Люблю блондинок. Конечно, это дело вкуса, а о вкусах, как известно, не спорят. Кто-то из моих друзей любит брюнеток, а кто-то — рыжих. Им, в конце концов, виднее.
В общем, кому что, а моя любовь — блондинки. Высокие и коротышки, толстые и худые, красотки и замухрышки… Короче говоря, блондинки всех сортов, размеров, форм и национальностей. Разумеется, я слышал кучу всяких на их счет соображений. И кожа у них блекнет рано, и интеллект у них невысок, к тому же они легкомысленны, корыстны, тщеславны и черт знает что еще. Но все это меня ни капельки не волнует. Даже если это и правда. Ведь любят не за что-то, а иногда даже вопреки всему.
Ладно, хватит об этом. Я вовсе не собираюсь оправдываться. И тем более кому бы то ни было объяснять, почему в восемь вечера стоял на углу Рид и Тэмпл, высматривая свою блондинку.
Возможно, я перестарался, подбирая свой костюм: вид у меня получился довольно напыщенный и старомодный. Может быть, мне и не стоило многозначительно подмигивать каждой проплывавшей мимо блондинке. Впрочем, это ведь тоже дело вкуса, правда? И если какая-нибудь высокая красавица смерит в ответ уничтожающим взглядом или отбреет фразой типа «отвратительный старикашка», это меня ничуть не смущает.
Две красотки в голубых джинсах прошествовали мимо. У обеих волосы цвета пшеницы, созревшей на полях Миннесоты. По-моему, они двойняшки. Явно не для меня: слишком молоды. С такими можно схлопотать кучу неприятностей, а мне неприятности ни к чему.
Вечер сегодня хорош. Такие бывают только поздней весной. Полно народу, но все гуляют парами. Похоже, каждый уже нашел свою блондинку, и только я один пребывал в одиночестве. Стрелки часов приближались к девяти. Я решил, что здесь больше делать нечего. Лучше всего в это время искать блондинок в Дримвэе, танцевальном зале, где танец с профессиональной танцовщицей стоит всего-навсего десять центов. Дешевое местечко. Во всех отношениях дешевое. Но там по крайней мере я мог спокойно купить билеты и не спеша выбрать что надо. Вообще-то я не люблю танцплощадок. Эта так называемая музыка режет слух, а зрелище танцующей толпы действует мне на нервы. Во всем этом есть какой-то вульгарный сексуальный подтекст, который мне глубоко противен.
Сегодня Дримвэй переполнен. Рабочие бензозаправочных станций с длинными бакенбардами, стареющие дэнди в молодежных костюмах, маленькие филиппинцы с очень серьезными лицами, унылые клерки — все кружат по обшарпанному паркету своих десятицентовых партнерш.
Интересно, где эти барышни берут свои ужасающие наряды оранжево-бордово-кроваво-красного цвета? А прически? Кто им делает такие прически? По-моему, так стричь можно только пуделей. Плюс густо наложенная яркая косметика и дешевая бижутерия, звенящая при каждом движении. Как у призовой коровы с увитыми красной лентой рогами.
Я заметил высокую девушку с прекрасной фигурой и большими глазами. Правда, она брюнетка, и, значит, не для меня. Но должен же я быть хотя бы объективным. А вот и… Да, вот и блондинка. Моя блондинка! Довольно молодая, чуть-чуть пухловатая и несомненно уставшая от жизни. То, что мне нужно: блондинка до мозга костей. Настоящая блондинка, не какая-нибудь крашеная, с умирающими волосами (на эту удочку я не раз попадался, и теперь меня не проведешь). Если хотите, королева блондинок. Я смотрел, как она с невыразимой скукой на лице кружила своего партнера, какого-то неуклюжего увальня, явно приехавшего развлечься в город со своей фермы. Одет он был довольно дорого, но из-под белоснежной рубашки выдавался воротник красной футболки. Если зрение мне не изменяет, танцуя, он жевал кончик зубочистки. Деревенщина!
Я пошел к кассе, купил на три доллара десятицентовых билетов, потом вернулся на площадку в ожидании окончания танца. Ждать пришлось недолго, не больше минуты. На Дримвэе не бывает длинных танцев. Фермер исчез, наверное, пошел купить еще билетов. А моя блондинка одиноко стояла на краю площадки. Я подошел к ней, раскрыл ладонь и показал пухлую стопку билетов.
— Танцуете? — спросил я. Они кивнула, даже не взглянув на меня толком. Чувствовалось, что уже устала. Но это была ее работа, ее деньги.
На ней было короткое изумрудно-зеленое платье без рукавов. Пухлые руки, плечи, грудь — вплоть до глубокого выреза — усыпаны веснушками. Глаза ее казались зелеными, но это было лишь отражение цвета платья. На самом деле глаза девушки были серые, как скоро я это понял.
Заиграла музыка, и мы вышли на площадку. Секунд червя тридцать после начала танца она впервые взглянула на меня.
— Эй, а вы неплохо танцуете, — сделала она мне комплимент.
Подобного «эй» я и ждал. Да еще сказанного ее наивным полудетским голосом. По дороге к билетной кассе я нарисовал точный портрет. Деревенская девчонка, бросившая школу и подавшаяся в город, где, как ей казалось, ждут большие перспективы и веселая жизнь. Скорее всего, сбежала из дома с мужчиной. А если нет, то наверняка нашла кого-нибудь здесь сразу после приезда. Разумеется, кончилось это плачевно. Потом пошла на работу в ресторан или магазин. Потом встретила другого мужчину и пришла в танцевальный зал, где работа казалась приятнее и легче.
Что, слишком смелые выводы для такого короткого знакомства? Возможно. Но поверьте, я встречал так много блондинок в подобных ситуациях, и их истории были похожи одна на другую. По крайней мере в случае, если в их лексиконе встречалось что-нибудь похожее на это «эй». И я вовсе не иронизирую. Напротив, больше всего люблю именно таких.
— И откуда в таком старичке столько жизни? — весело спросила она. Она, несомненно, чувствовала, что нравится мне и может себе позволить фамильярность.
— Я выгляжу гораздо старше своих лет, — улыбнулся я в ответ. — Знаете, пожалуй, мы могли бы танцевать с вами всю ночь напролет. По-моему, это неплохая идея, а?
— Вы мне льстите, — парировала она, но в глазах ее мелькнула тревога. Похоже, она поверила в серьезность моих намерений.
Я дал ей минуту на размышления и пошел в атаку.
— Не буду вас обманывать, — начал я, стараясь быть как можно искреннее. Я одинок так же, как и все остальные мужчины, которых вы здесь встречаете. Не собираюсь предлагать пойти куда-нибудь, где можно спокойно поговорить, потому что заранее знаю возможный ответ. Вам ведь платят за то, что вы танцуете. Но я знаю, что если куплю билетов долларов, скажем, на десять, вы могли бы сойти ненадолго с этой площадки. И мы выпили бы чего-нибудь в баре.
— Ну, я не знаю…
— Конечно, вы не знаете. Зато я знаю. Вас настораживает поспешность, с какой я делаю это предложение? Но я же вам в дедушки гожусь, право.
Похоже, я убедил ее в невинности своих намерений, и она согласилась. Тем более что ее радовала перспектива хоть немного передохнуть за столиком.
— Думаю, в этом нет ничего зазорного — улыбнулась она еще раз. — Так куда мы пойдем, мистер…
— Биэрс.
— Что, правда? — она сдерживала смех.
— Правда. Биэрс это имя, а не напиток <beer — «пиво» (англ.)>. А пить вы можете все, что вам захочется, мисс…
— Шэрли Коллинз, — теперь она смеялась.
— Ну, пойдем? — Я довел ее до края площадки.
Пока она надевала пальто, я купил еще билетов и договорился с администратором. Администратор обошелся в пять долларов, но я отдал их без всякого сожаления. Ведь каждому надо жить, правда?
Когда девушка вернулась, косметики на ее лице стало значительно меньше, от чего она несомненно выиграла. Мы прошли к бару, в котором для нас нашлась тихая кабинка. Я заказал виски с содовой, официантка в слаксах, жующая жвачку, очень быстро принесла два высоких стакана. Я тут же расплатился, не забыв про, чаевые. Официантка «чмокнула» жвачкой в знак благодарности и оставила нас вдвоем. Я подвинул свой стакан поближе к Шэрли.
— В чем дело? — спросила она.
— Все в порядке. Просто я этим не увлекаюсь.
— Я надеюсь, вы не собираетесь споить бедную девушку?
— Милая моя, ради Бога! — Теперь я был похож на университетского профессора, наставляющего студентку на путь истинный. — Вы можете пить ровно столько, сколько пожелаете.
— Да-да, конечно. Только знаете, девушка должна быть осторожной с мужчинами. — Она залпом проглотила свою порцию, а вторую пила уже маленькими глотками. — Вам, наверное, скучно сидеть и смотреть, как я пью, — философски добавила она, пьянея на глазах.
Я следил, чтобы ее стакан не оставался пустым, вовремя заказывая подкрепление.
— Вы и понятия не имеете, что происходит с ногами от этих бесконечных танцев, — лепетала она.
— Извините, — перебил я ее, поднимаясь со стула. Мне нужно сказать пару слов старому другу.
Я вышел из кабинки и пошел в другой конец бара. Мы перекинулись парой слов. Когда я вернулся в кабинку, оказалось, что Шэрли Коллинз, пока меня не было, заказала себе еще стакан виски. Я снова расплатился с официанткой, не забыв про чаевые.
— Елки-палки! — вспыхнула моя блондинка. — Вы швыряете деньги на ветер.
— Деньги для меня ничего не значат, — гордо сказал я и вытащил из кармана пять двадцатидолларовых бумажек. — Вот, возьмите…
— Нет, нет, мистер Биэрс. Я… Я не могу, — она явно была озадачена моим жестом.
— Берите, берите, — настаивал я. — Это только маленькая часть того, что осталось в моем кармане. Я хочу видеть вас счастливой.
И она взяла. Они всегда берут. И реакция у них всегда одна и та же.
— Эй, а вы симпатичный старичок, — она взяла меня за руку. — Я никогда таких не встречала. Ну таких великодушных и добрых. И никаких приставаний.
— Это точно, — я высвободил свою руку. — Никаких приставаний.
Этот жест озадачил ее еще больше.
— Я не знаю, мистер Биэрс… Не могу вас понять… Между прочим, откуда вы взяли эти деньги?
— Просто подобрал их на улице, — ответил я, улыбнувшись. — Это очень легко, если знаешь как и где.
— Вы шутите надо мной. А чем вы занимаетесь?
— Может быть, это вас удивит, но я на пенсии. Теперь занят только своим хобби.
— В смысле, вы читаете книги или рисуете или еще что-нибудь такое? Или, может быть, коллекционируете значки или марки.
— Попали в точку. Хотите посмотреть мою коллекцию?
— Приглашаете меня взглянуть на ваши гравюры? — прыснула она.
— Почему бы и нет. По-моему, вы не собираетесь прикидываться, что вам не хочется идти, правда?
— Нет, конечно. Пойду с удовольствием. Что в этом, собственно, такого? — Она аккуратно уложила в кошелек пять двадцатидолларовых бумажек и поднялась со стула, развязно сказав: — Пошли, папаша.
Я пропустил мимо ушей это ее «папаша». Она была так привлекательна, что я готов был ей простить все что угодно. Даже сейчас, слегка под хмельком, она не потеряла своего очарования.
Дюжина людей провожала нас неодобрительными взглядами, когда мы выходили из бара. Я знал, о чем они думали: «Старая развалина, а ухлестывает за молоденькой девицей. И куда только мы катимся?»
Потом они, конечно, очень быстро вернулись к своим стаканам. Потому что вовсе не хотели думать о том, куда катится мир.
Шэрли Коллинз нравилась мне все больше. Я легко поймал такси и усадил ее на заднее сиденье, примостившись рядом.
— Дом Шэйна, — сказал я водителю.
Шэрли прижалась ко мне, но я отодвинулся, чего она явно не ожидала.
— Что такое, папаша… Я вам не нравлюсь?
— Конечно, нравитесь.
— Тогда не ведите себя так, будто я кусаюсь.
— Не в этом дело. Но я же обещал, что буду вести себя прилично.
— Да, я помню, — она успокоилась, видимо, удовлетворившись моим объяснением. — Тогда займемся вашими гравюрами.
Мы остановились у нужного дома. Я протянул водителю десятидолларовую купюру и оставил ему сдачу.
— Вы себе верны, мистер Биэрс, — сказала Шэрли, выбравшись из машины, сорите деньгами направо и налево.
— Шикую на прощание. Скоро покину этот город и больше никогда не буду сорить деньгами здесь.
Я взял ее за руку и открыл дверь подъезда. Лифт был свободен. Я нажал кнопку верхнего этажа, и мы медленно поплыли вверх.
Вдруг Шэрли глубоко вздохнула и положила ладони мне на плечи.
— Послушайте, мистер Биэрс, что я подумала. Я как-то смотрела фильм… А когда вы сказали, что уезжаете из города… Вы больны, да? Ну, в смысле, вы были у врача, и он сказал, что вы скоро умрете от какой-то страшной болезни, да?
Ее заботливость меня тронула.
— Смею вас заверить, — серьезно ответил я, — что ваши предположения беспочвенны. Я в добром здравии и намерен пребывать в нем еще много лет.
— Очень хорошо. Теперь мне стало легче. Вы мне нравитесь, мистер Биэрс.
— Вы мне тоже нравитесь, Шэрли.
Я шагнул назад, чтобы избежать объятий. Двери лифта распахнулись, и мы вышли на лестничную площадку. Я повел ее к ступенькам.
— Прошу вас, — сказал я, пропуская ее вперед.
На верхней ступеньке она остановилась, растерянно взглянув на меня.
— Но здесь дверь… Что это, крыша?..
— Идите и не бойтесь, — скомандовал я.
Она вышла на крышу дома. Я шагнул за ней и тихонько закрыл за собой дверь. Вокруг все было спокойно.
Была полночь. Прекрасное время суток. Внизу простирался темный город, виднелся лишь свет уличных фонарей и неоновых реклам. Я много раз видел его таким и с воздуха, и с высоты городских крыш, и каждый раз это зрелище захватывало и восхищало меня. Там, откуда я прилетел, все другое. Я всегда прилетал сюда с удовольствием, хотя жить здесь или остаться надолго не смог бы никогда.
Я смотрел на распластавшийся под нами город, а Шэрли глядела совсем в другом направлении. Я поймал ее взгляд, уходивший в темную глубину крыши. Там виднелись едва различимые очертания большого круглого предмета. Его нельзя было увидеть из соседних домов, и даже стоя здесь, на крыше, его тоже нелегко было заметить. Но она углядела.
— Эй! — сказала она. — Смотрите, мистер Биэрс.
Я спокойно повернул голову туда, куда указывал ее палец.
— Что это? Самолет? Или одна из этих таинственных штук? Ну, как их там? Летающая тарелка?
Я продолжал спокойно смотреть в ту же сторону.
— Что с вами, мистер Биэрс? Вы… Вы не удивлены?
Я не издал ни звука.
— Вы… Вы знали об этом?
— Да. Это мой аппарат.
— Ваш? Эта тарелка? — Она замолчала в замешательстве, но через несколько секунд продолжила. — Но… Но этого не может быть! Вы же человек и…
— Это не совсем так, Шэрли, — я медленно покачал головой. На самом деле я не такой, каким вы меня сегодня видите. Там, откуда я прибыл, я выгляжу совсем иначе. Все это, — я провел ладонью вдоль своего тела, — я одолжил у Рила.
— Рила?
— Да. Это один из моих друзей. Он тоже коллекционер. На нашей планете все что-нибудь собирают. Это наше хобби. Мы прилетаем на Землю, чтобы пополнить свои коллекции.
Я не мог видеть ее лица. Когда я придвинулся к ней ближе, она с испугом отшатнулась.
— Посмотрели бы трофеи Рила! Все — на «Б.» У него есть Бронсон, три Бейкера и Биэрс — тот самый, чье тело я сейчас использую. По-моему, его звали Эмброуз Биэрс. Рил подобрал его в Мехико много лет назад.
— Вы сумасшедший, — зло прошипела Шэрли, пятясь назад.
— А в коллекции моего друга Кора есть люди всех национальностей. Мар я встретил его в баре — увлекается полинезийцами. Многие из нас прилетают сюда довольно часто, несмотря на появившиеся сейчас слухи и связанные с этим опасности.
Теперь я приблизился к Шэрли почти вплотную. Она уже не шарахалась от меня. Впрочем, шарахаться ей было уже некуда: она стояла на самом краю крыши.
— Или например, Виз, — продолжал я. — Он собирает одних только рыжих. Причем бальзамирует их каким-то особым способом. А Рил оставляет свои экземпляры в целости и сохранности, и мы можем использовать их для прогулок на Землю. Скажу вам честно, это увлекательное занятие! Ну, а я собираю блондинок.
Она смотрела на меня широко открытыми глазами.
— Вы… собираетесь… меня… заба… забальзамировать?
— Вовсе нет, дорогая, — спокойно ответил я. — Не волнуйтесь, пожалуйста. Я никого не консервирую и не бальзамирую. Моя коллекция основана на совсем других принципах.
Она медленно побрела по краю крыши к моему кораблю, черное тело которого спокойно и величественно отражало свет появившейся на небе луны. Не сомневаюсь, что эти магические отблески манили ее, как манит все неизведанное и таинственное. Я пошел за ней следом, понемногу приближаясь все ближе и ближе.
— Вы… Вы разыгрываете меня? — с надеждой спросила она, задыхаясь.
— Да нет же. Многим друзьям мои привязанности кажутся странными, но я не могу с этим согласиться. Что может быть лучше блондинок? В моей коллекции их уже больше ста. Вы — сто третья, если точно.
Она потеряла сознание, я едва успел ее подхватить. Все получилось более чем удачно, без борьбы, шума и крика. Я аккуратно занес ее в люк корабля, и через минуту мы поднялись в воздух…
Конечно, кто-нибудь непременно запомнил старого джентльмена, подцепившего на танцплощадке Шэрли Коллинз. Кроме того, я «наследил» по всему городу, оставив в разных местах кучу денег, что запоминается гораздо лучше, чем лица. Обязательно начнется расследование и всякая подобная ерунда. Они всегда проводят расследование, хотя еще ни разу его не завершили.
Но все это меня нисколько не беспокоит. В коллекции Рила помимо старика Биэрса есть еще масса других тел. В следующий раз возьму что-нибудь помоложе. Жизнь требует разнообразия.
Да, симпатичный получился вечерок. Всю дорогу домой я летел в прекрасном настроении, напевая какие-то песни землян, которые мне не раз приходилось слышать на танцплощадках и в барах. Все-таки коллекционирование — это вещь! Лучшего занятия я просто не знаю.
А главное, просто обожаю блондинок. Блондинку я ни на что не променяю. Впрочем, как я уже сказал, это дело вкуса.
Перевел с английского Михаил КОМАРОВСКИЙ
Владимир Губарев
СКУПЫЕ РЫЦАРИ
Кто из нас в детстве не переболел этим видом благородного безумия — собирательством?
Правда, Р. Блох с присущим ему мрачноватым юмором заставил своего героя коллекционировать блондинок, но сама психология, говорят, не меняется от предмета собирательства.
Невозможно рассказать в одной статье обо всем многообразии мира человеческих пристрастий (в Америке есть коллекционер, который собирает свисты, а в Венесуэле — закаты), поэтому мы решили ограничиться всего лишь двумя предметами: коллекционированием монет— как наиболее распространенным видом собирательства и самой благородной страстью — любовью к живописи.
Вместе, где толпятся нумизматы, можно встретить как начинающих свой собирательский путь мальчишек, так и убеленных сединами почтенных мужей. Перед магазином «Нумизмат», что на Таганке, одна из таких «тусовочных площадок». Человек сто. Женщину здесь можно встретить крайне редко, в основном — представителей сильного пола. Одни занимают места вдоль стены, выставив на всеобщее обозрение свои богатства, остальные, подобно частичкам броуновского движения, перемещаются в толпе: останавливаются, прицениваются, торгуются, меняются или просто общаются.
Монеты и их цена — загадка. Серебряные полтинники, нэповские со звездой и более поздние с молотобойцем, идут от трех до пяти тысяч, несмотря на то, что в каждой этого благородного металла по 9 граммов. Рубли котируются выше — 8-15 тысяч, впрочем, они реже встречаются. Николаевские рубли тянут на 20–35 тысяч. А если у вас есть лишних шестьдесят тысяч, можете купить комплект из 64 монет СССР.
Распад Союза и появление на его месте независимых государств дал коллекционерам новое поле деятельности. Стоит пожелать — и вы обладатель серии изображений «отца всех туркменов» Сапармурада Ниязова: на пяти монетках — за две тысячи, на пяти из семи имеющих хождение банкнотах — за 20 тысяч, или на всех шести выпущенных этим государством марках — за 4 тысячи. Правда, популярнее всего марки непризнанных государств — «Динозавры Абхазии» и «Суворов», которого наклеивают в Приднестровской республике на денежные знаки. Экзотика заморская волнует почему-то меньше — наверное, своей хватает.
Почетное место в альбомах коллекционеров бон — бумажных денежных знаков — занимают наши родные «отмененные» ассигнации. «Стольник» и пятидесятирублевка допавловских времен — уже раритет, они идут соответственно за пять и три тысячи. Даже червонец с Ильичом — 1000 рублей. А вот банкноты 1992 года тянут меньше: тысяча и 10 тысяч — лишь вполовину собственного номинала, а пятитысячная — всего на треть.
В нашем отечестве нумизматам всегда не везло. Государство видело в них исключительно хранителей драгоценных металлов. И время от времени делало попытки запустить свою руку в коллекции. МВД слало победные реляции: разоблачено, изъято… Последствия таких кампаний задевали даже тех, кто сидел достаточно «высоко». Так, одному замминистра, страстному коллекционеру, чтобы не расстаться с должностью, пришлось после надлежащего внушения «подарить» свое собрание государству. Но затраты на выявление и отлов коллекционеров во много раз превышали полученные результаты: ведь только единичные коллекции насчитывали несколько сот золотых монет. Поэтому и собирали в основном недрагоценные монеты или серебро.
Кстати, борьбой с коллекционерами занималось не только советское государство. Так, например, в США в 1924 году вышел указ, запрещающий хранить монетное золото на руках. А в 60-х годах американских коллекционеров обвинили в том, что из-за них не хватает мелкой разменной серебряной монеты. Дело в том, что некоторые собирали центы, даймы и другие монеты запечатанными печатью банковскими мешками. Закончилось все переходом на более дешевые сплавы.
Со времен перестройки предметы коллекционирования активно вывозились за границу — через «окна» в таможне или «ближнее зарубежье». Впрочем, сейчас это перестало быть выгодным. Цены на ряд монет поднялись до уровня мировых. Оказалось, что многие предметы коллекционирования у нас можно продать существенно дороже. И «челноки» под заказ богатых коллекционеров привозят с Запада редкие русские монеты. Возвращение монет дореволюционной России связано с тем, что за рубеж их вывезли больше, чем способен переварить тамошний рынок. К тому же, если у нас 70 из 100 коллекционеров собирают русские или советские монеты, то на Западе таких единицы.
Коллекционеры — люди осторожные и не любят излишнего внимания к своей персоне. Впрочем, «наезды» на московских собирателей случаются редко. В основном, по оценкам экспертов, покушаются на коллекции в других городах, в Москве же их сбывают.
Коллекционеры — отнюдь не святые. В своей массе это люди с небольшим достатком. И удовлетворять свою страсть могут, лишь занимаясь перепродажей. «Знаете, — делится нумизмат с 30-летним стажем Михаил С., — все нумизматы немножко жулики. Не зря в британских музеях запрещается знакомить с коллекциями без сопровождения служителя. Исключения не делают даже для премьер-министра. Это ведь огромное искушение: когда у тебя в руках монета, ты начинаешь чувствовать ее своей…»
ИСКУССТВО ИЛИ ДЕНЬГИ?
До последнего времени настоящего, не «черного», рынка произведений искусства в стране не было. Картины покупались и продавались, но мир коллекционеров был очень изолированным и напоминал, скорее, коммунальную квартиру. Сегодня коллекционеры стали более открытыми. К тому же жизнь многих заставляет продавать свои любимые вещи. Раньше просто не было многих искушений. Например, отъезда за рубеж или соблазна стать богатым человеком. Пожилые коллекционеры таким образом часто устраивают судьбу своих детей. Многих заставляет продавать картины страх. Уголовные преступления, связанные с картинами, особо жесткие формы приобрели в Питере, где, пожалуй, наиболее высокая концентрация частных коллекций. Убийство коллекционера становится вещью чуть ли не заурядной… Некоторые из страха перед разгулом преступности продают отдельные картины, чтобы обеспечить охрану остальных, другие сдают собрания на хранение, третьи «мутировали», превратившись в дилеров-торговцев — полную свою противоположность…
Разорение коллекционеров-ветеранов — явление очень грустное. Нынешние ценители часто в подметки не годятся по своим знаниям и уровню представителям уходящего поколения. Ведь это совершенно разные вещи, когда коллекция собирается только потому, что некуда девать деньги, или когда страсть к собирательству поглощает человека целиком, и существовать вне ее невозможно, вопреки всем материальным обстоятельствам.
Сегодня собирают коллекции не только частные лица или государственные музеи, но и банки, биржи, компании. Первым на этом поприще проявил себя банк «Столичный». В его собрании представлены антика, гравюры XVIII–XIX вв., немецкое искусство от Ренессанса до экспрессионизма, западноевропейские гравюры XVI–XVII вв., коллекции классического и авангардистского направлений русской живописи 1910-1920-х гг., рисунок первой половины)0(века и т. д. Среди необычных приобретений — коллекция «бумажной архитектуры» — проектов, которые не были реализованы. Все это будет демонстрироваться в постоянно действующей галерее.
В мировой практике это обычное дело. Мотив понятен: желание выгодно вложить свои средства. Ведь произведения искусства постоянно растут в цене: 3–3,5 процента в месяц — по европейским стандартам совсем не мало. Хотя по сравнению с текущими банковскими ставками в 50–60 процентов в валюте, это, быть может, выглядит и не слишком солидно, но в долговременной перспективе картины — очень надежное вложение. И, конечно, это хорошая нестандартная реклама: если банк покупает картины, значит, дела его идут хорошо.
Готовящееся приобретение очередного шедевра из частных собраний, как правило, держится под секретом. Всегда есть опасность, что один из конкурентов перейдет дорогу. На московских аукционах цены редко уступают знаменитому Сотби. А на произведения классического русского искусства они могут оказаться и повыше. Так, натюрморт Головина недавно был приобретен за 50 тысяч долларов.
— В России, наверное, тяга к искусству заложена генетически, — говорит главный искусствовед банка «Столичный» Марина Лошак. — И как только у банка появились «лишние» деньги, мы стали покупать картины современных художников. Сначала чтобы украсить помещения. И лишь затем стали собирать коллекции. Первые два года скорость пополнения коллекций была просто ошеломляющей. Теперь приходится освобождаться от лишнего, и покупаем мы только настоящие шедевры. Приобретение картин — это моя работа. Служба, как сейчас говорится. Ноя не могу не вносить в это дело личный оттенок. Коллекции «юридических лиц» — это в немалой степени коллекции их экспертов, которые приобретают то, что купили бы сами, будь у них достаточно средств. И избавиться от этого невозможно, да и нужно ли?.. В искусстве не может быть объективности. Те случаи, когда мне приходилось уступать прагматичной логике советников, я вспоминаю с сожалением. Составление коллекций — дело, безусловно, авторское. Признаюсь: к своему стыду, я постоянно испытываю чувство зависти, когда вижу шедевры, которыми не обладаю. И, если банку придется когда-нибудь расстаться с приобретенными картинами, мне будет очень больно…
ТЕРАПИЯ ОДИНОЧЕСТВА
Отношение в массовом сознании к коллекционерам представляет собой сложную гамму чувств: уважение, восхищение, подозрение, уверенность в том, что все они чокнутые, поскольку посвящают свою жизнь неизвестно чему. Коллекционирование, если исходить из человеческой природы, есть откладывание предметов охоты и собирательства «в ящик». То есть предмет лишается своей функциональной принадлежности.
Детское собирательство начинается с игрушек. Но ребенок играет с ними, для него это способ познания мира, общения. Собирая машинки, ребенок узнает много нового о том, какими они бывают. Марки, в зависимости от выбранной тематики, могут знакомить его с миром искусства, историей, географией, биологией. Правда, дети всегда зависимы от родителей, которые то ли пополнят коллекцию, то ли нет. Бывает и так, что на самом деле коллекционеры— родители, а не ребенок, хотя считается наоборот. Со временем это может перерасти в увлечение, а может и нет.
«Невольные» коллекции встречаются и у взрослых. Если по какому-то стечению обстоятельств окружающие считают, что человек собирает определенные предметы, ему их и дарят. Подобным образом одна моя знакомая оказалась обладательницей коллекции сов — пластмассовых, металлических, деревянных, керамических, плюшевых.
Человек, начавший собирать коллекцию в детстве, с помощью своих «сокровищ» выносит собственное «я» вовне. У ребенка есть потребность выделиться. Сначала этого можно достичь, собирая красивые игрушки, значки, фантики или, скажем, пластмассовых динозавриков — то, что модно, «престижно» для данного возраста. У подростков коллекционирование часто носит характер демонстрации, например: «Я собираю пробки от пивных бутылок, чтобы меня считали странным». А во взрослом возрасте роль коллекционирования чаще всего оборонительная, защитная. Когда общаешься с человеком, тот может обидеть, ранить. А единственная опасность в соприкосновении с коллекцией — это не завершить ее. Психологически очень комфортно, безопасно размышлять о своей коллекции, она может стать убежищем от одиночества или житейских невзгод.
— Коллекционирование часто выполняет функцию самопсихотерапии, — считает психолог Елена Чечельницкая. — Коллекция — личное пространство, в котором человек может сконцентрироваться, пережить трудные минуты своей жизни, успокоиться. Эмоции, возникающие при концентрации на любимых предметах, позитивны и противостоят стрессовым переживаниям. Собирать полезно то, что так или иначе отражает индивидуальность. Часто это называют терапией творческим самовыражением; она в первую очередь подходит людям безвольным, нерешительным, подавленным. Это позволяет убедить себя в том, что вы не слабый человек, вы — личность. В качестве «самолечения» очень важна медитация. Размышление о вечном через созерцание коллекции несет, с точки зрения психиатрии, целебное воздействие. Для людей замкнутых, которые держатся от остальных на расстоянии, гораздо важнее не связь с конкретным предметом, а эстетическое наслаждение, чувство красоты, занимательности. Причем, эстетические чувства субъективны и необязательно соответствуют устоявшимся нормам. За отдельной вещью стоит внешний мир. Слабые люди как бы достраивают свое «я», самоутверждаются. Иногда действуют внешние стимулы. Так, мужчина коллекционирует нечто, что может придать ему вес в глазах женщины — например, ювелирные изделия.
НЕ СОТВОРИ СЕБЕ КУМИРА
Совсем иной тип коллекционера — собиратель редкостей. Для него часто важно, чтобы редкая вещь была еще и дорогой, чтобы любой мог оценить коллекцию. Обычно это люди очень педантичные, обстоятельные, прагматичные и приземленные, с большой любовью к порядку, к повторяемости.
— Если оперировать категориями Фромма, — рассуждает психолог Юлия Ракитская, — то «быть» подразумевает «быть в настоящем». Для коллекционера самое опасное, что он все время находится либо в прошлом, вспоминая успехи, либо в будущем, грезя о новых приобретениях. Настоящее остается эфемерным, незначимым. Это освобождает от борьбы с действительными проблемами, подменяет собою реальную жизнь. Пока диалог с вещью развернутый, расширенный — все в пределах нормы, считают психиатры. Но когда коллекционер, поставив новое приобретение на полку, тут же забывает о нем, — это уже приобретает характер навязчивой идеи. Один 40-летний коллекционер музыкальных дисков, потративший на свое увлечение более двадцати лет, сейчас оказался в жесточайшем кризисе. Вся квартира — в пластинках, но ни семьи, ни детей у него нет. Спрашивается, ради чего он жил? Коллекция стала идолом, который словно заменил собой живых людей. Вспомним библейскую заповедь: «Не сотвори себе кумира». Нарушение этой заповеди можно рассматривать и как дорогу к более тяжким грехам — воровству, убийству. Звучит, может быть, жестко, однако действительность показывает, что да, за картину могут убить. Не случайно скупщиками краденых экспонатов, даже если похищение связано с кровью, выступают частные коллекционеры.
Начало коллекции и ее продажа— это как бы два рубежа. У человека, фанатично отдающегося своему увлечению, всегда есть чувство незавершенности. Неполнота коллекции сродни комплексу собственной неполноценности. Но когда потребность поиска насыщается и азарт исчезает, возникает желание покончить с этим. И продажа становится актом освобождения от зависимости, но в то же время у человека появляется ощущение завершенности некоторого этапа жизни.
Кстати, был ли коллекционером Скупой рыцарь? С одной стороны, цель накопления — приобретение того, что нравится, трата на фетиш. Скупой рыцарь ничего не тратил. Но можно рассматривать это как накопление не просто денег, а чувств, желаний, заложенных в могуществе золота, возможностей, которые оно дает. Тогда придется признать за этим пушкинским персонажем право именоваться коллекционером.
Коллекционировать можно что угодно: свои чувства, эмоции, ощущения, путешествия или жен, мужей, любовников. Самая нестандартная коллекция в Англии — оригинал собирает образцы коровьих экскрементов со всего мира. Для коллекционера важно, чтобы эта вещь была у него! Коллекционирование, по Фромму, сводится к категории «иметь». Можно собирать старинные французские кулинарные рецепты. На начальных этапах, возможно, вы будете стараться готовить по ним. Но как только это перейдет в фазу тотального увлечения, кулинария отойдет для вас на задний план, и вы не будете испытывать потребности в приготовлении пищи, удовлетворяясь самим фактом владения рецептами.
Могут ли богатые собирать дешевые вещи? Может, человеку больше удовольствия доставили бы этикетки от спичечных коробок, чем картины, в которых он не разбирается? Покупка картин идет скорее по прагматическим соображениям, нежели по эстетическим. Богатство ведь закрепощает. Богатый человек будет стесняться коллекционировать спичечные коробки, несмотря на то, что это, быть может, его давняя детская страсть. Есть понятие превентивной скромности, когда у человека с хорошими финансовыми возможностями нет внутреннего разрешения тратить на себя деньги, а его отсутствие в свою очередь блокирует и само желание. «У меня всего достаточно»— Лозунг таких людей, а для чего тогда деньги, непонятно. Их накопление теряет смысл, а путь проявления себя, хотя бы через приобретение нравящихся вещей, закрыт. Такие люди, наверное, самые несчастные. Им не доступна даже радость, которую испытывал Скупой рыцарь.
Как будет развиваться коллекционирование в нашей стране? Ясно, что будет расти число богатых частных коллекций, «новые русские» будут таких образом пытаться закрепить свой особый статус в обществе. На прежнем уровне останется подростковое коллекционирование. А вот коллекционеров — филателистов, нумизматов, фалеристов из среднего класса будет становиться все меньше. В условиях экономической нестабильности среднестатистический инженер не имеет ни средств для постоянного пополнения коллекции, ни времени, будучи вынужденным постоянно заботиться о хлебе насущном. Общая тревожность настолько велика, что и терапевтическое воздействие коллекции на своего хозяина снижается. Ну и, кроме того, важным стимулом был поиск. Раньше в 60-70-х мало что можно было купить в открытую. Теперь купить можно практически все что угодно, были бы деньги…
«— У старого Опенгеймера… была прекрасная коллекция, но он с ней порядком намучился. Дважды у него похищали картины. Один раз ему, правда, вернули похищенное, но он все равно был вынужден застраховать коллекцию на большую сумму. Тогда она стала для него слишком дорогой. Он действительно настолько любил картины, что если бы потерял их, никакая страховка не была бы для него достаточной компенсацией. Поэтому, опасаясь новых ограблений, он перестал выходить из дому. И наконец решил продать всю коллекцию музею в Нью-Йорке. После этого он сразу обрел свободу, получил возможность ездить куда и когда хотел — у него появилось достаточно денег для всех его прихотей. А если он желал видеть картины, то шел в музей, где уже другим людям приходилось беспокоиться о страховке и опасаться ограблений. Теперь он с презрением взирает на коллекционеров: да и в самом деле, трудно сказать, картины ли их узники или они сами узники своих картин».
Эрих Мария Ремарк. «Тени в раю».
ЧЕЛОВЕК
Где таятся мрачные чувства
Изучая особенности правополушарного и левополушарного методов мышления, психолог Кардиффского университетского колледжа в Уэльсе Стюарт Даймонд провел интересные эксперименты. Он использовал специальные контактные линзы, чтобы «показывать» фильмы правому и левому полушариям. В обычном случае информация, получаемая одним полушарием, передается через так называемое мозолистое тело другому полушарию. Испытуемые должны были оценить просмотренные фильмы с эмоциональной точки зрения. Оказалось, что по сравнению с левым правое полушарие «видит» мир в более мрачном свете, как место неприятное, враждебное и даже отвратительное. Когда фильм «смотрели» оба полушария, эмоциональное восприятие было схоже с восприятием одного левого полушария. Психолог сделал вывод, что в повседневной жизни негативизм правого полушария смягчается более добродушным и жизнерадостным левым полушарием. Видимо, именно в правом полушарии таятся мрачные мысли и параноидальные подозрения. Трудно сказать, являются ли образы, созданные правым полушарием, действительными или вымышленными без внимательного изучения их левым полушарием. Однако только критическое мышление, без творческих и интуитивных озарений, пусто и никчемно. Даже для решения постоянно меняющихся проблем повседневной жизни требуется взаимодействие обоих полушарий.
Компьютер объясняет почему…
Большинство используемых в медицине компьютерных программ есть не что иное, как хорошо организованные системы учета заболеваемости. Однако специалисты Стенфордского университета попробовали создать программу, которая могла бы стать надежным помощником врачей в диагностике. Практикующие врачи быстро оценили достоинства «размышляющей» программы «МИЦИН» (и сделанной на ее основе программы «ТЕЙРЕСИАС»). Одна из причин успеха заключалась в способности программы моделировать «неточные» размышления. Ее база данных включала правила, подобные утверждению: «Если…, то можно предположить, что…» — это напоминает обычный ход мысли, когда врач обосновывает тот или иной диагноз. Однако правило в программе формулируется более точно, с указанием численной оценки вероятности данного заключения. Программа в состоянии вывести несколько различных диагнозов и указать вероятность каждого. База данных может быть расширена или скорректирована. Причем, компьютер укажет, какие дополнительные тесты и наблюдения снижают неопределенность ответа.
Подумайте, прежде чем ответить.
Американские исследователи Элен Айдлер и Станислав Касл полагают, что по характеру ответа человека на вопрос: «Как вы себя чувствуете?», можно довольно точно предсказать, будет ли жив отвечающий в ближайшие четыре года или умрет. Наблюдения велись за группой из 2800 человек в возрасте от 65 лет и старше. Оказалось, что вероятность смерти в течение ближайших четырех лет в 4–5 раз выше у назвавших свое здоровье плохим по сравнению с теми, кто считает его отличным. Эти данные подтверждают результаты и более широких исследований, охвативших 23000 человек. Ну, конечно же, скажет читатель: тот, у кого крепче здоровье, и проживет дольше! Но вот что любопытно: объективные медицинские характеристики здесь играют вспомогательную роль. Важно внутреннее ощущение пациента. Люди обычно обращают внимание не только на собственную подверженность заболеваниям, степень истощенности, самочувствие, но и на болезни своих родителей, их продолжительность жизни, а также пример других родственников. И, быть может, самое главное — это оптимизм человека.
Телесные часы
Человеческий организм можно рассматривать как часть часового механизма Вселенной. Главный временной ритм организма — циркадный — контролируется гипоталамусом (часть мозга, расположенная над сводом неба). Для большинства людей циркадный цикл равен 25 часам плюс-минус 15 минут. Почему же более времени суток? Несинхронность с природой, как полагают ученые, создала своеобразное напряжение, необходимое для выживания. Возможно, мы живем в ритме целого набора недельных циклов. Они регулируют изменения в химическом составе организма, реакции иммунной системы, циклические подъемы и спады в деятельности сердца. Именно эти ритмы, по мнению хронобиологов, объясняют, почему в неделе семь дней — возникновение данной единицы времени не связано с астрономией, в отличие от всех других. Нарушение циркадного и других внутренних ритмов грозит нездоровьем. Разница в ходе настенных и телесных часов может вызвать чувство разбитости, плохой сон, привести к депрессии.
И Гиппократ против такой «любви»
В редакции клятвы Гиппократа, принятой у американских врачей, есть такой тезис: «не допущу интимных контактов как с пациентами Женского, так и мужского пола». Оказывается, подобные контакты не только неэтичны, они нередко ставят под угрозу результаты лечения. По данным специалистов Health science section (Бостон), 85–90 процентов пациентов, вступивших в интимную связь со своим доктором, страдают от чувства унижения и оскорбленности. Многие перестают доверять медикам вообще. Возможно ухудшение состояния здоровья; у некоторых людей отмечены депрессии, нарушения сна, половые расстройства. Возможны и такие последствия, как злоупотребление алкоголем и наркотиками. Все проводимые по данной проблеме исследования касались психиатров и терапевтов, где подобные ситуации наиболее часты. Но психологические последствия половых контактов отрицательны независимо от специальности врача. Комитет по юридическим и этическим вопросам Американской медицинской ассоциации рассматривает интимную связь между врачом и больным в период лечения как грубейшее нарушение врачебной этики. Аморальной признается и связь с бывшим пациентом. Законодательство многих штатов подобные отношения запрещает. Гиппократ, кажется, с этим согласен.
Подготовила Наталия САФРОНОВА
Иэн Уотсон
ИЗ АННАЛОВ ОБЩЕСТВА ЛЮБИТЕЛЕЙ ОНОМАСТИКИ
Мелвин Твелвз оглядел собравшихся в библиотеке Хардли-Холла, прокашлялся — словно подражая пуделю леди Хесслфорт — и заговорил.
— Новые имена. Новые имена, — многозначительно произнес он и, взяв со стола телефонную книгу, стукнул ею по кафедре. — Аблитт, Аболнис, Абурто, Айндоу, Айнскоу. — Мелвин оперся обеими руками о кафедру. Толстый, суетливый, одетый в аляповатый клетчатый костюм, который дополнял темно-красный галстук-бабочка — это вполне соответствовало представлению Твелвза о том, как должен выглядеть известный лектор. Если бы не наряд, его можно было бы принять за викария прошлого столетия, приглашенного помолиться в доме ее светлости и выбравшего для молитвы нескончаемый перечень имен из библейской книги Паралипоменон: «Сыновья Рама, первенца Иерахмиилова, были: Маац, Иамин и Екер…»
— Бреветор, Брейкельман, Браймакум, Бумстед, — продолжал Мелвин, шелестя тонкими, как вафли, страницами. — Поистине неисчерпаемый запас!
Некоторые члены нашего общества смотрели на Твелвза с недоумением. Преподобный Пендлбери поджимал губы, как будто речь Мелвина казалась ему пародией на его собственные воскресные проповеди. Круглолицая Салли Уигтон, которая работала в компании «Телеком», составившей упомянутую телефонную книгу, недовольно нахмурилась. Но Мелвин, не обращая ни на кого внимания, продолжал:
— Возможно, перечисленные мною имена нельзя назвать уникальными, однако я, признаться, придерживаюсь иного мнения. Моя теория до смешного проста и, полагаю, в своем роде революционна.
Леди Хесслфорт улыбнулась, как бы поясняя, что прощает Твелвзу эту маленькую вольность. Хозяйка Хардли-Холла — тут обитали ее предки многих поколений, — изящная седовласая женщина в небесно-голубом шелковом платье, украшенным лишь скромным ожерельем из бриллиантов, знала историю своего рода вплоть до седьмого столетия и могла назвать поименно — запнувшись от силы раз или два — всех своих праотцев. Естественно, с ее точки зрения все и всяческие революции были сущими пустяками.
— Спонтанный выброс имен, — заявил докладчик, — так называется моя теория. Она отвечает на вопрос, откуда на свете столько необычных имен при изобилии заурядных? Новые имена должны появляться спонтанно, вот в чем суть. Я полагаю, мы теперь сможем подступиться к проблеме так называемого демографического взрыва…
Чувствуя, что начинаю потихоньку засыпать, я, чтобы избежать укоризненных взглядов, притворился, будто осматриваю библиотеку. Многочисленные тома в кожаных переплетах — коричневых, золотистых, желтых, алых; мебель и стенные панели красного дерева, красные с золотом индийские ковры, портреты предков в золоченых рамах… Словом, золотая комната, пускай даже часть кресел обита черной кожей.
Мистер Твелвз между тем упивался собственным красноречием. Впрочем, правильнее будет сказать, постаравшись подобрать точное определение, — он порол чепуху; а если вежливее — рассуждал несколько эксцентрично.
— Стоит появиться новому имени, как на арену истории выступает новое семейство. Господь, желая сотворить наилучшее имя, посылает в мир людей, которые похваляются вымышленным происхождением, а общество принимает все за чистую монету. Хотя ничего удивительного, ибо эти люди искренне верят в то, чем хвастают перед другими. — Холдейн Смайт, один из наших специалистов по генеалогии, поднял руку, намереваясь, очевидно, возразить, однако докладчик и не посмотрел в его сторону. — Твейт, Тведдл, Твемлоу, Твелвз… Когда вам встречается такое имя, вы должны понимать, что натолкнулись на человека, который появился на свет лишь недавно, история рода которого насквозь фальшива, состряпана для того, чтобы подойти под очередное искажение реальности. Разумеется, подобные искажения никак не влияют на ход истории в целом. Разве хотя бы в одном учебнике истории упоминается кто-нибудь по фамилии Тведдл, Бумстед или Твелвз? Люди с такими фамилиями просачиваются в мир исподтишка, просто-напросто увеличивая население земного шара, и пополняют кладовую имен. Лично я, миледи, дамы и господа, верю, что принадлежу к тем, кто появился спонтанно, вослед за своей фамилией. Позвольте объяснить поподробнее…
Твелвз поправил галстук. По-видимому, он пребывал на верху осененного сумасшествием блаженства — со всеобщего, в том числе моего, молчаливого согласия. Леди Хесслфорт наклонила голову и подмигнула мне: «Не беспокойтесь». Что ж, вероятно, нам следует воспринимать выступление Мелвина как представление в кабаре, как клоунаду… Да, наша хозяйка и покровительница не только щедра и великодушна, но и любит повеселиться. Кем-кем, а ханжой или гордячкой ее не назовешь.
Удивительно, к каким умозаключениям приходят порой люди!
«Ономастика» переводится с греческого как «то, что относится к именам собственным». «Онома» по-гречески — «имя». В рядах нашего Общества насчитывается несколько специалистов по генеалогии, с полдюжины любителей копаться в родословных, топограф, чей круг интересов — названия местностей, от которых часто и образуются фамилии; также лингвист, историк из университета, где существует группа по изучению фамилий; учителя, библиотекари (к последним принадлежу и я), а еще Джим Эбботт, составляющий на компьютере списки подписчиков, и Гарри Уайз, который проверяет списки избирателей в местных советах, и множество других поклонников имен. Мелвин Твелвз, новичок среди нас, числится в штате городского музея, причем занимает отнюдь не высокую должность.
Наше Общество ни в коей мере не консервативно. Благодаря материальной поддержке леди Хесслфорт нам не приходится выклянчивать подачки, и собираемся мы вовсе не в помещении какого-нибудь колледжа повышения квалификации, а в роскошном номере «Гранд-отеля».
Раз в месяц мы наслаждались лекциями, за которыми следовали ответы на вопросы. Разумеется, Мелвин Твелвз присоединился к нам недавно, однако я предполагал, что он уже успел уяснить хотя бы основные правила игры. По-видимому, я несколько поторопился. Мелвин вступил в Общество на апрельском собрании. Тогда мы приняли в наши ряды двух человек — Твелвза и мистера Чанга. Последний узнал о нашем существовании в университете и, подобно Твелвзу, перед собранием связался со мной. В мои обязанности входило проверять новичков, брать у них нечто вроде интервью.
Мелвин Твелвз прекрасно знал, что такое ономастика. Его особые наклонности проявились позднее, в процессе деятельности. А вот мистер Чанг оставался до сих пор в какой-то мере загадкой. Имя у него было китайское, однако азиатом он не выглядел; да и вообще, определить, к какой он принадлежит расе, представлялось весьма затруднительным. Бесстрастное желтовато-бледное лицо наводило на мысль о том, что в жилах Чанга течет смешанная кровь. По-английски он говорил с легким акцентом, но фразы строил безупречно. Он утверждал, что занимается экспортом — но экспортом чего? И каким образом экспорт мог привести его в университетскую группу изучения фамилий? На заседаниях он обычно хранил молчание, да и в баре, попивая фруктовый сок, тоже почти не раскрывал рта, однако постоянно благожелательно улыбался. Какое-то время я предполагал, что Чанг выжидает, пока ему не откроются наши истинные цели; может, он думал, что разговоры об именах ведутся для отвода глаз, а рано или поздно кто-нибудь из нас достанет из кармана флакончик с кокаином или что-либо еще в том же духе. Но затем я решил, что он просто одинокий человек, застенчивый и оттого немногословный, которому нравится наша компания, и вскоре едва ли не забыл о существовании мистера Чанга…
Мелвин продолжал говорить, выстраивая в логическую цепочку возможные доводы, обосновывая свою «революционную» теорию.
— Знаменитый ученый Фред Хойл установил, что атомы водорода возникают в пучине космоса спонтанно, причем в количестве достаточном, чтобы заполнить бреши, которые образуются по мере расширения Вселенной. Более того, сама Вселенная, вполне возможно, появилась из ничего. Этот феномен известен под названием вакуумной флюктуации… Американские ученые-креационисты утверждают, что, если Господь и впрямь сотворил наш мир несколько тысячелетий тому назад. Он сразу же поместил в землю ископаемые, чтобы дать планете соответствующую историю…
Я заметил, что Чейз Дэниэлс, наш специалист по генеалогии, мормон из штата Юта, нахмурился и одновременно кивнул. Возможно, он задумался, не смеется ли над ним Твелвз.
— Господь поименовал предметы, — продолжал Мелвин, — и те не замедлили появиться. «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет!» Слово послужило причиной события. Так почему бы творческой силе не создавать через имена новых людей? Почему бы этим людям не возникать, как атомам водорода? Ведь мы состоим в основном из воды, верно? Аш два о. Почему бы той самой силе не наделять новорожденных памятью и надлежащим происхождением? Очевидно, что такие люди станут обладателями редких, незаурядных имен…
На лицах слушателей вежливое внимание мало-помалу уступало место разочарованию и раздражению. Однако, к моему несказанному облегчению, леди Хесслфорт как будто пребывала в прекрасном расположении духа. Еще бы! Недаром род ее светлости берет начало в глубине веков. А Мелвин безжалостно разоблачает самого себя, доказывает, что в его случае ни о каком роде не может быть и речи, что он, словно какой-нибудь гриб, вырос из земли за одну ночь — через брешь в реальности.
Сирота, воспитанный приемными родителями? Обостренное чувство чужеродности? Искаженное восприятие действительности? Безусловно! И наконец — ошеломительная рационализация: он уникален! Мелвин достаточно внятно объяснил, что в одну категорию с ним попадают тысячи других людей. Однако тут же оговорился, что личности с диковинными именами рождаются из ничего, стоит их только как-нибудь наречь… Что-то не вяжется.
Неужели леди Хесслфорт предвидела возможность такого провала? Ведь именно по ее предложению мы решили назначить докладчиком на специальном ежегодном заседании в Хардли-Холле Мелвина Твелвза, человека без особых ономастических талантов, если не считать необычного имени и чрезвычайного рвения. Как демократично! Может, леди Х. потешается над нами, прячет, заслоняя ладонью лицо, лукавую улыбку?
Все предыдущие лекции, без исключения, имели однозначную практическую направленность. Естественно, отсюда не следует, что они навевали невыразимую скуку. Наш историк, Джек Брейкспир, рассуждал о путях, какими в прошлом усваивались новые имена (Мелвин, разумеется, не пожелал и слушать). В Британии норманнское завоевание содействовало распространению родовых имен, которые образовывались, по большей части, из названий местностей или ремесел; попадались и такие, которые представляли собой прозвища, а то и оскорбительные клички. Поскольку большинство населения было неграмотным, имена в обиходе неизбежно искажались. В Японии сегуны Токугава, проявив свойственную им мудрость, запретили простому люду на две сотни лет пользоваться фамилиями, причем непокорным грозила казнь через отрубание головы самурайским клинком. После того, как в страну удалось проникнуть коммодору Перри, миллионы крестьян принялись изобретать себе фамилии, что привело к сотням тысяч диковиннейших словосочетаний, — такого «урожая» не снимал никакой другой народ мира. Около 1780 года европейские правительства обязали евреев применять фамилии вместо патронимов. Те подчинились и зачастую из соображений сентиментальности стали именовать себя, используя названия животных, городов или явлений природы. Первый мистер Розенблюм, скорее всего, проживал в каком-нибудь грязном гетто. Такова была теория Джека.
— Однако, — заявила на следующий вечер Джейн Чепмен, — имена также вымирают…
Пожалуй, тут она ступила на тонкий лед. Леди Алиса Пенелопа Диана Хесслфорт подарила своему супругу, покойному лорду, двух дочерей, но сыновей у них не было; поэтому внуки миледи, сейчас уже подростки, носили иную фамилию.
Номер «Де Монфор» напоминал не столько зал собраний, сколько гостиную некоего клуба — такая в нем царила атмосфера. Многие из нас держали в руках бокалы с горячительными напитками. Из терракотовой вазы тянулось к потолку странного вида растение. На одной из стен висела написанная маслом картина: на лугу пасутся коровы, а над ними собираются грозовые тучи. Кресла были обтянуты коричневой кожей, пол устилал ковер, украшенный стилизованными, под Китай, изображениями драконов; на гардинах распускали хвосты павлины.
— К 1974 году, — сообщила дородная, облаченная в твидовый костюм Джейн, — в списках американского Общества социальной защиты значилось миллион с четвертью различных имен. Причем почти полмиллиона принадлежало отдельным гражданам! — Иссиня-черные волосы Джейн были собраны в пучок. Если можно так выразиться, она напоминала внешностью величественную ладью. — Люди женятся или выходят замуж, и имена пропадают. — Ее светлость обмахнулась веером. — Или же они так и не заводят семьи, что приводит к тому же результату. Однако основной причиной исчезновения имен является уничтожение родословной. Всякое родовое древо имеет форму ромба. Уходя в прошлое, мы обнаруживаем, что внутри этого ромба находятся тысячи людей. Тем не менее постепенно вырисовывается следующая картина: ветки дерева срастаются, ибо кузены женятся на кузинах и наоборот, и ромб сужается, все сильнее и сильнее… Эти ромбы движутся сквозь время, накладываются друг на друга, перекрещиваются, сливаются. Скажем, если в девятом веке Африку посетил некий кочевник из Азии, нынешние китайцы приходятся нынешним африканцам менее чем пятидесятиюродными братьями!
При условии, что тот кочевник нашел себе в Африке подругу.
Какая глубина мысли! Но чья это философия — Витгенштейна или Багза Банни? Сартра или Микки-Мауса?
— Предшественников у меня не было. — Мелвин улыбнулся улыбкой слабоумного. — То есть я лишен каких бы то ни было предков. И сколько на свете таких, как я, которые привносят в мир новые имена?
Наконец-то! Кончив нести ахинею, Твелвз сел в кресло, как будто ожидая аплодисментов. Леди Х., как и подобает хорошей хозяйке, захлопала в ладоши, что, естественно, вынудило меня последовать ее примеру. Однако большинство, похоже, придерживалось иного мнения. Джек Брейкспир выглядел разъяренным, Чейз — печальным, Холдейн Смайт — оскорбленным в лучших чувствах. И тут поднялся мистер Чанг, который до сих пор не поднимал даже руки, чтобы задать вопрос.
— Я хотел бы кое-что прибавить. Миледи, друзья мои, мистер Твелвз не просто ошибается. Мне кажется, вы вряд ли представляете себе всю ошибочность его воззрений.
— Неужели? — приподняла брови Джейн Чепмен.
— Миссис Чепмен, — произнес мистер Чанг, глядя на Джейн, — вы как-то рассуждали о вымирании имен… Имена вымирают быстрее, чем появляются новые; так заведено природой. Все ромбы в конце концов сольются в один, как сольются в одну все нынешние расы. В результате останется лишь единственная фамилия, которая, разумеется, будет китайской.
— Что? — вскинулся Джим Эбботт.
— Почему китайской? Потому, что уже сейчас на планете свыше миллиарда китайцев, что составляет около одной шестой населения Земли, а на такое количество людей приходится от силы пятьсот фамилий. Рано или поздно эти фамилии поглотят все остальные, а затем примутся поглощать друг друга; когда же последняя мисс Ву выйдет замуж за мистера Чанга, все земляне с того дня будут именоваться исключительно Чангами.
— Ерунда! — прорычал Гарри Уайз. Должно быть, он вообразил себе, какой его ожидает ужас: составлять перечень целиком и полностью из одной и той же фамилии, повторенной несчетное число раз. — По-моему, институт брака отмирает. Во всяком случае, все больше и больше людей, создавая семью, сохраняют прежние фамилии. По крайней мере, в Америке.
— Однако дети, родившиеся в браке, носят, как правило, одну фамилию, возразил Чанг. — Даже если они изберут себе двойную, то как прикажете поступить их собственным детям? Дело рискует дойти до абсурда.
Да… Сначала Мелвин пытался убедить нас, что спонтанно возник на пустом месте, а теперь мистер Чанг утверждает, что право на будущее имеет только его фамилия. Леди Х., казалось, пребывает в смятении. Возможно, она поддержит Твелвза, но вряд ли одобрит выходку Чанга.
— Тысячелетняя история ничего не значит, — продолжал тот. — Равно как и история тысячи поколений. Подумайте о четверти миллиона лет, вообразите миллион поколений!
Взгляд леди Х. обрел твердость. Что ни говорите, а тысячелетняя родословная кое-что да значит!
— Почему именно Чанг? — спросила она раздраженно. — Почему именно ваша фамилия, мистер Чанг?
— Потому что, ваша светлость, я прибыл из будущего, которое отстоит от вашего времени на четверть миллиона лет. Я из того общества, где нет никого, кроме Чангов. Ни одного человека! Мы — раса Чангов, мы чанговечество!
— И что дальше? — фыркнула Джейн.
— Глупости! — воскликнул Джек.
Однако остальные, по всей видимости, были согласны продолжать игру. Во всяком случае, после выступления Мелвина клоунада Чанга, как ни странно, казалась чуть ли не детской забавой.
— И что, в будущем все похожи на вас? — весело справилась Салли.
— Нет, — отозвался Чанг, повернувшись в ее сторону. — Мы по-прежнему отличаемся друг от друга размерами, цветом кожи, группой крови. Поймите, мы — вовсе не клоны какого-то одного Чанга. Мы разные, как коровы в стаде. Поинтересуйтесь у ваших фермеров, что они скажут насчет коров? Среди нас вы встретите Мэри Чанг и Абдула Чанга, Генриха Чанга, Юкио Чанг и Наташу Чанг. Мир, в котором проживает десять миллиардов Чангов. Десять миллиардов!
— Мистер Дэниэлс, вы ведь работаете? Так вот, я тоже на работе, — Чанг похлопал себя по карману. — Я отправился в прошлое, чтобы собрать миллион истинных фамилий, поскольку ваша эпоха отмечена наибольшим разнообразием исходного материала. Я записал фамилии на микролисты. Вернувшись, я передам их своим современникам, и мы устроим великое переименование. Мы освободимся от психологической чанго-зависимости. Наше общество преобразуется…
— Минутку, — перебил Гарри. — А почему вы, то бишь Чанги, не сообразили заглянуть в архивы? Это проще, чем путешествовать во времени.
— Или в старые телефонные книги? — прибавила Салли. — Впрочем, вы, наверное, телефонами не пользуетесь.
— Или в старые списки подписчиков? — присовокупил Джим Эбботт, заразившийся, судя по всему, общим настроением.
— Культуры развиваются и гибнут, — ответил Чанг. — Одни данные погребают под собой другие. Записи теряются, стираются, уничтожаются. Я веду речь о промежутке в четверть миллиона лет. От вашей поры не осталось ничего — ни пирамид, ни Парфенона, ни трудов Платона или Шекспира. Никаких следов, никакой истории. Мне пришлось забраться очень глубоко в прошлое, прежде чем я натолкнулся на такое изобилие имен.
— Очевидно, вы заберете с собой произведения Барда? — спросил Джим.
— Нет, — покачал головой Чанг. — Мы ничего не сможем понять. Я заберу имена, только имена.
— Как можно не понять Шекспира?
— Уверяю вас, в моем времени его не поймет никто, за исключением меня самого. Кстати говоря, для того чтобы приноровиться к вашему образу жизни, я прошел длительную подготовку. Благодарю вас за ваше гостеприимство, дамы и господа. И, конечно, в первую очередь леди Хесслфорт, — Чанг отвесил изящный поклон, а затем направился к высокому, от пола до потолка, окну, за которым сгущались сумерки.
Я краем глаза наблюдал за леди Х. Поначалу она откровенно изумилась, потом развеселилась, а под конец как будто испытала сильнейшее потрясение.
— Подождите! — выдавила она. — Мое имя вы тоже забираете с собой?
— Может быть, — усмехнулся Чанг.
— Сдается мне, вы там с жиру беситесь, — проговорил Джим. — Неужели нельзя было просто-напросто придумать новые фамилии? Сочинили бы, сколько нужно, и все.
— Не годится, — возразил Чанг. — Имя без родословной — ничто.
— Друзья! — воскликнул я, решив, что представление чересчур затягивается. — Друзья! Ваша светлость и вы, уважаемые члены нашего Общества! Я восхищен шуткой, которую с нами сыграли. Мы словно перенеслись из августа в апрель или в октябрь[1], словно оказались на маскараде. Но… В действительности никто не может путешествовать во времени и никто, — я предостерегающе поглядел на потупившегося Мелвина, — не появляется на свет ниоткуда. Давайте же посмеемся и закончим наш карнавал. Спасибо, мистер Чанг. Спасибо, мистер Твелвз. Наше следующее заседание, которое состоится через месяц здесь, в «Гранд-отеле», шестнадцатого сентября, почтит своим присутствием мистер Уильям Монктон, автор знаменитого труда «Французские прозвища»…
Чанг распахнул окно, за которым располагалась выложенная каменной плиткой терраса, с которой спускалась на подстриженную лужайку лестница в несколько ступеней. Дальнего конца лужайки видно не было. Чанг пересек террасу, сошел по лестнице, ступил на траву… И исчез!
Разумеется, он всего лишь сорвался с места, как заправский спринтер, и мгновенно очутился за пределами сада, а там миновал игровую площадку… Да, но в таком случае он должен был обладать резвостью гончей, помноженной, вдобавок, на быстроту сокола…
— Черт побери! — произнесла Салли. — Он же просто растворился в воздухе! Чтоб мне пусто было! Ой, извините, пожалуйста.
Мы столпились у распахнутого настежь окна.
— Он наверняка где-то там, — сказал Чейз.
— Сожалею, но я никого не вижу, — возразила леди Х.
— Наверное, прячется в кустах, — предположил я.
— Вы же понимаете, что он просто не успел бы до них добежать.
Кто я такой, чтобы спорить с ее светлостью?
— Мистер Чанг… — проговорила Салли. — Он сказал правду!
— Он сказал правду! — повторил хор голосов.
К чести Мелвина, он раньше других оправился от замешательства — может статься, наконец-то осознал, на какое посмешище выставил себя своими рассуждениями.
— Я давно его подозревал, — сообщил Твелвз. — Между прочим, знаете, почему он удрал? Не нашел, что ответить на мои доводы!
Леди Х. опустилась в ближайшее кресло, посмотрела на заключенные в золотые рамы портреты своих предков и пробормотала:
— Неужели он забрал с собой мое имя?
Мелвин подвинулся к ней и — какая вульгарность! — похлопал миледи по руке.
— Я уверен, что он так и поступил, ваша светлость. Он забрал все наши имена. Хесслфорт, Твелвз, Брейкспир… А в результате через четверть миллиона лет произойдет очередной спонтанный выброс. Все честь по чести. В будущем появится, — он принялся считать в уме, делить десять миллиардов на миллион, — да, появится десять тысяч Хесслфортов, которые будут разбросаны по всему земному шару. Представляете? В Европе, в Африке, в Азии…
Леди Х. содрогнулась, побледнела и отдернула руку.
— Это не родословная, мистер Твелвз. Неужели вы не в состоянии понять, что случилось? Я спрашивала мистера Чанга, потому что не хочу, чтобы мое имя использовалось… всуе…
Опасаясь, что наше Общество может лишиться своей покровительницы, я поспешил поднять бокал, на дне которого оставалось несколько капель шерри.
— Разрешите предложить тост. За Общество любителей ономастики!
— За какое? — спросила леди Х., пригвоздив меня взглядом к спинке кресла. — За наше? Или за их? — Тем не менее она указала на графин, который Роджерс поставил на письменный стол. Мелвин поторопился исполнить ее просьбу. Леди Х. явно не мешало выпить шерри, чтобы успокоить нервы.
Мы выпили — все вместе. Разорванные узы восстановились, обетование обрело новую силу.
Когда месяц спустя мы собрались на заседание в номере «Де Монфор», ее светлость, как всегда, заняла председательское кресло. Мы прослушали доклад мистера Монктона о французских простынях… Простите, конечно же прозвищах. Иначе говоря, кличках. Сестричка, сестричка, как твоя кличка? Леди Алиса Пенелопа Диана внимала докладчику с благосклонной улыбкой на устах.
Я готов спорить на что угодно: древность рода — это вам не пустяк.