Тони Уайт

ТРАВИ ТРАССУ!

1

Стоя у скамьи подсудимых, Уилл Гудмен обдумывал свое положение с отстраненностью, которую лишь усиливал основательно приправленный сканком косяк, выкуренный им перед выходом из сквота. До недавнего времени тонкости уголовного законодательства ровным счетом ничего для него не значили. До недавнего времени.

Его арестовали на демонстрации протеста против продолжения автострады, что катком катила через весь городу, разрушая все на своем пути. Уиллу было совершенно очевидно, кто здесь настоящие преступники, но наказанием за разрушенные жизни тут был ежемесячный оклад в четверть миллиона фунтов и доля в довыпущенных акциях.

Уилл с презрением оглядел зал заседаний. «Чего никак не понять этому скопищу придурков, которые вот тут разыгрывают свою рутинную пантомиму, что ему плевать на их так называемое «правосудие». На подобных слушаниях речь вообще не шла о правосудии. Что до Уилла, то с его точки зрения, все эти формальности, клаузы и аргументы и подобный хлам только душили истинную справедливость. Настоящая справедливость – это что-то естественное и самоочевидное. Трасса в буквальном смысле разделяла районы, не только лишая людей свежего воздуха и награждая их детей астмой, но и воздвигала огромный бетонный барьер прямо посреди старых поселков Лондона.

К несчастью, барьеры в мозгах у жителей Великобритании были воздвигнуты из материала покрепче бетона. Столетия подавления и эксплуатации загнали эти барьеры в самые их души. Вот почему, люди не вступают с протестом, думал Уилл. Коллективный протест они предпочитают оставлять аутсайдерам, маргиналам общества. Люди не только мирятся с дерьмом, каким швыряет в них Вавилон, они глотают его и говорят «спасибо», а потом выстраиваются в очередь за новой порцией.

Оглядывая переполненный зал суда, Уилл сообразил, что все происходящее все равно пустая формальность. Интересно, чем любит заниматься мировой судья в свободное время, когда не разыгрывает из себя господа бога. Может, он любит, чтобы его связывали и секли шлюхи, или трахает уличных мальчишек. Уилл подавил смешок, и крючкотвор-судья строго поглядел на него поверх очков. Черт, похоже, выкурить остатки сканка сегодня утром было ошибкой.

Уилл ничуть не беспокоился из-за вердикта. Он же ничего особенного не сделал. Большую часть дня он простоял, болтая с ребятами, и крича на наемных охранников – большинство из них пригнали из местного центра по трудоустройству, пригрозив, что перестанут выплачивать бедолагам пособие, если они не примут это «подходящее рабочее место». Но через пару часов пустой волынки, события хоть как-то начали развиваться: в зону стройки вошли плотными рядами полицейские Ретрополиса – прижимая к бедру на бегу шлемы. Тупые лица ворвавшихся в толпу демонстрантов бобби были полны ненависти.

И пока Уилл пытался не попасться им под ноги, невесть откуда взявшийся служака, должно быть, подобрался к нему сзади. Он почувствовал острую боль, когда этот подонок схватил его за дредки, дернул изо всей силы, а потом ткнул мордой в асфальт. Потом по ребрам его прошелся ботинок, едва не выбив из него дух, – это к развлечению подключился второй полицейский. В результате, его без церемоний швырнули в полицейский фургон, где еще один садист только и ждал своей очереди приложить его сапогом, или в данном случае дубинкой, туда, где это будет больнее всего.

Свидетелей было множество. И ни от одного из них толку не будет никакого. Охранники на стройке все как один до чертиков бояться потерять работу, чтобы давать показания против нанимателей. И ни одна душа в этом суде не поверит тому, что могли бы сказать его ребята с демонстрации. Его арест был даже заснят на пленку. Телевизионщики с камерами слонялись повсюду. Журналисты и социологи сновали в толпе, заводя разговор с каждым, кто соглашался с ними говорить. Жонглер назвал их «конскими хвостами», он еще тогда сказал, что проку от них никакого. Чтобы получить хороший репортаж, они всегда сделают вид, что они на твоей стороне, а случись хоть что опасное, тут же, распустив нюни, побегут к полицейским. И если уж на то пошло, что-то он ни одного из них сегодня в суде не видит.

Из укуренной задумчивости Уилла вырвала воцарившаяся в зале тишина. Подняв глаза, он встретил коллективный взгляд всех присутствующих. Что тут происходит? О, черт!

Уилл запаниковал, потом попытался сказать себе, что это только вызванная сканком паранойя. Он уловил лишь обрывки того, что говорил крючкотвор-судья…

– …нарушение при отягчающих обстоятельствах, сопротивление аресту, нападение на офицера полиции…

Что за чушь! Ничего этого не было. Немало же бобби ему пришили.

Уилл приготовился к худшему. Он сознавал, что теперь вывозом мусора или садовыми работами дело не обойдется.

– У меня нет иного выбора, кроме как приговорить вас к шести месяцам…

Уилл стоял, как громом пораженный. В голове у него все кружилось, мешая переварить информацию.

– Теперь вы можете спуститься.

Сканк был чертовски крепким, но наркотики, какие начала выбрасывать в кровь Уилла его эндокринная система – в настоящем случае адреналин – были куда как сильнее. Когда сильные руки принялись толкать и пихать его по коридору, он уже не чувствовал себя укуренным. Ему хотелось бежать. Бежать отсюда со всех ног. Но каким бы усталым и оцепеневшим он ни был, он попытался подготовиться к предстоящему испытанию. Каникулы «по воле ее величества».

Старая рехнувшаяся корова, подумал Уилл, когда его втолкнули в камеру, и за ним с грохотом захлопнулась дверь.

Прошло еще некоторое время, прежде чем он заметил, что в КПЗ он не один.

– Ну что засадили тебя? – ухмыльнулся пухлолицый юнец, протягивая Уиллу сигарету, а потом гордо добавил: – Я сам получил три года.

Вытаскивая из пачки «B amp;H», Уилл непроизвольно поежился, скорее от последствий выброса адреналина, чем от холода. – Я ожидал штрафа, вот и все…

– Такова жизнь, парень, сечешь?

Уилл испытал благодатное воздействие курева. В настоящий момент оно перевешивало недостатки того, что курением он поддерживает вивисекторов из табачной индустрии. Он решил вести себя вроде как по-дружески.

– А ты что сделал?

– Моя профессия – взлом, – самодовольно поведал юнец. – Вытащу тебе все, что захочешь. Впрочем, телик там, куда ты поедешь, тебе ведь не понадобится, а?

– Не думаю, что ты мне можешь его добыть, поскольку сам едешь туда же, – Уилл сплюнул.

В его глазах, взломщики были последним отбросами. Взлом – это не праведная кража, как скажем, продуктов в магазине. Красть у обычных людей, которые просто пытаются свести концы с концами, это не то, что красть у крупных компаний, которые в своих бухгалтерских отчетах все равно делают скидки на столько-то процентов потерь и которые все равно могут это себе позволить. Взломщики не хотят изменить систему, они хотят всего, что она может им дать, и плевать им, по чьим головам они идут, чтобы все это получить. Несмотря на все их разговоры о старых добрых временах, об их уголовной чести и «не сри у себя на пороге» трепе, они не задумываясь, стырят под заказ телик своей бабушки или ее инвалидное кресло лишь бы добыть себе новые отмычки или колеса.

– Если, как выйдешь, тебе понадобится помощь, – продолжал жирнолицый, – у меня есть один парень.

Уилл потерял к нему интерес. У него своих проблем хватало, и то, как зарабатывал себе на жизнь его временный сокамерник, к ним не относилось. Ничто теперь не имело значения, кроме того, как выжить эти шесть месяцев взаперти. Звучит словно пожизненное. А как же трасса? Из борьбы он теперь почитай что выпал.

Удовлетворение ему доставлял лишь тот факт, что сотня других неформалов или экстра-зеленых, как они еще себя звали, станут на его место в митингах протеста. Со всей страны они придут. Одни – стопом, другие приедут на своих ярко раскрашенных дряхлых колымагах – автобусах или машинах скорой помощи, – обреченных когда-то прошлыми хозяевами, но обретшие вторую жизнь благодаря тем, кто отвергает одноразовую культуру Ингерландии двадцатого столетия. Со всех уголков этого дурацкого острова они придут сказать строителям дорог, политикам и генералам Вавилона «хватит, пора кончать».

– … если хочешь, дам тебе его телефон.

Уилл встряхнулся. Этот крысеныш был так полон собой, что даже не заметил, что Уилл не слушает ни слова из того, что он говорит.

– Да, конечно, я подумаю.

– Подумай, парень, я ему скажу, что ты в порядке.

Глупый говнюк, подумал Уилл. За дверью камеры предварительного заключения послышались шаги, потом в замке повернулся ключ и внутрь вошел бобби.

– Ладно, подонки, фургон ждет. Давайте, шевелитесь…

Стоя посреди улицы спиной к гигантской кирпичной громадине, зовущейся Пентонвиль, Уилл впервые вздохнул полной грудью. Нельзя сказать, что воздух на Калейдониен-роуд был хоть сколько-нибудь свежее атмосферы на прогулочном дворе. Но при всех своих дизельных выхлопах и реве дорожного движения этот воздух был приправлен сладким ароматом свободы.

Уиллу не хотелось думать о шестимесячном периоде своей жизни со всеми его дурацкими ограничениями и мелочной мстительностью вертухаев. Как будто недостаточно того, что тебе отказали в свободе, эти задницы еще и думают, что им самим господом богом дано право наказывать тебя. Все это было устроено, чтобы тебя унизить, сломать твою индивидуальность и превратить в какого-то там послушного ребенка без единственной собственной мысли. Ну, если они думали, что полгода взаперти заставят его присоединиться к их крысиной гонке, они еще попляшут. Ну и что, что после тюремного парикмахера у него осталась сравнительно аккуратная голова, Уилл ведь все равно не намерен проситься на работу в магазин или в банк. Что за бред. Как будто там возьму такого как он. Ни в коем разе.

Уилл был безработным и гордился этим. А что он собирается делать? Пойдет проверит, как дела в сквотах на Хэкни, выяснит, где тусуются Жонглер и Пройдоха, подаст на пособие по безработице, а потом подключится к борьбе.

Оглядев Колли-роуд, Уилл вспомнил, чего ему больше всего не хватало эти полгода в кутузке. Общества женщин. Теперь они как будто обступили его, и все до единой они казались красотками. Полгода уворачиваться от бывших крутых мужиков, которых тюремная жизнь превратила в печальных старых педерастов, и полгода ночей лишь с правой рукой для компании, чтобы скрасить одиночества – трахаться Уиллу после этого хотелось аж жуть.

2

Уилл перешел через улицу к парикмахерской. Очереди не было, потому он сразу сел в кресло. Парикмахер поглядел на него поверх развернутой газеты слегка озадаченно. Глянув на себя в зеркало, Уилл увидел подбритый затылок и подбритые же виски, какие ему устроили в тюрьме, и понял недоумение парикмахера. Но он также понимал, что так и будет чувствовать себя не в своей тарелке, пока не избавиться от тюремной прически.

Поскольку за ночь дредки не отрастишь, единственное, что ему оставалось, это сбрить все под ноль.

– Хочу голую голову. Под ноль.

Бросив быстрый взгляд за окно на высоченные тюремные стены на той стороне улицы, а потом на самого Уилла, парикмахер понимающе кивнул.

Уилл решил, что раз уж так вышло, нужно брать от жизни, что можешь, например, насладиться привилегией самому заплатить за стрижку. Сидя с закрытыми глазами, он чувствовал, как уверенные руки парикмахера ловко повязывают и подтыкают у него на шее нейлоновую простыню, потом услышал, как он отходит к столику чтобы взять щелкалки. Затем послышалось привычное глухое гудение, пальцы поддерживали парикмахеры голову в нужном положении, и тюремная прическа полетела на пол, чтобы присоединиться к обрезанным власам неизвестных.

Когда дело было сделано, Уилл поглядел в зеркало, и не смог удержаться от смеха, когда из-за стекла на него глянул самый настоящий скин. Иллюзии хватило лишь на пару секунд – пока парикмахер не снял простыню, под которой оказался не прикид под Фреда Перри или Стэпреста, а грязная и большая не пор росту армейская гимнастерка, – типичная ироническая квази-униформа, принятая экстра-зелеными всех сквотов.

Выходя из парикмахерской, Уилл уже почти чувствовал себя самим собой. Легче. Беспечно прошагав короткий путь до станции Северо-Лондонской линии, он дождался первого же поезда на восток.

Вся заброшенная станция заросла иван-чаем. Пурпурные цветы на высоких стеблях качали головками на июльском ветру. Будто сама природа возвращалась, забирала себе город, наползала на него по железнодорожным путям и медленно превращала Лондон в страну пышных лесов и лугов, какая некогда расстилалась до самой реки.

Тут к перрону подкатил поезд, прервав тем самым размышления Уилла, и с громким шипеньем раскрылись пневматические двери. Войдя в ядовито-желтый и совершенно пустой вагон, Уилл выбрал сиденье лицом к дверям. Когда поезд тронулся и начал постепенно набирать скорость, Уилл обернулся поглядеть, как исчезает в дали Пентонвиль. Выгнув шею и глядя вслед быстро уменьшающемуся саркофагу, Уилл надеялся, что никогда в жизни не увидит больше эту сраную дыру. Когда поезд завернул за угол, и тюрьма, наконец, исчезла из виду, он повернулся и вздохнул с огромным облегчением, а потом устроился поудобнее на скамье.

Теперь можно было глядеть вперед, в будущее. Поезд въехал на станцию Хайбери-и-Илсингтон, где перроны были запружены толпой. Видя тусклые взгляды и стеклянные глаза, Уилл думал о том, что у всех у них есть причины волноваться. Напряжение, вызванное необходимостью удержатся на работе и оплачивать счета в сочетании с бесполезной борьбой не потерять последних обрывков своих жалких версий Утопии, может придавить кого угодно.

Поезд дернулся и остановился. Когда двери начали открываться, у Уилла едва глаза на лоб не вылезли. Женщина средних лет – сорока-сорока пяти, решил Уилл, – стояла у самого края платформы, ожидая, что двери вот-вот откроются. Несмотря на прическу, – волосы у нее были подстрижены во что-то вроде жесткого серого колтуна, она была изящной и привлекательной. Темные глаза и гладкая кожа придавали ей какие-то безвозрастные красоту и обаяние. Одета она была в кремовый льняной жакет поверх белой блузки и синей юбки в складку, шею ее обнимала нитка жемчуга. Уилл не знал, удача ли или вожделение помешали ему отвести взгляд, но рад был, что он этого не сделал.

В тот момент, когда двери разошлись, внезапный порыв ветра, пронесшегося по перрону, взметнул подол синей юбки, открывая великолепнейшее зрелище: белые чулки держались на красных подвязках и красные шелковые трусы льнули к контурам ее пизды. Сердце Уилл пустилось вскачь, а все тело заполнили ощущения, в каких последние полгода ему было отказано.

Он тяжело сглотнул, и его взгляд скользнул вверх по его телу, пока Уилл не обнаружил, что незнакомка смотрит на него в упор. Они смотрели друг другу в глаза, казалось, несколько долгих минут, на самом же деле не могло пройти больше пары секунд. Потом, смешавшись от того, что мог увидеть Уилл, женщина пригладила юбку и вошла в вагон, где выбрала место так, чтобы сидеть подальше от Уилла и спиной к нему.

«Срань господня! – подумал Уилл. – В Пентонвилле такого не увидишь»

Дверь, соединяющая два вагона, с шумом распахнулась, и в вагон вошла молодая русоволосая женщина в тяжелых «док-мартенсах» и дешевом хлопковом платьишке. Лицо ее украшало большое и украшенное сложным орнаментом кольцо в носу. Увидев Уилла, она было нахмурилась, но мгновение спустя лицо ее расплылось в широкой улыбке.

– Привет приятель! Ну надо же! Я едва узнала тебя без дредок, мужик!

Шэрон была подругой Жонглера. Она и сама жонглировала. На деле это она научила его всему тому, что он умел, но почему-то он получил прозвище благодаря этим своим умениям, тогда как она осталась просто «Шэрон». Быть может, произошло это потому, то Жонглер больше выпендривался, грим клал как штукатурку и, только дай ему повод, откалывал что-нибудь зрелищное, вроде жонглирования зажженными факелами.

Шэрон жила в Эштоне, но много времени проводила с Жонглером на Хэкни, поскольку работала на Северо-Лондонской линии, развлекая пассажиров между станциями, а потом обходя их с протянутой шляпой. Так с нехитрым своим представлением Шэрон переходила из вагона в вагон и из поезда в поезд. В прошлом Уилл заворожено следил за тем, как она жонглирует палками и детскими игрушками, как она стоит, слегка согнув в коленях ноги, чтобы удержать равновесие в покачивающемся вагоне.

– Что новенького, Уилл? Вид у тебя такой, как будто ты увидел приведение.

– И чувствую себя так же, – признал Уилл, все еще потрясенный явленным ему пару минут назад откровением, – но было оно из плоти и крови, жаль, но не призрак.

Уилл попытался взять себя в руки и забыть, что гормоны накачивают кровь в его изголодавшиеся чресла. – Так как дела, Шэрон? Зарабатываешь на жизнь?

– Сам знаешь, каково это… – потом, сразу переходя к делу, девушка сменила тему: – Ты когда вышел?

– Сегодня. Я хочу сказать, только что. Думал съездить на Хэкни, поглядеть кто где.

– Я сама туда собираюсь. Погоди пару минут, дай я закончу с представлением, а потом поболтаем, идет?

Встав, Шэрон повернулась лицом к теперь уже запрудившим вагон пассажирам.

– Дамы и господа, позвольте мне пожонглировать ради вашего удовольствия. Когда я закончу, не стесняйтесь бросать свидетельства вашей благодарности в шляпу.

Вынув из кармана пару шаров, она начала подбрасывать их один за другим к потолку. Изображая неловкость, она тут же один из них уронила, а другой беспечно забросила себе за спину. И точно в то мгновение, когда, казалось, уже все пропало, она ловко выбросила назад ногу, отбила улетевший за спину шар, потом повернулась, поймала первый, затем второй и третий шары одной рукой. Публика зааплодировала такому проявлению ловкости.

«Чудненько, подумала Шэрон. Здесь будет просто»

За два года в поездах у нее было несколько стремных ситуаций, – в основном пьяные приставали, но на этой линии в любое время дня было полно народу, и как, правило, кругом было достаточно людей, чтобы в зародыше подавить любые потенциальные неприятности. Из сумки у себя на плече она вынула несколько детских игрушек: пластмассовый поезд, плюшевого мишку и большой резиновый топор. Это был реквизит для следующего номера программы.

Сидя сбоку от нее, Уилл видел, что публика одобрительно относится к ловкости Шэрон. Матери показывали на нее своим детишкам, даже один-два конторских пиджака улыбались, забыв на мгновение о повседневных делах. Переводя взгляд на Шэрон, сам Уилл, однако, наслаждался совсем иным зрелищем. Он заметил, что фигура у нее не так уж плоха, и видел, как под тонким платьишком ее груди попрыгивают в ритм игрушкам, подбрасываемым жонглершей. Колечки в сосках были четко обтянуты хлопчатой тканью, а когда она потянулась вверх, чтобы поймать плюшевого мишку, Уилл почувствовал, как в чреслах у него вновь что-то шевелится.

Уилл ничего не мог с собой поделать, не мог не думать о том, что ему хотелось бы поглядеть на эти груди, освобожденные из их хлопчатой тюрьмы, поглядеть как они будто подпрыгивать когда она вверх-вниз станет скользить по его огромному прибору.

От эротических фантазий Уилл пробудили аплодисменты, потом на него оглянулась сама Шэрон. Снимая шляпу, девушка улыбнулась Уиллу, а потом со шляпой вы руке, стала обходить вагон, собирая свой заработок. Мелочь звенела и брякала, – это публика выражала свое восхищение. Клянчить милостыню стало в последние годы делом неприбыльным, размышлял Уилл, но, как у Шэрон, если знаешь пару-тройку трюков, да к тому же еще умеешь что-нибудь, люди с радостью дадут тебе немного мелочи.

Поезд подходил к станции Хэкни-Сентрл. Шэрон оглянулась на Уилла с дальнего конца вагона и, когда поезд остановился, подала ему знак присоединиться к ней на платформе.

Женщина, нечаянно подстегнувшая его либидо, также вышла. Поглядев на нее, Уилл тепло улыбнулся, чтобы увидеть, как лицо ее меняется, как выражение его на те пару секунд, что она смотрит на него, становится мягче. Потом она повернулась и быстро пошла к выходу.

Шэрон ждала его чуть дальше по платформе. Когда он направился к ней, со внезапным скрипом проснулся громкоговоритель:

– Хм… из-за покойного пассажира на путях на станции Кэмден-роуд поездов на восток или запад не будет до последующего уведомления, – объяснил голос диспетчера. – Приносим извинения за доставленные неудобства всем пассажирам Северо-Лондонской линии и советуем искать маршруты и транспортные средства.

Платформа опустела.

– Похоже, кроме нас тут никого не осталось, – Шэрон игриво взяла Уилла под руку, запрокинула лицо, чтобы заглянуть ему в глаза.

– Да, и никакой аудитории тут особо не предвидится, – подыграл ей Уилл, у которого не было возможности флиртовать так последние шесть месяцев и который наслаждался такой возможностью, прекрасно зная, к чему это приведет.

3

– Я видела, как ты на меня смотришь, – рассмеялась Шэрон, открывая дверь в покинутый зал ожидания.

– Ну да. Просто раньше я даже не замечал, какая ты красивая, – неловко отозвался Уилл.

– Ты ведь и в тюрьме раньше не был, так? И все равно я не против, слишком много времени прошло с тех пор, как Жонглер смотрел на меня так, как вот ты сейчас. Так что приходится собирать комплименты там, где можешь. Как бы то ни было, я всегда была к тебе неравнодушна.

Взяв Шэрон за руку, Уилл притянул девушку к себе. Крепко обнявшись, они начали целоваться. Проведя рукой по ее спине, Уилл начал выводить кельтские узоры на ее заду.

– О чем ты думал в поезде, Уилл?

Уилл слегка покраснел.

– Да просто о том, что хочу тебя трахнуть.

– Ну, так что же? Давай.

Уилл помедлил.

– Если ты беспокоишься о том, что после полугода тюремного воздержания тебя надолго не хватит, то можешь не волноваться. Об этом я уже подумала. Ты поможешь мне кончить первой.

Уилл знал, что не одно поколение мужчин презрительно посмеялось бы над самой идеей поставить удовольствие женщины вперед своего собственного, но у него таких заморочек не было, и с улыбкой он согласился. Шэрон расстегнула перед платья, потом притянула к себе Уилла. Он провел пальцами по ее шее и гладким плечам.

Отведя в стороны полы тоненького хлопчатого платья и сжав в ладонях ее груди, Уилл поцеловал Шэрон, почувствовал, как ее язычок забрался ему в рот.

– Пососи мне грудь, – взмолилась Шэрон, и иного поощрения Уиллу не потребовалось.

Он уже лизал и теребил, просовывал кончик языка в холодную сталь колечек, тянул осторожно за сосок. Он скорее почувствовал, чем услышал слабые стоны наслаждения, исходящие откуда-то из глубин тела Шэрон. Одно рукой он провел по выгнувшейся спине Шэрон, по ее заду, пока не почувствовал под пальцами нежную кожу ляжек. Его порадовало, что трусов на ней нет, и не переставая посасывать ей соски, он провел пальцами по ее горячей влажной пизде.

Высвободившись на мгновение из ее рук, он подвел Шэрон к деревянной скамье, что шла вдоль стены зала ожидания. Девушка села, и Уилл опустился на колени между ее ног. Задрав на ней платье, он принялся целовать внутреннюю сторону ее ляжек.

Шэрон раздвинула ноги шире, подтянула их повыше, пристроив «док мартенсы» на плечах Уилла. А тот зарылся лицом ей в промежность, лизал ее пизду, посасывал, покусывал нежно, втягивая в себя мохнаткин сок.

Опустив взгляд на бритую голову трудившуюся у ее пизды, Шэрон поняла, что от того, чтобы кончить, ее отделяет не более чем вздох. Слишком много времени прошло с тех пор, когда кто-то вот так отсасывал ей, она снова чувствовала себя подростком, школьницей, впервые кончающей в собственной спальне, когда родителей нет дома. Кончиками пальцев она провела по его скальпу, чувствуя бархатистую гладкость голого черепа, а потом – он все продолжал лизать и посасывать ее мохнатку, – ее пальцы двинулись вверх по ее животу, чтобы погладить соски. Шэрон крепко сжала себе грудь.

А за стенами зала ожидания природа продолжала забирать город, а внутри Шэрон не могла сдержать крика, когда природа забрала ее саму. Почувствовав, что Шэрон кончает, Уилл неохотно отстранился. Шэрон свела ляжки, пытаясь удержать его на месте, но он знал, что его дело сделано.

Открыв глаза, Шэрон подтянула к себе лицо Уилла и осыпала его поцелуями.

– Малыш, это было так чудесно. И ты так хорошо сосешь.

Внезапно встав на ноги, она заставила встать и Уилла, прижалась к нему всем телом, чувствуя, как в нее вдавливается уиллов прибор. Ее руки забрались ему под рубашку, пробежали по мягким волоскам, идущим от пупка до самого прибора. Расстегнув на нем штаны, она отступила назад и снова села на скамью. Схватив штаны за пояс, она резко дернула их вниз, едва не охнув вслух от удивления…

Как и Шэрон, Уилл не видел необходимости дополнительно стеснять себя надеванием еще одного слоя одежды летом. Так что когда Шэрон стащила с него штаны, ее взгляду открылся не треугольник трусов, а огромный уиллов прибор, который, освобожденный из своей тюрьмы, закачался прямо у ее лица.

Невольно она провела пальцами по всей его длине, потом осторожно сомкнула на нем руки. Поглядев на Уилла, она увидела, что глаза его закрыты, а рот напротив слегка приоткрыт. Шэрон облизнула губы и, потянув его к себе, лизнула головку его прибора. Потом прошлась языком по всей его длине до самых яиц. Жар его прибора как будто согревал ей кожу. Схватив обеими руками зад Уилла, она взяла его в рот.

– Ага, отсоси мне, так хорошо, – словно самому себе прошептал Уилл.

Язык Шэрон то скользил, то едва касался прибора Уилла, когда она заглотала его. Он застонал почувствовав ее зубы у самого основания прибора. Шэрон почувствовала, как он твердеет, пока конец уиллова хуя не стал твердым и блестящим, как голыш на морском побережье, выглаженный бесчисленными веками приливов. Почувствовав настойчивость его движений, она поняла, что от того, чтобы кончить, его отделяет не более чем вздох, а потому удвоила свои усилия, сжала его яйца, раз за разом опуская голову.

Уилл чувствовал, как природа возвращает себе город: рушились здания станции, когда через бетон пробивались ростки, и шиповник опутывал ржавеющие шпалы. Дробные папоротники заклубились в его глазах, и сам воздух стал тяжелым от спор, когда Уилл дал природе забрать себя.

Поцеловав головку его члена, Шэрон слизнула последнюю каплю спермы. Уилл открыл глаза. На какое-то мгновение еще он испытывал удивление от того, что станция еще стоит. Несколько минут они сидели в полном молчании, прислонившись друг к другу и переводя дух. Каждый наслаждался вкусом другого, самим мгновением. Потом медленно с неохотой оба застегнули одежду.

– Это было восхитительно, – нарушила наконец молчание Шэрон.

– Твоя правда. Теперь я знаю, чего мне не хватало последние полгода.

– Надо будет как-нибудь это повторить. Но Уилл, давай пока не будем рассказывать об этом Жонглеру, ладно?

– Идет. Как скажешь.

Шэрон снова его поцеловала.

– Пошли, найдем чего-нибудь поесть. Я сегодня пару кредиток фунтов заработала.

Ни один из них не заметил маленькую собачку, черную и нечесаную, которая наблюдала за ними с дальнего конца платформы. Когда они выходили со станции, собачка встала, потянулась и решительно засеменила следом за ними.

4

Уилл прошел мимо ратуши Хэкни, потом побрел узкими переулками, ведущими к Лондонским полям. Шэрон настояла на том, чтобы перед тем, как каждый пойдет своей дорогой, дать ему пятерку – просто, чтобы поддержать его на первое время.

Он решил пойти выпить пинту. Уилл особо не любил большинство пабов Хэкни, но был один посреди Лондонских полей, который у них с ребятами был излюбленным местом водопоя. Ничего особенного в этом месте не было, только его местоположение.

Воркование сонма голубей среди чугунных внутренностей и стропил старого железнодорожного виадука напомнило Уиллу о том факте, что скоре придется столкнуться с тем, что его приятель Пройдоха однажды остроумно окрестил «рукавицей гуано». Дорожка проходила прямо под местом гнездования обширной колонии птиц, и Уилл мог бы припомнить не одни раз, когда он или один из знакомых ребят выбирались из-под моста забрызганные вонючими экскрементами. Но на сей раз они его не достанут. Уилл быстро пробежал через прохладную тень под мостом и очутился необгаженным в паре ярдов от паба.

На противоположной от паба стороне улицы высилась череда пустых промышленных зданий. Уилл еще помнил те времена, когда вдоль улицы стояли одноэтажные домики, которые снесли, чтобы расчистить место для этой никогда не сданной в аренду «деловой зоны», которая так и не увидит здесь никаких сделок. В этих местах было полно сквотов, и сам Уилл бывал здесь на дюжине другой шумных пьянок. Теперь все это снесли, – похоже по одной только злобе, но, кто знает, чьи карманы пополнили грязные сделки подобного «градостроительства». Все промышленно-деловые здания пустовали, окна в них были выбиты, а стены украшали граффити. И ради этого разрушили целый квартал, размышлял Уилл. Что за беспредел. Вавилон как всегда все перепутал.

Входя в открытые двери паба, Уилл с наслаждением втянул в себя запахи пива и табачного дыма, а потом обшарил глазами полутемное помещение в поисках знакомых лиц. Паб был пуст. Он выудил из кармана пятерку, потом снова поднял взгляд и с удивлением заметил, что в самом темном углу зала действительно кто-то есть – девушка. Девочка глядела на него во все глаза и улыбалась.

Уилл почувствовал, что голова у него идет кругом, – он готов был поклясться, что еще минуту назад там здесь никого не было. Выпучив глаза, девчонка скорчила рожицу, и Уилл вслух рассмеялся.

– Прощу прощения, э… я не собирался так пялиться.

Бармен кашлянул, потом вопрошающе поднял брови, и Уилл сосредоточился на многообразии бутылок и жидкостей в витрине.

– Пинту сидра, пожалуйста.

Пока бармен наливал ему пинту, Уилл снова поглядел в дальний конец стойки, где сидела девчонка. Там никого не было. Дерьмо. Просто голова кругом идет.

Забрав свою пинту, Уилл быстро прошел через бар и оказался на деревянной веранде, пристроенной к дому снаружи и значительно увеличивающей число посадочных место паба в летние месяцы. Поднося кружку к губам, Уилл закрыл глаза. Он обожал вкус сидра, резкость забродивших яблок была такой освежающей такой… естественной на вкус. Жонглер, вспомнил вдруг Уилл, готов был пить все что угодно, даже «Ультра Крепкий Большой», ввозимый одним из нефтехимических гигантов, чтобы потеснить вытеснить с рынка доброе английское пиво «теннент сьюпер». На взгляд Уилла это было даже не пойло, а просто распоследнее дерьмо, – кто знает, чего они туда напихали. Во всяком случае, сидр слишком уж не испортишь.

Уилл пытался спорить об этом с Жонглером, говоря, что как только падет Вавилон, где он мол станет покупать свои банки химического «Ультра Крепкого Большого», но пока в стране растут и плодоносят яблони и пока кто-то хоть помнит, как поддерживать процесс брожения, сидра будет всегда в достатке.

– Ну, – отвечал на это Жонглер, – мне он нравится потому, что я просто хочу отрубиться.

С таким на деле не поспоришь. Никакого на деле не было шанса, что Уиллу удастся отрубиться с пинты сидра, но наслаждение напитком от этого не уменьшалось. В конце концов, это была первая его выпивка за полгода.

Вытащив бумагу для самокруток и завернутую в фольгу унцию «олд холборна», Уилл свернул себе тонкую сигаретку. Глубоко вдыхая ароматный дым, он откинулся на спинку и стал размышлять о первом своем дне на воле. Он знал, что чувство удовлетворения будет недолговечно, но от этого казалось еще более важным насладиться мгновением, пока оно длится. В конце концов, через пару минут, он встанет и пойдет искать ребят из сквота, надо будет удостовериться, что ему есть, где спать, надо будет выяснить, как обстоят дела с трассой.

Пока он сидел, нечастые посетители вводили его в курс дела, но, сидя за решеткой, довольно трудно чувствовать себя частью команды. Потом завтра придется пойти подать на пособие по безработице в центре по трудоустройству, пройти через всю эту шараду, изображая, что хочешь получить работу. Но все это дерьмо еще только будет. А пока он просто был счастлив, что солнце светит ему в лицо, что он сидит, слыша, как ветер шелестит листвой, и наслаждаясь пинтой сидра и дымом сигареты. Таким образом,Уилл провел десять очень счастливых минут, пока последние капли сидра не были выжаты из перевернутой вверх дном кружки.

Покончив с пинтой, Уилл решил, что, прежде чем отправляться на Уэлл-стрит, надо зайти в паб поссать. После ослепительного солнечного света снаружи Уиллу потребовалось несколько минут, чтобы глаза его привыкли к полутьме бара. Он быстро огляделся по сторонам в поисках девчонки, но его ждало разочарование: все столы по-прежнему были пусты, – и спустился по лестнице к туалетам в подвале.

Дабл паба был маленьким и чистым – настолько, насколько бывают чистыми туалеты в пабах, но после полугода параши, Уиллу они показались верхом роскоши. Подойдя к писсуару, он достал прибор и направил поток золотой мочи в чашу, где она заплескалась с оглушительным шумом.

Закончив ссать, он услышал за собой сдавленный смешок. Повернулся поглядеть на закрытую дверь кабинки. Сменившее смешок хихиканье доносилось оттуда. Свободной рукой Уилл осторожно толкнул дверь. Та медленно отрылась. Внутри, как он того почти и ожидал, оказалась девчонка, которую он видел наверху в баре. Девчонка была совершенно голой, а одежка ее была аккуратно сложена на крышке унитаза.

Даже в полутьме кабинки Уилл смог оценить, насколько она хороша – перед ним было самое потрясающее тело из всех, какие он когда-либо видел. На шее у нее на плетеном кожаном шнурке висела архаичного вида подвеска. Тусклое литье в форме как будто дракона, запутавшегося в сложном кельтском узле. При всем ее изяществе формы у девчонки были пышные, но с кожей у нее явно было что-то не в порядке. Словно бы кожа у нее была грязной. Но тут к удивлению своему Уилл сообразил, что это вовсе не грязь. Все ее тело было покрыто тонким, но бесконечно сложным кельтским орнаментом. Неразличимые руны и сложные узлы были выведены по ее лицу и телу линиями тоньше шелковинок. Как ему хотелось провести пальцами по этим древним линиям, которые были словно карта всех его страстей и желаний! Но сам не зная откуда, он знал, что на это уйдет гораздо больше времени, чем одна человеческая жизнь.

Почувствовав его предвкушение, таинственная красавица нежно засмеялась. Охнув, Уилл сообразил, что ширинка у него все еще расстегнута и что он все еще держит свой член в руке. Более того, вид этого потрясного тела перед ним заставил гормоны перекачивать кровь в его все еще сравнительно голодные чресла.

Опустившись на колени, девчонка лизнула конец уиллова хуя. Когда она взяла его в рот, Уиллу показалось, что по всему его телу побежала какая-то странная энергия. Девчонка потянула его за шары, погладила зад, не переставая при этом сильно отсасывать. Опустив взгляд на спутанную гриву, колышущуюся взад-вперед меж его ног, Уилл заметил, что в пряди волос девчонки вплетены листья и плющ.

Она продолжала сосать и покусывать его прибор, потом начала облизывать ему шары и живот, медленно продвигаясь вверху по его телу, пока их губы не встретились. Тут они не начали целоваться – глубоко и долго. Он провел пальцами по ее спине. Глаза его были закрыты, но какой-то частью своей души он прослеживал узоры орнамента, покрывавшего ее кожу, обожествлявшего ее. Его хуй вдавливался в нежную кожу ее живота. Он следил за своими пальцами, танцующими по ее плоти, и всякий раз, когда они касались определенного знака, он замечал, что девчонка начинала стонать и подрагивать от наслаждения.

Подавшись назад, она села на закрытый унитаз, закинула ногу на держалку для туалетной бумаги, а вторую ногу, когда Уилл приблизился к ней, опустила на его теперь уже обнаженное плечо. Заметив крохотные листочки, застрявшие в ее лобковых волосах, Уилл развел губы мохнатки пальцами, потом зарылся лицом в эту горячую влажность. На вкус она отдавала не морем. Он обвел ее пизду языком, втолкнул его прямо в жаркое отверстие. Он пососал ее клитор, сглотнул жаркий сок, льющийся ему в открытый рот. На вкус она отдавала не морем – на вкус она была сама земля: плодородная почва и смола, сам сок растений.

Сжав его лицо ладонями, она мягко оттянула его от своей пизды. Снова обшарив взглядом ее тело, Уилл привстал, чтобы потереться членом о ее влажную мохнатку. Закрыв глаза, девчонка обеими руками схватила его зад, потом откинула голову, втянув в себя всю пульсирующую длину уиллова хуя. Опираясь об унитаз, Уилл продолжал лизать, покусывать и посасывать ее соски, при этом раз за разом вонзая прибор в ее мохнатку. Воздух в тесном пространстве кабинки стал тяжелым от ее жаркого земляного запаха. Уилл никогда не испытывал ничего подобного. Когда она закричала от наслаждения, Уилл заметил, что рунный узор на ее теле начал как будто светиться изнутри. Он сам вот-вот кончит. Он почувствовал, как его прибор все твердеет, вонзаясь в ее горячую мохнатку.

Внезапно в недрах ее тела расцвела вспышка зеленого света. Этот свет подсветил изнутри мистические татуировки. Она вскрикнула, когда ослепительная вспышка зелени отпечаталась на сетчатке глаз Уилла, на мгновение ослепив и его тоже. Острая боль, обжигая, прокатилась по коже его прибора. Красные отзвуки кельтских узоров поплыли у него перед глазами, и, извергая горячую сперму, в ее пизду, он вскрикнул от боли и отрубился.

5

Когда Уилл очнулся, то сообразил, что понятия не имеет, сколько времени он был в отрубе. Оглядевшись по сторонам, он понял, что в дабле он один. Девчонка исчезла. Он даже не знал, как ее зовут.

Его член, хотя теперь и дрябло обвис, болезненно пульсировал. Опустив глаза, Уилл охнул от удивления и ужаса, увидев, что тот же рунный орнамент, покрывавший все тело незнакомки, теперь будто выгравирован на коже его члена – все равно что какая-то татуировка. Однако, линии здесь казались более толстыми, чем у нее, и отдельные узоры были едва различимы – они казались меньше и как будто жались друг к другу. Тут Уилл разразился смехом, вспомнив, какими черными и толстыми кажутся отпечатанные рисунки на сдувшихся воздушных шарах. Он сообразил, что ему не увидеть новых украшений на своем члене до тех пор, пока у него не встанет в следующий раз.

Все еще несколько потрясенный ошарашенный, невзирая на это веселящее душу наблюдение, Уилл натянул одежду и на подгибающихся ногах поднялся наверх. Паб, через который он протащился, чтобы выйти на солнечный свет, был все также пуст.

Сидя под деревом некоторое время спустя, Уилл свернул себе самокрутку и глубоко втянул в легкие ароматный дым, позволяя себя насладиться сигаретой, несмотря на свои далеко не добрые чувства к табачной промышленности. Иными словами, его собственное ощущение благосостояния временно перевесило его возмущение эксплуатацией рынков третьего мира табачными конгломератами. Но расслабляйся, не расслабляйся, он все равно никак не мог найти смысла в сегодняшних событиях. Интересно, не могла ли Шэрон подсунуть ему кислоты? Как еще объяснить появление загадочной девчонки в пабе? Или то, как их секс вызвал потрясающий взрыв зеленого света?

Наверное, это был трип.

Мысль сама по себе недурна, но натертость в промежности напомнила ему, что все это случилось на само деле. Чувствовал он себя уже несколько лучше, но следы этой встречи были явственно отпечатаны на коже его прибора. Уилл не мог не рассмеяться про себя, подумав о романах Майкла Муркока, которые передавали друг другу ребята в его сквоте. Все это были романы фэнтези с названиями вроде «Дракон в мече» или «Рунный посох». От души затянувшись самокруткой, Уилл спросил себя, что произойдет, когда он в следующий раз задействует свой рунный посох.

Внезапно Уилл почувствовал невыразимое томленье. Несмотря на то, что она сделала с его членом, ему не терпелось снова увидеть ту девчонку, снова испить ее пахнувшей землей пизды. Когда он, наконец, нетвердо поднялся на ноги, желудок у него громко заурчал. Ничего удивительно, поскольку, не считая – ну просто невероятной! – пизды, у него с утра маковой росинки во рту не было. Ну да, конечно, были еще водянистая тюремная овсянка и кусок подмокшего тоста, какие он с трудом проглотил засветло, но с тех пор ничего. День выдался долгий, и он еще не закончен.

Уилл решил спуститься до Бродвей-маркет и купить еды по дороге в сквот. По дороге он заметил, что собака, сидевшая в парке в ярдах пятидесяти или около того от него, встала и засеменила за ним следом. Уилл остановился и с удивлением заметил, что собака остановилась тоже. Снова повернувшись в сторону рынка, Уилл решительно зашагал вперед, на сей раз уже не оглядываясь. Он не видел, что собака встала и пошла за ним, поскольку знал, что так она и сделает.

Уилл направился прямо к булочникам Бродвея, где купил несколько рогаликов и чашку чая. Устроившись за столом, Уилл жадно вгрызся в рогалик. По сравнению с затхлым, зачастую плесневелым хлебом, какой подавали в тюрьме, этот сухой хрустящий рогалик казался поистине даром кельтских богов. Залив хлеб чаем, сдобренным парой ложек с горкой сахара, и убрав последний рогалик в карман, он двинулся дальше, остановившись по дороге у ларька с фруктами, чтобы купить пару яблок на десерт.

Повернувшись снова к парку, он обнаружил, что собака сидит у дверей паба «Кошка и овца» на углу. Насколько он мог разобрать, это была какая-то беспородная дворняжка – маленькая и с длинной лохматой и нечесаной шерстью. Собака, наверное, каталась в траве, поскольку в шерсти у нее запутались опавшие листья. Когда Уилл подошел поближе, собака вскочила на ноги, чтобы потереться носом о его штанину, потом повернулась идти рядом с ним, будто знала команду «к ноге».

– Здравствуй дружок. А ты симпатяга, а?

Уилл присел, чтобы погладить брата своего меньшего. Он потрепал спутанную шерсть на голове пса, потом обеими руками погладил морду. Тут Уилл заметил что-то на шее собаки. Осторожно приподняв собачью морду, он обнаружил на беспризорном псе простой кожаный ошейник. С ошейника свисала архаичного вида подвеска. Сработанная из тусклого металла, она изображала какое-то драконоподобное существо, заключенное в сложный кельтский узел.

Внезапно Уилл догадался, кому принадлежала эта собака.

– Так куда же она подевалась? – спросил он, поглаживая голову собаки. – Ты тоже ее потерял? Похоже, тебе стоит пойти со мной, дружок.

Когда Уилл и его новообретенный друг свернули с Мэр-стрит на Уэлл-стрит, перед ними открылось удивительное зрелище. Все здания по южной стороне улицы были заняты. И со всех крыш свисали транспаранты протеста против трасы. За местом, где раньше находился «Теско-маркет», – рынок, как понял Уилл, был снесен, чтобы расчистить место для какой-то дробилки или катка обменника-транспортера, – раскинулась пустошь. На высоте человеческого роста колючая проволока шла поверху заграждения из листов гофрированного железа – насколько хватало глаз заграждение шло параллельно всей Касслен-роуд. За заграждением лежал 50 метровый участок голой земли, ничейная земля, прорубленная через кварталы между Хэкни и Лейтон.

За заграждением стоял припаркарованный тяжелый дорожный агрегат. Работы на сегодня были закончены, и теперь охрана патрулировала обе стороны стального заграждения. Как только работы дойдут до определенной точки, догадался Уилл, им придется снести дома сквотов для того, чтобы расширить Уэлл-стрит, так чтобы она могла вместить в себя удвоенный объем движения транспорта.

Подходя к последнему из сквотерских домов, Уилл думал о том, что еще полгода назад линия фронта проходила на милю или около того к востоку. Теперь же стальное ограждение подпирало саму стену сквота. Дорожные рабочие, уж конечно, не сидели, сложа руки за время его отсутствия, но он радовался в душе, что столько новых людей присоединилось к их борьбе.

Подойдя к наспех укрепленной двери, Уилл услышал пропущенные через усилитель звуки ударника, баса и пары гитар, так что догадался, что кто-то дома все же есть. Он оглядел переднюю часть дома. Здесь мало что изменилось, если не считать нескольких недавних плакатов в защиту Джа Шака на Рокет, наклеенных на стены, и колючей проволоки, оплетшей окна полуподвала и подоконники первого этажа. Он громко забарабанил в дверь, услышал шарканье шагов и звук поворачиваемого в замке ключа.

Дверь с шумом распахнулась, чтобы открыть знакомую сутулую фигуру,. Взлохмаченные дредки во все стороны торчали из-под на редкость потрепанного цилиндра. Острое выпачканное сажей личико украшало огромное серебряное кольцо в носу. Огромные штаны из лавки старьевщика держались на драных подтяжках поверх белой жилетки, а широкая ухмылка открывала два ряда гнилых зубов.

– Черт меня побери! Ну, надо же! Я едва признал тебя без дредов, мужик! Ты когда вышел?

– Сегодня. Сегодня утром, – Уилл тепло обнял старого друга. – Как дела, Пройдоха?

– У меня? Со мной все в порядке. Ты ж меня знаешь, я всегда вывернусь. Давай заходи.

Уилл и собака вошли в дом.

– Только не говори мне, что в тюрьме теперь разрешают держать животных, – сказал Пройдоха заметив нового друга Уилла.

– Не-а, мужик. Он сам за мной пошел. Думаю, я, должно быть, повстречал девчонку, которой он принадлежит, но не знаю, куда она подевалась, так что я подумал, что лучше взять его с собой.

– Милый песик, – Пройдоха первым начал спускаться в полуподвальную кухню. – Слушай, надеюсь, вы оба проголодались, потому что мы как раз собирались есть.

– С голоду подыхаю, Пройдоха.

Пройдоха получил свое прозвище в тот самый день когда нашел на свалке шляпу. Едва отряхнув ее от пыли, он тут же ее напялил. Жонглер заржал: «Черт меня побери, если это не Господин Пройдоха собственной персоной!». Они все тогда едва не обоссались от смеха, а прозвище приклеилось. Шляпа стала чем-то вроде его символа. Никто Пройдохи без цилиндра больше не видел, разве что спал он, говорят, положив цилиндр возле кровати.

Доносящийся с кухни запах готовки напомнил Уиллу о том, насколько он на самом деле голоден. Войдя в кухню, он видел, что на плите весело булькает кастрюля овощной похлебки.

– Смотри, кто к нам пришел, – обратился Пройдоха к высокому парню, как раз входящему в кухню с заднего дворика.

– Круто. Мы как раз уже начали спрашивать себя, когда ты вернешься. Погодь минутку, мы как раз жрать собирались, я сейчас остальных позову.

– Табак есть? – спросил Пройдоха.

Уилл вынул бумажки, «олд холборн» и спички, начал сворачивать себе сигаретку, потом перебросил все Пройдохе. Глубоко втягивая ароматный дым, Уилл выторговал себе позицию, когда его ненависть к манипуляциям международных табачных гигантов псевдонаучной статистикой и кратковременное фармакологическое удовольствие, получаемое от их продукта, хотя на первый взгляд и несовместимые, можно было – пусть на какие-то краткие несколько минут – оставить без внимания. Уилл любил сочетание запахов табака и готовящейся еды.

– Через минуту спустятся, – сказал, вновь появляясь в дверном проеме, высокий.

– Хочешь самокрутку? – спросил Пройдоха, бросая ему табак, бумажки и спички.

Легко поймав все одной рукой, высокий принялся жонглировать.

– Кончай выделываться, пижон, – сплюнул Пройдоха, лишь наполовину шутливо.

– А ты все тот же, ничем не изменился, Жонглер, – рассмеялся Уилл. – Хотя совсем немного чуть-чуть, чтобы завести Пройдоху.

Присев к столу, Жонглер свернул себе самокрутку. Он был шести с половиной футов росту и довольно плотный. Одет он был в огромный армейский комбинезон и ботинки, которые выглядели так, как будто их недавно выкопали из какой-то братской могилы. Огромный зеленый ирокез только подчеркивал его рост. В общем и целом, каждый мог только радоваться что такая личность на его стороне. Его вида пугались даже бывалые охранники и – как результат этого страха – прилагали особые усилия быть с ним подружелюбней.

Уилл заметил, что оглушительная музыка наверху смолкла, затем послышался грохот шагов по лестнице. В дверном проеме появились две девчонки и парень.

– Ага. Как вижу менестрели вернулись, – уколол Пройдоха. – Слушайте ребята. Это Уилл, он был с нами с самого Хомертауна. Потом его круто подставили и посадили. Только сегодня вышел.

– Привет, Уилл, – сказала одна из девушек. – Я Трина.

Остальные двое молчали, глядя на Уилла подведенными углем глазами.

– Да, познакомься, это Лиз и Джим.

Оба гота одеты были в неизбежное для готов черное – в узкие черные джинсы и поношенные черные же свитера. Оба в основательно проколотые – помимо обычных колец, у них были стальные гвоздики в бровях и губах. Лиз также носила тяжелое стальное кольцо в диафрагме носа, которое свисало до самой верхней губы. Уилл про себя подумал, что соски и гениталии у обоих, наверное, украшены сходным образом. Оба выглядели чертовски круто.

– Клевая музыка, – сказал для знакомства Уилл.

– Нда, спасибо, – Трина кивнула. – Ты на чем-нибудь играешь?

– Уилл круто лабает на свистке, – вставил Пройдоха. – Но после тюремной кормежки мужик в усмерть изголодался, так что давайте есть, пить и веселиться идет?

Все с жаром принялись за овощное рагу, которое было охуительно вкусным. Полно овощей, помидоров и пряностей, да еще пару горстей риса в придачу. И полно хлеба, чтобы подобрать соус. Собака вылизала тарелку Уилла и дожевала корочку, а потом устроилась спать у его ног.

Хорошо было снова оказаться среди своих. Вкусная еда, какой Уилл набил себе живот, также внесла свою лепту в охватившее Уилла ощущение благости, когда он поудобнее устроился в драном кресле.

Жонглер достал какие-то газеты бумагу и старую жестянку. Расчистив место перед собой на столе, он выложил три бумажки для самокруток и склеил их вместе – по давней и почтенной традиции. Потом развернул половинки жестянки и расстелил на бумаге немного табаку, которую затем щедро присыпал травой. Когда косяк был забит, он протянул его Уиллу.

– Запали нам его, дружок

Взяв косяк, Уилл поджог его, задул пламя, ненадолго вспыхнувшее на конце, и глубоко втянул в себя крепкий дым. После пары затяжек он передал косяк Трине.

– Черт меня побери, добрая трава!

– Да, санк-мен! Ядреная травка!

Вскоре вся комната заполнилась ароматным дымом и оживленной болтовней. У Трины руки чесались сбацать что-нибудь.

– Эй, пойдем наверх сыграем джем, вы как?

– Круто, – согласился Пройдоха. – Но, боюсь, на сей раз играть будем без Уилла.

– Да?

Повернувшись, они все увидели, что человек и собака крепко спят.

6

Сквот на Уэлл-стрит был одним из многих занятых с тех пор, как начались работы на новом участке дороги. Корпорация «АВТОТРАССЫ 4 ЮНАЙТЕД», подрядчик, получивший прибыльный контракт от министерства транспорта, управляла дорожными работами из огромного офисного здания в лондонском сити. Этот небоскреб был местом службы более тысячи конторских служащих, большинство из которых, судя по всему, работало в отделе по связям с общественностью. Каждый день по меньшей с полдюжины пресс-релизов отправлялись в редакции газет, теле– и радиостанций по всей стране. Большинство этих посланий пытались дискредитировать общественное и парламентское лобби, протестующее против автотрассы, и пестрели лозунгами и текстами вроде: «Хэкни Год Ноль. Не останавливаясь на своих планах помешать добропорядочным трудящимся менеджерам осуществлять свою свободу выбора и ездить на работу на машине, так называемые «анти-трассовые демонстранты» (большинству из которых, по мнению экспертов, можно поставить диагноз «душевнобольной») хотят повернуть часы на несколько тысячелетий вспять. Корпорации «АВТОТРАССЫ 4 ЮНАЙТЕД» стало известно, что злокозненные воротилы вегетарианского мира планируют превратить Хэкни в отсталую экономику каменного века. Неужели никто их не остановит?»

Сэр Маркус Фаркус хмыкнул, читая последнюю партию пресс-релизов. Как могут протестанты демонстранты состязаться с такой, как его, организацией? Пусть иногда кому-нибудь из них удается наскрести достаточно мозгов, чтобы напечатать какой-то там коммюнике и отксерить пару сотен экземпляров, чтобы потом расклеить их на местных досках объявлений. Но «АВТОТРАССЫ 4 ЮНАЙТЕД» наняла группы расклейщиков, которые раз и навсегда были расквартированы в районе Хэкни и которые, увидев подобные, плакаты должны были срывать их. Одна из групп даже приволокла старенький побитый «ремингтон», чтобы можно было на месте свалять фальшивые листовки, полные дезинформации и украшенные свастиками, – такими листовками заменяли первоначальные плакаты.

Отдел по связям с общественностью посетила поистине гениальная идея сменить название компании «Фаркус Строительство и Сумарный Холдинг Имущество» на «АВТОТРАССЫ 4 ЮНАЙТЕД». Блестящий молодой менеджер, придумавший это название, получил в награду свою физию в букве «О» на логотипе компании, пятьдесят тысяч премии и кабинет на двенадцатом этаже. Теперь этот логотип был повсюду. Самая последняя рекламная кампания состояла из роликов и плакатов, изображавших семьи (черные, белые, азиатские, и мультикультурные), гей и лесби пары, шведские семьи, водителей грузовиков, коммивояжеров, и юных угонщиков, пьяных от «Ультра Крепкого Большого», и все едут в солнечных лучах, все лица сияют под логотипом «АВТОТРАССЫ 4 ЮНАЙТЕД».

День выдался напряженный. Вскоре прибудет вертолет Фаркуса, и несколько минут спустя сам глава корпорации уже сможет расслабиться в своем поместье в Беркшире. Настало время для введенного им ритуала окончания рабочего дня.

– Барбара, – резко сказал он, запуская программу распознавания голоса на офисном интеркоме.

– Да, сэр Маркус?

– Пришлите ко мне мисс… мисс… эээ.

– Браун, сэр?

– Да, да. Пришлите ко мне, пожалуйста, мисс Браун.

На деле «мисс Браун» было кодовым наименованием для череды самых умненьких молоденьких выпускниц, которые вечно стремились попасть на работу в высшие этажи «АВТОТРАССЫ 4 ЮНАЙТЕД». Все такие кандидатки подвергались сериям изнурительных интервью, психометрически выверенным для того, чтобы определить, насколько будут преданы своему нанимателю эти кандидатки и как далеко они готовы зайти ради родной компании. Процедура отбора была также подогнана под то, чтобы отсеивать вот таких особых кандидаток: тех, в личностном профиле которых сочетались завышенные амбиции и заниженная самооценка. Этих Фракус любил больше всех, и для них у него всегда была сверх-особая работа. Фаркус чувствовал, как сердце у него начинает биться быстрее от предвкушения.

Он крутанулся в кресле, чтобы поглядеть в окно, на пелену выхлопных газов, окутавшую весь Ист-энд. Он всегда получал особое наслаждение от последней за день встречи.

Автоматические двери, которые обслуживал отдельный лифт, с шипеньем раскрылись. Он услышал звук шагов: шаги пересекли широченный персидский ковер и остановились перед его столом.

Фаркус едва сдерживался. Он крутанулся в кресле назад к столу. Лишь неимоверным усилием воли Фаркус не дал себе кончить прямо в штаны, когда впервые положил глаз на новую «мисс Браун». Боже, вот это уж точно будет ему по вкусу!

– Мисс Браун. Садитесь, пожалуйста, – с дрожью в голосе произнес Фаркус, оглядывая ноги в дорогих чулках. – Мисс Браун, при рассмотрении вашей выработки за последнее время до моего сведения дошло, что в определенных областях ряд скрытых э… факторов нуждается в э… ограничениях, а также более того выявилась определенная недостаточность э… выработки в соответствующих отделах. Я хотел бы добиться ясности в этом деле, дойти, так сказать, до самого низа. Я полагаю, у вас имеется некоторый соответствующий э… материал для э… скачки?

– Да, мистер Фаркус, у меня имеются некоторые материалы, которые, без сомнения, могли бы привлечь ваше внимание.

Когда она наклонилась за стоящим у ее ног портфелем из телячьей кожи, перед Фаркусом открылся прекрасный вид на ее ничем не стесненную грудь. Хмыкнув от наслаждения, он расстегнул молнию ширинки и перешел к подбрасыванию из стороны в сторону члена под прикрытием стола.

– Я бы предложила, – продолжала мисс Браун, – в качестве ммм… предварительной меры… приковать внимание к этим мм… скрытым факторам.

Из портфеля она извлекла какое-то приспособление, на первый взгляд напоминающее миниатюрные наручники. Одно из колец со внутренней стороны было усеяно шипами. Подступив к Фарусу, она закрепила кольцо с шипами на его члене, а второе зацепила за стальное кольцо, впаянное в полированный гранит столешницы.

Затем мисс Браун ловко забралась на сам стол главы корпорации «АВТОТРАССЫ 4 ЮНАЙТЕД». Подняв юбку, она открыла не стесненную ничем пизду и со вздохом облегчения шумно помочилась в хрустальный кубок. Золотая моча забрызгала стол и рубашку Фаркуса. Он заерзал в кресле, когда шипы наручников глубже вонзились в его встающий член.

Подхватив кубок со стола, мисс Браун вылила мочу в его запрокинутое вверх лицо. Фаркус забулькал и закашлялся, когда моча полилась ему в рот и дальше в горло. Потом, быстро повернувшись спиной, мисс Браун присела над до блеска отполированной столешницей. Ее зад оказался в каких-то дюймах от носа Фаркуса. С громким ветром она сбросила затребованный им материал, оставив на промокашке груду дымящихся какашек. Подхватив конец его галстука, она подтерлась им, оставив большое пятно дерьма на набивном шелке. Потом, ловко спрыгнув со стола, она обошла столешницу, чтобы схватить Фаркуса за седые сальные космы.

– Я была бы благодарна, если бы вы выразили свое мнение как можно скорее, сэр, – с этим словами она с силой ткнула его лицо в дымящуюся кучку.

Затем, покончив со своей работой на сегодняшний день, она оправила юбку и подхватила портфель. Судя по всему, молния на портфеле была не в порядке, поскольку она повозилась с ней какое-то время, словно пытаясь справиться с заевшим механизмом. Потом, быстро оглядев дело рук своих, мисс Браун выскользнула из комнаты.

Шумно слизывая говно со стола, сэр Маркус даже повизгивал от наслаждения. Просто стыд и срам, что в следующую пятницу придется избавиться от этой, нынешней «мисс Браун». Обучение прошло удачно, да и работает она, похоже, с душой. И все же думал он, пятница его любимый день на неделе: как раз тогда, когда они свыкались с работой, он извлекал самурайский меч из ручки специально спроектированного директорского кожаного кресла и отрубал очередной «мисс Браун» голову в тот самый момент, когда она враскорячку восседала у него на столе. Тело потом тайком выносили и закапывали под очередным отрезком автотрассы, а домой к кандидатке отправлялось письмо с маркой недельной давности. Все очень аккуратно. И впрямь, нигде никаких проколов.

Жадно подлизав остатки говна, Фаркус удовлетворенно хмыкнул: самое вкусное он оставлял на закуску. С шипением вновь отрылись двери, и в кабинет тяжело ступая, вошла толстая женщина средних лет в униформе уборщицы. Поставив на пол ведро и швабру, она прошаркала к столу.

– Небеса всевышние, сэр Маркус! Неужто вы опять тут шалили? – произнесла она, читая слова, отпечатанные на бумаге в ее мозолистой руке. – Держитесь, и мы в миг с вами разберемся.

Из грязной воды, до краев наполнявшей ее ведро, мисс Швабра извлекла засаленную тряпку. Даже не позаботившись выжать ее, она грубо стерла говно с лица и стола Фаркуса. От тряпки пахло ядреным промышленным дезинфектантом, а от грязной воды резало глаза. Потом из кармана передника она извлекла связку ключей, и расстегнула наручники, чтобы освободить кровоточащий член Фаркуса. Взяв огрубевшими от работы руками этот член, она как можно грубее подергала за него. Сэр Маркус кончил через каких-то пару секунд. Кровь и сперма немощно закапали с его конца, а болезненно пульсирующая простата заставила Фаркуса поморщиться. Вытерпев перепачканные руки о передник, мисс Швабра покинула кабинет главы «АВТОТРАССЫ 4 ЮНАЙТЕД».

Оказавшись за дверями кабинета начальства, она громко рассмеялась и закурила. Фаркус подобрал ее однажды ночью на задах зданий Кингс Кросс, и если этот грязный ублюдок желает платить ей первое приличное в ее жизни жалование за десять минут работы в день, что ж она ничего не имеет против. Иногда она вбухивала в воду чуть больше дизинфектанта, чем требовалось, просто, чтобы сделать его боль острее, но в остальном она просто делала свою работу; жаловаться ей было не на что.

Поправив галстук и застегнув молнию ширинки, Фаркус обильно полился духами «Шанель для мужчин». Можно было и не трудиться, поскольку все и каждый в небоскребе знали, какой гадкий, вонючий козел их директор.

Он набросил на плечи кашемировое пальто, чтобы прикрыть заляпанный дерьмом костюм, потом подошел к лифту, который унес бы его на крышу, где ждал его личный вертолет. Он вовсе не намеревался вести машину по запруженным улицам Лондона. Водить машину – это для придурков, самодовольно думал он, забираясь в поджидающий вертолет.

Мисс Браун услышала шум отлетающего вертолета, когда заканчивала блевать в туалет в своем офисе. Господи, во время инструктажа ее поставили в известность о предпочтениях Фаркуса, но самой лично быть их объектом было слишком даже для того, что приходится выносить по велению долга. И все же, как одна из лучших женщин-оперативников в стране, Джуди Картер, внедренной недавно в «АВТОТРАССЫ 4 ЮНАЙТЕД», приходилось делать самые странные вещи. И – что также было неизвестно Фаркусу, – Картер тщательно проинструктировали относительно нетрадиционных методов, к каким глава корпорации прибегал для увольнения своих сотрудниц, но быть обезглавленной в пятницу в планах Джуди не значилось. На деле, именно из-за маленьких шалостей Фаркуса Картер и оказалась в небоскребе «АВТОТРАССЫ 4 ЮНАЙТЕД». Люди наверху начали сомневаться в его методах. Ее послали оценить ситуацию, выяснить, способна ли корпорация «АВТОТРАССЫ 4 ЮНАЙТЕД» (на деле являвшаяся прикрытием для спецслужб) выжить без сэра Маркуса у руля.

Из того, что она до сих пор видела, Картер сделала вывод, что корпорация не только выживет, но и станет процветать, если снять с руководящего поста этого козла. Строительство автотрасс, однако, должно продолжаться. Любой ценой. Таковы были ее приказы, и Джуди Картер знала, шли они с самого верху.

Разумеется, автотрассы не имели никакого отношения к перевозкам, это было только удобным прикрытием. На самом деле, в основе проекта лежала магия. Англиканская церковь, в действительности, давно уже отказалась от своей гегемонии, но древние религии влекли к себе все большее и большее число сторонников. Для того, чтобы предотвратить рост языческих движений, спецслужбам было приказано уничтожить как можно больше древних святилищ. Но даже «людям сверху» было очевидно, что нельзя ни с того ни с сего появиться в каком-то месте с бульдозерами, так что требовался какой-то предлог. Было решено, что самый простой способ провести в жизнь этот систематический вандализм, это проложить огромные бетонные дороги через столько святилищ, сколько будет в человеческих силах.

На деле, однако, это означало, что сами дороги пойдут по линиям магической силы, по трассам невидимой энергии, что соединяли все священные места мира. Следовательно, для того, чтобы нейтрализовать энергию этих магических линий, дороги требовалось строить на крови. Разумеется, программа человеческих жертвоприношений проводилась в жизнь в полной секретности, но через каждый километр или около того, требовалось закладывать в бетон тело. По иронии судьбы, спецслужбы были вынуждены прибегать к магии для того, чтобы эту магию уничтожить, но, возможно, это было лишь свидетельством того, до какой степени напуганы люди наверху.

Фаркус неизвестно каким способом заполучил неписаный контракт на поставку двадцати пяти процентов этих человеческих жертв, но дело, похоже, вышло из-под контроля. Он стал неосторожен. И все потому, что ему требовалось пожрать говна прежде, чем совершить ритуал.

Картер решила, что от Фаркуса пора избавляться. Проще всего было бы передать сведения о нем тем людям, которые могут ими воспользоваться. Хмыкнув про себя, она подумала, что те, кто протестуют против автотрассы, попади к ним фотографии Маркуса во всей его красе, могут изобразить из них что-нибудь интересненькое. Все еще улыбаясь про себя, она вынула из портфеля телячьей кожи миниатюрную фотокамеру. Пора отдать проявить эти снимки.

7

Проснулся Уилл рано и внезапно. Разбудил его не шум, а его отсутствие. Он ожидал услышать, как надзиратели барабанят в двери, и всевозможные крики, эхом разносимые о викторианской тюрьме. Но в окно кухни лился солнечный свет, и пока он спал, кто-то накрыл его одеялом. Рывком сбросив с себя одеяло, Уилл потянулся, стараясь не разбудить собаку, свернувшуюся калачиком у его ног.

На цыпочках поднявшись по лестнице, он поссал в дабле. Вернувшись на кухню, он принялся рыться по столам, пока не нашел пакетиков с заваркой, потом налил в чайник воды, чтобы сделать себе чашку чая.

Часов Уилл не носил. К чему они? За окном утро, и солнце встало раньше него. На дворе лето, и потому день будет долгим. Он поест, когда будет голоден, и заснет, когда стемнеет. Часы – еще один вид навязанной Вавилоном тирании, какую который люди привешивают себе на руки. Часы – это наручники, приковывающие людей к системе. Он считал, что без часов ему живется лучше.

На лестнице послышались шаги, потом из-за двери показалось личико Трины.

– Мне показалось, я слышала здесь какое-то шевеленье, – сказала девушка. – Я уже давным-давно проснулась.

– Просто готовлю чай, – отозвался Уилл, вылавливая пакетик из оббитой кружки. – Хочешь?

Трина вошла в кухню. На ней была только длинная мужская жилетка, и Уилл мог вволю любоваться длинными красивыми ногами. Жилетка льнула к ее телу, едва сдерживая острые груди. Короткие рыжие волосы Трины торчком стояли во все стороны, а веснушчатое лицо не нуждалось ни в каком макияже, чтобы придать ему красок и жизни. Обаяние этого лица подчеркивала большая вычурная булавка в носу.

– С удовольствием.

– Где у нас сахар?

– Я найду, – ответила Трина.

Босиком она прошла по голым доскам к шкафчику, подвешенному высоко на стене.

Когда она привстала на цыпочки, чтобы снять с полки пакет с сахаром, Уилл увидел, что ее жилетка ползет вверх, отрывая гладкий и совершенно голый зад Трины. Меж ее ног он заметил сполох почти оранжевых волос. Он испытал прилив желания к ней и спросил себя, не чувствует ли она по отношению к нему того же. Прибор не причинял ему больше никакой боли, и созерцанием манящего зада Трины пробудило его либидо.

– Я хочу знать, каково это было в тюрьме. Тебе, наверное, было одиноко.

Уилл перенес чашки на стол. Он только вчера вышел, но уже тюрьма была, казалось, все равно что в прошлой жизни. И с чего ему начать? Рассказать ей о надзирателях-вертухаях, их мелочном садизме и обо всех пакостных наказаниях, какие только мог измыслить их больной мозг; о заправлявших делами тюрьмы бандах, об угрозах шепотом в очередях за едой; или о том, каково это делить крохотное помещенье с еще двумя мужиками, когда в этой комнатке пахнет мочой, дерьмом и спермой, а выйти можно лишь на час в день, и то если повезет; ли рассказать ей об одиночестве и о том, как это место всасывает из людей саму жизнь, так что выйди после длительного срока, в большом мире потом выживают лишь самые сильные – большинство же, сознают они это или нет, просто хотят вернуться назад в тюрьму, туда где безопасно и где тебя не встречают на каждом шагу сбивающий с толоку выбор возможности реальной жизни.

По молчанию Уилла Трина поняла, что слишком много он пережил, чтобы вот так просто всем рассказать, и пожалела, что вообще завела этот разговор. Она кляла себя, что теперь на лице у него появилась тревога, и поняла, что ему хотелось бы забыть обо всем, повернуться к этому спиной. Она также поняла, что хочет помочь ему забыть. Поставив кружку на стол, она села ему на колени, крепко обняла его за шею, почувствовала, как он начинает понемногу расслабляться.

– Прости, Уилл. Не надо мне было спрашивать.

Она чувствовала, как он тянется к ней, как его руки гладят ей плечи. Когда он принялся легко целовать ей лицо и шею, кожу ей оцарапала щетина. Соски у нее затвердели, и она поняла, что пизда у нее горячая и влажная от желания.

Осторожно взяв за полы жилетки, Уилл поднял их, открывая красивые острые груди Трины. Он накрыл левую грудь ладонью, и услышал, как она слегка застонала, когда он наклонился, чтобы лизнуть и пососать правую. Он чувствовал, как она ритмично движется у него на коленях, и знал, что она горячая и влажная, и что ее пизде неймется принять его хуй. Осторожно отодвинув от себя Трину, он расстегнул штаны. Трина охнула, увидев его огромный татуированный прибор, – от одного только этого зрелища ей захотелось кончить прямо на месте. Проводя пальцами по покрывавшим всю пульсирующую поверхность руническим орнаментам, она чувствовала, как он содрогается от наслаждения. Слегка приподнявшись, Трина подвинула пизду к его члену, конец которого был твердым и блестящим, как голыш на морском побережье, выглаженный бесчисленными волнами приливов. Потершись о него, Трина почувствовала, как по ее телу начинают прокатываться волны наслаждения. Потом, подавшись вперед, она опустилась, вскрикнув, когда уиллов прибор глубоко вошел в нее, как он раз за разом проникает ей в душу, когда она скользит вверх вниз по нему. Пизда ее была сладкой и тесной, и Уилл застонал, когда перед глазами у него заклубились дробные, фрактальные папоротники. Одна за другой волны чистейшего наслаждения прокатывались по их телам, и, наконец, с могучим криком радости, вырвавшимся у них обоих, они позволили природе забрать их. Плющи и омелы пробились через доски пола, и воздух стал густым и тяжелым от спор, когда его сперма изверглась в нее.

Пробужденная их криками, Брайди подняла голову и увидела любовников. За все свои тысячу лет она никогда не встречала человека, который мог бы сфокусировать столько жизненной силы, как этот мужчина по имени Уилл. Вот почему впервые за несколько тысячелетий, она вчера приняла человеческий облик: чтобы получше узнать, исследовать его, чтобы отметить его рунными знаками, которые дадут его хрупкой человеческой душе хотя бы толику защиты.

Отметины на ее собственной коже не были чистым украшением. Это была самая сильная магия, и они не только воплощали ее власть над плодородием, ее власть вернуть детородную силу этой голой планете, они служили гарантией ее бессмертия. Брайди знала, что даваемая ими сила нечто гораздо большее, чем просто галлюцинация. Она помнила, как по всем северным землям в определенные ночи года у дверей даже самых скоромных хижин выкладывали вязанки хвороста в надежде, что она пройдет мимо и поспит здесь недолго, одарив тем самым своим плодородием только что засеянные поля. Она помнила страх в душах всех тех бесчисленных тысяч мужчин и женщин, которых приносили в жертву во имя ее. И как она набиралась силы, когда они выкрикивали свой прощальный крик.

Она снова поглядела на любовников. Теперь, когда она пометила этого мужчину по имени Уилл, она знала, что его она хочет навеки вечные. Он станет ее супругом. Супругом Брайди.

Разжимая объятия, любовники нежно поцеловались. Когда девушка, звавшая себя Триной, поглядела в ее сторону, Брайди с энтузиазмом завиляла хвостом.

– Какая роскошная собака, Уилл. Твоя?

– Он мне не принадлежит, – возразил Уилл. – Он друг, а не раб. На самом деле это он меня нашел – вчера в парке.

Трина расхохоталась.

– На самом деле, это не он, а она, Уилл. Это сука, не кобель. Как по-твоему, у нее есть имя?

– Может, и есть. Я, во всяком случае, его не знаю.