Бессонов В. А.

Калужанин–герой.

Подвиг унтер–офицера Старичкова.

Памяти старшего брата Павла посвящается
Введение








Подвиг С. А. Старичкова. Художник Н. Панов с картины П. И. Бабаева. Холст. масло. 1872 г. (КОКМ. НВ 4520/5)




Среди нижних чинов, отличившихся в период борьбы России с наполеоновской Францией, особое место занимает унтер–офицер Азовского мушкетерского полка Семен Артамонович (Артемьевич) Старичков[1], совершивший свой знаменитый подвиг в сражении при Аустерлице 20 ноября 1805 г.[2]. Два века минуло с момента этого грандиозного сражения, названного «Битвой трех императоров», разыгравшегося на моравских возвышенностях близи небольшого городка Аустерлиц (Austerlitz, ныне – Славков, Чешской Республики), примерно в 12 км от моравской «столицы», города Брюнна[3]. Это кровопролитное сражение стало триумфом французского императора Наполеона I, сумевшего заманить в ловушку и разгромить войска союзников – русского императора Александра I и австрийского императора Франца I. Битва при Аустерлице стала важным шагом на пути завоевания Наполеоном политического могущества в Европе. В этом сражении русские войска, славившиеся своими победами и еще шесть лет назад, в 1799 г., громившие под предводительством А. В. Суворова французов в Италии и совершившие беспримерный переход через Альпы, оказались разбиты. Это поражение явилось тяжелым потрясением для России и больно ударило по престижу государства. На многие годы Аустерлиц стал тягостным воспоминанием, пока борьба с Наполеоном не завершилась победой. В 1814 г. в покоренном Париже Александр I, глядя на картину запечатлевшую триумф французского императора в 1805 г., сказал: «Здесь не совестно вспоминать об Аустерлице», а на предложение разобрать Аустерлицкий мост через Сену ответил: «Не надобно трогать его, для нас довольно, если в истории напишут, что Русские войска проходили по Аустерлицкому мосту»[4].

Поражение в битве при Аустерлице одновременно стало яркой страницей в героической летописи Российской армии. Разобщенные, окруженные со всех сторон войска проявили в этом сражении невиданную силу духа и самопожертвование. Высокую оценку мужеству русских в сражении дал в своих воспоминаниях Наполеон. Известный своей храбростью генерал М. А. Милорадович в 1820 г. в разговоре с Александром I об Аустерлице заметил: «Не могу назвать несчастным для армии день, где офицеры и солдаты дрались как львы»[5]. Эти слова участника сражения находят подтверждение в многочисленных подвигах, совершенных в этой кровопролитной битве. Достаточно вспомнить атаки Фанагорийского гренадерского и Ряжского мушкетерского полков, отсрочившие взятие противником Праценских высот; практически полную гибель Архангелогородского полка, прикрывавшего в течение часа левый фланг колонны кн. П. И. Багратиона; действия гвардейских частей, задержавших в центре обходное движение войск противника; блестящую атаку лейб–гвардии Конного полка, отбившего «орла»[6] 4–го линейного полка противника. О последствиях этой атаки конногвардейцев офицер французского штаба Ф. П. Сегюр писал: «Батальон, принадлежавший к 4–му полку, промчался мимо нас и самого Наполеона – наши попытки остановить их были тщетны. Несчастные парни были вне себя от страха и ничего не слышали; в ответ на наши укоры, что они бросают поле боя и своего императора, они механически кричали: «Vive l\'Empereur!»[7] и улепетывали еще быстрее»[8]. В Аустерлицком сражении самопожертвование солдат и офицеров, до конца исполнивших свой долг, не только спасло честь русского оружия, но и явило новые примеры беззаветного служения Отечеству.

В числе героических деяний, ознаменовавших день битвы, важное место занимает подвиг унтер–офицера Старичкова, спасшего знамя Азовского мушкетерского полка. На долгие годы он стал символом жертвенного служения русского солдата, готового отдать жизнь за спасение боевого знамени – зримого олицетворения чести полка. Подвиг Старичкова являлся ярким примером для воспитания солдат Российской императорской и Рабоче–крестьянской Красной армий. Помнят о нем и сегодня, особенно бережно сохраняется эта память на его родине – в Калуге. Здесь на протяжении двух веков сложился своеобразный мемориал, напоминающий о герое–калужанине, вписавшем славную страницу в историю Отечества.

Подвиг Старичкова, прогремевший на всю Россию, неоднократно привлекал к себе внимание писателей, художников, историков, краеведов. Поэтому не случайно, что о герое–калужанине сложилась достаточно обширная историография. Не ставя целью рассмотреть все многообразие посвященных Старичкову заметок и статей, охарактеризуем наиболее важные из них.

О спасении знамени впервые было объявлено в марте 1806 г. в газете «Санкт–Петербургские ведомости» (см. приложение 1). В августе 1806 г. вышла еще одна статья, посвященная деятельности калужан по увековечиванию подвига своего земляка (см. приложение 2). Все они были подготовлены на основе документов Военно–походной его императорского величества канцелярии. Эти статьи сразу же перепечатывались в другой столичной газете – «Московских ведомостях»[9]. В 1877 г. в журнале «Русский архив» Г. Н. Александров опубликовал, без каких‑либо пояснений, обнаруженный им в фонде Военно–походной канцелярии документ о подвиге Старичкова, который на деле оказался рукописным текстом первой, увидевшей свет в марте 1806 г., статьи[10].

В 1838 г. был напечатан Свод военных постановлений, куда вошла «Памятная книжка для нижних чинов», утвержденная в 1835 г. В этом официальном издании, подготовленном специально для воспитания солдат, было помещено подробное описание подвига Старичкова (см. приложение 4). В его основе лежали сведения из опубликованных в 1806 г. статей, которые в ряде случаев оказались дополнены не соответствующей действительности информацией. О спасении Старичковым знамени Азовского полка писал в истории войны 1805 г. А. И. Михайловский–Данилевский. Книга, подготовленная по высочайшему повелению, увидела свет в 1844 г. и в описании подвига следовала за «Памятной книжкой для нижних чинов»[11]. В 1848 г. имя Старичкова вновь попало на страницы российских газет. Поводом к этому стало пожалование Чесменской военной богадельне[12] императором Николаем I картины, изображавшей подвиг унтер–офицера. Статья о прошедшем торжестве была опубликована в «Русском инвалиде», а затем перепечатана в «Северной пчеле» и «Калужских губернских ведомостях»[13]. Характеризуя высочайшее внимание к подвигу Старичкова, автор статьи сообщил неточные сведения о судьбе спасенного знамени. Все эти, изложенные в официальных изданиях и не отличавшиеся достоверностью, данные стали главными источниками для появившихся в последующее время описаний героического поступка Старичкова. Так, например, текст «Памятной книжки» был воспроизведен в истории Азовского полка, использован в многочисленных военно–патриотических изданиях (см. например, приложение 5), статьях, публиковавшихся на страницах газеты «Калужские губернские ведомости»[14]. В утвердившейся традиции подвиг Старичкова был описан и в справке члена Калужской ученой архивной комиссии А. И. Мартыновича–Лашевского. Она была напечатана в Калужской губернской типографии в 1899 г., вероятно, для служебного пользования (количество экземпляров неизвестно)[15].

Появившиеся во второй половине XIX – начале XX вв. публикации в большинстве своем создавались с целью возбуждения патриотических чувств. Поэтому ради образности авторы часто детализировали картину вымышленными подробностями, легендами, искажали или неверно интерпретировали имевшуюся в их распоряжении информацию. Не стали исключением из этого правила энциклопедические статьи, опубликованные в 1899 г. в «Энциклопедии военных и морских наук» Г. А. Леера и в 1900 г. в «Энциклопедическом словаре» Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона[16].

Справедливости ради следует заметить, что наряду с отмеченной выше негативной тенденцией, существовали публикации, содержащие новую, почерпнутую из архивных источников, информацию. В основном это касалось вопросов увековечивания памяти Старичкова в Калуге. К числу таких важных для историографии работ относится статья неизвестного автора, увидевшая свет в «Калужских губернских ведомостях» в 1866 г., и напечатанная в Губернской типографии работа Мартыновича–Лашевского. Последняя легла в основу статей, опубликованных на страницах газет «Калужские губернские ведомости» в 1899 г. и «Русский инвалид» в 1900 г.[17]. Обе они, в свою очередь, оказались дополнены ценными сведениями. Особое значение указанных изданий заключается в том, что при их подготовке использовались архивные документы, часть из которых на сегодняшний день безвозвратно утрачена. Это, в первую очередь, относится к делопроизводству Калужской городской думы, лишь фрагментарно сохранившемуся в Государственном архиве Калужской области.

В числе работ, посвященных Старичкову, особое место занимает статья Г. Э. Кудлинга «Аустерлицкие знамена», опубликованная в 1906 г. в журнале «Военный сборник»[18]. Автор, основываясь на источниках, выявленных в Общем архиве Главного штаба (ныне Российский государственный военно–исторический архив), описал все документально зафиксированные случаи спасения знамен полков после Аустерлицкого сражения. Особое внимание в статье было уделено подвигу унтер–офицера Старичкова. Эта не потерявшая до сегодняшнего дня своей научной значимости работа имела характерный для своего времени недостаток – отсутствие ссылок на конкретные архивные документы. Обнародованные Кудлингом данные были использованы в серии статей под заголовком «Береги знамя», опубликованных в 1907 г. в журнале для нижних чинов «Витязь». Первая статья этого цикла открывалась рассказом о спасенных знаменах Азовского полка и героическом поступке Старичкова[19].

В советское время подвиг унтер–офицера Старичкова приобрел новое звучание в период Великой Отечественной войны. В основе выпускавшихся тогда агитационных изданий и статей лежали традиции «Памятной книжки для нижних чинов» времен Николая I. При этом, как и раньше, стремление усилить воспитательное значение подвига зачастую вело к домысливанию событий и искажению исторической действительности[20]. Эта тенденция проявилась и в проникнутых героическим пафосом статьях известного исследователя Калужского края Н. М. Маслова. Одна из них, опубликованная в 1943 г. в газете «Коммуна», открывала серию исторических очерков «Патриоты–калужане» (см. приложение 6). По содержанию это – художественное произведение, в котором вымысел и исторические факты причудливо переплелись между собой, создав систему литературных образов[21].

Такой подход к историческому материалу, вполне оправданный в период военного времени, во многом сохранился в краеведении и в послевоенные годы. Появлявшиеся в этот период в местной прессе статьи калужских исследователей не отличались глубиной проработки материала. В большинстве своем они публиковались с целью привлечь внимание общественности к знаменательной в истории города странице и нередко заканчивались предложениями по увековечиванию подвига Старичкова[22]. При этом достоверности приводимых фактов не придавал особого значения, что стало причиной распространения в краеведческой литературе старых ошибок и легенд, а также способствовало появлению новых. Например, проблемой для краеведов стал состав семьи Старичкова. В 1971 г. в газете «Знамя» была опубликована статья С. В. Радомичева, в которой говорилось, что у Старичкова в Калуге оставались мать и четыре сестры, хотя на самом деле сестер было три. Эти неверные сведения были повторены в заметке Д. Петрова («Знамя», 1981 г.) и в «Калужской энциклопедии» (2000 г.)[23]. В монографии Г. М. Морозовой «Прогулки по старой Калуге» говорилось о незамужних сестрах героя, в то время, как лишь одна его сестра не была выдана замуж. Но дальше всех пошел В. Е. Продувнов, который в книге «Это моя Калуга» (2000 г.) сообщил «сенсационные» сведения о том, что Старичков оставил в Калуге дочь, потомки которой сейчас живут в Москве[24].

Анализ краеведческой литературы позволяет сделать вывод, что авторы писали свои работы, опираясь, в основном, на опубликованный в периодике материал, и практически полностью игнорировали архивные источники. Лишь два документа, подписанные главнокомандующим 1–й, или Подольской, армией М. И. Голенищевым–Кутузовым, увидевшие свет в 1951 г. во 2–м томе сборника документов «М. И. Кутузов» и перепечатанные в 1971 г. в хрестоматии «Калужский край», были использованы краеведами[25]. В этой же хрестоматии был дан список дел, выявленных в фондах Государственного архива Калужской области, который так и остался не востребованным местными исследователями. Как и раньше, краеведы продолжали отдавать предпочтение данным, почерпнутым преимущественно из газет, обходя стороной первоисточники[26]. Поэтому не случайно, что мимо знатоков калужского края прошел опубликованный еще в 1951 г. в книге «Документы штаба М. И. Кутузова. 1805–1806» рапорт, содержащий важные сведения о спасении знамени Азовского полка[27]. Упоминание о нем, как это ни странно, можно встретить лишь в статье бригадного генерала французской армии, известного военного историка С. П. Андоленко, изданной в 1962 г. в журнале «Военная быль» и отличающейся от советских публикаций полнотой и четкостью изложения[28].

В числе работ калужских краеведов, посвященных подвигу Старичкова, особо следует выделить статьи В. К. Мурзинцева. Одна из них появилась в 1990 г. в газете «Знамя», другая, в несколько измененном по сравнению с первым вариантом виде, была опубликована в 2004 г. в «Военно–историческом журнале»[29]. В отличие от своих предшественников Мурзинцев широко использовал документальные источники, как хранящиеся в Российском государственном военно–историческом архиве, так и опубликованные в 1866 г. в газете «Калужские губернские ведомости». Правда, комментируя документы, автор продемонстрировал слабое знание историографии и исторических реалий. Более того, приведенные в последней публикации ссылки наглядно показали, что работа Мурзинцева не является самостоятельным исследованием. Так, в тексте статьи автор ссылается только на хрестоматию «Калужский край» (1971 г.), в которой отсутствуют цитируемые им источники, а также неправильно указывает страницы опубликованных там двух документов Кутузова. Этот факт позволяет высказать предположение, что Мурзинцев воспользовался результатами архивных изысканий другого лица, выдав их за свои собственные.

Подводя итог, можно сделать вывод, что на протяжении 200 лет подвиг Старичкова не стал предметом специального исследования. О нем писали, в первую очередь, с целью возбуждения патриотических чувств, поэтому воспитательное значение подвига во многом определило подход к его описанию. Для дореволюционной, советской и современной историографии характерным является пафос изложения и широкое использование художественных приемов, в ущерб исторической точности и достоверности. Эти недостатки проявились уже в официальных изданиях времен царствования Николая I, ставших своего рода «эталоном» для описания подвига Старичкова. Поверхностное освящение событий и отсутствие серьезной опоры на первоисточники явилось причиной массового распространения фактических ошибок и вымышленных подробностей. Поэтому, несмотря на обширность историографии, интересующемуся историей человеку очень трудно получить основанное на исторических фактах, целостное представление о подвиге унтер–офицера Старичкова и процессе его увековечивания[30].

Данная работа призвана восполнить этот пробел. В ней на основе привлечения широкого круга источников, как опубликованных, так и выявленных в фондах Российского государственного военно–исторического, Российского государственного исторического архивов и Государственного архива Калужской области, предпринимается попытка восстановить реальную картину событий и локализовать укоренившиеся в литературе ошибки, искажающие историческую действительность.

Эта работа создавалась как дань памяти герою–калужанину, чье имя стало олицетворением беззаветного служения Отечеству и ярким примером самопожертвования русского солдата.

Автор выражает искреннюю признательность сотрудникам Российского государственного военно–исторического, Российского государственного исторического архивов, Государственного архива Калужской области, Российской государственной библиотеки, Государственной публичной исторической библиотеки, Калужской областной научной библиотеки им. В. Г. Белинского, Калужского областного краеведческого музея и Малоярославецкого военно–исторического музея войны 1812 г., оказывавшим всемерную помощь и обеспечившим необходимые условия для плодотворной работы с документальными источниками, литературой и музейными предметами. Искренняя благодарность генеральному директору Калужского областного краеведческого музея Г. И. Рояновой и ее заместителям (Н. В. Марченко, И. В. Шмытовой) за многолетнюю поддержку исследования; заместителю Калужского Городского Головы Ю. Н. Логвинову и директору издательства «Золотая аллея» В. В. Трефилову за неравнодушное отношение к памяти С. А. Старичкова; А. А. Вершинину (Москва), М. В. Зверевой (Калужский областной художественный музей), Н. В. Зиновкиной (Государственный архив Калужской области), Л. В. Калашниковой (Калужская областная научная библиотека им. В. Г. Белинского), О. Г. Леонову (Москва.), Г. А. Никаноровой (правнучка Старичкова, Калуга), С. Н. Селедкиной (Российский государственный исторический архив), А. А. Смирнову (Государственный исторический музей) и В. М. Типикину (Калуга) за ценные советы и консультации. Особую признательность выражаю И. С. Тихонову (Государственный архив РФ), оказавшему неоценимую помощь в выявлении источников. А также дорогой супруге Татьяне и сыну Вячеславу за активное участие в работе и неизменное понимание.

«Сей героический подвиг…»

Покрывший себя в 1805 г. неувядаемой славой унтер–офицер Старичков происходил из мещан города Калуги. Дата его рождения остается не известной[31], да и вообще сколько‑нибудь точных сведений о его жизни до совершения подвига в источниках не сохранилось. Биография Старичкова не была своевременно написана, поэтому потомкам остается только гадать, как прожил знаменитый герой свою жизнь.

Целенаправленно данные о судьбе Семена Артамоновича попытались собрать в Калуге только в начале XX в. 28 января 1912 г. калужский гражданский губернатор А. А. Офросимов получил отношение от 25 января командира 45–го пехотного Азовского полка с просьбой сообщить сведения о происхождении Старичкова, о его личной жизни до военной службы и родителях. Между прочим, командир полка спрашивал: «Не сохранилось ли в памяти потомства сведений о том письме, которое он якобы прислал из плена». И не остались ли какие подробности в изустных преданиях. Свой интерес командир объяснял подготовкой к изданию полковой истории, в которой планировалось поместить подробную биографию Старичкова[32]. Ответ было поручено подготовить калужской полиции, и 18 февраля 1912 г. помощник пристава 2–й части Г. М. Виноградов рапортовал начальству о проделанной им работе. Он писал: «…из собранных мною сведений о ветеране Азовского полка унтер–офицере Старичкове я мог выяснить только лишь нижеследующее: унтер–офицер Семен Артамонович Старичков происходил из мещан г. Калуги; о личной его жизни до военной службы никаких положительных сведений не имеется; родители его: отец Артамон Меркулов сын Старичков и мать Марфа Васильева, которые были также мещане г. Калуги, и кроме того у Старичкова были три сестры: Наталья, Аграфена и Прасковья, которых в настоящее время в живых нет. Сам Старичков был отдан на военную службу в рекруты в 1796 г. за бывшие за ним тогда некоторые пороки, а какие именно сведений не имеется….В памяти потомства сведений о том письме, которое Старичков, якобы, прислал из плена не сохранилось, т. к. из родственников Старичкова остался только лишь правнук его калужский мещанин Александр Васильев Никаноров 20 лет от роду»[33]. На этом и исчерпываются данные о жизни Старичкова до совершения подвига, которые сохранили калужане к началу XX в. К сожалению, и сегодня, в начале XXI в., они остаются столь же скупыми.

Во многом приведенные помощником пристава факты восходят к сведениям, которые были собраны в Калужской городской думе еще в начале XIX в. в ответ на запрос калужского гражданского губернатора А. Л. Львова от 16 июня 1806 г.[34] Тогда дума сообщила губернатору о семье Семена Артамоновича и указала, что мещанин Старичков был в 1796 г. отдан в рекруты «за некоторые пороки»[35]. По сути, это единственная фраза, которая позволяет судить о жизни Старичкова в Калуге до определения в армейскую службу.

«Пороки» Семена Артамоновича остаются неизвестными[36], но именно они, как указано в документе, стали главной причиной его определения на службу. В 1796 г. рекрутский набор в России был объявлен 13 сентября именным указом Правительствующему Сенату. По нему планировалось собрать по 5 рекрут с 500 душ. Набор должен был начаться 15 сентября, а завершиться к 1 января 1797 г.[37] Однако Павел I, вступивший на престол после смерти 6 ноября 1796 г. императрицы Екатерины II, одним из своих первых указов отменил сбор рекрут. 10 ноября он повелел Сенату «всех рекрут, которые приняты, но в полки и команды действительно еще не поступили, отпустить немедленно в домы их», за исключением тех, кого помещики, дворцовые или государственные крестьяне захотят оставить на службе. Рекрут, уже поступивших на службу, было указано оставить «с зачетом их в предбудущие наборы»[38]. Старичков, зачисленный в часть 29 ноября 1796 г.[39], после прекращения рекрутского набора, не был отправлен домой. По всей видимости, калужское мещанское общество, принимая во внимание «пороки», не пожелало его возвращения в город. Как бы то ни было, но несомненным остается то, что Старичков из Калуги был отправлен на службу в армию за свое неблаговидное поведение в тот год, когда рекрутский набор в стране фактически не проводился.

В 1796 г., когда еще планировался сбор новых рекрут, было составлено «Расписание, коликое число в полевые, кавалерийские и пехотные полки, егерские корпуса, мушкетерские, полевые, пограничные и внутренние гарнизонные батальоны, также в штатные губернские роты и городовые команды нижних чинов требуется ко укомплектованию рекрутами». Согласно этому документу, Калужское наместничество должно было поставить 3000 рекрут на укомплектование Черноморского флота и 497 человек для пополнения Ладожского, Азовского и Новгородского пехотных полков[40]. Эти части находились в составе восьмидесяти тысячной армии, располагавшейся на юго–востоке России в Брацлавском, Вознесенском, Харьковском и Екатеринославском наместничествах. Командующим этими войсками в 1796 г. был назначен генерал–фельдмаршал граф А. В. Суворов–Рымникский[41]. Именно в Азовский полк, где был некомплект в 13 человек, и поступил на службу 29 ноября 1796 г. рядовым Старичков.

Полк, в котором девять лет прослужил герой Аустерлица, имел славную историю. Он был сформирован в царствование Петра I, 25 июня 1700 г., в Москве из рекрут и назывался по имени своего командира – пехотный Ивана Буша полк. 10 марта 1708 г. полк получил название Азовский пехотный. Полк участвовал в Северной войне 1700–1721г., в том числе в несчастном сражении под Нарвой. Находился в Персидском походе 1722–1723 гг. Принимал участие в русско–турецкой войне 1735–1739 гг. Дрался с войсками прусского короля Фридриха II в Семилетней войне 1756–1763 гг. Отличился в сражениях при Гросс–Егерсдорфе, Пальциге, Куннерсдорфе. Принял участие в походе в Польшу в 1764 г., русско–турецкой войне 1768–1774 гг., Кубанском походе 1787 г., польских кампаниях 1792 г. и 1794 г. В последней, в числе войск под командованием Суворова, Азовский полк участвовал 24 октября в штурме Праги – предместья Варшавы. После победы над польскими «мятежниками» войска вернулись в Россию. 29 ноября 1796 г., в день принятия на службу Старичкова, Азовский пехотный полк был переименован в мушкетерский[42].

Тогда же 29 ноября 1796 г. были приняты новые Воинские уставы. Согласно уставу «О полевой пехотной службе», мушкетерский полк состоял из двух батальонов по 6 рот в каждом (одна гренадерская и пять мушкетерских). Численность полка, включая нестроевых, определялась в 2201 человек (56 штаб- и обер–офицеров, 118 унтер–офицеров, 37 барабанщиков, 300 гренадеров, 1500 мушкетеров, полкового квартирмейстера, священника, 2 церковников, аудитора, лекаря, 2 подлекарей, 12 цирюльников, полкового барабанщика, 6 музыкантов, 4 флейтщиков, 12 мастеровых, ложника, слесаря, профоса и 144 сверхкомплектных солдат)[43]. В соответствии с проводимыми Павлом I преобразованиями в русской армии, Азовский мушкетерский полк 31 октября 1798 г. получил новое название по своему шефу[44] и стал именоваться мушкетерским генерал–майора Ребиндера полком.


Вверху: «Белое» знамя Азовского мушкетерского полка обр. 1797 г. Пожаловано в полк 15 ноября 1798 г. Крест белый, углы двухцветные – розовые пополам с пюсовым (темно–красно–коричневым).



Внизу: «Цветное» знамя Азовского мушкетерского полка обр. 1803 г. Девять таких знамен были пожалованы в полк 15 ноября 1798 г. Крест розовый, углы пюсовые. Подобное знамя и спас унтер–офицер Старичков в 1805 г. в Аустерлицком сражении.




В уставе 1796 г. особое внимание уделялось знаменам. Они переставали быть срочными амуничными вещами и приобретали статус полковой святыни, олицетворявшей честь полка. Если раньше срок службы знамен определялся 5 годами, то теперь знамя оставалось в части до полного износа. Оно заменило собой Евангелие в церемонии присяги. В уставе требовалось «дабы как в офицерах, так в унтер–офицерах и солдатах возобновлять почтение и привязанность, которую иметь должны к знаменам, присягая оным»[45]. Статус знамени подчеркивался специально разработанным церемониалом прибивки полотнищ к древкам. Вводилась строгая ответственность за потерю знамен.

Образец новых знамен, которые должны были бессрочно находиться в полках, был утвержден Павлом I в 1797 г. Количество знамен в мушкетерских полках устанавливалось по числу мушкетерских рот. Новое знамя образца 1797 г. состояло из шелкового полотнища (2 x 2 аршина), пришитого к запасу, который оборачивался вокруг древка и прибивался медными гвоздями с вызолоченными шляпками; выкрашенного в установленный цвет древка (длина 4,5 аршина) к которому с одной стороны крепилось навершие в виде плоского копья с прорезанным двуглавым орлом (высота 5,5 вершков), а с другой – медный подток. К навершию привязывалась серебряная лента с двумя кистями. Полотнище знамени представляло собой крест с расходящимися концами, в центре которого помещался круг оранжевого цвета. В нем изображался двуглавый орел черного цвета, на груди которого был окаймленный цепью ордена Андрея Первозванного щит красного цвета с московским гербом. Короны, скипетр и держава у орла были золотые. Вокруг орла располагались две зеленые лавровые ветви, связанные голубой лентой. Знамена полков различались по цвету креста и углов – пространства между сторонами креста. При этом в каждом полку полагалось иметь одно полковое – «белое» знамя, у которого крест был белый, а углы цветные, и ротные – «цветные» знамена, имевшие крест и углы разных цветов[46].

Новые знамена образца 1797 г. в количестве 10 штук Азовский мушкетерский полк получил 15 ноября 1798. г. В расцветке знамен использовалось два цвета: розовый и пюсовый (темный красно–коричневый, от франц. puce – блоха). «Белое» знамя, находившееся в первой (шефской) роте первого батальона, имело белый крест и двухцветные углы, одна половина которых была розовой, а другая пюсовой. У остальных 9 «цветных» знамен крест был розового цвета, а углы пюсового. Древки знамен Азовского полка были выкрашены в палевый цвет (бледно–желтый с розовым оттенком, от франц. paille – солома)[47].

В 1799 г. Азовский мушкетерский, называвшийся тогда мушкетерский генерал–майора Ребиндера полк принял участие в Итальянском и Швейцарском походах Суворова. Именно в этих блистательных походах Старичков получил боевое крещение и на практике освоил суворовскую «Науку побеждать».

11 апреля 1799 г. Азовский полк выступил из Галиции к театру военных действий. Он вошел в состав корпуса, который поступил под команду шефа Азовского полка – М. В. Ребиндера. Этот корпус прибыл в Италию в конце июня, когда Суворов одержал уже победу над французской армией генерала Э. — Ж. — Ж. — А. Макдональда и заставил армию генерала Ж. — В. Моро отступить к средиземноморскому побережью, в Ривьеру. Боевые действия Азовского полка ограничились на итальянском театре участием в осаде Тортонской крепости, которая была занята 31 августа 1799 г. Отсюда полк в августе выходил лишь на поиски французских войск в Лигурийские Апеннины.

После сдачи Тортоны русские войска, вследствие разногласия с австрийскими союзниками, были вынуждены покинуть Северную Италию и перейти через Альпы в Швейцарию, где находился корпус A. M. Римского–Корсакова. В этом беспримерном походе, покрывшем неувядаемой славой русское оружие, Азовский полк принял самое активное участие. Находясь в составе войск генерала от инфантерии А. Г. Розенберга, двигавшихся в обход позиции французов у Сен–Готарда, полк 13 сентября отличился в бою у деревне Урзерн. На следующий день, 14 сентября, азовцы показали чудеса храбрости в штурме считавшегося неприступным Чертова моста. 15 сентября полк участвовал в бою у города Альторфа. Отсюда русская армия двинулась на Швиц через непроходимый Росштокский перевал. На этом переходе войска вступили в противоборство с природой и, несмотря на все трудности, сумели к 17 сентября спуститься в Мутенскую долину. Во время этого перехода находившийся в арьергарде отряд Розенберга успешно отразил два нападения французов. Узнав о поражении русских войск в Швейцарии, Суворов был вынужден отказаться от движения на Швиц и направил войска к Гларусу. Для прикрытия этого движения в Мутенской долине был оставлен арьергард Розенберга (примерно 4000 человек), в том числе и Азовский полк. В двухдневном бою, 19 и 20 сентября, русские войска, уступавшие в два раза по численности французам, не только удержали противника, но сумели нанести ему поражение и заставили отступить. 23 сентября победители прибыли к Гларусу, где соединились с основными силами. Путь в Швейцарию оказался закрыт, и Суворов принял решение отходить в долину Рейна, через Рингенкопфский перевал. Этот переход оказался наиболее трудным: сопровождавшие войска проводники разбежались, поднялась метель, скрывшая под снегом горные тропы, люди замерзали и срывались в пропасти, вьючные животные падали в изнеможении и гибли в ущельях. 26 сентября войска достигли деревни Паникс и впервые, за две недели тяжелейшего похода, смогли вздохнуть свободно. 19 октября Суворов привел русские войска в Баварию и здесь получил высочайшее повеление о расторжении союза с Австрией[48].

После возвращения в Россию, 3 октября 1799 г. в Азовский полк был назначен новый шеф и он стал называться мушкетерским генерал–майора Селехова полком. А. А. Селихов оставался шефом полка до 5 марта 1806 г. 29 марта 1801 г., после смерти Павла I полку было возвращено старое название – Азовский мушкетерский полк[49]. Этот шаг вступившего на престол императора Александра I был первым на пути реформирования армии. Тогда же территория России была поделена на 14 инспекций. Стоявший на западной границе Азовский полк был включен в Брестскую инспекцию. С 21 марта 1802 г. в полках было оставлено по два знамени на батальон. При этом «белое» знамя должно было находиться в первом батальоне. 30 апреля 1802 г. был введен новый штат армейской пехоты. Все мушкетерские полки из двух батальонного состава преобразовывались в трех батальонный. По новому штату полагалось иметь один гренадерский и два мушкетерских батальона, в каждом из которых было по четыре роты. Общая численность полка составляла 2067 человек (в том числе генерал – шеф полка, 6 штаб-, 54 обер–офицера, 120 унтер–офицеров (из них 24 дворянского звания), 564 гренадера, 1128 мушкетеров, 9 музыкантов, 39 барабанщиков, 8 флейтщиков и 138 нестроевых чинов). В военное время численность нижних чинов увеличивалась на 288 человек и нестроевых на 3. В полках были оставлены знамена предыдущего царствования. Новые, образца 1803 г., выдавались только вновь учрежденным полкам и взамен пришедшим в негодность или утраченным[50]. Поэтому в начале царствования Александра I в Азовском мушкетерском полку продолжали использоваться знамена образца 1797 г., но вместо 10 их стало 6 (одно «белое» и 5 «цветных»).

В период своей службы в Азовском мушкетерском полку Старичков получил чин унтер–офицера. Этого повышения в российской армии удостаивались рядовые за храбрость, хорошее поведение, расторопность. Одним из условий был срок службы не менее четырех лет. Для производства в унтер–офицеры отбирались наиболее обученные рядовые, знающие грамоту и хорошо себя зарекомендовавшие[51]. Точно не известно, когда и за какие отличия Старичков получил это повышение, но можно констатировать, что своей службой, а возможно и проявленной в 1799 г. храбростью, он выделился из тысячи своих сослуживцев и был произведен в унтер–офицеры. Более того, по имеющимся данным, можно заключить, что Старичков заслужил отличие и среди унтер–офицеров, так как именно ему было поручено носить одно из «цветных» знамен, с которым он принял участие в Аустерлицком сражении. Следует заметить, что по действовавшим тогда правилам ношение знамени было прерогативой унтер–офицеров дворянского происхождения[52], и только при их отсутствии эта почетная обязанность поручалась, в качестве поощрения, наиболее достойному унтер–офицеру, не дворянину.

***



Будучи уже заслуженным и опытным воином, Старичков в 1805 г. вместе со своим полком снова выступил на запад, чтобы вторично встретиться на поле боя с французскими солдатами[53]. Из местечка Лабун Волынской губернии, где квартировали азовцы, полк в августе выдвинулся к границе России. Войдя в состав Подольской армии, находившейся под командованием Кутузова, Азовский полк, вместе с Киевским гренадерским, 6–м егерским, Павлоградским гусарским полками и артиллерией был определен в 1–ю, шедшую в авангарде, колонну генерал–майора кн. П. И. Багратиона. 13 августа русские войска выступили в поход. Они следовали к Баварии на соединение с австрийской армией генерала бар. К. Мака. В самом начале кампании, на 26 августа 1805 г., в Азовском мушкетерском полку в трех батальонах было в строю 6 штаб-, 53 обер-, 117 унтер–офицеров, 56 музыкантов, 1780 рядовых и 124 нестроевых. Следовательно, полк отправился в поход против французов практически в полном составе (недостаток чинов был менее 1 %).

Получив известие о вступлении австрийцев в Баварию, Наполеон прекратил подготовку к вторжению в Англию и в спешном порядке приступил к переброске располагавшихся в Булонском лагере войск на новый театр военных действий. Неожиданно появившись перед Маком, он запер его армию в Ульме и принудил капитулировать. После этого, 15 октября, французский император двинулся навстречу русским войскам Кутузова, желая разбить их до соединения с подкреплениями. Подольская армия, уже достигшая тогда Браунау, оказалась перед угрозой уничтожения. 17 октября Кутузов принял решение отходить на восток, навстречу следовавшим из России войскам и остававшимся в тылу австрийским частям. Прикрывать движение было поручено арьергарду под командованием Багратиона, в составе которого находился и Азовский мушкетерский полк.

Наполеон, только что одержавший блестящую победу над австрийцами, не желал выпускать из своих рук новую добычу и яростно бросился преследовать Подольскую армию. Он стремился воспользоваться своим превосходством и разгромить русские войска по частям. 24 октября у Амштетена арьергард Багратиона был настигнут противником. Завязался ожесточенный бой, в котором активное участие принял Азовский полк. Здесь он впервые в эту войну померился силами с неприятелем.

Но особенно Азовскому полку довелось отличиться в знаменитом Шенграбенском бою. 1 ноября войска Наполеона беспрепятственно перешли реку Дунай по мосту в Вене, что давало возможность противнику перерезать путь отхода армии Кутузова к Цнаиму. Для прикрытия главных сил, по дороге на Вену был выдвинут отряд под командованием Багратиона численностью примерно в 6000 человек. Он должен был задержать противника, чтобы дать возможность русским войскам выйти из ловушки, расставленной Наполеоном. Фактически, этот отряд обрекался на смерть, так как ему предстояло любой ценой остановить движение противника и не допустить его на сообщения русской армии. Один день, 3 ноября, был выигран Кутузовым путем ведения переговоров о перемирии с маршалом империи И. Мюратом, командовавшим неприятельскими войсками, направленными из Вены к Цнаиму. Узнав о бездействии Мюрата, которого русский главнокомандующий, буквально, «провел вокруг пальца», Наполеон приказал 4 ноября французским войскам без промедления атаковать стоявших против него русских.

Получив гневный выговор императора, уязвленный Мюрат, имевший почти пятикратное превосходство над Багратионом, обрушился на русский арьергард. Бой начался примерно в 5 часов вечера и длился до поздней ночи. Французы стремились окружить, расчленить и уничтожить храбрецов. Но, несмотря на все их усилия, войска Багратиона, отходившие под яростным натиском противника, выстояли, избежали полного истребления и с честью оставили поле Шенграбенского боя.

Азовский полк стоял в первой линии на левом фланге русского отряда и с первых минут боя принял на себя удар французских войск. Отбиваясь от наседавшего со всех сторон противника, полк в полном порядке отходил к селению Гунтерсдорф. В это время два раза он оказывался в окружении, но невзирая на численное превосходство французов штыками прокладывал себе путь. Общие потери Азовского мушкетерского полка с начала боевых действий составили около 800 нижних чинов убитыми и пропавшими без вести. При этом можно с уверенностью сказать, что большая их часть пришлась именно на Шенграбенский бой.

Благодаря стойкости войск Багратиона русская армия оказалась спасена. 7 ноября у Вишау Кутузов соединился с прибывшим в подкрепление из России корпусом, а 10 ноября войска вступили в Ольмюц, где находились русский и австрийский императоры. Наполеон, в свою очередь, прекратил преследование. Он расположился в Брюнне и стал стягивать к этому пункту свои войска. Наступил новый этап войны.

15 ноября 1805 г. в приказе по армии, подписанном генерал–адъютантом кн. П. М. Волконским, сообщалось, что Александр I жалует за отличие участвовавшим в Шенграбенском бою частям награды: 6–му егерскому полку серебряные трубы с надписью, Киевскому гренадерскому, Азовскому и Подольскому мушкетерским полкам, двум батальонам Новгородского и батальону Нарвского мушкетерского полков знамена, а гусарским Павлоградскому и Мариупольскому по одному штандарту с надписью[54]. Таким образом, Азовскому полку за отличие в бою 4 ноября 1805 г. были пожалованы наградные, то есть Георгиевские знамена. Это отличие было признанием боевых заслуг полка и мужества, проявленного в бою при Шенграбене.

Блестяще осуществленный Кутузовым отступательный маневр свел на нет все стремления Наполеона. После соединения русских войск с подкреплением превосходство перешло на сторону союзников. Теперь уже сам Наполеон оказался в тяжелом положении, выходом из которого могло быть только победоносное сражение. И это сражение состоялось. 20 ноября 1805 г. войска союзников и французская армия вблизи города Аустерлиц вступили в решающее противоборство, от исхода которого зависела судьба Европы.

По принятой диспозиции Азовский мушкетерский полк был назначен в 3–ю колонну генерала И. Я. Пршибышевского вместе с Галицким, Бутырским, Подольским, Нарвским мушкетерскими полками и двумя батальонами 7–го егерского полка. Вместе с другими колоннами она должна была обойти правый фланг противника и на открытой местности нанести ему решительное поражение. Для прорыва неприятельской линии 3–й колонне назначался участок у Сокольниц. После захвата этой деревни Пршибышевскому предписывалось выровняться с наступавшими в этом направлении еще тремя колоннами и, повернув войска, двигаться на север, охватывая центр противника.

Выполняя принятую в ночь на 20 ноября диспозицию, Пршибышевский с вверенными ему частями в 7 часов утра выступил из лагеря при деревне Працен и спустился с Праценских высот. Войска, направляемые австрийскими колонновожатыми, к указанному в диспозиции пункту атаки шли пашней, что замедляло движение. Вскоре они вышли к деревне Сокольниц, рядом с которой, в долине ручья Гольдбах, располагался замок с каменными стенами.

Обнаружив французские войска в замке и вблизи него, Пршибышевский приготовился к атаке. Первым в дело вступили батальоны 7–го егерского полка, выбившие неприятеля из замка. При этом было захвачено два орудия. Оставив позицию, французы выставили на возвышенности артиллерийскую батарею, которая начала интенсивно обстреливать русские войска. Егерский полк, преследуя противника, встретил серьезное сопротивление и был подкреплен Галицким мушкетерским полком. Остальные части 3–й колонны, скрываясь от губительного огня артиллерии, спустились в долину, к стенам замка. Пршибышевский с Бутырским полком и двумя батальонами Нарвского полка прошел через замок навстречу отчаянно сопротивлявшемуся противнику. В резерве он оставил Азовский, Подольский и батальон Нарвского полка, имевшие недостаток в людях вследствие понесенных ранее потерь. Эти части находились на левой стороне ручья под командованием генерал–лейтенанта бар. Г. Ф. Вимпфена.

В то время, когда большая часть войск 3–й колонны оказалась втянута в бой за Сокольницким замком, Наполеон захватил центр русской позиции – Праценские высоты. Это был переломный момент, предрешивший дальнейший трагический исход сражения. Наступавшие на разных направлениях русские колонны потеряли общую связь и вынуждены были перейти к обороне. Овладев «ключом позиции», Наполеон начал яростное наступление в тыл действовавших против его правого фланга частей. В резко изменившейся ситуации дальнейшая судьба разобщенных русских колонн во многом зависела от их командиров.

Пршибышевский, обнаружив в своем тылу неприятеля, приказал стоявшим в резерве полкам прикрывать колонну. С этого момента азовцы вступили в кровопролитный бой с наступавшими от Праценских высот полками корпуса маршала Н. — Ж. Сульта. Находившиеся за ручьем батальоны должны были сдержать натиск противника и выиграть время для спасения 3–й колонны. О своем положении Пршибышевский сообщил главнокомандующему, и, не решаясь отступить без приказания, оставался на месте. Не дождавшись распоряжений, он начал пробиваться к Сокольницу на соединение со сражавшейся вблизи него 2–й колонной. Отбросив неприятеля, русские войска вступили в деревню, но в ней обнаружили части 2–й колонны, отступившие туда под ударами французов.

Положение обострилось до предела. 3–я колонна оказалась отрезана и окружена многочисленным противником. Но солдаты не дрогнули и не сдались на милость победителя. Эти мысли были чужды русским чудо–богатырям, воспитанным на победах Екатерининского века и помнящим еще Суворовские походы. Не имея возможности вырваться из охватившего их кольца, они выстроились и приготовились к смерти. Пули, картечь, ядра били в их сомкнутые ряды, калеча тела и беспощадно вырывая из строя способных к сопротивлению воинов. Но они стояли и умирали.

Прикрывавшие тыл 3–й колонны Азовский, Подольский и батальон Нарвского полка были атакованы превосходящими силами противника. Они упорно держались, отбиваясь от наращивавших напор французов. Понеся значительный урон в людях и расстреляв все патроны, полки с каждой минутой теряли способность к эффективному сопротивлению. Атака неприятельской кавалерии нанесла последний удар. Оставшиеся в живых защитники уже не смогли устоять и были рассеяны. Командовавший резервом генерал Вимпфен оказался в плену. Остатки разбитых полков отступили в Сокольниц, на соединение с державшимися там основными силами. Вслед за ними в деревню ворвались французы. Разгром русских войск, потерявших от изнурительного противоборства возможность противостоять яростному натиску противника, был неизбежен.

В эту критическую минуту, когда войска из последних сил сражались в окружении, Пршибышевский предпринял последний, отчаянный шаг. Он повернул свои расстроенные полки на север и двинулся по берегу ручья Гольдбах, в надежде встретить 4–ю колонну, которая по диспозиции должна была наступать в этом направлении. Однако на деле Пршибышевский только углублялся в расположение французской армии. Отойдя примерно на два километра от Сокольницкого замка, сильно поредевшие остатки 3–й колонны были стремительно атакованы кавалерией и разбиты. Потерявшие управление солдаты, группами и по одиночке, продолжали искать выхода из окружения. Многие гибли в схватках с французами, другие попадали в плен, кому‑то удавалось вырваться и присоединиться к отступавшей от Аустерлица армии.

В плену оказался и генерал Пршибышевский, который после возвращения из Франции был отдан под суд по обвинению в добровольной сдаче французам в начале сражения. Генерал был оправдан, но вскоре началось новое разбирательство дела, которое проходило в Государственном совете. За неумелое управление 3–й колонной в Аустерлицком сражении, приведшей к ее разгрому, Пршибышевский был приговорен к отставке от службы и разжалованию на месяц в рядовые. 25 ноября 1810 г. Александр I утвердил это решение[55]. Вместе с тем, упорное сопротивление 3–й колонны, отчаянно дравшейся в окружении, отвлекло значительные силы французов, и это позволило другим колоннам избежать подобной участи и выйти с поля боя.

В несчастном для русской армии Аустерлицком сражении 3–я колонна была практически полностью уничтожена. Из примерно 7500 человек было убито и взято в плен более 5000. Азовский мушкетерский полк, имевший к началу сражения около 1000 человек, потерял 2 штаб-, 16 обер-, 44 унтер–офицера, 26 музыкантов, 403 рядовых и 7 нестроевых (всего – 498 человек)[56]. В числе взятых в плен оказался и унтер–офицер Старичков. Выживший в учиненной возле Сокольница бойне, покрытый ранами, он уносил с поля боя вверенное ему знамя, чтобы сохранить эту святыню в неприкосновенности и спасти от поругания врага. В день Аустерлицкого сражения Старичков, до конца исполнил свой долг и совершил подвиг, обессмертивший его имя в памяти поколений.

***



Сразу после Аустерлицкого сражения к французскому командованию был направлен полковник Мариупольского гусарского полка С. Н. Ланской, которому было поручено вести переговоры о размене пленных. Первая партия военнопленных была обменена в Брюнне 30 ноября 1805 г. в числе 3 штаб–офицеров, 11 обер–офицеров и 14 рядовых[57]. Среди вернувшихся из французского плена офицеров был командир Бутырского мушкетерского полка подполковник М. Л. Трескин. По прибытии в Тешин, где располагался обоз действующей армии, он передал командовавшему там генерал–майору Д. М. Есипову рапорт, при котором препроводил вынесенное из плена знамя.

7 декабря 1805 г. Есипов писал об этом Кутузову: Трескин «…представил ко мне при рапорте знамя, которого полку ему не известно, а получил он его при выезде из Брюнна Бутырского полку роты имени своего[58] от рядового Чайки, который вручил ему его [и] объявил, что неизвестно которого полку и кто такой унтер–офицер, бывший в плену, покрытый ранами и чувствуя приближающуюся смерть свою, вручил оному рядовому Чайке, умоляя его сберечь знамя, за сохранение коего заплатил он жизнью своею. Скоро последовавшая смерть унтер–офицера не допустила его узнать, кто такой унтер–офицер и которому полку принадлежит знамя, который сей верный рядовой принял с благоговением, сохранял при себе тайно, а узнав о размене подполковника Трескина, воспользовался сим случаем доставить его к начальству. Таковой геройский подвиг понудил меня приложить старания открыть имя сего унтер–офицера, который при самой кончине жизни своей помышлял только о том, чтобы сохранить и доставить к начальству вверенное ему знамя в целости, соделать оное в утешение родственников умершего гласным и известным монаршему престолу, но старание мое было до сего времени тщетным»[59]. К этому рапорту Есипов приложил доставленное Трескиным знамя.

Таким образом, уже спустя десять дней после Аустерлицкого сражения, из плена оказалось вынесено знамя одного из российских полков, которое ценой своей жизни спас в плену неизвестный унтер–офицер. Это был один из первых случаев возвращения утраченных в Аустерлицком сражении знамен. Примерно тогда же, 30 ноября о бежавшем из французского плена со знаменем Бутырского мушкетерского полка портупей–прапорщике Измайлове сообщил Кутузову генерал–лейтенант И. Н. Эссен[60]. Об этом случае главнокомандующий рапортовал императору 15 декабря 1805 г., добавив сведения о спасении бежавшими из плена нижними чинами еще трех полотнищ, копья от древка и кистей принадлежавших Галицкому мушкетерскому полку[61]. К 16 января к главнокомандующему было доставлено уже 12 из 32 считавшихся утраченными во время сражения знамен[62]. Но во всех случаях эти полковые святыни возвращались живыми людьми, получавшими за это различные награды. И только в одном случае знамя спас человек, который умер в плену от полученных при его защите ран, сумевший в последние минуты жизни передать драгоценное полотнище в надежные руки, но не сообщивший своего имени. Получилось, что этот неизвестный унтер–офицер, перед лицом Бога, до конца исполнил свой земной долг солдата – сохранил вверенную ему святыню. Такой поступок не мог остаться не замеченным. По горячим следам восстановить имя героя попытался генерал Есипов, но безрезультатно. Знамя – немой свидетель совершенного подвига, поступило в штаб Кутузова, где были предприняты новые шаги по установлению имени отличившегося унтер–офицера. Возможно, по расцветки креста и углов было определено, что спасенное полотнище принадлежит к числу знамен Азовского мушкетерского полка. После этого могли быть запрошены из полка данные, о попавшем во время сражения в плен унтер–офицере не дворянского происхождения, которому было поручено ношение знамени. Таким, предположительно, путем могло быть вычислено имя совершившего подвиг человека – унтер–офицера Старичкова[63].

Почти месяц потребовался для выяснения: кто именно спас возвращенное из плена при первом размене пленных знамя. Лишь 15 января 1806 г. Кутузов направил Александру I рапорт с описанием этого подвига. В нем главнокомандующий писал: «Бутырского мушкетерского полка подполковник Трескин, разменянный из плена от французов, представил знамя Азовского мушкетерского полка и притом донес, что получил он его при выезде из Брюнна Бутырского ж полка роты имени его от рядового Чайки, который, вруча оное, объявил, Азовского мушкетерского полка унтер–офицер Старичков, бывший в плену, покрытый ранами, умирая, отдал оному рядовому сие знамя, умоляя сберечь его, и скоро после сего умер. Рядовой Чайка, приняв оное с благоговением, сохранил при себе. Сей героический подвиг Старичкова, который при самой кончине жизни своей помышлял только о том, чтоб сохранить и доставить к начальству вверенное ему знамя, понуждает меня донесть о том Вашему Императорскому Величеству»[64].

Сразу обращает на себя внимание категоричность, с которой Кутузов описывает подвиг. Из рапорта следует, что Чайка якобы сам сообщил своему командиру о Старичкове и полученном от него знамени Азовского полка. Это утверждение противоречит рапорту Есипова. Возможно, Кутузов, обращаясь к императору, посчитал необходимым опустить излишние подробности, касающиеся идентификации полотнища и установления имени героя, и представил упрощенную картину спасения знамени с четким распределением ролей между действующими лицами. Такой подход кажется вполне оправданным в рапорте императору, так как рапорт, являясь, по сути, представлением к награждению, требовал однозначности формулировок. Вместе с тем именно это, не совсем соответствующее действительности описание, стало основой для изображения подвига Старичкова в последующее время.

Приведенные выше два рапорта являются на сегодняшний день единственными источниками, которые содержат сведения о героическом деянии Старичкова. Однако, имеющаяся в них информация отличается лапидарностью и позволяет лишь в общих чертах представить последовательность событий. Из документов следует, что в сражении при Аустерлице унтер–офицер Азовского мушкетерского полка Старичков, защищая вверенное ему знамя, был несколько раз ранен и попал в плен. При этом он сумел сохранить полотнище знамени, которое, почувствовав приближение смерти, отдал рядовому Бутырского мушкетерского полка Чайке, «умоляя сберечь его». Это произошло через несколько дней после сражения, но где именно, в Брюнне или по дороге к нему, источники умалчивают. Смерть Старичкова не позволила Чайке узнать имя унтер–офицера и полковую принадлежность спасенного знамени. Приняв с «благоговением» полотнище, Чайка хранил «при себе» его несколько дней и, услышав о предстоящем размене пленных, вручил знамя командиру своего полка – подполковнику Трескину. 30 ноября офицер покинул Брюнн, где находились русские военнопленные, и в начале декабря доставил знамя по команде генералу Есипову. Последний 7 декабря переслал его Кутузову, который после выяснения имени героя, рапортовал о спасении знамени Александру I, назвав причастных к спасению знамени лиц: подполковника Трескина, унтер–офицера Старичкова и рядового Чайку.

Рапорт Кутузова от 15 января 1806 г. поступил в Военно–походную его императорского величества канцелярию 25 февраля. Ознакомившись с его содержанием, Александр I повелел: «Сделать из сего выписку для припечатаний к ведомостям, рядового Чайку произвесть в унд[ер] оф[ицеры], а семейство унд[ер] оф[ицера] Старичкова призреть». Эта высочайшая резолюция была подписана на рапорте рукой начальника Военно–походной канцелярии гр. Х. А. Ливена, в обязанности которого входило выполнение проходивших по его ведомству повелений монарха. Как видно, император выразил свое благоволение только Старичкову и Чайке. Еще один участник спасения знамени – подполковник Трескин оказался обойден наградой. Но, возможно, его роль в возвращении знамени не была забыта Александром I. Так, 23 апреля 1806 г. Трескин получил чин полковника, а 2 сентября 1809 г. был назначен шефом Азовского мушкетерского полка[65].

Следует особо подчеркнуть, что проанализированные рапорты Есипова и Кутузова не содержат в себе и десятой доли тех подробностей, которыми так богата литература о Старичкове. В первую очередь, следует указать на несостоятельность утвердившейся еще в царствование Николая I, в «Памятной книжке для нижних чинов», легенды о том, что Чайка «в точности исполнил завещание Старичкова: с равным усердием скрывая знамя, по возвращении из плена, представил его своему начальству»[66]. Такая трактовка событий, повествующая о длительном пребывании знамени Азовского полка в плену и игнорирующая участие Трескина в его спасении, сохраняется в некоторых публикациях до сегодняшнего дня[67]. Кроме того, некоторые авторы вносили свои дополнения в эту легенду. Например, по версии писателя В. Русакова Чайка, вернувшись из плена, «представил знамя в полк, рассказав о том, как оно к нему попало», а по мнению калужского исследователя Маслова, он вообще «бежал из плена и принес знамя на родину» (см. приложения 5, 6). Относительно Чайки «Памятная книжка для нижних чинов» сообщает также о пожаловании ему, помимо унтер–офицерского звания, еще и денежной награды. Это ошибочное утверждение также получило широкое распространение в литературе. Источники обходят молчанием и вопрос о том, где Старичков прятал спасенное им знамя. Этот «пробел» был восполнен в соответствии с воображением писавших о подвиге авторов. Первоначально использовали нейтральную фразу, указывая что Старичков сохранил знамя «при себе». Затем, появились более конкретные обозначения мест и способов хранения полотнища: на ноге, на груди, на животе, под мундиром, «обмотав вокруг своего тела»[68]. Указанные выше несоответствия были связаны с тем, что авторы, в большинстве случаев, опирались не на первоисточники, а на предания и свою интуицию.

***



Следует обратить внимание еще на одну глубоко укоренившуюся легенду. Речь идет о судьбе спасенного Старичковым знамени. В 1848 г. в газете «Русский инвалид» увидела свет статья неизвестного автора, посвященная пожалованию Николаем I Чесменской военной богадельне картины, запечатлевшей подвиг Старичкова. Автор, которым, возможно, был директор богадельни и комендант Петропавловской крепости И. Н. Скобелев – известный в 1830–1840–х гг. военный писатель, дослужившийся из солдат до генеральского чина, подчеркивая преемственность монаршего внимания к подвигу Старичкова, писал: «В бозе почивающий Император Александр I, дабы увековечить доблестный подвиг Старичкова, Высочайше повелеть соизволил: хранить это знамя в С. Петербургском арсенале»[69]. Это ни на чем не основанное утверждение получило широкое распространение в литературе и вошло в посвященные Старичкову энциклопедические статьи.

Что касается знамени, то оно, после возвращения из плена Трескина, поступило сначала в ведение генерала Есипова, а от него, по команде, было доставлено главнокомандующему. 16 января 1806 г. Кутузов направил Александру I рапорт, в котором поднял вопрос о судьбе знамени Азовского полка и других доставленных к нему после сражения знамен. Он писал: «Вынесенные разными чинами знамена, о коих я Вашему Императорскому Величеству доносил, при полках остаются без древок; и именно: в Курском мушкетерском 1, Галицком 3, Бутырском 2, Пермском 3, Нарвском 1, Азовском 1, Подольском 1, всего 12. Вашего Императорского Величества всеподданнейше испрашиваю позволения, о прибитии их по–прежнему к древкам, как оные не были еще в руках неприятельских». На это предложение 30 января 1806 г. последовала высочайшая резолюция: «Позволить»[70]. Таким образом, доставленное к Кутузову знамя Азовского мушкетерского полка, в январе 1806 г., после установления имени Старичкова, было направлено в полк. Здесь, примерно в феврале, по высочайшему позволению спасенное в плену полотнище было прибито к новому древку и вернулось в строй. Как видно, никаких особых распоряжений о хранении знамени Азовского полка в Санкт–Петербургском арсенале сделано не было.

После возвращения из плена спасенного Старичковым знамени, в Азовском полку не доставало четырех, утраченных в Аустерлицком сражении знамен. Именно эту цифру показал Кутузов в рапорте императору от 26 декабря 1805 г., к которому была приложена ведомость о потерянных в полках знаменах. На этот рапорт 7 февраля 1806 г. последовала высочайшая резолюция: «Сим полкам знамен не давать».[71] Это решение было наказанием за потерю полковых святынь. Более того, 13 июля 1806 г. Азовский, Подольский, два батальона Новгородского и батальон Нарвского мушкетерского полков были лишены права на получение Георгиевских знамен, которые им были пожалованы за бой при Шенграбене[72].

Принимая во внимание, что к 26 декабря 1805 г. Кутузов уже получил доставленное от Трескина полотнище, можно сделать вывод, что в сражении при Аустерлице Азовский полк сохранил одно «цветное» знамя. Тем самым, в бою он потерял не четыре, как считалось ранее[73], а пять знамен. Одно из них было спасено Старичковым и по высочайшему позволению возвращено в строй. Таким образом, после кампании 1805 г. в Азовском полку налицо состояло два «цветных» знамени, из которых одно было связано с героическим подвигом унтер–офицера Старичкова. Недостающие четыре знамени, которые были указаны Кутузовым в рапорте императору, предстояло заслужить на полях сражений.

Справедливости ради, следует отметить, что после Старичкова в Россию было возвращено еще два знамени, принадлежащие Азовскому полку. Однако они не были переданы в полк. Надо полагать, это произошло вследствие высочайшего решения не выдавать потерявшим в Аустерлицком сражении полкам знамен. Так, одно знамя было вынесено унтер–офицером Замариным, который представил его генерал–лейтенанту Эссену. Последний в ноябре 1806 г. доносил начальнику Военно–походной канцелярии Ливену, что «унтер–офицер сей показывает, что он в сражении 20 ноября прошедшего года, будучи ранен в левую ногу картечью и в левый бок штыком, оставался на поле до самой ночи, а когда, собравшись с силами, приподнялся, то между убитыми нашел с разрубленною в двух местах древкою, без копья и подтока, российское знамя, которое тот час оторвал от древки, зашил к себе в мундирный рукав, за подкладку». На следующий день Замарина нашли на поле боя местные жители и передали французам. Из Брюнна он был направлен во Францию и проследовал через Страсбург в Дижон. Здесь он три месяца лечился в госпитале, а по выздоровлении был отправлен в Люневиль для определения во французскую службу. Узнав об этом, Замарин бежал и через Австрию вернулся в Россию, доставив на родину спасенное им «цветное» знамя Азовского мушкетерского полка. Вследствие полученных ранений Замарин был признан неспособным к службе и 20 декабря был уволен в отставку с чином подпоручика, мундиром и пенсионом полного жалования[74]. Этот офицерский чин, дававший право на потомственное дворянство, стал наградой за спасение знамени полка.


Вверху слева: «цветное» знамя Азовского мушкетерского полка обр. 1803 г. Три таких знамени были пожалованы в полк 8 января 1810 г. Углы темно–коричневые, а крест розовый.



Внизу: полотнище и навершие «белого» знамени Азовского мушкетерского полка обр. 1803 г. Пожаловано в полк 8 января 1810 г. Крест и углы белые. В 1866 г. доставлено в Калугу как знамя, спасенное унтер–офицером Старичковым в 1805 г. в сражении при Аустерлице. Реставраторы В. Е. Петров (навершие) и Р. А. Петрова (полотнище). Фото В. А. Бессонова. (КОКМ, КЛ 4778).




Другое знамя Азовского полка было доставлено в 1808 г., когда русские пленные вернулись после окончания войны на родину. Руководивший выводом из Франции военнопленных генерал–майор бар. Е. И. Миллер–Закомельский при рапорте от 16 февраля 1808 г. представил военному министру гр. А. А. Аракчееву пять сохраненных разными чинами в плену знамен, принадлежавших Азовскому, Бутырскому, Пермскому, Нарвскому и Галицкому мушкетерским полкам. О судьбе знамени Азовского полка он писал, что оно было спасено во время Аустерлицкого сражения «подпрапорщиком Грибовским, который, находясь уже во Франции пленным, в городе Дижоне в госпитале умер, а после его хранено было сие знамя барабанщиком Кирилою Павловым, который, быв угрожаем от французов обыском, отдал оное знамя того же полка унтер–офицеру Шамову, а сей с того времени хранил при себе и представил по команде, уже по прибытии в город Люневиль, при формировании временных батальонов». Доставленное унтер–офицером Шамовым Миллеру–Закомельскому знамя оказалось «белым» знаменем Азовского полка. За его спасение 4 августа 1808 г. барабанщик Кирилл Павлов Добош был произведен в унтер–офицеры и награжден 50 рублями, а унтер–офицер Иван Шамов получил чин прапорщика[75]. Следует отметить, что все доставленные в 1808 г. из Франции знамена оказались «погребены» в архивах военного ведомства и были обнаружены только в начале XX в. Появление новых данных о спасении знамен стало основанием для увековечивания имен героев к 100–летию Аустерлицкого сражения. Высочайшим повелением императора Николая II от 21 ноября 1905 г. унтер–офицеры, спасшие четыре знамени, были зачислены в списки полков. Среди них был и подпрапорщик Азовского полка Грибовский[76].

Подводя итог, можно сделать вывод, что в сражении при Аустерлице. Азовский мушкетерский полк лишился 5 знамен, из которых три, в конечном счете, были спасены. Из них только сохраненное Старичковым полотнище оказалось передано в полк. Под этим знаменем азовцы воевали с французами в 1806–1807 гг., участвовали в русско–шведской войне 1808–1809 г., Отечественной войне 1812 г. и заграничных походах 1813–1814 гг. Судьба же еще двух, утраченных при Аустерлице знамен, остается на сегодняшний день неизвестной.

После войны 1805 г. Азовский полк имел в строю только два знамени. Недостающие до полного комплекта четыре знамени полк сумел себе вернуть за отличия, проявленные в войну со Швецией. Когда война была уже практически окончена, командовавший Улеаборгским корпусом генерал–лейтенант гр. Н. М. Каменский направил 28 августа 1809 г. военному министру Аракчееву рапорт, в котором испрашивал поощрения 3–му егерскому, Севскому и Азовскому мушкетерским полкам за «оказанные услуги в Финляндии в течение как прошлой, так и нынешней кампаний». Азовский полк, потерявший в Аустерлицком сражении «некоторое число знамен», он предлагал наградить выдачей «полного положенного числа новых знамен, но не отличных, а обыкновенных»[77]. О поощрении отличившихся полков рапортовал императору 16 сентября 1809 г. и главнокомандующий войсками в Финляндии генерал от инфантерии М. Б. Барклай де Толли. Характеризуя их деятельность, он писал: «Сии полки, а наипаче 3–й егерский и Азовский, отличив себя не только что в нынешнюю кампанию в Финляндии, но и во всех прежних постоянною храбростию и твердою неустрашимостью будучи везде употребляемы в передовых войсках и в самых кровопролитных сражениях, что доказывает потерею в людях ими понесенною, приобрели особое почтение от всех прочих полков»[78].

Предложение Каменского было высочайше утверждено 18 сентября 1809 г. Для выяснения числа недостающих в Азовском полку знамен 21 сентября был направлен запрос в Коммисариатскую экспедицию Военной коллегии. 25 сентября 1809 г. экспедиция сообщила, что по доставленным 14 апреля 1806 г. Киевской комиссией данным полк потерял в Аустерлицком сражении четыре знамени, в том числе и «белое»[79].

Именно это количество новых знамен было изготовлено для отличившегося в сражениях полка. Они были выполнены по образцу знамен, утвержденных в 1803 г. Эти знамена имели полотнища (2x2 аршина) с крестами и углами, аналогичными знаменам образца 1797 г. Но в отличие от предыдущего образца, они имели в центре оранжевый круг (диаметр – 14 вершков), на котором помещался черный двуглавый орел, с одним крылом опущенным, а другим поднятым. На головах орла были короны, а в лапах перуны и молнии. По линии круга шел венок с короной. На углах знамени располагались в венках под короной вензеля императора Александра I. Эти элементы, а также клювы и лапы орла изображались золотом. Древко знамени образца 1803 г. было немного длиннее (4 аршина 10,5 вершков) и имело штампованное навершие (высота 6,5 вершков) в форме копья с двуглавым орлом, отличного от предыдущего образца вида. Лента и кисти делались серебряными с примесью черного и оранжевого шелка. На «белых» знаменах образца 1803 г. крест и углы были белыми[80].

Вновь жалованным, взамен утраченных при Аустерлице, знаменам Азовского полка была сохранена старая расцветка. «Белое» знамя, по положению, не имело отличительных цветов, а у трех «цветных» крест был розовый с темно–коричневыми углами. Древки полагались черного цвета[81]. Новые знамена были отправлены в полк 26 ноября 1809 г., а официальное их пожалование за отличие в войне со шведами состоялось уже 8 января 1810 г. Таким образом, накануне войны 1812 г. в Азовском полку находилось 2 знамени образца 1797 г., в том числе спасенное в 1805 г. Старичковым, и четыре образца 1803 г. («белое» и три «цветных»)[82].

Такой комплект знамен существовал в Азовском полку до окончания войны с Наполеоном. 31 августа 1814 г. последовало распоряжение, чтобы в пехотных полках состояло по одному «цветному» знамени в каждом батальоне[83]. Следовательно, в Азовском пехотном полку должно было вместо шести остаться три знамени. В числе покидавших полк знамен были одно «белое» и два «цветных». Последними, вероятно, стали знамена предыдущего царствования, находившиеся в строю уже 15 лет. К их числу относилось и знамя, спасенное Старичковым. Спустя 40 лет «белое» знамя Азовского полка обнаружилось в Санкт–Петербургском арсенале. Возможно, туда же были отправлены и изъятые из полка «цветные» знамена. Об этом косвенно свидетельствует Михайловский–Данилевский, который в своей истории войны 1805 г. писал, что спасенное Старичковым знамя находится в Санкт–Петербургском арсенале (при этом он не ссылался на повеление Александра I)[84]. За время своей службы это знамя участвовало в пяти войнах, побывало в десятках боев и сражений, было сорвано с древка и в течение нескольких дней скрывалось от посторонних глаз в плену. Все это, вне всякого сомнения, не могло не отразиться на сохранности полотнища. И если у «белого» знамени образца 1803 г., находившегося в строю примерно 5 лет, оказались утрачены два крайних угла, то, вероятно, спасенное Старичковым знамя, служившее втрое больше, имело значительно худший вид. В конечном итоге, остатки полотнища знамени со временем могли окончательно разрушиться и превратиться в прах. То же могло случиться и со вторым «цветным» знаменем образца 1797 г. По крайней мере, предпринимавшиеся во второй половине XIX в. поиски Старичковского знамени не увенчались успехом и на свет, вместо него из недр Санкт–Петербургского арсенала вышло «белое» знамя Азовского полка образца 1803 г., которое стало играть роль зримого олицетворения, совершенного Старичковым в 1805 г. героического подвига.

«В знак признательности к бывшему своему согражданину»

Увековечивание подвига, совершенного унтер–офицером Старичковым в сражении при Аустерлице, началось 15 февраля 1806 г., когда Кутузов направил императору Александру I рапорт, в котором описал этот героический поступок. Последовавшая 25 февраля высочайшая резолюция об обнародовании подвига, производстве рядового Бутырского мушкетерского полка Чайки в унтер–офицеры и проявлении заботы о нуждах семьи Старичкова начала исполняться в тот же день. 25 февраля 1806 г. начальник военно–походной канцелярии Ливен направил Кутузову отношение с просьбой сообщить ему сведения о месте, откуда Старичков поступил в армию.

4 марта 1806 г. в «Санкт–Петербургские ведомости» была отправлена заметка с описанием подвига Старичкова как примера, «сколь свято почитают они (российские воины. – В. Б.) верное исполнение своих обязанностей и при виде даже приближающейся смерти». Текст ее был составлен в Военно–походной канцелярии на основе сведений, изложенных в рапорте Кутузова, но отличался от него более обстоятельным описанием подвига. Возможно, это было связано с наведением дополнительных справок о службе его участников. Так, в заметке однозначно указывалось, что Старичков «носил знамя своего полка», хотя Кутузов не сообщал этих сведений. Кроме того, в отличие от рапорта, рядовой Бутырского полка был назван не Чайкой, а Чуйкой[85]. Опубликованный в «Санкт–Петербургских ведомостях» текст завершался пересказом резолюции императора о награждении Чуйки унтер–офицерским чином и призрении семьи Старичкова (см. приложение 1).

О выполнении высочайшего повеления в отношении рядового Бутырского мушкетерского полка сведений в Военно–походной канцелярии не сохранилось. Его судьба на сегодняшней день остается неизвестной. Возможно, решение вопроса о награждении унтер–офицерским чином было отложено до возвращения Чайки (Чуйки) из плена.

Дальнейшие шаги по выполнению резолюции Александра I были предприняты Ливеном после получения отношения Кутузова от 28 мая 1806 г. В нем сообщалось, что, по представленным из Азовского полка сведениям, Старичков поступил «на службу 1796 года ноября 29 дня, города Калуги из мещан, а отец его Артамон Старичков в Калуге». Поэтому, «ежели угодно Его Императорскому Величеству назначить какое‑либо награждение отцу Старичкова или родственникам, то отыскать их можно чрез министра Внутренних дел или Калугского гражданского губернатора». 31 мая рапорт Кутузова был доведен до сведения императора и на него последовала резолюция «Отнестись о сем с губернатором»[86].

В тот же день, 31 мая, Ливен направил отношение калужскому гражданскому губернатору Львову. В нем начальник Военно–походной канцелярии сообщал о подвиге Старичкова и указывал, что он «поступил на службу 796 года ноября 29 из калужских мещан, а отец его Артамон Старичков находится в городе Калуге». Ссылаясь на высочайшее повеление, Ливен просил губернатора «войти в подробное исследование нужд семейства его (Старичкова. – В. Б.) и какое признаете для оного полезным оказать пособие, уведомите меня о том для всеподданнейшего представления Государю императору в Всемилостивейшее благоизволение»[87].

В Калуге это отношение было получено 16 июня. Губернатор, оценив значимость совершенного Старичковым подвига и увидев желание императора позаботиться о семье героя, немедленно приступил к выполнению высочайшей воли. Он обратился к полицмейстеру и Городской думе с требованием доставить к нему сведения об отце Старичкова и его семье. На основе собранных данных и личной встречи с матерью унтер–офицера губернатор Львов составил обстоятельное отношение, которое 23 июня 1806 г. было направлено начальнику Военно–походной канцелярии (см. приложение 3)[88].

Этот документ с наибольшей полнотой характеризует положение семьи Старичкова и рассказывает о предпринятых калужанами первых шагах по возданию почестей герою. В своем отношении Львов писал, что отец унтер–офицера Артемий[89] Меркулович Старичков умер в мае 1800 г. оставив жену свою Марфу Васильевну с тремя дочерьми[90]. В Калуге Старичковы владели небольшим деревянным ветхим домом. Он был отдан вместо приданого за старшей дочерью Натальей, которая вышла замуж за сапожника, калужского мещанина Богданова.

Вторая дочь, Аграфена, по неимению приданого, выдана была за крепостного крестьянина Ивана Галактионова. По существовавшему тогда законодательству жена приобретала социальный статус мужа, поэтому Аграфена Старичкова по выходе замуж из мещанского сословия перешла в крепостное состояние. Галактионов принадлежал помещику Тарусского уезда, надворному советнику Александру Гурьеву, который 16 января 1801 г. представил его с семьей в Калужское губернское правление для отправления в Сибирь. Он действовал на основе указа Павла I Сенату от 17 октября 1799 г. «О населении Сибирского края, принадлежавшего к границам Китайским, отставными солдатами, преступниками, подлежащими к ссылке, и отдаваемыми от помещиков крепостными людьми с зачетом в рекруты, и о выгодах для сих поселенцев»[91]. Семья Галактионова ссылалась не за преступление, а по воле помещика. При этом они освобождались от крепостной зависимости, а Гурьев получал за них квитанцию о зачете крестьянина за сданного рекрута. 18 января 1801 г. Аграфена с мужем покинули Калугу и через Тулу отправились в Сибирь.

Младшая дочь Прасковья, которой в июне 1806 г. было 16 лет, из‑за отсутствия приданого оставалась не замужем, и жила вместе с матерью у мужа старшей сестры. Положение Старичковых в Калуге было достаточно тяжелым. Львов писал, что муж Натальи, «упражняясь в сапожном мастерстве, с трудом для себя с женою и с двумя малолетними детьми снискивает пропитание; означенная ж вдова Марфа Старичкова с остающеюся в девках дочерью ея имеет пропитание от прядения на фабрике пряжи, живет в бедности, но в прочем все семейство, так как и самая сосланная в Сибирь на поселение дочь ея, по засвидетельствованию соседей, доброго и честного поведения»[92].

Относительно Старичкова Калужская городская дума сообщила губернатору только то, что он «был отдан обществом в рекруты за некоторые пороки».

Получив от полицмейстера и Городской думы запрашиваемые сведения, губернатор решил сам встретиться с матерью унтер–офицера. «При объявлении ей Высочайшей воли, писал Львов, – бывши тронута отеческим милосердием к бедному семейству ея всемилостивейшего государя, изъявила особенно сердечное свое сокрушение о дочери и зяте ея, сосланных в Сибирь на поселение, и купно матернее желание, видеть их паки (т. е. снова. – В. Б.) в недрах своего семейства»[93].

В отношении калужского губернатора Ливену от 23 июня 1806 г. подробно говорится и о реакции калужан, последовавшей на известие о подвиге их земляка. Следует отметить, что протокол заседания Калужской городской думы по этому вопросу до сегодняшнего дня не сохранился и направленный в Военно–походную канцелярию документ с его описанием является теперь, по сути, первоисточником.

Получив отношение начальника Военно–походной канцелярии от 31 мая 1806 г., губернатор в тот же день, 16 июня, обратился с предложением к Городской думе, в котором сообщал сведения о подвиге Старичкова и желании императора оказать пособие его семье. «Поелику же, писал губернатор, и состояние и поведение так как и нужды каждого семейства более всех должны быть известны градской думе, то предлагаю Калужской городской думе о всем том в рассуждении вышеписанного Артамона Старичкова так как и семейства его удостоверить меня немедленно донесением»[94].

Из направленного 16 июня Думе предложения, калужское купеческое и мещанское общество, вероятно, впервые узнало о подвиге своего земляка, семье которого император собирался оказать благоволение. Возможно, это обстоятельство заставило калужан и со своей стороны принять меры к увековечиванию подвига Старичкова. Калужское купеческое и мещанское общество «из признательности своей к памяти» героя и «в вознаграждение оставшегося после него семейства» приняли следующее решение. Во–первых, купеческое общество решило пожертвовать 1000 руб. и выстроить на городской земле «каменный домик». Его положили передать во владение матери Старичкова, «а по ней, буде кто из граждан пожелает вступить в брак с дочерью ея, и принять на себя фамилию Старичкова, то представить оный той дочери ея и детям в потомственное владение». За это Прасковья должна была дать 200 руб. своей сестре Аграфене, которая при выходе замуж не получила приданого. Если на таком условии никто не пожелает жениться на Прасковье, то после оценки решено было предложить дом ближайшим наследникам, из рода Старичковых, а вырученные деньги разделить по распоряжению Городской думы между двумя, не имеющими приданого, сестрами: Аграфеной и Прасковьей. Если «оного дома по оценке Градской думы и из родственников их никто взять не желает, тогда оставить оной на каковое либо богоугодное дело в общественном распоряжении, с всегдашним наименованием домом Старичкова», выдав Аграфене и Прасковье от Думы денежное вознаграждение. Вместе с тем, обращалось особое внимание на неприкосновенность дома, который «доколе стоять будет во владении Старичковых, никем не мог быть продан, заложен, да и ни за какие, ни казенные, ни партикулярные иски описываем не был».

Мещанское общество, со своей стороны, «в признательность к заслугам, усердию и верность к Отечеству» Старичкова приговорило из мещанской складочной суммы оказать единовременную помощь матери и сестре героя, а также оплатить обыкновенное сорокоустное поминовение в калужских церквях. При этом мать Старичкова получила пособие в размере 100 руб., а его незамужняя сестра Прасковья – 75 руб.[95].

Сведения о семье Старичкова и решении калужан были направлены 23 июня 1806 г. к начальнику Военно–походной канцелярии Ливену. На основе полученных данных 30 июля 1806 г. был подготовлен доклад императору, на который 31 июля последовала высочайшая резолюция, подписанная на документе рукой Ливена. «По сему, – говорилось в ней, – Высочайше повелено матери назначить пенсион по триста рублей в год; каждой из сестер по сто рублей, а той, которая еще в девках, при выдаче замуж выдать 300 р. Естли муж той, которая находится в Сибире, пожелает возвратиться, то тамошнему генерал–губернатору предписать, чтобы он их доставил в Калугу на казенный счет и снабдил всем нужным в пути. Калужскому губернатору предписать чтобы он имел попечение о водворении их в Калуге и все издержки на сей предмет поставил на счет казенный. Министру внутренних дел предписать, чтобы от имени Его Величества объявить думе Высочайшее благоволение за подвиг оной по сему предмету сделанному и о сем объявить в ведомостях»[96].

Исполнение двух последних пунктов повеления Александра I было возложено на министра Внутренних дел гр. В. П. Кочубея, которому 1 августа 1806 г. Ливен направил отношение с описанием всех подробностей по этому делу и копией доклада императору[97]. При этом он предлагал предписать иркутскому генерал–губернатору, чтобы он сестру Старичкова «вместе с мужем ея возвратил бы в Калугу к матери их, если они того пожелают, на казенный счет, где водворение их возложено на попечение Калужского гражданского губернатора с употреблением всех на сие нужных издержек из казенных сумм»[98].

В начале августа на основе присланного в Министерство внутренних дел доклада императору и последовавшей резолюции была подготовлено большая статья для «Санкт–Петербургских ведомостей». В ней подробно рассказывалось о принятых калужанами шагах по оказании помощи семье Старичкова и сообщалось повеление Александра I по призрению родственников героя[99]. Статья эта была опубликована в «Санкт–Петербургских ведомостях» 21 августа 1806 г., а через неделю, 29 августа, она была перепечатана в газете «Московские ведомости» (см. приложение 2).

О решении императора по призрению семьи Старичкова Ливен сообщил в начале августа и калужскому губернатору. Содержание этого отношения было изложено 19 августа 1806 г. в предложении правящего должность губернатора вице–губернатора И. Е. Комарова Городской думе[100]. Ливен писал о высочайшем благоволении, выраженном императором за принятые купеческим и мещанским обществом решения, которое будет изъявлено калужанам через Министерство внутренних дел; уведомил о данном Министерству финансов поручении выплачивать пенсии матери и сестрам Старичкова и распоряжении иркутскому генерал–губернатору о возвращении семьи Галактионова, по их желанию, из Сибири. В заключении начальник Военно–походной канцелярии писал: «Его величество возлагает на попечение здешнего гражданского губернатора водворение их здесь для жительства, повелевая все на таковой предмет издержки поставить на казенный счет». Кроме того, от губернатора требовалось, когда придет время, сообщить о выходе замуж младшей сестры Старичкова Прасковьи, чтобы доставить ей из Кабинета его императорского величества пожалованные 300 рублей.

Выполняя высочайшее повеление, министр Внутренних дел 16 августа 1806 г. официально уведомил калужского губернатора, что император, «прияв сей подвиг Калужской градской думы и тамошнего купеческого и мещанского общества знаком преданности их и любви к отечеству и его императорскому величеству, вследствие того повелеть мне изволил изъявить оным особенное монаршее благоволение»[101]. После получения в Калуге 26 августа[102] этого отношения губернатор 29 августа сообщил его содержание Городской думе, предложив ей собрать купеческое и мещанское общество для публичного объявления высочайшего внимания[103].

15 сентября 1806 г. состоялось заседание Калужской городской думы, на котором было зачитано отношение министра Внутренних дел. О последовавших решениях 16 сентября Львов доложил министру Внутренних дел. Он писал, что купеческое и мещанское общество, «сие высокомонаршее милосердие приняв с живейшим чувством благоволения учиненным тогда же приговором, постановило, препровожденную от меня в Градскую думу с отношения вашего сиятельства копии, яко содержащей в себе отменный знак высочайшего Его Императорского Величества к здешнему гражданству благоволения, на память грядущим родам, хранить в присутствии Градской думы на судейском столе в устроенном по приличности на сей предмет ковчеге». Кроме того, было принято решение для прочности дома «яко памятника к похвальным деяниям унтер–офицера Старичкова сооружаемого и дабы отличный оного Старичкова поступок мог не утратимо переноситься из роду в род, прибавить из принадлежащей оному так же купечеству суммы еще тысячу рублей, для постройки коего избрав пристойное градское место, будущим же летом приступить к произведению оной»[104].

Но заседание Думы на этом не закончилось. Она приняла еще одно решение «споспешествуя священным Его Императорского Величества намерениям, ко благу человечества клонящимся, желая и другим из здешнего мещанства, в военную службу поступившим и по отставке от оной для водворения в здешний город возвращающимся, составить хотя некоторое в их содержании на первый случай пособия». Речь идет о выдаче из составленной на добровольной основе горожанами складочной суммы, единовременных пособий всем выходящим в отставку нижним чинам – уроженцам Калуги. Тем, кто беспорочно выслужит 25 лет или будет отставлен за увечьем или ранами, в сражениях полученными, положено было выплачивать по 50 руб., а кто при этом совершит подвиги и получит знаки отличия, по 100 руб.[105]

О новом решении Думы губернатор сообщил 16 сентября 1806 г. министру Внутренних дел. Описав принятые на заседании постановления, Львов сделал следующее заключение: «Притом смею засвидетельствовать, как всех вообще и каждого гражданина человеколюбивое в сем случае соревнование, так особливо благонамеренность г[осподина] градского головы именитого гражданина Билибина»[106]. Принимая во внимание это свидетельство можно предположить, что именно Иван Харитонович Билибин (большой), крупный промышленник и богатейший купец, занимавший в 1795–1798 и 1804–1807 гг. должность калужского городского головы, инициировал принимавшиеся по семье Старичкова в Думе решения.

2 октября 1806 г. Кочубей уведомил калужского губернатора, что император, «приняв новый сей подвиг калужского гражданства с особенным удовольствием, высочайше повелеть изволил изъявить свое монаршее благоволение, как вообще всем гражданам, так и особенно гражданскому голове именитому гражданину Билибину, заслужившему в обществе доверие, в сем благонамеренном положении содействовавшему»[107]. Об отличиях, вновь пожалованных калужанам, губернатор 17 октября сообщил Городской думе. Он предложил в ее присутствии объявить благоволение городскому голове и всем гражданам Калуги, для чего препроводил копию с отношения министра[108].

Выполняя повеление императора о средней сестре Старичкова, Ливен 1 августа 1806 г. направил отношение иркутскому генерал–губернатору И. Б. Пестелю с предложением разыскать ее и отправить с семьей, если пожелают, на казенный счет к матери. Аграфена с мужем и малолетним сыном жила в Томске. На предложение вернуться в Калугу они дали свое согласие, и началась подготовка к их препровождению. В Томской казенной экспедиции была взята сумма в размере 245 рублей 54 копеек, из которой 107 рублей 20 копеек было затрачено на приобретение им одежды и обуви. На прогоны до Тобольска семье было выдано 29 рублей 56 копейки и на питание 6 рублей 65 копеек (Аграфене и ее мужу по 8 копеек в сутки, а малолетнему сыну по 4 копейки). В конце 1806 г. семья Галактионова покинула Томск. Оставшиеся от расходов 102 рубля 11 копеек были препровождены тобольскому гражданскому губернатору, чтобы он по прибытии к нему семьи Галактионова выдал им прогонные и кормовые деньги до Перми, а остальные препроводил далее к пермскому губернатору. О использовании казенных средств Пестель сообщил Ливену в отношении от 2 января 1807 г., и, по докладу императору, эти деньги были возвращены в Томскую казенную экспедицию из сумм Кабинета императора[109].

Таким образом, средняя сестра Старичкова вернулась в Калугу. После ее смерти, последовавшей в марте 1821 г., сын Дмитрий Иванович Галактионов обратился к Александру I с просьбой, касавшейся, вероятно, оставления ему назначенной матери пенсии. 19 ноября 1821 г. Инспекторский департамент Генерального штаба запросил калужского губернатора о поведении сына Аграфены и исполнении им должности, которые требовались для доклада императору. Калужский полицмейстер в ответ на запрос губернатора 5 декабря сообщил, что сын сестры Старичкова – Дмитрий служит аптекарским учеником при заведениях Калужского приказа общественного призрения, «поведения хорошего, но как ведет себя по должности полиция сведений не имеет». 8 декабря Приказ общественного призрения дополнил сведения полицмейстера указав, что Дмитрий Галактионов «должность свою исправляет усердно с познанием и поведения хорошего». Все эти лестные отзывы были сообщены 9 декабря в Инспекторский департамент[110]. Однако результат ходатайства Д. И. Галактионова остается неизвестным.

Как видно, в 1806 г. прошел целый комплекс мероприятий, направленных на оказание помощи членам семьи Старичкова. По повелению Александра I им были назначены персональные пенсии и определено приданое незамужней сестре. Кроме финансовой помощи, император указал возвратить из Сибири среднюю сестру с ее семейством. Желание императора оказать помощь семье Старичкова стимулировало инициативу купеческого и мещанского общества. В Калуге воздание почестей Старичкову происходило путем оказания материальной помощи членам его семьи, поминовением унтер–офицера во всех церквях города и предоставлением для его матери дома, который должен был наследоваться только среди родственников. При этом строительство дома рассматривалось не только как пособие семейству героя, но и как создание памятника – материального свидетельства, призванного напоминать потомкам о подвиге, совершенном калужанином Старичковым в 1805 г. Деятельность Городской думы, возглавляемой Билибиным, была по достоинству оценена императором, дважды изъявлявшим калужанам высочайшее благоволение. Воздание почестей герою широко освещалось на страницах столичных газет, благодаря чему подвиг Старичкова приобрел широкую известность в России.

Первоначально строительство дома–памятника планировалось на городской земле против Гостиного двора. Однако рассматривавшая этот вариант комиссия нашла назначенное место «в рассуждение стеснения большим рвом и засыпи землею к построению дома не способным». Поэтому, на заседании Городской думы 29 марта 1807 г. было принято решение не строить дом, а приобрести уже готовый[111]. Выбор пал на каменный двухэтажный дом Федора Ильина Подошевникова, располагавшийся в приходе Воскресенской церкви. Он был приобретен с торгов за 1775 рублей. Для его ремонта губернский архитектор И. Д. Ясныгин составил смету превышающую собранную сумму на 1195 рублей 80 копеек. Недостающие деньги Дума выделила из своих средств. Таким образом, дом, призванный увековечить подвиг Старичкова в потомстве, обошелся калужанам в 3195 рублей 80 копеек[112].

Вероятно в том же 1807 г. купленный на пожертвованные калужанами деньги дом, согласно решению Городской думы, был передан матери Старичкова. В течение последующего времени дом–памятник находился во владении ближайших родственников Старичкова. Сведений о том, что незамужняя сестра героя, Прасковья, вступила в брак и ее муж принял на себя фамилию Старичкова, не имеется. Вероятнее всего, после смерти Марфы Васильевны дом перешел во владение потомкам по линии старшей сестры – Натальи. Так, в 1843 г. некий Иван Иванович, надо полагать племянник Старичкова, обращался в Думу с просьбой о ремонте пришедшего в ветхость дома[113]. В 1899 г. владелицей дома названа внучка сестры Старичкова – Натальи[114]. В том же году корреспондент газеты «Калужские губернские ведомости» В. И. Соловьев писал о состоянии дома следующее: «Не мешало бы также городскому обществу обратить внимание на принадлежащий ныне бедным наследникам Старичкова дом, приходящий в ветхость и отдаваемый ими в наймы под что попало. Теперь в нижнем этаже этого дома помещается портерная – тот же кабак»[115]. На первом этаже в 1910–х гг. располагалось красильное заведение Костроминой[116]. В 1912 г. дом находился в опекунском управлении, а из родственников Старичкова в Калуге жил лишь его 20–летний правнук – мещанин Александр Васильевич Никаноров[117].


«Дом Старичкова». Фото В. Н. Ченцова. Нач. XX в.





Памятная доска. Была установлена в Троицком кафедральном соборе (слева, открытка, нач. XX в.) у «Старичковского знамени». 1866 г. (КОКМ. КЛ 1578)




На доме, получившем название «дом Старичкова», была установлена памятная деревянная доска с надписью на железных листах, сообщающая о подвиге унтер–офицера. В 1843 г. владелец дома ставил Думу в известность, что «вывеска, написанная на железных листах о похвальном предка нашего поступке от времени изгладилась, которая также требует вновь быть написанною»[118]. Вероятно, по этому вопросу ничего сделано не было и к исправлению памятной доски в 1845 г. обращается только что вступивший в управление губернией гражданский губернатор Н. М. Смирнов. 5 октября 1845 г. он напоминает Думе о статусе дома Старичкова и обращает ее внимание на то, что «имеющаяся под сим домом надпись, свидетельствующая о доблестном поступке Старичкова, от времени, почти совсем уничтожилась. Представляю Думе при первом собрании городского общества, предложить оному пожертвовать некоторую сумму на возобновление надписи над домом Старичковых и мне о последующем донести»[119]. К1848 г. это предложение губернатора было выполнено и в «Калужских губернских ведомостях» уже писали о существовании особой надписи «о случае, по которому дом этот был выстроен Калужским купечеством»[120]. Содержание первоначальной надписи остается неизвестным.

Находившаяся на доме памятная доска в 1860–х гг. была сорвана во время бури. Она появилась снова по инициативе отставного генерал–майора А. Я. Мирковича, последовавшей в 1866 г. Миркович предлагал сделать новую надпись следующего содержания: «Дом, пожертвованный в 1807 году, по приговору Калужского городского общества, семейству Старичкова, в признательность к подвигу их согражданина унтер–офицера Семена Артамонова Старичкова, спасшего во время сражения под Аустерлицем знамя Азовского пехотного полка и умершего от нанесенных ему тяжких ран в бою»[121]. Однако этот вариант, по всей видимости, не был принят. В конце XIX и начале XX вв. на доме висела доска с надписью: «Дом № 474 наследников унтер–офицера Старичкова, спасшего знамя в 1805 г.»[122] Таким образом, на протяжении более ста лет дом–памятник украшала надпись, которая должна была напоминать калужанам о подвиге их земляка унтер–офицера Старичкова.

***



В 1830–1840–х гг. особое внимание к героическому деянию Старичкова проявилось со стороны военного ведомства. Это был период оформления теории официальной народности, базировавшейся на тезисе о патриархальной природе российского государства, в котором все сословия беззаветно преданы монарху, постоянно заботящемуся о благе своих подданных. В связи с этим всячески подчеркивалась отеческая связь императора со своей армией и беззаветное служение престолу русского солдата. Примеры, иллюстрирующие это положение, брались из войн начала XIX в., и в основном из эпохи 1812 г. В этой связи подвиг Старичкова не мог быть обойден молчанием, так как он наиболее ярко демонстрировал верность присяге унтер–офицера, не пожалевшего жизни ради спасения знамени, и великодушие императора, облагодетельствовавшего за этот подвиг семью героя. К этому прибавлялось стремление калужан увековечить память о своем героическом земляке и желание оказать семье возможное пособие. Поэтому не случайно, что подвиг Старичкова, получивший широкую огласку в 1806 г., спустя почти 30 лет оказался снова востребован.

11 марта 1835 г. приказом по Военному министерству были приняты основные положения о нижних чинах. Этот приказ вошел составной частью в Свод военных постановлений, изданный в 1838 г. В нем, в части «Наказ войскам», в статье 248–й главы «О нижних чинах вообще», было сказано: «Обязанности солдата, которыми он должен руководствоваться как на службе и вне оной, так и в отношении Бога, Государя и отечества изучаются в правилах, при сем прилагаемых». Речь идет о «Памятной книжке для нижних чинов». При этом, как указывалось в статье 249–й: «Правила, изложенные в приложении к предыдущей статье, должен знать каждый солдат твердо; для сего, в свободное от занятия время, они должны быть читаемы им; и сверх сего ротные, эскадронные и батарейные командиры внушают солдатам все те обязанности, которые излагаются в сих правилах»[123].

«Памятная книжка для нижних чинов» была составлена в форме вопросов и ответов. Во втором разделе «О том, что каждому солдату надлежит знать и в точности исполнять» был вопрос «Что есть знамя?», на который каждый солдат должен был ответить следующее: «Знамя есть священная хоругвь, под которою соединяются верные своему долгу воины. Знамя – святыня, слава, честь и жизнь служащих. Честный, храбрый солдат умрет в руках со знаменем, а не даст его на поругание неприятелю; ибо знамя заключает в себе все священные драгоценности наши: Веру, Государя и Отечество! Оставить знамя на поругание неприятелю – выше всякой вины перед Богом и Государем». Потеря знамени лишает солдат чести носить имя храброго воина и сам полк расформировывается по другим частям.

«В русском войске, – говорилось в «Памятной книжке», – такие случаи, чтобы не уметь защитить свое знамя, свою святыню – не только редки, но почти не бывали. Итак, каждый Русский солдат, по примеру своих предков, должен или пасть при знамени, или защищать его, помня, что славная смерть драгоценнее постыдной жизни. Мертвые срама не имут!».

После этого вступления приводилось четыре примера, как русские солдаты защищали свои знамена от неприятелей. Первый относился к войне с Францией 1799 г., когда тяжелораненый прапорщик Багговут, оставшийся на поле боя, спас знамя, обернув его вокруг себя. Два других примера относились к войне с Швецией 1808–1809 гг. и Турцией 1828–1829 гг. В первом случае рядовой Могилевского полка Петров, заметив неприятеля, уносившего с поле боя русское знамя, отбил его и, попав в плен, сохранил. После окончания войны Петров вернул знамя на родину. Следующий пример рассказывал о подвиге унтер–офицера Тамбовского полка Любанского, который во время атаки турецкой конницы получил три раны в голову и, падая, прикрыл своим телом знамя полка, чем спас его от поругания противника.

Вторым по счету примером был подвиг Старичкова (см. приложение 4). Рассказ о нем был заимствован из статьи, опубликованной в 1806 г. в «Санкт–Петербургских ведомостях». Однако он был существенно дополнен деталями, которые давали возможность последовательно проследить развитие событий, связанных с этим подвигом. Так, сначала говорилось о действиях Старичкова во время Аустерлицкого сражения, когда он, покрытый ранами, сорвал с древка полотнище знамени. Затем рассказывалось о его пребывании в плену и передаче знамени рядовому Чайке, которого Старичков «именем Бога заклинал сберечь оное». Далее писалось о возвращении знамени из плена, пожаловании семейству Старичкова императором пенсии и приобретении в Калуге дома для семьи героя. В заключение повествования каждого воина призывали видеть в этом примере то, что «за свои заслуги награждается он не только милостивыми щедротами Монарха, но и соотечественники его, будучи признательны, гордятся тем, что храбрый и верный слуга Царев принадлежит к их сословию».

Описание подвига Старичкова в «Памятной книжке» не противоречило в целом имевшимся о нем документальным сведениям. Однако, как уже замечалось выше, в тексте повествования были допущены некоторые отступления от исторической действительности. Так, говорилось, что Чайка сам вынес знамя из плена и за это помимо унтер–офицерского чина получил денежное вознаграждение, хотя на самом деле это сделал подполковник Трескин и ни о каких деньгах в резолюции Александра I ничего сказано не было. Кроме того, в «Памятной книжке» указывалось, что император повелел «семейству умершего Старичкова производить пенсион по 400 рублей в год». Это факт является яркой иллюстрацией невнимательного обращения с источником информации. Так, во второй статье, опубликованной в «Санкт–Петербургских ведомостях» было написано, что «матери Старичкова и трем дочерям ея назначить пенсионы, первой по триста рублей, а последним каждой по 100 рублей в год». Как видно, автор «Памятной книжки», не вчитавшись в смысл предложения, просто суммировал две цифры и получил в итоге 400 рублей, хотя на деле ежегодно семье Старичкова выплачивалось 600 рублей.

Впрочем, точность и достоверность описания подвига Старичкова для «Памятной книжки» не имела приоритетного значения. Главное было с максимальной полнотой раскрыть значимость совершенного унтер–офицером подвига, который не остался без высочайшего награждения и признательности граждан. Поступок Старичкова был призван воспитывать в солдатах чувство долга, и наглядно показывать, что подвиги русского солдата остаются незабвенными в памяти потомков. Воины должны были гордиться деяниями своих предков и следовать их примеру.

После утверждения в 1835 г. «Памятной книжки для нижних чинов» имя Старичкова стало известно буквально каждому русскому солдату. Широкая популярность подвига в военной среде явилась, по–видимому, причиной обращения к этому сюжету вольноприходящего ученика Академии художеств подпоручика П. И. Бабаева. В 1846 г. им была написана картина «Умирающий солдат, передающий сохраненное им знамя своему товарищу», за которую автор был удостоен 2–й серебряной и 2–й золотой медалей Академии художеств[124]. Эта картина была настолько близка к описанию «Памятной книжки», что, несмотря на отсутствие в названии фамилий Старичкова и Чайки (Чуйки), она сразу была сопоставлена с хорошо всем знакомым подвигом.

15 января 1848 г. картина Бабаева была передана по высочайшему повелению Николая I в Чесменскую военную богадельню, располагавшуюся вблизи Санкт–Петербурга. О торжестве, состоявшемся в этот день в богадельне, в газете «Русский инвалид» была опубликована пространная статья. Начиналась она с сообщения о принятии в этот день стариками–инвалидами высочайше пожалованного драгоценного подарка. Далее кратко описывался подвиг Старичкова и говорилось, что «Государю Императору Николаю Павловичу благоугодно было почтить Чесменскую военную богадельню Всемилостивейшим пожалованием картины, этот подвиг изображающей».

В день принятия подарка директор богадельни генерал Скобелев обратился к ветеранам с речью, которая наиболее ярко характеризует воспитательный смысл, вкладывавшийся в подвиг Старичкова. «Товарищи! – говорил Скобелев. – Эта драгоценная картина, в соединении с чистою беспорочною службою солдата, а наконец с спокойным беззаботным положением нашего брата инвалида, содержит в себе важнейший и вместе спасительнейший урок каждому воину христианину. Усердие, честь и вера соделывают нас близкими к отеческому сердцу Царя земного, а покойный Старичков, помышлявший даже и в тяжкие предсмертные минуты о святых знаменах, с коими неразлучна честь полка, без сомнения, приблизил себя к милосердию Царя Небесного…. Показывая себя посещающим вас родным и знакомым, показывайте и сей священный для нас дар Благодетеля Государя, пусть каждый видит, слышит и знает, как мы под отеческим Монаршим кровом блаженствуем, и как почтеннейший Старичков, по Святой Его воле, отныне будет жить между нами. Пусть каждый скажет вместе с нами: Слава Господу Богу на небе, слава Батюшке Белому Царю на Святой Русской земле! пусть этот счастливый для нас случай обратится в науку приемникам нашим, юным русским солдатам, сильно и вразумительно убеждающую, что за Богом молитва, а за Царем служба не пропадет»[125]. После этого инвалиды проследовали в церковь и отслужили с коленопреклонением молебен. Затем они перешли в столовую, где «перед обильным, сытным обедом выпили за здоровье Царя, виновника торжества, и от чистого благородного сердца грянули молодецкое Русское ура!»

О сюжете пожертвованной в богадельню картины можно судить по второй работе Бабаева, принадлежавшей, вероятно, самому Скобелеву. В начале XX в. она оказалась в рязанском имении Скобелевых и после революции, в 1921 г., поступила в Рязанский областной художественный музей[126]. На картине, которая, до сегодняшнего дня экспонируется в залах музея, изображен лежащий на соломе в темном помещении умирающий солдат, перед которым, преклонив колено, стоит его товарищ. Одной рукой он совершает Крестное знамение, а другой принимает у находящегося при смерти спасенное им полотнище. В этом сюжете легко угадываются исторические персонажи: Старичков и Чайка (Чуйка). Более того, в «Памятной книжке для нижних чинов» есть слова, иллюстрацией к которым может выступить представленный на картине сюжет: «Он (Старичков. – В. Б.) позвал к себе бывшего с ним в плену Бутырского полка рядового Чайку; передав ему знамя, именем Бога заклинал сберечь оное до возвращения в полк»[127]. Кроме того, художник достаточно точно воспроизвел на картине форму времен Александра I. Особенно хорошо показан мундир принимающего знамя солдата: двубортный с разрезным воротником, имеющий красноватые обшлага, темно–зеленые с красноватой выпушкой клапаны обшлагов и воротник. Все это позволяет высказать предположение, что Бабаев писал картину, имея в виду именно подвиг Старичкова в Аустерлицком сражении, и не случайно современники безоговорочно связали с ним изображенного на полотне умирающего солдата.

Вместе с тем, следует заметить, что Бабаев, хотя и создал хорошо узнаваемый художественный образ, все же допустил ряд неточностей в деталях. Так, цвет воротника и обшлагов изображенного на картине мундира не соответствовал Бутырскому полку, в котором они в 1805 г. были светло–малиновые[128]. Кроме того, на картине показано знамя образца 1803 г. (видны вензеля Александра I в углах, поднятое крыло двуглавого орла, перун и молнии) с темного цвета крестом и розоватыми углами. Не говоря уже о том, что в Аустерлицком сражении Старичков спасал «цветное» знамя образца 1797 г., следует заметить, что показанной Бабаевым расцветки знамени образца 1803 г. в русской армии никогда не существовало[129]. Как видно, пренебрежение к «мелким» деталям было характерно не только для официального описания подвига Старичкова, изложенного в «Памятной книжке для нижних чинов», но и для представителя исторической живописи, запечатлевшего этот подвиг на картине.

С отмеченной вниманием Николая I картины Бабаева, иллюстрирующей кульминационный момент подвига Старичкова, во второй половине XIX в. делались многочисленные копии. В первую очередь они поступали в полки и учреждения военного ведомства, где героический поступок Старичкова играл важную роль в воспитании солдат российской армии. Так, в 1848 г. копия с помещенной в Чесменскую военную богадельню картины была препровождена в Азовский пехотный полк. Тогда было принято решение в день полкового праздника «служить о покойном Старичкове панихиду, а картину хранить на стене в первом покое полкового лазарета, на тот конец, чтобы она, сохраняя в полку навсегда воспоминание о Старичкове, доказывала солдатам, что доблестные их подвиги чтятся и за пределами здешней жизни»[130].

Созданные по картине Бабаева изображения были распространены и в Калуге. Например, «маленькая литография» с изображением подвига Старичкова висела в зале мещанского управления. Картина под названием «Спасение знамени» находилась в казарме 2–й гренадерской артиллерийской бригады, квартировавшей с 1878 по 1892 гг. в Калуге[131]. Два литографированных рисунка с картины Бабаева в конце XIX в. были переданы потомками Старичкова в музей при Калужской ученой архивной комиссии как «портрет Старичкова»[132].

В период русско–турецкой войны 1877–1878 гг. для поощрения нижних чинов использовали платки–памятки. На них в центре изображалась схема разборки винтовки Бердана №2, по сторонам – выдержки из устава, а по углам – описания наиболее значимых подвигов нижних чинов. В числе них был подвиг унтер–офицера Старичкова, проиллюстрированный рисунком с картины Бабаева. Эти платки производились по заказу военного ведомства в Москве, на мануфактуре Данилова[133]. Аналогичные платки использовались и в период Первой мировой войны.

В 1910 г. по заказу Азовского полка была выполнена, по сюжету картины Бабаева, скульптура. Она являлась частью памятного знака к 200–летнему юбилею лейб–гвардии Кексгольмского полка, для формирования которого при Петре I была взята одна гренадерская рота Азовского полка. Отлитые фигуры Старичкова и Чуйки были установлены на мраморном постаменте, имеющем внизу крестообразное основание. На сторонах этих крестов расположены отлитые львы в окружении знамен и пушек. По сторонам постамента сделана надпись: «Императору и Родине Азовцы. В 200–летний юбилей доблестной службы лейб–гвардии Кексгольмского полка»[134].

Последним в дореволюционное время актом, направленным на сохранение памяти о подвиге Старичкова, стал высочайший приказ от 25 февраля 1906 г., которым он был навечно зачислен в списки 45–го пехотного Азовского генерал–фельдмаршала гр. Головина полка[135].

Как видно, подвиг Старичкова занимал одно из центральных мест в системе воспитания солдат российской армии в духе беззаветного служения престолу и Отечеству. Легендарный образ героя, пример которого должен был вдохновлять войска, окончательно сложился в 1830–1840–х гг. Он базировался на описании подвига из «Памятной книжки для нижних чинов» и созданной художником Бабаевым картине. Ее сюжет пользовался большой популярностью и неоднократно воспроизводился в картинах, рисунках, литографиях и даже в скульптуре. Все это обеспечило имени Старичкова широкую известность в военной среде. Особенно бережно память о нем хранилась в Азовском полку. При этом следует отметить, что получивший распространение образ героя не был исторически точным, так как основывался на художественной интерпретации газетных статей 1806 г.

***



Новый шаг по увековечиванию в Калуге памяти о подвиге Старичкова был связан с передачей городу боевого знамени Азовского мушкетерского полка. Инициатором этой акции выступил ветеран Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов 1813–1814 гг., Миркович[136]. После отставки, последовавшей в 1854 г., он жил в Калуге на улице, где стоял дом Старичкова[137]. 11 апреля 1866г. в письме на имя городского головы Н. А. Мешкова Миркович писал: «Дорогое нам, жителям Калуги, спасенное Старичковым знамя, мне удалось отыскать, в последнюю мою поездку в Санкт–Петербург, в тамошнем арсенале, где оно хранится под № 160». При этом он предлагал городскому обществу «для увековечивания славного подвига Старичкова видимым знаком, который питал бы в душах калужан священную искру любви к Отечеству и геройской доблести», ходатайствовать перед императором о передаче знамени на вечное хранение в калужский Троицкий кафедральный собор. Кроме того, Миркович считал необходимым переименовать улицу, где находился дом–памятник, из Фурсовой (прежде бывшей Токаревской) в Старичкову и возобновить на доме сорванную бурей памятную доску[138].

Городское общество, рассмотрев предложения Мирковича, приняло их и рекомендовало Думе ходатайствовать перед начальством об осуществлении этих мероприятий. Кроме того, было решено за счет города не только возобновить памятную доску, но и исправить находившиеся при доме обветшавшие от времени постройки. Для этих целей планировалось употребить материал из городского бора, а из доходов города истратить до 400 рублей. По этому вопросу Думой было сделано особое распоряжение, которым выделенную на ремонт сумму включили в смету городских расходов на 1867г. В этом году, после утверждения сметы, и было запланировано приступить к ремонту дома Старичкова[139]. 3 июня 1866 г. калужский губернатор получил рапорт, в котором Дума сообщала о своем решении. Она обращалась к нему с просьбой дать разрешение на переименование улицы и возбудить ходатайство о передаче Калуге обнаруженного Мирковичем знамени[140].

Решение этого дела было направлено в Особый стол Калужского губернского правления, где 20 июня 1866 г. постановили разрешить переименование улицы Фурсовой в Старичкову «в ознаменование того, что в этой улице находится дом унтер–офицера Старичкова, подаренный Калужским обществом за сохранение им знамени Азовского мушкетерского полка»[141]. Об этом 1 июля Дума получила соответствующее уведомление. В отношении же передачи знамени Губернское правление постановило обратиться с представлением к министру Внутренних дел, что и было исполнено 2 июля 1866 г. Описав обстоятельства дела, Правление просило министра ходатайствовать от имени калужан перед императором Александром II о передаче городу хранящегося в Санкт–Петербургском арсенале под № 160 знамени[142].

10 сентября 1866 г. калужскому губернатору из Главного штаба было направлено отношение, в котором сообщалось, что в ответ на желание калужского городского общества император «высочайше повелеть соизволил хранящееся в Санкт–Петербургском арсенале знамя Азовского мушкетерского (ныне 45–го пехотного Азовского генерал–адъютанта графа Лидерса) полка, спасенное унтер–офицером того полка Старичковым в сражении с французскими войсками при Аустерлице 20 ноября 1805 г., поставить в калужский кафедральный собор, во уважение того, что оказавший геройский подвиг Старичков поступил на службу из калужских мещан»[143]. Уведомление о последовавшем на просьбу калужан решении Александра II было направлено калужскому губернатору 16 сентября и из Министерства внутренних дел[144]. При этом сообщалось, что доставлением в Калугу знамени будет заниматься Военное министерство.

22 сентября 1866 г. Главное артиллерийское управление уведомило губернатора о данном инспектору местных арсеналов распоряжении доставить знамя Азовского полка в Калугу на почтовых лошадях в сопровождении офицера[145]. 19 октября упакованная в специальный ящик реликвия покинула Санкт–Петербург и под присмотром штабс–капитана Несговорова отправилась в Калугу, куда благополучно прибыла 24 октября 1866 г. Достигший города офицер в рапорте от 24 октября просил губернатора «не оставить зависящим распоряжением о приеме от меня упомянутого знамени и выдаче в приеме оного законной квитанции, укупорочные припасы приказать сдать в Калужский склад, и о приеме оных выслать в Санкт–Петербургский арсенал квитанцию»[146].

Знамя Азовского полка было доставлено в дом исполнявшего должность губернатора вице–губернатора гр. Г. Л. Шуленбурга. В тот же день, 24 октября, он обратился к калужскому епископу с просьбой назначить день приема знамени в Кафедральном соборе. Тогда же было направлено отношение исполнявшему должность калужского губернского воинского начальника с предложением сделать распоряжения о подготовке «надлежащего церемониала»[147]. Кроме того, 24 октября вице–губернатор предписал командиру Калужского отдельного склада снарядов и местных парков принять упаковку, в которой перевозилось знамя, и выдать соответствующую квитанцию[148]. 25 октября Шуленбург уведомил Городскую думу о доставлении знамени и готовящемся переносе в Кафедральный собор[149].

Первоначально принятие в Соборе знамени было назначено на воскресенье, 30 октября, но вследствие торжеств по случаю бракосочетания великого князя Александра Александровича передача знамени в этот день не состоялась[150]. По инициативе калужского епископа Григория было назначено новое время принятия знамени – 1 ноября перед поздней литургией[151]. В этот день обнаруженное Мирковичем и доставленное в Калугу знамя Азовского полка «при многочисленном стечении народа, торжественно с полковою музыкою было перенесено в кафедральный Собор, где встречено преосвященным Григорием, которым при этом со старшим городским духовенством совершена была заупокойная лития по душе раба Божия Симеона»[152].

К сожалению, привезенная в Калугу с высочайшего соизволения реликвия на деле не имела никакого отношения к подвигу Старичкова. В доставленной вместе со знаменем выписке из «шнуровой Инвентарной книги» Санкт–Петербургского арсенала было сказано: «Знамя ветхое, Азовского пехотного полка 1810 года шелковое белое с белыми углами. На средине двуглавый орел мечущий перуны. В углах вензель Государя императора, двух углов нет. Древко с медным копьем, подтоком и серебряными почерневшими кистями. Времени Императора Александра I»[153]. Данное описание полностью соответствует «белому» знамени образца 1803 г. Это знамя, как показано выше, было пожаловано Азовскому мушкетерскому полку 8 января 1810 г. за отличия, проявленные в войну 1808–1809 гг. со Швецией, взамен утраченного в сражении при Аустерлице, и находилось в полку до 1814 г. Таким образом, в своем стремлении увековечить подвиг Старичкова «видимым знаком, который питал бы в душах калужан священную искру любви к Отечеству и геройской доблести» Миркович не предпринял никаких шагов к изучению попавшего в поле его зрения предмета, и сознательно или по ошибке ввел в заблуждение калужан, представив им знамя, не связанное с героическим поступком Старичкова.

Следует отметить, что на неправильную идентификацию знамени в мягкой форме указывал еще в 1906 г. Кудлинг в статье «Аустерлицкие знамена». Показав, что Старичков в сражении при Аустерлице спас «цветное» знамя образца 1797 г., он отметил, что в калужском кафедральном Соборе хранится знамя, «спасение которого приписывается Старичкову»[154]. Автор не стал дальше развивать свою мысль, сосредоточив внимание на описании знамени, которое Старичков спас в действительности, и оставив в стороне хранившуюся в Соборе реликвию.

Итак, через 60 лет, после принятия городским обществом своих первых решений, был сделан новый шаг к увековечиванию в Калуге совершенного унтер–офицером Старичковым подвига. Инициатором его выступил живший в городе отставной генерал Миркович. Основная часть мероприятий была связана с обновлением и усилением роли уже имевшегося памятника дома Старичкова. Городское общество решило отремонтировать постройки, возобновить памятную доску и увековечить имя героя–калужанина в названии улицы, где располагался дом. Но наиболее значимым для города событием стало доставление в Калугу и размещение в доступном для жителей месте материального свидетельства совершенного Старичковым подвига – знамени, которое, по утверждению Мирковича, было спасено героем в Аустерлицком сражении. Однако, вместо «цветного» знамени Азовского мушкетерского полка образца 1797 г., которое спасал Старичков в 1805 г., в калужском кафедральном Соборе было установлено «белое» знамя образца 1803 г.; пожалованное в полк через четыре года после смерти героя. Но на это не обратили никакого внимания, и переданное по ходатайству калужан с высочайшего соизволения знамя приняло на себя функцию реликвии, став для жителей города и России тем самым знаменем, которое было спасено Старичковым ценой собственной жизни.

***



Появление в 1866 г. «Старичковского знамени» способствовало созданию в Калуге своеобразного мемориального комплекса, призванного не только сохранить в памяти подвиг земляка, но и способствовавшего воспитанию калужан и военнослужащих гарнизона в духе беззаветного служения престолу и Отечеству.

Знамя Азовского полка было установлено в Троицком соборе у первой колонны с левой стороны[155]. Рядом располагалась овальная металлическая дощечка с нанесенной желтой краской памятной надписью: «Его Величество Государь Император Александр Николаевич, снисходя на просьбу Калужского Градского Общества Высочайше повелеть соизволил, чтобы хранящееся в Санкт–Петербургском арсенале знамя Азовского пехотного полка поставлено было в Калужский Кафедральный Собор, во уважение геройского подвига Калужского гражданина унтер–офицера Симеона Артамонова Старичкова, который означенное знамя спас от неприятеля во время сражения с французами под Аустерлицом 20 ноября 1805 года. Знамя это с подобающею воинскою почестью и в сопровождении Калужского населения торжественно было внесено в Троицкий Кафедральный Собор 1 ноября 1866 года»[156]. По всей видимости, знамя полка хранилось в свернутом виде. По крайней мере, в 1899 г. корреспондент Соловьев писал, что «в настоящее время, при реставрации кафедрального собора к предстоящему в октябре сего года празднованию столетия калужской епархии, следовало бы Старичковское знамя поставить в собор в развернутом виде и не иначе, как под стеклянным колпаком, что будет способствовать более бережному сохранению знамени»[157]. Несмотря на то, что знамя нельзя было увидеть целиком, его описание периодически публиковалось в газетах[158].

Знамя Азовского полка было городской реликвией. Оно хранилось в кафедральном Соборе вместе с десятью знаменами калужского ополчения периода Крымской войны 1853–1856 гг. и хоругвью калужского земского войска 1812 г.[159]. Выносилось знамя Азовского полка только один раз в год, 26 ноября, во время парада войск, происходившего в день кавалерского праздника ордена Святого Георгия Победоносца[160]. Этот торжественный день не раз описывался в дореволюционных изданиях. Так, в «Калужских губернских ведомостях» в 1893 г. автор, скрывшийся под буквой «N», представил подробный отчет о церковном параде, в котором участвовали сводные части квартировавшей в Калуге 1–й бригады 3–й пехотной дивизии (9–й пехотный Староингерманландский и 10–й пехотный Новоингерманландский полки) и 3–й артиллерийской бригады. «Парадирующие части, – писал очевидец, – с распущенными знаменами и музыкой, прибыли к кафедральному собору к 9–часам утра, куда немедленно и были выведены для слушания божественной литургии и молебствия. После провозглашения многолетия Государю Императору, Государыне Императрице, Наследнику Цесаревичу и всему Царствующему Дому, парад выстроился около собора, по дороге, для встречи знамен. Когда оставшиеся в соборе знамена были окроплены св. водою и вынесены на площадь, войска взяли «на караул», а музыка заиграла «встречу» (полковой марш). После постановки полковых знамен на свое место, вдоль всего фронта парадирующих войск, при звуке торжественного марша, было пронесено «старичковское» знамя. Парад закончился церемониальным маршем». Оценивая значение торжества, автор замечает: «Любопытный глаз мог бы заметить на параде 26 ноября то напряженное внимание солдат, с каким последние следили за колыхающимся на морозном ветре ветхим полотнищем исторического знамени; этот наблюдающий глаз мог бы заметить и тот порыв энтузиазма, который был написан на добродушных простых лицах солдат, мог бы прочесть на них желание идти за знаменем в огонь и в воду»[161].

Эмоциональное воздействие, оказываемое выносом «Старичковского знамени» на военнослужащих, особо подчеркивалось в статье, опубликованной в 1894 г. в военном и литературном журнале «Разведчик». Описывая парад войск калужского гарнизона в день орденского праздника Святого Георгия корреспондент писал, что «боевое знамя Азовского полка ставится рядом с героическими знаменами полков 1–й бригады 3–й пехотной дивизии и вместе с ними выносится из собора перед выстроенные войска. Затем этот памятник подвига русского солдата торжественно обносится вдоль всего фронта парадирующих частей. Нужно ли говорить о том священном чувстве, которое охватывает каждого при виде этого, мерно и торжественно несенного перед фронтом старого истрепанного и закопченного от порохового дыма и времени, символа присяги. Нужно видеть те воодушевленные, с блестящими глазами, лица солдат, которые с таким напряженным вниманием следят за колыхающимися в воздухе обрывками воинской святыни, чтобы понять всю важность данной минуты»[162].

Командование квартировавших в Калуге частей активно использовало сложившийся в городе мемориальный комплекс для воспитания у солдат патриотических чувств. Например, в приказе по 2–й гренадерской артиллерийской бригаде, опубликованном в 1892 г. в «Калужских губернских ведомостях», подробно освещался подвиг унтер–офицера Старичкова, с указанием посвященных ему в Калуге памятников. В первую очередь внимание военнослужащих акцентировалось на доме, подаренном калужанами семье героя, расположенном на улице Старичкова, и знамени, хранящемся в Троицком кафедральном Соборе. Приказ заканчивался обращением к командирам батарей, которые должны были, «пользуясь нахождением бригады в г. Калуге, напомнить нижним чинам подвиг Старичкова, распорядиться показать им спасенное им знамя и объяснить, как наглядный пример, что выдающиеся подвиги солдата никогда не забываются»[163].

В отличие от военнослужащих жители Калуги реже вспоминали о подвиге своего земляка и меньше интересовались посвященными ему местами. Об этом, например, свидетельствует автор, описывавший в 1893 г. на страницах «Калужских губернских ведомостей» проходивший в городе георгиевский праздник. «Все мы, – пишет он, – калужане, издавна привыкли видеть этот специально военный праздник; всем нам хорошо известны церемонии его парада; всем нам примелькались эти ветхие обрывки исторического знамени, неуклонно каждый раз выносимого перед войска. Но, не знаю, многие ли из нас знают, что это за «старичковское» знамя, многим ли понятно его великое значение для нашей армии? Когда я прибыл в Калугу, то был поражен ответами его граждан. Кто такой Старичков? Где дом Старичкова? – все это были такие вопросы, на которые почти никто не мог мне ответить. Грустный факт для Калуги, родины незабвенного Старичкова!»[164]

Вместе с тем, когда в 1899 г. встал вопрос об изъятии из Троицкого собора знамени, действовавший от имени жителей Калуги губернатор А. А. Офросимов сделал все, чтобы этого не произошло.

В 1899 г. командир 45–го пехотного Азовского полка лично ходатайствовал перед императором о возвращении в полк спасенного Старичковым знамени, которое находилось в Калуге, в кафедральном Соборе. К этой просьбе Николай II отнесся благосклонно. Решение этого вопроса было поручено начальнику Главного штаба.

2 марта 1899 г. начальник штаба Московского военного округа направил телеграмму начальнику калужского гарнизона с требованием в непродолжительное время сообщить, «на основании каких распоряжений в Калужском Кафедральном Соборе хранится знамя Азовского полка, спасенное унтер–офицером Старичковым». 3 марта с этим вопросом начальник Калужского гарнизона обратился к губернатору Офросимову[165]. Его отношение было получено в канцелярии губернатора 4 марта. В этот же день дан ответ, к которому была приложена копия с направленного 10 сентября 1866 г. из Военного министерства калужскому губернатору отношения, о высочайшем соизволении предать знамя Азовского полка в Калугу[166].

Появление этого запроса, возможно, насторожило губернатора и заставило его более внимательно изучить вопрос. По крайней мере в марте 1899 г. старший делопроизводитель Калужского губернского правления, член Калужской ученой архивной комиссии Мартынович–Лашевский пишет обстоятельную справку, в которой освещает подвиг Старичкова и показывает основные этапы его увековечивания. Эта справка, датированная 18 марта 1899 г., была напечатана в Калужской губернской типографии[167].

В то же время, начальник Главного штаба, получив сведения, что передача знамени в калужский кафедральный Собор из Санкт–Петербургского арсенала проходила по повелению Александра II, решил обратиться в Министерство внутренних дел за заключением по данному вопросу. В свою очередь 26 марта 1899 г. Министерство внутренних дел сообщило калужскому губернатору о ходатайстве командира Азовского полка и попросило высказать свое мнение по этому поводу[168]. Этот документ поступил в Калугу 31 марта 1899 г.

Тогда же Мартынович–Лашевский представил губернатору свою справку, информация которой была использована для нейтрализации опасности, нависшей над «Старичковским знаменем». В отношении, направленном 6 апреля 1899 г. в Министерство внутренних дел, губернатор подробно описал подвиг Старичкова и показал основные этапы его увековечивания в Калуге. «Вполне понимая, – писал далее губернатор, – желание Азовского полка получить полковое знамя бывшего Азовского мушкетерского полка, я, с своей стороны, полагал бы более заслуживающим внимание право города Калуги на оставление этого знамени в Калужском кафедральном Соборе, где оно хранится в силу высочайшей Милости, с 1866 г. и это тем более, что Азовский пехотный полк не возбуждал ходатайства о возвращении ему знамени в течение уже более девяноста лет. За этот период времени жители Калуги сроднились с этим знаменем, берегли знамя, спасенное своим уроженцем, как святыню, и молодому поколению оно всегда служило и служит назиданием, как нужно истинно верноподданному служить Престолу и Отечеству»[169]. Офросимов соглашался с необходимостью внушать каждому солдату служить под своим знаменем не щадя жизни. Но при этом отмечал, что «в настоящее время не менее важно, чтобы вступавшие в ряды войск не теряли связь с своею родиною, чтобы они твердо знали, что дома следят за ними, гордятся их заслугами, и что славное деяние их может быть увековечено там, откуда они вышли на царскую службу. Население города убеждено, что то, что дано милостью государя, не может быть у него отнято; а потому не могу не выразить уверенности, что отнятие знамени будет крайне прискорбно городу». Подводя итог, губернатор писал: «Ввиду изложенного и зная, как калужане крепко держатся старины и как преемственно дорожат всем, что относится к ней, мое заключение сводится к оставлению знамени, спасенного калужанином Старичковым там, куда оно назначено Державной волей Государя Императора Александра II, то есть в Калуге в Кафедральном соборе»[170].

В ответ на отношение калужского губернатора Министерство внутренних дел 1 мая 1899 г. уведомило его, что по всеподданнейшему докладу, состоявшемуся 22 апреля, император повелел оставить знамя в Калужском кафедральном соборе. Об этом решении 8 июня губернатор сообщил Городской думе, которая на очередном собрании 17 июня постановила «повергнуть через г. губернатора к стопам Его Величества глубочайшую благодарность за дарованную нашему городу милость; для увековечивания же этой милости в потомстве изготовить металлическую доску, с обозначением на ней настоящего соизволения Государя императора и хранить таковую на древке знамени»[171]. 23 августа губернатор сообщил об этом решение в Министерство внутренних дел. На сделанном по этому поводу докладе Николай II собственноручно написал: «искренне благодарю, прочел с удовольствием». Об этом высочайшем соизволении было сообщено Офросимову 10 сентября 1899 г. через Министерство внутренних дел. Получив отношение, губернатор 29 сентября довел проявленное к решению калужан внимание императора до сведения Думы[172].

Таким образом, благодаря усилиям губернатора калужанам удалось отстоять свою реликвию. Знамя Азовского полка украсилось еще одним, выражающим верноподданнические чувства, памятным знаком (до настоящего времени не сохранился). О предпринятой Азовским полком попытке получить «Старичковское знамя» калужане узнали из публиковавшихся в «Калужских губернских ведомостях» протоколов заседания Думы, а также из статьи Соловьева, написанной на основе имевшихся в канцелярии губернатора документов[173].

После Октябрьской революции знамя было изъято из Кафедрального собора. По акту от 30 сентября 1921 г. оно было передано из Уездного военного комиссариата, вместе с другими знаменами и памятной доской, в Калужский исторический музей. Тогда же в Инвентарной книге под № 4565 рукой сотрудника музея В. И. Извекова было написано: «Знамя Азовского пехотного полка, спасенное после Аустерлица рядовым Старичковым, в клеенчатом чехле»[174].

«Старичковское знамя», имевшее особую ценность для калужан, постоянно демонстрировалось в музее. Оно было включено в основную экспозицию, открывшуюся 7 ноября 1922 г. в новом здании музея (бывшем доме Кологривовых). В путеводителе по историческому отделу музея 1929 г. знамя Азовского полка специально выделено из числа экспонировавшихся боевых знамен, как «связанное с подвигом рядового Старичкова – калужанина родом»[175]. Особое значение знамя приобрело в период Великой Отечественной войны. Пережив оккупацию, оно становится центральным экспонатом выставки «Боевые знамена», открывшейся в музее осенью 1943 г.[176] Постоянное использование знамени отразилось на его сохранности. В 1975 г. оно было передано на реставрацию во Всероссийский художественный научно–реставрационный центр имени академика И. Э. Грабаря. 13 марта 1982 г. отреставрированное полотно знамени (реставратор Р. А. Петрова) и навершие (реставратор В. Е. Петров) вернулись в Калужский областной краеведческий музей[177]. После этого «Старичковское знамя» оказалось в фондах, а место его в новой экспозиции, открывшейся в 1982 г., занял муляж – «цветное» знамя Азовского мушкетерского полка образца 1803 г. Последний раз знамя Азовского мушкетерского полка экспонировалось в 1999–2000 гг. на выставке «Богатыри! Неприятель от вас дрожит» (из истории Российской армии), посвященной 200–летию перехода А. В. Суворова через Альпы.


Вверху: военный подотдел Калужского губернского исторического музея. 1922 г. (КОКМ, КЛ 487).



Внизу: делегация из освобождавшей Калугу 12–й гвардейской стрелковой дивизии в Краеведческом музее на выставке знамен. 2 мая 1944 г. (КОКМ, КЛ 6770).




Этой выставкой заканчивается почти 150–летний период, в который «белое» знамя Азовского полка образца 1803 г. играло роль знамени, спасенного унтер–офицером Старичковым. В 2001 и 2002 гг. сотрудники музея в своих публикациях еще придерживались устоявшейся традиции[178]. Но уже в 2002 г. были обнародованы результаты изучения музейного предмета и сделан вывод, что доставленное в 1866 г. по инициативе Мирковича в Калугу знамя не имеет никакого отношения к героическому деянию Старичкова[179].

***



Последним, в дореволюционное время, шагом по увековечиванию подвига стало учреждение при Калужской низшей ремесленной школе стипендии имени Старичкова. Поводом для этого стало празднование 100–летия Отечественной войны 1812 г. 20 марта 1912 г. директор народных училищ Калужской губернии П. С. Богданов обратился к Городской думе с предложением «в ознаменование столетней годовщины Отечественной войны и для увековечивания памяти героя 1812 г. Старичкова, бывшего унтер–офицера Азовского пехотного полка, раненного в сражении при Аустерлице» учредить именную стипендию для оплаты годового содержания в общежитии одного из бедных учеников[180]. В своем отношении директор указывал, что «заслуги Старичкова, несомненно, всем известны», однако сам Богданов показал полное незнание исторических реалий. По некомпетентности директора народных училищ Старичков превратился в героя войны 1812 г., но удивительно то, что эта ошибка была сохранена и в переписке Городской думы. Данный факт может свидетельствовать о том, что содержание подвига Старичкова не было достаточно хорошо известно калужанам, несмотря на наличие точной информации о времени его совершения на памятной доске.

24 апреля 1912 г. на собрании Городской думы было принято решение учредить с 1913 г. именную стипендию при Калужской низшей ремесленной школе, для чего поручить Городской управе вносить ежегодно в смету расходов по 50 руб. 11 мая 1912 г. городской голова обратился к губернатору с просьбой ходатайствовать перед Министерством народного просвещения об утверждении этой стипендии[181]. 30 ноября в министерстве было принято «Положение о стипендии имени героя войны с французами, бывшего унтер–офицера Азовского пехотного полка Старичкова, учрежденной при Калужской низшей ремесленной школе»[182]. Как видно, при утверждении положения историческая точность в целом была восстановлена (хотя в 1805 г. Старичков служил не в пехотном, а мушкетерском полку). Возможно, это произошло по инициативе губернатора, обращавшегося в Министерство народного просвещения. Согласно «Положению», Калужская городская дума ежегодно должна была вносить 50 руб. на оплату общежития одного ученика в продолжение всего времени прохождения им курса школы. Эта стипендия назначалась Попечительским советом по представлению Школьного совета «одному из беднейших воспитанников, из детей мещан города Калуги, заслужившему пользование стипендией по отличному поведению и удовлетворительной успеваемости». В 1913 г. таким стипендиатом стал ученик 1–го класса Александр Антонов, оказавшийся беднейшим из детей. Он находился на иждивении матери, которая занималась торговлей на базаре[183]. Таким образом, инициатива директора народных училищ об увековечивании подвига Старичкова путем создания именной стипендии была реализована на практике. На этом, по сути, завершился более чем вековой период увековечивания подвига героя на его родине, в Калуге.

Заключение

Подвиг Старичкова, спасшего знамя Азовского мушкетерского полка в сражении при Аустерлице, стал одним из ярких примеров стойкости и верности русского солдата присяге, олицетворением которой являлось боевое знамя. Сейчас, спустя два века с момента совершения подвига, приходится признать, что мы практически ничего не знаем о жизни героя. Отданный за «некоторые пороки» в рекруты, он поступил в Азовский мушкетерский полк, где прослужил девять лет. За это время Старичков принял участие в Итальянском и Швейцарском походах Суворова, достиг унтер–офицерского чина и получил право носить одно из «цветных» знамен полка. Именно это знамя было им спасено в Аустерлицком сражении, когда Азовский полк попал в окружение и, несмотря на отчаянное сопротивление, был разбит. В этот трагический момент Старичков думал не о себе, а о вверенной ему святыне, за спасение которой он заплатил жизнью. Умирая в плену, доблестный унтер–офицер сумел позаботиться о драгоценном полотнище, и уже через десять дней после сражения оно было вынесено из плена. Имя Старичкова получило широкую известность, а его подвиг стал символом самопожертвования и беззаветного служения Отечеству.



В XIX – начале XX вв. героический поступок Старичкова постоянно оставался в центре внимания. О нем не переставали писать на страницах газет, журналов, книг и брошюр. Особенную заботу о сохранении в памяти поколений героического деяния Старичкова проявляло военное ведомство. Его подвиг был включен в 1835 г. в «Памятную книжку для нижних чинов». Благодаря этому он стал известен каждому солдату российской армии. Забота о судьбе знамени, проявленная Старичковым в последние минуты жизни, легла в основу сюжета картины подпоручика Бабаева, получившей широкое распространение, особенно в военной среде. В 1906 г. имя героя было навечно зачислено в списки Азовского полка.

Русская армия не знала традиции посмертных награждений, поэтому в знак признательности к совершенному Старичковым подвигу особым вниманием была окружена его семья. Император Александр I назначил матери и трем сестрам денежные пособия и повелел возвратить среднюю сестру с семьей из Сибири. Калужане, в свою очередь, также проявили заботу о материальном обеспечении живших в городе родственников и отдали последний долг Старичкову поминовением его во всех церквях. При этом на деньги, пожертвованные калужскими купцами, был приобретен двухэтажный каменный дом и преподнесен матери Старичкова, с тем условием, чтобы он назывался именем героя и всегда оставался во владении его потомков. На доме более века висела памятная доска, рассказывающая о подвиге Старичкова. Важно отметить, что этот дом (ныне переулок Старичкова, дом 5), ставший, по сути, первым мемориальным памятником в городе, на протяжении уже двух веков напоминает потомкам о похвальном деянии калужанина–героя.

Следующим этапом увековечивания имени знаменитого унтер–офицера стало появление в городе мемориального предмета, который должен был не только напоминать о совершенном подвиге, но и, оказывая эмоциональное воздействие, способствовать патриотическому воспитанию калужан. Доставленное в Калугу по предложению Мирковича «белое» знамя Азовского полка образца 1803 г., не будучи в действительности таковым, с успехом играло отведенную ему роль. Знамя стало городской реликвией, почитаемой калужанами. Особое отношение к ней позволило калужскому губернатору в 1899 г. обосновать перед императором необходимость его оставления в Калуге. Последним актом стало учреждение в 1912 г. для беднейшего ученика Калужской ремесленной школы благотворительной стипендии имени Старичкова.

После Октябрьской революции новая власть потеряла интерес к подвигу Старичкова. По этой причине, созданный в Калуге за многие годы мемориальный комплекс оказался постепенно разрушен. Подаренный Городской думой дом, в котором жили потомки Старичкова, был добровольно передан в жилищный фонд его последним владельцем, участником революционного движения в Калуге А. В. Никаноровым[184]. Памятная доска с дома исчезла, улицу Старичкова назвали именем известного революционера М. С. Урицкого, погибшего от руки эсера в 1918 г. Кафедральный собор был закрыт, и «Старичковское знамя» вместе с другими реликвиями передали в калужский музей. Именно в музее, где экспонировалось знамя Азовского полка и литография с картины Бабаева, сохранялась в советское время зримая память о калужанине герое.

Подвиг Старичкова с новой силой зазвучал в период Великой Отечественной войны. В 1943 г. о нем писали на страницах различных агитационных изданий, в газетах. В Калужском краеведческом музее была открыта выставка знамен, на которой центральным экспонатом стало знамя Азовского полка.

Следует отметить, что в советский период, несмотря на явное безразличие городских властей к имени Старичкова, всегда были люди, которые помнили и гордились подвигом своего земляка, хранили и берегли память о герое, и трепетно относились к связанным с его именем местам. В послевоенный период на страницах местной печати неоднократно публиковались статьи о героическом поступке Старичкова и признательности к нему калужан. Разные люди обращались с предложением установить памятную доску на доме. На экскурсиях в музее у знамени Азовского полка подробно рассказывали о подвиге унтер–офицера. О Старичкове помнили не только в Калуге. В Музее артиллерии, инженерных войск и войск связи в Ленинграде, в разделе посвященном борьбе России с наполеоновской Францией, экспонировался памятный знак, подаренный в 1910 г. азовцами лейб–гвардии Кексгольмскому полку, который венчала скульптура, выполненная по сюжету картины Бабаева. Пространная этикетка рассказывала о содержании этой композиции, давая исчерпывающее представление о подвиге Старичкова. Нужно вспомнить и Рязанский областной художественный музей, в экспозиции которого неизменно выставляется происходившая из семьи Скобелевых картина Бабаева.

Конкретные шаги по восстановлению исторической памяти в Калуге начались в 1991 г., когда переулку Урицкого было возвращено имя Старичкова. В преддверии 200–летнего юбилея Аустерлицкого сражения, в 2005 г., был отремонтирован обветшавший от времени дом. А 25 января 2006 г. постановлением Городской думы было принято решение об установлении на доме памятной доски. Накануне Дня города, 8 сентября, дом наконец украсился долгожданной доской, на которой написано: «Этот дом был пожертвован Калужским городским обществом семье унтер–офицера Старичкова Семена Артамоновича, спасшего знамя Азовского мушкетерского полка в сражении при Аустерлице 20 ноября (2 декабря) 1805 г.» Следующий шаг на новом этапе увековечивания – это присвоение Старичкову звания «Почетный гражданин города Калуги». И может быть, не за горами день, когда дом будет возвращен тем, кому он изначально был предназначен – потомкам унтер–офицера Старичкова, или отдан «на каковое‑либо богоугодное дело в общественном распоряжении».


Эскиз гранитной мемориальной доски для «Дома Старичкова» (пер. Старичкова, дом 5). Скульптор Д. В. Белов.




Таким образом, по прошествии двух веков подвиг Старичкова не изгладился из памяти потомков. Он продолжает являться одной из значимых страниц в героической летописи российской армии. Память о нем сохраняется в многочисленных изданиях, музейных предметах. И с особой бережностью хранится на родине героя, в Калуге. Здесь, на протяжении столетий шел процесс увековечивания подвига. И сегодня, спустя 200 лет, жители города гордятся калужским мещанином, унтер–офицером Старичковым, помнившим в последние минуты своей жизни о спасении от рук неприятеля вверенной ему святыни – знамени Азовского мушкетерского полка.

Список сокращений

Андоленко – Андоленко С. П. Старичковское знамя // Военная быль. 1962. №54. С.36–37.

Висковатов – [Висковатов А. В.] Историческое описание одежды и вооружения российских войск. СПб., 1900. Ч.9, 10; 1901. Ч.17.

ГАКО – Государственный архив Калужской области.

Звегинцов – Звегинцов В. В. Знамена и штандарты русской армии. Париж, 1964.

Документы штаба – Документы штаба М. И. Кутузова. 1805–1806. Вильнюс, 1951.

КГВ 1848 – [Праздник в Чесменской богадельне] // Калужские губернские ведомости. 1848. 27 марта (№ 13).

КГВ 1866 – Унтер–офицер Старичков и знамя, спасенное им в Аустерлицком сражении // Калужские губернские ведомости. 1866. 12 нояб. (№ 46).

КГВ 1892 – [Приказ артиллерийской бригады] // Калужские губернские ведомости. 1892. 17 марта (№ 28).

КГВ 1893 – N. Военная заметка // Калужские губернские ведомости. 1866. 2 дек. (№130).

КГВ 1899 – [Соловьев В. И.] Знамя, спасенное Старичковым, калужским мещанином // Калужские губернские ведомости. 1899. 10 авг. (№85).

КОКМ – Калужский областной краеведческий музей.

Кудлинг – Кудлинг Г. Э. Аустерлицкие знамена // Военный сборник. СПб., 1906. № 5. С.1–18.

Кутузов – М. И. Кутузов: Сб. документов. М., 1951. Т.II.

Леонов, Ульянов – Леонов О. Г., Ульянов И. Э. Регулярная пехота. 1698–1801. М., 1995.

МД. Описание – Михайловский–Данилевский А. И. Описание первой войны императора Александра с Наполеоном в 1805 году. СПб., 1844.

Патлачев – Патлачев Ф. Д. Царю и Отечеству походная и боевая служба 45–го пехотного Азовского его императорского высочества великого князя Бориса Владимировича полка. Рассказы из истории полка: Для нижних чинов. Киев, 1893.

ПCЗ–I – Полное собрание законов Российской империи. СПб., 1830. Т.17, 23, 24, 25, 31.

ПСЗ–III – Полное собрание законов Российской империи. СПб., 1908. Т.25. Отд–ние. 1.

РГВИА – Российский государственный военно–исторический архив.

РГИА – Российский государственный исторический архив.

Русский инвалид 1900 – М. И.К. Старичковское знамя // Русский инвалид. 1900. 13 июня (№ 127).

СВП – Свод военных постановлений. СПб., 1838. Кн.I. Ч.III.

Ульянов – Ульянов И. Э. Регулярная пехота. 1801–1855. М., 1996.

Источники и литература

Архивные источники

Российский государственный военно–исторический архив

Ф26 – Военно–походная его императорского величества канцелярия:

Оп.1/152. Д.305 – Входящие бумаги на имя гр. Х. А. Ливена, 1806 г.;

Д.332 – Входящие бумаги на имя гр. Х. А. Ливена, 1805–1806 гг.;

Д.340 – Входящие бумаги на имя гр. Х. А. Ливена, 1805–1806 гг.;

Д.372 – Входящие бумаги на имя гр. Х. А. Ливена, 1807 г.;

Д.435 – Входящие бумаги на имя гр. А. А. Аракчеева, 1809 г.;

Д.476 – Входящие бумаги на имя гр. А. А. Аракчеева, 1809–1811 гг.



Российский государственный исторический архив

Ф.1286 – Департамент полиции исполнительный:

Оп.1. Д.54 – По отношению гр. Х. А. Ливена о пособии, сделанном от города Калуги и от казны семейству, сохранившего в последнюю кампанию знамя унтер–офицеру Старичкову. 1806 г.



Государственный архив Калужской области

Ф.32 – Канцелярия калужского губернатора:

Оп.1. Д.454 – О передаче в Калугу знамени Азовского полка, 1866 г.

Д.1396 – О выплате пособия А. Я. Мирковичу, 1883 г.

Д.1835 – О знаменах, хранящихся в Троицком кафедральном соборе, 1888 г.

Оп.19. Д.1231 – По запросу Инспекторского департамента Генерального штаба о Д. И. Галактионове, 1821 г.

Оп.2. Д.1670 – Входящая и исходящая переписка калужского губернатора, 1912 г.

Оп.9. Д.268 – О передаче «Старичковского знамени» в Азовский пехотный полк, 1899 г.

Ф.47 – Калужская ученая архивная комиссия:

Оп.1. Д.6а – Отчеты, доклады, справки и переписка, 1909–1912 гг.

Оп.1. Д.12а – Черновые списки пожертвованных в музей предметов и описи экспонатов, 1895–1901 гг.;

Ф.49 – Калужская городская дума:

Оп.1. Д.15 – Входящие указы и предложения, 1806 г.

Д.322 – Входящие указы и предложения, 1845 г.

Ф.62 – Калужское губернское правление:

Оп.19. Д.1702 – По ходатайству Городской думы об увековечивании памяти унтер–офицера Старичкова, 1866 г.

Ф.87 – Калужская городская управа:

Оп.1. Д.220 – Об учреждении стипендии имени унтер–офицера Старичкова, 1912–1913 гг.

Музейные источники

Калужский областной краеведческий музей