Сергей Александрович Есенин

Полное собрание сочинений в семи томах

Том 4. Стихотворения, не вошедшие в Собрание сочинений

Стихотворения

Поэт^*



Он бледен. Мыслит страшный путь.
В его душе живут виденья.
Ударом жизни вбита грудь,
А щеки выпили сомненья.


Клоками сбиты волоса,
Чело высокое в морщинах,
Но ясных грез его краса
Горит в продуманных картинах.


Сидит он в тесном чердаке,
Огарок свечки режет взоры,
А карандаш в его руке
Ведет с ним тайно разговоры.


Он пишет песню грустных дум,
Он ловит сердцем тень былого.
И этот шум… душевный шум…
Снесет он завтра за целковый.



‹1910–1912›

Звезды^*



Звездочки ясные, звезды высокие!
Что вы храните в себе, что скрываете?
Звезды, таящие мысли глубокие,
Силой какою вы душу пленяете?


Частые звездочки, звездочки тесные!
Что в вас прекрасного, что в вас могучего?
Чем увлекаете, звезды небесные,
Силу великую знания жгучего?


И почему так, когда вы сияете,
Маните в небо, в объятья широкие?
Смотрите нежно так, сердце ласкаете,
Звезды небесные, звезды далекие!



‹1911›

И. Д. Рудинскому^*



Солнца луч золотой
Бросил искру свою
И своей теплотой
Согрел душу мою.


И надежда в груди
Затаилась моей;
Что-то жду впереди
От грядущих я дней.


Оживило тепло,
Озарил меня свет.
Я забыл, что прошло
И чего во мне нет.


Загорелася кровь
Жарче дня и огня.
И светло и тепло
На душе у меня.


Чувства полны добра,
Сердце бьется сильней.
Оживил меня луч
Теплотою своей.


Я с любовью иду
На указанный путь,
И от мук и тревог
Не волнуется грудь.



‹1911›

Воспоминание^*



За окном, у ворот
Вьюга завывает,
А на печке старик
Юность вспоминает.


«Эх, была-де пора,
Жил, тоски не зная,
Лишь кутил да гулял,
Песни распевая.


А теперь что за жизнь?
В тоске изнываю
И порой о тех днях
С грустью вспоминаю.


Погулял на веку,
Говорят, довольно.
Размахнуть старину
Не дают раздолья.


Полно, дескать, старик,
Не дури ты много,
Твой конец не велик,
Жизнь твоя у гроба.


Ну и что ж, покорюсь,—
Видно, моя доля.
При́дет им тоже час
Старческого горя».


За окном, у ворот
Вьюга завывает,
А на печке старик
С грустью засыпает.



1911–1912

Моя жизнь^*



Будто жизнь на страданья моя обречёна;
Горе вместе с тоской заградили мне путь;
Будто с радостью жизнь навсегда разлучёна,
От тоски и от ран истомилася грудь.


Будто в жизни мне выпал страданья удел;
Незавидная мне в жизни выпала доля.
Уж и так в жизни много всего я терпел,
Изнывает душа от тоски и от горя.


Даль туманная радость и счастье сулит,
А дойду — только слышатся вздохи да слезы.
Вдруг наступит гроза, сильный гром загремит
И разрушит волшебные, сладкие грезы.


Догадался и понял я жизни обман,
Не ропщу на свою незавидную долю.
Не страдает душа от тоски и от ран,
Не поможет никто ни страданьям, ни горю.



1911–1912

Что прошло — не вернуть^*



Не вернуть мне ту ночку прохладную,
Не видать мне подруги своей,
Не слыхать мне ту песню отрадную,
Что в саду распевал соловей!


Унеслася та ночка весенняя,
Ей не скажешь: «Вернись, подожди».
Наступила погода осенняя,
Бесконечные льются дожди.


Крепким сном спит в могиле подруга,
Схороня в своем сердце любовь.
Не разбудит осенняя вьюга
Крепкий сон, не взволнует и кровь.


И замолкла та песнь соловьиная,
За моря соловей улетел,
Не звучит уже более, сильная,
Что он ночкой прохладною пел.


Пролетели и радости милые,
Что испытывал в жизни тогда.
На душе уже чувства остылые.
Что прошло — не вернуть никогда.



1911–1912

Ночь^*



Тихо дремлет река.
Темный бор не шумит.
Соловей не поет
И дергач не кричит.


Ночь. Вокруг тишина.
Ручеек лишь журчит.
Своим блеском луна
Все вокруг серебрит.


Серебрится река.
Серебрится ручей.
Серебрится трава
Орошенных степей.


Ночь. Вокруг тишина.
В природе все спит.
Своим блеском луна
Все вокруг серебрит.



1911–1912

Восход солнца^*



Загорелась зорька красная
В небе темно-голубом,
Полоса явилась ясная
В своем блеске золотом.


Лучи солнышка высоко
Отразили в небе свет.
И рассыпались далеко
От них новые в ответ.


Лучи ярко-золотые
Осветили землю вдруг.
Небеса уж голубые
Расстилаются вокруг.



1911–1912

К покойнику^*



Уж крышку туго закрывают,
Чтоб ты не мог навеки встать,
Землей холодной зарывают,
Где лишь бесчувственные спят.


Ты будешь нем на зов наш зычный,
Когда сюда к тебе придем.
И вместе с тем рукой привычной
Тебе венков мы накладем.


Венки те красотою будут,
Могила будет в них сиять.
Друзья тебя не позабудут
И будут часто вспоминать.


Покойся с миром, друг наш милый,
И ожидай ты нас к себе.
Мы перетерпим горе с силой,
Быть может, скоро и придем к тебе.



1911–1912

Зима^*



Вот уж осень улетела
И примчалася зима.
Как на крыльях, прилетела
Невидимо вдруг она.


Вот морозы затрещали
И сковали все пруды.
И мальчишки закричали
Ей «спасибо» за труды.


Вот появилися узоры
На стеклах дивной красоты.
Все устремили свои взоры,
Глядя на это. С высоты


Снег падает, мелькает, вьется,
Ложится белой пеленой.
Вот солнце в облаках мигает,
И иней на снегу сверкает.



1911–1912

Песня старика-разбойника^*



Угасла молодость моя,
Краса в лице завяла,
И удали уж прежней нет,
И силы — не бывало.


Бывало, пятерых сшибал
Я с ног своей дубиной,
Теперь же хил и стар я стал
И плачуся судьбиной.


Бывало, песни распевал
С утра до темной ночи,
Теперь тоска меня сосет
И грусть мне сердце точит.


Когда-то я ведь был удал,
Разбойничал и грабил,
Теперь же хил и стар я стал,
Все прежнее оставил.



1911–1912

Ночь^*



Усталый день склонился к ночи,
Затихла шумная волна,
Погасло солнце, и над миром
Плывет задумчиво луна.
Долина тихая внимает
Журчанью мирного ручья.
И темный лес, склоняся, дремлет
Под звуки песен соловья.
Внимая песням, с берегами,
Ласкаясь, шепчется река.
И тихо слышится над нею
Веселый шелест тростника.



‹1911–1912›

Больные думы

\"Нет сил ни петь и ни рыдать…\"



Нет сил ни петь и ни рыдать^*,
Минуты горькие бывают,
Готов все чувства изливать,
И звуки сами набегают.



‹1911–1912›

\"Я ль виноват, что я поэт…\"



Я ль виноват, что я поэт^*
Тяжелых мук и горькой доли,
Не по своей же стал я воле —
Таким уж родился на свет.


Я ль виноват, что жизнь мне не мила,
И что я всех люблю и вместе ненавижу,
И знаю о себе, чего еще не вижу,—
Ведь этот дар мне муза принесла.


Я знаю — в жизни счастья нет,
Она есть бред, мечта души больной,
И знаю — скучен всем напев унылый мой,
Но я не виноват — такой уж я поэт.



‹1911–1912›

Думы



Думы печальные, думы глубокие,
Горькие думы, думы тяжелые,
Думы, от счастия вечно далекие,
Спутники жизни моей невеселые!


Думы — родители звуков мучения,
Думы несчастные, думы холодные,
Думы — источники слез огорчения,
Вольные думы, думы свободные!


Что вы терзаете грудь истомлённую,
Что заграждаете путь вы мне мой?..
Что возбуждаете силу сломлённую
Вновь на борьбу с непроглядною тьмой?


Не поддержать вам костра догоревшего,
Искры потухшие… Поздно, бесплодные.
Не исцелить сердца вам наболевшего,
Думы больные, без жизни, холодные!



‹1911–1912›

Звуки печали



Скучные песни, грустные звуки,
Дайте свободно вздохнуть.
Вы мне приносите тяжкие муки,
Больно терзаете грудь.


Дайте отрады, дайте покоя,
Дайте мне крепко заснуть.
Думы за думами смутного роя,
Вы мне разбили мой путь.


Смолкните, звуки — вестники горя,
Слезы уж льются из глаз.
Пусть успокоится горькая доля.
Звуки! Мне грустно от вас!


Звуки печали, скорбные звуки,
Долго ль меня вам томить?
Скоро ли кончатся тяжкие муки,
Скоро ль спокойно мне жить?



‹1911–1912›

Слезы



Слезы… опять эти горькие слезы,
Безотрадная грусть и печаль;
Снова мрак… и разбитые грезы
Унеслись в бесконечную даль.


Что же дальше? Опять эти муки?
Нет, довольно… Пора отдохнуть
И забыть эти грустные звуки,
Уж и так истомилася грудь.


Кто поет там под сенью березы?
Звуки будто знакомые мне —
Это слезы опять… Это слезы
И тоска по родной стороне.


Но ведь я же на родине милой,
А в слезах истомил свою грудь.
Эх… лишь, видно, в холодной могиле
Я забыться могу и заснуть.



‹1911–1912›

\"Не видать за туманною далью…\"



Не видать за туманною далью^*,
Что там будет со мной впереди,
Что там… счастье, иль веет печалью,
Или отдых для бедной груди.


Или эти седые туманы
Снова будут печалить меня,
Наносить сердцу скорбные раны