойно продолжал, словно ничего не случилось. Потом Альф описал одну из его лекций в повести, которая очень точно передает атмосферу, царившую в колледже. Он присваивал старым учителям разные литературные псевдонимы и Энди Маккуину дал прозвище «профессор Кинг».


Отличие от школьной жизни началось уже с аудитории. Профессор Кинг, преподававший биологию, был очень старым и болезненным человеком и проводил занятия с полным безразличием. Склонившись над стопкой пожелтевших листков, он невнятно бормотал себе под нос, и ему было все равно, слышат его студенты или нет; это было их личное дело.
По сигналу второгодников, которых было немало, весь класс топал ногами и кричал, как на футбольном матче. Эта вакханалия начиналась с первых минут, как только преподаватель доставал ведомость. Когда он называл имя единственной девушки, раздавались вопли и свист, а бедная студентка, робкая по природе, густо краснела и еще сильнее вжималась в свой стул.
Шутки профессора вызывали очередной всплеск.
В начале своей преподавательской карьеры — в конце девятнадцатого века — профессор Кинг решил, что его лекции будут яркими и остроумными, поэтому в каждую вписал шутливое отступление. За почти пятьдесят лет он не изменил ни слова в своих записях, и последующие поколения студентов точно знали, когда прозвучит шутка и какая.
К примеру, когда он рассказывал, как африканская яичная змея сбрасывает кожу, он обычно прочищал горло, делал паузу и говорил: «Потому что яичные змеи всегда возвращают упаковку». Это служило сигналом к топоту, диким воплям и истерическому смеху.
За всю лекцию он поднимал глаза от своих записей только один раз — в самом конце, когда неизменно доставал из кармана большие часы, с детской улыбкой обводил взглядом аудиторию и говорил:
— Мои золотые часы с цепочкой показывают, что пора закругляться.
Его слова тонули в безумном гвалте.


Еще один престарелый преподаватель, профессор Хью Бегг, читал паразитологию. Студенты его любили, и он всегда был готов дать им хороший совет, но он плохо слышал и смутно понимал, какой беспорядок творится на его лекциях. Он поднимал голову, пристально всматривался и говорил: «Что… что это за шум?» Ответа студентов мог не услышать только глухой. Тем не менее, однажды Хью Бегг дал совет, который Альф запомнил на всю жизнь. Мудрый старик, с годами опыта за спиной, рассказывал о том, какая жизнь ждет будущих ветеринаров. В этот раз его слушали очень внимательно. Он говорил — это была жизненно важная тема, — что им придется учиться на собственных ошибках.

— Джентльмены, — торжественно провозгласил он, — вы не станете настоящими ветеринарами до тех пор, пока каждый из вас не покроет 40-акровое поле тушами животных!