Однако рано или поздно она заметила, что луна какая-то странная — не светится в темноте. Дело было так: когда Розамунда с ней возилась, няня задула фитиль, и всё исчезло. Принцесса взревела, дёрнула штору и увидела, что далеко и высоко тихо светит луна, словно её и не снимали. Разозлилась она так, что, если бы не упала от злости, я просто не знаю, что было бы.

Чем больше она росла, тем больше всего хотела, да к тому же ей всё стало прискучивать. И в детской, и в классной, и в спальне высились кучи и вороха, страшно смотреть, а гардероб королевы она давно перебрала и уже ничего не могла для себя найти.

Когда ей исполнилось пять лет, ей подарили золотые часики, всплошную усыпанные рубинами и брильянтами; но однажды она разволновалась (так называли уродливые приступы ярости), швырнула их о камин, и они остановились, а часть брильянтов попадала в золу.

Когда она стала ещё старше, она полюбила животных, но так, что ни ей, ни им от этого радости не было. Сердясь, она их била и пыталась разорвать, а потом сразу теряла к ним интерес. Если они могли, они убегали, к вящей её злости. Как-то она перестала кормить своих белых мышей, они убежали, и вскоре весь замок просто ими кишел. Красные глазки сверкали во тьме, белые шкурки мелькали в тёмных углах. Король нашёл их гнездо в малой короне и приказал всех утопить, но принцесса подняла такой крик, что их оставили в покое, а бедному королю пришлось носить каждый день самую лучшую корону, пока они совсем не сбегут. Собственность принцессы священна, как бы она к ней ни относилась.

Словом, чем взрослей становилась принцесса, тем хуже, — ведь она никогда не пыталась исправиться. Нрав её портился день ото дня, и её сердило уже просто всё, что она видела. Всё ей было не так, всё она хотела изменить и, естественно, становилась всё противней и противней.

Наконец, перемучив всех животных, едва не прикончив няню, она впала в полную тоску — и родители решили, что пора что-нибудь сделать.



Глава вторая

МУДРАЯ

ЖЕНЩИНА

Далеко от дворца, в самой чаще хвойного леса, жила Мудрая Женщина. В некоторых странах её назвали бы ведьмой и ошиблись бы — она никогда не делала ничего плохого, а силы у неё было больше, чем у ведьм. Слава её росла, король о ней услышал и послал за ней, надеясь, что она поможет принцессе.

И вот поздно ночью, тайком от принцессы, королевские гонцы привезли во дворец высокую женщину, закутанную в чёрный плащ. Король предложил ей сесть, но она отказалась и ждала стоя, что он скажет. Ждать пришлось недолго, почти сразу король с королевой стали рассказывать о своих бедах — начал король, королева его перебила, потом говорили оба, не сдерживаясь, одновременно — так им хотелось показать, что они и вправду страдают, а дочка у них ужасная.

Очень долго не было никакой надежды, что они замолчат, но женщина слушала терпеливо, без слов и движений. Наконец король с королевой устали, да и не могли ничего больше прибавить к перечню принцессиных злодеяний. Примерно через минуту женщина раскинула руки, плащ упал, открывая платье из странной ткани, которую один знакомый поэт описал так:



Она сияет, светится, блестит,
Как шёлк, переплетённый серебром,
Но нет ни шёлка в ней, ни серебра.



— Как же вы с ней плохо обращались! — сказала Мудрая Женщина. — Вот бедняжка!

— Плохо?! — удивился король.

— Конечно, — подтвердила женщина. — Да, она и сама плохая, и ей надо об этом знать, но виноваты и вы.

— М-мы?! — возмутился король. — Мы ей ни в чём не отказывали!

— Вот именно, — сказала женщина. — Что ещё могло её так испортить? Лучше бы вы дали ей мало, но другого. Ах, да что там, вы слишком глупы, чтобы меня понять!

— А вы очень учтивы! — съязвил король, усмехаясь тонкими губами.

Женщина только вздохнула, а король с королевой молчали от злости. Так прошло с минуту, потом она запахнула плащ, и сверкающее платье исчезло, словно луна за тёмной тучей. Ещё минуту-другую король с королевой молчали — ярость перекрыла путь их словам. Наконец женщина повернулась к ним спиной, но не двинулась с места. Тут король взорвался.

— И эта старая в-ведьма будет учить Р-р-розамунду м-м-манерам?! — возопил он. — Д-да ты на неё посмотри! К-как она с-стоит! С-спиной!!! К-к нам!!!

При этих словах женщина вышла из комнаты. Высокие двери закрылись за ней; и в то же мгновение король с королевой стали браниться, как обезьяны, выясняя, кто виноват в том, что она ушла. Спор их ещё длился (кончился он под утро), когда прибежала принцесса, терзая на ходу несчастного белого кролика. Она его любила, но он не прибежал на её зов, и вот она вырывала клочки шерсти, пытаясь разорвать на части красноглазое длинноухое существо.

— Роза! — вскричала мать, когда дочка швырнула ей кролика в лицо. — Розамунда!

Король поднялся в полной ярости, но принцесса успела выскочить. Он побежал за ней; к его удивлению, её нигде не было. Огромный зал был пуст, но не совсем: прямо за дверью, спиной к порогу, сидела Мудрая Женщина, склонив голову к коленям. Пока король на неё глядел, она медленно встала, пересекла зал и спустилась по мраморной лестнице. Король окликнул её, она не оглянулась и не показала ничем, что его слышит. Вниз она шла беззвучно, и он почти поверил, что по белым ступеням скользит тень.

Что до принцессы, её не нашли. Королева впала в истерику; кролик убежал. Король разослал гонцов — но тщетно.

Вскоре замок затих, и всё стало как раньше. Король с королевой страдали иногда — я же говорил, страна там странная, — но подскочили бы от ужаса, услышав голос принцессы. Все прочие не выжали и слезы. Может, принцессе и хуже, думали они, но им — намного лучше. Что с ней, они иногда гадали, но уж никак не мучились.

Один лорд-канцлер о чём-то догадывался, но был слишком умён, чтобы этим поделиться.



Глава третья

ПОХИЩЕНИЕ

ПРИНЦЕССЫ

Попросту говоря, Мудрая Женщина унесла Розамунду под плащом. Когда та выбежала, она её схватила и завернула в свой плащ. Принцесса яростно отбивалась и верещала изо всех сил, но отец, стоя в дверях, ничего не заметил, так крепко держала её загадочная гостья.

Какие-то сердитые звуки король услышал и даже подумал, что они напоминают визг его дочери, но раздавались они далеко, и он решил, что дети кричат на улице, за воротами дворца. Так что женщина спокойно пронесла пленницу по мраморным ступеням, по мощёному двору, по утренним улицам, где уже открывались лавки, и вышла на большую дорогу, ведущую на север. И всё это время принцесса билась, визжала — но тщетно.

Когда она слишком устала, чтобы биться и визжать, женщина распахнула плащ, и пленница, ощутив свет, разомкнула опухшие веки. Перед ней было то, чего она в жизни не видела, — не дворец, не город, а широкая прямая дорога, окаймлённая болотом. Испуганная Розамунда подняла глаза; женщина смотрела на неё ласково и строго.

Доброты принцесса не понимала. Ей казалось, что люди бывают добрыми из подхалимства или из страха. Увидев ласковый взгляд, она разбежалась, чтобы боднуть женщину, словно маленький таран. Но плащ сомкнулся и, когда голова коснулась его, оказался твёрдым, как бронза. Принцесса упала на дорогу. Женщина её подняла, снова взяла её на руки, и она уснула, а проснувшись, поняла, что её куда-то несут.

Наконец женщина опять присела, и принцесса увидела, что уже темно, только яркая луна освещает пустынный луг. Испугалась она ещё сильнее, особенно когда подняла глаза на строгое неподвижное лицо. Женщина смотрела на неё пристально и печально. Поскольку принцесса знала жизнь из волшебных сказок, она решила, что это — людоедка, которая несет её к себе домой, чтобы съесть.

Как я уже говорил, принцесса в ту пору была так низка душой, что понимала строгость лучше, чем доброту, страх — лучше, чем ласку. Сейчас она упала на колени, протянула к женщине руки и закричала:

— Не ешьте меня! Не ешьте!

А что ещё делать, если ты низок? Вы только подумайте, когда к ней добры, она брыкается, а вот от страха — падает на колени! Но строгость была из того же источника, что и кротость: женщина знала, что принцессу может спасти одно — если она подумает о ком-то, кроме своей драгоценной персоны.

Не говоря ни слова, женщина взяла Розамунду за руку, подняла её на ноги и повела по лунной дороге. Время от времени, от досады, принцесса пыталась вырваться, но женщина смотрела на неё, и она сама сжимала руку, чтобы только её не съели прямо сейчас. Они шли дальше, а когда ветер отбрасывал к ней полу плаща, ей казалось, что он нежен, словно мягкая шаль королевы.

Через какое-то время женщина запела. Принцессе волей-неволей пришлось слушать — ведь стояла тишина, только шелестели кусты, тихо шуршал плащ да тихо раздавались их собственные шаги.



В далёкой вышине,
В нелёгкой тишине
Висит луна.
Она совсем стара,
Ей отдохнуть пора,
До самого утра
Грустит она.
О, как она грустит,
О, как она скорбит,
Зовёт, стенает!
Но ей ответа нет,
Она мильоны лет
Ни радостей, ни бед
Не знает.
Она совсем одна,
Бездомна и больна,
Как птица.
Печальна тишина,
И в вышине она,
Несчастная луна.
Томится.



Песня была странная, а ещё страннее — тягучий, жалобный напев. Могло показаться, что Мудрая Женщина хочет напугать принцессу, да так оно и было — когда люди нарочно ведут себя плохо, приходится их пугать, хотя им это не нравится. Розамунда рассердилась, вырвала руку и крикнула:

— Карга, вот ты кто! Терпеть тебя не могу! — Крикнув, она остановилась, ожидая, что и женщина остановится, чтобы сдвинуть её с места, а она упрётся насмерть. Но женщина даже не оглянулась, она шла вперёд всё тем же размеренным шагом. Упрямая принцесса представить не могла, что кто-то готов потерять такое сокровище, как она, — но женщина спокойно шла, пока не исчезла в лунном полумраке. Туг Розамунда поняла, что она одна, наедине с луной, которая смотрит на неё с высот своего одиночества. Она страшно испугалась и побежала, громко голося, а в такт её шагам звучала всё та же песня:



О, как она грустит,
О, как она скорбит,
Зовёт, стенает!



Или того хуже:



Печальна тишина,
И в вышине она,
Несчастная луна,
Томится.



Принцесса вопила всё громче, горюя ещё и о том, что не знает, как зовут ужасную женщину, и не может её окликнуть.

Но женщина и так всё слышала, мало того — она остановилась, чтобы её подождать. Принцесса бежала, не разбирая дороги, упала раза два, поднялась и понеслась дальше, пока не уткнулась с разбегу прямо в свою похитительницу. Страх её мгновенно сменился яростью, такая уж она была — одна обида кончится, начнётся другая! Женщина отодвинула её и пошла дальше, а принцесса бежала за ней, кричала, вопила, пока вся злость не выкипела. Тогда она замедлила шаг и молча заплакала.

Через минуту-другую женщина остановилась, взяла принцессу на руки и укутала плащом. Та мгновенно уснула, да так мирно, так тихо, словно лежала в своей постельке. Она спала, когда луна исчезла; спала, когда выглянуло солнце; спала, когда оно поднялось по небу; спала, когда оно спустилось и ему на смену вышла старая бедная луна. Женщина всё это время шла, не останавливаясь, и дошла до места, где навстречу им из лунного света выступили пышные ели.

Тут принцесса проснулась, выглянула из складок плаща, словно уродливый совёнок, и увидела, что они входят в лес. Каждый лес страшноват, особенно — при луне, а уж хвойный страшнее всех. Во-первых, он темнее, и темнота как-то гуще; во-вторых, сосны и ели тянутся к луне, словно до тебя им и дела нет, — не то что бук или дуб с широкими, мягкими листьями, который тебя опекает даже в темноте.

Словом, нельзя винить принцессу за то, что она испугалась; к тому же она считала Мудрую Женщину людоедкой. Не стоит винить её и за то, что она стала лягаться и визжать. Что поделаешь, до сих пор она жила уж очень плохо и не могла отличить добро от зла, хотя только что спала в материнских объятиях.

Мудрая Женщина опустила её на землю и пошла вперёд, сквозь чащу. Принцесса жутко завопила, но сосны и ели не укрыли её, не шевельнули и самой маленькой иголкой. Однако крик всё же привлек внимание — кто-то завыл, кто-то зарычал, засверкали белые зубы, загорелись зелёные лампы глаз, и стая волков сбежалась на непроизвольный зов. Надо сказать, принцесса так зашлась от крика, что ничего не услышала, хотя в довершение ко всему сотни когтистых лап громко шуршали упавшими шишками.

Самый большой и старый волк обогнал других — опыт научил его определять, откуда идёт звук. Розамунда заметила наконец, что приближаются зелёные огни, и онемела от ужаса. Она стояла, разинув рот, словно собиралась съесть волка, а кричать не могла — язык свернулся, как листок на морозе. Чудище неслось к ней, потом приостановилось, готовясь к последнему прыжку; и тут из-за дерева вышла Мудрая Женщина, схватила его за горло — он уже летел, — встряхнула и отбросила в сторону. Потом она обернулась к принцессе, а та кинулась к ней и укрылась в складках плаща.

Несчетное воинство волков окружило их, словно море, чьи волны с хриплым рычаньем бились о ноги Мудрой Женщины; но она, как прочный корабль, прошла сквозь них. Они кидались на её плащ — но отскакивали и убегали; они прыгали на неё — и снова валились вниз. Так шла она сквозь страшную стаю, пока ни с того ни с сего волки не повернули и не исчезли в чаще. А она всё шла тем же неспешным шагом.

Через какое-то время она распахнула плащ, и принцесса огляделась. Деревья сменились каменистыми пустошами с клочками вереска и ещё каких-то растений. Чуть ниже стоял лес, похожий в лунном свете на тучу, а над лесом, словно тонзура, серела вершина холма, по которой они и шли.

Немного подальше, впереди, принцесса увидела домик, белевший в лунном свете. Когда они к нему подошли, она различила черепичную крышу, поросшую мхом. Всё было скромно, даже убого, и совсем не страшно; но страх её ожил, и, как обычно, тут же исчезло доверие. Прекрасно зная, что это бесполезно и глупо, она закричала, забилась — и женщина снова опустила её на землю, неподалеку от задней стенки домика.

— Никто не входит ко мне, не постучавшись, — сказала она, исчезая за углом; а принцесса осталась наедине с луной — два белых лица в ночной тьме.



Глава четвёртая

У МУДРОЙ

ЖЕНЩИНЫ

Принцесса глядела на луну, луна — на принцессу; луна продержалась дольше, а принцесса заплакала. Ей надо было выбирать между луной и домиком.

О луне она хоть что-то знала, о домике — ничего, и решила остаться с луной. Странно, не правда ли? Она так долго пробыла с Мудрой Женщиной и не могла представить её дом! А насчет луны она ошиблась — знала она немного, в частности, не догадывалась, что если заснёшь при луне, та отвернётся и оставит тебя во мраке.

Минуты не прошло, как принцессу одолел новый страх. Лёгкий ветер тихо шуршал вереском, тысячами бубенчиков, а ей показалось, что это шипят змеи. Вы же помните, она так долго была плохой, что не отличала добро от зла. Кроме того, вокруг кольцом тьмы лежали хвойные чащи. Кто их знает, не вырвутся ли оттуда волки, они уж там точно есть! Снова и снова ей казалось, что по вереску в лунном свете несётся огромный зверь, оскалив зубы. (Она не ведала, что злые твари не смеют сюда ступить, а если бы посмели, погибли бы. Что там, — если б целое воинство ворвалось на вересковый луг, оно бы угасло на его краю, словно усталая волна.) Под конец принцессе уже казалось, что луна крадётся вниз по небу, чтобы заморозить её в своих объятьях.

Домик как будто бы спал, но принцесса в страхе подозревала, что хозяйка за ней подглядывает. Тут она не ошиблась, только та просто смотрела на неё из окна. Правда, этот страх был не очень сильный; и мало-помалу принцесса пришла к мысли, что здесь живёт не людоедка, а просто грубая, невоспитанная, настырная особа. Только она это подумала, как вскочила — и впрямь, всё (кроме людоедов) лучше одиночества. В конце концов и людоедка — человек, не луна какая-то!

Принцесса обежала домик, но, как ни странно, двери не нашла. Сколько она ни бегала, двери не было ни по бокам, ни впереди.

Вот тебе на, домик без дверей! Принцесса лягнула стену, но та — твёрдая, как железо, — ударила её сквозь атласный башмачок. Тогда она бросилась ничком на вереск, вплотную подходивший к домику, и заревела от злости; но, вспомнив, как вопли приманили волков, тут же утихла и лежала, снова глядя на луну.

Только тогда вспомнила она родителей и увидела мать, плачущую над вышиваньем, и отца, глядящего в огонь, словно она, их дочь, спряталась там в сверкающих пещерах. Конечно, если бы они горевали рядом с ней, она бы не обратила на это внимания; но сейчас, в беде, она хоть чуточку поняла, как они страдают, и вместе с тоской по уютному дому в сердце её проснулась пусть слабая, а всё же любовь. Тут она впервые заплакала горькими, не злыми слезами.

И вот что удивительно: как только она хоть чуть-чуть полюбила отца и мать, ей захотелось увидеть Мудрую Женщину. Она забыла про людоедок и хотела одного — чтобы её укрыли от луны, и одиночества, и страхов, укрыли в домике, где даже нет дверей и не на что выть этим жутким волкам.

Но старуха (принцесса не знала, что она зовётся Мудрой Женщиной), так вот, старуха велела постучаться. Куда же? Может быть, в стену? Вдруг «она» услышит и поднимет её в окошко! Словом, принцесса встала, взяла камень, стала бить им о стену — и увидела, что это не стена, а дверца. Тут она испугалась, что старуха рассердится, но услышала голос:

— Кто там?

— Простите, старуха, — сказала принцесса, — я не хотела так громко стучать.

Ответа не было, и она постучалась снова, на этот раз — костяшками пальцев.

— Кто там? — спросил голос.

— Розамунда, — ответила принцесса.

Снова никто не ответил, и она постучалась в третий раз.

— Что тебе нужно? — спросил голос.

— Впустите меня, пожалуйста! — сказала принцесса. — Луна уставилась на меня, а в лесу воют волки.

Дверь открылась, принцесса вошла в дом, но старухи не увидела, а увидела небольшую комнату, где стояли белый сосновый стол и несколько стульев. В углу лежала куча вереска; в очаге горели сосновые дрова, источавшие приятный запах. Как ни убого всё это было по сравнению с дворцом, Розамунде здесь понравилось. Там, за дверью, остались муки и страхи, там плакала она новыми слезами, там начала любить родителей и доверять Мудрой Женщине, и ей показалось, что душа её стала больше, а дурной, детский нрав ушёл в прошлое.

Люди часто считают, что изменились, когда изменилось лишь их настроение. Если ты благодушен в хорошую погоду, ты можешь рассердиться в плохую. Сам ты — всё тот же, но один раз тебя пригрело солнце, другой — огорчил дождь. Сидя у огня, Розамунда припоминала то, что с ней случилось, и всё упорней думала, какой хорошей она стала, и как это хорошо с её стороны, и как она, в сущности, хороша, если стала такой хорошей. Упиваясь собой, она не заметила, что огонь угасает, а рядом, в уголку, лежат сосновые шишки.

Вдруг в трубу ворвался ветер, зола полетела в комнату. Вслед за ветром на полупогасшие угли хлынул, шипя, холодный дождь. Тучи проглотили луну, сразу стемнело, сверкнула молния, загремел гром, да такой страшный, что принцесса громко закричала — но никто не ответил.

Тогда она рассердилась. «Где-то старуха здесь, кто-то же мне дверь открыл!» — подумала она и принялась бранить хозяйку так, как бранила своих нянюшек. Но ответа не было.

Как ни странно, ей не пришло в голову подумать, какая она стала плохая. Наоборот, она думала, что она имеет право сердиться, её ведь обидели, и вообще она — Не-Кто-Нибудь! Но ветер выл, дождь хлестал, молнии освещали тьму, а вслед за этим гремело, словно грозный грохот играл в догонялки с быстрым светом.

От страха и злости принцесса заметалась по комнате, вытянув руки. Но злость не прибавляет ума, и она налетела на что-то твердое (ей показалось, что это старухин плащ). Она упала — не на пол, на вереск, мягкий, как постель во дворце. Измаявшись от плача и ярости, она мгновенно уснула.

Снилось ей, что она стара и обречена — без друзей, без дома — бродить по синей пустоши небес, не ведая ни отдыха, ни смерти. Одно оставалось ей, одно хоть как-то утешало — она становилась всё тоньше и тоньше, но, почти исчезнув, начинала расти снова.

Наконец ей стало так худо, что она проснулась и увидела прямо над собой ласковое лицо. Вскинув руки, она обняла Мудрую Женщину, а та её поцеловала, и поцелуй этот был как целый розовый сад.



Глава пятая

ВЫЕМКА

В СТЕНЕ

Мудрая Женщина нежно взяла принцессу на руки и умыла её и одела заботливей самой нянюшки. Потом, усадив её у огня, она приготовила ей завтрак. Принцесса проголодалась, да и хлеб с молоком были лучше некуда, и она решила, что в жизни не ела так вкусно. Однако, утолив первый голод, она подумала: «Знаем, знаем! Хочет меня откормить, то-то столько сливок! Сейчас не убьет, а тогда — пожалуйста. Всё-таки людоедка…»

Поэтому она положила ложку и больше есть не стала, только смотрела вслед миске. Мудрая Женщина поняла, о чём она думает; но одно дело — понять, другое — сделать так, чтоб тебя поняли. Тут по меньшей мере нужно время. Притворившись, что ничего не заметила, она стала убирать, сметать паутину, чистить очаг, вытирать стол и стулья, кропить водой постель из вереска. У неё никогда не бывало больше одного гостя, и она никогда не допустила бы, чтоб тот спал на чём-то сухом и мёртвом.

Хлопоча по хозяйству, она не говорила ни слова, невольно убеждая принцессу в своих злодейских замыслах. А вообще-то, что она ни скажи, всё только подтвердило бы подозрения — не убедят и тысячи фактов, раз мы что-то вбили в голову! Смотрела принцесса в огонь, не обращая внимания на старуху.

Наконец та подошла к ней сзади и сказала:

— Розамунда!

Но принцесса надулась и не ответила, сосредоточившись на своей несчастной персоне.

— Розамунда, — повторила женщина, — я ухожу. Если ты будешь хорошей, то есть всё сделаешь, я отведу тебя к папе и маме, как только вернусь.

Принцесса сидела не двигаясь.

— Посмотри на меня, — сказала женщина. Принцесса не шелохнулась, даже плечами не пожала, — может быть, потому, что уже подняла их к самым ушам.

— Я хочу тебе помочь, — сказала женщина. — Посмотри на меня.

Принцесса молчала, думая при этом: «Знаю, чего ей надо! Оглянусь, а она покажет свои жуткие зубы. Ну уж нет! Буду я ради неё до смерти пугаться!»

— Розамунда, — сказала женщина, — ты всё-таки обернись. Разве ты забыла, как обняла меня сегодня утром?

Но принцессе теперь казалось, что то была минутная (и постыдная) слабость, а виновата все та же хитрая старуха. Несчастная девочка была из тех, кто становится всё угрюмей, чем лучше с ними обращаешься. Мудрая Женщина знала, что таких можно покарать, но помнила, что принцессу очень плохо воспитывали, и пыталась сперва урезонить её добром.

Она помолчала, подождала, но Розамунда всё думала: «Хочет откормить и съесть. А совсем недавно обнимала меня и целовала!»

— Ну что ж, — сказала в конце концов женщина, — придётся говорить тебе в спину. Тот, кто слушает отвернувшись, слышит лишь половину, и помочь ему труднее.

«Хочет меня откормить», — думала принцесса.

— Пока меня нет, — продолжала женщина, — держи дом в порядке. Когда я вернусь, огонь должен гореть, котелок — кипеть, столы, стулья, полы — сверкать чистотой, а вереск — быть свежим, кропи его водой три раза в день. Проголодаешься, сунь руку туда, в углубление, там миска с едой.

«Откормить хочет», — думала принцесса.

— Только ни в коем случае не уходи, — говорила женщина, — а то пожалеешь. Вспомни, чего тебе стоило сюда добраться. Кругом опасно, в доме у меня — единственное место, где никто тебя не тронет.

«Я ей нужна, — думала принцесса, — вот и пугает, чтоб не сбежала».

Голос умолк. Испугавшись, что она — одна, принцесса обернулась. Нигде никого не было. Стояла тишина, даже не тикали часы, не трещали поленья. Огонь ещё горел, больше общаться было не с кем, и она стала на него смотреть.

Вскоре она утомилась от безделья и вспомнила, что старуха велела держать дом в порядке.

«Тоже мне дом! — подумала она. — Зачем убирать такой свинарник?!»

Вообще-то ей хотелось что-то делать, но раз её просили, она упрямилась. Есть такие люди — да, есть, — которым только бы перечить.

«Я принцесса, — сказала она себе. — Принцесс о таких вещах не просят».

Казалось бы, лучше уж вытирать пыль, чем сидеть в грязи, но нельзя же послушаться! Быть может, она испугалась, что уступи — и придётся всё время делать то, что нужно; и не ошиблась, так оно и есть.

Однако, решив не слушаться, покоя она не обрела, а потому подумала: «Ладно, ещё успею!» — и продолжала глядеть в огонь, который медленно угасал, отряхивая с алого жара белые хлопья.

Наконец, чтобы хоть чем-то заняться, она решила посмотреть, что там ей оставили; но, сунув руку в углубление, нашла только пыль, которую должна была вытереть. Не думая о том, что Мудрая Женщина сказала «когда проголодаешься», она задохнулась от злости и стала обзывать её обманщицей, вруньей, воровкой, уродкой, людоедихой. Всех бранных слов я не припомню; а она, принцесса, ярилась, пока не выдохлась и не уснула. Когда она проснулась, огонь давно погас.

Теперь ей хотелось есть, но в выемку она не заглянула, а принялась бранить старуху и снова выбилась бы из сил, если бы не заметила, что из стены торчит что-то белое. То был уголок салфетки. Она за него потянула — и обнаружила обед, очень хороший, самое любимое её блюдо, да ещё гораздо вкуснее, чем обычно. Казалось бы, успокойся, но она ворчала: «Откармливает!», пока ела и пока ложилась поспать. Об уборке и очаге она и не вспомнила.

Тем временем поднялся ветер, завыл, заревел и мощно дунул в трубу, осыпая комнату золой. Но принцесса спала, пока он не утих. Спать не вовремя плохо тем, что ты не будешь спать вовремя; и она проснулась поздно ночью, а уж заснуть снова не смогла.

Да, ветра не было, но что-то выло хуже всякой бури. Мало того — что-то скреблось, скрипело, что-то хлопало повсюду, словно дом состоял из окон и дверей. Всю ночь напролет принцесса слушала какие-то жуткие завывания. С первым лучом зари они умолкли.

«Хорошо, что я проснулась, — подумала она. — Если бы я спала, меня бы съели». Нет, вы посмотрите — несчастная, плохая девочка решила, что звери её боятся! Да если бы она всё сделала, она бы спокойно спала, а так — накопила в амбаре сердца урожай ночных страхов.

Напугали её не волки, а всякие летучие твари. Как только погас огонь, исчез дым, скрылось солнце, да ещё хозяйки не было, они ринулись во все двери и окна. Кинулись бы и в трубу, но в очаге, в самой сердцевине, мерцала раскаленным золотом сосновая шишка. Её почти скрыла зола, но в любую минуту она могла вспыхнуть; и страшные птицы (говорят, у них когти на каждом пере) боялись накинуться на бедную злую принцессу.

Поднявшись и оглядевшись, она не обрадовалась. Огонь погас, окно измазали птицы, вереск увял и потемнел; но она утешила себя тем, что всё приберёт, когда позавтракает. И впрямь, в заветной выемке её поджидал хлеб с молоком.

Насытившись, она размечталась и строила воздушные замки, пока ей опять не захотелось есть. Заметьте, за это время она палец о палец не ударила. Она поела, отдохнула, поела снова. Тем временем стало темно, и она легла, вспомнив все ужасы прошлой ночи. На сей раз она не спала совсем, всё слушала, а звуки были ещё страшнее. Клянясь, что ни за что на свете не останется в этой мерзкой дыре, принцесса промучилась до зари, а потом уснула и спала долго.

Проснувшись, она сразу поела, а потом решила прибрать. Ей очень не хотелось, но она боялась старухи, так что за минуту-другую до полудня принялась сметать в передник пыль и крошки со стола. Но золу смести не удавалось, и принцесса села на стул, гадая, как бы это сделать. А что тут гадать, если ты не делал того, что должен, вовремя?

Она встала и пошла к дверям, но двери были закрыты. Почему это нельзя уйти?! Принцесса рассердилась.

Конечно, уйти было можно, но трудно. Размышляя, как бы это сделать, принцесса услышала, что кто-то повернул ручку, и быстро спряталась. Мудрая Женщина открыла дверь и, не закрыв её за собой, пошла прямо к очагу. Принцесса выскользнула, отбежала немного и опустилась на мягкий вереск.



Глава шестая

УБОРКА

Мудрая Женщина направилась прямо к очагу, заглянула туда, посмотрела на вереск, оглядела всю комнату и подошла к столу. Увидев, какая там грязь, она улыбнулась то ли печально, то ли лукаво, словно солнце едва проглянуло сквозь обложные весенние тучи. Потом она встала в дверях и крикнула:

— Розамунда, иди сюда!

Волки, уснувшие в лесу, вздрогнули от её голоса; так надо ли удивляться, что принцесса задрожала и послушалась? Она виновато побрела к домику, где остались свидетельства её позора. Когда она переступила порог, Мудрая Женщина, стоя на коленях, подкладывала в очаг сосновые шишки. Огонь уже занялся, он бежал по вороху, учтиво потрескивая и наполняя неубранную комнату нежным благоуханьем.

— Вот это делаю я, — сказала хозяйка, поднимаясь, — а ты сделай свою долю. Но сперва я напомню, что если бы ты не поленилась, работа была бы всё легче и приятней, да и время прошло бы быстрее. Ты бы не заснула днём, оставив огонь гаснуть, и не проснулась бы ночью, когда бесчинствуют летучие твари. Мало того, ты бы мне обрадовалась. Ты подбежала бы ко мне, а не стояла бы, как чучело.

Говоря все это, она внезапно поднесла принцессе такое ясное зеркальце, что никто не мог бы сказать, из чего оно сделано. Его вообще не было видно, одно отражение; и перед Розамундой предстала девочка с грязными щеками, жадным ртом, вороватым взглядом (он словно пытался спрятаться за наглым носом). Волосы у неё сбились, платье было всё в пятнах — вот что она с собой сделала! Надо сказать, ей стало страшно, но вину она тут же свалила на старуху, которая увела её от нянек и красивых платьев. Да, винила она не себя, хотя прекрасно знала, что умыться можно в прелестнейшем родничке, пробивавшемся сквозь стену; кроме того, в домике есть льняное полотенце, перламутровый гребень и щётка из сосновых иголок. Мало того — она вырвала у женщины зеркальце и швырнула на пол!

Не говоря ни слова, Мудрая Женщина подобрала осколки, все до единого, и аккуратно положила в разгоревшийся огонь. Потом она разогнулась и посмотрела на принцессу, угрюмо глядевшую на неё. Лицо её было страшно своей суровостью.

— Розамунда, — сказала она, — пока ты не уберёшь комнату…

«Тоже мне комната!» — хмыкнула про себя принцесса.

— …ты не получишь ни кусочка. Воду — пей, а еды не будет. Когда ты всё сделаешь, ты её найдешь там же, где раньше. Я ухожу и опять говорю тебе — оставайся в доме.

«Тоже мне дом! — пробормотала принцесса, поворачиваясь к женщине спиной. — А что эта ведьма уходит, оно и лучше».

Спиной она повернулась по грубости — приказов она не выносила и, если её о чем-то просили, непременно делала всё наперекор. Когда она обернулась, хозяйки уже не было.

Она кинулась к двери, но открыть её не смогла. Не открывались и окна, оставался только очаг, но там горел огонь, сердито метнувший ей навстречу язык зелёного пламени. Пришлось сесть на стул и подумать.

Казалось бы, чего думать, когда столько дел; но она сидела и думала (так она это назвала), пока не проголодалась. Тогда она вскочила и сунула руку в выемку — но не нашла ничего. Она рассвирепела, но ничего не изменилось. Она зарыдала от жалости к себе; и тут не изменилось ничего.

Стало темнеть, есть хотелось всё больше, подбирался и страх перед тварями. Принцесса задрожала — и увидела, что огонь погас. Она подбросила шишек — он радостно вспыхнул. Ей подумалось, что, чем умирать от голода, лучше поработать. Она схватила тряпку и принялась тереть стол. Поднялась пыль, она задохнулась, кинулась к воде и немножко ожила. Теперь она взяла совок, смела пыль туда и отнесла её в очаг. Есть хотелось всё больше; но сколько ни заглядывала она в углубление, там ничего не было.

Наконец, вытерев всю пыль, она стала подметать. К счастью, она догадалась сбрызнуть пол водой, как сбрызгивали дома, во дворце, мраморные плиты. Кончив эту работу, она кинулась к стене — но тщетно! Она чуть не разъярилась, но сперва подумала, что о чём-то забыла; и впрямь, всё снова было в пыли. Она опять вытерла пыль, опять полезла в углубление, опять ничего не нашла. Как же так?

Самый этот вопрос был хорошим знаком — он показывал, что она верит слову Мудрой Женщины. Тут она вспомнила, что надо вымыть посуду и кухонную утварь.

Чуть не падая от голода, она принялась за дела, стараясь ничего не забыть. Ну, теперь-то еда будет? Нет, опять пусто!

Только она начала бранить женщину, как увидела неприбранную постель и застелила её; но еда не появилась. А, вот, зола в очаге! Но еды нету. Что ещё не сделано? Понять она не могла и от усталости (на сей раз — не от лени) стала смотреть в огонь. Там что-то блеснуло…

Прямо посреди пламени блестело, даже сверкало совершенно целое зеркальце. Принцесса не знала, что пыль, брошенная ею в огонь, помогла ему исцелиться; но осторожно вытащила его, посмотрелась в него — и увидела хоть и не уродину, как прежде, но всё-таки замарашку. Кинувшись к роднику, пробивавшемуся сквозь стену, она разделась и как следует вымылась. Потом причесалась получше, оправила платье — и обнаружила в выемке большую полную миску!

Никогда не ела она с такой радостью; однако миску после еды не помыла, доказав тем самым, что раньше трудилась от голода. Она упала на свой вереск, сразу уснула и не видела до утра ни жутких птиц, ни страшных снов.

Проснувшись, но не вставая, она разглядела за напольными часами что-то вроде двери. «Ага! — подумала она. — Вот как отсюда выйти!» Тут она вскочила, кинулась к стене и еды не нашла.

— Совести нет! — крикнула она. — Ты для неё трудись, а еды — ни крошки! Людоедиха старая! Да разве так обращаются с принцессами?

Бедное глупое создание, она думала, что работа действует и на другой день! Но этого не бывает, ведь мир бы тогда не устоял.

— Я так хорошо прибрала, — сетовала принцесса, — а меня не ко-о-ормят!

Ну и ладно, она им не раба! Обойдётся и без завтрака! Конечно, он бы появился, убери она этот мерзкий дом, но уж дудки! Во всяком случае, сперва посмотрим, что там, за часами.

Сунув туда руку, она нащупала ключ, повернула его, и дверь приоткрылась. С трудом пролезла она за часы, потом — в щёлку двери — и очень удивилась, обнаружив не луг, а мраморный пол освещённого сверху зала. Там были колонны, была и огромная картина… Откуда всё это взялось? Она ведь бегала вокруг домика, и ничего подобного не было. Принцесса забыла, как бегала раньше и вокруг стога, и вокруг кучки торфа — во всяком случае, так ей казалось тогда, при луне.

— Ага, — крикнула она, — вот он, обман-то! Это людоедский дворец, а она притворяется, что домик, чтобы заманивать хороших детей!

Если бы принцесса хоть чему-то могла научиться, она бы уже немало знала о дивном доме Мудрой Женщины. Но ей ещё не доводилось побывать в его заповедных недрах.

Казалось бы, к дворцам она привыкла, но всё же оробела, вступая в мраморный зал. Другой конец был едва виден, и, не решаясь туда глядеть, она стала рассматривать что поближе, особенно картины, их она любила. Одна из них особенно её привлекла, она возвращалась к ней, пока не встала перед ней.

Что же она там видела? Синее летнее небо, белые облачка, зелёный склон, по которому вниз, в долину, бегут весёлые ручьи. На склоне пасутся овцы, с ними пастух и две собаки. Чуть подальше, в воде, стоит босая девочка и строит мостик из шершавых камней. Ветер треплет ей волосы, щёки у неё раскраснелись. У её ног — ягнёнок, собака пытается лизнуть руку.

— Ох, если бы я была этой девочкой! — вслух сказала принцесса. — Везёт же некоторым! Если бы я ею была, никто б на меня не жаловался.

Не в силах оторваться от картины, она подумала в конце концов: «Нет, это не картина, это всё настоящее. Посмотрим, не подстроила ли чего старая людоедка!»

Подойдя к картине вплотную, она подняла ногу и ступила туда, за раму. Ветер коснулся её щеки.

— Я свободна! — вскричала она. — Я сво-бод-на-а-а! — Сзади хлопнула дверь. Она обернулась и увидела сплошную стену. Перед ней были склон и овцы; она побежала к ним.

Если меня спросят, как это могло случиться, я отвечу, что здесь сошлись вместе внутренняя сторона вещей — и внешняя, разум Мудрой Женщины — и капризы глупой девочки. Тому, кого мой ответ не устроит, я скажу, что Мудрая Женщина могла сотворить и не такие чудеса.



Глава седьмая

ДЕВОЧКИ

МЕНЯЮТСЯ

МЕСТАМИ

А Мудрая Женщина, как всегда, была занята делом, то есть дочкой пастуха, которую звали Агнес.

Родители её были бедны и мало могли подарить ей. Принцесса презрительно ухмыльнулась бы, увидев, чем она играет, хотя вообще-то эти игрушки были ценнее, чем у неё, — пастух мастерил их сам, а не покупал за деньги. Кроме того, Агнес довольствовалась ими и не росла завистливой жадиной.

Ей никогда не надоедали деревянные мельнички, пастушьи посошки, ягнята или куколки из овечьей кости, которых мать одевала в самодельные платья, но играла она и с камешками, которых было много, и с цветами (их было мало), и с ручейками, которых было вдоволь, хотя играть можно было сперва с одним, потом — с другим. Играла она и с настоящими ягнятами, и с собакой, самым близким другом, лучше которого и быть не может; во всяком случае, так она думала, ей не с кем было сравнивать.

Не мечтала она и о тонких яствах, довольствуясь простой пищей; словом, по природе она не была особенно своевольной и строптивой. Обычно она слушалась родителей и верила тому, что они говорили. Но мало-помалу им удалось ее испортить, и вот каким способом: они так гордились ею, что повторяли её слова и восхваляли поступки, даже при ней. Они так любили её, так ею восхищались, что их умиляло, пленяло, смешило то, чего в другом ребёнке они бы и не заметили, а то и осудили. Когда дерзила их дочь, это казалось им очень умным или забавным. Самые обычные фразы они повторяли, как прекрасные стихи, а милая манера, присущая любому мало-мальски хорошему ребенку, представлялась им знаком бесподобного вкуса и разумного выбора. Иногда, спохватившись, они хвалили её тайком, чтобы она не загордилась, но шептали так громко, что слышно было каждое слово. Надо ли удивляться, что скоро, очень скоро она возомнила себя Не-Кем-Нибудь, то есть — стала важничать.

Мельчайшей частицы самодовольства и той надо стыдиться; можете себе представить, какой была теперь Агнес! Поначалу всё шло незаметно, тихо, но Мудрая Женщина заглянула в их домик и увидела, что девочка сидит одна и улыбается так самодовольно, что она бы удивилась, если бы ещё могла удивляться. Сквозь эту улыбку она увидела зло; ведь некоторые улыбки — словно пятна на яблоке, свидетельствующие о том, что внутри завелись черви. Червь бедной девочки был полным её подобием — глупым, капризным, самодовольным; и Мудрой Женщине стало совсем грустно.

Дурочкой Агнес не была, тогда бы Мудрая Женщина её пожалела. Она была очень способной и, смирись она хоть однажды, ей удалось бы много делать, мало того — начать то возрастание, которому нет конца. А так, не смирившись, она могла стать только массой бесформенных комков, слепленных без склада и лада. Нынешнее тело выросло бы красивым с виду, но другое тело, невидимое — то, что выйдет на свет после смерти, — искорежилось бы, словно куст, который сотни лет уродуют и бьют солёные морские ветры.

Время шло, болезнь усугублялась, постепенно пожирая всё хорошее, что было в Агнес, — нет недостатка, который не приводил бы с собой братьев и сестёр. Сперва она думала, что всех умнее; потом решила, что сужденья её безошибочны, а всякое желание — закон, и стала такой упрямой, что родители не смели ни в чём ей перечить, зная, что она всё равно не уступит. Но некоторые победы намного хуже поражений. Много ли чести одолеть ангела, который по кротости своей не действует во всю силу, и гордо ускакать верхом на бесе?

Пока Агнес не трогали, с ней было сравнительно легко. Она играла сама с собой в садике, где росли скромные и стойкие цветочки, или на вересковом лугу, где трудились пчёлы, а иногда бродила где-то в горах с утра и до ночи. Родители не решались её укорять.

Сердиться она не сердилась и принцессу Розамунду сочла бы просто ужасной, если б увидела её в ярости.

«Какая плохая, какая уродина!» — подумала бы она, но сама была ровно такой же, на взгляд Мудрой Женщины, которая не только видела её лицо, но и читала по нему. Что лучше — мерзкая гримаса гнева или глупая гримаса самодовольства? Я бы сказал, что принцесса — хуже пастушки, если бы пастушка не была точно такой же, как принцесса.

Мудрая Женщина, повторю, следила за Агнес. Она понимала, что пора действовать, иначе несчастная девочка станет одной из тех, кто поклоняется себе, ползает перед своею тенью, пока не останется на четвереньках, а лицо не вытянется в звериную морду. В самом лучшем случае они превращаются в противных ящериц, которые считают себя самыми лучшими, самыми умными, самыми красивыми, словом — сердцем мирозданья, и тщетно ищут свою тень, невыносимо страдая, — ведь тени у них нет, они слишком близко к земле. Что с ними становится, никто не знает.

И вот Мудрая Женщина переоделась в рубище, подошла к пастушьей хижине и попросила воды. Жене пастуха она понравилась, и та вынесла ей молока, а женщина его приняла, потому что принимала всякое доброе даяние.

Агнес не была жадной, но самодовольство порождает любые пороки. Утром мать дала ей чуть меньше молока, чтобы оставить на обед, для каши. Она не обиделась, но теперь, увидев, что его отдали попрошайке, злобно нахмурилась (хотя можно попросить воды и не будучи попрошайкой!). Мудрая Женщина это заметила — она зорко следила за девочкой — и понесла молоко ей в уголок. Агнес взглянула на него, чуть не отказалась, но решила показать своё право и приняла чашку.

Мудрая Женщина подождала, пока она всё выпьет, и сказала:

— Могла бы дать мне, тебе ведь не хочется!

Агнес отвернулась и промолчала — скорее от злости, чем от стыда.

— А вы б ей не давали, если не хотели, чтоб она пила, — сказала мать, объединяясь с бесом против гостьи, да и против дочери. Глупые люди не всегда знают, на чьей они стороне.

Мудрая Женщина не ответила, но пристально посмотрела на неё, и мать заплакала, уткнувшись в фартук. Тогда гостья повернулась к дочери (которая так и сидела спиной к обеим женщинам) и внезапно накрыла её полой своего плаща. Когда мать подняла глаза, гостьи уже не было.

Конечно, ей в голову не пришло, что та унесла её дочку, ей просто стало стыдно за свои слова, и, подойдя к дверям, она окликнула гостью; но та не обернулась.

Когда Мудрая Женщина проходила мимо овечьего стада, пастух подумал, куда же это она идёт. Да и вообще в ней было что-то странное, так что он долго глядел ей вслед, пока она шла вверх, в гору.

Солнце уже садилось, и последние лучи обратили в розы и золото серую тучу на вершине. Пастух с удивлением увидел, что женщина вошла в эту тучу и в ней исчезла. Он и подумать не мог, что под её плащом — его дочь.

Вечером он вернулся домой, а вот Агнес не вернулась. Сперва родители не испугались, так бывало, и нередко; но когда совсем стемнело, они пошли её искать, отец с собаками — в одну сторону, мать — в другую. Настало утро, девочки не было. Днем её искала вся округа. Проходили сутки за сутками, найти её не могли и наконец оставили поиски, только мать не оставила, уже догадываясь, что дочку унесла та нищенка.

Однажды несчастная женщина зашла довольно далеко, думая найти хоть останки в каком-нибудь ущелье, но нашла живое и жалкое созданье, сидевшее на камне у ручья, — растрёпанное, оборванное, исцарапанное. Щёки у девочки ввалились от голода, ввалились и глаза, жалобно и дико глядевшие из тёмных глазниц. Увидев жену пастуха, она вскочила и бросилась бежать — но упала без чувств.

Сперва мать приняла её за свою дочку, но потом разглядела, и, хотя ей было больно от разочарования, с жалостью подумала: «Что ж, она нуждается в помощи, как моя Агнес! Не могу помочь своей — помогу хоть чужой. Конечно, она не заменит Агнес, это и помыслить стыдно, но всё же будет полегче, если я сумею спасти это дитя от смерти, которая унесла мою дочь».

Наверное, слова были не точно такие, но мысли — именно эти. Жена пастуха взяла принцессу на руки и отнесла к себе домой. Так Розамунда заняла место девочки, которой она позавидовала, увидев её на картинке.



Глава восьмая

АГНЕС

В ПОЛОМ

ШАРЕ

Несмотря на все различия, да такие, что многим вообще показалось бы, что сходства быть не может, принцессу и пастушку объединяло одно: обе считали, что их капризы и прихоти — важнее всего на свете.

Но сейчас я хочу сказать вам об отличии: у принцессы вечно менялись настроения, и она их мгновенно забывала, даже если только что от злости готова была сунуть руку в огонь. Попросту говоря, настроения играли ею, как хотели. Мало того — умная нянька могла прогонять их и вызывать, словно кукольник, дёргающий за ниточки.

А вот пастушка так и пребывала в спокойном, уверенном самодовольстве. Ни мать, ни отец не помогли ей мудрым наказанием победить себя и сделать то, чего делать не хочется. Они глупо спорили с ней, хотя она доводов не слушала, и только укрепляли её уверенность в себе — сидит, бывало, кивает и радуется, что её-то не убедишь. И теперь, на руках у женщины, она совсем не испугалась. «Ничего, скоро отпустит», — подумала она, не допуская в своём самомнении, что кто-то посмеет её обидеть.

Хорошо или плохо не пугаться, зависит от того, чем вызвано твое бесстрашие. Одни не боятся, потому что не видят опасности, и здесь ничего особенно хорошего нет. Другие не боятся по глупости, и здесь тоже нет заслуги. Такие смельчаки убегут, как только испугаются, смелость их не больше их страха. Поистине храбр лишь тот, кто делает своё дело, как бы ему страшно ни было.

Агнес не боялась по неведению; она не знала бед и обид, не читала про людоедов, или ведьм, или волков. Если бы Мудрая Женщина причинила ей малейшую боль, она бы задрожала от страха как самый жалкий трусишка и не успокоилась бы до конца пути.

Однако Мудрая Женщина лечила её иначе. Не говоря ни слова, она несла её и несла, прекрасно зная, что Агнес не побежит за ней, как принцесса, пока не столкнётся с какой-нибудь бедой. Вот она и шла, не останавливаясь и не давая девочке выглянуть из плаща. Шла она быстро и дошла до дома, когда принцесса только-только убежала.

Ни в комнате, ни в зале она не отпустила Агнес. У неё в доме были и другие места, и для бедной пастушки она выбрала очень странное — такое, какого больше нигде и нет.

То был огромный полый шар из чего-то вроде того зеркала, которое разбила принцесса. Стекло это (или что иное) никто не смог бы увидеть, а шар был совершенно целый, без единой щёлки.

Мудрая Женщина отнесла Агнес в тёмную комнату, раздела и посадила в этот шар. Агнес не поняла, где она, и ничего не увидела, кроме слабого, холодного, голубоватого света. Никто её не держал, но она не падала. Всё так же спокойно она постояла, потом села. Ничего не случилось — ещё бы, это с ней-то! Ей был не нужен никто, кроме неё самой; и вот, пожалуйста, никого другого нет! Собственный выбор завел её дальше, чем она зашла бы по своей воле.

Посидев немного, она заскучала, но делать здесь было нечего. Попозже ей стало совсем тоскливо, и она решила проверить, нельзя ли выбраться из странной светящейся мглы.

Передвигаться она могла, выйти — не могла. Она шла вперёд по прямой, уставала, отдыхала, но была всё там же, в неволе. Собственно говоря, она ничуть не продвинулась — куда бы она ни пошла, шар вращался вместе с ней. Словно белка в колесе, она попадала на другую точку, хитроумно ей подставленную.

Наконец она закричала, и никто не ответил. Становилось всё хуже — ей, конечно, — а вокруг ничего не менялось. Сверху, снизу, со всех сторон блекло мерцал голубоватый свет. Она заплакала, потом рассердилась, потом погрузилась в уныние; но никому не было дела до её настроений. Холодный недвижный полумрак вообще её не замечал. Тянулись (а может быть, стояли?) тоскливые часы, пока Агнес не ощутила, что никому не нужна. Тогда, как ни странно, ей стало спокойнее, и она заснула.

Тут вышла Мудрая Женщина, вынула её из шара, прижала к себе — и баюкала всю долгую ночь. Она поила девочку каким-то дивным молоком, а под утро снова положила в голубоватый шар.

Проснувшись, Агнес подумала, что давешние ужасы ей приснились, но вскоре поняла, что это — явь. Вокруг ничего не было, кроме холодного свеченья, и оставалось одно — на него глядеть. Часы ползли всё медленней; она потеряла им всякий счёт. Если бы ей сказали, что она просидела здесь двадцать лет или двадцать минут, она бы поверила в то и в другое, да и не всё ли равно? Она очень устала и не ощущала времени.

Пришла ещё одна ночь, и ещё одна, и каждый раз Мудрая Женщина баюкала её и кормила. Агнес ничего не знала об этом, а день был всё тот же, невыразимо унылый.

Внезапно на третье утро она увидела голую девочку, и такую противную, что её пробрал озноб. Девочка смотрела не на неё, а на свои ножки. Кожа у неё была того же цвета, что блеклая глина, нос — курносый, вместо рта — какая-то щель.

«Ну и уродина! — подумала Агнес. — Что ей туг надо?»

Но было так скучно, что она стала бы играть и со змеёй, а потому протянула руку, чтобы коснуться девочки; и коснулась пустоты. Девочка тоже протянула руку, но в другую сторону, не к ней, и хорошо сделала — Агнес умерла бы от её прикосновения. Тогда Агнес спросила: «Кто ты?», и девочка спросила: «Кто ты?» — «Я Агнес», — ответила Агнес, и девочка так ответила. Агнес решила, что она дразнится, и сказала: «Ты уродина», а девочка повторила точно те же слова.

Туг Агнес потеряла терпение и хотела её схватить, но девочка исчезла, а она сама вцепилась себе же в волосы. Она отпустила их — девочка возникла снова. Агнес совсем рассвирепела и кинулась на неё, оскалив зубы, — но укусила собственную руку, а девочка опять исчезла — и появилась снова. Всякий раз она была намного противней прежнего. Агнес её ненавидела всей душой.

Ненависть впилась в её душу, и она внезапно поняла, что перед ней она сама, Не-Кто-Нибудь. В этом обществе ей придётся быть всегда. Она, она сама никогда себя не оставит! От горя Агнес заснула.

Когда она проснулась, мерзкая девочка, не обращая на неё внимания, смотрела себе на ноги. Вдруг она улыбнулась, но такой противной, самодовольной улыбкой, что Агнес стало стыдно за неё. Уродина гладила себя по лицу, гладила и по телу, любовалась кончиками пальцев, удовлетворённо кивала. Агнес же чувствовала, что другой такой обезьяны нет на свете, прекрасно зная, что ровно то же самое делала и она, только невидимо, в душе.

Она стала себе так противна, что жить не хотелось, но отвратительное созданье оставалось с нею три дня. На третий день Агнес не только страдала, но и стыдилась, всё больше удивляясь, что не замечала всего этого раньше.

Прошла ещё одна ночь, а утром она проснулась на руках у Мудрой Женщины. Страшилище исчезло; на неё смотрели небесно-голубые глаза. Она заплакала и прижалась к тёплой груди. Чем больше она прижималась, тем нежней обнимали её сильные руки.

Через какое-то время Мудрая Женщина отнесла её в домик, помыла в источнике, одела во всё чистое, напоила и накормила. Потом подозвала к себе и торжественно промолвила:

— Агнес, не думай, что ты уже здорова. Да, ты себя стыдишься, но причина для стыда ещё есть. Когда ты тут поживёшь и будешь хорошо вести себя, ты можешь снова возгордиться. Следи за собой. Я ухожу, а дом оставляю на тебя. Пока меня нет, делай всё, как я сказала.

Сказала она Агнес всё то, что говорила Розамунде, с одной лишь разницей — ей она позволила ходить в зал с картинами и показала вход, уже не скрытый часами. Потом она ушла, заперев за собой дверь.



Глава девятая

АГНЕС

В ПОИСКАХ

ДВОРЦА

Оставшись в одиночестве, Агнес принялась за уборку. Она растопила очаг, сбрызнула водой постель, протёрла окна изнутри (снаружи они всегда были чистые), а когда со всем этим управилась, нашла обед, такой же, как дома, но получше. Наевшись, она пошла посмотреть на картины.

К этому часу зашевелились прежние её чувства. Она хорошо поработала и снова о себе возомнила. Как ни странно, люди гордятся, если хоть один раз выполнили свой долг. Те, кто всегда его выполняет, видят в том не больше заслуги, чем в ежедневном обеде. Если ты собой гордишься, это значит, что ты очень мало делаешь и совсем не видишь, как это плохо.

Словом, Агнес стала охорашиваться, забыв о самодовольном страшилище и не думая о том, что ведёт себя точно так же. Вот в каком расположении духа вошла она в зал.

На первой картине она увидела площадь, а в глубине её — мраморный дворец с великолепной лестницей. Между дворцом и площадью был двор, мощённый мраморными плитами; в него вели бронзовые ворота, у которых стояли стражи в пышных одеждах, а на воротах висел большой лист, испещрённый золотыми буквами, такими большими, что Агнес смогла их разобрать. Вот что она прочла:

«Мы, король такой-то, повелеваем с этого дня и до дальнейших распоряжений немедленно отводить во дворец любого беспризорного ребенка. Тот, кто ослушается повеления, будет обезглавлен».

Сердце у Агнес громко забилось, щёки вспыхнули.

«Неужели есть такой город? — подумала она. — Я бы немедленно туда побежала. Вот где нашлось бы место для моего ума!»

Потом она увидела картину, которой пленилась Розамунда, — то самое место, где отец пас своё стадо. Прямо за этой горой — их домик, там она родилась, оттуда её унесли.

«Да, меня плохо знали, — подумала она, — никто не догадывался, какой я могла бы стать. Вот попади я во дворец к этому мудрому королю, я бы им показала! Была бы знатной-раззнатной дамой… Тогда бы они поняли, какая я хорошая. Уж я бы не забыла своих бедных родителей, не то что некоторые! Уж я-то была бы щедрой и доброй, не то что эти капризные гордячки, про которых пишут в книжках!»

Подумав так, она презрительно отвернулась от своих родных мест, встала перед дворцом и уставилась на него, раздуваясь от самодовольства. Теперь она была гораздо хуже принцессы. Мудрая Женщина дала ей жестокий урок, которого та бы не вынесла, и она его поняла, но снова стала хуже прежнего. Да, страшилище исчезло с глаз и из ума, но затаилось в сердце, где его и не заметишь, хотя именно там оно ближе всего. Мудрая Женщина его выманила, чтобы Агнес увидела себя; но оно снова притаилось внутри.

Налюбовавшись вдоволь и совсем уж загордившись, Агнес удостоила взглядом и родные места. «Какое убожество! — сказала она самой себе. — То ли дело этот дворец!»

Тут она заметила на картине то, чего не видела прежде, и вгляделась в неё. Девочка выкладывала через ручей мостик из камешков.

«Да это же я! — подумала Агнес. — Именно это я всегда и делала. Нет, не я! Она курносая! Просто платье моё. А места — те самые. Честное слово, я вижу дым из нашей трубы! Как там, однако, скучно, грязно, безобразно. Не жизнь, а тоска».

Она снова повернулась к дворцу, и тут случилось что-то странное: вторая картинка отступала, эта — приближалась и обретала объём. Через несколько минут Агнес радостно вскрикнула и сказала вслух:

— Так я и знала, всё настоящее! Эта ведьма просто приделала раму, чтобы я туда не пошла и не стала какой-нибудь графиней. Ну, я ей покажу! Король велит её казнить — он ведь очень любит бедных, беспризорных деток. То-то полюбуюсь на её уродливую голову. Она же меня обидела! Уйду и не спрошусь!