Ричард Матесон

Тест

Вечером, накануне теста, Лэс в столовой экзаменовал отца; Джим с Томми спали на втором этаже, а Терри, сидя с безучастным видом в соседней комнате, шила: иголка ритмично мелькала взад-вперед.

Том Паркер сидел очень прямо, его тонкие, в сетке вен руки были сдвинуты на столе, а водянистые голубые глаза пристальна смотрели прямо в губы сына.

Ему было восемьдесят лет, и нынешний тест был четвертым в его жизни.

— Так, — сказал Лэс, заглядывая в тест, присланный доктором Трэском. Повторяй за мной следующие сочетания цифр.

— Сочетания цифр, — пробормотал за сыном Том, попытавшись уловить смысл сказанного. Но слова уже не воспринимались им молниеносно, а, казалось, обволакивали клетки его мозга, как насекомые — ленивое животное.

— Так начинай же.

Лэс устало вздохнул:

— Восемь — пять — одиннадцать — шесть.

Старческие губы зашевелились, заржавевший механизм мозга Тома начал медленно приходить в движение.

— Восемь… Пя-ять… — блеклые глаза медленно прищурились, одиннадцать — шесть, — выдохнул с облегчением Том и гордо выпрямился.

«Хорошо, — думал он, — очень хорошо», — он сжал губы, руки его побелели от напряжения. Белые руки на белой скатерти.

— Ну, — сказал он раздраженно. — Продолжай.

— Я уже дал тебе другую комбинацию. Повторяю ее снова.

Том подался немного вперед, весь превратившись в слух.

— Девять — два — шестнадцать — семь — три, — сказал Лэс.

Том натужно прокашлялся.

— Говори медленней, — попросил он сына.

— Отец, но ведь экзаменатор будет читать гораздо быстрее меня.

— Я хорошо знаю это, — перебил Том сухо, — хорошо знаю. Однако я хочу напомнить тебе, что это… еще не тест. Это репетиция, для проверки.

Лэс пожал плечами и снова заглянул в тест.

— Девять — два — шестнадцать — семь — три, — произнес он медленно.

— Девять — два — шесть — семь…

— Шестнадцать — семь, отец.

— Я так и произнес.

— Ты сказал «шесть», отец.

— Мне лучше знать, что я сказал!

— Ну хорошо, отец.

— Ты собираешься читать дальше или нет?

Лэс снова прочел столбец и, слушая, как запинается отец, пытаясь повторить его, взглянул на Терри.

Она шила, безучастно, отрешенно от всего происходящего. Она выключила радио, и он знал, что теперь она слышит бормотание старика.

«Ну, хорошо, — говорил ей мысленно Лэс. — Хорошо, я знаю, что он стар и бесполезен. Так неужели ты хочешь, чтобы я сказал ему это? Мы оба: ты и я, знаем, что он не пройдет теста. Так позволь же мне немного полицемерить. Приговор будет вынесен завтра. Не заставляй меня произносить его сейчас и разбивать сердце старика».

— Правильно, не так ли? — услышал Лэс торжествующий голос отца и перевел взгляд на его морщинистое лицо.

— Да, правильно, — поспешно согласился он.

Он почувствовал себя предателем, когда увидел слабую улыбку, мелькнувшую в уголках рта отца.

— Давай перейдем к чему-нибудь другому, — услышал он слова отца.

«Что же будет для него полегче?» — думал Лэс, презирая себя за эти мысли.

— Ну давай же, Лэсли, — сдержанно сказал отец. — У нас нет времени.

Лэс взял в руки карандаш с привязанной к нему ниткой и очертил на чистом листке бумаги двухсантиметровый кружок. Он протянул карандаш отцу.

— Будешь держать карандаш прямо над кругом три минуты, — сказал он и неожиданно испугался, что выбрал такое трудное испытание. Он ведь знал, как тряслись за едой руки его отца и с каким трудом тот справлялся с пуговицами и крючками своей одежды.

Том затаил дыхание и склонился над бумагой, стараясь удержать раскачивающийся карандаш над кружком. Лэс заметил, как отец оперся на локоть, что строжайше запрещается во время теста, но ничего не сказал. Лицо отца было мертвенно бледным, и Лэс явственно видел под кожей красноватые линии разорванных сосудов.

«Восемьдесят лет, — подумал он, — что же чувствует человек, когда ему восемьдесят?»

Он снова взглянул на Терри. Их взгляды встретились. Затем она снова принялась за шитье.

— Мне кажется, три минуты уже прошли, — напряженно сказал Том.

— Полторы минуты, отец.

— Смотри на часы, — возмущенно сказал отец, карандаш раскачивался тем временем за пределами кружка. — Это как-никак тест, а не вечеринка.

Лэс пристально смотрел на дрожащий карандаш, ощущая свою полную беспомощность и хорошо понимая, что все — только притворство, и не в их силах спасти жизнь отцу. «По крайней мере, — думал он, — экзамен не будет приниматься сыновьями и дочерьми, которые в свое время голосовали за принятие закона. По крайней мере, ему не придется поставить черное клеймо „Непригоден“.

Карандаш качнулся, выйдя за пределы круга, и снова вернулся в него после того, как Том передвинул руку.

— Часы отстают! — с внезапной яростью выкрикнул отец.

Лэс посмотрел на часы: две с половиной минуты.

— Три минуты, — сказал он.

Том раздраженно отбросил карандаш в сторону.

— Дурацкий тест… — его голос прозвучал угрюмо. — Он ничего не доказывает. Ничего.

— Отец, может быть, мы пройдемся по финансовым?..

— Это что, следующий раздел теста? — подозрительно спросил Том и, чтобы удостовериться, склонился над бумагами.

— Да, — солгал Лэс, прекрасно зная, что глаза отца не видели почти ничего, хотя Том никогда не признавался, что нуждается в очках.

— Впрочем, подожди-ка, мы пропустили один вопрос, — добавил он, надеясь, что отец справится хоть с этим. — Нужно только назвать точное время.

— Вот еще глупость, — пробормотал Том.

В раздражении он перегнулся через стол и взял часы:

— 10.15, - презрительно произнес он.

— Но сейчас 11.15, отец!

С секунду отец сидел с таким выражением лица, словно получил пощечину. Затем он снова взял часы и уставился на них. Губы его медленно шевелились, и у Лэса появилось кошмарное предчувствие, что Том будет настаивать на своем.

— Ну, так это и есть то, что я имел в виду, — резко бросил Том. Просто неправильно выразился. Каждый дурак видит, что часы показывают 11.15. Конечно, 11.15… Ну и часы. Цифры уж очень близко расположены. Давно пора выбросить. Вот…

Том полез в карман жилета и вытащил свои золотые часы с крышкой.

— Вот это настоящие часы! — сказал он с гордостью. — Показывают время уже… 60 лет.

Он швырнул часы Лэса на стол, и стеклышко треснуло.

— Ну вот, видишь, — быстро проговорил Том, пытаясь скрыть свое замешательство. — Они же ни на что не годны.

Он избегал взгляда Лэса. Губы старика сжались, когда он открыл крышку своих часов и посмотрел на портрет Мэри, златокудрой и прекрасной Мэри в тридцать лет.

«Господи, — думал он, — как хорошо, что ей не пришлось проходить через эти проклятые тесты, хоть в этом ей повезло», — Том никогда не думал, что настанет такой момент, когда он поймет, что случайная смерть Мэри в возрасте пятидесяти семи лет была необыкновенной удачей… Но она умерла еще до введения тестов.

— Оставь мне твои часы, — сердито сказал он сыну. — Завтра ты их получишь с целеньким… э-э-э… стеклом.

Потом Том отвечал на вопросы типа: «Сколько четвертей в пяти долларах?» и «Если я истратил из своего доллара тридцать шесть центов, сколько у меня осталось?»

На эти вопросы нужно было отвечать письменно, Лэс лишь вел контроль времени. Все казалось нормальным и будничным: они с отцом сидели вдвоем за столом, а Терри вязала. В доме было тихо и уютно.

И это было самым страшным.

Жизнь текла своим чередом. Никто не говорил о смерти. Государство направляло повестки, и тот, кто не проходил теста, являлся в специальный государственный участок, и ему делали инъекцию. Закон соблюдался, смертность была на постоянном уровне, проблемы перенаселения не существовало. Все делалось в соответствии с законом, без причитаний и слез.

Но ведь убивали людей, которых еще кто-то любил…

— Не смотри все время на часы, — сказал отец.

— Но, отец, экзаменаторы будут следить за временем.

— На то они экзаменаторы, — огрызнулся Том. — Ты же не экзаменатор.

— Я пытаюсь помочь тебе…

— Так помогай, а не сиди, уставившись на часы.

— Это твой тест, в конце концов, не мой, — краска гнева залила щеки Лэса.

— Мой тест, да, мой тест! — неожиданно взорвался отец. — Все вы заботитесь об этом, не так ли? Вы все, все…

— Отец, ты не должен кричать.

— Я и не кричу.

— Отец, дети спят, — неожиданно вмешалась Терри.

— А мне наплевать…

Том неожиданно смолк и отклонился назад на спинку стула. Карандаш незаметно выпал из его рук и покатился по скатерти. Он сидел дрожа, его впалая грудь тяжело вздымалась и опускалась, а руки на коленях непроизвольно подергивались.

— Я не прошу многого, — бормотал про себя Том. — Не прошу в жизни многого.

— Они еще потребуют, чтобы ты написал имя и адрес, — сказал Лэс, вспомнив, как гордился Том своим почерком.

«Я обману их», — думал Том, в то время как карандаш двигался по бумаге твердо и уверенно.

«Мистер Томас Паркер, — написал он, — 2719, Брайтон Стрит, Блэр таун Нью-Йорк».

— Не забудь число, — добавил Лэс.

Старик написал: «17 января 2003 года», — и вдруг почувствовал, как ледяной холод пронзил все его тело.

Завтра тест.

Они лежали совсем рядом и не спали. Раздеваясь, они перекинулись несколькими словами, а когда Лэс наклонился к ней, чтобы поцеловать жену на ночь, она пробормотала что-то невнятное.

Неожиданно для себя самого Лэс пожалел, что раньше не подписал «требование об изъятии Тома». Для блага их детей и их самих им нужно было непременно избавиться от Тома. Но как облечь это желание в слова и не чувствовать, что ты — убийца! Ты не можешь сказать: «Я надеюсь, что старик завалится, я надеюсь, что они убьют его». Но все другое, что ты скажешь, будет только лицемерием.

«Медицинские термины, — думал он, — диаграммы, показывающие понижающийся уровень жизни, все ухудшающееся здоровье людей и голод — вот какими аргументами они оперировали, чтобы протащить закон. Это была заведомая, не имеющая никаких оснований ложь. Закон же был принят лишь потому, что люди — молодые и среднего возраста — хотели, чтобы их отцы и матери не вмешивались в их личную жизнь, не мешали им жить, как заблагорассудится».

— Лэс, а вдруг он пройдет тест? — спросила Терри. — Лэс?

— Я не знаю, дорогая, — ответил он наконец.

В темноте ее голос был тверд и резок. Это был голос человека, потерявшего терпение.

— Ты должен знать.

Он устало повернул к ней голову.

— Дорогая, не надо. Пожалуйста.

— Лэс, если он пройдет испытание, это означает еще пять лет. Еще пять лет, Лэс. Ты понимаешь, что это значит?

— Дорогая, он не может пройти его.

— А если пройдет?

— Терри, он не ответил на добрых три четверти моих вопросов. У него почти совсем исчез слух, его глаза плохи, сердце никудышное, у него артрит… — Его кулак беспомощно вдавливался в кровать. — Он никогда не пройдет осмотр, — сказал он, весь сжавшись.

Если бы только он мог забыть прошлое и принимать отца тем, кем он был сейчас: беспомощным и назойливым стариком, разрушающим их жизнь. Но ведь невозможно забыть, как он любил и уважал своего отца, трудно выкинуть из головы их совместные путешествия, рыбную ловлю, долгие откровенные разговоры по ночам и многое другое, что связывало отца и его.

Вот почему у него никогда не хватало мужества написать заявление. Форму было просто заполнить, очень просто, гораздо проще, чем ждать очередного теста пять долгих лет. Но это означало просто отмахнуться от отца, просив правительство избавить их от него, как от бесполезного хлама. Он никогда не мог решиться на это.

И все-таки его отцу восемьдесят лет, и, несмотря на отменное воспитание в духе христианских заповедей, оба они — Терри и он — безумно боятся, что старый Том пройдет испытание и будет жить с ними еще пять лет, слоняться по дому, отменяя приказания, данные детям, ломая мебель, стараясь помочь, но только мешая и превращая жизнь в безумную трепку нервов…

Шесть часов утра. Лэс мог не вставать до восьми, но ему хотелось проводить отца. Он выбрался из кровати и тихо оделся, стараясь не разбудить Терри, но она все-таки проснулась.

— Я встану и приготовлю тебе завтрак, — сказала она.

— Ничего, ничего, — сказал Лэс. — Оставайся в кровати.

— Ты не хочешь, чтобы я встала?

— Не беспокойся, дорогая. Я хочу, чтобы ты отдыхала.

Она снова легла и отвернулась так, чтобы Лэс не мог видеть ее лица. Она и сама не знала, почему она плачет: то ли из-за теста, то ли из-за того, что Лэс не хотел ее встречи с отцом. Но остановить слезы она не могла. Ей удалось только сдерживать себя до тех пор, пока Лэс не вышел из спальни.

Затем ее плечи вздрогнули, и рыдания прорвали стену, которую она в себе воздвигла.

Дверь в комнату отца была открыта. Он заглянул внутрь и увидел Тома. Том сидел на кровати и зашнуровывал туфли. Его скрюченные пальцы тряслись, шаря по тесемкам.

— Все в порядке, отец? — спросил Лэс.

Отец удивленно поднял голову:

— Что это ты так рано поднялся?

— Я думал, мы позавтракаем вместе, — сказал Лэс.

С секунду они молча смотрели друг на друга. Затем отец снова принялся за туфли.

— Не надо.

— А мне все-таки кажется, что не мешало бы позавтракать.

— Лэсли! Надеюсь, ты не забыл про часы, — спросил отец. — Я отнесу их к ювелиру, и он вставит новое стекло.

— Но, отец, это лишь старые часы, — попытался спорить Лэс. — Они не стоят и пяти центов.

Какое-то время отец смотрел прямо в глаза Лэсу и затем неожиданно, как бы вспомнив что-то, принялся завязывать туфли.

— Ладно, отец. Я положу их на кухонный стол.

Лэс постоял минутку, глядя на седые волосы отца и его исхудалые дрожащие руки. Затем он вышел.

Часы все еще лежали на обеденном столе, и Лэс переложил их в кухню. Должно быть, старик всю ночь думал о них, иначе он бы ни за что не вспомнил о часах сейчас.

Лэс налил в кофейник холодной воды и нажал кнопку для автоматического приготовления двух порций яичницы с ветчиной. Потом он наполнил два стакана апельсиновым соком и сел за стол.

Спустя пятнадцать минут его отец спустился вниз. На нем был темно-синий костюм, ботинки тщательно вычищены, ногти аккуратно подрезаны, волосы тщательно приглажены. Он выглядел очень опрятным и… старым. Он взял кофейник.

— Садись, отец, — сказал Лэс. — Я налью тебе кофе.

— Я не такой беспомощный, как ты думаешь, — ответил отец. — Оставайся за столом.

Лэс попытался улыбнуться.

— Я приготовил для нас яичницу с ветчиной, — сказал он.

— Я не голоден, — ответил отец.

— Отец, ты должен хорошо позавтракать.

— Я никогда не завтракал плотно, — резко бросил отец, — это вредно для желудка.

Лэс закрыл глаза на секунду, и на его лице промелькнуло выражение полного отчаяния.

«Зачем я поднялся? — убито думал он. — Мы ведь все время спорим друг с другом. Но нет, нет, я буду бодрым, чего бы мне это не стоило».

— Хорошо спал ночью, отец? — спросил он.

— Конечно, спал всю ночь, — ответил отец. — Я всегда хорошо сплю. Неужели ты думаешь, что я не спал из-за…

Он неожиданно смолк и повернулся к Лэсу.

— Дай часы, — потребовал он.

Лэс тяжело вздохнул и подал отцу часы. Тот взял их и секунду внимательно изучал. Губы его шевелились.

— Дрянь работа, — сказал он. — Дрянь. — Он осторожно положил часы в боковой карман пиджака. — Я принесу тебе целое стекло, — пробормотал он. Небьющееся.

Лэс кивнул:

— Это будет превосходно, отец.

Кофе был готов, и Том разлил его в чашки. Лэс встал и выключил автоматический нагреватель. Сейчас ему хотелось яичницы с ветчиной.

Он сидел за столом напротив отца и чувствовал, как кофе живительной струей вливается в горло. Кофе был ужасным, но он знал, что ничто в мире не покажется ему вкусным в это утро.

— Когда тебе нужно быть там? — нарушил он молчание.

— В девять, — ответил Том.

— Ты по-прежнему не хочешь, чтобы я подбросил тебя туда?

— Что ты, не надо, — сказал отец таким тоном, будто успокаивал надоедливого ребенка. — Подземка вполне надежна, и я буду там вовремя.

Молчание снова нависло над ними в те долгие минуты, пока Том медленно и размеренно пил кофе.

Лэс нервно сжал губы и, чтобы скрыть их подрагивание, заслонил рот чашкой.

«Говорим, — думал он, — говорим о машинах и о подземках, о расписании экзаменов, в то время, как оба знаем, что сегодня Том может быть приговорен к смерти».

Он зря встал. Гораздо лучше было бы проснуться и обнаружить, что отец уже ушел. Он хотел, чтобы это произошло сразу. Он хотел проснуться утром и увидеть, что комната отца пуста, два костюма исчезли и исчезли черные туфли, носки, подвязки, подтяжки, бритвенные принадлежности — все эти безмолвные свидетельства ушедшей жизни.

Отец встал из-за стола.

— Я ухожу, — сказал он.

Глаза Лэса нашли стенные часы.

— Но сейчас только без четверти семь, — с трудом выдавил он. — Тебе ведь нужно…

— Я хочу быть там пораньше, — твердо сказал отец. — Никогда не любил опаздывать.

— Но, Бог мой, до города добираться от силы час, — сопротивлялся Лэс, ощущая неприятное покалывание в желудке. — Еще рано, отец.

— Все равно.

— Но ты же ничего не съел.

— Я никогда обильно не завтракал, — начал Том. — Это вредно для…

Лэс дальше не слушал — это были любимые слова отца о необходимости иметь твердые жизненные привычки, о том, что вредно и полезно для пищеварения… Он чувствовал, что леденящий душу ужас охватывает его с головы до ног, и ему хотелось вскочить, обнять старика и сказать ему, чтобы он не думал о тесте, потому что это не имело значения, потому что они любят его и будут о нем заботиться.

Но он молчал. Он не смог вымолвить слова, даже когда отец у кухонной двери повернулся и сказал:

— Увидимся вечером, Лэсли. — Голос был нарочито безразличен, и, чтобы достичь этого, ему, наверное, пришлось напрячь свои последние силы.

Дверь захлопнулась, и ветерок, достигший лица Лэса, казалось, проник до самого сердца.

Неожиданно всхлипнув, он вскочил и бросился вдогонку за отцом. Когда он открыл дверь из кухни, старик был еще близко.

— Отец!

Том остановился и удивленно обернулся. Лэс шел через столовую и слышал, как шаги печатались в его мозгу — один, два, три, четыре, пять… Он остановился перед отцом и выдавил на лице дрожащую улыбку.

— Желаю удачи, отец, — сказал он. — Я… увижу тебя вечером. — Он чуть было не произнес: я буду думать о тебе — но не смог.

Отец слегка наклонил голову и кивнул, как это делают при встрече малознакомые люди.

Лэс не мог пойти на работу. Он позвонил и сказался больным. Терри никак не среагировала на то, что он остался дома. Она вела себя так, будто для него было вполне естественным сидеть дома.

Целый день он провел в гараже, начиная и тут же бросая разные дела.

В пять он прошел на кухню и выпил пива, пока Терри готовила ужин. Он ничего не говорил. Он ходил по комнате взад-вперед, бросая изредка взгляд на затянутое облаками небо. С утра пахло дождем.

— Интересно, где он, — наконец нарушил он молчание, возвращаясь в кухню.

— Вернется, — сказала Терри, и на секунду ему показалось, что в ее голосе мелькнуло негодование.

Но он знал, что это ему только почудилось.

Приняв душ, он переоделся. Было без двадцати шесть. Дети вернулись с прогулки, и сейчас вся семья ужинала. Лэс заметил место, приготовленное для отца, и подумал, что Терри сделала это, чтобы угодить ему.

Но кусок не лез ему в горло. Он продолжал разрезать мясо на все более мелкие куски и намазывал масло на картофель. Но не ел.

— Отец, если дед не пройдет экзамен, у него будет месяц в запасе, не так ли?

Лэс почувствовал, как напряглись его мышцы, и уставился на старшего сына… «У него будет месяц в запасе, не так ли?»

— Ты о чем? — спросил он.

— Я в книгах прочел, что старикам после провала на тесте позволяется жить еще месяц. Это правда?

— Нет, — вмешался Томми. — Бабка Гарри Сэнкса получила повестку через две недели.

— Откуда ты знаешь? — спросил Джим своего девятилетнего брата. — Ты что, видел ее?

— Нет, не видел, но Гарри мне сам об этом сказал.

— Замолчите!

Дети посмотрели на белое лицо отца.

— Не будем говорить об этом, — сказал он.

«Смерть деда для них ничего не значит, — думал с горечью Лэс, — совсем ничего». Он проглотил подступивший к горлу комок и попытался унять охватившее его напряжение. «А почему это должно волновать их? — говорил он самому себе. — Время переживать для них еще не пробило. Так зачем же принуждать их думать об этом? Это время скоро наступит и для них».

В десять минут седьмого хлопнула входная дверь. Лэс вскочил так резко, что опрокинул бокал.

— Лэс, не надо, — быстро сказала Терри.

И он знал, что она права. Отцу не понравилось бы, если бы он бросился к нему прямо из кухни с расспросами.

Он снова сел за стол и посмотрел на еду, к которой едва прикоснулся. Его сердце сильно билось.

Он держал вилку негнущимися пальцами и слышал, как отец миновал коридор перед столовой и начал подниматься вверх по ступенькам. Он взглянул на Терри, она вздрогнула. Потом он услышал, как наверху захлопнулась дверь в спальню отца.

Воспользовавшись тем, что Терри стала подавать пирог, Лэс вышел из-за стола. Он был уже у подножия лестницы, когда открылась кухонная дверь.

— Лэс, не лучше ли нам оставить его одного?

— Но, дорогая, я…

— Лэс, если бы он прошел тест, он бы заглянул в кухню и сказал нам об этом. Если бы он прошел, он…

Ее голос прервался, и ее передернуло, когда она увидела взгляд Лэса. Лишь стук капель дождя по стеклу нарушал гнетущее молчание.

Они долго смотрели друг на друга. Потом Лэс сказал:

— Я поднимусь.

— Лэс!

— Я не скажу ничего, что огорчило бы его, — сказал он.

Они снова посмотрели друг на друга, и он начал подниматься по ступенькам.

Ободряя себя, Лэс минутку постоял перед дверью. «Я не огорчу его, думал он. — Не огорчу».

Он осторожно постучал и подумал, что совершает ошибку. «Может быть, действительно лучше оставить старика в покое», — потерянно думал Лэс. И снова постучал в дверь.

Он услышал шуршание на кровати и звук шагов.

— Кто там? — спросил Том.

Лэс затаил дыхание:

— Это я, отец.

— Что ты хочешь?

— Я хочу поговорить с тобой.

Молчание.

— Хорошо, — наконец произнес Том.

Лэс слышал, как тот шел по комнате. Затем донесся шелест бумаги и звук закрываемого ящика бюро.

Наконец дверь открылась.

На Томе поверх одежды был накинут красный халат, и он лишь переменил туфли на шлепанцы.

— Разреши мне войти, отец? — тихо спросил Лэс.

Казалось, отец размышляет. Затем он сказал:

— Входи.

Но это не было приглашением и прозвучало так, будто он хотел сказать: «Это твой дом, и я не могу не впустить тебя».

Лэс вошел и молча стоял посреди комнаты.

Долго они смотрели друг на друга, как незнакомые люди, не говоря ни слова. Каждый ждал, что начнет другой. «Как прошел тест?» — слышал Лэс слова, повторявшиеся в его мозгу. «Как прошел тест?» Он не мог выговорить ни слова. «Как прошел…»

— Мне кажется, ты хочешь знать, что… произошло, — сказал отец. Было заметно, что он пытается говорить спокойно.

— Да, — сказал Лэс. Он спохватился. — Да, — повторил он и подождал ответа.

Старый Том поднял голову и с вызовом посмотрел на сына.

— Я НЕ ХОДИЛ, — сказал он. — У меня не было ни малейшего намерения идти туда, — спешил продолжить отец. — Никакого намерения проходить через всю эту ерунду. Осмотры, умственные тесты, составление кубиков на доске и… Бог знает, что еще. Никакого намерения!

Он остановился и сердито посмотрел на сына, как бы ожидая, что он осмелится сказать отцу, что тот поступил неправильно.

Но Лэс не мог сказать ничего.

Прошло много времени. Лэс откашлялся и попытался облечь в слова свои мысли.

— Что ты… собираешься делать?

— Не беспокойся, не беспокойся, — сказал отец, и чувствовалось, что он был благодарен сыну за этот вопрос. — Не беспокойся о своем отце. Он сам о себе позаботится. — Не беспокойся, — теперь отец говорил почти мягко. — Не тебе волноваться из-за этого. Это теперь не твоя проблема.

«Но ведь и моя тоже!» — Лэс явственно услышал эти свои слова, но он не произнес их. Что-то в старике остановило его, что-то очень властное и негодующее, чего, он знал, не должен был касаться.

— Я хочу отдохнуть, — услышал он голос Тома и почувствовал, будто ему попали прямо в солнечное сплетение.

«Я хочу отдохнуть, хочу отдохнуть» — эти слова гулким эхом отдавались в длинных коридорах его сознания. «Отдохнуть, отдохнуть»…

Он пошел к двери, обернулся и посмотрел на отца.

— До свидания. — Фраза застряла у него в горле.

Тогда его отец улыбнулся и сказал:

— Спокойной ночи, Лэсли.

— Отец!

Он почувствовал, как отец протянул ему руку, и эта рука была сильная, спокойная. Она сжала плечо Лэсли. Она успокаивала и ободряла.

— Спокойной ночи, сын, — сказал отец, и мгновение они стояли совсем рядом…

Через плечо отца Лэс увидел скомканный аптечный пакет в углу комнаты, брошенный туда подальше от чужих глаз.

Затем он в немом ужасе стоял в коридоре, слушая щелканье замка, и хотя он знал, что отец не запер дверь, он не мог войти внутрь.

Долго он стоял и смотрел на дверь, весь дрожа.

Терри ждала его внизу. Пока он приближался к ней, в ее глазах стоял немой вопрос.

— Он… не ходил, — это было все, что он сказал.

Она запнулась:

— Но…

— Он был у аптекаря, — сказал Лэс. — Я видел пакет в углу комнаты.

На секунду Лэсу показалось, что она бросится по лестнице, но это было только мимолетным импульсом.

— Он, должно быть, показал аптекарю уведомление о тесте, и аптекарь дал ему таблетки. Они часто делают так.

Они молча стояли в столовой, и дождь барабанил по стеклам.

— Что будем делать? — спросила она почти беззвучно.

— Ничего, — пробормотал он. У него запершило в горле, и он тяжело выдохнул: — Ничего.

Затем он, не ощущая ног, шел на кухню и чувствовал, как ее рука крепко обхватила его. Она не могла говорить о любви, но попыталась вдохнуть в него в эти минуты всю свою любовь.

Они сидели в кухне весь вечер. Потом она уложила детей и вернулась к нему, и они сидели в кухне, пили кофе и разговаривали тихими, приглушенными голосами.

Они пошли спать за полночь, и, проходя через столовую, Лэс остановился у стола и посмотрел на часы с новеньким ослепительным стеклышком, аккуратно положенные на середине скатерти. Лэс не смог к ним прикоснуться.

Они пошли наверх и подкрались к спальне Тома. Ни звука. Они разделись и легли спать, и Терри, как обычно, завела на ночь часы. Через некоторое время они уснули.

И всю ночь в комнате старика царило молчание. И молчание — на следующий день.