ПРЕДИСЛОВИЕ

Разум и совесть обличают нашу обычную смертную жизнь как дурную и несостоятельную и требуют её исправления. Человек, погруженный в эту дурную жизнь, должен, чтобы исправить её, найти опору вне её. Верующий находит такую опору в религии. Дело религии — возродить и освятить нашу жизнь, сочетать её с жизнью божественною. Это есть, прежде всего, дело Божие, но без нас оно сделаться не может: наша жизнь не может быть возрождена помимо нашего собственного действия. Религия есть дело богочеловеческое, дело и для нас самих. Но во всяком деле нужно сначала усвоить неизменные основные приёмы и действия, без которых нельзя идти дальше. И для религии необходимо требуются такие начальные действия. Они не выбраны нами случайно или произвольно, а определяются самым существом религиозного дела.

Задача религии исправить нашу извращённую жизнь. Ибо вообще мы живём безбожно, бесчеловечно, в рабстве у низшей природы. Мы восстаём против Бога, отделяемся от ближних, подчиняемся плоти. А для истинной жизни, какая должна быть, нужно прямо обратное: добровольное подчинение Богу, единодушие (солидарность) друг с другом и владычество над природой. Начало этой истинной жизни близко к нам и не трудно. Начало добровольного подчинения или согласия с Богом есть молитва, начало единодушия между людьми есть благотворение, начало владычества над природой есть освобождение от её власти чрез воздержание от низких желаний и страстей. Итак, чтобы исправить свою жизнь, нам нужно молиться Богу, помогать друг другу и полагать предел своим чувственным влечениям. Молитва, милостыня и пост — в этих трёх действиях состоит вся личная или частная религия.

- 302 -

Но человек живёт не одною личною, но и общею жизнью — он живёт в миру. Живя в миру, он должен жить в мире. Но как жить в мире, когда над миром царит раздор, когда весь мир во зле лежит? Прежде всего не нужно верить в это зло, будто оно есть что-то непреложное. Напротив, оно ложно и преложно. Не в нём смысл мира. Смысл мира есть мир, согласие, единодушие всех. Это высшее благо, когда все соединены в одной всеобъемлющей воле, все солидарны в одной общей цели. Это есть высшее благо, и в этом же вся истина мира. В раздоре, в отделении — нет истины. Мир стоит и держится и существует лишь вольным или невольным единением всех. Где то существо, где та вещь в мире, которая может устоять в своей отдельности? А если ничто не может устоять в своей отдельности, значит — эта отдельность несостоятельна, значит, она не истина, значит, истина в противоположном: во всемирном и всемiрном единении. Это единение, так или иначе, вольно или невольно, признаётся всеми ищущими истину. Спросите естествоиспытателя, — и он скажет, что истина мира в единстве всемирного механизма; спросите отвлечённого философа, — и он скажет, что истина мира в единстве логической связи, обнимающей всю вселенную. Полная же истина мира — в живом его единстве, как одухотворённого и богоносного тела. В этом истина мира и в этом же красота его. Когда многообразие чувственных явлений слаживается воедино, этот видный лад ощущается нами, как красота (κόσμος — мир, лад, краса).

Итак, в высшем смысле мiра (как мира) соединяется всё, что мы ищем: и благо, и истина, и красота. Невозможно, чтобы всеобъемлющий смысл мира был только в нашей мысли. То единство, которым держится и связывается вселенная, не может быть только отвлечённой идеей. Оно есть живая личная сила Божия, и всеединящая сущность этой силы открывается нам в богочеловеческом лице Христа, в Нём нее вся полнота Божества обитает телесно. Помимо Христа Бог не имеет для нас живой действительности. К Христу тяготеет и вся наша личная религия, на Нём же основана и общая вселенская религия.

Бог не имеет для нас действительности помимо Богочеловека Христа; но и Христос не может быть для нас действительным, если Он остаётся только историческим воспоминанием: Он

- 303 -

должен открываться нам не в прошедшем только, но и в настоящем; и это настоящее откровение должно быть независимо от нашей личной ограниченности. Такая независимая от нашей личной ограниченности действительность Христа и Его жизни дана нам в Церкви. Те, которые думают, что лично и непосредственно обладают полным и окончательным откровением Христа, наверное не готовы к такому откровению и принимают за Христа фантазмы собственного воображения. Мы должны искать полноту Христа не в своей личной сфере, а в Его собственной вселенской сфере, которая есть Церковь.

Церковь сама по себе в своей истинной сущности представляет божественную действительность Христа на земле. Но в лице Христа Божество сочетало с собою и чисто-человеческое и природное начало. Это сочетание трёх начал, совершившееся в лице духовного человека Иисуса Христа единолично, должно совершаться собирательно в одухотворённом через Него человечестве. Чисто-человеческая свободная стихия общественной жизни, представляемая государством, и природная стихия этой жизни, представляемая народом или землёю, должны быть внутренне связаны или согласованы с божественной стихией, представляемой собственно Церковью. Церковь должна освящать и через посредство христианского государства преобразовывать свою естественную, земную (или земскую) жизнь народа и общества.

В этом исполнении общественной религии находит свою полноту и наша личная религия. Личная молитва должна определяться и восполняться церковным богодейством; личное благотворение должно находить опору в учреждениях христианского государства и через них связываться с благотворительностью общественною; наконец, лишь христианская организация материальной (экономической) жизни может дать нам средства, чтобы существенно исправить наше отношение к земной природе, чтобы достигнуть благотворного влияния на всю тварь, которая по нашей вине стенает и мучится доныне. Насколько мы неправдою своей воли участвуем в неправде окружающей нас действительности, настолько же и наше исправление улучшает эту действительность. Во всяком же случае в нашей воле, опираясь на помощь Божию, исполнять долг совести во всех делах своих, внутренних и внешних, частных и общественных.

- 304 -

Итак, личная и общественная религия в теснейшей связи между собою обращаются к каждому человеку с такими заповедями: молись Богу, помогай людям, воздерживай свою природу, сообразуйся внутренно с живым Богочеловеком Христом, признавай Его действительное присутствие в Церкви и ставь своею целью проводить Его дух во все области человеческой и природной жизни, чтобы сомкнулась через нас богочеловеческая цепь мироздания, чтобы небо сочеталось с землёю.

- 305 -

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА 1

О МОЛИТВЕ 

Когда мы ощутили сердечное отвращение от зла, господствующего в мире и в нас самих, когда мы делали усилия, чтобы побороть это зло, и опытом убедились в бессилии нашей доброй воли, — тогда наступает для нас нравственная необходимость искать помощи другой воли, — такой, которая не только хочет добра, но и обладает добром и, следовательно, может сообщить и нам силу добра. Такая воля есть, и, прежде чем мы поищем её, она уже находит нас. Она извещает о себе нашу душу в вере и соединяет нас с собою в молитве.

Мы верим в добро, но знаем, что в нас самих нет добра. Итак, мы должны обратиться к сущему добру, должны отдать ему свою волю, принести ему духовную жертву, — должны молиться ему. Кто не молится, т. е. не соединяет своей воли с высшею волею, тот или не верит в эту высшую волю, не верит в добро, или же считает себя самого полновластным обладателем добра, свою волю считает совершенною и всемогущею. Не верить в добро есть нравственная смерть, верить в себя самого как в

- 316 -

источник добра — есть безумие. Верить в божественный источник добра и молиться Ему, отдавая Ему свою волю во всём, есть истинная мудрость и начало нравственного совершенства.

Если мы действительно хотим свободной и совершенной жизни, то мы должны ввериться и отдаться тому, кто может освободить нас от зла и дать нам силу добра, кто сам вечно обладает и свободой и совершенством.

Ибо наша душа только способна стать свободной и совершенной, но сама по себе не обладает ни свободой, ни совершенством, в ней есть только возможность того и другого. Эта девственная способность нашей души может стать матерью новой благой жизни в нас. Но для этого, т. е. для действительного рождения новой жизни, необходимо действие того, что имеет уже в себе положительное творческое начало, или семя этой новой жизни. Божественная способность нашей души, чтобы не оставаться бесплодной, но стать матерью (материей) новой духовной жизни, чтобы свободно действовать и творить, — должна отдаться своему освободителю и владыке, Отцу новой жизни. Отдаваясь ему в вере, она соединяется с ним в молитве. Ибо первое действие веры, первое движение (или первый подвиг) новой духовной жизни, в которой Бог действует вместе с человеком, — есть молитва.

Вера без дела мертва, а молитва есть первое дело и начало всякого истинного дела. Веруя в Бога, мы должны верить, что в Нём всё добро есть вполне и совершенно, иначе Он не был бы Богом. А если всё добро воистину есть в Боге, то, следовательно, мы никакого доброго и истинного дела сами по себе творить не можем: в нашей власти только не противодействовать исходящему свыше добру и благодати, и этим непротиводействием, этим согласием на благодать, содействовать ей. Благодать обращает нас к Богу, а мы только соглашаемся своей волей на такое обращение, и в этом сущность молитвы, которая есть уже некоторое доброе и истинное дело: здесь мы действуем в Боге, и Бог действует в нас. Это уже есть начало новой духовной жизни. Мы уже ощущаем в себе её первое движение. Мы знаем, что эта жизнь в нас и составляет лучшую часть нас самих. Но мы также знаем, что она не от нас. Если бы мы были настоящими творцами и обладателями этой новой жизни, мы бы не страдали и не боролись, нас не подавляло бы сознание нашего зла и нашей немощи. Действи-

- 317 -

тельность новой благой жизни, которую мы в себе ощутили, не нами создана, а дана нам — это свободный дар. И если этот дар есть благой, если ощущение этой новой жизни возвышает и просветляет нашу душу, то и исходить дар этой жизни может только свыше, от Отца светов. Эта жизнь не от нас, а от Отца свыше; но она в нас, она наша, и Отец этой новой жизни есть наш Отец.

Отче наш, сущий на небесах... Если мы сами не ощутили в себе новой небесной жизни, если мы живём только одною прежнею жизнью, которая вся есть немощь, грех и смерть, — то эти слова «Отец наш небесный» не имеют для нас смысла, ибо Отец небесный не есть Отец немощи, греха и смерти[1]. Ощутив же его действительно Отцом в том движении новой жизни, которую мы имеем от Него, мы воистину веруем в Него, веруем, что в Нём всё добро и всё свет, и всё жизнь, что Он есть единое истинное и достойное бытие, единственная цель и предмет желания. Кто воистину верит в Бога, тот не может желать ничего кроме Бога. Но что же значит желать Бога? Когда мы в своей природной жизни желаем чего-нибудь для себя, то это желание может быть троякого рода: или мы желаем, чтобы что-нибудь ещё несуществующее явилось на свет (как, например, родители желают рождения детей, художники желают производить свои творения); или мы желаем что-нибудь уже существующее, но нам не принадлежащее, сделать своею принадлежностью или получить себе в собственность (каковы все корыстные желания); или, наконец, мы желаем изменить или исправить существующее в себе или других (каковы все желания улучшения или усовершенствования). Ясно, что ни одно из этих желаний неприменимо к Богу Самому по себе, но каждое из них применимо к Нему в Его отношении к нам. Мы не можем желать Бога для себя, как какого-нибудь предмета; мы не можем желать, чтобы что-нибудь совершалось в самом Божестве всесовершенном, в котором всё уже совершено, но мы должны желать совершения себя в единении с Богом.

- 318 -

Бог вечно есть Сам в себе, но мы должны желать, чтобы Он стал существовать для нас; ибо, пока мы живём по своей и мирской воле, Бог для нас как бы не существует.

Бог есть Вседержитель, всё в Себе заключающий, и мы сами принадлежим Ему. Но мы должны принадлежать Ему не только по силе Его владычества, но и во имя Его божественного совершенства, — ради Него самого, как высшего блага, единого благого: мы должны принадлежать Ему свободно и добровольно.

Бог неизменен в Себе, но мы должны желать, чтобы Он изменился для нас, т. е. чтобы мы сами изменились сообразно Ему. Так от века неизменное солнце получает новую силу для прозревшего слепого, потому что он сам изменяется и получает новую силу, становясь светоприемным.

Итак, желая Бога, мы должны желать, во-первых, чтобы Он открылся нам и сказал Своё имя, т. е. сообщил то понятие, через которое мы узнаем Его, различая Его от другого. Во-вторых, узнав Бога, мы должны воистину принять Его откровение или признать Его имя; ибо можно и познав Бога, не признавать Его, как Бога (Рим. 1, 21); и, в-третьих, узнав и признав Бога, мы должны стать сообразны Ему, чтобы имя Его святилось в нас. Да святится имя Твое.

Желать Бога значит желать добровольно принадлежать Ему. Эта наша внутренняя добровольная принадлежность Богу составляет Его царствие в нас, и об этом внутреннем царствии мы уже молились, когда говорили: «Да святится имя Твое». Но если мы вправду этого желаем, то мы должны желать, чтобы Бог царствовал не только в тайне нашего сердечного чувства, но и явно на деле; а это будет тогда, когда не только отдельные души, но и все существа отдадутся Богу и образуют собою Его настоящее царствие. Такого царствия Божия ещё нет в мире; но, веря в Бога, мы надеемся и на торжество дела Божия в мире. Об этом явном и вселенском царстве Божием мы молимся, когда говорим: Да приидет царствие Твое.

Мы не говорим: да будет создано или да сотворится царствие Твое, — но да приидет. Прийти может только то, что уже есть. Царствие Божие само по себе уже есть, ибо всё подчинено в существе своём Богу-Вседержителю. Но мы должны желать, чтобы царство Божие было не только над всем, что уже есть, но и во

- 319 -

всём, чтобы Бог был всё во всех и все были едино в Нём. Бог есть добро, не знающее границ, благость, не знающая зависти; поэтому Он хочет сообщаться всему, Его воля — быть всем во всех. И так как Он есть единое добро и благо, то лишь желая исполнения этой Его воли, — быть всем во всех — мы желаем добра всему. И единственное к этому препятствие заключается в воле существ, не отвечающей воле Божией, не принимающей в себя божественного добра. Воля есть собственная сила всякого существа, начало всякого действия и всякой действительности; поэтому, пока наша воля не принимает Бога, до тех пор Его нет и в нашей действительности. Только в своей воле может существо противиться Богу, отделяться от Него, исключать Его из себя. Поэтому и воля Божия требует от нас не каких-нибудь внешних действий, а нашей собственной воли, — чтобы мы сами хотели исполнять волю Божию; следовательно, пока мы сами этого не хотим, то и воля Божия не исполняется в нас. Пока наш мир сам не хочет быть царствием Божиим, до тех пор Бог и не царствует в нём, и этот мир остаётся землёю, отделённою от небес, землёю, на которой нет воли Божией. Существа же, добровольно и окончательно подчинившиеся Богу, сами открывшие Ему доступ к себе и сделавшие свою волю только формою и исполнением воли Божией, — такие существа составляют божественный мир, небеса или царство славы. Там воля Божия исполняется волею всех, и потому царство Божие уже пришло. И, желая его пришествия к нам на землю, мы должны желать, чтобы воля Божия была на земле так же, как она на небесах, т. е. не в противоречии с собственной волей творения, а в полном согласии с нею, так, чтобы вся тварь сама хотела только того, чего хочет Бог.

Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Этою молитвою мы и сами отдаём свою волю Богу, а равно и для всех существ, для всего творения призываем вольный союз с волей Божией, в которой всё добро для всех. Этою молитвою мы для всех желаем единого истинного блага и всю вселенную обнимаем одною любовью, а через это не только призываем, но уже и исполняем в себе волю Божию, которая есть любовь.

Говоря: «Да будет воля Твоя» — мы даём воле Божией возможность действовать через нас. Но нам ещё нужно подумать о тех действительных условиях, при которых союз нашей воли с бо-

- 320 -

жественною может укорениться в почве нашего сердца. Ибо нужны дожди ранние и поздние, чтобы принятое свыше семя духовной жизни могло принести плод свой.

Хотя мы и отдались воле Божией и воистину хотим, чтобы эта единая воля исполнилась в нас и через нас; но троякого рода препятствия становятся между нашим желанием и нашей действительностью. Эти препятствия, с которыми мы сталкиваемся неизбежно, находятся: во-первых, в испорченной чувственной природе человека (наше настоящее); во-вторых, в наших прежних дурных делах (наше прошедшее); и, в-третьих, если бы мы и рассчитались с своим прошедшим и побороли своё настоящее зло, более трудные препятствия являются в виде предстоящего нам тайного воздействия враждебных сил (наше будущее). Хотеть исполнения воли Божией значит хотеть устранения этих тройных препятствий. Итак, мы должны желать: во-первых, укрощения нашей природы (воздержанием); во-вторых, искупления наших грехов (правдою) и, наконец, в-третьих, ограждения нас от предстоящих напастей (духовною крепостью).

Хлеб наш насущный даждъ нам днесь. В двух случаях наша чувственная природа бывает препятствием делу Божию в нас: когда мы совсем отвергаем её силу, впадая в духовную гордость, и когда мы ей вполне подчиняемся, впадая в духовное рабство. Впрочем, первый случай в конце своём сводится ко второму; ибо сколько бы мы ни отвергали силу и значение чувственной природы (плоти), отделаться от неё мы не можем; поэтому на деле, отрицая власть плоти, мы только оправдываем своё бездействие в борьбе с нею и обеспечиваем её победу над духом; так что мнимая наша свобода приводит к увеличению действительного рабства. Это мы яснее увидим, когда будем говорить об искушениях. А теперь заметим только, что прошение о хлебе насущном днесь указывает нам на должное и истинное наше положение относительно потребностей природы, — положение, одинаково далёкое и от гордости ложного спиритуализма, и от низости практического материализма: «хлеб наш насущный днесь» значит то, что необходимо для нашей природы в каждое данное время. Здесь не разделяются потребности духовной и материальной природы. И на самом деле они нераздельны у нас — одухотворённых животных и духов воплощённых.

- 321 -

Мы желаем, чтобы открывшийся в нас начаток духовной жизни был поддержан, потому что он окружён чувственною природою и стихиями мира и без поддержки может быть поглощён материей. Но мы желаем также, чтобы и чувственная природа была удовлетворена, для того, чтобы она могла послужить средою и орудием нашей духовной жизни. Обе наши жизни, духовная и физическая, нуждаются в питании или хлебе насущном; первая для себя, а вторая для первой. Хлеб насущный для духа — это все те воздействия свыше и совне, которые поддерживают нашу добрую волю и питают нашу духовную жизнь. Мы просим этого сверхсущественного ύπερούσιον хлеба, потому что знаем, что источник нашей духовной жизни не в нас самих, а выше, и что отделённая от этого источника она иссякнет. Но мы просим также хлеба насущного έπιούσιον и для нашей плоти, т. е. всего того, чем обеспечивается наша материальная жизнь; потому что мы знаем, что наша плоть есть та земля, из которой и на которой должно вырасти дерево вечной жизни, та земля, которую Бог хочет сделать цветущей и плодоносной.

«Хлеб наш насущный даждь нам днесь». Мы верим, что и материальная жизнь и весь порядок природы зависит окончательно от воли Твоей. Мы знаем, что и малейшие условия нашего существования обнимаются всеобъемлющим планом Твоей Премудрости. И, думая о том, что необходимо для нашей жизни, мы хотим только исполнить волю Твою, исповедуя Тебя, как начало и источник, как основание и цель всей нашей жизни.

Прошением о хлебе насущном мы освящаем нашу материальную жизнь, соединяем и её с волею Божией. Сказать, что Богу нет дела до наших материальных нужд, значит оправдывать безбожие, ограничивая Божество. Если наша материальная жизнь не может быть связана с волею Божией, а мы между тем не можем отделиться от своей материальной жизни, которая есть основание всего нашего существования, то, значит, и мы остаёмся чужды воле Божией и живём без Бога. Наша материальная жизнь — от мира, а мир весь во зле лежит, и зло чуждо Богу. Но то, что лежит во зле, ещё не есть зло само по себе. Зло нашей материальной жизни не в ней самой, а в том, кок относится к ней наша душа в своей воле. Зло не в материальном наслаждении, а в душевном пожелании, с ним соединяющемся. Пожелание есть такое вольное

- 322 -

движение нашей души, которым мы ищем материального наслаждения ради него самого и отдаёмся этому наслаждению в полную власть, с потерей всякого самообладания, становясь действительно рабами плоти. Здесь удовлетворение плоти становится целью само по себе и через то жизнь плоти отделяется от жизни Божией, в которой единая истинная цель. В этом отделении природной жизни от жизни божественной, — отделении совершаемом через пожелание души, заключается существенным образом зло и грех плоти. Бог, как безусловная цель, есть определяющее начало нашей жизни; отделённая от Бога, поставленная как цель сама по себе, наша материальная жизнь теряет и всякий предел, получает характер безграничности и ненасытности, ненаполнимой пустоты, в которой она становится мучением и злом. В Боге предел материи. Отделённая от Него, она есть дурная бесконечность, огонь неугасимый, жажда неутолимая и вечное мучение. Но нашею молитвою именно упраздняется роковое отделение материальной жизни от Бога, эта жизнь вводится в свой предел, относится к своей цели. «Хлеб наш насущный даждь нам днесь» — это прежде всего обет воздержания: допускается только необходимое, исключается всё лишнее. Но уже простым воздержанием отнимается у нашей материальной жизни её греховный характер. Соглашаясь на воздержание, мы свидетельствуем, что материальная жизнь сама по себе, т. е. отделённая от Бога, не есть для нас цель и благо. Если бы она была целью и благом, тогда воздержание не имело бы смысла: тогда чем больше и полнее было бы удовлетворение плоти, тем было бы лучше. Но мы желаем только насущного и только днесь: словом «насущный» полагается предел плотскому хотению, а словом «днесь» полагается предел плотскому помышлению. Ограничивая всю нашу материальную жизнь только тем, что по воле Божией необходимо для нас в данное время, мы придаём этой жизни тот условный и подчинённый характер, который она должна иметь. Прошение хлеба насущного днесь показывает, что материальное удовлетворение, жизнь плоти уже не составляет для нас сущности и цели и собственного предмета нашей воли, но желается нами только как средство и необходимое условие для исполнения чрез нас воли Божией и для нашего служения делу Божию на земле. В этом прошении человеческая воля, свободно подчиняя вышней воле все низшие стремления и потребности материальной природы, вводит нашу

- 323 -

текущую действительность в вечный план божественного действия, относит к Богу и связывает с Богом нашу вседневную жизнь, наше настоящее.

Но наше настоящее не может быть истинно соединено с Богом, пока над нами тяготеют дела нашего прошедшего, без Бога содеянные. Чтобы начать жить пo-Божьи, нам должно прежде исполнить всякую правду. Мы связаны прежнею неправдою и должны развязаться с нею для того, чтобы связать свою жизнь с делом Божиим. Прежде чем приобретать новое благо, мы обязаны уплатить старый долг. Это требование правды. Мы не можем исполнить этого требования одним тем, что впредь будем творить правду и жить пo-Божьи, ибо это мы и без того должны, это не есть уплата прежнего долга, а только исполнение настоящей обязанности. Уплатить своего старого долга мы не можем и должны решительно признать свою несостоятельность. Как возрождения своего настоящего, так и искупления своего прошлого мы должны ждать только от Бога. И остави нам долги наша. Но и в этом оставлении или отпущении наших грехов не должно быть нарушено требование правды — чтобы мы поступали с другими так, как хотим, чтоб было поступлено с нами. Итак: «остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим». Эти слова не ту имеют силу, чтобы, прощая чужие долги, мы сами искупали или уравновешивали свои собственные; для такого равновесия нужно было бы, чтобы мы были должны тем же самым, кто и нам должен, чего обыкновенно не бывает. Но для Отца небесного всё человечество есть одна семья, и то, что мы отпускаем одному из братьев (наш нравственный подвиг прощения), то Отец небесный может употребить и на пользу другого. Для Него важно не внешнее соответствие между деянием и возмездием, а само внутреннее наше душевное действие. Прощение, как тайное движение нашего сердца, имеет действующую силу и тогда, когда внешнее дело уже невозможно.

Прощение смывает последствия прежних обид и очищает от греха наше прошлое. Для того же, чтобы и будущее наше охранить от греха, должно обратиться к самой его причине. Причина же всякого зла в нас не что-нибудь случайное и внешнее, не то или другое дело или событие, а сама наша испорченная природа, унаследованная нами от первобытного человека. В глубине нашего существа, в самой основе нашей души, иногда для нас вполне

- 324 -

несознаваемо таится и скрыто действует сила первородного греха, — сила тёмная, безумная и злая. Это и есть та самая сила, которая отделяет нас от всего и от всех, замыкает нас в самих себе, делает непроницаемыми и непрозрачными; она есть сила бессмысленная и начало всякого безумия, ибо, отделяя нас от всего, она разрывает для нас всякую связь с миром Божиим, лишает нас общения со всем и закрывает от нас то наше истинное отношение ко всему, которое составляет разумный смысл (ratio) нашей жизни. Отделённые от этого смысла, вырванные из общего мира Божия, повинуясь этой тёмной силе, мы воображаем для себя свой собственный особый мир, и, принимая это воображение за действительность, впадаем в безумие. Но тёмная и бессмысленная сила, делающая нас безумными, делает нас и злыми. Ибо, отделяя себя от всего, мы противопоставляем себя всему, а, противопоставляя себя всему, мы отрицаем всё во имя себя и стремится всё подчинить себе и подавить, а сопротивляющееся сломить и уничтожить.

Этот всепожирающий огонь только прикрыт прахом нашей плоти, законы природной жизни (половое влечение, рождение детей) только ограничивают и связывают действие этой злой силы, но не изменяют её свойства. Свойство её во внутреннем отделении ото всего, и, следовательно, оно упраздняется только чрез внутреннее наше соединение со всем. Но соединиться со всем мы можем только в том, в ком всё едино. Только обратившись внутренно к Богу-Вседержителю, в котором нет никакого разделения и потому никакой тьмы, в котором изначала пребывает смысл (λόγος) всего и который есть любовь, — только обратившись к Нему внутренно, изменяем мы в себе тёмную, безумную и злую стихию нашей природы. Связав себя верою с началом всякого добра, мы получаем свободу от принудительной власти над нами греховного начала. Мы перестаём быть невольниками греха, как только признаем над собою волю Божию. Та воля, с которою мы рождаемся, воля нашей плоти, подчинена природе, а природа подчинена греху, господствующему в ней. Итак, пока мы действуем только от себя или от своей воли, мы неизбежно действуем от греха, действуем как рабы и невольники греха. Иметь только свою волю значит для нас не иметь воли, быть несвободными. Ибо наша воля уже подчинена греху, подчинена по рождению, т. е. невольно.

- 325 -

Природный человек не сам, не своею волею подчиняет себя греху, но грех уже владеет им помимо его воли, как своим наследием. И пока мы действуем только от себя, мы остаёмся во власти того одного начала, которое уже владеет нами, т. е. во власти греховной природы, или прирожденного греха, мы составляем нераздельную собственность этого начала. Фактически мы уже несвободны и возможность освобождения для нас только в такой силе, которая идёт дальше факта и соединяет нас с тем, что ещё не имеет для нас ощутительной действительности. Такая сила есть вера. Верою мы признаём для себя другое начало, кроме нашей фактической природы, подчинённой греху. В силу веры мы получаем возможность действовать уже не от одного того начала, которое от рождения фактически владеет нами и которому мы рабствуем, а от другого начала, которому мы сами подчиняемся, в этом добровольном подчинении получая свободу. Только веруя в невидимого Бога и действуя по вере от Бога, наша воля оказывается воистину волей, т. е. свободным началом, — свободным от самого себя, т. е. от своего данного фактического состояния; здесь воля действует уже не как психологическое явление только, а как творческая сила предшествующая всякому явлению и никаким фактом не покрываемая и не исчерпываемая, т. е. по существу свободная. Такое коренное освобождение силою веры доступно для всех людей независимо от вероисповедания. Ибо, нравственный подвиг веры возможен и при самом недостаточном познании об истинном Боге. Встреча сердца человеческого с ищущею его благодатью Божиею может совершиться далеко от прямой линии сознания, но где бы ни состоялась эта встреча, только чрез неё мы получаем действительную свободу.

Мы родимся только с возможностью свободы; на деле же наша воля (воля природного человека) уже занята и связана теми ограниченными и для нас внешними предметами, которых природа заставляет нас хотеть. В этом хотении мы вдвойне не свободны: во-первых, потому, что мы не сами собою здесь хотим, а нас принуждает хотеть чуждая сила природы; во-вторых, и самые предметы природного хотения — ограниченные вещи и условные состояния — связывают и ограничивают нашу волю. Действительной свободы мы достигаем только тогда, когда сверх природного хотения начинаем хотеть того, чего хочет Бог, т. е. сами отдаём

- 326 -

свою волю Богу. Этим мы становимся вдвойне свободны; во-первых, потому, что, отдавая свою волю Богу, мы действуем сами, — это не есть прирожденный нам факт, принудительный и обязательный для нас, но внутреннее действие или движение нашей души, в котором мы сами составляем начало движения; во-вторых, то, что хочет Бог (предмет нашей новой воли), есть прежде всего благо нравственное, внутреннее, притом бесконечное и совершенное, в котором не может быть ничего исключительного, никаких внешних границ, связывающих и подавляющих нашу волю, подобно предметам натуральных хотений, — ничего такого в Боге нет и быть не может, следовательно, соединяя свою волю с волей Божией, мы получаем совершенную свободу — совершенную в принципе, но ещё не в исполнении.

Движение нашей воли, которым она возвышается над собою, т. е. над своим фактическим природным состоянием или рабством греху, и отдаёт себя Богу, решаясь хотеть no-Божьи, это движение есть только первое начало новой жизни, а не конец её. Уже и в этом начале наша воля действительно свободна, но прежнее рабство греху ещё остаётся для неё как возможность. Прежде (до духовного возрождения) рабство было действительностью, а свобода только возможностью — теперь наоборот. Для новорождённого духовного человека грех уже не есть факт, неизбежно тяготеющий над его волей, а только возможность для его воли. Для того чтобы греховное начало из этой возможности перешло в действительность и снова овладело человеком, оно нуждается в возбуждении. Человек, духовно возрождённый, т. е. с верою признавший Бога и подчинивший себя воле Божией, уже не может сам, прямым своим действием возбудить тёмную стихию своей души к действительному греху. Для такого человека вызывающею причиною греха станет действие извне, то, что называется искушением.

Искушение бывает только для людей духовных, или людей Божиих. Человек безбожный, чтобы творить зло, не нуждается в искушении: он творит уже просто в силу своей испорченной природы, по закону греха, который уже обладает им. Но человек Божий закону греха прямо неповинен. Грех, как грех, не имеет над ним власти и не действует на него; он может быть увлечён грехом только тогда, когда грех представится как безгрешное и зло примет вид добра, в чём и состоит сила искушения.

- 327 -

Мы знаем три главные рода греха: грех чувственной души или похоть (грех плоти): «похоть заченши рождает грех, а содеянный грех рождает смерть»; далее грех ума — самомнение или самовозношение, которое ведёт к заблуждению, а упорство в заблуждении порождает ложь и обман; и, наконец, грех собственного духа — властолюбие, которое приводит к насилию, а насилие кончается убийством. Итак, дело искушения состоит в том, чтобы эти грехи представить не грехами для духовного человека. Прежде всего является оправдание похоти, т. е. стремления чувственной природы, получающего перевес над умом и волею. Искусительный голос говорит: «Ты человек Божий, человек духовный, и для тебя похоть плоти не страшна; ты внутренно уже победил в себе греховную природу, и потому всякие внешние её проявления для тебя уже безразличны. Духовному человеку всё позволительно: ты выше различия между добром и злом; да и может ли быть зло в чисто внешних действиях тела, составляющих естественные проявления его материальной природы»?

Это есть первое искушение. Оно особенно сильно в начале духовной жизни, когда влечения плоти ещё не смирились перед новорождённым духом и хотят, как змеи Геркулеса, задушить его в самой колыбели. Этому искушению подпадают обыкновенно последователи мнимо-духовных, мистических сект, в которых преувеличенная и самодовольная духовность сменяется полным разгулом чувственности, и свобода духа, переходя в свободу плоти, кончается рабством плоти.

Чтобы преодолеть это искушение, нужна духовная крепость, которой мы в себе не имеем, а должны получить её от источника всякой силы, и к нему мы обращаемся с молитвою: не введи нас во искушение. Привлечённая этою молитвою помощь божественной силы оградит нашу душу от помрачения и соблазна и против искусительных софизмов вооружит наш разум и совесть следующим рассуждением.

Ответ духовного человека на первое искушение: Ты говоришь, что похоть плоти не страшна для меня, потому что я победил чувственную природу или плоть силою духа; но если бы я действительно уже победил плоть, то и пожелание не действовало бы во мне, не было бы и самого искушения. Если же оно является, если я ощущаю пожелание плоти, то это явный знак, что чувственная

- 328 -

природа ещё не покорена мною, что она ещё страшна и опасна для меня, и что мне ещё нужно с нею бороться. Далее ты говоришь, что я стал выше различия между добром и злом. Но как могу я этому поверить, когда я ещё испытываю различие между страданием и удовольствием, отвращаясь первого как зла для меня и ища второго как добра для меня. А если бы я в самом деле уже достиг такого совершенства, что не различал бы страдания от удовольствия, то при таком бесстрастии у меня не могло бы быть и плотского пожелания, которое есть именно стремление к некоторому удовольствию, — тогда не было бы места и теперешнему искушению. Если же ты меня теперь искушаешь плотским пожеланием, то это значит, что я ещё не достиг бесстрастия и различию добра и зла вполне подвержен. Наконец, ты говоришь: в удовлетворении чувственных стремлений нет зла и греха, потому что это только внешний факт, действие, совершаемое одним телом без участия души, но если бы так, то душа и не желала бы этого факта; допуская же в себя похоть, она желает его, и это пожелание выражает именно участие души к чувственному факту, и, следовательно, он уже не есть только внешний факт в жизни тела, но и внутреннее действие души, её грех.

Опровергнув таким образом искушение плоти, духовный человек встречается с искушением ума. «Ты познал истину, в тебе открылась истинная жизнь. Это дано не всем. Ты видишь, что другие не знают истины и чужды истинной жизни. Хотя истина не от тебя, но она твоя, принадлежит тебе преимущественно перед другими людьми. Им не дано, а тебе дано — значит, ты сам по себе уже был лучше и выше других людей, и потому получил то, что от них сокрыто. Открывшаяся в тебе духовная жизнь есть твоё преимущество перед другими, и это преимущество доказывает твоё личное превосходство над ними. Истинная жизнь возвышает тебя и делает лучше, но ты получаешь эту жизнь потому, что и прежде был уже лучше и выше других. Ты сам по себе уже избранник, имеющий право на исключительное значение. Если истина стала твоим личным достоянием; и преимуществом, то, значит, твоё мнение как твоё уже есть истина и должно быть признано другими. Обладая истиною, ты не можешь впасть в заблуждение, — ты непогрешим». Допустив такое внушение, ум наш впадает в самомнение, а самомнение вводит

- 329 -

в заблуждение и ложь. Ибо, услаждаясь мыслью о своём превосходстве, ум наш начинает дорожить истиною уже не как истиною, а как своею, но тем самым он теряет и всякий критерий между истиной и заблуждением, ибо своим может быть и заблуждение и всякая ложь. Но если даже мы и удержимся от того конечного безумия, чтобы всякое своё мнение и воображение, ради того, что оно своё, принимать и выдавать за безусловную истину в силу своей мнимой непогрешимости, то всё-таки допущенный нами грех самомнения или умственной гордости неизбежно размножается в нашей душе и порождает в ней другие родственные ему грехи — тщеславия и зависти. Ибо мнение о своём превосходстве, будучи только притязанием, требует непременно чужого признания. Так как самомнение имеет в виду не наше бытие в истине, а только наше значение, то оно не удовлетворено, если мы не значим для других столько же, сколько и для себя. Стремление же значить для других или иметь преимущество в чужом мнении и есть тщеславие. Неудовлетворение же этого стремления, когда чужое мнение отказывает нам в исключительном признании и ставит других наравне или выше нас, непременно возбуждает в тщеславном неприязненное чувство соперничества, ревности и зависти.

Это искушение ума самомнением особенно сильно в средине духовного поприща, когда ум уже получил перевес над чувствами. Соблазну самомнения подпадают обыкновенно люди, уже достигшие некоторого значения и заслуг. Таковые попущением Божиим становятся тогда основателями сект или ересиархами и предводителями народных движений, но нередко также впадают в умопомешательство и гибнут жалким образом. Но если духовный человек в начале этого искушения не положится на силу своего ума и обратится к Богу с молитвою: «Не введи нас во искушение», то он получит крепость ума и сумеет отстранить софизм самомнения.

Ответ духовного человека на второе искушение: Истина есть сама в себе вечно, безгранично и совершенно. Ничьим частным достоянием, принадлежностью или преимуществом она быть не может. Наш ум может познавать истину, только становясь причастным истине, т. е. причастным бесконечному совершенству, а для этого он должен отречься и отрешиться от своей личной ограниченности, от искания своего и помышления о своём. В ис-

- 330 -

тине нет своего и чужого, в ней все могут иметь только одну часть, в ней все солидарны; поэтому, когда я во имя своего мнимого обладания истиной противопоставляю себя другим и горжусь перед ними своим преимуществом в истине, то я этим только доказываю, что я ещё не в истине, и что мне нечем гордиться. Истина безусловна, независима и довлеет себе; поэтому, если я тщеславно ищу чужого признания и забочусь о людских мнениях, то я показываю, что я сам чужд истине и что мне нечем славиться в людях. Наконец, сущая истина, как полнота блага, не допускает зависти; если я из-за обладания истиной соперничаю и завидую другим, то я показываю, что у меня нет истины и что мне не за что ревновать и соперничать.

В истине не может быть границ; следовательно, пока наш ум ищет своего и стоит на своём, т. е. разграничивает между собой и не собой, он сам ограничен и отделён от истины, и истины нет в нём, и он не может познать её от себя. Но он может и должен сознать эту свою ограниченность и смириться перед безграничным умом Божиим и обратиться от себя к самой истине и стать прозрачным для божественного света. Итак, мы находим истину не своим умом, а несмотря на свой ум, в уме Божием. Но такое познание истины, основанное на смирении и самоотречении нашего ума, не может уже быть источником гордости, тщеславия и зависти; и хотя бы эти пороки и не могли быть сразу уничтожены, но, отрекшись внутренно от ложного самомнения в пользу сущей истины, — мы подрываем корень этих умственных грехов и, предохраняя себя от заблуждений ума, укрепляемся и возрастаем в духовной жизни.

Но тут предстоит нам третье и самое опасное искушение. Когда похоть плоти побеждена чистотою и обман ума смирением, когда я не считаю грех для себя позволенным и не поддаюсь ему, когда я не ставлю своего мнения вместо истины и не впадаю в заблуждение, — тогда является великий соблазн для духовной воли.

«Ты освободился от рабства плоти и самоотречением ума усвоил истину Божию и познал, что она есть единое верное благо. Но мир отвергает эту истину и лишает себя этого блага и лежит во зле. Находясь во зле, он не может принять истины путём умственного убеждения — его нужно прежде всего практически подчинить высшему началу. Ты представитель этого высшего на-

- 331 -

чала, — не по собственным достоинствам и силам (ибо ты уже отрёкся от самомнения), а в силу благодати Божией сделавшей тебя причастным сущей истине. Не для себя, а для славы Божией и для блага самого мира, из любви к Богу и к ближнему ты должен хотеть и приложить всякие старания, чтобы покорить мир высшей правде и привести людей к царству Божию. Но для этого в твоих руках должны быть необходимые средства, чтобы с успехом действовать на мир и в мире: прежде всего ты должен получить власть и высший авторитет над другими людьми, подчинить их себе, чтобы вести их к единой спасительной истине. Итак, ты должен всячески искать власти и могущества в мире».

Этому великому и сильному искушению подпадали великие и сильные люди, которых оно приводило ко многим худым делам.

Но если духовный человек, благополучно прошедший через два первые искушения, захочет устоять и в этом, то, снова оградив себя молитвою: «Не введи нас во искушение», — он скажет так:

Ответ духовного человека на третье искушение: Правда, что я должен заботиться о спасении мира чрез практическое подчинение его божественному началу; но неправда, что для этого я должен искать власти в мире. Если я действительно желаю власти не для себя и не во имя своё и не самовольно, а во имя Божие для дела Божия и согласно воле Божией, то я не должен и не могу искать сам этой власти, не должен и не могу ничего делать от себя для её достижения. Я верю в Бога и желаю совершения дела Его и надеюсь на пришествие царства Его и, насколько мне дано, служу ему, но большего не ищу: ибо я не могу знать тайн домостроительства Божия и путей Его провидения и планов его премудрости; да и себя самого я ещё не вполне знаю. Я не могу знать, хорошо ли для меня и для других будет, если я теперь получу власть и могущество. Хотя я и стал причастен истине Божией и духовная жизнь открылась во мне, но из этого ещё не следует, чтобы я годился для управления людьми. Быть может, получив власть, я не только окажусь несостоятельным для устроения других в духе Божием, но и собственное своё духовное достоинство утрачу, а если я ищу власти, то я уже утратил его, ибо впал в грех властолюбия. Если я не жду принять своего назначения от Бога, а ищу власти от себя, то я должен прибегать в этом деле к человеческим способам

- 332 -

и средствам. Но человеческие способы и средства для добывания власти хорошо известны, они суть: коварство и обман в начале, насилие и убийство в конце. Такими делами других к царству Божию не приблизишь, а сам от него удалишься. Итак, должен я служить славе Божией и спасению мира в том, что мне дано в уделе своём, с терпением ожидая совершения судеб Божиих над собою и над миром, стараясь кротостью и благостью смягчать чужое зло, не умножая его своим.

Общий ответ на искушения: Поверив сердечно в Бога и почувствовав в себе действие божественной благодати мы имеем начало новой духовной жизни. Обман искушения состоит в том, что это начало принимается за достигнутый конец, и зарождение духовной жизни выдаётся за её совершенство; обман в том, что духовная жизнь понимается как нечто за раз и вполне данное, не нуждающееся в росте, в постоянном ходе совершенствования внутри и исполнения вовне; полагается, что духовный человек есть существо простое, цельное и законченное. Но на самом деле в духовном человеке продолжают пребывать и действовать две живые силы: начаток новой благодатной жизни и остаток прежней греховной жизни, и цель искушения в том, чтобы неокрепший ещё начаток или залог духа употребить как благовидный покров или личину для старых греховных стремлений и тем оправдать и внутренне усилить их и уже безраздельно предать им всего человека. Но в начале искушения, если мы будем искать опору не в своих, а в Божьих силах чрез молитву, мы легко раскроем весь обман и скажем так:

Положим, что мы люди Божий и живём в Боге, но мы не можем думать, чтобы подчинение плотскому пожеланию, чтобы тщеславие или властолюбие, которое мы замечаем в себе, были от Бога и были добром. Итак, хотя мы и в Боге, но в нас есть ещё нечто такое, что не от Бога, и что не есть добро, поэтому, когда такие недобрые стремления нападают на нас, то мы и должны признать это за напасть и, не уступая им, молиться: не введи нас в напасть, и никак не оправдывать плотских пороков своим качеством духовного человека. Без сомнения, для чистого всё чисто, но вопрос в том: вполне ли мы чисты, и на этот вопрос совесть искушаемого даёт ясный ответ: мы живём не под законом, а под благодатью, мы люди духовные. Пусть так; но из

- 333 -

этого ничуть не следует, чтобы всё, что нами делается или с нами случается, также было благодатно и духовно: так, например, когда мы испытываем голод и жажду, то это у нас не по благодати и не потому, что мы духовны, а потому, что у нас ещё остаётся животная природа; но точно также, когда у нас, хотя и духовных людей, являются нечистые помыслы, или желание чужой похвалы, или желание власти, то это происходит не в силу того, что мы духовны, а в силу того, что мы ещё недостаточно духовны; и настолько недостаточно, что в конце искушения самые наши духовные качества становятся только предлогами для вовсе не духовных, а плотских и грешных стремлений: так, в конце первого искушения наша мнимая духовная свобода оказывается только предлогом для действительного рабства плоти, в конце второго искушения наша мнимая духовная мудрость становится предлогом гордости и тщеславия, и, наконец, третье искушение приводит к тому, что духовное усердие к славе Божией и благу ближних является как предлог для властолюбия и деспотизма. Итак, во всякой попытке связать слабости и пороки, свойственные человеку вообще, с нашим качеством человека Божия или духовного человека, — во всякой такой попытке и во всяком таком внушении должны мы видеть лукавый обман и молиться: избави нас от лукавого.

Лукавый дух самолюбия, отец всякой лжи, обманывая наш ум своими софизмами, достигает двойной цели: он не только расслабляет нашу волю в борьбе с настоящим искушением, но и наперёд отдаёт нашу душу во власть всем страстям, порокам и преступлениям. Человек, одержимый необузданным самолюбием, не только падает, случайно совершая тот или иной грех, но уже потерял устойчивость нравственного равновесия, и вся его жизнь превращается в сплошной грех. Человек, одержимый самолюбием, неизбежно будет несправедлив в отношении к другим, а в собственных своих потребностях безграничен. Наша душа имеет в себе силу бесконечности, и раз овладев этою силой, наш эгоизм не находит пределов и не знает насыщения. Безмерные требования не могут быть удовлетворены; неудовлетворённость порождает озлобление; бессильная злоба производит уныние, а уныние приводит к отчаянию. Итак, когда самолюбие берёт верх в нашей душе, то логический исход будет умопомешательство или

- 334 -

самоубийство. И если такой конец постигает далеко не всех одержимых тем нравственным недугом, то это должно приписать особой милости Божией и чужим молитвам.

Избавление нас от лукавого есть дело истинной мудрости, которая разоблачает и разрушает все обманы и софизмы самолюбия и вооружает нас не нашими, а Божьими силами. Таким образом наш дух получает неодолимую крепость в искушениях. Духовная крепость в искушениях сообщает нам справедливость в действиях, умеренность в чувствах. А при таком нравственном равновесии всё более и более укореняются в душе чистая любовь, постоянная надежда и твёрдая вера в Бога и вечную жизнь.

Два есть главные свойства у истинной молитвы: бескорыстность и действенность. Та молитва, которой Христос научил Своих учеников, обладает этими свойствами в полной мере. Эта молитва вполне бескорыстна; ибо в ней мы не молимся ни о каком благе для себя исключительно, ни о каком благе, которое отделяло бы нас от других. Настоящая цель этой молитвы в том, чтобы Бог был всё во всём. Эта цель прямо выражается в первых трёх прошениях: «Да святится имя Твоё, да приидет царствие Твоё, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли». Предметы остальных прошений выражают только средства или условия для осуществления той высшей цели, поскольку она касается и нас. Ибо Бог не может быть всем во всём, если Он не будет и в нашей личной жизни. И вот мы прежде всего отдаём Богу свою материальную жизнь. Молясь о хлебе насущном, мы уже не считаем себя хозяевами своей материальной жизни, но подчиняем её жизни божественной. Молясь об оставлении долгов и оставляя ради Бога должникам нашим, мы не ищем своей правды, но признаём правду Божию, которая одна есть истинная; наконец, молясь о неведении в искушение и избавлении от лукавого, мы не полагаем своими путями избегнуть явных и тайных действий злого начала, но избираем единый верный путь Божьего руководительства.

Будучи вполне бескорыстною, молитва Господня вместе с тем и тем самым вполне действенна. Каждое из её прошений, с верой произносимое, содержит в себе и начало своего исполнения. Когда мы с верою говорим: «Да святится имя Твое», имя Божие святится в нас; призывая царствие Божие, мы тем самым при-

- 335 -

знаём себя принадлежащими к этому царству, т. е. оно уже приходит к нам. Говоря: «Да будет воля Твоя», т. е. отдавая свою волю Богу, мы тем самым исполняем Его волю в себе. Затем, насколько мы сводим свои материальные потребности к наименьшему (в молитве о хлебе насущном днесь), настолько мы делаем более возможным их удовлетворение. Далее, отпуская должникам нашим, мы тем самым оправдываем себя перед Богом, и, наконец, молясь о Божьей помощи в борьбе с искушениями и наваждениями лукавых сил, мы тем самым получаем наиболее действительную помощь, ибо род сей не изгоняется ничем, как только постом и молитвою.

Отец наш небесный, родоначальник новой благой жизни в нас! Да святится имя Твое, т. е. истина, нашею верою. Да приидет царствие Твое, — вся наша надежда. Да будет воля Твоя, единою любовью всех и всё соединяющая, да будет она не только в мире покорных Тебе духов, но и в нашей природе, самовольно от Тебя отделившейся. А для сего возьми нашу плотскую жизнь и очисти её Твоим животворящим Духом. Возьми наши права и оправдай нас Своею истиною. Возьми все наши силы и всю нашу мудрость, ибо нам недостаточно их в борьбе против невидимого лукавства; Ты же верным путём Своим приведи нас к совершенству, ибо Твое есть царство и сила и слава во веки веков.

 ГЛАВА 2

О ЖЕРТВЕ И МИЛОСТЫНЕ 

Человек, нравственно соединяясь с Богом в истинной молитве, соединяет с Ним не себя только, но и других; он становится одним из связующих звеньев между Богом и творением, между божественным и природным миром. Воля человеческая, свободно отдаваясь воле Божией, не поглощается ею, а сочетается с нею и становится новою богочеловеческою силою, способною творить дела Божий в мире человеческом. Этим истинная

- 336 -

молитва, как благодатно-нравственная связь с Богом, отличается от всех других человеческих отношений к Божеству. Ибо существуют и другие отношения к Божеству со стороны верующего, и не всякое отношение верующего к предмету его веры образует между ними живую нравственную связь и истинное соединение.

Если Божество действительно существует, то и вне Его живущий человек должен ощущать Его, не только как внешнюю чужую силу, которая всегда может поглотить и уничтожить его. Бог, по самому понятию, всегда есть сила всемогущая над нами, но самое это всемогущество имеет различные выражения: для раба природы, живущего вне Бога, оно выражается как огонь поядающий, как сила всепожирающая, всеуничтожающая. С такою силою, страшною и неведомою, невозможно нравственное соединение; человек не может отдать ей свою внутреннюю сущность — то, что он есть, он может отдать этой внешней силе только своё внешнее существование — то, что он имеет: свою физическую жизнь, своих детей, часть своего тела, своих животных и рабов. Огненная пожирающая сила Божества требует жертв. По свидетельству св. отцов, те демонические силы, которые для язычников заступили место Божие, нуждались в жертвоприношениях прежде всего для поддержания собственной жизни: они питались кровавыми испарениями. Но и сущий Бог сил, открывшийся народу израильскому в своём огненном свойстве, требовал сначала физических жертв, чтобы «род жестоковыйный», неспособный к внутреннему соединению с Богом, по крайней мере внешним образом покорился высшей воле.

Верующий всегда отдаётся предмету своей веры, и религия всегда основана на жертве. Но свойство жертвы различно, смотря по тому, как человек понимает себя и своего Бога. Пока в человеке открыто только его физическое существо, и Бог может являться ему не иначе как таким же физическим существом, только более могущественным, и отдаться такому Богу он может, только отдавая ему всё или часть своего физического существования. Для первобытного[2] человечества, которое жило убийством и чужою

- 337 -

кровью, религия началась с пролития собственной крови, с самоубийства полного или частного, настоящего или символического. Добровольные человеческие жертвоприношения в Индии, сожигание детей в Сирии и Финикии, самооскопление фригийских галлов (жрецов Кибелы) и проч. — вот настоящая религиозная почва древнего язычества, которую прикрыли от нас поздние цветы эллино-римской мифологии.

Первое религиозное чувство — страх. Страх, не порождающий богов, а порождаемый богами. Первое представление Божества — невидимый скрытый огонь, сила всепожирающая, могущая всё превратить в хаос, первый культ — кровавая жертва. В этом нет ничего ложного или произвольного. Так должно быть, доколе человек живёт вне Бога, доколе злые и тёмные страсти господствуют над ним. И доселе для сознающего своё несовершенство человека начало премудрости есть страх Божий и люди, даже соединённые с Богом лучшей частью своей души, должны приносить в жертву худшую её часть.

Но человек, хотя и несвободный ещё от тёмных влечений, пригибающих его к земле и заставляющих трепетать пред незримым владыкой, всё-таки может поднимать чело к небу и смотреть на мировые светила. Для человека, созерцающего образ мира, образующая мир сила Божия является как свет мира. Тут он уже не боится Божества, а дивится ему в чудном строе вселенной. Всемогущество Божие является здесь уже не всепожирающей огненной силою, а всеозаряющей идеей, разумом всеобъемлющим и всеосвещающим. Тут уже не кровавые жертвы, не огонь Молоха, не дикие крики и исступлённая пляска корибантов, подражающая хаотическому движению стихийных сил, а мирное созерцание всемирной красоты (космоса), тихое пение, стройная музыка, как отголосок всемирного строя, мудрая беседа и бескровная трапеза... Здесь Божеству отдаётся или посвящается не жизнь плоти, а жизнь ума.

На этой второй ступени религиозное чувство страха переходит в удивление или благоговение, в религиозном представлении огненная сила уступает свету разума, а кровавые самоубийственные жертвоприношения заменяются чистым созерцательным. аскетизмом. Но религиозный человек не может остановиться и на этом. После того как очи его ума открылись и увидели Божество в

- 337 -

свете и разуме, нравственное его существо хочет раскрыться для живого, не умозрительного, а действительного и существенного соединения с Божеством, хочет порвать узы частного бытия, примкнуть своим тесным сердцем к всеобъемлющему сердцу вселенной.

Глубочайшая сущность человека есть его нравственная свобода или воля, и соединиться существенно с Богом значит для человека свободно отдать ему волю свою. Это и совершается в истинной молитве, которая вся сосредоточивается в решении: Да будет воля Твоя. Тут и Божество открывается нам в своём собственном качестве, как бесконечно благая, совершенная воля, как дух любви, всепроникающий и оживляющий, пламенный и светлый вместе. На этой третьей ступени религиозное чувство из страха и благоговения переходит в любовь, сила Божия открывается в духе благости и любви, и культ состоит из духовной жертвы и свободного сочетания человеческой воли с волею Божественной в чистой молитве.

Но, соединяя с Божеством свою волю, как начало всего своего бытия, полагая в истинной молитве новое начало благодатной, духовной жизни, религиозный человек не может остановиться на этом начале. Поднявшись на вершину чистой религии, заключив нравственный союз с Божеством, он должен, просветлённый и обновлённый, сойти к миру, вступить в новую религиозную связь с людьми. Заповедь этого нового союза есть совершенная любовь («заповедь новую даю вам, да любите друг друга»), и выражается она видимым образом прежде всего в благотворении, или милостыне. Истинная милостыня есть чисто нравственное, благодатное отношение к ближнему, как истинная молитва есть чисто-нравственное благодатное отношение к Богу.

«Милости хочу, а не жертвы» — это пророческое слово, подтверждённое Христом, обозначает поворотный пункт в религиозном понимании. На низших ступенях религии человек, принося свои жертвы, думал, что они нужны Богу, что Бог так же хочет этих жертв от человека, как сам человек хочет милости от Бога. Согласно такому пониманию, Божество не только даёт нам жизнь, но и само живёт на наш счёт. Против этого-то направлено слово Божие: «Милости хочу, а не жертвы», т. е. хочу не того, что вы Мне даёте, а что Я вам даю. И когда на

- 339 -

более высокой ступени религии в истинной молитве человек приносит Богу высшую духовную жертву, жертву своей воли, и соединяет её с волею Божией в решении «да будет воля Твоя», то тем самым и он усваивает для своей деятельности слово Божие: милости хочу, а не жертвы, т. е. хочу не брать у ближнего, а давать ему, не жить на счёт другого, а чтобы другой жил на счёт меня. В силу сочетания человеческой воли с божественною, выражение всеблагой воли Божией становится правилом воли человеческой: милости хочу, а не жертвы. С другой стороны и Бог может принять духовную жертву человеческой воли никак не ради жертвы, не для того, чтобы поглотить её, а для того, чтобы, сочетав эту волю с Собою, сделать её свободным проводником Своей благодати или милости. И человек, нравственно соединённый с Богом, должен относиться к людям no-Божьи; он должен относиться к другим так, как Бог относится к нему самому.

Даром получили, даром и давайте; давай ближнему больше, чем он заслуживает, относись к ближнему лучше, чем он того достоин. Отдавай, кому не должен, и не требуй с того, кто тебе должен. Так с нами поступают вышние силы, так и мы должны поступать между собою.

Вытекающий из этой заповеди образ действия между людьми настолько же превосходит все другие правила общежития, насколько молитвенный подвиг выше кровавых жертв или отвлечённого богомыслия.

Принцип благотворения или милостыни есть высшее развитие общественности. На низшей ступени общежития, в так называемом состоянии природы, отношения между людьми определяются противоположным началом: силою и насилием. Человек, приносящий жертвы и даже пожираемый божественными (демоническими) силами, и сам относится к другим как сила, насколько может, пожирает других, живёт на счёт чужой жизни. Война и рабство суть главные факторы первобытной общественности.

Но война не может быть непрерывным состоянием, а рабство, возможно только между неравными или разнородными силами. Силы же равные или по крайней мере однородные не могут оставаться в одностороннем отношении господства и подчинения. Сталкиваясь между собою, они не могут ни поглотить, ни подавить друг друга, а необходимо должны ограничивать друг друга. Это взаимное

- 340 -

ограничение общественных сил возводится в общую форму и становится законом. Закон не вносит в общество никакого нового положительного начала жизни: он только обозначает крайние границы свободных сил и тем предупреждает более грубые столкновения между ними; закон избавляет сильного человека от необходимости испытывать насильственное ограничение его свободы, заранее указывая ему её пределы.

Закон выражает собою лишь количественную, математическую справедливость: воздействие равно действию, равное за равное, око за око, зуб за зуб. Поскольку моя сила не нарушает внешнего общественного равновесия, закреплённого законом, постольку она составляет моё право. Здесь право есть та же сила, только в законных пределах. Но откуда эти пределы? Не от закона, ибо закон не создаёт, а только утверждает существующее общественное равновесие. Если же пределы данной силы происходят только от чужой силы или от совокупности чужих сил, то они непостоянны, случайны и не выражают сами по себе никакой справедливости. Тогда право есть лишь обобщённое насилие. Законность никак не ручается за справедливость, ибо могут быть и бывают по общему признанию несправедливые законы. Также нельзя полагать справедливости и в общественной солидарности, в том, что воля всех равно обязательна для каждого. Ибо «все» здесь означает «многие», а многие могут быть солидарны и в неправом деле, напр., когда большинство народа преследует меньшинство из-за различия верований и издаёт против него жестокие законы, которые в таком случае являются прямым насилием. Принцип и качество моих действий нисколько не изменяются от того, что другие силы полагают предел моей силе. Существенное значение здесь всё-таки остаётся за силой, а право является лишь формой безо всякого самостоятельного содержания.

Такая формальная правда довольствуется тем, что каждый стоит за своё право. Но если я стою только за своё право, то значит для меня всё дело не в праве, а в своём, т. е. я стою просто за себя, за свою силу, за свой интерес. И если каждый на деле стоит только за себя и за своё, то общее право или общественная правда оказываются одним отвлечённым понятием.

Между тем, у нас есть не только отвлечённое умственное по-

- 341 -

нятие о справедливости, как о равновесии частных сил, но и живое нравственное чувство справедливости, и это чувство существенно изменяет самый принцип и качество наших действий. По этому чувству справедливости мы стоим не только за себя, но и за других, не только за своё, но и за чужое право; и тут только действительно оказывается, что для нас самое право — сама справедливость, имеет значение. Стоять за своё даже бесспорное право может быть неправо, ибо это может происходить из эгоизма и пристрастия, стоять же за всякое право и во всяком случае как за своё, это есть дело прямой справедливости.

Но идём дальше. Если я стою за чужое право так же, как за своё собственное, то, значит, чужое уже не есть предел моего, другое существо является здесь уже не как предел, а как предмет моей деятельности. И это совершенно справедливо. По понятию справедливости должно быть равенство между мною и другими, я должен относиться к другим так же, как отношусь к себе, а моё отношение к себе самому вполне определённо: я неизбежно и неизменно люблю себя («никто же свою плоть возненавиде, но питает и греет ю»). Итак, справедливость требует, чтобы, любя себя, я любил и других как самого себя; себя я люблю во всяком случае и несмотря ни на что, следовательно, и других я должен любить во всяком случае и несмотря ни на что, следовательно, я должен любить и врагов своих. Но любовь, как чувство, не может быть обязанностью; нельзя требовать или предписывать, чтобы я чувствовал любовь, когда я её не чувствую. Внутреннее совершение любви есть дело благодати, возрастание которой в нас не зависит прямо от нашей доброй воли. Нравственный закон обязывает нас не к чувству любви, а к делам любви. По справедливости я прямо обязан делать добро другим, насколько я хочу добра себе самому. А себе я хочу (и по возможности делаю) всякого добра без конца. Итак, я должен делать всякое добро всякому ближнему, давать всякому всё, что могу, и всё, что ему нужно.

Таким образом, идея справедливости приводит нас к заповеди милосердия, превосходящего обыкновенную справедливость. Просящему дай и желающего занять у тебя не отвращайся. Даром получили, даром и давайте. Давай ближнему больше, чем он заслуживает, и относись к нему лучше, чем он того достоин.

- 342 -

Ибо сам ты берёшь себе больше, чем заслуживаешь, и относишься к себе лучше, чем того стоишь.

Давать просящему, не спрашивая о его праве получить что-нибудь, значит поступать no-Божьи, ибо сила Божия, приходя к нам на помощь и спасая нас, не спрашивает, имеем ли мы право на помощь и спасение. Как Бог относится к нашей молитве, так и мы должны относиться к просьбе нуждающегося: истинная милостыня есть распространение на других той благодати, которую мы сами получаем от Бога в истинной молитве.

Вместе с этим религиозным значением милостыни, она составляет, как мы видели, высшее начало общественной жизни. Общество, начавшись с царства силы, пройдя через царство закона, должно прийти к царству милостыни или благотворения. В царстве силы слабые всецело приносятся в жертву сильным, сильные живут на счёт слабых, питаются их трудом; царство закона не хочет знать ни сильных, ни слабых, оно предоставляет каждому стоять за себя в известных пределах и не заботится ни о ком за этими пределами. Так что, в практическом результате, царство закона есть то же царство силы, только ограниченной и уравновешенной. (Впрочем, само собою разумеется, что ни чистого царства одной силы, ни чистого царства одного закона существовать не может, и мы говорим только о господствующем, преобладающем начале на той или другой ступени общественного развития). В царстве благотворения сильные и богатые добровольно приносят себя в жертву слабым и бедным; эти последние живут на счёт первых и кормятся ими. Одни — давая ради Бога, другие — прося и принимая ради Бога, сохраняют и вполне проявляют своё нравственное достоинство, одинаково возвышаясь и над произволом грубой силы и над равнодушием закона.

Везде, где у человека проявляется начало внутренней духовной жизни, везде, где он возвышается над физической силой и над формальным законом, там везде милостыня признаётся одною из коренных религиозных обязанностей. Так признаётся она у браминов и буддистов, у евреев и мусульман. Совершенного же своего выражения и освящения это начало достигает в христианстве, где сама абсолютная сила и абсолютное богатство (полнота благости) — Бог принёс и непрерывно приносит Себя в жертву нашей немощи и бедности, питая нас Своим телом и кровью. Здесь

- 343 -

является абсолютная милостыня и вместе абсолютная жертва (греческое евхаристия значит благомилостыня, или благодарение).

Но именно в христианском мире, получившем совершенный идеал милостыни, являются противники всякой милостыни, желающие вовсе исключить принцип благотворительности из общественных отношений. Два разряда этих врагов милостыни имеют, по-видимому, противоположные цели, хотя и руководятся одним и тем же духом противохристианским и противорелигиозным. Одни — безусловные приверженцы существующей ныне экономической свободы, другие — её противники, социалисты. Одним не хочется давать, другим не хочется просить. Одни отвергают благотворительность потому, что не желают поделиться ничем своим; другие — потому, что желают сами взять чужое[3]. Разумеется, ни те, ни другие не высказывают прямо своих мотивов, а приискивают другие, более благовидные. Первые, выступая защитниками существующего строя, основанного на капитале и труде, выставляют милостыню как поощрение праздности и посягательство на святыню труда. Справедливость, по их мнению, требует, чтобы всякий жил своим трудом, следовательно, благотворительность является как нечто несправедливое или, по крайней мере, как нечто лишнее, ненужное. Социалистам, напротив, она кажется чем-то недостаточным. И они также ссылаются на справедливость, и на их взгляд справедливость требует, чтобы каждый имел право на равную со всеми долю материальных благ, и они приглашают всех обездоленных добиваться своего права, не дожидаясь, чтобы богатые исполнили свою обязанность.

Ответ на всё это с религиозной и нравственной точки зрения совершенно ясен. Первым противникам благотворительности мы должны сказать так: если вы искренно отвергаете милостыню во имя труда, то вы прежде всего должны позаботиться обо всех тех, кто не может трудиться — о стариках и детях, о больных и увечных; сверх того вы должны стараться и всех других изба-

- 344 -

вить от труда непосильного или вредного, т. е. другими словами, прежде чем объявлять заповедь милосердия излишнею, вы должны исполнить её. Что же касается до социалистов, то, прежде чем связывать правду с насилием, они должны по крайней мере доказать, что неимущие классы, насильно овладев всем общественным достоянием, распорядятся им по справедливости  равномерно разделятся между собою. Доказать это, кажется, невозможно; напротив, для всякого беспристрастного ума совершенно очевидно, что бунт и грабёж — плохая школа справедливости и что неимущие, ограбив имущих, непременно начнут грабить и притеснять друг друга.

Чтобы общественный переворот удовлетворял правде и составлял нравственный успех общества, он должен быть бескорыстен, должен идти сверху, не из требования мнимых прав, а из исполнения действительных обязанностей. Имущие несут действительную религиозную и нравственную обязанность заботиться о неимущих, сильные — о слабых, и побуждать их к этому всевозможными нравственными средствами составляет обязанность служителей религии.

Многие в современном обществе, не решаясь прямо отвергать самый принцип благотворительности, восстают против её простейшей и наиболее осязательной формы. «Истинная милостыня, — говорят они, — не в том, чтобы давать деньги». Конечно так: истинная милостыня в том, чтобы давать то, что нужно, давать то, о чём просят: «Просящему дай и желающего занять у тебя не отвращайся». Если нелепо предлагать деньги человеку, нуждающемуся в нравственной поддержке, то еще нелепее предлагать нравственное утешение голодному или больному, которому прежде всего нужны деньги на хлеб или лекарство. Все те софизмы, которыми хотят отделаться от заповеди милосердия, суть камень вместо хлеба и змея вместо рыбы. Сюда же принадлежит довольно обычное рассуждение, что милостыня вместо добра часто приносит зло. Истинная милостыня — не только ради ближнего, но и ради Бога — есть продолжение благодати Божией и к злу приводить не может. Да и нет искренности в том рассуждении, ибо к нему прибегают только, когда нужно давать другому, а не когда нужно получать самому, тогда как возможность будущего вреда должна быть признана одинаковой в обоих случаях.

- 345 -

Скупость и лицемерие — довольно обычные пороки человеческой природы, и внушаемые этими пороками возражения против благотворительности не представляют ничего удивительного. Но весьма удивительно то, что существуют христианские государства, в которых закон запрещает просить милостыню, и ещё более суживает те «игольные уши», сквозь которые богатым приходится вступать в царствие Божие. Но этим христианское государство подрывает свои собственные основы. Ибо оно существует не для покровительства частным порокам (скупости и лицемерию), а для забот о всеобщем благе, и высшая его задача связана именно с заповедью милосердия: помогать слабым, защищать угнетённых, благотворить неимущим, — распространять на земле благодатное действие Божие. Религиозное государство должно служить не природному, а чисто-нравственному или благодатному порядку мира. Природный порядок держится на взаимном истреблении или, в лучшем случае, на взаимном ограничении людей. Порядок нравственный или благодатный основывается на взаимной солидарности или единодушии, и первое начальное и простейшее выражение этого нравственного порядка есть даровая помощь, бескорыстная благотворительность или просто милостыня.

ГЛАВА 3

О ПОСТЕ 

Получив благодать Божию в молитве, мы передаём её ближним в милостыне, т. е. во всяком деле, в котором мы относимся к ним no-Божьи, как обязывает нас наша вера. Но наши обязанности не ограничиваются одними людьми. Мы в долгу у всей той твари, которая ради нашего греха стенает и мучится доныне. Если мы становимся проводниками благодати Божией, то мы должны распространять её действие и на нашу животную природу и на весь наш мир: ибо нельзя полагать пределов богочеловеческой силе. Как воплощённый Бог спасает человечество, так воссоединённое с Богом человечество должно спасти всю при-

- 346 -

роду; ибо как человечество в образе Церкви есть живое тело Христово, так весь природный мир должен стать живым телом возрождённого человечества. Вся тварь должна быть искуплена и введена в свободу славы сынов Божиих. В совокупности своей это есть дело вселенское, всемирно-историческая задача. Но у каждого есть при этом своя личная прямая обязанность: ибо каждый в собственном теле может содействовать искуплению всемирного тела.

Мы знаем, что не только душа человеческая, но и тело вселенной находится в извращённом положении под властью греха и смерти. Недаром сказано, что мир весь во зле лежит. Зло в том, что душа сопротивляется Богу, а тело сопротивляется душе. Наша душа не хочет быть обладаемой Богом, а потому и сама не может обладать ни собственным телом, ни телом мира. Божеству подобает свободно владеть нашей душой, привлекая её силой своего совершенства и сообщая ей силу своего всемогущества над внешним миром.

Бог, в котором всё едино и согласно, есть высшее благо для нашей воли, безусловная истина для нашего ума и совершенная красота для наших чувств. Принимая эту полноту совершенства как предел своих желаний, мыслей и чувств, мы достигаем истинной беспредельности. Но мы хотим другой беспредельности. Имея право владеть всем чрез приобщение к внутреннему началу всего, мы вместо этого хотим сами стать началом и, отделяясь от всего, завладеть всем извне. Мы хотим стать началом и действительно становимся началом греха, болезни и смерти. Вместо того, чтобы желать одного высшего блага, в котором всё, в котором все нравственно соединены, все солидарны между собою, мы желаем многих благ исключительно для себя, отделяемся ото всех, ища во всём своего, и ни на чём остановиться не можем. Вместо того, чтобы иметь в виду целую истину, в которой все предметы и представления соединены внутреннею разумною связью, наш ум останавливается на отдельных предметах, анализирует, разлагает их не для того, чтобы чрез различение лучше понять их единство, крепче связать их в своём знании, а для того, чтобы совсем уже и не возвращаться к целому, всё далее до бесконечности дробить свой предмет, превращая всю вселенную в мёртвое скопище бесконечно мелких и ничем внутренно не связанных

- 347 -

частиц. Наконец, наша чувственная душа вместо того, чтобы служить опорой и орудием для деятельности духа, вместо того, чтобы воплощать в чувственной области содержание блага и истины, давая ему образ красоты, — наша чувственная душа предаётся слепому и безмерному стремлению плотской жизни, у которой мет внутренней цели, а только один внешний конец — в смерти и тлении.

Вместо того, чтобы восприимчиво обращаться к сущему, давать ему место в себе и воспроизводить его, делаясь новым живым образом его полноты, — мы сосредоточиваемся в себе и, обостряя все свои душевные силы, как бы обращаем их этим острием против сущего, производя только разрушение и разложение.

Наша воля стремится к господству вместо единения, ум наш вместо разумения всеединого сущего предаётся произвольным рассуждениям о бесконечно многих предметах; наконец, наша чувственная душа вместо оживотворения материи духовными силами стремится только к бессмысленному наслаждению материей.

Если бы наша душа сохраняла свой внутренний предел, имея божественное совершенство предметом и целью своей жизни, она не нуждалась бы ни в каких внешних ограничениях и пользовалась бы полнотой истинной свободы и беспредельности. Но, отвращаясь от Божества, она извращает свою природу, наполняется дурным содержанием, приобретает бессмысленные навыки и увлекается ложной беспредельностью: беспредельным самолюбием, бесцельным умствованием, безмерностью чувственных пожеланий. В виду этого, прежде чем восстановить нашу душу в её истинном положении между Божеством и природой, мы должны очистить её от приобретенного зла. Ложная безмерность нашей души должна быть умерена и ограничена действием благодати, сочетавшейся с нашей доброю волей. По отношению к нашей извращённой природе это действие выражается отрицательно: в обязанности воздержания или поста в широком смысле. Это есть наша начальная, коренная обязанность по отношению к нашей природе. Везде, где оказывается безмерное ненасытное стремление природных сил, необходимо воздержание, самоограничение или пост.

Есть пост духовный: воздержание от самолюбивых и властолюбивых действий, отказ от власти и славы человеческой. Этот пост особенно необходим общественным деятелям. Правило его: не ищи власти и господства; если призван к власти и господству,

- 348 -

смотри на них как на служение. Каждый раз, когда приходится без пользы для ближних заявлять о себе, показывать своё превосходство и силу — воздерживайся от этого: не давай пищи своему самолюбию.

Есть пост умственный — воздержание от односторонней деятельности ума, от бесплодной и бесконечной игры понятий и представлений, от нескончаемых вопросов, без толку и без цели предлагаемых. Этот пост особенно необходим людям учёным, забывающим изречение старого Гераклита: многознанье уму не научает. Правило этого умственного поста: не ищи знаний без пользы для ближнего и для дела Божия. Не ищи новизны и оригинальности в мыслях. Каждый раз, как приходится высказать взгляд, не связанный с общим благом, воздерживайся от этого. Не придавай преувеличенного значения научным знаниям; ибо наука всегда имеет две неизбежные границы: в предвзятых мнениях учёных и в неполноте научного материала. Подчиняй умственную деятельность нравственным требованиям. Одним словом: не давай пищи праздному умствованию.

Наконец, третий, в собственном смысле, пост есть пост чувственной души, т. е. воздержание от чувственных наслаждений, неуправляемых и неумеряемых сознанием ума и властью духа. Основным и главнейшим видом физического поста всегда по справедливости считалось воздержание от кровавой пищи, от мяса теплокровных животных, ибо этого рода пища прямо противоречит идеальному назначению нашей физической деятельности. Истинная задача нашей чувственной жизни — возделывать сад земли — превращать мёртвое в живое, сообщать земным существам большую интенсивность и полноту жизни, — животворить их. Прямая противоположность этому — умерщвлять живые существа в особенности там, где жизнь достигает наибольшей силы и напряжённости, как у теплокровных животных. Пока мы ещё не способны животворить мёртвую природу, мы, по крайней мере, должны как можно меньше умерщвлять живую. Таким образом, начальная обязанность физического поста направлена не только к ограничению наших чувственных наслаждений, но и к исправлению наших прямых отношений к внешней природе.

Мы не можем сразу исправить эти отношения, не можем совершенно избавиться от необходимости умерщвлять, чтобы жить;

- 349 -

но мы можем и обязаны постепенно ослаблять и уменьшать эту необходимость. Если это зло не может быть совсем уничтожено, то во всяком случае чем меньше его, тем лучше, и мы должны по мере возможности сводить его к наименьшему. Поэтому мудрость св. Церкви, не требуя безусловного воздержания, признаёт много степеней и видов физического поста.

Общее правило физического поста: не давай пищи своей чувственности; полагай границы тому убийству и самоубийству, к которым неизбежно ведёт погоня за материальными удовольствиями, очищай и перерождай свою собственную телесность, чтобы приготовить себя к преображению всемирного тела.

* * *



Молитва, милостыня и пост суть три основные действия личной религиозной жизни — три основы личной религии. Кто не молится Богу, не помогает людям и не исправляет своей природы воздержанием, тот чужд всякой религии, хотя бы думал, говорил и писал о религиозных предметах всю свою жизнь. Эти три основные действия религии так тесно между собою связаны, что одно без другого не имеют никакой силы. Если молитва не побуждает нас к благотворению и не укрощает нашу чувственную природу, то такая недобрая и бессильная молитва не есть истинная молитва, — в ней есть какая-нибудь примесь своекорыстия, лжи или самолюбия. Точно также, когда милостыня не предполагает молитвы и не сопровождается воздержанием, тогда она выражает более слабохарактерность, нежели настоящую любовь. Истинная милостыня есть высшая справедливость, и потому она должна опираться на вышнюю благодать. Наконец, пост, предпринятый самолюбиво для упражнения в самообладании, или же из тщеславия, если и даёт силы, то не на благо; а пост хотя бы и соединённый с молитвою, но не растворенный милостью, остаётся тою жертвой, про которую сказано: «милости хочу, а не жертвы». В соединении же этих трёх: молитвы, милостыни и воздержания действует единая благодать Божия, которая не только связывает нас с Богом (в молитве), но и уподобляет нас Божеству — всеблагому (в милостыне) и ни в чём не нуждающемуся (в воздержании).

Эти три основные действия религиозной жизни суть вместе с

- 350 -

тем и основные обязанности религиозного человека. Мы можем быть обязаны только к тому, что в нашей власти. Не в нашей личной власти соединить себя всецело с Божеством, спасти человечество и переродить природу мира. Поэтому религия и не говорит никому из нас лично: сливайся с Божеством, спасай человечество, возрождай вселенную. Но в нашей власти молиться Богу, помогать нуждающимся ближним и исправлять собственную природу воздержанием. Это в нашей власти и это — наша обязанность, личная обязанность каждого из нас.

В исполнении трёх религиозных обязанностей воплощаются и три религиозные добродетели. Молись Богу с верой, делай добро людям с любовью и побеждай свою природу в надежде будущего воскрешения. Этим исчерпывается наше отношение к благодати Божией внутри нас. Но благодать Божия открывается и вне нас — в жизни мира и человечества. Действительного разделения между внутреннею и внешнею жизнью, между единичным лицом и его собирательною средой — не может существовать, а потому мы должны узнать сущность исторического откровения и те новые, уже не личные, а общественные обязанности, которые оно на нас налагает.

- 351 -

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 1

О ХРИСТИАНСТВЕ

I. Мир весь во зле лежит (1 Иоан. 5, 19).

Христианство явилось как добрая весть спасения всему миру. Ибо мир весь во зле лежит. Путь спасения от этого зла миродержательного открыл Христос Своим подвигом и Своим учением. Человечество вступило на этот путь, но немногие прошли по нём, и доныне всемирное спасение остаётся только доброю вестью. И доныне мир во зле лежит. И жизненный смысл христианства сначала превращен вождями человечества в отвлечённое учение, а затем почти вовсе исчез из сознания передовых людей и скрылся в тёмной глубине народной души. Смысл христианства и не может быть ясен для тех, кто чувствует себя хорошо в этом мире. Для таких людей и проповедь Христа была немым словом, потому что они не видели того зла, от которого Христос пришёл спасти мир. А не видели они его и не видят потому, что они сами от мира и совсем одержимы мировым злом. Те же, которые чувствуют тягость этого зла и ищут спасения, тем самым показывают, что они не от мира сего, а от Бога.

Воистину мир весь во зле лежит. Зло есть всемирный факт, ибо всякая жизнь в природе начинается с борьбы и злобы, продолжается в страдании и рабстве, кончается смертью и тлением.

Всеобщий факт мы считаем законом. Первейший закон природы есть борьба за существование. Вся жизнь природы

- 351 -

проходит в непрерывной вражде существ и сил, в их злобных нарушениях и захватах чужого бытия. Каждое существо в нашем мире от малейшей пылинки и до человека всею своею природною жизнью говорит одно: я есмь и всё остальное — только для меня, и, сталкиваясь с другим, оно говорит ему: если я существую, то тебе уже нельзя существовать, тебе нет места со мною. И каждое говорит это, каждое покушается на всех и хочет всех истребить и само всеми истребляется.

Жизнь природы, поскольку она основана на эгоизме, есть злая жизнь и закон её есть закон греха[4]. По этому же закону грех неизбежно ведёт за собою своё возмездие, одним злом вызывая другое. Ибо если каждое существо враждебно действует на других и вытесняет их собою, то и другие так же враждебно относятся к нему, так же теснят его, и оно поневоле должно испытывать это враждебное воздействие. Такое испытание есть страдание — второй вид мирового зла. Как всё в природе грешит одно против другого, так неизбежно одно от другого страдает.

В силу своего эгоизма, отделяющего его ото всех других, всякое существо является в чуждой ему среде, которая отовсюду теснит и давит его, враждебно вторгается в его бытие и подвергает его множеству страданий. Вся жизнь природного существа — в этой борьбе с чуждою и враждебною средою, в отстаивании себя от неё; но отстоять себя от напора чужих сил оно не может: оно одно, а их много и они должны одолеть. Противодействие между каждым и всеми неизбежно разрешается гибелью каждого, — враждебная среда, наконец, расторгает его бытие и вытесняет его из жизни, — борьба кончается смертью и тлением.

И это справедливо. Существо само признало в своём эгоизме, что не может жить вместе с другими, само исключило себя изо всего и поставило адскую дилемму: или я, или другие. Противопоставляя себя всему, оно само вызовет на себя силу всех, которая под конец и сокрушает его.

Вся жизнь существа, охваченного чужими силами, была лишь задержанным разложением. Смерть только въявь обнаруживает

- 353 -

тайну жизни, — показывает, что жизнь природы есть скрытое тление.

Вот то огненное колесо бытия, о котором говорит апостол; таково всемирное зло единое в своём существе, тройственное в своих видах. Таково дерево жизни в распавшейся природе: корень его грех, рост его болезнь, плод его смерть.



II. Смысл мира (Иоан. 1, 1–3).

Сущность мирового зла состоит в отчуждении и разладе всех существ, в их взаимном противоречии и несовместимости. Нο в этом же самом состоит и бессмысленное (иррациональное) бытие мира. Мы называем бессмысленным всё то, что ни с чем не вяжется и не ладится, что всему противоречит и ни с чем несовместно. Итак, злое и бессмысленное в сущности одно и го же. То самое, именно эгоизм каждого и раздор всех, что изнутри (для воли) есть зло, то самое снаружи (для ума и в представлении) есть бессмыслие. Отсюда наша практическая задача — сделать внешнюю среду проницаемою для нашей воли или послушную нам, — и наша теоретическая задача — сделать ту же среду прозрачною для нашего ума, ясною или понятною нам — обе составляют одну и ту же задачу. И для исполнения её прежде всего мы сами должны стать светлыми и проницаемыми для всего. Иначе возможно будет только внешнее и насильственное, злое и бессмысленное подчинение. И если злобный разлад всех составляет бессмыслие в мире, то смысл мира будет противоположное, т. е. всеобщее примирение и лад. Это так есть и по значению слова, ибо мiр или мир (космос) значит именно согласие и лад. В смысле слова «мiр» показывается нам и смысл самого мира. И этот смысл не есть наше произвольное требование субъективный идеал, а открывается нам, хотя и не вполне, самою действительностью. Хотя в основе мировой жизни лежит разлад и раздор всех — хаос, хотя все существа и силы в злом и бессмысленном стремлении враждуют и сталкиваются между собою, теснят и гонят друг друга, но всё-таки, помимо их воли, вопреки всеобщему разделению и противоречию, — мир существует и живёт как нечто единое и согласное. На тёмной основе разлада и хаоса невидимая

- 354 -

сила выводит светлые нити всеобщей жизни и слаживает разрозненные черты вселенной в стройные образы. Мiр не пустое слово; есть в мiре смысл, и он всюду проглядывает и пробивается сквозь одержащее его бессмыслие. Вопреки своему эгоизму никакое существо не может устоять в своей отдельности: неодолимою силою влечётся оно и тяготеет к другому и только в связи со «всем» находит свой смысл и свою истину. Этот всеобщий смысл, который есть то, что истинно есть, проявляется прежде всего в законе всемирного тяготения, образующего вещественную солидарность мира. Насколько действительное бытие каждого противоречит всему другому и есть; бессмыслие, настолько смысл его является как стремление или влечение к другому, и это влечение, вопреки всемирному раздору, присущее каждому, связывает всех в одно и показывает, что смысл мира есть всеединство. Существа отступают от этого смысла, утверждая себя в своей отдельности; но уйти от него совсем они не могут, ибо это есть существенный смысл их бытия: они могут только усиливаться утвердить себя в отдельности от других; в этом усилии они становятся действующими силами, а единство, составляющее их смысл, обнаруживается в них как другая сила, как внешняя необходимость, или общий закон.

Итак, с одной стороны — эгоизм как усилие обособиться и завладеть жизнью исключительно для себя, откуда напряжённый раздор всех, всемирное зло, тьма, хаос и бессмыслие, с другой стороны — невольное влечение единящей силы, чрез которую каждое относится ко всему и в этом отношении (λόγος, ratio) находит свой смысл и разум (λόγος, ratio).

Этот смысл, как сущая истина всего, противодействует мировой бессмыслице. Заложенный как скрытая сила во всеобщем хаосе, он стремится к обнаружению, хочет пробиться из материальной тьмы, борется с враждебным началом раздора и постепенно одолевает его. Избавляя от злой власти раздора страждущую природу мира (мировую душу) этот единящий смысл овладевает ею и рождается из неё в различных образах. За силою тяготения, влекущей безразлично всех друг к другу и образующей из вселеннной одно великое тело, следуют физические силы теплоты, света и электричества, в которых части мирового тела

- 355 -

становятся в различной степени доступны и проницаемы друг для друга; далее следует сила химического сродства, вводящая элементы мирового тела в определённые сочетания между собою; затем является пластическая сила, сводящая самые разнородные вещества к единству живого организма, и, наконец, в самых этих организмах обнаруживается сила родового инстинкта, преодолевающего отдельность особей. Всюду деятельная истина единства настигает и связывает ложные стремления раздора и даже в явлениях крайнего эгоизма показывает противный эгоизму смысл. Этот смысл виден даже во взаимном истреблении существ, когда каждое существо хочет поглотить других и действительно поглощает — питается ими. Без этого оно не может жить. Значит, оно не может устоять в своей отдельности: чтобы быть этим, оно должно питаться другими, и эта его постоянная зависимость от другого наполняет всё его действительное существование: оно живёт другим.

Разрозненное, бессмысленное бытие существ есть только их ложное положение, призрачное и преходящее; истинное же бытие они имеют лишь в единстве со всем. Первенство бытия принадлежит не отдельным частям, а целому. Безусловное первоначало и источник всякого бытия есть абсолютная целость всего сущего, т. е. Бог. Эта-то целость всего, пребывающая сама по себе в неизменном покое вечности, открывается и проявляется во всеединящем смысле мира, так что этот смысл есть прямое выражение или Слово (λόγος) Божества, явный и действующий Бог.

Им определяется всякое действительное бытие; от мельчайшей частицы вещества, тяготеющей к другим частицам, и до сложных видов животных, поглощающих другие организмы в питании или соединяющихся с подобными себе в родовом акте, — везде проявляется и действует вечный смысл бытия, первоначальное Слово безначального Бога. Это Слово запрещает всякое отдельное бессвязное существование, неразрывными узами соединяет одно с другим и каждое со всеми и из хаотического множества образует единый мир. В начале бе Слово, и Слово бе к Богу, и Бог бе Слово. Сей бе искони к Богу. Вся тем быша, и без Него ничтоже бысть, еже бысть.

- 356 -

III. В том живот бе, и живот бе свет человеком (Иоан. 1, 4).

Слово Божие, образующее смысл мира, не есть отвлечённая идея, а действительная и субстанциальная сила, которая обнимает и определяет собою всю жизнь природы. Для частных существ природы это определение общей жизни является как сила роковая, как закон невольный и несознаваемый. Наиболее сложные и совершенные существа природы — животные, ничего не знают о мировом смысле, управляющем их жизнью; этот смысл не есть их собственная цель. Он проявляется сам собою из их бессмысленных действий, помимо их воли или даже вопреки ей; он чрез них, но не для них обнаруживается. Закон мирового смысла, требующий от каждого существа солидарности со всеми другими, этот закон, который и чрез инстинкт питания и чрез инстинкт размножения говорит органической особи: ты должна отказаться от своей отдельности и обособления, ты должна искать себя во всём — этот закон прямо противоречит эгоистическому стремлению самой особи. Противоречие это фактически разрешается в природе гибелью особи — разрешение поистине неудовлетворительное.

Если зло и бессмыслие мировой жизни состоит в том, что каждое существо ставит и утверждает себя против всего, то смысл и добро не могут состоять в утверждении всего против каждого, в пожертвовании особенным в пользу родового; потому что это есть только оборотная сторона того же самого зла и той же самой тьмы — только другая точка зрения на всеобщий раздор. Каждое хочет устранить всё, — это есть зло и бессмыслие, но само устраняется всем — этот последний факт есть такое же зло и так же противоречит мировому смыслу, как и первый. Особь враждует против «всего» и потому от всего погибает — в этой кажущейся справедливости нет добра, нет в ней и истины; потому что если каждое погибает, то и во «всём» не будет ничего пребывающего; если каждое есть только текущее явление и исчезающий призрак, то таким же призраком будет всё, состоящее из этих самых исчезающих призраков.

Если мировое бессмыслие состоит в раздоре всех, а смысл — в единении всех, то этим требуется сохранение всех, т. е. со-

- 357 -

хранение каждого, ибо иначе не будет того, что должно соединяться. И если вопреки этому в природе каждое существо не сохраняется, то это значит, что мировой смысл, хотя и действует в природной жизни, но не осуществляется в ней, не вполне одолевает, а только ограничивает лежащую в основе мира тьму. Смысл борется с ней в природной жизни, но еще не торжествует здесь своей победы. В природе особенное невольно и только наружно соединяется со всем, но не примиряется с ним внутренно; ибо это всё, с которым его связывает и тянет роковая сила жизни, есть для него неведомое и чужое. Природное существо не знает всего и, следовательно, не может от себя желать с ним соединения. Единственное его чувство ко всему есть страх и вражда именно потому, что оно есть ему неизвестное чуждое. Со злобой животное раздирает свою добычу; по смыслу оно с нею соединяется, но оно не знает этого смысла, оно знает только свой голод. И соединяясь с общей жизнью в родовом инстинкте, особь невольно и слепо жертвует собою для рода, теряет себя в нём.

В половом акте по смыслу особь отрекается от себя в пользу рода, утверждает общее родовое бытие, но оно не знает и тут о смысле своего действия: оно знает только слепое влечение к другой особи, и это влечение для него так близко к вражде. Такое невольное воссоединение особи с родом есть её отрицание, гибель. Для того, чтобы не погибнуть в другом, существо должно от себя с ним соединяться[5], а для этого оно должно знать и о себе и о другом. Но знания нет в природе. Хотя вся жизнь природы определяется всеединым смыслом, но для самой природы смысл этот тёмен. В мире бе и мир тем бысть и мир его не позна. Этот тёмный смысл, составляющий жизнь природы, но непознанный ею, становится светом знания в человеке — и живот бе свет человеком.

«Всё», действующее на животную природу, как внешняя сила, для человека получает внутреннюю действительность как идея. Сам человек, будучи реально только «этим», обнимает «всё» в идее. Смысл мира становится собственным смыслом человека.

- 358 -

Человек сам имеет смысл, поскольку понимает всё в единстве, т. е. понимает смысл всего и в этом человеческом понимании мировой смысл получает возможность своего полного осуществления; потому что каждый человек своим личным сознанием может усвоить себе мировой смысл и, следовательно, может от себя (добровольно) с ним соединиться, а такое внутреннее и свободное воссоединение каждого со всем и есть истинное осуществление мирового смысла. Но пока это есть только возможность, пока единство всего остаётся для человека только идеей, до тех пор противоречие мировой жизни не устраняется, а только принимает новую, более глубокую форму, из внешнего делается внутренним.



IV. И свет во тьме светится, и тьма его не объят (Иоан. 1, 5).

Натуральная двойственность бессмысленного хаотического бытия и внешнего закона единства становится в человеке внутренним раздвоением между его собственным смыслом и его бессмысленною природой. В человеке его смысл, которым он познаёт всё в единстве (идею), находится в противоречии с его тёмной жизнью, в которой он, подобно другим существам природы, стоит за своё частное, случайное бытие, ради него сталкиваясь и враждуя с другим в животной борьбе за существование. Жизненною основой натурального человека и человечества остаётся всё тот же эгоизм, всё та же бессмысленная и злая жизнь природы. Свет сознания, идея мирового единства светит в этой тёмной жизни, но только обличает её тьму, а не проникает в неё и не принимается ею. И свет во тьме светится, и тьма его не объят. Светился свет божественного Логоса во тьме первобытного язычества, когда сила Божия являлась человеческому чувству в огне и звездах, в благотворном действии видимого солнца и в законе родовой жизни. Яснее засветился божественный разум уму человеческому в религиозных воззрениях исторических культурных народов древности, преимущественно индусов, греков и евреев.

В Индии человеческая душа впервые освобождена от власти космических внешних сил, как бы опьянена своею свободой, сознанием своего единства и безусловности; её внутренняя деятельность ничем не связана, она свободно грезит, и в этих грёзах

- 359 -

все идеальные порождения человечества уже заключены в зародыше, все религиозные и философские учения, поэзия и наука, но всё это в безразличной неопределённости и смешении, как бы во сне, всё сливается и перепутывается, всё есть одно и то же и потому всё есть ничто. Буддизм сказал последнее слово индийского сознания; всё существующее и несуществующее одинаково есть лишь иллюзия и сон. Это есть самосознание души в себе самой, потому что в себе самой, как чистая потенция в отдельности от активного божественного начала, дающего ей содержание и действительность, душа, конечно, есть ничто.

Но освобождённая от материального содержания жизни и вместе с тем сознавшая себя как ничто в себе самой, душа или должна отречься от существования, или же искать нового нематериального содержания. На первом решении остановилось в принципе индийское и вообще восточное сознание, вторым путём пошло классическое человечество. В греко-римском мире человеческая душа является свободною уже не только от внешних космических сил, но и от самой себя, от своего внутреннего, чисто-субъективного самосозерцания, в которое она погружена у индусов. Теперь она опять воспринимает действие божественного Логоса, но уже не как внешнюю космическую силу или димиургическую силу, а как силу чисто идеальную, внутреннюю; здесь душа человеческая стремится найти своё истинное содержание, т. е. единое и общее, не в пустом безразличии своего потенциального бытия, а в объективных созданиях, осуществляющих красоту и разум — в чистом искусстве, в научной философии и в правовом государстве.

Создание этой идеальной сферы, этого «мира без крови и слёз» есть великое торжество верховного Разума, действительное начало истинного объединения человечества и вселенной. Но это объединение только в идее, это откровение идеи как истины над фактическим бытием, а не осуществление её в этом последнем. Божественная идея является здесь душе как её предмет и высшая норма, но не проникает в самое существо души, не овладевает её конкретною действительностью. В знании, в художестве, в чистом законе душа созерцает идеальный космос и в этом созерцании исчезает эгоизм и борьба, исчезает власть материального хаотического начала над человеческою душою. Но ведь душа не может вечно пребывать в созерцании, она живёт в фактической

- 360 -

действительности, и эта её жизнь остаётся вне идеальной сферы, не захватывается ею, идея существует для души, но не проникает в её действительность. С откровением идеального мира для человека является два порядка бытия — материальное, фактическое существование (ή γένεσις) недолжное или дурное, корень которого есть злая личная воля, — и безличный мир чистых идей (τό όντως όν) область истинного и совершенного. Но эти две сферы в классическом миросозерцании так и остаются друг против друга, не находят здесь своего примирения. Мир идей, идеальный космос составляющий истину этого миросозерцания в его высшем выражении — платонизме, представляет бытие абсолютно неизменное, он пребывает в невозмутимом покое вечности, высоко над миром материальных явлений, отражаясь в этом мире как солнце в мутном потоке, но оставляя его без изменения, не очищая и не просветляя его. И от человека такое миросозерцание требует только, чтобы он ушёл из этого мира, вынырнул из этого мутного потока на свет идеального солнца, чтобы он освободился от оков телесного бытия как из темницы или гроба. Таким образом, двойственность и противоположение идеального и материального мира, истины и факта, здесь остаётся неразрешённою, примирения нет. Если истинно сущее открывается только созерцающему уму как мир идей, то, следовательно, личная жизнь человека, область его воли и деятельности остаётся вне истины, в мире ложного материального бытия; но в таком случае человек не может в самом деле и совсем уйти из этого ложного мира, потому что это значило бы уйти от самого себя, от своей собственной души, которая живёт и страдает в этом мире. Идеальная сфера при всём своём богатстве может только как предмет созерцания отвлекать человека от его злой и страдающей воли, а не погасить её. Эта злая и страдающая воля есть коренной факт, который не может быть упразднён ни индийским сознанием, что этот факт есть иллюзия (потому что и здесь он является иллюзией только для сознания, а для всей жизни остаётся по-прежнему фактом), ни тем, что человек будет на время уходить от этого факта в область идеального созерцания, потому что он всё-таки должен будет из этой светлой области снова вернуться к злобной жизни.

Божественное начало может трояким образом испытываться

- 361 -

отделившимся от него и утвердившимся в злой воле началом человеческим: оно может чувствоваться как подавляющее его, но подавлять оно может только проявления злой воли, а не самую эту волю, которая, как сила внутренняя, субъективная, не может быть уничтожена никаким внешним действием. Поэтому-то внешнее восприятие божественного Логоса человеком, которое мы находим в натуральной религии, является недостаточным, несоответствующим цели внутреннего воссоединения человечества с Божеством. Культ природной религии ограничивает самоутверждение человеческого начала, заставляет его невольно подчиняться действующим в природе высшим силам, заставляет его приносить жертвы этим силам, но корень его жизни, его злая воля, восставшее в нём материальное начало остаётся нетронутым, как чуждое и недоступное этим внешним природным богам.

Более близким к цели, но также недостаточным должно признать второго рода взаимодействие божественного начала и человека, именно идеальное или просвещающее. Возможность этого действия обусловливается тем, что душа человеческая есть нечто большее своего данного фактического состояния. Если в этом последнем она есть начало иррациональное, как слепая сила самоутверждения, то в потенции она есть начало разумное, стремление к внутреннему единству со всем. И если в образе подавляющего действия (в природной религии) божественный Логос относится к иррациональному началу души как сила к силе, то, возбуждая разумную потенцию человека, он может действовать в ней как разум или внутреннее слово; а именно, он может отвлекать душу от её фактической действительности, ставить эту последнюю объектом и показывать душе призрачность её материального бытия, зло её природной воли, открывая ей истину другого, соответствующего разуму бытия. Таково идеальное действие божественного Логоса, которое мы находим по преимуществу у культурных народов древнего мира в высшую эпоху их развития. Но и это действие, хотя и внутреннее, есть неполное, одностороннее. Сознавать ничтожество своей фактической действительности, как объекта в созерцании, не значит сделать её ничтожной в бытии, не значит на самом деле устранить её. Пока личной воле и жизни, погруженной в неправду, противопоставляется истина только как идея, жизнь остаётся в сущности без изменения; отвлечённая идея не может одолеть её,

- 361 -

потому что личная жизненная воля, хотя бы и злая, есть всё-таки действительная сила, тогда как идея, не воплощённая в живых личных силах, является только как светлая тень.

Итак, для того, чтобы божественное начало действительно одолело злую волю и жизнь человека, необходимо, чтобы оно само явилось для души как живая личная сила, могущая проникнуть в душу и овладеть ею; необходимо, чтобы божественный Логос не влиял только на душу извне, а родился в самой душе, не ограничивая и не просвещая только, а перерождая её. И так как душа в природном человеке является действительною лишь в множественности индивидуальных душ, то и действительное соединение божественного начала с душою должно иметь индивидуальную, личную форму, т. е. божественный Логос рождается как действительный индивидуальный человек. Как в мире физическом божественное начало единства проявляется сперва в силе тяготения, слепым влечением связывающей тела, потом в силе света, обнаруживающей их взаимные свойства, и, наконец, в той силе органической жизни, в которой образующее начало проникает материю и после длинного ряда образований рождает совершенный физический организм человека, так точно и в следующем за сим процессе, историческом, божественное начало сперва силою духовного тяготения связывает отдельные человеческие существа в родовое единство, затем просвещает их идеальным светом разума, и, наконец, проникая внутрь самой души и органически, конкретно с нею соединяясь, рождается как новый духовный человек. И как в мире физическом появлению совершенного организма человеческого предшествовал длинный ряд несовершенных, но всё же органических живых форм, так и в истории рождение совершенного духовного человека предварялось рядом неполных, но всё-таки живых личных откровений божественного начала человеческой душе. Эти живые откровения живого Бога записаны в священных книгах народа иудейского.

Всякое явление божественного начала, всякая теофания, определяется свойством среды, воспринимающей это явление, в истории прежде всего свойством национального характера, особенностью того народа, в котором происходит данное явление Божества. Если божественное начало открылось индийскому духу как нирвана, эллинам как идея и идеальный космос, то как личность, как живой субъ-

- 363 -

ект, как «я», оно должно было явиться в иудеях, потому что их народный характер состоит именно в преобладании личного субъективного начала. Этот характер проявляется во всей исторической жизни иудеев, во всём, что создано и создаётся чрез этот народ. Так со стороны поэтической формы мы видим, что иудеи дали нечто своё особенное только в том роде, который представляет именно субъективный, личный элемент поэзии: они дали возвышенную лирику псалмов, роскошную идиллию Песни Песней; ни настоящего эпоса, ни драмы, какие мы находим у индусов и греков, они не могли создать не только во время самостоятельного исторического существования, но и в позднейшие времена. Замечательно также, что евреи отличаются в музыке, т. е. в том искусстве, которое по преимуществу выражает внутренние субъективные движения души, и почти ничего значительного не произвели в искусствах пластических. В философской области иудеи в свою цветущую эпоху не пошли далее нравственной дидактики, т. е. такой области, в которой практический интерес нравственной личности преобладал над объективным созерцанием и мышлением ума. Соответственно этому и в религии иудеи впервые вполне познали Бога как лицо, как субъекта, как сущего «я»; они не могли остановиться на представлении Божества как безличной силы и как безличной идеи.

Этот характер — утверждение субъективного элемента во всём — может быть носителем как величайшего зла, так и величайшего блага. Потому что если сила личности, самоутверждаясь в своей отдельности, есть зло и корень зла, то та же самая сила, подчинившая себя высшему началу, тот же самый огонь, проникнутый божественным светом, становится силою мировой всеобъемлющей любви: без силы самоутверждающейся личности, без силы эгоизма самое доброе в человеке является бессильным и холодным, является только как отвлечённая идея. Всякий деятельно нравственный характер предполагает подчинённую силу зла, т. е. эгоизма. Как в мире физическом известная сила для того, чтобы действительно обнаружиться, стать энергией, должна потребить или превратить в свою форму соответствующее количество прежде бывшей (в другой форме) энергии (напр., свет превращается из теплоты, теплота из механического движения и т. д.), подобно этому и в нравственном мире подпавшего природному порядку человека, заключаю-

- 364 -

щаяся в душе его потенция добра может действительно обнаружиться только потребивши или превративши в себя уже существующую наличную энергию души, которая в природном человеке есть энергия самоутверждающейся воли, энергия зла, которая и должна быть переведена в потенциальное состояние для того, чтобы новая сила добра перешла, напротив, из потенции в акт. Сущность добра даётся действием Божиим, но энергия его проявления в человеке может быть лишь превращением осиленной, перешедшей в потенциальное состояние силы самоутверждающейся личной воли. Таким образом в человеке святом актуальное благо предполагает потенциальное зло: он потому так велик в своей святости, что мог бы быть велик и во зле; он поборол силу зла, подчинил её высшему началу, и она стала основанием и носителем добра. Потому-то народ иудейский, показывающий самые худшие стороны человеческой природы, «народ жестоковыйный» и с каменным сердцем, этот же самый народ есть народ святых и пророков Божиих, народ, в котором должен был родиться новый духовный человек.

Весь Ветхий Завет представляет историю личных сношений являющегося Бога (Логоса или Иеговы) с представителями иудейского народа — его патриархами, вождями и пророками. В этих личных отношениях, составляющих религию Ветхого Завета, замечается последовательность трёх степеней. Первые посредники между еврейским народом и его Богом, древние патриархи Авраам, Исаак и Иаков, верят в личного Бога и лично живут этой верой; следующие за ними представители иудейства: Боговидец Моисей, Давид, «муж по сердцу Иеговы», и Соломон, создатель великого храма, получая ощутительные откровения личного Бога, стараются провести смысл этих откровений в общественную жизнь и религиозный культ своего народа; в их лице Иегова заключает внешний завет или договор с Израилем, как лицо с лицом. Последний ряд представителей иудейства, пророки, сознавая недостаточность этого внешнего союза, предчувствуют и возвещают другое внутреннее соединение Божества с душою человеческой в лице Мессии, сына Давида и Сына Божия, и этого Мессию они предчувствуют и возвещают не как высшего представителя иудейства, а и как «знамя языков», как представителя и главу всего возрождённого человечества.

- 365 -

Если таким образом среда для вочеловечения божественного начала определялась национальным характером иудеев, то время его должно было зависеть и от общего хода истории. Когда идеальное откровение Слова в эллино-римском мире было исчерпано и оказалось недостаточным для живой души, когда человек, несмотря на огромные дотоле невиданные богатства культуры, нашёл себя одиноким в пустом и скудном мире, когда везде явилось сомнение в истине и отвращение к жизни, и лучшие люди от отчаяния переходили к самоубийству, когда, с другой стороны, именно вследствие того, что господствовавшие идеальные начала оказались радикально несостоятельными, явилось сознание, что идеи вообще недостаточно для борьбы с жизненным злом, явилось требование, чтобы правда была воплощена в живой личной силе, и когда внешняя правда, правда людская, государственная, действительно сосредоточилась в одном живом лице, в лице обожествлённого человека, — римского кесаря, — тогда явилась и подготовленная ветхозаветными откровениями патриархам, вождям и пророкам Израиля, правда Божия в живом лице вочеловечившегося Бога Иисуса Христа.

V. Откровение всемирного смысла (Логоса) во Христе (Иоан. 1, 14; 1 Иоан. 4).

Смысл мира, в нём же и правда Божия, есть внутреннее единство каждого со всем. В виде живой личной силы, это единство есть любовь. Как силою внешнего закона всемирный смысл подавляет и связывает тёмную жизнь в человеке, как светом своей истины он обнаруживает и осуждает тьму этой жизни, просвещая человеческое сознание, так бесконечною силою любви тот же смысл проникает в эту тьму, овладевает самим существом человека, перерождает его природу и истинно воплощается в нём. И Слово плоть бысть и вселися в ны.

Когда на земле после многих тысячелетий стихийной и космической борьбы, в которой мировой смысл открывался лишь как роковая сила внешнего закона, появилось первое разумное существо, это было новым откровением — откровением мирового смысла, как идеи — в сознании. Когда затем после многих тысячелетий человеческой истории появился первый духовный человек, в котором

- 366 -

природная жизнь плоти была не только освещена божественным смыслом мировой жизни, но и освящена им как духом любви[6], — это было новое откровение того же смысла как живой, личной силы, могущей привлечь к себе и усвоить живую силу материи. Если первый, природный человек был образом и подобием Божиим, то новый духовный человек есть истинный Бог, потому что в нём существо Божие, составляющее истинный смысл всего существующего, впервые явилось в мире самим собою, показало себя миру тем, чем оно есть безусловно. Ибо сам по себе Бог не есть ни роковой закон, тяготеющий над природного жизнью материи, ни разум только освещающий тьму этой жизни и во свете своём показывающий её неистинность и зло: Бог больше этого и может сделать больше чем это, и Христос показал это большее на деле, показал, что Бог есть любовь, или абсолютная личность.

Воплощение божественного Логоса в лице Иисуса Христа есть явление нового духовного человека, второго Адама. Как под первым Адамом, натуральным, разумеется не отдельное только лицо наряду с другими лицами, а всеединая личность, заключающая в себе всё природное человечество, так и второй Адам не есть только это индивидуальное существо, но вместе с тем и универсальное, обнимающее собою всё возрождённое духовное человечество. В сфере вечного, божественного бытия Христос есть вечный духовный центр вселенского организма. Но так как этот организм, или вселенское человечество, ниспадая в поток явлений, подвергается закону внешнего бытия и должен трудом и страданием во времени восстановить то, что оставлено им в вечности, т. е. своё внутреннее единство с Богом и с природою, — то и Христос, как деятельное начало этого единства, для его реального восстановления должен был низойти в тот же поток явлений, должен был подвергнуться тому же закону внешнего бытия и из центра вечности сделаться центром истории, явившись в определённый момент — в полноту времён. Злой дух разлада и вражды, вечно бессильный против Бога и в начале времён осиливший человека, должен в середине времени быть осилен Сыном Божиим и Сыном Человеческим, как перворожденным всея твари, для того,

- 367 -

чтобы в конце времён быть изгнанным изо всего творения — вот существенный смысл воплощения.

Прежде чем говорить о деле Христовом, для которого совершилось воплощение, неизбежно ответить на два вопроса: 1) о возможности самого воплощения, т. е. реального соединения Божества с человечеством и 2) о способе такого соединения.

Что касается первого вопроса, то конечно воплощение невозможно, если смотреть на Бога только как на отдельное существо, пребывающее где-то вне мира и человека. При таком взгляде (деизма) вочеловечение Божества было бы прямым нарушением логического закона тождества, т. е. делом совершенно немыслимым. Но точно также невозможно воплощение и с той точки зрения (пантеизма), по которой Бог есть только; всеобщая субстанция мировых явлений, универсальное «всё», а человек лишь одно из таких явлений. При этом взгляде вочеловечение противоречило бы аксиоме, что целое (всё) не может быть равно одной из частей своих: Богу здесь так же нельзя стать человеком, как воде целого океана нельзя, оставаясь всею водою, быть вместе с тем одною из капель этого океана. Но есть ли необходимость понимать Бога или как только отдельное существо, или как только общую субстанцию мировых явлений? Напротив, самое понятие Бога, как всецелого или совершенного (абсолютного), устраняет оба односторонние определения и открывает путь иному воззрению, по которому мир, как совокупность ограничений, будучи вне Бога (в этих своих границах), как вещественный, вместе с тем существенно связан с Богом своею внутреннею жизнью или душою. Эта связь состоит в том, что каждое существо, утверждая себя в своей границе, как эго, вне Бога, вместе с тем не удовлетворяется этою границею, стремится быть и всем, т. е. стремится к внутреннему единству с Богом; соответственно этому, по нашему воззрению и Бог, будучи сам по себе трансцендентным (пребывающим за пределами мира), вместе с тем по отношению к миру является как действующая творческая сила, волящая сообщить мировой душе то, чего она ищет и к чему стремится, т. е. полноту бытия в форме всеединства, волящая соединиться с душою и родить из неё живой образ Божества. Этим определяется уже и космический процесс в природе материальной, оканчивающийся рождением натурального человека, и следующий за ним исторический процесс,

- 368 -

подготовляющий рождение человека духовного. Таким образом, это последнее, т. е. воплощение Божества, не есть нечто чуждое общему порядку бытия, а, напротив, существенно связано со всею историей мира и человечества, есть нечто подготовляемое и логически следующее из этой истории. Воплощается в Иисусе не трансцендентная сторона Божества, не абсолютная в себе замкнутая полнота бытия (что было бы невозможно), а воплощается Бог — Слово, т. е. проявляющееся во вне, действующее на окружности бытия начало, и его личное воплощение в индивидуальном человеке есть лишь последнее звено длинного ряда других реализаций физических и исторических, — это явление Бога во плоти человеческой есть лишь более полная, совершенная теофания в ряду других неполных, подготовительных и прообразовательных теофаний. С этой точки зрения появление духовного человека, рождение второго Адама, не более непонятно, чем появление человека природного на земле, рождение первого Адама. И то, и другое было новым, небывалым фактом в мировой жизни, и то, и другое представляется в этом смысле чудесным, но это новое и небывалое было подготовлено всем, прежде бывшим, составляло то, чего желала, к чему стремилась и шла вся прежняя жизнь: к человеку стремилась и тяготела вся природа, к Богочеловеку направлялась вся история человечества. Во всяком случае, когда говорится о возможности или невозможности вочеловечения Божества, то главное дело в том, как понимается и Божество, и человечество; и при том понятии Божества и человечества, которое указано нами, воплощение Божества не только возможно, но и существенно входит в общий план мироздания. Но если факт воплощения, т. е. личного соединения Бога с человеком, имеет своё основание в общем смысле вселенского процесса и в порядке божественного действия, то этим ещё не решается вопрос о способе этого соединения, т. е. об отношении и взаимодействии божественного и природного человеческого начала в богочеловеческой личности, или о том, что есть духовный человек, второй Адам.

Вообще в человеке есть некоторое совмещение Божества c материальною природою, что предполагает в нём три составных элемента: божественный, материальный и связующий оба — собственно человеческий; совместность этих трёх элементов и составляет

- 369 -

действительного человека, причём собственно человеческое начало есть разум (ratio), т. е. отношение двух других.: Если это отношение состоит в прямом и непосредственном подчинении природного начала божественному, то мы имеем первобытного человека (первого Адама) — прототип человечества, заключённый, ещё не выделившийся из вечного единства жизни божественной; здесь природное человеческое начало содержится как зародыш, potentia, в действительности божеского бытия. Эта возможность есть вместе с тем возможность греха: невольно подчинённый Божеству, первобытный человек может вольно выйти из этого подчинения. Тогда он становится природным или внешним человеком, у которого действительность принадлежит его материальному началу, он находит себя как факт или явление природы, а божественное начало в себе лишь как потенцию иного бытия. Третье возможное отношение есть то, когда и Божество, и природа одинаково имеют действительность в человеке, и его собственная человеческая жизнь состоит в деятельном согласовании природного начала с божественным или в свободном подчинении первого последнему. Такое отношение составляет духовного человека. Из этого общего понятия о духовном человеке следует: во-первых, для того, чтобы согласование божественного начала с природным было действительностью в самом человеке, необходимо, чтобы оно совершилось в единичном лице, иначе было бы только реальное или идеальное взаимодействие между Богом и природным человеком, а не было бы духовного человека; чтобы было действительное соединение Божества с природой необходимо лицо, в котором бы это соединение произошло. Во-вторых, чтобы это соединение было действительным соединением двух начал, необходимо реальное присутствие обоих этих начал, необходимо, чтобы эта личность была действительным Богом и действительным природным человеком, — необходимы оба естества. В-третьих, для того, чтобы самое согласование в богочеловеческой личности обоих естеств было свободным духовным действием, а не внешним фактом, необходимо, чтобы в нём участвовала человеческая воля, отличная от божественной и чрез отвержение возможного противоречия с божественною волею свободно ей подчиняющаяся и вводящая человеческую природу в полное внутреннее согласие с Божеством. Таким образом, понятие духовного человека

- 370 -

предполагает одну богочеловеческую личность, совмещающую в себе два естества и обладающую двумя волями.[7]

Первобытное непосредственное единство двух начал в человеке — единство, представляемое первым Адамом в райском состоянии его невинности и нарушенное в грехопадении, не могло уже быть просто восстановлено. Новое единство уже не может быть непосредственным, невинностью: оно должно быть достигнутым, оно может быть только результатом свободного дела, подвига, и подвига двойного — самоотвержения божеского и человеческого; ибо для истинного соединения или согласования двух начал необходимо свободное участие и действие обоих. Взаимодействием божественного и природного начала определяется вся жизнь мира и человечества, и весь ход этой жизни состоит в постепенном сближении и взаимном проникновении этих двух начал, сперва далёких и внешних друг другу, потом всё ближе сходящихся, всё глубже и глубже проникающих друг друга, пока в Христе природа не является как душа человеческая, готовая к всецелому самоотвержению, а Бог — как дух любви и милосердия, сообщающий этой душе всю полноту божественной жизни, не в силе связующей, не в разуме освещающем только, а в благости животворящей. Тут мы имеем действительную богочеловеческую личность, способную совершить двойной подвиг богочеловеческого самоотвержения. Такое самоотвержение представляется до известной степени уже и всем космическим и историческим процессом: ибо здесь, с одной стороны, Логос Божий свободным действием своей божественной воли или любви отрекается от проявления своего божеского достоинства (славы Божией), оставляет покой вечности, вступает в борьбу с злым началом и подвергается всей тревоге мирового процесса, являясь в оковах внешнего бытия, в границах пространства и времени; является затем природному человечеству, действуя на него в различных конечных формах мировой жизни, более закрывающих, нежели обнаруживающих истинное

- 371 -

существо Божие; с другой стороны, и натура мирская и человеческая, в своём постоянном томлении и стремлении к всё новым и новым восприятиям божественных образов, непрерывно отвергается самой себя в своих данных, действительных формах. Но здесь (т. е. в космическом и историческом процессе) это самоотвержение с обеих сторон не есть совершенное, ибо для Божества границы космических и исторических теофаний суть границы внешние, определяющие его проявления для другого (для природы и человечества), но ничуть не касающиеся его внутреннего самоощущения[8]; с другой стороны, и природа и природное человечество в своём непрерывном прогрессе отвергают себя не свободным актом, а лишь по инстинктивному влечению. В личности же богочеловеческой божественное начало, именно вследствие того, что оно относится к другому не через внешнее действие, полагающее границы другому, не изменяя себя самого, а через внутреннее самоограничение, дающее другому место в себе, — такое внутреннее соединение с другим есть действительное самоотвержение божественного начала; здесь оно действительно нисходит, унижает себя, принимает на себя зрак раба. Божественное начало здесь не закрывается только границами человеческого сознания для человека, как это было в прежних неполных теофаниях, а само воспринимает эти границы; не то, чтобы оно всецело вошло в эти границы природного сознания, что невозможно, но оно ощущает актуально эти границы как свои в данный момент, а это самоограничение Божества в Христе освобождает Его человечество, позволяя его природной воле свободно отречься от себя в пользу божественного начала не как внешней силы (каковое самоотвержение было бы не свободно), а как блага внутреннего, и тем действительно приобрести это благо. Христос, как Бог, свободно отрекается от славы Божией, и тем самым, как человек, получает возможность достигнуть этой славы Божией. На пути же этого достижения человеческая природа и воля Спасителя неизбежно встре-

- 371 -

чаются с искушением зла. Богочеловеческая личность представляет двойственное сознание: сознание границ природного существования и сознание своей божественной сущности и силы. И вот, испытывая действительно ограниченность природного бытия, Богочеловек может подвергаться внешнему искушению, сделать свою божественную силу средством для целей, вытекающих из этой ограниченности.

Во-первых, для существа, подчинённого условиям материального бытия, представляется искушение сделать материальное благо целью, а свою божественную силу средством для его достижения: «Аще Сын еси Божий, рцы да камение сие хлебы будут», здесь божественное естество — «аще Сын еси Божий», и обнаружение этого естества — слова («рцы») должно служить средством для удовлетворения материальной потребности. В ответ на это искушение Христос утверждает, что слово Божие не есть орудие материальной жизни, а само есть источник истинной жизни для человека: «Не о хлебе едином будет жив человек, но о всяком глаголе Божии». Преодолев это искушение плоти, Сын человеческий получает власть над всякою плотию.

Во-вторых, свободному от материальных побуждений Богочеловеку представляется новое искушение — сделать Свою божественную силу орудием самоутверждения своей человеческой личности, подпасть греху ума — самомнению: «Аще Сын еси Божий, верзися низу, писано бо есть, яко ангелом Своим заповесть о Тебе сохранити Тя, и на руках возьмут Тя да не когда преткнеши о камень ногу Твою». Это действие (верзися низу) было бы самоуверенным вызовом человека Богу, искушением Бога человеком, и Христос отвечает: «Паки писано есть: не искусиши Господа Бога твоего».[9] Победив грех ума, Сын человеческий получает власть над умами.

Но тут представляется третье, последнее и самое сильное иску-

- 373 -

шение. Рабство плоти и самомнение ума устранены: человеческая воля находится на высокой нравственной ступени, сознаёт себя выше всей остальной твари; во имя своей нравственной высоты человек может хотеть владычества над миром, чтобы вести мир к совершенству; но мир во зле лежит и добровольно не покорится нравственному превосходству, — итак, нужно принудить его к покорности, нужно употребить свою божественную силу как насилие для подчинения мира. Но такое употребление беззаконного насилия для целей добра было бы признанием, что добро само по себе не имеет силы, что зло сильнее его, это было бы поклонением, тому началу зла, которое владычествует над миром: «И показа ему вся царствия мира и славу их и глагола ему: сия вся Тебе дам, аще пад поклонишися ми». Здесь для человеческой воли прямо ставится роковой вопрос: во что она верит и чему она хочет служить — невидимой ли силе Божией или силе зла, явно царствующей в мире. И человеческая воля Христа, победив искушение благовидного властолюбия, свободно подчинила себя истинному благу или добру, отвергнув всякое соглашение с царствующим в мире злом: «Глагола ему Иисус: иди за мною, сатано, писано бо есть: Господу Богу твоему поклонишися и тому единому послужиши». Преодолев грех духа, Сын человеческий получил верховную власть в царстве духа; отказавшись от подчинения земной силе и от цели владычества над землёю, Он приобрёл себе служение сил небесных: «И се ангели приступиша и служаху ему».

Таким образом, преодолев искушения злого начала, склонявшего его человеческую волю к самоутверждению, Христос показывает внутреннее согласие этой своей человеческой воли с волею божественной, обожествляя своё человечество вслед за вочеловечением Божества своего. Но этим не исчерпывается подвиг Христов. Будучи вполне человеком, Христос имеет в Себе не один только чисто человеческий элемент (разумную волю), но и природный материальный элемент: Он не только вочеловечился, но и воплотился — σάρξ έγένετο. Духовный подвиг — внутреннее преодоление искушения, должен быть довершён подвигом плоти, т. е. чувственной души, претерпением страданий и смерти, поэтому-то в Евангелии, после рассказа об искушении в пустыне, сказано, что диавол отошёл от Христа до времени. Злое начало, внутренне побеждённое самоотвержением воли, недопущенное в средоточие су=

- 374 -

щества человеческого, ещё сохранило свою власть над его окружностью — над чувственной природой, и эта последняя могла быть избавлена от него также только через процесс самоотрицания — страдание и смерть; и после того, как человеческая воля Христа свободно подчинилась Его Божеству, она через это подчинила себе Его чувственную природу и, несмотря на немощь сей последней (моление о чаше), заставила её осуществить в себе божественную волю до конца — в физическом процессе страдания и смерти. Этим во втором Адаме восстановляется нормальное отношение всех трёх начал, нарушенное первым Адамом. Человеческое начало, поставив себя в должное отношение добровольного подчинения или согласия с началом божественным, как внутренним благом, тем самым получает вновь значение посредствующего, единящего начала между Богом и природою, которая, будучи очищена крестною смертью, теряет свою вещественную раздельность и тяжесть, становится прямым выражением и орудием Божественного духа, истинным духовным телом воскресшего Богочеловека. Своею жизнью, смертью и воскресением Христос открыл, что воплощённый в Нём Бог — выше закона и выше разума, и что Он может больше, чем подавлять зло Своею силою или обличать его Своим светом, что Он, как бесконечный дух жизни и любви, перерождает и спасает погибающую природу, превращая её ложь в истину, её злобу в добро, и в этом деле всепобедной любви находит Свою славу. И видехом славу Его, славу яко Единородного от Отца, исполнь благодати и истины.