Ричард Матесон

Блистательный источник

…и избавьте меня от оговора, читайте это лучше ночью, а не при свете дня, и не давайте юным девам, если таковые случатся поблизости… Однако я не опасаюсь за судьбу этой книги, ибо она почерпнута из источника величественного и блистательного, все исходящее из которого имело оглушительный успех… Оноре де Бальзак, «Озорные рассказы», пролог
Все началось с того анекдота, который дядюшка Лиман рассказывал в летнем домике. Тальберт как раз подходил, когда услышал заключительную фразу: «Боже мой, — воскликнула актриса, — а я-то думала, вы сказали “сарсапарель”!»

Домик содрогнулся от хохота. Тальберт застыл, смотря сквозь шпалеры с розами на смеющихся гостей. Пальцы ног в открытых сандалиях шевелились. Он размышлял.

Потом он двинулся вокруг озера Бин, глядя, как набегают на берег хрустальные волны, наблюдая за скользящими по зеркалу вод лебедями и рассматривая золотых рыбок, а сам продолжал размышлять.

— Я тут подумал, — сказал он тем же вечером.

— О боже, нет, — произнес дядя Лиман несчастным голосом. Он затих и стал ждать удара.

Который не замедлил последовать.

— О неприличных анекдотах, — сказал Тальберт Бин Третий.

— Прошу прощения? — не понял дядя Лиман.

— Бесконечные волны их накатывают на нацию.

— Я что-то не могу, — произнес дядя Лиман, — понять, к чему ты клонишь. — От нехорошего предчувствия у него сжималось горло.

— Я пришел к выводу, что это возможно разве что только посредством черной магии, — сказал Тальберт.

— Магии?..

— Подумай сам, — предложил Тальберт. — Каждый день по всей земле люди рассказывают непристойные анекдоты, в барах и спортзалах, в фойе театров и на работе, на углах улиц и в раздевалках. Дома и в гостях — настоящее наводнение шуток.

Тальберт сделал многозначительную паузу.

— Кто их сочиняет?! — вопросил он.

Дядя Лиман уставился на племянника взглядом рыбака, который только что выудил морскую змею: с трепетом и отвращением.

— Боюсь, я… — начал он.

— Я желаю отыскать источник этих анекдотов, — сказал Тальберт. — Узнать их происхождение, их начало.

— Но зачем? — спросил дядюшка едва слышно.

— Потому что это имеет большое значение, — заявил Тальберт. — Потому что эти анекдоты являются частью культуры, до конца не исследованной. Потому что они представляют собой аномалию, феномен вездесущий, но неизведанный.

Дядя Лиман ничего не произнес. Побелевшие руки обессиленно упали на дочитанную до середины «Уолл-стрит джорнал». Глаза за блестящими стеклами очков были похожи на оливки в паре бокалов.

Наконец он вздохнул.

— И какую роль, — печально поинтересовался дядя Лиман, — мне предстоит сыграть в твоем расследовании?

— Мы должны начать с того анекдота, который ты рассказывал сегодня после обеда в летнем домике. От кого ты его услышал?

— От Карцера, — сказал дядюшка. Эндрю Карцер был один из многочисленной армии юристов, трудившихся на предприятиях Бинов.

— Отлично! — одобрил Тальберт. — Позвони ему и спроси, где услышал этот анекдот он.

Дядя Лиман вынул из кармана серебряные часы.

— Уже почти полночь, Тальберт, — сообщил он.

Тальберт отмахнулся от этой информации.

— Сейчас же, — сказал он. — Это очень важно.

Дядюшка Лиман еще секунду рассматривал племянника. Затем, вздохом признав поражение, он потянулся к одному из тридцати пяти телефонов поместья Бинов.

Тальберт стоял, шевеля пальцами ног, на ковре из медвежьей шкуры, пока дядя Лиман набирал номер, ждал ответа и разговаривал.

— Карцер? — спросил дядя Тальберт. — Это Лиман Бин. Прошу прощения, что поднял вас с постели, однако Тальберт непременно хочет узнать, где вы услышали анекдот про актрису, которой показалось, что режиссер сказал «сарсапарель».

Дядя Лиман выслушал реплику на другом конце провода.

— Я сказал… — начал он снова.

Через минуту он тяжело опустил трубку на рычаг.

— Даунлох, — сказал он.

— Позвони ему, — велел Тальберт.

— Тальберт, — взмолился дядюшка.

— Сейчас же, — сказал Тальберт.

Дядюшка Лиман испустил долгий выдох. Он аккуратно сложил «Уолл-стрит джорнал». Потянулся к столу красного дерева и взял одну из сигар длиной в четверть метра. Пошарив усталой рукой под бортом смокинга, он выудил записную книжку в кожаном переплете.

Даунлох слышал анекдот от Джорджа Махинатцера. Дипломированный бухгалтер Махинатцер услышал его от Плуто Крафта. Банкир Плуто Крафт услышал его от Билла Бакклуши. Доктор психологии Билл Бакклуши услышал его от Джека Блэка, менеджера казино «Кипр». Блэк услышал анекдот от О. Уинтерботтома. Уинтерботтом услышал его от Х. Альбертса. Альбертс услышал его от Б. Сильвера, Сильвер — от Д. Фрина, Фрин — от Э. Кеннелли.

Здесь их ждал нелепый поворот сюжета, поскольку Кеннелли сказал, что слышал анекдот от дядюшки Лимана.

— В этом и состоит сложность, — сказал Тальберт. — Эти анекдоты ведь не сами собой зарождаются.

Было уже четыре утра. Дядя Лиман съежился, вялый и с неподвижным взглядом, в своем кресле.

— Должен же у них быть источник, — говорил Тальберт.

Дядя Лиман оставался недвижим.

— Тебе неинтересно, — заподозрил Тальберт.

Дядя Лиман издал какой-то звук.

— Я не понимаю, — сказал Тальберт. — Сложилась ситуация, обещающая множество удивительных открытий. Разве на свете существует хоть один мужчина или женщина, которые ни разу не слышали неприличного анекдота? Я бы сказал, что нет. И в то же время знает ли кто-нибудь из этих мужчин и женщин, откуда берутся такие анекдоты? И снова я скажу, что нет.

Тальберт стремительно зашагал к своему любимому месту для размышлений, к трехметровому камину. Он замер перед ним, глядя в жерло.

— Пусть я миллионер, — сказал он, — но я не утратил способность чувствовать. — Он развернулся. — И этот феномен меня тревожит.

Дядя Лиман пытался спать, сохраняя выражение лица бодрствующего человека.

— У меня всегда было больше денег, чем мне нужно, — сказал Тальберт. — В крупных тратах не было необходимости. Мне стоит вложить деньги в другое имущество, оставленное мне отцом, — в мой разум.

Дядя Лиман пошевелился, его посетила какая-то мысль.

— А что же случилось, — спросил он, — с этим твоим обществом, как бишь его, ОПЖОПЖЖ?

— Общество по предотвращению жестокостей к обществу по предотвращению жестокостей к животным? Оно в прошлом.

— А как же те социологические трактаты, которые ты писал…

— «Трущобы: позитивный взгляд»? — Тальберт отмахнулся. — Остались без последствий.

— А сохранилась ли твоя политическая партия, проантиэстеблишментарианцы?

— Исчезла без следа. Развалена реакцией изнутри.

— А что насчет внедрения биметаллической системы?

Тальберт печально улыбнулся.

— В прошлом, дражайший дядюшка. Я тогда прочитал слишком много викторианских романов.

— Кстати, о романах, как поживает твоя литературная критика? «Точка с запятой в творчестве Джейн Остин»? «Горацио Элджер[1]: непонятый сатирик»? Не говоря уже о «Была ли королева Елизавета Шекспиром»?

— «Был ли Шекспир королевой Елизаветой», — поправил его Тальберт. — Нет, дядя, все это ерунда. Мимолетные увлечения и не более того…

— Полагаю, то же самое справедливо сказать и про труд «Обувной рожок: pro et contra»?[2] И еще о тех твоих научных статьях: «Теория относительности на переэкзаменовке» и «Достаточно ли нам эволюции?»

— Мертвы и преданы забвению, — терпеливо пояснил Тальберт. — Те проекты нуждались только в моем кратковременном участии. А теперь я приступаю к более важным исследованиям.

— К выяснению того, кто сочиняет непристойные анекдоты, — уточнил дядя Лиман.

Тальберт кивнул.

— Именно так, — подтвердил он.

Когда дворецкий поставил поднос с завтраком на постель Тальберта, тот спросил:

— Рэдфилд, вы знаете какие-нибудь анекдоты?

Рэдфилд поглядел бесстрастно — небрежная природа позабыла придать живости его лицу.

— Анекдоты, сэр? — переспросил он.

— Ну, вы понимаете, — сказал Альберт. — Шутки.

Рэдфилд замер у постели, словно покойник, гроб которого поставили на попа, а потом унесли.

— Да, сэр, — сказал он добрых тридцать секунд спустя, — однажды в детстве я слышал одну…

— Так-так, — оживился Тальберт.

— Кажется, звучала эта шутка следующим образом, — сказал Рэдфилд. — Когда… э… Когда ваши руки становятся местоимениями?..

— Нет-нет, — перебил Тальберт, качая головой. — Я имею в виду соленые анекдоты.

Брови Рэдфилда удивленно взлетели. Слова бились в горле, словно рыбины, пытаясь вырваться наружу.

— Так вы не знаете ни одного? — разочарованно уточнил Тальберт.

— Прошу прощения, сэр, — сказал Рэдфилд. — Могу ли я высказать предложение? Насколько мне известно, наш шофер гораздо больше осведомлен по части…

— Вы знаете соленые анекдоты, Харрисон? — спросил Тальберт через переговорное устройство, пока его «роллсройс» катил по Бин-роуд к шоссе номер двадцать семь.

Харрисон на секунду лишился дара речи. Он обернулся на Тальберта. Затем ухмылка тронула его порочный рот.

— Да, сэр, — начал он, — слышали анекдот о парне, который ел луковицу на стриптизе?

Тальберт щелкнул ручкой с четырьмя разноцветными стержнями.



Тальберт стоял в лифте, который поднимался на десятый этаж «Голт-билдинг».

Часовая поездка до Нью-Йорка оказалась в высшей степени плодотворной. И не только потому, что ему удалось записать семь самых непристойных шуток, какие он когдалибо слышал за всю свою жизнь, но он также взял с Харрисона обещание, что тот сводит его в заведения, где можно услышать подобные анекдоты.

Охота началась. МАКС АКС[3] ДЕТЕКТИВНОЕ АГЕНТСТВО



Так было написано на непрозрачном стекле двери. Тальберт повернул ручку и вошел.

После того как прелестная секретарша сообщила о его визите, она провела его в скудно обставленный кабинет.

На стенах висели лицензия, автомат и фотографии в рамках: фабрика «Сигрэм»[4], бойня в День святого Валентина[5] во всех красках и некий Герберт Дж. Филбрик, который вел тройную жизнь.

Мистер Акс пожал Тальберту руку.

— Чем могу служить? — спросил он.

— Прежде всего, — отвечал Тальберт, — знаете ли вы непристойные анекдоты?

Придя в себя, мистер Акс рассказал Тальберту анекдот про обезьянку и слона.

Тальберт записал его. После чего нанял агента, чтобы тот проследил за людьми, которым звонил дядюшка Лиман, и выяснил какие-нибудь важные подробности.

Покинув агентство, Тальберт принялся ездить с Харрисоном по злачным местам. Анекдот он услышал в первом же заведении, куда они заглянули.

— Заходит как-то карлик в кишке от сосиски… — начинался он.

Это был день жизнерадостных открытий. Тальберт услышал шутку о косоглазом водопроводчике в гареме, анекдот о проповеднике, который выиграл в лотерею угря, о подбитом летчике, горящем в катапульте, и еще о двух девочкахскаутах, которые забыли свое печенье в автоматической прачечной.

Это не считая прочего.

— Мне нужен, — сказал Тальберт, — билет на самолет в один конец до Сан-Франциско и еще забронированный номер в гостинице «Миллард Филлмор»[6].

— Могу я узнать, — спросил дядя Лиман, — зачем?

— Разъезжая сегодня с Харрисоном по городу, — пояснил Тальберт, — я выяснил у одного торговца женским бельем, который был настоящим рогом изобилия по части непристойных анекдотов, что в отеле «Миллард Филлмор» служит некий коридорный, Гарри Шулер. Торговец бельем сказал, что, остановившись в этой гостинице на три дня, он услышал от Шулера больше анекдотов, чем слышал за тридцать девять лет своей жизни.

— И ты летишь туда, чтобы… — начал дядя Лиман.

— Именно. Нужно направляться туда, где след горячее всего.

— Тальберт, зачем ты все это делаешь?

— Я провожу исследование, — ответил Тальберт просто.

— Но чего ради, черт побери! — закричал дядя Лиман.

— Чтобы докопаться до сути, — сказал Тальберт.

Дядя Лиман прикрыл глаза.

— Ты просто копия своей матери, — заявил он.

— Ничего о ней не говори, — предупредил Тальберт. — Она была самой прекрасной женщиной, когда-либо ступавшей по Земле.

— Тогда как вышло, что ее затоптала толпа на похоронах Рудольфо Валентино?[7] — возмущенно вопросил дядя.

— Это всего лишь газетная утка, — сказал Тальберт, — и ты прекрасно это знаешь. Мама просто проходила мимо церкви, направляясь в приют детей беспутных матросов, чтобы отнести сиротам гостинцы — одно из многих ее благотворительных начинаний, — когда по несчастной случайности ее сбила с ног толпа истеричных женщин и в результате она встретила свой кошмарный конец.

Напряженное молчание распирало просторную комнату. Тальберт стоял у окна, глядя на холм рядом с озером Бин, которое его отец вырыл в тысяча девятьсот двадцать третьем году.

— Подумай сам, — произнес он после минутного размышления. — Нация живет на непристойных анекдотах, целый мир на них живет! Причем это одни и те же анекдоты, одни и те же, дядя. Как такое возможно? Как? Каким непостижимым способом анекдоты преодолевают океаны, расходятся по целым континентам? Каким чудом эти анекдоты пересекают горы и долины?

Он развернулся и встретился с остекленевшим взглядом дядюшки.

— Я должен узнать! — сказал Тальберт.

За десять минут до полуночи он погрузился на самолет до Сан-Франциско и сел в кресло у иллюминатора. Спустя пятнадцать минут самолет заревел, покатился по взлетной полосе и устремился в черное небо.

Тальберт повернулся к сидевшему рядом человеку.

— Вы знаете какие-нибудь неприличные анекдоты, сэр? — спросил он, держа наготове ручку.

Сосед уставился на него. Тальберт ойкнул.

— Прошу прощения, — сказал он, — святой отец.

Когда они дошли до номера, Тальберт дал коридорному хрустящую пятидолларовую бумажку и попросил рассказать анекдот.

Шулер рассказал ему анекдот о человеке, который ел луковицу на стриптизе. Тальберт выслушал, раздумчиво шевеля пальцами ног в ботинках. Когда анекдот подошел к концу, он спросил Шулера, откуда он мог слышать этот и похожие анекдоты. Шулер сказал, что в верфях имеется заведение под названием «Сундук мертвеца».

Ранним вечером, пропустив стаканчик с одним из представителей «Бин-энтерпрайзис» на Западном побережье, Тальберт взял такси и поехал в «Сундук мертвеца». Войдя в сумрачное, заполненное клубами табачного дыма помещение, он сел у стойки бара, заказал себе «отвертку» и принялся слушать.

Примерно через час он записал анекдот о старой деве, которая сунула нос в водопроводный кран, анекдот о трех моряках и двуличной дочери фермера, о няньке, которая решила, что это испанские оливки, и еще один о карлике, одетом в кишку от сосиски. Тальберт записал последний анекдот под первоначальным вариантом, подчеркнув расхождения с первым текстом, вызванные особенностями местного колорита.

В двадцать два часа шестнадцать минут человек, который только что рассказал Тальберту о неграмотных близнецах и их двухголовой сестре, сообщил, что Тони, бармен, просто кладезь непристойных шуточек, стишков, анекдотов и присказок.

Тальберт придвинулся к стойке бара и спросил Тони об основном источнике его познаний. Рассказав анекдот о сексе у клопов с астероида, бармен направил Тальберта к мистеру Фрэнку Брюну, торговцу из Окленда, которого этим вечером не было в баре.

Тальберт сейчас же направился к телефонной будке, и нашел в справочнике пять Фрэнков Брюнов, проживавших к Окленде. Вернувшись к будке с полным карманом наменянной мелочи, Тальберт принялся обзванивать их всех.

Двое из пяти Фрэнков Брюнов оказались торговцами. Но один из них в данный момент находился в «Алькатрасе»[8]. Тальберт проследил путь второго Фрэнка Брюна до переулка Хогана в Окленде, где, по словам его жены, торговец, как обычно по четвергам, играл в кегли в команде матрасной компании «Лунный свет».

Выйдя из бара, Тальберт нанял такси и направился вдоль побережья в Окленд, пальцы его ног шевелились все быстрее.

Veni, vidi, vici?[9]

Брюн не был похож на иголку в стоге сена.

Стоило Тальберту войти в «Переулок Хогана», как его внимание сейчас же привлекла похожая на команду футболистов толпа, окружившая тучного человека с розовой лысиной, который что-то рассказывал. Тальберт подошел как раз вовремя, чтобы услышать последнюю фразу, за которой последовал взрыв многоголосого смеха. Однако его внимание привлекла сама последняя фраза.

— «Боже мой, — закричала актриса, — так рассказывал мистер Брюн, — а я-то подумала, что вы сказали “банановый сплит”»!

Этот вариант сильно разволновал Тальберта, который счел его подтверждением недавней догадки о существовании некоего легко заменяемого элемента.

Когда группа распалась и народ разошелся, Тальберт подошел к мистеру Брюну и, представившись, спросил, где мистер Брюн услышал этот анекдот.

— А в чем дело, приятель? — спросил мистер Брюн.

— Да ничего особенного, — заверил его осторожный Тальберт.

— Я не помню, где слышал его, парень, — сказал наконец мистер Брюн. — Ты уж извини.

Тальберт проследил за ним, но совершенно безрезультатно, если не считать того, что он сделал окончательный вывод: этот Брюн что-то скрывает.

Позже, возвращаясь обратно в «Миллард Филлмор», Тальберт решил поручить какому-нибудь детективному агентству в Окленде разузнать все, что можно разузнать.

Когда Тальберт приехал в гостиницу, его дожидалась телеграмма.



МИСТЕР ДЖЕК БЛЭК ГОВОРИЛ МЕЖГОРОДУ МИСТЕРОМ ДЖОРДЖЕМ БУЛЛОКОМ ГОСТИНИЦА КАРФАГЕН ЧИКАГО ПОСЛЕДНИЙ РАССКАЗАЛ АНЕКДОТ КАРЛИКЕ КИШКЕ САЛЯМИ ВАЖНО ЛИ ЭТО АКС



Глаза Тальберта загорелись.

— Сходится, — пробормотал он, — ага!

Спустя час он выписался из гостиницы, взял такси до аэропорта и сел на самолет до Чикаго.

Через двадцать минут после его отбытия к стойке администратора подошел человек в темном костюме в тонкую полоску и спросил, в каком номере остановился Тальберт Бин Третий. Когда ему сообщили, что Тальберт уехал, глаза человека сделались свинцовыми и он немедленно кинулся к телефонной будке. Откуда вышел, совершенно спав с лица.



— Сожалею, — произнес дежурный портье, — но мистер Буллок уехал этим утром.

— О.

Плечи Тальберта опустились. Всю ночь в самолете он пересматривал свои записи, надеясь отыскать в анекдотах некую закономерность, стараясь классифицировать их по типам, по источнику происхождения и периодичности появления. Он устал от тщетных усилий. А теперь еще это.

— И он, конечно, не оставил нового адреса? — спросил Тальберт.

— Только сказал, что будет в Чикаго, сэр, — ответил портье.

— Ясно.

После ванны и обеда в номере несколько приободрившийся Тальберт устроился у телефона вместе со справочником. В Чикаго имелось сорок семь Джорджей Буллоков. Тальберт звонил и вычеркивал Буллоков одного за другим.

В три часа дня он в оцепенении уронил трубку на рычаг. В шестнадцать двадцать одну он снова пришел в себя и совершил оставшиеся одиннадцать звонков. Мистера Буллока нет дома, так сообщила об одном из них домоправительница, однако его возвращения ожидают сегодня вечером.

— Большое вам спасибо, — произнес Тальберт с затуманившимся взглядом, после чего повесил трубку и рухнул на кровать, но только для того, чтобы в пять минут восьмого вскочить и спешно одеться. Спускаясь вниз, он проглотил сэндвич и стакан молока, потом кликнул такси и целый час добирался до дома Джорджа Буллока.

На звонок открыл сам хозяин.

— Чем могу? — произнес он.

Тальберт представился и сообщил, что приходил сегодня днем в гостиницу «Карфаген», чтобы поговорить с ним.

— Но о чем? — воскликнул мистер Буллок.

— Я хочу, чтобы вы рассказали мне, где слышали анекдот о карлике в кишке от салями, — сказал Тальберт.

— Сэр?..

— Я сказал…

— Я слышал, чтó вы сказали, сэр, — заверил мистер Буллок, — хотя и не могу сказать, что ваш вопрос кажется мне хоть сколько-нибудь осмысленным.

— А я уверен, сэр, — с вызовом заявил Тальберт, — что вы просто прикрываетесь напыщенными словами.

— Я прикрываюсь? — возмутился Буллок. — Боюсь, я…

— Игра окончена, сударь! — возвестил Тальберт звенящим голосом. — Почему бы вам не признаться и не рассказать мне, где вы слышали этот анекдот?

— Я не имею ни малейшего понятия, о чем вы толкуете, сэр! — отрезал Буллок, но то, как он побледнел, утверждало об обратном.

Тальберт улыбнулся улыбкой Моны Лизы.

— Неужели? — произнес он.

И, легко развернувшись на каблуках, он оставил дрожащего Буллока стоять на пороге. Когда он усаживался обратно в ждущее рядом такси, он увидел, что Буллок все еще стоит и смотрит на него. Постояв, Буллок вновь исчез за закрытой дверью.

— Гостиница «Карфаген», — сказал Тальберт, довольный своим блефом.

По дороге назад он вспоминал, как разволновался Буллок, и тонкая улыбка играла на его губах. Никаких сомнений. Он выследил свою добычу. Теперь, если его догадка верна, скорее всего, будет…

Когда Тальберт вошел в свой номер, у него на кровати сидел худой человек в дождевике и котелке. Усы незнакомца, похожие на мазок кистью, подергивались.

— Тальберт Бин? — спросил он.

— Он самый, — кивнул Тальберт.

Человек, полковник Пископ, посмотрел на Тальберта стальным взглядом.

— Какую игру вы ведете, сэр? — спросил он колко.

— Не понимаю вас, — солгал Тальберт.

— Прекрасно понимаете, — возразил полковник, — и сейчас вы отправитесь со мной.

— Неужели? — произнес Тальберт.

Он обнаружил, что на него смотрит дуло «Уэбли-Фосбери»[10] сорок пятого калибра.

— Так как? — поинтересовался полковник.

— Ну разумеется, — холодно ответил Тальберт. — Я не для того проделал такой путь, чтобы сейчас отказаться.



Перелет на частном самолете занял много времени. Иллюминаторы были закрашены, и Тальберт не имел ни малейшего понятия, в каком направлении они летят. Ни пилот, ни полковник не произносили ни слова, и все попытки Тальберта завязать беседу наталкивались на ледяное молчание. Револьвер полковника, все еще нацеленный в грудь Тальберта, ни разу не дрогнул, что, впрочем, его нисколько не беспокоило. Тальберт был в восторге. Все, о чем он мог думать, — это что его поиски подошли к концу и он наконец-то приближается к источнику непристойных анекдотов. Спустя какое-то время его голова упала на грудь, он задремал, и ему снились карлики, одетые в кишку от сосиски, актрисы, одержимые сарсапарелью, или банановым сплитом, или и тем и другим. Сколько он проспал и сколько границ они пересекли, Тальберт так и не узнал. Его разбудило ощущение быстрой потери высоты и стальной голос полковника Пископа.

— Мы приземляемся, мистер Бин. — Полковник крепче вцепился в револьвер.

Тальберт не стал сопротивляться, когда ему завязали глаза. Чувствуя, как в спину упирается дуло «Уэбли-Фосбери», он выбрался из самолета и ощутил под ногами прекрасно ухоженную взлетную полосу. Было прохладно, и у него слегка закружилась голова. Тальберт решил, что они приземлились где-то в горах, но в каких горах, на каком континенте, он не мог даже предположить. Уши и нос тоже ничем не могли помочь взбудораженной голове.

Его запихнули — не особенно вежливо — в автомобиль, а потом повезли, как показалось, по проселочной дороге. Под покрышками хрустели булыжники и сучья.

Внезапно повязку с глаз сняли. Тальберт заморгал и посмотрел в окно. Стояла темная и к тому же туманная ночь, он не видел ничего, кроме того клочка дороги, который выхватывали из темноты фары.

— А вы здорово отгородились о мира, — заметил он одобрительно. Полковник Пископ так и сидел, начеку и с поджатыми губами.

Еще пятнадцать минут езды по темной дороге — и машина остановилась у высокого темного дома. Когда мотор заглох, Тальберт услышал ритмичное стрекотание кузнечиков.

— Что дальше? — произнес он.

— Выходите, — предложил полковник Пископ.

— Ну разумеется.

Тальберт выбрался из автомобиля, и полковник повел его по широкой лестнице на крыльцо. Машина, оставшаяся у них за спиной, укатила в ночь.

Полковник нажал кнопку, и в доме раскатисто зазвонил колокольчик. Они ждали в темноте, и спустя несколько мгновений внутри послышались приближающиеся шаги.

В тяжелой двери приоткрылась крошечная щелка, в ней показалась половинка очков и глаз. Глаз разок моргнул, а затем человек зашептал с легким акцентом, который Тальберт не смог опознать:

— Зачем вдова надевает черные подвязки?

— Чтобы помнить, — отозвался совершенно серьезно полковник, — обо всех, кто ушел.

Дверь открылась.

Обладатель глаза оказался высоким худощавым человеком неопределенного возраста и национальности, копна черных волос была кое-где тронута сединой. Лицо представляло собой сплошные бугры и рытвины, из-за очков в роговой оправе смотрели проницательные глаза. На нем были фланелевые брюки и клетчатый пиджак.

— Это наш Пресвитер, — представил полковник Пископ.

— Как поживаете? — отозвался Тальберт.

— Входите, входите же, — пригласил Пресвитер, протягивая Тальберту длинную руку. — Добро пожаловать, мистер Бин. — Он бросил оскорбленный взгляд на пистолет полковника. — Полковник, — произнес он, — вы снова прибегаете к мелодраматическим эффектам? Уберите это, старина, уберите с глаз долой.

— Лишняя осторожность не помешает, — проворчал полковник.

Тальберт стоял в громадном холле у входной двери и озирался. Затем его взгляд остановился на таинственно улыбавшемся Пресвитере, который произнес:

— Итак. Вы отыскали нас, сэр.

Пальцы ног Тальберта встрепенулись, словно флажки на ветру.

Он замаскировал свой изумленный возглас словом:

— Неужели?

— Именно, — подтвердил Пресвитер. — Отыскали. И это был образчик удивительного сыскного чутья.

Тальберт огляделся по сторонам.

— Значит, — произнес он сдержанно, — это здесь.

— Да, — сказал Пресвитер. — Хотите посмотреть?

— Больше всего на свете, — с жаром отвечал Тальберт.

— Тогда идемте, — предложил Пресвитер.

— А это разумно? — осторожно спросил полковник.

— Идемте, — повторил Пресвитер.

Все трое двинулись через холл. На мгновение какое-то нехорошее предчувствие бросило тень на чело Тальберта. Все получилось слишком просто. Не ловушка ли это? Но через секунду мысль ускользнула от него, смытая приливом возбужденного любопытства.

Они пошли вверх по мраморной винтовой лестнице.

— А как у вас зародились подозрения? — спросил Пресвитер. — Скажем так, что подтолкнуло вас к проведению подобного исследования?

— Я просто подумал, — многозначительно произнес Тальберт. — Кругом столько анекдотов, но, кажется, никто понятия не имеет, откуда они берутся. И всем наплевать.

— Совершенно верно, — заметил Пресвитер, — мы полагаемся именно на подобную незаинтересованность. Едва ли один из миллиона задаст вопрос: «А где вы слышали эту шутку?» Поглощенный тем, чтобы запомнить анекдот, желая потом пересказывать его другим, человек не задумывается о его происхождении. И первоисточник предается забвению.

Пресвитер улыбнулся Тальберту.

— Но только, — исправился он, — не такой человек, как вы.

Румянец Тальберта остался незамеченным.

Они добрались до лестничной площадки и пошли по широкому коридору, освещенному по обеим сторонам настенными светильниками. Больше никто ничего не говорил. В конце коридора они повернули направо и остановились перед массивными дверьми, окованными по краям железом.

— А это разумно? — снова спросил полковник.

— Теперь уже слишком поздно останавливаться, — сказал Пресвитер, и Тальберт ощутил, как по спине прошла дрожь. Что, если это все-таки ловушка? Он сглотнул застрявший в горле комок, затем расправил плечи. Как сказал Пресвитер, теперь уже слишком поздно останавливаться.

Огромные двери открылись.

— Et voilа[11]…- произнес Пресвитер.

Коридор был настоящим проспектом. Широкий, от стенки до стенки, ковер пружинил под ногами Тальберта, идущего между полковником и Пресвитером. Через равные промежутки с потолка свисали динамики, Тальберт узнал льющийся из них «Gaоt Parisienne»[12]. Его взгляд переместился на вышитый гобелен, где под сценой с веселящимся Дионисом красовался девиз: «Счастлив тот, кто занят делом».

— Невероятно, — пробормотал он. — Здесь, в этом доме.

— Именно, — произнес Пресвитер.

Тальберт в изумлении помотал головой.

— Подумать только, — произнес он.

Пресвитер остановился перед стеклянной стеной, и, притормозив, Тальберт заглянул в контору. По богато обставленному кабинету вышагивал молодой человек в полосатом шелковом жилете с медными пуговицами, он живо жестикулировал длинной сигарой, а в кожаном кресле, скрестив ноги, сидела млеющая от восторга блондинка с пышными формами.

Молодой человек на мгновение остановился, махнул рукой Пресвитеру, улыбнулся, после чего вернулся к вдохновенной диктовке.

— Один из наших лучших работников, — сообщил Пресвитер.

— Однако, — пробормотал, запинаясь, Тальберт, — мне казалось, этот молодой человек работает…

— Совершенно верно, — подтвердил Пресвитер. — А в свободное время он также работает у нас.

Тальберт двинулся дальше на онемевших от волнения ногах.

— Но я не понимаю, — сказал он. — Мне казалось, что организация должна быть укомплектована людьми вроде Брюна или Буллока.

— Они служат всего лишь средством распространения, — пояснил Пресвитер. — Наши рупоры, можно сказать. — Творцы же происходят из более высоких слоев: руководители компаний, государственные деятели, самые лучшие комики, редакторы, романисты…

Пресвитер прервался, когда дверь одного из кабинетов открылась и оттуда выскочил упитанный бородатый человек в охотничьем костюме. Оттеснив их плечом, он промчался мимо, бормоча себе под нос проклятия.

— Обратно на волю? — любезно поинтересовался Пресвитер.

Дородный охотник застонал. Это был стон из глубины души. Он неуклюже затопал прочь, весь в тоске по вельду.

— Невероятно, — проговорил Тальберт. — И такие люди тоже?

— Именно, — сказал Пресвитер.

Они шли вдоль рядов рабочих кабинетов, Тальберт смотрел на все глазами экскурсанта, Пресвитер изображал улыбку китайского мандарина, полковник кривил рот, как будто его заставляли поцеловать жабу.

— Но с чего же все началось? — спросил озадаченный Тальберт.

— Это тайна, канувшая в вечность, — сказал Пресвитер, — затянутая пеленой эпох. Хотя наше предприятие имеет весьма достойное прошлое. Великие люди внесли в наше дело свою лепту: Бен Франклин, Марк Твен, Диккенс, Суинберн, Рабле, Бальзак, о, список почетных участников велик. Шекспир, конечно же, и его друг Бен Джонсон. Если продвинуться еще назад, то Чосер, Боккаччо. Еще дальше — Гораций и Сенека, Демосфен и Платон. Аристофан, Апулей. Даже при дворе Тутанхамона делалось наше дело, в темном храме Аримана, под куполом дворца Кубла-хана. С чего все началось? Кто знает? Во многих первобытных пещерах находят нацарапанные на скале рисунки определенного толка. И среди нас есть те, кто верит, что они были сделаны кемто из самых первых членов братства. Хотя, конечно, это всего лишь легенда…

Они теперь дошли до конца коридора и двинулись вниз по пологому пандусу.

— Должно быть, все это требует невероятных капиталовложений, — заметил Тальберт.

— Господи сохрани, — провозгласил Пресвитер, внезапно останавливаясь. — Не путайте нашу работу с уличной торговлей. Наши работники делают все добровольно, в удобное для них время, сообразно своим талантам, не думая ни о чем, кроме дела.

— Прошу прощения, — сказал Тальберт. Затем, собравшись с духом, спросил: — А какого дела?

Пресвитер задумался, затем медленно вынырнул из своих размышлений и заложил руки за спину.