— Отлично! Думаю, ты должна говорить на арабском, но у меня тут есть кое-какие книги, и если мне удастся раскопать для тебя какой-нибудь более редкий язык, будет совсем неплохо — слишком многие знают арабский. Жаль, что ты не можешь мне сказать, — Эмери заколебался, но потом все-таки договорил: — откуда ты на самом деле. Или когда вы прибыли. Потому что это не дает мне покоя. Безумие, верно?

Она кивнула, хотя он был уверен, что не поняла ни слова.

— Вы были в космосе в той штуке. Которая похожа на зиккурат. — Эмери положил несколько поленьев в огонь. — Об этом я тоже все время думаю, как еще объяснить ваше появление? И сколько вас было в команде?

Чувствуя, что она не понимает, Эмери показал на мертвую, потом на нее и поднял три пальца. — Столько? Трое? Подожди минутку.

Он нашел в своем дневнике чистую страницу и нарисовал зиккурат, а рядом три палочки.

— Столько вас было?

Женщина покачала головой и свободной рукой коснулась раненой ноги.

— Ах, да, конечно, тебе нужны обе руки.

Он тщательно промыл рану на бедре женщины горячей водой и наложил повязку, которую сделал из чистой нижней рубашки и остатков пластыря.

— А теперь достанем пулю. Я считаю, что это просто необходимо, тебе так будет лучше — ведь в рану могли попасть волокна ткани или еще какая-нибудь грязь.

Он разорвал упаковку с разовым лезвием для бритья, и у него в руках оказался очень острый хирургический инструмент.

— Я собирался проделать эту операцию при помощи складного ножа, — объяснил он, помогая женщине перевернуться на живот, — но лезвие для бритья лучше.

Он отрезал остатки штанины.

— Тебе будет больно. К сожалению, мне нечего тебе дать.

Два неглубоких надреза — и Эмери увидел пулю от карабина. Он вытащил кусачки из горячей воды при помощи вилки, захватил ими смятую головку пули и вытащил ее. Женщина вцепилась зубами в подушку, но даже не вскрикнула от боли.

— Вот она. — Он поднял пулю так, чтобы его гостья смогла ее рассмотреть. — Она прошла сквозь грудь твоей приятельницы и, думаю, задела сердце. А потом, видимо, ударившись о ребро, изменила направление и полетела вниз. Если бы этого не произошло, она вообще в тебя не попала бы. А могла и убить. Не шевелись, пожалуйста. — Он положил руку женщине на спину и почувствовал, как она сжалась от его прикосновения. — Я хочу вытереть кровь и рассмотреть рану с фонариком. Если пуля и раскрошилась, то не сильно. Но если это так, нужно вытащить кусочки, да и все остальное, чего там быть не должно. — Не в силах остановиться, он добавил: — Ты боишься, верно? Вы все боялись. Меня и Брука. Наверное, вы боитесь мужчин.

Он обнаружил в ране волокна, которые, по всей вероятности, попали из порванных брюк, и по очереди вытащил их, потом разорвал на полоски еще одну нижнюю рубашку, а из того, что от нее осталось, сделал подушечку и приложил к новой ране на бедре, а потом перевязал.

— До того, как появился пластырь, мы поступали именно так, — сказал он, затягивая последний узел. — Обвязывали раненую ногу или какое-нибудь другое место тряпками. Вот почему это называется перевязка. Если с тобой что-нибудь случалось, на больное место наматывали бинты… все в порядке, теперь можешь повернуться.

Он помог ей лечь на спину.

К этому времени огонь уже разгорелся вовсю. Эмери достал из кармана кусочки металла и показал женщине, а потом махнул рукой в сторону камина.

Женщина быстро покачала головой.

— Это как понимать — они будут гореть или, наоборот, нет? — Он ухмыльнулся. — Думаю, ты имела в виду, что они отлично горят. Давай посмотрим.

Он бросил самый маленький кусочек, который соскреб с лестницы, в пламя. Через несколько секунд возникла ослепительная вспышка, а потом повалил белый дым.

— Магний. Так я и думал.

Эмери придвинул стул к кровати, на которой лежала женщина, и сел.

— Магний прочный и очень легкий, но зато горючий. Используется для вспышки при фотографировании. Ваш зиккурат, посадочный модуль или космическая станция, — или уж и не знаю, что он такое, — сгорит, как факел, причем пламя будет таким горячим, что от вашего корабля не останется ничего. Завтра утром я его сожгу. Это будет ужасная потеря, и мне страшно не хочется его уничтожать, но я так решил. Ты не понимаешь ни единого слова из того, что я тебе говорю, правда, Тамар?

Эмери снова вытащил дневник и нарисовал огонь и дымящийся зиккурат.

Она с задумчивым видом посмотрела на рисунок, а потом кивнула.

— Я рад, что ты не стала устраивать истерики, — сказал ей Эмери.

— Я боялся этого, но, может быть, вы получили приказ как можно меньше вмешиваться в нашу жизнь.

Потом он достал из-под раковины еще один мешок для мусора. Мешок был достаточно большим, чтобы туда поместилась мертвая женщина.

— Я должен сделать это, пока труп не закоченел, — объяснил он раненой. — Это произойдет через час или два. Да и вообще, будет лучше, если мы не станем на нее смотреть.

Тамар сделала какой-то быстрый жест, смысла которого Эмери не понял, а потом закрыла глаза и сложила руки.

— Завтра, прежде чем утихнет непогода, я отнесу ее назад на вашу космическую станцию и сожгу. Все вместе. — Сейчас он говорил для себя, надеясь, что туман в голове хоть немного рассеется. — Наверное, это преступление, но придется мне его совершить. Иногда возникает ситуация, когда ты просто должен поступить так, а не иначе. — Он взял в руки карабин и продолжал: — Его нужно почистить. Я оставлю его в той, другой хижине, когда пойду к озеру, а пулю выброшу. Шерифу скажу, что мое ружье явилось причиной несчастного случая, в результате которого мы с тобой пострадали. Если в этом возникнет необходимость, поведаю им, что ты меня укусила за щеку, когда я занимался твоей раной. Впрочем, я все равно не смогу некоторое время бриться, так что, когда они прибудут, борода скроет все следы.

Она показала рукой на его дневник и ручку, и, получив их, нарисовала — довольно похоже — третью женщину.

— Умерла, — ответил Эмери. — Она тоже умерла. Я засунул пальцы ей в глаза — потому что она хотела меня убить, — и она убежала. Видимо, свалилась в дыру в полу. Воды там было совсем немного, значит, она довольно сильно ударилась. Думаю, она утонула.

Тамар показала на мешок для мусора, в котором лежала ее погибшая подруга, потом уверенно изобразила ее на листке бумаге, а в конце перечеркнула свой рисунок.

Эмери перечеркнул женщину из зиккурата и вернул дневник и ручку Тамар.

— Боюсь, тебе придется остаться здесь навсегда, если только твои соплеменники не пришлют за тобой кого-нибудь. Не думаю, что такая перспектива тебя радует — многим из нас она тоже не доставляет особого удовольствия, — но тебе придется постараться приспособиться. Мы все так делаем.

Неожиданно Тамар пришла в возбуждение и, показав на крошечное изображение льва на ручке Эмери, вдруг запела, размахивая ручкой, словно это была дирижерская палочка. Ему понадобилось несколько минут, чтобы сообразить: она напевала «Боже, храни королеву».

Позже, когда Тамар уснула, Эмери позвонил одному знакомому физику-экспериментатору.

— Дэвид, — тихо проговорил он, — помнишь своего старого босса? Эмери Бейнбриджа?

Дэвид помнил.

— Я хочу тебе кое-что показать. Но только не скажу, где я это взял. Дело конфиденциальное — сверхсекретное. Придется тебе с этим смириться. Ты никогда не получишь ответов на некоторые свои вопросы. Согласен?

Он был согласен.

— Это маленькая тарелка. Очень похожа на пепельницу. — На столе среди кучи самых разных предметов Эмери заметил монетку и взял ее. — Я кладу на нее цент. Слушай.

Раздался характерный звон.

— Через некоторое время она исчезнет, Дэвид. В данный момент монетка покрылась каким-то налетом, точно побывала на улице в мороз, а потом оттаяла.

Эмери придвинул тарелку поближе к керосиновой лампе.

— А теперь цент стал похож на серебряный. Мне кажется, вся медь исчезла, а я вижу цинк, который под медью. Лицо Линкольна уже почти невозможно различить.

Дэвид что-то сказал.

— Я уже попробовал. Даже если перевернуть тарелку и потрясти, цент — или любой другой предмет — не падает, а я не собираюсь трогать его руками и пытаться оторвать.

Трескучий голос в трубке звучал громче, чем голос Эмери.

— Жаль, что ты не видишь, Дэвид. Монетка уже стала не больше карандашного грифеля и очень быстро уменьшается. Подожди… Вот исчезла совсем. Я думаю, тарелка растапливает атомы или молекулы, причем каким-то холодным методом. Единственное объяснение, которое приходит мне в голову. Наверное, это можно проверить, проанализировав образцы воздуха над тарелкой, только у меня здесь нет необходимого оборудования.

Дэвид, я намерен организовать новую компанию. У меня очень мало денег, и я не хочу привлекать чужой капитал. Придется воспользоваться только тем, что у меня есть, и еше, может быть, удастся получить ссуду под мою подпись. Я знаю, у тебя сейчас хорошая работа. Тебе наверняка платят вполовину меньше того, что ты на самом деле стоишь, но и это, можно не сомневаться, немало. Но если согласишься сотрудничать со мной, я дам тебе десять процентов.

Естественно, ты можешь обдумать мое предложение. Я и не надеялся, что ты сразу согласишься. Я свяжусь с тобой… скажем, через неделю. Идет?

Дэвид долго что-то говорил.

— Да, здесь. Кстати, у меня нет света. Благодарение Богу, телефон еще работает. Я тут застрял — у себя в хижине — скорее всего, дня на три или четыре. А потом приеду в город, там и поговорим.

Конечно, ты сможешь на нее взглянуть. Подержишь в руках, посмотришь, как она действует, только я не отдам ее тебе в лабораторию. Надеюсь, ты меня правильно понимаешь.

Последний, сердитый вопрос.

— Нет, Дэвид, эту тарелку я приобрел в лавке волшебника, — весело ответил Эмери. — Пожалуй, я могу предположить, откуда она на самом деле появилась, но не стану этого делать. Сверхсекретность. Не забыл? Технология, намного опередившая нашу. Мы похожи на средневекового механика, случайно обнаружившего бумагорезку. Вполне может случиться, что нам не удастся сделать еще одну бумагорезку, но зато мы много чего узнаем благодаря той, что у нас есть.

Повесив трубку, Эмери снова придвинул стул к кровати. Тамар лежала на спине, рот и глаза у нее были закрыты, а вой ветра за стенами бревенчатой хижины не заглушал тихого, ровного дыхания.

— Джен захочет вернуться, — сказал ей Эмери шепотом. — Она бросится мне на шею и попробует помириться — через две недели или месяц, — как только узнает про новую компанию. Нужно оформить все бумаги по разводу до того, как новость до нее доберется. Они согласятся на небольшие уступки в вопросах раздела собственности, когда она вернется в город, и тогда я все подпишу. Ты мне нужна, Тамар, а я тебе.

Тонкие смуглые пальцы сжали его руку, хотя Тамар и спала.

— Ты учишься мне доверять, не правда ли? Можешь меня не бояться. Я тебя не обижу.

Эмери вдруг замолчал. Койот ему доверял; и поэтому не боялся запаха человека и цианидового ружья. Первым делом нужно будет объяснить Тамар — хорошо объяснить, — что не всем мужчинам можно доверять, что на свете живет множество таких, которые с радостью ограбят, изнасилуют или убьют ее.

— Интересно, Тамар, как у вас там получаются дети? В вашем будущем? Асексуально? Я думаю, при помощи искусственного осеменения, причем женщины имеют право выбора. Пройдет некоторое время, и ты мне все расскажешь. — Он задумался. — Нас ждет такое же будущее? Мы будем жить так же, как вы? Или вы стали другими, когда потерпели аварию? А может быть, когда убили Брука? Даже если это и так, мы с тобой, воспользовавшись новой технологией, кое-что изменим. Давай, попробуем.

Тамар вздохнула и улыбнулась во сне — так показалось Эмери. Он наклонился, чтобы поцеловать ее, чуть коснулся губами губ.

— Наверное, весь ужас вашего положения заключался в том, что вы не смогли заставить зиккурат снова взлететь. Поскольку, свалившись в озеро и убив моего сына, вы уничтожили то будущее, из которого прилетели?

В кино, подумал Эмери, герои просто входят в машину времени и исчезают, чтобы появиться в том же месте на Земле — только в прошлом или будущем, так, словно Коперника никогда и не было на свете. В реальности же, Земля движется в солнечной системе, а солнечная система движется в галактике, а галактика — во Вселенной. На самом деле, чтобы совершить временной скачок, нужно суметь прыгнуть сквозь пространство и время.

Где-то на дне озера все еще работает — до определенной степени — устройство, делающее возможными такие скачки. И хотя совершить новый прыжок невозможно, оно по-прежнему влияет на скорость, с которой проходит время, — осуществляет его хронометраж, если угодно. Эмери казалось, что он провел внутри зиккурата несколько часов, а снаружи прошло несколько минут; вряд ли он ошибся, потому что следы от его лыж по-прежнему оставались четкими, когда он вышел на лед озера. А Эйлин считала, что ее продержали в зиккурате полдня, в то время как ее не было всего два часа.

Завтра он сожжет зиккурат. Это необходимо сделать, если он не хочет лишиться всего, что там взял, и быть обвиненным в убийстве женщины, которую засунул в мешок для мусора. Это необходимо сделать, если он хочет сохранить для себя Тамар.

А вдруг устройство, влияющее на время и лежащее кто знает на какой глубине на дне озера останется в целости и сохранности и будет продолжать функционировать. А вдруг рыбаки, оказавшись на озере Призраков, обратят внимание на то, что солнце неподвижно стоит на небе, а время уходит? Может быть, это устройство уже давно погребено в этом озере, и именно оно виновато в том, что озеро так называется? Эмери решил, что купит всю собственность, расположенную на его берегах, — когда позволят доходы от новой компании.

— Мы построим новый дом, — сказал он спящей Тамар, — большой, у самого озера. И станем в нем жить, ты и я, долго-долго. И у нас будут дети.

Очень мягко и осторожно пальцы Тамар сжали его руку.




Перевели с английского
Владимир ГОЛЬДИЧ, Ирина ОГАНЕСОВА




<sub>Публикуется с разрешения автора и его литературных агентов,

Вирджинии Кидд (США) и Александра Корженевского (Россия).</sub>

Вл. Гаков



МАСТЕР-ОТДЕЛОЧНИК




*********************************************************************************************
Первая строчка в его биографии, написанной исследовательницей Джоан Гордон, звучит так: «Джин Вулф пишет элегантную и вызывающую множество ассоциаций прозу, которая упрямо сопротивляется всем попыткам наклеить на нее жанровые ярлыки».
Писатель редко опускается до объяснений, что и почему; зато буквально заворожен проблемой, как… Даже когда в его произведениях читатель встречает некий науч-но-фантастический набор, сюжетный или «антуражный», все равно для Вулфа главное — подчеркнуть неоднозначность ситуации, создать особое настроение, разобраться в психологии героев, а не в сплетении электронных схем или в начинке какого-нибудь двигателя звездолета. То, что при этом любитель традиционной фантастики может почувствовать себя обделенным после чтения рассказа или романа Вулфа, последнему абсолютно безразлично… Он пишет, как ему пишется, и, кажется, не очень-то задумывается, как написанное воспримут окружающие.
*********************************************************************************************




Вопреки всем неписаным жанровым правилам, я начну данный литературный портрет с разговора о конкретной, только что прочитанной вами повести — «Зиккурат». Почти уверен: не у одного меня она вызвала вопросы.

Начинается как «классическая» психологическая проза, сделанная на высоком уровне, затем переходит в триллер, а заканчивается… А заканчивается повесть столь неожиданно и непредсказуемо — сколько вариантов провертелось в мозгу в процессе чтения, а ни один не подтвердился! — что впору перечитать ее заново. Ничего не пропустили?

Любителю традиционной научной фантастики, воспитанному в гносеологической чистоте и ясности (мир и человек рациональны и в конечном счете познаваемы, в каких бы странных и смутных обликах они порой ни представали!), повесть Джина Вулфа, не сомневаюсь, покажется смутной, зыбкой и тревожно-необъяснимой. Для тех же, кто, напротив, ищет в фантастике абсурдный «стеб» на тему абсурдного (как им кажется) мира, мистическую заумь, психологические, а чаще патопсихологические изыски и выверты, «Зиккурат», боюсь, предстанет слишком уж ясной и патетически-старомодной историей любви и ненависти, потери и обретения. Словом, покажется тем, чем занималась литература, пока ее не стали называть модернистской, а затем и с частичкой «пост»…

Ну и, наконец, не позавидуешь любителям фантастических «стрелялок» и «гонялок» по Вселенной. Хотя в повести формально присутствует сюжет — и не сказать, что вялый и пресный: похищение, схватки, таинственные «ведьмы» со своим звездолетом или времялетом — действие, основной драматический конфликт завязывается не вокруг героя, а внутри него.

Хотя в одном, мне кажется, сойдутся все читатели без исключения. Эту повесть трудно забыть. Она шокирует, задает вопросы, умело скрывая авторские подсказки, возбуждает, провоцирует, бередит душу и заставляет не почувствовать даже, а поверить на слово автору, когда он утверждает, что основание невысокого на глазок айсберга спрятано глубоко в темной толще вод.

Темна вода во облацех, темна душа в человецех. Вулф это прекрасно знает, не строя иллюзий, — и понимает, что это же знаем и мы все. А потому принципиально не желает ничего упрощать — вот и стремится включить все, что подсказало ему воображение и подсознание, в одну небольшую повесть.

В ней воистину чего только нет. Сугубо научно-фантастическая история первого контакта, вот только никогда нам не узнать, откуда прибыли «гости», похоже, это неизвестно и автору). И изощренная, не без «вывертов», притча на тему потемок души человеческой: одна из женщин убила сына героя, а он у ее же подруги надеется найти душевный отклик, близость, любовь!.. И безукоризненный психологический портрет, невероятный, но предельно точный и убедительный: типичный аутсайдер, спрятавшийся в глуши от враждебного мира, бесконечно одинокий среди своих близких и, несмотря на пролитую кровь, упрямо и сдержанно строящий свой мостик взаимопонимания с чужаками.

И еще одна история — тоже, на первый взгляд, невероятная и труднопредсказуемая, но, если вчитаться, предельно точная и, по-видимому, «безальтернативная». История мучительного, но неотвратимого внутреннего прозрения человека при встрече с Неизвестным. Что бы первым делом сделал читатель, воспитанный на традиционной научной фантастике, если бы повстречал в лесу странных «пришелиц» — из космоса ли, из будущего, не суть важно? Куда бы понесся звонить — во всех смыслах? А теперь оцените выбор героя, вызревший внутри него, да так незаметно, что поначалу даже не очень-то понимаешь смысл его действий!..

Зиккуратами назывались аккадские культовые строения. Храмы…

Взорвать святилище, чтобы не допустить его осквернения, и заставить себя полюбить ближнего (на самом деле очень далекого «ближнего»), от рук которого, вполне возможно, погиб твой собственный сын. Убившего не по злобе, а из-за отсутствия понимания, из-за страха, — но все-таки…

Вам это ни о чем не говорит?..

Не забудем еще и о прошлом героя, которое нам предлагает угадать автор в его диалогах. Жена готова уничтожить мужа только за то, что он оказался неудачником; да еще подбивает дочек наводить на отчима грязный поклеп в суде, и те соглашаются — даже без особого нажима… Потянешься тут к ведьмам, не то что к гостьям из иных миров!

И все это мягко, без педалирования и излишнего разжевывания уместилось в небольшой повести. Для подобных трюков нужен, согласитесь, немалый талант.

Так кто же он такой — этот Джин Вулф? На вопросы гипотетической анкеты — «вероисповедание», «партийность» и все такое прочее — пусть он ответит сам.

«Я — католик, если искать в этом слове истинный смысл понятия «братство». Хотя сознаю, что подобное утверждение вряд ли донесет даже самую малость того, что я сам думаю о своей вере… Да, я верую в Господа, в божественную сущность Христа и посмертную жизнь души…

Но, как всякий мыслящий человек, я тем не менее не перестаю искать, вырабатывать собственную веру.

Что касается моих политических взглядов, то я типичный maverick¹⁶. По ряду вопросов мои мысли находятся в трогательном единстве с крайне левыми, в других вопросах я солидаризируюсь с крайне правыми; а оставшиеся проблемы объединяют меня с крайними центристами. Знаю точно, что не доверяю любой концентрации власти в одних руках, будь то власть политическая или экономическая. Я последовательный защитник окружающей среды. И убежден, что мы существа гораздо более «высшие», чем привыкли думать о себе, и что животные гораздо ближе к нам, чем мы полагали до сих пор».

Вот такой он человек… Совсем как его книги — яркий, мудреный, хитрее и одновременно искреннее, чем хочет показаться на людях.

Джин Родман Вулф родился 7 мая 1931 года. Единственный сын процветающего бруклинского ресторатора и владельца магазина, он так и не стал истинным нью-йоркцем. Примечательно, что первые детские впечатления, которые сохранила память будущего писателя, менее всего ассоциируются с железобетонным мегаполисом: двухлетний малыш мчится босиком по зеленой траве… Нет, конечно, и в Бруклине можно при желании отыскать островки незагаженной природы, но все же эти «воспоминания о будущем» — из какой-то иной жизни. Только вот из какой?

Знойный, пропахший нефтью Техас, где мальчик провел детство и юность? Там-то девственной природы хоть отбавляй, однако насчет зеленой травки напряженно. Или в Корее, где как раз зелени-то в избытке, но досталась она солдату-новобранцу Вулфу все больше военная, опасная для жизни? Скорее всего, память «напомнила» ему о тихих и мирных сельских штатах Огайо и Айове и еще, конечно, Иллинойсе, где он прочно обоснуется спустя четыре десятилетия.

Однако все по порядку. Из других нью-йоркских воспоминаний Вулфа — Всемирная выставка 1939 года, которая прошла под девизом «Я видел будущее». Кажется, на той выставке побывал едва ли не каждый американский фантаст, успевший к тому времени родиться на свет; не она ли направила их мысли по особому вектору?

А затем началась чехарда переездов с места на место, что в Америке никого не удивляет: Иллинойс, Массачусетс, Айова, Огайо… В конце концов семья надолго осела в одном из крупнейших городов Техаса — Хьюстоне. Мальчику как раз пошел одиннадцатый год, и в Хьюстоне он застрял на неполных полтора десятилетия. На вопрос критика Джоан Гордон, написавшей книгу о Вулфе, писатель о своих детских годах выразился коротко и ясно: «Вырос в Техасе, по сущности своей — техасец и аутсайдер».

В ту пору Хьюстон еще не был национальным центром нефти и космоса, поэтому будущий писатель-фантаст вряд ли увидел в смене житейских декораций что-то особо символичное и пророческое. Когда ему исполнилось восемнадцать, он окончил школу и поступил в известный на весь штат университет (расположен он в городке, название которого говорит само за себя — Колледж-Стейшн). Начало учебы ознаменовалось для Джина Вулфа и первыми литературными опытами: едва поступив на первый курс, он тут же принялся сочинять короткие смешные скетчи для студенческого юмористического журнала.

Спустя три года Вулф бросил занятия. Несмотря на то, что в раннем детстве он перенес полиомиелит, здоровье юноши оказалось в полном порядке, и недоучившегося студента тут же «забрили» в армию. А тогда как раз — ну и невезение! — шла война в Корее, и в апреле 1953 года новобранца отправили прямехонько в зону боевых действий, где ему довелось понюхать пороху. Однако и счастье Вулфа не дремало. Провоевать будущему писателю было отпущено всего три месяца, поскольку уже в июле было подписано соглашение о прекращении огня. Тем не менее Джин Вулф числится ветераном войны по праву: за храбрость он был награжден боевой медалью.

После демобилизации экс-солдат решил продолжить учебу. Он сменил несколько университетов в разных городах страны и наконец закончил инженерный факультет в родном Хьюстонском университете.

В том же году, 1956-м, Вулф женился — на Розмари Дитш, с которой познакомился еще в четырехлетием возрасте, когда жил с родителями в Пеории, штат Иллинойс. Тогда их совместные игры на свежем воздухе мало что сулили в будущем, потому что семья Вулфов вскоре переехала в другой город; однако ж вот как бывает — спустя два десятка лет молодые люди встретились снова, чтобы уже никогда не расставаться. Четверо детей — два сына и две дочери — тому порукой…

Получив диплом инженера, молодой человек поступил на работу в цинциннатское отделение небезызвестной фирмы «Проктор энд Гэмбл» — той самой, «качеству которой можно доверять». Вулф трудился у них почти 16 лет и за эти годы стал автором, по крайней мере, одного практичного изобретения, известного сегодня всей жующей Америке: разновидность картофельных чипсов (Pringle’s) имеет запоминающуюся форму благодаря машинке для резки, сконструированной писателем-фантастом Вулфом. Как он сам мрачно предрекает, «еще неизвестно, что проживет дольше — мои книги или чипсы Pringle’s»…

С 1972 года он оставил работу в фирме и стал редактировать издававшийся в Бэррингтоне (штат Иллинойс) торговый журнал «Plant Engineering», название которого, скорее всего, переводится как «Заводское оборудование».

В Бэррингтоне он живет, насколько мне известно, и по сей день. Уже следующий год принес Вулфу первую литературную премию — «Небьюла» — за повесть «Смерть доктора Острова»; а роман «Пятая голова Цербера» в том же 1973-м был включен в номинацию на «Хьюго». Единственное, что смазало радость от литературных успехов, было известие о смерти отца. Мать пережила мужа на четыре года.

Писать, причем не только фантастику, Вулф начал еще работая в «Проктор энд Гэмбл». Как он сам вспоминал, первоначальным стимулом была острая нехватка денег на покупку мебели для новой квартирки… Первой профессиональной публикацией Вулфа стал рассказ «Мертвец» для журнала «Сэр», и в том же 1966 году увидел свет первый научно-фантастический рассказ — «Горы как мышь».

А с 1984 года он окончательно расстался с журналом, со всеми другими внелитературными затеями, чтобы полностью посвятить себя делу, в котором, оказывается, преуспел больше всего, — литературному труду.

«Не думаю, что литература — удачное поле для развития философских взглядов, — говорил Вулф в одном из интервью, — если только не понимать под «философией» нечто, что определяет действия персонажа».

Герои и сюжеты Вулфа, если не впрямую, так завуалированно, но обязательно имеют точки соприкосновения с его собственным жизненным опытом. Дети, выросшие в изоляции, и взрослые, «лишенные корней» в виде нормального детства, одиночки, вроде героя «Зиккурата», или люди, попавшие в бесчеловечную машину правил и запретов.

Все критики, писавшие о Вулфе, в один голос утверждают, что он не из тех писателей, чье творчество легко поддается аннотированию, но зато по его произведениям любо-дорого писать диссертации. Итак, его творчество можно разделить на три неравные части. Первая — это добротное коммерческое «развлечение», часто с юмором и тонкой словесной игрой; вторая — произведения «социологические»; и третья — «психологические». Последние две группы составляют произведения серьезные, не побоюсь этого слова — элитарные.

И публиковаться Вулф начал в серии элитарной, а в свои годы и авангардной — в антологиях «Орбита», собираемых и редактируемых Даймоном Найтом. Именно в них Вулф заявил о себе как о тонком стилисте, эрудите и смелом экспериментаторе в области формы.

Успех пришел к нему с первыми опубликованными повестями и рассказами, из которых выделяется утонченной символикой цикл-триптих: «Остров доктора Смерти и другие рассказы» (1970), «Смерть доктора Острова» (1973), завоевавший премию «Небьюла», и «Доктор Острова Смерти» (1978). Эти повести вместе с четвертой, «Смерть острова Доктор» (1983), составили сборник «Архипелаг Вулфа» (1983). Герой первых двух — психически травмированный мальчик, изолированный от окружающих и постепенно привыкающий к новому, специально созданному для него окружению (любимый мотив Вулфа, которому в детстве самому пришлось помотаться по стране и который лишь изредка проводил время с родителями). В третьей повести разбуженный после анабиоза заключенный узнает, что обрел бессмертие.

Многие рассказы Вулфа вошли в ежегодники «Лучшего…». В «Civis Laputus Sum» (1975) развивается тема романа Брэдбери «451° по Фаренгейту». В новелле под длинным и откровенно издевательским названием — «Как я проиграл вторую мировую войну и помог остановить немецкое вторжение» (1973) — построена очередная альтернативная история. Наконец, в рассказах «Женщина, любившая кентавра Фолуса» (1979) и «Женщина, любившая единорога» (1980) дается квазирациональное объяснение мифических существ: они всего лишь результат генной инженерии. Эти и другие произведения короткой формы составили сборники Вулфа, в частности: «Книга Дней Джина Вулфа» (1981), «Библиоманы: двадцать персонажей, ожидающих свои книги» (1984).

А повесть «Пятая голова Цербера» (1972), к которой — следуя диктату издателя — писатель специально сочинил две других, «Рассказ, сочинение Джона В. Марша» и «ВРТ», послужила основой первой значительной книги Вулфа, названной точно так же — «Пятая голова Цербера» (1972). В ней сложным (даже несколько манерным) образом соединены многие научно-фантастические и общефилософские темы и проблемы.

Герой первой повести, Номер Пятый, растет в необычной семье на далекой планете, где обосновалась земная колония. Необычность ее в том, что и брат Номера Пятого, и тетка, и дед, и сам центральный персонаж, суть клоны некоего прадеда, чей мозг был «заключен» в электронную схему компьютера-наставника. Поколение за поколением клоны повторяют себя, не допуская ни малейшего отступления от первоначального плана. И поскольку семья не способна изменяться, словно застыла во времени, она претерпевает неизбежную стагнацию…

Вторая и третья новеллы, на мой вкус, уступают первой — они утонченны, изящны, рафинированны и… ни о чем! К концу книги мы словно «вспоминаем о будущем» писателя, чьи главные книги — тетралогию о

Земле Нового Солнца — критика не случайно сравнила со стилем барокко. То есть предельная шлифовка и изящество деталей, богатство, помпезность которого уместна во дворце… А вот в открывающей книгу повести — какая-то, если уместно продолжить аналогию с архитектурными стилями, величавая строгость и подлинная страсть готики и Возрождения. А кроме того — нечто, не относящееся к стилю, к антуражу: живая, пульсирующая мысль и обнаженное человеческое сердце.

Думал ли Вулф, что спустя четверть века этические проблемы клонирования (пока еще теоретические, покуда дело не зашло дальше клонирования овец и свиней!) захлестнут вовсе не страницы научно-фантастических романов, но первые полосы весьма респектабельных газет?

Творчество писателя разнообразно. В нем встретишь и просто фэнтези — роман «Дьявол в лесу» (1976); и произведения «исторической» фэнтези — дилогию, построенную на античном материале: «Солдат тумана» (1986) и «Солдат Ареты» (1989), и сборник рассказов в жанрах фэнтези и «ужасов» — «Этажи старого отеля» (1989), который был награжден Всемирной премией фэнтези. Но, наверное, самая неожиданная в более чем пестрой коллекции трофеев Вулфа — премия имени Райслинга за 1978 год. Она присуждается за достижения в научно-фантастической поэзии (кто такой Райслинг, полагаю, подробно объяснять не нужно — помните хайнлайновские «Зеленые холмы Земли»?). Но, на мой вкус, лучший Вулф остался там — в 1970-х, в сборниках «Орбита». В его рассказах и повестях — в том числе и новых (взять хотя бы тот же «Зиккурат»!), оказавшихся слишком сложными для массового читателя фантастики.

* * *

Однако не только массовый читатель, но и многие критики думают иначе. Потому что главный рыночный успех пришел к Вулфу после публикации в 1980 году романа «Тень пыточных дел мастера», открывшего серию «Книга Нового Солнца». В последующие три года писатель с завидной регулярностью выдавал продолжения: «Клешня Миротворца» (1981), «Меч ликтора» (1982), «Замок автарка» (1983); а четырьмя годами позже издал пятую книгу, содержащую как бы «дополнительный материал по теме» — «Урт под Новым Солнцем» (1987). Эти книги не только сделали Вулфа писателем-бестселлеристом, но и принесли ему внушительный урожай премий — первый роман завоевал Всемирную премию фэнтези и Британскую премию научной фантастики, второй — «Небьюлу» и премию журнала «Локус», третий — Британскую премию фэнтези и еще одну премию «Локуса», четвертый — Мемориальную премию имени Джона Кэмпбелла.

Научно-фантастическая эпопея, удачно «замаскированная» под фэнтези, развертывается на некоей планете Урт, освещаемой старым, затухающим светилом. И цивилизация на Урте — древняя, «загнивающая» и «декадентская», давно забывшая достижения технического прогресса (место которого закономерно заняла магия). Только ожидание второго пришествия местного мессии — Миротворца, способного заново зажечь Солнце, — дает обитателям планеты импульс к жизни. Словом, этот мир — достойный наследник всех подобных Старых Миров фантастики, от Берроуза до Муркока и Вэнса. И неизмеримо превосходящий их в богатстве деталей и глубине.

Продолжая уже упоминавшееся сравнение, нас вводят в пышный, подавляющий роскошью отделки дворец. После более чем скромных, но обжитых квартирок он действительно поражает воображение, но и вызывает некий дискомфорт: слишком много всего наворочено! Это музей, а не жилье человека.

Хотя нельзя сказать, что в мире Вулфа отсутствуют люди. Скорее, наоборот — романы сильны не столько антуражем, сколько яркими запоминающимися образами. Конкретно — одним.

Мы знакомимся с юношей-сиротой Северианом, имя которого вызывает в памяти дополнительные ассоциации с картинами заката некогда великих земных империй — Рима, Византии… Став подмастерьем в Гильдии мастеров заплечных дел, Севериан попадает в город Нессус на севере планеты, ко двору всесильного правителя-автарка, затем становится мастером своего нешуточного ремесла, ради женщины предает его, отправляется в изгнание, испытывает множество приключений и, победив в войне, возвращается в Нессус и в результате всех перипетий сам становится автарком.

Если бы этим исчерпывался сюжет — оставаться бы пенталогии Вулфа очередным научно-фантастическим (или «фэнтезийным» — кому как нравится) сериалом и только. Однако и писатель не так прост, да и герой его — совсем не традиционный претендент на корону. Севериан — это новое воплощение легендарного Миротворца и хорошо помнит, что ему суждено в его новой жизни. Как сказал критик, «это одновременно и Христос, и Аполлон; он воскрешает мертвых, у него при себе дюжина талисманов Высшей Власти; он творит чудеса, даже оставаясь палачом. Он промежуточная ступень между Уртом и некими высшими силами, задача которых — то ли помочь населению умирающего мира, то ли использовать его в своих целях, то ли все вместе». В финале Севериан не просто воцаряется на троне: он-таки зажигает Новое Солнце над планетой (можно добавить, что он еще и Прометей!) — «белую дыру», которая даст его соплеменникам новый импульс к жизни.

Да, кстати, где же все-таки расположен этот загадочный, неблагополучный и колоритный мир? Забыть который невозможно — он властно завладевает нашим подсознанием и все время что-то обещает: раскрытие какой-то тайны, прозрение… Только в последних книгах серии автор милостиво и как бы ненароком обращает внимание читателя на название, которое правильнее по-английски следовало бы произносить как «Эрт» (Urth). Да, это наша Земля (Earth), только отнесенная в невообразимо далекое будущее!

Можно по-разному относиться к творению Вулфа. Для меня, повторяю, слишком много внимания уделено внутренней отделке его фантастического «дворца» — и слишком много деталей, за пестротой которых упускаешь главное. Но и поклонников у такого «НФ барокко», как оказалось, хватает — вероятно, потому, что уж слишком редко фантастика балует качеством отделки… Как бы то ни было, сравнения с мирами Херберта и Толкина (я бы добавил и Урсулу Ле Гуин) писатель заслужил по праву.

Он доказал, насколько современная научная фантастика может не стесняться своего имени. Насколько ей по плечу выступить в амплуа современной «просто» литературы. Другое дело, что современная «просто» литература — модернистская и постмодернистская — тоже, если задуматься, занимается по большей мере отделочными работами, вместо того, чтобы строить Здание…




Вл. ГАКОВ




БИБЛИОГРАФИЯ ДЖИНА ВУЛФА

(Книжные издания)

1. «Операция «АРЕС» («Operation ARES», 1970).

2. «Пятая голова Цербера» («The Fifth Head of Cerberus». 1972).

3. «Мир» («Peace». 1975).

4. «Дьявол в лесу» («The Devil in a Forest», 1976).

5. Сб. «Остров доктора Смерти и другие paссказы» («The Island of Dr.Death and Other Stories». 1980).

6. «Тень пыточных дел мастера» («The Shadow of the Torturer». 1980).

7. «Клешня Миротворца» (The Clair of the Conciliator», 1981).

8. Сб. «Книга Дней Джина Вулфа» («Gene Wolfe\'s Book of Days», 1981).

9. «Меч ликтора» («The Sword of the Lictor». 1982).

10. «Замок автарка» («The Citadel of the Autarch». 1983).

11. Сб. «Аpxипелаг Вулфа» («The Wolfe Archipelago». 1983).

12. Сб. «Библиоманы: двадцать персонажей. ожидающих свои книги» («Bibliomen. Tirenty Chaharacters Waiting for a Book». 1984).

13 Сб. «Книгa Hoвoгo Солнца. тома 1 и 2» («The Book of the new Sun. Volumes I and II». 1983)

14. Сб. «План(етарная) инженерия» («Plan(e)l Engineering». 1984)

15. «Свободные живут свободно» («Free Live Free». 1985).

16. Cб. «Книгa Hoвoгo Солнца, тома 3 и 4» («The Book of the new Sun. Volumes III and IV». 1985).

17. «Солдат тумана» («Soldier of the Mist». 1986).

18. «Урт nod Новым Солнцем» («The Urth of the new Sun». 1987).

19. «Двери существуют» («There Are Doors». 1988).

20. «Cолдaт Ареты» («Soldier of Arete». 1989).

21. Сб. «Виды, которым грозит вымирание» («Endangered Species». 1989).

22. Сб. «Этажи cтapoгo отеля» («Storeys from the Old Hotel». 1989).

23. «Вид на замок» («Castleview». 1990).

24. «Герой как оборотень» («The Hero as Wertrolf». 1991).

25. «Старушка. чьи сережки напоминают Солнце» («The Old Woman Whose Holling Pin is the Sun». 1991).

26. (6. «Молодой Вулф» («The Young Wolfe», 1992).

27. «Ночная сторона Долгого Солнца» («Nightside the Long Sun». 1993).

28. «Озеро Долгого Солнца» («Lake of the Long Sun», 1993).

29. Сб. «Литания Долгого Солнца» («Litany of the Long Sun». 1993).

30. «Кальде Долгого Солнца» («Саlde of the Long Sun». 1993).

31. «Исход с Долгого Солнца» («Expdus from the Long Sun». 1996).

Игорь Лебединский



ЗЕЛЕНАЯ ПАЛОЧКА



Здравствуйте, уважаемые участники конкурса

«Альтернативная реальность»!

Пролетели еще полгода, в течение которых жюри не уставало вскрывать присланные конверты и читать ваши произведения. Занятие это, признаемся, хотя и трудоемкое, но приятное, ведь таким образом мы имеем возможность поближе познакомиться со своим читателем и составить его, так сказать, коллективный портрет. Он, кстати, совпадает с теми объективными чертами, которые прорисовываются в анкетах «Если». Читатель наш молод, образован, любит и знает фантастику, в частности, журнал «Если», а книжек прочел столько, что следующий шаг — сесть и написать самому — представляется ему логическим продолжением бесконечной любви к предмету.

А еще наш читатель самолюбив. Испытывая, конечно, некоторые сомнения в своих способностях (а кто из молодых авторов их не испытывал!), он все же внутренне убежден, что может написать не хуже того, что видит в журналах и книгах. Как-то один молодой человек так и заявил: «Я могу написать не хуже, чем ваши авторы!» — и привел пару названий не самых удачных рассказов. Наверное, он был прав: начитанный, грамотный человек, взявшись за перо, может написать не хуже «проходного» рассказа известного фантаста. Столь откровенное заявление нам пришлось услышать единожды, но, думается, подобную мысль держит в голове немалое число конкурсантов. Берясь за перо, вы, дорогие участники конкурса, вольно или, скорее, невольно пытаетесь создать нечто подобное уже неоднократно читанному и виденному. Явных заимствований немного — вы люди добросовестные и на чужое не посягаете. Но в тысячах книг современной фантастики растворены сотни дежурных сюжетов, стандартных приемов и героев на одно лицо. Этот колоссальный коктейль размешивается, взбалтывается и разливается на порции, каждая из которых по вкусу «не хуже» целого.

Друзья, давайте не будем клонировать посредственность, давайте писать лучше, то есть свое. Жюри конкурса ценит прежде всего нетривиальные идеи и, конечно, литературные способности автора (конкурс-то для начинающих писателей!)

И еще. Многие из вас просят дать рецензию на присланный рассказ. Для этого, учитывая обилие поступающих рукописей, нам придется прекратить выпуск журнала. Или пригласить целый штат литературных консультантов, чей немалый труд необходимо оплачивать. Такой возможности в «Если» нет, о чем мы и оповещаем вас на титульной странице журнала.

Сегодня мы хотим поздравить победителя, которым стал москвич Игорь Лебединский. Вышли в финал, но немного недотянули до победы Марина Тимофеева из Санкт-Петербурга и Виталий Яценко из Одессы.

Пожелаем им творческих успехов. А также благодарим всех, кто прислал свои работы.

Конкурс продолжается.

Жюри

*********************************************************************************************


«При обнаружении Зеленой Палочки гражданам надлежит незамедлительно информировать о находке окружающих посредством выкриков «Зеленая Палочка!». Убедившись, что сигнал услышан и/или подхвачен двумя другими гражданами либо как минимум одним Общественным Соглядатаем, гражданину рекомендуется удалиться от места обнаружения на максимально возможное расстояние.
Гражданам, исполняющим обязанности Общественного Соглядатая, должно явиться на место обнаружения, с максимальной осторожностью подхватить Зеленую Палочку указательным и большим пальцами правой руки и, перейдя на бег, доставить вышеупомянутый объект на близлежащую Станцию Зеленой Палочки. Общественный Соглядатай должен быть оповещен о том, что в случае неаккуратного обращения, низкой скорости бега и просто несчастливого стечения обстоятельств он может стать первой жертвой Зеленой Палочки. В случае же, если неосторожность или злой умысел Общественного Соглядатая привел к ужасному, однако сам виновник остался в живых, его будет судить и непременно приговорит к высшей мере исправления Международный Трибунал. Однако на момент утверждения данного Устава подобных прецедентов не было».

«Международный Устав Зеленой Палочки». Женева.


Крики раздались именно в тот момент, когда я уныло созерцал процесс бесконечной рекурсии. Функция с тупым упрямством продолжала вызывать сама себя, не обращая никакого внимания на все мои невнятные «jcxz» и прочую страховочную ерунду. Голова стека вот-вот должна была залезть в «code», и тогда программе настанет конец. Вот тут-то улица и наполнилась криками.

— Зеленая Палочка! Зеленая Палочка!

Звук раздавался со всех сторон, прокатывался вверх и вниз по Шоссейной, дробясь в слепых переулках.

Вялость в мышцах. Плох сон, когда нужно убегать от поезда или преследовать вора, а сил нет. Это был не сон, это было куда хуже. Зеленая Палочка!

Однажды мне показалось, что я нашел Зеленую Палочку. С тем же самым бессилием я долго смотрел на нее, схоронившуюся в куче сухих листьев, обмирая и чуть не падая, прежде чем в мои легкие не прорвался долгожданный воздух. И завопил, пугая деловитых воробьев: «Зеленая Палочка! Зеленая Палочка!».

Однако подхватившие мой вопль прохожие быстро углядели, что моя находка — это никакая не Зеленая Палочка, а самая заурядная зеленая палочка. Против всех ожиданий, разобравшись, они не стали на радостях меня бить — наоборот, обнимали друг друга и меня, целовались, один мужик дал мне хлебнуть водки из складного стаканчика. Чудаки. Я бы убил на месте того, кто прикалывается насчет Зеленой Палочки.

— Не может быть, — негромко произнес я. — Это не она. Это что-то другое. Обломок пластиковой трубки. Артефакт иной цивилизации. Просто деревяшка, выкрашенная в зеленый цвет. Сейчас начнут смеяться, обнимать друг друга, целоваться, потертые мужики наполнят свои складные стаканчики популярной водкой «Три богатыря»…

Но не начали. Я знал, что не начнут.

Итак, на улице кричали, а я сидел дома. По правилам, мне тоже полагалось вопить, но кто меня тут услышит? Разве что кот, но котам, по слухам, нет никакого резона бояться Зеленой Палочки.

— Лумумба! — позвал я.

Лумумба подошел, неся хвост вопросительным знаком.

— Мумбик! — начал я. — Мне предстоит уйти. Еда, питье — где обычно. Если дня через три не вернусь — можешь уходить. Дверь будет приоткрыта.

Лумумба хрипло мяукнул и отправился на кухню.

Забота придает сил — даже когда этим силам взяться вроде бы совсем неоткуда. Для укрепления духа необходимо иметь рядом кого-нибудь беспомощного, алчущего заботы и внимания. Я положил в тарелку пять добрых рыбин, наполнил водой до краев две глубокие миски. На три дня хватит.

Занятый этими немудреными делами, я немножко успокоился — насколько вообще можно успокоиться, когда Зеленая Палочка где-то рядом. На моей памяти Зеленую Палочку объявляли четыре раза, и лишь однажды она успела проснуться. В самый первый раз.

Хотя тогда не кричали. Или все же кричали, но уже после. Скорее, даже во время. Тогда, восемь лет назад, Соглядатаи проворонили Зеленую Палочку. Почему-то все считали, что она где-то в Буркина-Фасо или даже в Новой Зеландии. Одним словом, далеко. И когда зеленый клочковатый туман объял высотное здание, когда воздух наполнился невыносимо высоким визгом и отвратительным покашливанием, кричать было уже поздно. А все равно ведь кричали. Я гулял неподалеку; на мое счастье и чье-то горе, Зеленая Палочка выкопалась и проснулась в густонаселенном районе и легко собрала кворум без меня.

После, когда Зеленая Палочка снова заснула, ее посадили на реактивный истребитель и под строгим конвоем отправили в Японию; и хотя это вызвало локальный конфликт с применением тактического термоядерного оружия, Зеленая Палочка несколько лет на континенте не объявлялась. Япония — хорошая, обильно заселенная страна…

Поведение людей, когда рядом Зеленая Палочка, иногда бывает очень интересным. Жаль лишь, что никто за ними в это время не наблюдает — не до того. Мне это, кстати, хорошо знакомо — хотя моя зеленая палочка оказалась ненастоящей, но реакция-то была самой натуральной! Людей разрывало на части; им явно хотелось бежать сразу во все стороны, безумно вопя: «Зеленая Палочка! Зеленая Палочка!», и в то же время удерживало на месте какое-то болезненное любопытство. Мало кому удается увидеть спящую Зеленую Палочку, хотя туман и смерть повидали многие. Я в том числе.

Крики под окном все нарастали, сливаясь в трудноразличимый гул. И совсем близко прозвучали женские голоса:

— Несет! Несет! Зеленая Палочка!

Я прильнул к окну. И правда — народ на улице перестал совершать броуновское движение и довольно организованно прилип к стенам домов, словно это могло спасти. И тут со стороны монастыря появился Соглядатай с Зеленой Палочкой.

Он бежал мягкой трусцой, и его объемистый живот колыхался в такт шагам. В беспомощно вытянутой руке он нес страшный предмет — и даже с девятого этажа ударил мне в глаза ядовитый зеленый цвет.

Соглядатай боялся опоздать — и боялся торопиться. Известно: если уронить Зеленую Палочку или хотя бы неловко тряхнуть, она может проснуться раньше времени. И тогда никто, кого я вижу на улице, не переживет следующего получаса. Даже я. И, пожалуй, еще потребуются жители пяти-шести соседних кварталов, чтобы унять голод Зеленой Палочки.

Добежав до прорехи между домами, ведущей вниз, к реке, Соглядатай перевел дух, постоял пару минут, тяжело дыша и хватаясь за грудь, затем свернул. Ему предстоял долгий мучительный спуск по склону холма. Хорошо бы ему не споткнуться.

Может показаться странным, что вместо того, чтобы бежать сломя голову, я торчал у окна и предавался отвлеченным рассуждениям и туманным воспоминаниям. И вовсе тут нет ничего странного — все инструкторы по выживанию сходились во мнении, что прежде, чем куда-то бежать, необходимо уточнить направление перемещения Зеленой Палочки. И тогда уже делать ноги с максимальной скоростью в противоположную сторону. К тому же у моей позиции было еще одно преимущество. Известно, что в условиях средней полосы, и тем более осенью, Зеленая Палочка предпочитает хватать людей внизу, доползая до верхних этажей лишь после того, как на земле и под землей кончится пища. Да, жителям подземных этажей не позавидуешь. Хотя — это я тоже знал — если пищи не хватает, Зеленая Палочка не побрезгует и девятым этажом.

Однако теперь, когда я обнаружил, что Зеленую Палочку несут строго на запад, в сторону реки, пришла пора действовать. Как-то незаметно я успел обуться и одеться — и выскользнул за дверь, оставив небольшую щель для Лумумбы. Мародеров при Зеленой Палочке можно не бояться: в худшем случае, придется стереть с ковра несколько липких пятен. В том, что на этот раз Зеленая Палочка проснется, я почему-то не сомневался. Станция совсем недалеко отсюда. Очевидно, пока я буду ждать лифта, ее уже принесут. А ведь когда-то я там служил…

Служить на станции Зеленой Палочки — вовсе не такое рискованное занятие, как кажется подросткам и их мамам. Элементарный подсчет: Зеленая Палочка одна, а мир населен густо. Особенно теперь, когда Саутгемптон окончательно слился с Глазго, а Мурманск плавно переходит во Владивосток. При этом станции Зеленой Палочки понатыканы гуще пивных ларьков. По крайней мере, в нашей стране.

Тогда у меня была служебная машина. Собственно, ради машины там и служат. Все средства передвижения давно конфискованы в Фонд Зеленой Палочки. Помню, как пассажиры автобусов взирали на меня с нескрываемым отвращением. Напрасно я оттуда ушел.

Тем временем я выбрался на улицу. Она уже опустела; лишь несколько ранних пьяниц недоуменно глазели по сторонам, поминутно спрашивая друг друга: «Ты видел, куда ее понесли? Ты видел?». Какой-то бодрый инвалид на тележке проехался по моим ногам, хрипя на ходу что-то про Зеленую Палочку, хотя в этом уже не было необходимости. Очевидно, он очень уважал законы.

Успею ли я добежать хотя бы до железной дороги? Нет, даже если успею — бесполезно. Хотя бы до кольцевой… Но лучше — еще дальше. За пределы города… Жаль лишь, что город не имеет пределов. А если имеет, то временные.

Я пристроился за инвалидом и через пару минут обогнал его. Орать на бегу — глупее не придумаешь, но меня имел право задержать любой патруль, так что я выкрикнул несколько раз известную фразу и, разумеется, сбил дыхание. Ну кому надо меня задерживать? Самоубийцам?

Услышав сзади знакомый рокот, я обернулся. Со стороны Нагатина заходил на посадку вертолет. Не успеет, подумал я, хотя мне очень хотелось, чтобы он успел. Но он редко успевает.

И в этот момент Зеленая Палочка проснулась.

Я рухнул на землю, обхватив ладонями голову. Так оно всегда бывает. Первыми отказывают ноги. На меня наехал проклятый инвалид и, грязно выругавшись, свалился рядом. Тележка проехала еще пару метров на боку и тоже рухнула. С запада раздался приглушенный взрыв. Вертолет.

Обреченность. Зачем бежать? Зачем кричать? Зачем все? Так говорила Зеленая Палочка. Говорила, от нее никто еще не убегал. Рано или поздно она меня поймает. От смерти нет лекарства. Ее не сразишь в честном поединке. Ее можно лишь избегать — но до времени. Она медлительна, но она не забывает ничего и никого.

Так она говорила. Я слышал это второй раз, но тогда, восемь лет назад, я был еще ребенком и не придавал большого значения мыслям-об-разам, неожиданно вспыхивавшим в моем сознании. Атавистический страх, с пещерных времен требующий бежать от Зеленой Палочки, был сильнее. Тогда. Я полз слепой гусеницей, не зная еще, что все это ни к чему, что от Зеленой Палочки не уползти, не убежать, не уплыть и даже не улететь — вот и уполз. Хотя, возможно, тогда она просто насытилась крупной добычей…

Так или иначе, на этот раз ползти я не стал. Скорее всего, она наберет свои пять — семь тысяч и без нас с инвалидом. Скорее всего. Я открыл глаза, приподнял голову и взглянул назад.

Зеленый туман клубился и пучился, пытаясь насытить ненасытное. Улицы, дома, деревья, люди — все растаяло, не оставив ни малейшего намека на существование. Улицы, дома, деревья вернутся неизменные. От людей останется несколько капель вязкой бесцветной жидкости. А как же я?

Из тумана доносилось задумчивое бормотание и покашливание. Тишина, приличествующая истинной трагедии, то и дело разрывалась истошными криками обреченных. Как-то раз популярный патологоанатом утверждал с экрана телевизора, что смерть от Зеленой Палочки абсолютно безболезненна, и кричат люди прежде всего от страха. Хотел бы я в это верить.

Туман все приближался — неспешно, как и подобает. Хотя какой, к черту, туман? Какой туман, хотел бы я знать, способен проникнуть сквозь любые стены и окна, сквозь сталь и дерево, сквозь фарфор и пластик? Но это выглядело, как туман. Поэтому — пусть.

Ноги меня все еще не слушались. Рядом пыхтел и чертыхался неуемный инвалид, он извивался коротким червем и подтягивался на руках, пытаясь добраться до своей тележки. Вот какой жизнеспособный тип!

Наконец, когда до меня оставалось несколько десятков метров, туман перестал расширяться. Кажется, мне повезло. Я приготовился к прыжку.

Так и есть. Моментально, без всяких предварительных намеков, зеленый туман исчез, обнажив непривычно пустую улицу. Там и сям виднелись небольшие лужицы известного происхождения. Не тратя драгоценного времени на философские раздумья о бренности плоти, я бросился вперед — на поиски Зеленой Палочки. Нужно опередить судьбу.

Нужно спешить. Зеленая Палочка может закопаться — она всегда закапывается, чтобы без помех заняться пищеварением. Тогда мне ее не разыскать. К Зеленой Палочке могут подоспеть другие охотники. Зеленая Палочка интересует многих. Террористов, например. Военных. Фанатиков. И не имеет никакого значения, кем именно назначен приз за находку.

По официальной версии, всемирно известный ученый Татищев, профессор антропофагии Московского института Зеленой Палочки, доказал, что если поймать Зеленую Палочку в течение трех часов после насыщения и рассечь точно вдоль, то она может умереть. Правда, может и не умереть, и тогда обе ее половинки заживут самостоятельной жизнью. Вероятность ему определить не удалось. Однако всем известно, что Татищев носит звание генерал-лейтенанта, а в институте его лет десять никто не видел. Но все это меня не касается. Главное — приз.

Инвалид ловко наладил свою тележку и припустил за мной. Он тоже жаждал приза. Боже, ему-то зачем? Вид у него был такой, что хотелось запомнить его месторасположение и в начале сентября прийти за опятами.

Поскользнувшись в луже, я кубарем скатился со склона. Приятного мало, зато быстро. Еще метров триста — и все.

Посреди бывшего футбольного поля, служившего вертолетной площадкой, дымились искореженные обломки. Насчет вертолета я угадал. А рядом, на набережной, возле серой громады плотины, возвышалась станция Зеленой Палочки.

И никого вокруг.

Скрип инвалидной тележки звучал все отчетливей, и я перевел мозг в режим «турбо». Здесь Зеленой Палочки, как мы изволим наблюдать, нет. Запах… Должен быть запах…

Есть запах!

Из полуоткрытой двери слабо тянуло ароматом июньской грозы. Задыхаясь от счастья, я бросился туда. И сразу же увидел Зеленую Палочку.

На пороге станции поблескивала, беспечно играя с солнечными лучами, одинокая лужица. А в самой середине лужицы лежала Зеленая Палочка.

Странно, откуда взялась эта глупость — «ядовито-зеленый цвет»? Недоумевая, я смотрел на Зеленую Палочку. Она действительно была зеленая. Не такая, как пожухлые городские растения, и даже не такая, как синтетическая новогодняя елка. Она была по-настоящему зеленая.

Не испытывая ни малейшего страха, я подошел к луже и бережно, как котенка, взял в руки Зеленую Палочку. Сейчас — и еще примерно сутки — она практически безопасна. Бывало, конечно, когда Зеленая Палочка пробуждалась в тот же день. Но все эти события описаны в монографии Л. Картера «Случаи аномального поведения Зеленой Палочки» и являлись огромной редкостью. Самое большее, на что она сейчас способна — это слабые попытки закопаться. Однако простым постукиванием по торцам можно с легкостью пресечь эти поползновения.

Словно услышав мои мысли, Зеленая Палочка шевельнулась и томно вздохнула. Моментально припомнив инструкции, я внимательно оглядел Зеленую Палочку, нашел на одном из торцов надпись «Зеленая Палочка» — черным по зеленому — и легонько постучал по нему ногтем указательного пальца. Зеленая Палочка вздохнула еще раз и затихла. Считается, что после этой процедуры она погружается в неглубокий сон, полный сюрреалистических видений.

Я зашел внутрь в поисках телефона. В тот же миг сухо скрипнули колеса, и на порог станции вкатился инвалид. Едва он меня увидел, как глаза его безнадежно потухли. Крушение мечты.

— Извините, папаша, — буркнул я, прижимая драгоценную Зеленую Палочку к сердцу.

Я почему-то испытывал перед ним неловкость.

Он ничего не ответил, лишь пристально посмотрел мне в лицо. В глазах застыло недоброе выражение.

Я снял телефонную трубку и набрал короткий номер. У меня Зеленая Палочка!

— Служба находок Зеленой Палочки слушает, — раздался усталый женский голос. И сразу же умолк.

— Алло! Алло! — крикнул я и вдруг понял, что аппарат не дышит. Что за новая подлость?..

— Хе-хе-хе! — смех.

Я резко обернулся. Инвалид уже прятал в карман небольшие бокорезы. Со стены вяло свисал провод.

— Нашел? Нашел? — издевался инвалид. — Засунь теперь ее себе куда хочешь! Хрен ты успеешь вызвать команду!

Проклятый старик говорил правду. Одно из условий, при которых присуждается приз, — это незамедлительный звонок в Службу. Как раз то, чего я не мог сделать при всем желании. Других аппаратов в здании станции нет — мне ли не знать? До дома близко, конечно, но в то же время — невообразимо далеко. За десять минут не успеть.

— Нет, лучше возьми ее домой и положи под подушку! — не унимался инвалид.

Потом, перехватив мой взгляд, круто развернулся и выкатился наружу. Я замахнулся на него Зеленой Палочкой, но передумал. Меня охватило тупое отчаяние. Скрип колес удалялся.

Можно ли с этим жить? Можно ли жить, вечно помня, что несколько минут отделяли тебя от полного счастья? Каждый день, каждую ночь мучаться: мол, будь я чуть расторопнее… Или инвалид — инвалид-нее… Сегодня вечером я мог загадывать любое желание. Разумеется, в пределах возможностей Центробанка.

Клянусь, я не стал бы испытывать эти пределы. Домик в Якутии, в одном из мест, не затронутых урбанизацией… Каждый день, иллюстрируя богатства России и наше собственное разгильдяйство, по телевизору показывают необъятные просторы нашей Родины. Огромная, практически нетронутая территория — несколько тысяч квадратных километров, где еще нет Города. Деревья растут не стройными рядами, как это им положено, а произвольно. До недавнего времени там даже водились дикие звери…

Разумеется, застройка ведется, но не слишком быстро. Еще лет тридцать этот памятник нашей бесхозяйственности может просуществовать вполне. А большего мне и не надо…