Юрий Вебер
Когда приходит ответ
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА» МОСКВА
1967. ИЗДАНИЕ ВТОРОЕ. Оформление А. Ременника.
Для старшего возраста.
ВСТУПЛЕНИЕ, — в котором автор вынужден сделать несколько оговорок
Нет теперь научной дискуссии по проблемам автоматики — конференций, сессий, симпозиумов или конгрессов, всесоюзных, европейских, международных, — где не звучало бы то и дело в устах докладчиков: «принцип релейного действия», «теория релейных устройств».
Релейная теория в схемах сигнализации и управления. В счетно-решающих и логических машинах. В кибернетических системах. В расшифровке кодов…
Ей, этой теории, посвящаются и специальные научные конференции, многолюдные собрания, где ученые разных стран, говорящие на разных языках, понимают и общий язык новой науки. Математики, физики, философы, электрики, связисты, даже лингвисты и биологи…
Это теперь. А еще не так давно… «Вон кто мог бы кое-что рассказать, как это было», — показали мне на человека с большим портфелем, пробирающегося сквозь толпу на одной из таких конференций.
— Почему же, рассказать можно, если вы так интересуетесь, — ответил он. — Только при одном условии…
И, соблюдая это условие, автор считает нужным сделать здесь несколько оговорок.
Мы условились, что….
Предмет науки в этой повести сохраняется подлинным — предмет размышлений героев. Конечно, с известным упрощением.
Сохраняются имена и события, ставшие уже историей.
Под именами остальных героев — наших современников — не следует искать какие-либо портреты действительных лиц, как и в обстановке научных поисков — какое-либо определенное ученое учреждение.
В интересах изложения автор позволяет себе не повторять в точности все факты, соединяет их с вымыслом, а также допускает некоторые смещения во времени. И все же автор стремится следовать тому, «как это было».
Глава первая, — в которой происходит первое знакомство
1
Опять вчера… концерт устроили! — дребезжал в трубке, силясь преодолеть расстояние, голос со станции Южная.
Позвольте, а в чем дело? — спросил главный инженер, сложив ладонь рупором.
Да этот ваш… Раскомандовался… Полководец из детского сада, — продолжала хрипеть трубка.
— А-а — Главный инженер скосил глаза в сторону, где в дальнем конце зала за небольшими низкими столами неправдоподобно крупно возвышались фигуры людей, словно ученики-переростки за партами. Группа оперативного управления. Или, по выражению некоторых, «детский сад».
«Этот ваш», о ком кричала трубка, сидел в самом углу, под жирно рисованными диаграммами, которые развесил он справа и слева по стенам (тоже еще манера!).
Главный инженер бросил взгляд на расписание у себя на столе. Да, это он вчера был дежурным по Центрэнерго — инженер Мартьянов. Блондинистый крепыш, коротко стриженный под ежика, тот самый, что любит мальчишески звенящим голосом задавать всякие прямые вопросы, гордится новым темно-синим френчем, сшитым на первую инженерскую получку, и не прочь уже, где нужно и не нужно, вставлять собственное мнение.
«Петушиный птенчик», — усмехнулся главный инженер.
Григорий Мартьянов не мог слышать, что говорит его начальник в ответ на телефонное кваканье. Но несомненно, звонили со станции Южная и, конечно, жаловались на него, жаловались на то, что было вчера ночью, хотя он только выполнял свои обязанности. И, конечно, опять поминают молодняк…
Их приняли сюда, на центральную столичную электростанцию, прямо свеженьких, сразу после защиты вузовского диплома. Десяток вчерашних студентов, еще не расставшихся с ребяческими замашками, но уже имевших право отныне говорить о себе с легкой небрежностью: «инженер-энергетик».
А дело ожидало их довольно значительное, необычное.
По этому поводу встреча молодых была обставлена несколько торжественно. Их усадили в конференц-зале управления за длинный стол с красным сукном рядом с начальством. Из городского партийного комитета приехал представитель. Узкогрудый пожилой человек в темной косоворотке под пиджаком, с маленькой бородкой клинышком и в узких очках с металлической оправой. Он говорил негромко, без дежурных фраз, словно беседуя о вещах известных, но речь его была такова, что заставляла слушать.
Он говорил о том, что Советская власть осуществляет план электрификации России. Программа работ столь важная, принципиальная, что ее называют второй программой партии. Входят в строй новые станции — тепловые, гидравлические. Они преображают жизнь целых районов. Гидростанция на Волхове вчера дала ток Ленинграду. «Волховстрой — вы отлично знаете, что это для нас все последние годы означало».
А здесь в центре, в окружении Москвы… Такие новые мощные очаги, как станции Каширская, Шатурская. Первые районные красавицы.
Он говорил, как много сделал Ленин, для того чтобы могли появиться эти первые огни технической революции. Как поддерживал Ленин проекты станций, как следил за строительством, интересуясь всеми подробностями, как выслушивал специалистов, звонил по телефону, писал записки, выступал с речами, проводил важные решения, распекал и подбадривал. Страшно важно было пустить эти первые станции — дать начальный вдох плану электрификации.
Докладчик как-то особенно вкусно произносил ГОЭЛРО, ударяя на втором слоге, что еще раз подчеркивало именно электрическую основу грандиозного плана преобразований. ГОЭЛРО — слово, конечно, широко известное и говорящее много, особенно им, молодым энергетикам. Но сейчас оно звучало для них здесь, в этих стенах рядом со столичной электростанцией, под легкий, едва уловимый гул работающих где-то поблизости генераторов, совсем по-особому. И они, вчерашние школяры, вдруг почувствовали себя практическими участниками, чуть не главными деятелями во всем том большом, головокружительно смелом, что вставало в жизни за этими шестью буквами.
— Сейчас предстоит новый шаг… — Докладчик взглянул пристально поверх очков на молодых инженеров. — Новые станции меняют всю картину. Вот здесь в центральном районе… И прежние станции в самой Москве, и под Москвой, и новые, построенные несколько подальше, но также тяготеющие к столице, — это уже целый букет! — И он выразительно растопырил пальцы. — Но пока каждая из них сама по себе. Каждая знает лишь свой околоток. Отдельные островки. А надо…
И он сказал им, что же сейчас надо. Надо собрать их вместе, соединить воедино, в систему. Инженеры сказали бы: включить на параллельную работу. Одна станция дополняет, поддерживает другую. Все работают совместно, в общий котел. Из общего котла и черпается энергия для нужд всего обширного района. Единая сеть, которая должна охватить сотни и сотни квадратных километров. Города, поселки, деревни, промышленные предприятия, железнодорожные линии, строительные площадки… Крупные и малые, близкие и самые отдаленные. Это и есть то, чего требует настоящая электрификация. То, о чем думал Ленин. Объединенная энергосистема!
Но такой системы не может быть без одного главного условия. Без согласованности в работе, без управления.
Корабль без руля! Необходим капитанский мостик, центральный пункт, который все знает, обнимает взглядом всю картину, оценивает обстановку, принимает решения и указывает курс: куда и сколько энергии направить.
— Такой пункт сейчас и создается. Центрэнерго! Он будет здесь. — Докладчик ткнул пальцем себе под ноги. — Наш первый опыт. А управление?.. Управлять придется вам, товарищи! — Стекла очков по очереди пересчитали каждого из сидящих за столом новоиспеченных инженеров. — Вы будете, так оказать, рулевые…
Григорий Мартьянов глотнул воздух и застыл, словно перед фотографом. Это на нем остановился изучающий взгляд из-за стекол, это ему были направлены последние слова:
— На вас возлагается высокая обязанность. Вам предоставляется власть, большие права!
Было как-то и весело и как-то не по себе от этих слов. «Власть», «большие права». Ого! Мартьянов посмотрел на своих товарищей. Ну, кажется, и у них сейчас карусель в голове. Правда, докладчик оговорился, что их сначала испытают, поставят помощниками при опытных инженерах на месяц-другой, а потом… Но какой же молодой человек, да еще с дипломом в кармане, не считает, что это самое «а потом…», конечно, будет принадлежать ему.
Представитель городского комитета уехал, бросив на прощание:
— О вопросах специальных вы сами поговорите…
Он спешил на другое собрание, зажигать и там. Во главе стола занял место начальник Центрэнерго. Крупный, с загорелым лицом, взлохмаченный, одетый в тесноватую, не по комплекции, тужурку с медными техническими пуговицами.
— Ну вот что, друзья хорошие! — прогудел его хрипловатый бас. — Высокая обязанность, большие права… Это все прекрасно! Но прежде всего потребуется внимание, дисциплина. Понимаете, дисциплина! — И начальник увесисто припечатал стол большой мясистой ладонью.
2
В этой комнате теперь почти беспрерывно раздавались напряженно настойчивые голоса, когда люди говорят, не видя друг друга. То вспыхнет крик, будто там, на другом конце, совсем оглохли. Это бывало, когда что-нибудь случалось.
А так как постоянно что-нибудь случалось, то и крику здесь, как сами понимаете, было достаточно. Потому и комнату отвели для этого отдельную, самую крайнюю, с окнами на реку, да и дверь еще обили толстым войлоком. Дежурный пункт Центрэнерго.
А когда дежурил Григорий Мартьянов, шума здесь было не больше, чем всегда, но атмосфера как-то неизбежно накалялась.
Два стола рядом посреди комнаты: для дежурного и его помощника. Между ними батарея телефонов. По телефону, собственно, и совершалось все то, что носило название «оперативное управление энергосистемой». Сидя за столами, поглядывая на стрелки измерительных приборов, на разложенные графики, таблицы и списки, Григорий Мартьянов и его обычный напарник Вадим Карпенко говорили и говорили в два голоса, стараясь не мешать друг другу и в то же время перебивая и часто заглушая друг друга, — неугомонный, малоблагозвучный дуэт.
Станция-я? Как у вас там загрузка, норма-а-ально? — звонко, чуть растягивая, спрашивал Вадим.
Сообщите, сколько нагрузки можете взять? — отрывисто кидал в трубку Мартьянов. — А резерв? Что в резерве?..
О резерве он никогда не забывал напомнить и всегда требовал, чтобы станция отвечала вполне точно: сколько она может дать дополнительной мощности. В случае, если… Может ли дать сразу, когда турбины готовы к включению, «горячий резерв»? Или резерв этот в холодном состоянии, и нужно будет еще «разводить пары»? В случае, если…
А в часы суток более спокойные, когда по графику нагрузка предвиделась небольшая, он сам указывал станциям:
— Выводите в резерв. Отключите второй генератор… — и записывал в «Книгу распоряжений».
Каждые полчаса они производили опрос всех станций, независимо от того, имеют ли там сообщить им что-нибудь новое, желают ли. Пять разных районов по ту сторону проводов, и близких, и отдаленных на сотню и на две сотни километров, живущих своей жизнью, и пять разных голосов оттуда, со станций, то ясно слышимых, то дребезжащих от далекого расстояния или от недовольства. Им надо было все знать здесь, на пункте Центрэнерго, — все, что там происходит сейчас на каждой станции, и на подстанциях, и на линиях. И какие генераторы сейчас работают, и какие масляники сейчас включены, и какие трансформаторы на подстанциях загружены, и что показывают на станциях измерительные приборы, и какие линии сейчас под током, и как ведут себя сейчас потребители энергии… «Скажите лучше, чего у вас там не должны знать», — иронически замечали начальники станций, когда на них впервые обрушились все требования пункта Центрэнерго. Но центральный пункт, помня слова о дисциплине, требовал и требовал… Особенно когда по линиям связи отрывисто произносилось: «Говорит дежурный инженер Мартьянов». И в углу комнаты телефонист, словно родившийся в наушниках, беспрестанно пощелкивал рычажками и штепселями за пюпитром ручного коммутатора, внося в общий хор переговоров свой приглушенный, профессионально бесстрастный подголосок:
— Аллё, аллё! Восточная? Аллё, аллё. Вторая городская? Соединяю…
Опрос продолжался.
Все, что сообщали станции, Мартьянов и Карпенко отмечали на больших листах синьки цветным карандашом. Кружочки, цифры, стрелки, вопросительные и восклицательные знаки. Тот экономный язык, что позволял им быстро наносить обстановку, обозревать ее, представляя, что же там совершается сейчас в разных точках, на разных участках многокилометровых расстояний, по всем направлениям, по всем путям, на которых рождаются, преобразуются, по которым текут и разливаются потоки электроэнергии. За пестротой значков видел теперь Мартьянов работающие генераторы на станциях, линии передач на марсианских мачтах, шагающих по полям и просекам за горизонты, грузные трансформаторы с пакетами охлаждающих секций, ажурные конструкции открытых подстанций, тяжелые баллоны масляных выключателей, подземные туннели городских кабелей… Все, что казалось на первых порах таким разобщенным, разбросанным по разным концам обширной системы, таким неподатливым и словно пропадающим куда-то за дальностью расстояний, теперь складывалось для Мартьянова в нечто цельное, что можно все-таки ухватить, почувствовать по тоненькой нити телефона и даже удерживать в своем воображении.
Мартьянову не надо было уже заглядывать то и дело в схемы станций или рыскать по большой разноцветной карте центрального района, которую по его же предложению повесили здесь на стене против стола дежурного. Общую картину всей системы он легко теперь держал в памяти. И разноцветная карта на стене была скорее лишь декоративным украшением в этой просторной и довольно голой комнате. Если и случалось ему поглядывать теперь на стену с картой, то лишь в минуты затишья, когда он размышлял, предвкушая, куда бы ему отправиться в выходной день с компанией ходоков по Подмосковью.
Затишье? А бывало ли оно по-настоящему? Всегда что-нибудь менялось в энергосистеме — больше или меньше, предвиденное или неожиданное. Система дышала. В разное время суток, в разную погоду, каждый раз иначе. Утром на рассвете люди поднимаются на работу, по всему городу начинает позванивать трамвай… И голос дежурного с центрального пункта запрашивает станции, как они справляются с требованиями проснувшегося потребителя. Вступили первые смены на фабриках и заводах — и тысячи станков, машин припали повсюду к источникам энергии, жадно высасывая резервы.
— Прибавьте нагрузку… Включите добавочный генератор… — резко бросал голос Мартьянова по проводам прямой связи.
А в середине дня, когда по всем графикам полагается установившееся равновесие, в самый солнцепек надвинулась вдруг с юга тень грозовой тучи, — и в наступивших мгновенно сумерках зажглись сразу электрическим светом, как гигантская вспышка, тысячи окон, не спрашивая о том, заготовлено ли на этот случай достаточно энергии. И вслед за тем оттуда, с юга, кричали в ответ, что ударом молнии выбило важный узловой трансформатор и большой участок остался без тока. Надо немедленно, срочно… Вот тебе и затишье!
Тут, за столом дежурного центрального пункта, Григорий Мартьянов впервые почувствовал живой смысл того, что он читал в книгах, проходил по учебникам. И распределение энергии, и потребление, и режим электросетей. Все повторялось не раз на студенческой скамье. Но на деле все это выглядело как-то по-особому: так и в то же время не совсем так, как об этом приходилось читать в тумане предзачетной горячки. Он ощущает сейчас то большое, живое, властное, что происходит вокруг него, по всей сети объединенной системы, вокруг этой маленькой уединенной комнаты — недремлющей точки где-то на верхнем этаже кирпичного здания с окнами на московскую набережную. Вокруг бьет прибой энергетической жизни, прерывистый, толчками и, как все живое, по-своему изменчивый, капризный. И Григорий Мартьянов, всматриваясь в показания приборов, подозрительно и в то же время с упоением слушает это биение пульса. Вот на старом металлургическом заводе запустили мощный прокатный стан. Вот на другом участке, у северного городка, запалили электродуговые печи. Вот начинается театральный час, и во всех залах загораются люстры, софиты, лампионы… Волна приходит за волной.
В такие часы энергии часто не хватало, несмотря на все приказы дежурного: «Включите резерв! Включите резерв!» Откуда ее занять? За счет чего? У кого отнять, кому дать? Это не был тот голод первых лет революции, когда в темный декабрьский студеный вечер, чтобы зажечь на Съезде Советов огромную карту будущей электрификации России, пришлось погасить свет в домах всего города. Нет, теперь это была «нехватка роста», как выразился тогда докладчик от городского комитета. Старая Москва, ставшая молодой красной столицей, переживала бурное развитие, притягивала к себе людей, наполнялась движением, набиралась сил. Непрерывно в ней что-нибудь восстанавливалось, расширялось, заново отстраивалось. И все требовало энергии, новой добавочной энергии. И чтобы поддерживать пульс вечерней жизни большой столицы, как это подобает ее имени, ее значению, чтобы в залах и клубах могли происходить собрания, конференции, конгрессы и съезды, чтобы громыхающий труженик-трамвай мог непрерывно развозить десятки тысяч жителей, чтобы непревзойденный русский балет мог выступать на сцене Большого театра, чтобы тысячи голов могли склониться над книгой за столами публичных библиотек при свете уютных настольных ламп… — надо было собирать энергию по всем звеньям системы. И даже где-то отнимать ее. Даже при том, что в общем строю стояли новые мощные станции и что все они, казалось, дрожали от гула работы предельного напряжения — светлые очаги, раскиданные во мгле пространств центральной полосы России. И тогда в разных районах, на долгое или на короткое время, в лампочках вдруг таял свет и люди, глядя на них, говорили: «Ну, вот опять!..»
Это дежурный инженер центрального пункта Григорий Мартьянов, поглядывая на список потребителей, отдавал распоряжения:
— Снимите с напряжения объект номер один, четыре, шесть… Шесть, слышите? Не семь, а шесть…
Каждый раз там, на станциях, были недовольны. Почему опять должен страдать их район? Конечно, объединенная система, общие интересы — все понятно. Но когда у тебя в районе целый участок остается без тока и ты отнимаешь его у «своих», то посудите сами… И дежурные на станциях пробовали не то что протестовать — протестовать они не имели права, ну хотя бы разжалобить, тронуть на «слезу».
— Мы уже третьего дня лишали их. А теперь опять. Люди обижаются в потемках…
Так установлено по графику, — с холодной отчетливостью отвечал Мартьянов. — Прошу выполнять! Записываю в книгу. Объекты первый, четвертый, шестой.
«Книга распоряжений» всегда была последним аргументом, после чего всякие лирические излияния становились бесполезными. И вот эта холодная непреклонность инженера Мартьянова, вносившая в разговоры со станциями нотки почти механической исполнительности, обижала, раздражала сильнее всего.
— Уж очень он у вас того… Молодой, а позволяет себе… — жаловались начальнику Центрэнерго главные инженеры со станций, люди с опытом, видавшие всякое на долгой практической работе.
Начальник Центрэнерго весело громыхал в ответ:
— Хо-о! Задело за живое? А что, разве что-нибудь неверно?.. Приходится, друг, закручивать! — И он подкреплял свои слова, поворачивая, словно гайку, увесистый кулак, хотя собеседник на проводе и не мог этого видеть.
Да, приходилось «закручивать». И особенно в те моменты, когда вдруг наступало это, о чем нельзя было никогда забывать, к чему надо было быть всегда готовым, — это самое «в случае, если…»
3
Дежурство началось как будто спокойно. Мартьянов и Карпенко вели в два голоса обычный опрос станций — каждые полчаса по всему кольцу подряд. Следили за графиком нагрузки. Украшали листы синек пометками и значками.
Только группа кабелей номер восемь, как всегда, заставляла настораживаться. Эти кабели были проложены от довольно старой подмосковной станции еще в начале века, были они маломощные, рассчитанные на весьма скудный электрический паек, которым питался тогда город. А теперь им трудно было справляться с потоком текущей энергии. Больше, больше! — требовали всё новые и новые объекты. Но куда больше, если кабели и так едва дышат, находясь все время под опасностью перегрузки?
Станция-я! — нараспев запрашивал Карпенко. — Сколько даете по линии во-о-семь?
Сообщите нагрузку на кабели номер восемь. Повторяю, номер восемь… — обзванивал Мартьянов все трансформаторные подстанции по пути кабелей.
За ними нужно было непрерывно следить.
Иногда телефонист в углу начинал воевать со своей аппаратурой: то падала слышимость, то отказало какое-то реле, и из-за этого реле поднималась у него перепалка с монтерами.
И все же это была вполне нормальная, текущая работа, за которой можно было даже и чайку попить, и потолковать о том о сем, о чем охотно толкуют люди в двадцать четыре года.
Наступал шестой час — время приближения вечернего пика, когда от всей энергосистемы требуется предельное напряжение. В этот самый час Вторая городская станция ответила на запрос, что прибавить мощности больше не может. В одном из котлов давление пара садится. Котел придется выключить.
Еще полчаса назад дежурный Второй городской отвечал, что все в порядке, и о снижении давления ни звука. А теперь стоило предупредить их о прибавке мощности, как проявляется сразу другая картина. Мартьянов убеждался в этом уже не раз: любят там на станциях играть в благополучие. «Напряжение — нормально. Нагрузка — нормально», — таким лениво спокойным голосом, что он должен почувствовать: ну что ты больше всех беспокоишься? И разве когда-нибудь оттуда, со станции, позвонят сами: у нас уменьшилась нагрузка, можем предложить свободную мощность! Не помнит Мартьянов такого. И о своих заминках станции не торопятся сообщать — может, обойдется. Вот и сейчас с этим котлом. Видно, они там начали с ним возиться не пять минут назад. И раз уж признались, то, вероятно, дело серьезное. Станция вынуждена будет снизить нагрузку.
Конечно, это была неприятность, но уж не такая, чтобы из-за нее особенно волноваться. Вполне нормальная неприятность. Надо только позаботиться, чтобы восполнить некоторую потерю мощности — занять у другой станции, перебросить резерв. Мартьянов, склонившись над схемой, отчеркнул красным карандашом. Вот, можно взять у Восточной.
— Восточная, Восточная! — щелкал ключами телефонист. Но Восточная отвечала кисло. Подвезли сырой торф. Не дает, дьявол, настоящего огня. Восточная сама не знает, как справиться со своей нагрузкой. Где ж тут взять лишнего! Сами просить будем.
А-а, начинается!
— Южная, Южная!.. Ответьте, Южная! — торопил телефонист.
— Первая городска-а-я-я? — выкликал Вадим Карпенко.
Красный карандаш Мартьянова скакал по разным точкам схемы. Откуда забрать еще? Приближаются часы пик, и мощность потребуется всюду. И пока он раздумывал, резкий звонок ворвался в деловую атмосферу центрального пункта.
— Четвертый линейный сообщает… Отключилась линия! — выкрикнул Вадим.
Вот оно, нарастает!
Отключилась линия. Еще нельзя сказать, отчего это произошло. Что там: пробит изолятор или что-нибудь еще… Бывает и так, что просто ворона, решившая посидеть на проводах, замкнула своим телом на короткое. Она лежит сейчас, несчастная, где-нибудь возле столба, пронзенная молниеносным ударом. Фу ты, и лезет же такое в голову, и в такой момент! Да не все ли равно сейчас, отчего это произошло, отчего отключилось. Сейчас важно только, что линия на четвертом участке выбыла из строя. В энергосистеме прорыв. Прорыв, который нужно немедленно ликвидировать, закрыть брешь. И притом еще, что у этих двух станций понизилась мощность.
Скорее, скорее. Собрать сейчас по разным станциям все, что возможно. Перебросить по ветвям системы туда, где обозначилась беда. Скорее, пока не наступили часы пик. Пока и в других местах никто из потребителей еще не ощущает, что происходит что-то неладное. Пока еще не тускнеет у них там волосок в лампочках. Пока станки и машины на предприятиях не начали фальшивить и задыхаться от недостатка энергии.
Поручив помощнику связываться со станциями, Мартьянов уже расчерчивал план чрезвычайной операции: порядок необходимых переключений. Красный карандаш метался по схеме. Прежде всего оградить от неприятностей важнейшие промышленные объекты, правительственные учреждения, зрелища, собрания… Кое-что можно отключить, начиная по аварийному списку. Что поделаешь, придется кому-то посидеть без света.
Необходимость разрисовывать все это на схеме стрелками и значками стесняла Мартьянова. Он уже ставил только точки и черточки, чтобы не терять время. Отдельные комбинации, на несколько ходов вперед, он просто держал в голове.
И, едва представив план действий, уже бросал в телефонную трубку резкие команды. Иногда кричал чуть не в две трубки сразу. Телефонист прямо плясал за коммутатором, чтобы поспеть за всеми вызовами и соединениями. Мартьянов связывался со станциями, вызывал магистральные подстанции, линейные участки. Отдавал им прямые указания. Отключить, включить, перевести на другую линию…
— Повторите распоряжение! — требовал он без различия, кто бы там на проводе ни оказался: случайно подошедший главный инженер станции или техник на линейном участке. Он знал, как в такие моменты люди по телефону не то слышат или не так слышат. — Записываю в книгу! — бросал он в заключение и клал трубку без дальнейших объяснений.
В дверях показалась грузная фигура начальника Центрэнерго в неизменно короткой и тесноватой тужурке с техническими пуговицами. Ага! Значит, успели уже ему дозвониться и наговорить про него — про Мартьянова.
Начальник стал молча сзади, посасывая потухшую пенковую трубочку и заглядывая через плечо Мартьянова в разложенные синьки. Трудно было, конечно, свежему взгляду разобраться сразу в этой толчее небрежных значков и представить себе, как складывается сейчас в действительности общая картина. Может быть, начальник ждал, что Мартьянов сообщит ему обстановку. Но Мартьянов ничего не стал докладывать и продолжал перекличку по линиям. А начальник сам ничего не спрашивал и все так же стоял сзади, видимо слушая, что говорит в телефоны Мартьянов и как говорит.
Это называлось среди дежурных инженеров: «Действовать под огнем». Попробуйте вот так распоряжаться, когда каждое ваше слово, каждое решение простреливается критическим контролем и вам в спину сверлит взгляд темных, пламенно неукротимых глаз решительного начальника! Мартьянов словно не хотел замечать этот молчаливый контроль за собой. Шея его натужилась, покраснела — о нет, не от смущения! Он вел сейчас схватку со станцией Южная. Станция эта, как самая мощная, часто чувствовала себя хозяином положения и потому предпочитала, чтобы ее просили, а не просто приказывали. Всего лишь маленькая уступка самолюбию, хотя станция не могла не выполнить любое распоряжение центрального пункта, в какой бы форме оно ни было отдано. А Мартьянов никогда не желал пойти на такую уступку, изменив тон. Ни к чему эта «психология»! Особенно сейчас, когда каждая минута дорога и угроза нарастает. Он требовал, чтобы Южная немедленно отключила часть своих объектов (крупную часть!) и передала излишек мощности на центральный участок. С той стороны хрипела по проводу глухая ярость.
— Записываю в книгу! — обрывал Мартьянов.
— Требую немедленно передать начальнику Центрэнерго! — долетел оттуда крик главного инженера станции.
Мартьянов резко протянул трубку стоявшей сзади фигуре. Начальник обнял трубку своей крупной лапой и приложил к уху.
— Ну? — густо рыкнул он. (Это «ну» было хорошо знакомо по всей системе.)
Трубка отчаянно затарахтела.
— Сейчас распоряжается дежурный центрального пункта. Понятно? — ответил начальник. — Ничего не проси. Дежурный знает всю обстановку. А ты, друг, видишь только свое. Понятно?
Он вернул трубку Мартьянову, хотя в ней все еще вибрировал жестяной голос.
Операция переключений продолжалась.
Вдруг Вадим Карпенко, отвечая на вызов за соседним столом, сделал испуганное лицо.
— Северная подстанция сообщает… Отключилась линия! Еще недоставало!
Мартьянов схватился за схемы. Над ним нависла фигура начальника. Где это может быть? Выбыла линия на Северной. Еще одно звено выпадает. Как раз по этой линии Мартьянов рассчитывал перебросить резерв. Теперь маневр осложнялся. Пока там аварийная бригада на северном участке выедет на линию. Пока найдет, где случилось… Авария всегда грозит тем, что разрастается и разрастается, если не принять мер. Немедленно. Что-то предпринять, что-то, что нужнее всего именно сейчас, в данную минуту.
Начальник внимательно посмотрел сбоку на Мартьянова. Тот покосился через плечо. «Ну что, не размякнешь? Требуется совет?» — говорил взгляд одного. «Погоди, посмотрим», — отвечал взгляд другого. И Мартьянов, не спрашивая никакого совета, уже принялся отдавать распоряжения.
Удобнее всего было бы сейчас воспользоваться группой кабелей номер восемь, чтобы как-нибудь возместить выбывшую линию. Но эти бедные, тощие кабели и так уж изнемогали от непосильной нагрузки после тех переключений, которые произвел Мартьянов раньше. Вадим Карпенко прямо надрывался, запрашивая непрерывно о состоянии группы номер восемь: сколько киловатт, сколько киловатт?..
Надо было искать другие пути, другие возможности переброски энергии. Придумать какой-то обходный маневр. Сейчас две задачи сливались вместе: и переброска, и выжимание отовсюду любых резервов. И одна задача осложняла другую. Вечерние часы пик были в самом разгаре. Сейчас уже ничто не могло помочь, кроме находчивости, изворотливости человека, сидящего тут, на центральном пункте, и пытающегося по тоненькой нитке телефона управлять необозримой сетью.
Григорий Мартьянов сидел за центральным столом над листами схем, клюя их острием карандаша, нахохленный, весь наэлектризованный, будто под током высокого напряжения. Он лихорадочно перебирал в уме разные варианты. Что включить? Куда направить? Целые комбинации отключений, включений, переключений. Карандаш не успевал их отмечать. А принятое решение тут же разбегалось по проводам.
— Ну-ну… — изредка бубнил начальник.
Догадался ли он? Догадался ли, что Мартьянов чуть было не натворил? Вот только что, когда он, казалось бы, так уверенно раздавал команды.
Ночь дежурства подходила к концу. В комнату центрального пункта вливался с набережной чистый летний рассвет. Давно уже ушел начальник, сказав на прощание Мартьянову:
— А ты, брат, комбинатор!..
Григорий углубился теперь, в этот час энергетического затишья, в составление отчета. Происшествия, принятые решения, ликвидация аварии… Особо, в примечании, указал на отступление станций от правил. Информируют центральный пункт с опозданием. Задерживают переключения… Эти «мартьяновские примечания» стали уже притчей и не раз на совещаниях в Центрэнерго вызывали бурю. Руководители станций тоже ведь знали, как можно в ответ подвести мину под «детский сад». Так что за каждое примечание приходилось потом немало расплачиваться. Но Мартьянов продолжал их упорно писать. «В целях улучшения оперативной связи считаю нужным обязать станции…»
Сдав дежурство, Григорий вышел на набережную, неся, словно чемодан, свой объемистый портфель. Это кожаное сооружение, тисненое, потертое, со следами былых медалей и монограмм, — явный осколок старого мира, доставшийся в наследство профсоюзному комитету, было вручено Мартьянову в первые же дни прихода его на дежурный пункт. Такой обычай был заведен в Центрэнерго: дарить молодым специалистам портфели, как эмблему необходимой деловитости. Тысячи и тысячи людей в ту пору приобщались к политической, хозяйственной, научно-технической деятельности с портфелем в руке или под мышкой. Тяжелый, обременительный, но самый неразлучный спутник. Мартьянов дорожил им, гордился и, представьте, всегда находил, чем набить все его затейливые отделения. Книги, журналы, бумаги, чертежи и еще всякие принадлежности занятого и холостого человека, без которых, казалось, и минуты нельзя прожить.
Григорий любил этот ранний час после дежурства, когда город только еще собирается проснуться, улицы еще пустынны и не побежал еще первый трамвай по набережной вдоль кремлевской стены, царит рассветная тишина над рекой с узкими мостами, и только равномерно чиркающий звук плывет в воздухе: дворники метут мостовые.
Спустившись по зеленому откосу к воде, Мартьянов воровато оглядывается, извлекает из портфеля полотенце, скидывает одежду и сразу, без приготовлений, бросается рыбкой вперед. Плывет он без особого стиля, по-простецки, но решительно загребая руками. Туда, подальше к середине, пока не раздался свисток милиционера: «Здесь купаться не положено!»
Сегодня особенно это приятно. После всего, что ему досталось… Окунуться, ни о чем не думая, в эту прохладу, ощутить мгновенно — ух! — объятие воды, которая вовсе и не так уж чиста (его же станция сплавляет туда пониже свои отходы), но которая так сразу смывает всю накипь прошедшего дежурства. Продлись, мгновение!
Но вот и свисток…
4
Опять это неприятное ощущение. Оторванность или стесненность, что ли.
Он сидит за столом дежурного на центральном пункте, держит нити управления, дергает то за одну, то за другую ниточку, покрикивая в телефонную трубку, а что там происходит в это время в энергосистеме? Как она откликается на его вмешательство, как меняет свое лицо — только что, сейчас, каждый момент? Нет, чувство такое, будто все время что-то уплывает из рук, растворяется там за дальностью расстояний. Хотя он и знает всю систему чуть ли не наизусть и старается отмечать все перемены в ней.
Листы синек. Сколько он скачет по ним карандашом! Значки и значки, наспех набросанные, перечеркнутые и вновь проставленные. Они-то и должны представлять это вечно меняющееся лицо энергосистемы. Если, конечно, успеваешь зарисовывать, перелистывать, а потом разложить все одно к одному, чтобы обнять общим взглядом. «Расстилать простыни», — как здесь называется. А всегда ли можно успеть, всегда ли есть время? Не потому ли все дежурные и прибегают так часто к старому, не очень надежному, но пока неизбежному средству — к памяти и воображению.
Да, память не раз выручала. Тот случай, когда Мартьянов сумел недавно остановить опасность, удерживая в голове всю сложную цепь переключений, был обсужден и пересужен среди инженеров и даже зачислен в неписаную историю Центрэнерго, как «ночь великих комбинаций».
И все же… Чувство такое, что не видишь, управляешь вслепую. И гордость первых дней, и упоение своей властью над системой уже давно притупились. Вместо них поднималось другое: сомнения, недовольство. И чем дальше, тем сильнее. Чуешь, Мартьянов!
Энергосистема развивалась, расширялась. Проходит месяц-другой — и уже где-нибудь проложена новая линия, включаются новые промышленные предприятия, в старых российских углах зажигается новый свет. Реконструкция, пятилетка — вот какими ключами открывалась теперь новая деловая энергия людей. И все эти большие перемены по-своему отражались здесь, за столом дежурных центрального пункта, в обилии пометок и обозначений на схемах и синьках. Теперь уже одних разъединителей и масляных выключателей, разбросанных по системе, важных, узловых, требующих к себе непрерывного внимания, насчитывалось сверх сотни. Всякий раз вставала нелегкая задача: из множества этих элементов составить такую комбинацию, чтобы наилучшим образом ответить на жесткое, непременное условие — бесперебойное электроснабжение. Снабжение промышленного, густо населенного района в десятки тысяч квадратных километров. Увлекательно? Да, пожалуй, если глядеть со стороны.
Но Мартьянов не раз испытывал на себе, чего это стоит — решать такую задачу. Особенно когда складывается сложная обстановка, когда систему лихорадит и когда там по огромному, необъятному кольцу, как сговорившись, начинают возникать аварии, угрозы аварий, срывы всяких расписаний. Вот и попробуй тогда решать из множества элементов «увлекательную» задачу, ничего не видя как следует, полагаясь только на бумажные закорючки да собственное воображение!
Даже его знаменитая «ночь великих комбинации» содержала такие моменты, о которых он предпочел бы не вспоминать. Именно, когда начальник Центрэнерго стоял за его спиной, поощряя своим «ну-ну», а он, Мартьянов, держался так независимо и невозмутимо, именно тогда… То ли он не разглядел на схеме довольно стертый значок, то ли забыл о нем в горячке спешных переключений, но когда он крикнул в провод на подстанцию: «Включите масляник номер двенадцать!» — оттуда грубо, нарушая всякую официальность, ответили: «Да ты что?! Линия двенадцать на ремонте, там люди работают».
Выхватив у Карпенко синьку, Григорий заметался по ней глазами: да, действительно, линия двенадцать на ремонте. «Там люди работают…» Выполни техник на подстанции его указание, включи номер двенадцать — и… До сих пор при мысли об этом Мартьянова обдает жаром. Но тогда он успел только подумать: «Заметил начальник или нет?» — и тут же против своего обыкновения оглушительно заорал в трубку:
— Да не двенадцать, а тринадцать! Слушайте хорошенько. Масляник номер тринадцать! Чертова дюжина!
Начальник ничего не сказал. Но проклятый номер двенадцать потом долго мерещился даже во сне.
Нет, задачки, которые приходилось решать им, молодым инженерам, на центральном пункте, были все же далеко не простым упражнением на сообразительность. Всякое обращение с сильными токами несло за собой и самые сильные последствия. Тут вслепую не поиграешь.
Вот, смотрите… Главный инженер срывается с места и ныряет по коридору в соседнее здание. Начальник Центрэнерго распахивает дверь своего кабинета и крупным шагом шествует туда же. Так почти каждый раз, как там, за стеной, на первой городской станции случается что-нибудь серьезное. Они бегут туда, оставляя всякие телефонные переговоры, чтобы самим все увидеть. Увидеть! И двери длинного перехода хлопают за ними одна за другой.
Хорошо, когда станция рядышком, за стенкой. На другую так не побежишь. И ты знаешь только то, что захотят или сумеют оттуда сообщить тебе по телефону. И видишь только то, что из этих сообщений ты сумел запомнить или зарисовать в виде иероглифов.
Тоненькая телефонная нить… Она заменяла все органы чувств управления: и слух, и зрение, и осязание далекой обстановки.
— Алле, аллё, Восточная! — волновался телефонист. — От вас не перестает вызов, поет все время. Посмотрите у себя, наверно, реле залипло. Не у меня, у вас! Реле…
Сняв наушники, телефонист исчез в углу за коммутатором. Интересно, что они вечно препираются из-за реле? Мартьянов решил заглянуть туда. В углу возвышалась стойка, на которой выстроены в ряд маленькие аккуратные аппаратики, во всем одинаковые, как набор батареек. Катушечка, подвижной якорек, притягиваемый электромагнитом, пружинистые пластинки, точно лапки, перебирающие тоненькими пальчиками. Словом, реле. Каждое делает свое дело в телефонных переговорах, замыкает и размыкает линии, посылает вызов, дает отбой. Телефонист и проверял сейчас по рядам реле: не сбилось ли какое-нибудь? Почему в проводе вдруг «поет»?
Снисходительным взглядом окидывал Мартьянов это скромное телефонное хозяйство. Слабенькие аппаратики, живущие ничтожными токами. Он знакомился с ними еще на вузовской скамье и там же приучился не то чтобы презирать их, а просто не замечать, как вещь, ему в дальнейшем ненужную. Он на факультете сильных токов, его стихия — это мощные генераторы, двигатели, внушительные трансформаторные сооружения, выключатели, с пламенем разрывающие цепь, аппараты, на которых череп с костями… Он сильноточник! И, как всякий молодой сильноточник, поглядывает чуть свысока на все, что именуется техникой слабых токов. Ну, в самом деле, что ему эта мошкара, эти реле в уголочке, когда он ворочает такой махиной, такими мощностями!
И все-таки вот сейчас… Чтобы пустить мощность Восточной станции, надо ждать, пока поправят какое-то реле. Великан на поводу у мошкары!
Но Мартьянов об этом сейчас и не думал. Он просто злился, что телефонист не дает ему быстро нужного соединения. Он и не подозревал, чем все это скоро для него обернется.
— Вы, кажется, недовольны нашим уровнем управления? — сказал главный инженер, пригласив Мартьянова к своему столу.
Главный инженер был суховатый человек прежнего воспитания, холодно вежливый, умеющий держать собеседника на дистанции. Все новаторские увлечения он встречал отрезвляющей фразой: «Хорошая идея — это прежде всего точный расчет» — и углом изгибал седоватую бровь. Он и сейчас заметил иронически:
— Если я не ошибаюсь, вы не раз высказывались на совещаниях у начальника. Мечтаете перевернуть технику?
Мартьянов молча ждал, к чему все это клонит.
— Так вот-с… — постукал главный инженер длинными, худощавыми пальцами по объемистой папке, лежавшей перед ним на столе. — Тут у нас кое-что накопилось. Попробуйте вникнуть, разобраться… Только, прошу, без восторгов! Не забудьте, вы инженер, а не читатель рекламы. Через месяц я жду вас с этой папкой и с вашими соображениями.
Главный инженер пододвинул к себе другие бумаги, давая понять, что разговор закончен.
5
Что же оказалось в этой папке? Фотографии, схемы, рекомендательные описания. И все это раскрывало в самой привлекательной, зазывной форме как раз то, к чему никак не мог остаться равнодушным Мартьянов. Новая область, отражающая собой новый наступающий век в технике. Управление на расстоянии. Телемеханика! Одно название, от которого готово затрепетать инженерское сердце.
Кнопки и ключи, посылающие электрические команды. Аппараты, способные принимать эти команды и совершать нужные действия. Аппараты, способные докладывать издалека, как идет там работа. И эти пульты, щиты управления, сверкающие стеклом и металлом, разноцветной сетью опознавательных знаков. Строгая, целесообразная красота!
У Мартьянова дух захватывало от перелистывания проспектов и каталогов, лежавших в папке. Плотная глянцевитая бумага, типографская краска с тем особым запахом, который словно и создан для того, чтобы еще более подстегивать любопытство.
Каталоги и проспекты пахли Европой, Америкой. Капитализм, нагулявший себе снова розовые щеки после потрясений первой мировой, войны, налившись от производственного полнокровия, выставлял сейчас перед молодым советским инженером технические новинки, как бы предлагая их со своего барского плеча. Гляди, керосиновая, взбаламученная большевиками Россия! Гляди на мою силу, заключенную в блестящую упаковку из стекла и металла, как, например, это новейшее оборудование по управлению энергоустановками!
В папке были собраны предложения от разных иностранных фирм, прослышавших, что в Советской России создается крупная энергетическая сеть. Немецкие, английские фирмы и особенно отличающиеся яркостью своих проспектов компании американские. Предлагаем полное современное оснащение, производим монтаж, высылаем консультантов… Кто из электриков не знает этих марок и названий! «А.Е.Г.», «Дженераль электрик», «Вестингауз»… Не сам ли мир капитала стоит за ними, самонадеянный, разжившийся, сильный своей техникой и своей деловитостью?
Трудно было не поддаться этому красочному представлению. И Мартьянову приходилось не раз вспоминать слова «главного»: «Не забудьте, вы инженер, а не читатель рекламы». Ему нужно было обойти все это, так сказать, с черного хода. Заглянуть за пульты и щиты, за блестящую отделку и покопаться, как все это там устроено. Схемы, схемы! Вот что должно было интересовать его прежде всего. Узнать условия работы разных устройств и как эти условия реализуются в схемах.
Все объяснения в каталогах и проспектах прятались за чужой язык. Вузовские уроки английского… Он так тщательно избегал их, что же от них осталось! Текст почти как непроницаемая стена. И, проклиная свою студенческую беспечность, Мартьянов пытался сейчас рывком нагнать упущенное.
Бездонный его портфель принял в свои глубины еще один увесистый предмет: «Словарь. Англо-русский». В разлинованной тетради выстраивал он ряды самых необходимых терминов и выражений и бормотал над ней, где только можно: в трамвае, во время дежурств на пункте, украдкой за служебным столом в зале технического отдела. Лишь бы не заметил «главный», как он тут отчаянно бьется, спотыкаясь на каждом слове. Засмеет? Нет, хуже: вскинет иронически левую бровь и обдаст убийственной вежливостью.
Свою битву с иностранным противником Мартьянов предпочитал вести у себя дома, после работы. Там, в углу комнаты, отгороженном большим гардеробом от родительской половины, мог он без опаски, не таясь, разложить проспекты, словарь, тетрадочку и слово за словом, фраза за фразой пробиваться к техническому смыслу рекламных сочинений.
Дистанционное управление. Малоканальная связь. Телесигнализация. Искатели, переключатели… Григорий Мартьянов проходил сейчас школу телемеханики наитруднейшим образом — сквозь темень чужого языка, сразу на практическом экзамене, с опаской, как бы тебя не поддели на рекламную удочку.
Он, убежденный сильноточник, окунулся в сферу слабых токов и только сейчас начинал по-настоящему понимать, какая гибкая сила заключена в этом слабом. Именно малые токи, едва превышающие тот, что течет в карманном фонарике, управляли издалека машинами, огромными мощностями, отдавая им четкие, отрывистые приказы. Таа, та-та. Таа, та-та — включается генератор номер такой-то. Та-та, таа — генератор выключается… Особый язык сигналов, язык телемеханики.
В этом разговоре на дальние расстояния неизменно участвуют маленькие реле — те самые скромные катушечки с якорем, которые Мартьянов не удосуживался раньше замечать. Пробегает по катушечке ток, слабый, еле заметный ток, — и якорь притягивается, замыкая контактные пружинки. Ну вроде как сомкнуть два пальца, большой с указательным. Но вот ток прекращается — и якорь отпадает от катушки, разрывая контакт. Пальцы разомкнуты. Есть ток, нет тока — неизменно отмечают реле. И это простое свойство делает их самыми чуткими, самыми верными органами управления. Каждый раз, как в них посылается ток, они своими контактными лапками либо включают какую-нибудь электрическую цепь, либо отключают ее, заставляя действовать разные аппараты, приборы, машины. Достаточно одного приказа, слабенького сигнала какому-нибудь реле или цепочке реле, чтобы открыть ход потоку мощной энергии, бегущей по сетям высокого напряжения. И достаточно другого слабого сигнала, чтобы преградить путь большой энергии, остановить, пустить в другом направлении. Действительно, карлики, управляющие великанами.
Обычно выключателем управляет человеческая рука. А в телемеханике все осуществляют реле, как самые послушные руки. Надо дать только сигнал: несколько толчков тока, импульсов, с любого расстояния. И не надо обязательно видеть и кричать, надрываясь: «Эй, ты там, поверни!» Реле само все повернет, повинуясь сигналу издалека, тихо, без шума.
Мартьянов все больше узнавал роль и назначение реле в электрической жизни. Как они воспринимают приказы, отсчитывают сигналы, как открывают и запирают электрические пути, как блокируют линии, как подмечают все перемены в аппаратах и приборах, как сообщают: свободно — занято, вправо — влево, вверх — вниз, быстрее — тише… И как всякий раз лишь таким простым выбором одного из двух положений руководят действиями огромных энергетических установок.
Включено или выключено — вот, казалось бы, и вся философия. Но обставлена она была не так-то просто. Он видел в каталогах и проспектах релейные стойки, релейные коробки, релейные шкафы, видел сложную, запутанную паутину релейных схем, хотя все это действовало лишь по принципу «одно из двух»: включено — выключено. Да и по смыслу само слово «реле», которое нашел он в словарике, означает: смена, передача другому, выключающий автомат.
Принцип — это одно. А его практическое использование — дело иное. Два или три элементика, работающие по этому простому принципу, но поставленные рядом, в связь один с другим, уже вызывают немало осложнений. Простое плюс простое дает совсем уж не столь простое. Реле, оказывается, очень требовательны, с ними надо уметь обращаться, знать их свойства: как приспосабливать к разной работе, как составлять их в пары, группы, цепочки, пирамиды. Мартьянов видел по схемам, сколько ухищрений применяют там иностранные инженеры, чтобы заиграла их телемеханика. Схемы, релейные схемы! А Мартьянов не умел еще в них толком разбираться.
Вооруженный лишь словарем да собственным упрямством, воевал он у себя за гардеробом на первых подступах к релейным заповедникам. Бормотание его то вздымалось с новой силой, то замирало в изнеможении до зловещей тишины. Он сидел с затуманенным взором, уставившись на мушиный рой реле.
Родители ступали на цыпочках, боясь заглянуть за перегородку. Тсс! Гриша занимается…
6
— Слушай, друг! — прогудел начальник Центрэнерго, вызвав Мартьянова в свой кабинет. — Тут вот один американец к нам припожалует насчет оборудования. Консультант фирмы, как ее… «Главного» сейчас нет, а ты с этим возишься. Так ми гостя дорогого, потолкуй. Только гляди в оба! — пригроозил он мясистым пальцем.
Мартьянов приготовился к приходу гостя. Прибрал бумаги на своем служебном столе в углу зала. Папку с иностранными предложениями положил в ящик, наготове. «Ах, вы представитель компании такой-то! Как же, как же, знаю. У меня тут достаточно всякого…» — И он откроет ящик и небрежно переберет каталоги. Хорошо бы, конечно, словарь. Но, подумав Мартьянов решил, что так несолидно, и словарь тоже спрятал. Единственно, что он оставил на столе, это свой величественный портфель, самый вид которого заставлял предполагать о его владельце самое серьезное. Портфель должен лежать вот здесь — для устрашения.
Назначенный час приближался. Мартьянов все больше ерзал от нетерпения. Он ничего уже не мог делать, он только ждал. Сейчас будет встреча, его личная встреча с этой Америкой. И каков же он, американский инженер? Обладатель технических секретов, специалист! Похож ли на то, что приходится видеть в театрах, в кино? Гуд бай, олл райт, ноги на стол.
Американские специалисты. Их потянуло к нам в те дни, как на магнит. Эксперты, консультанты, монтажники, наладчики… Они появлялись и в проектных организациях, и на лесах ударных строек — там, где закипало новое, большое, необычайное и куда тронулся с насиженных мест, казалось, весь род людской: работящие, энергичные, смелые и умелые, свои и чужие. Днепрострой, Магнитострой, Тракторострой, Шарикоподшипник… А к умелым-то и причислялись иностранные специалисты. Им предоставляли лучшие гостиницы, когда остальные жили в палатках и бараках. Для них были особые столовые, особые магазины — «для иностранцев». В то время как на обычных прилавках и в обычных столовых «для всех» было совсем не густо. Специалистов из-за рубежа оберегали, как самое дорогое оборудование. Рассказывали об их умении, об их технической сноровке и о странных привычках и замашках, особенно американцев.
Рассказывали… А вот сейчас Мартьянов сможет сам познакомиться, раскусить, что это за птица такая — американский специалист.
Но вот и он. По залу вдоль прохода шел легкой походкой худощавый, среднего роста немолодой уже человек в сопровождении семенящей за ним переводчицы. Инженеры, сидевшие за столами, провожали его взглядом. Еще бы, американский специалист!
На нем был светлый, спортивного вида костюм с искоркой, с накладными карманами, перед которым, увы, сразу поблек темный, скучного цвета и не очень-то ладно сшитый френч Мартьянова, предмет его гордости. В остальном гость мало походил на тех театральных американцев, которых представляли обычно на сцене. Не было развязных манер с панибратским похлопыванием по плечу, никто не пытался положить ноги на стол, не было даже непременных роговых очков, ставших уже как бы фирменной маркой человека из-за] океана.
— Джемс Дэвид. Консультант компании «Электрик Континент», — отрекомендовался он, дружелюбно улыбаясь Мартьянову.
Он держался непринужденно, запросто, будто собираясь провести не официальные переговоры, а приятную, легкую беседу. Мартьянов, напротив, не знал, как вести себя и потому принял суровый, неприступный вид. Перед гостем восседал несомненно государственный представитель, молодой, с юношески задорным ежиком на голове, но полный сознания собственной высокой ответственности.
Русский коллега, вероятно, осведомлен? По просьбе вашей организации моя компания послала вам интересующие материалы.
Хм! — издал Мартьянов короткий звук, который при желании можно было принять и за подтверждение. Он мгновенно забыл, что можно выдвинуть ящик и с эффектом перебрать проспекты разных фирм.
Наиболее экономичной системой управления, — про должал американец, — я считал бы систему упрощенного типа. При ваших условиях. Первая ступень телемеханизации.
«При ваших условиях. Первая ступень»… Ишь ты!» — мелькнуло у Мартьянова, и он, насупившись, ответил:
— Мы изучаем этот вопрос, — подчеркивая в своем лице множественное число.
— Для вас подойдет селекторное устройство малой емкости, облегченный диспетчерский щит… — наклонился американец поближе и обвел пальцем на столе контуры воображаемого щита.
Говорил он, как дают простой товарищеский совет. Но в его тоне угадывалось столько уверенности, столько собственного превосходства в том, о чем шла речь, что Мартьянов невольно ощущал себя на положении ученика. И как сбросить это противное, цепенящее чувство?
Можно посмотреть ваш диспетчерский пункт? — спросил мистер Дэвид.
Мартьянов колебался. «Э-э, да что там!» — возмутился он вдруг неизвестно отчего и, вскочив из-за стола, быстрым шагом повел американца на верхний этаж, в дальнюю комнату. Переводчица едва поспевала за ними.
Мистер Дэвид остановился на пороге дежурного пункта, обежал глазами два стола с телефонами, ручной коммутатор в углу, выцветшую карту на стене и, молча смотря на Мартьянова, сочувственно покачал головой. Повернулся к переводчице и, как бы призывая ее в свидетели, махнул на комнату. «Все понятно», — говорил его жест.
Они вернулись в общий зал к столу Мартьянова.
— Компания может взять на себя монтаж и наладку системы, — сказал американец уже более твердо.
Григорий Мартьянов, ощутив прилив досады и решимости, выдвинул ящик стола и, отодвинув ненужный сейчас портфель, выложил папку с проспектами. Он не стал ничего перебирать для эффекта, а просто, выдернув нужную бумагу, раскрыл ее перед гостем.
— Тут у вас в схеме релейных переключений некоторые сложности, — объявил он, будто обвинительный акт. Поднес руку к левому карману, где у него всегда торчала наружу целая батарея механических карандашей на лапках и, отстегнув один, ткнул в схему американского проекта. — Вот этот узел! Здесь, очевидно, схему можно решить проще, освободиться от лишних реле. — Карандаш подчеркнул эти реле.
Мистер Дэвид не проявил ни обиды, ни удивления, что его тут собираются поправлять. Он посмотрел внимательно на схему, подумал не торопясь и, вынув из внутреннего кармана великолепную толстую самопишущую ручку (еще один удар в сердце Мартьянова!), стал рисовать на листе бумаги разные варианты узла.
— Это хорошо, что русский коллега стремится упростить, — рассуждал он как бы вместе с ним. — Простота — основной принцип новой техники. Но тут… Посмотрим, можно ли тут без этих реле?
В общем, чисто инженерный деловой спор, в котором Мартьянов, забыв о своем намерении соблюдать солидность, проявил немало молодой горячности, а гость оказался, увы, сильнее в доказательствах.
— Может быть, узел и станет проще, но надежность действия!.. — объяснял он.
Григорий не мог опровергнуть его рассуждений и стал постепенно отступать под защиту хорошо проверенной фразы «Надо подумать…»
Американец, видимо, решил, что наступил наконец подходящий момент. Он извлек из кармана плотный пакет:
— Здесь наши условия на монтаж оборудования. Технические условия.
Мартьянову ничего не оставалось, как снова уйти в оболочку неприступности и ответить сурово:
— Мы это рассмотрим.
Американец поднялся и все так же вежливо, дружелюбно пожал руку, словно прощаясь с добрым знакомым.
«Ишь, черт, улыбается!» — подумал Мартьянов и величественно кивнул на прощание.
7
Да, разбирается он в устройствах телемеханики все еще очень приблизительно. Спор с американцем — лишнее доказательство. Особенно эти релейные узлы, соединение катушек и их контактов в разных комбинациях. Какую разнообразную гамму включений, переключений позволяют они разыгрывать и как легко в них запутаться! Малейший недосмотр, один лишь неверный контакт — не в том месте, где нужно, — и вся комбинация расстраивается, отказывает или, того хуже, приводит к ложному действию.
Бежит сигнал: «Включить четвертый объект». «Отключить третий», — неправильно понимают реле из-за какого-нибудь случайного контакта.
Ему ли объяснять, чем это пахнет? «Надежность!» — напирал тогда американец. И этот спор заставил его, Мартьянова, очень задуматься.
Нет, наскоком эту релейную мошкару не возьмешь по одним только рекламно-торговым описаниям. Придется, кажется, приняться по-другому. Ведь это, пожалуй, наука — телемеханика с ее устройствами. Новая наука! А главный инженер все чаще донимает:
— Мне кажется, вы впали в сладкий сон над папкой? Второй месяц, если не ошибаюсь. Или заучиваете наизусть, как стихи?
— Новая область, вникнуть требуется… — пробовал защищаться Мартьянов.
— Ну, знаете ли, — обрезал главный инженер, — нам нужен простой технический анализ, а не ваши изыскания или открытия. Извольте помнить…
Мартьянов замолчал, уставившись на блестящую крышку чернильницы. Пусть будет что будет, а он все равно поступит так, как считает действительно нужным.
Бормотание по вечерам за гардеробом усилилось, тревожа родительские сердца. Григорий вступал в разговор с тем, что он считал новой наукой. А науки-то, собственно, никакой еще и не было. Были только какие-то отрывочные сведения, отдельные практические решения и весьма предварительные выводы. Наука телемеханики еще только складывалась по слогам, не пройдя даже стадию первых азбучных истин. Никто не мог еще изложить Мартьянову какие-либо твердые основы и представить их в систематическом виде. Все приходилось собирать самому по кусочкам, по крохам. Где-то появившаяся в журнале статья, где-то беглое упоминание в учебниках на соседние темы.
Он залезал в руководства по железнодорожному транспорту. Ведь именно там, на железных дорогах, вместе с автоматическими стрелками и светофорами появились первые пункты дистанционного управления — диспетчерские службы. Он искал в книгах по телефонии, откуда, собственно, и пошли эти реле.
И все же Мартьянов набрел на кое-какие вехи. Несколько коротких заметок в электротехническом журнале о системах телемеханического действия. Искатели, распределители… И самое интересное, что автор не только разбирал иностранные схемы и предлагал собственные, но и пытался наметить какой-то порядок, классификацию, вывести принципы. «Инж. С. М. Баскин, Харьков» — стояло под заметками. Как видно, автор занимался этим всерьез.
Ох, как нужно было бы перекинуться с ним словом! Поделиться, расспросить… Может быть, человек этот и окажется тем учителем, по которому так тоскует сейчас Григорий. Тоска Души, тоска ума. А что, если написать ему? Существует, мол, такой инженер Мартьянов и он поглощен, мучится теми же вопросами, что и вы, инженер Баскин. А вопросов столько, что не знаешь, с чего начать.
Мартьянов не сразу решился позвонить в редакцию журнала. Но потом, набравшись смелости, взял трубку и, придав своему голосу возможно более внушительный оттенок, продекламировал:
— Говорит представитель Центрэнерго. Нам необходимо узнать адрес автора С. М. Баскина.
— Пожалуйста, — равнодушно ответили там.
«…Я детально изучил Ваши статьи, — писал он. — Конспектировал основные положения… Очень хотелось бы поговорить поподробнее. Если Вы бываете в Москве, прошу известить меня по адресу…»
Он собирался поставить точку и свою роскошную, выработанную долгими упражнениями подпись, но подумал и приписал:
«В Вашей последней схеме, мне кажется, имеется неточность. Второй контакт реле К не может быть в указанном положении, если предшествующее реле еще не сработало. Возможно, это ошибка при вычерчивании или я чего-то не понимаю? Буду благодарен за разъяснение».
Письмо стукнуло, брошенное в пустоту почтового ящика. «Уж не стук ли это судьбы?» — покривился Мартьянов, поймав себя на том, что он считал душевной слабостью.
Проходили дни. Он высчитывал, когда же можно ожидать ответа.
А ответа все не было.
8
Не кажется ли вам, что вы чересчур злоупотребляете моим терпением? — сказал главный инженер таким тоном, что любому стало бы ясно: тянуть больше нельзя.
Мне нужно еще несколько дней, — ответил Мартьянов, едва сдерживая раздражение.
И просидел над проспектами еще несколько недель.
Тот день в техническом отделе запомнился. Мартьянов положил перед главным инженером целую стопу материалов. Иностранные предложения. Их анализ, достоинства, недостатки. Выводы по каждому проекту: пригодность к системе Центрэнерго. Общее заключение Мартьянова, написанное в выражениях решительных и бесповоротных.
— А это что? — кивнул главный инженер на другую папку, положенную рядом.
— Проект, который я предлагаю…
Главный инженер метнул быстрый взгляд на Мартьянова, открыл папку, и оттуда прямо с заглавного листа бросились навстречу крупные, тщательно прорисованные буквы: «Телемеханическое оборудование дежурного пункта Центрэнерго». И еще ниже подчеркнуто: «Система инж. Г. И. Мартьянова. Москва. 1929».
Главный инженер разглядывал надпись. Молчание. Слишком долгое молчание. Вдруг главный инженер произнес почти шепотом:
— Вы шутить со мной изволите, молодой человек! — и, резко встав, подхватив папки, направился в кабинет начальника.
Через несколько минут Мартьянов стоял в том же кабинете и слушал, как разверзаются небеса.
Вместо того чтобы разобрать три-четыре предложения и выбрать поскорее что-нибудь подходящее, он, видите ли, чем занялся. Себя напоказ! Решил, что умнее всех! А время его не касается!.. Голос начальника гремел яростными залпами, заставляя инженеров в общем зале прислушиваться к тому, что происходит за дверью.
На другой день все читали на доске приказов: инженеру Мартьянову выговор за срыв сроков и самовольное отношение к заданию.
Сидение по вечерам за гардеробом, где возникали такие зажигательные мысли, прекратилось. Опять к тревоге родителей: что-то Гриша переменился и где-то пропадает.
В самом деле, где же он? Бродит ли в меланхолии по набережной? Или ищет правды по комиссиям? Нет, он все свободные часы проводит в парке. Знаете ли тот огромный Парк культуры и отдыха, который был недавно открыт на бывших пустырях у Москвы-реки, возле Нескучного сада, и где разбито с десяток теннисных площадок?
Едва заканчивался служебный день, Мартьянов быстро смахивал все бумаги в стол, извлекал из ящика ракетку и, вложив ее в свой портфель так, что оставалась торчать лишь одна рукоятка, спешил к выходу с таким видом, будто ничто на свете его больше не интересует. Пусть это знают все, в том числе и главный инженер.
Там, на площадке, он носился как угорелый, взрывая утрамбованный песок, размахивая ракеткой. Инструктор кричал: «Смотри на мяч! Смотри на мяч!» И он старался смотреть только на мяч и не думать ни о какой телемеханике. Он при нимал душ, учился плавать стилем на водяной дорожке, приходил поздно домой, разгоряченный, голодный, усталый, жадно поедал ужин, заботливо прикрытый салфеткой, валился в постель, поворачивался на бок и… опал как убитый. Кому угодно казнить себя при неудаче, так тому и следует, а он, Мартьянов, вовсе не собирается.
Он составлял графики, списки объектов, дежурил на пункте, он научился бить по мячу справа и слева, а положение с папками оставалось по-прежнему каким-то неопределенным. Один только раз спросил он у «главного» с ледяным бесстрастием:
— Могу ли я получить обратно мою папку?
— Погодите немного, — сощурился слегка главный инженер. — Мы ждали вас достаточно долго…
Мартьянов пожал плечами и повернулся. «Старый хрыч!» — подумал он. Их отношения явно не складывались.
И что бы вы думали! Как раз, когда все с этим проектом, казалось бы, заглохло, вдруг… Впрочем, на самом деле это было далеко не «вдруг».
Однажды, когда Мартьянов уже собирался в парк, посматривая на часы и проверяя в портфеле, все ли там, что нужно, его пригласил к себе «главный», за свой большой стол, поставленный во главе зала наискось в знак руководящего положения. И первое, что увидел Мартьянов, — его папка, с его проектом на столе перед главным инженером. Тот жестом предложил ему сесть.
— Я решил все же ознакомиться с вашим сочинением. Труд, завещанный… — начал он в своей обычной иронической манере, когда речь шла о каких-нибудь новшествах. — Должен сказать, что мне стоило немалых усилий понять некоторые ваши идеи и принципы. Уж очень вы скупы на объяснения, одни отрывочные формулировки. И эти ваши бесконечные схемы. А потом — язык. Как все это изложено! Неужели вы считаете, что инженеру безразлично, каким языком он изъясняется? Ну да что там, печать нынешнего поколения. «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь…»
Мартьянов выразительно взглянул на стенные часы, висевшие над столом главного инженера. Выслушивать праздные нравоучения у него не очень-то есть время.
— Ну, вот что… — прервал самого себя главный инженер. — По существу я должен сказать… — Вдруг его голос изменился. — Вы правы, молодой человек, стучитесь, ломитесь в закрытые двери! Именно в закрытые, а в открытые каждый войдет. Вашу попытку я считаю нужным поддержать. Да-с, поддержать. И не смотрите на меня, будто вы только что явились на свет божий!
«А он ничего, старикан-то!» — подумал Мартьянов, с легкостью забывая все те словечки, которыми награждал еще совсем недавно этого самого старикана. Но тут же мстительно вспомнил:
— А как же выговор?
— Выговор при вас останется, — жестко усмехнулся главный инженер. — Чтобы вы знали разницу между служебными обязанностями и личным увлечением. Скажу вам прямо. Грамотный инженер не имеет права тратить чуть ли не полгода на разбор нескольких чужих предложений. За такую проволочку вас там давно бы попросили… выйти вон (недвусмысленный жест куда-то в сторону). Но не будем отвлекаться.
И «главный» толково и ясно изложил Мартьянову свою точку зрения на его проект. Подход практичный, с учетом реальных условий. Мартьянов довольно удачно использовал то, что уже проверено за границей. Некоторые собственные построения чересчур бьют на эффект, кое-где имеются узлы сомнительные. Но, в общем, если как следует почистить, развить…
— А что сомнительного? — ревниво вскинулся Мартьянов, схватившись за один из своих карандашей, и навалился на стол над проектом, уже готовый немедленно вступить на его защиту…
В этот вечер он так и не попал в парк. И впервые за долгое время никак не мог в ту ночь уснуть.
9
Имейте в виду, я дежурю первым, — всерьез беспокоился Мартьянов.
Конечно, конечно, — отвечал главный инженер, не скрывая снисходительной улыбки. — Вы же автор!
Монтаж щита подходил к концу. Тот самый щит управления, «по системе инж. Мартьянова», проект которого зародился там, за гардеробом, почти как незаконное дитя и вызвал столько переживаний.
Пришлось еще немало над ним повозиться. Изменять, дополнять, пробовать и опять изменять, пока главный инженер не счел наконец возможным произнести одобрение в виде: