Григорий Поженян
Стихи и песни [WEB]
pozhenyan.ouc.ru
Стихотворения 1941 г.
\"Небо осенью выше…\"
Небо осенью выше,
печальней
светлее.
Лес — красивей,
особенно ясностью
просек.
Так я вижу его
и ничуть не жалею,
что приходит пора,
уносящая росы,
что кружится листва,
что последняя стая
журавлей
отлетает, тревогой объята.
В этот час,
в сыроватой земле прорастая,
начинают свой путь молодые опята.
И не жаль
журавлиных протяжных известий.
Если осень,
пусть осень.
Но только б не рано.
Пусть, как в жизни людей,
необычно, не вместе
оголяются ветви берез и каштанов.
Но бывает…
орешник зеленый-зеленый,
а негнущийся дуб —
облетевший и черный…
Что мне гнущихся прутьев
земные поклоны?
Мне б дубы да дубы
в вышине непокорной,
мне б сурового кедра янтарные соки,
вот того,
с побуревшим стволом в два обхвата.
Осень!
Час листопада под небом высоким.
Осень!
Первое острое чувство утраты.
Дай мне, сердце, бескрайний полет
голубиный,
собери все опавшие листья у веток.
Облетают рябины, облетают рябины…
А к чему мне рябины?
Я не про это…[1]
1941
Стихотворения 1954 г
Два главных цвета
Есть у моря свои законы,
есть у моря свои повадки.
Море может быть то зеленым
с белым гребнем на резкой складке,
то без гребня — свинцово-сизым,
с мелкой рябью волны гусиной,
то задумчивым, светло-синим,
просто светлым и просто синим,
чуть колышемым легким бризом.
Море может быть в час заката
то лиловым, то красноватым,
то молчащим, то говорливым,
с гордой гривой в часы прилива.
Море может быть голубое.
И порою в ночном дозоре
глянешь за борт — и под тобою
то ли небо, а то ли море.
Но бывает оно и черным,
черным, мечущимся, покатым,
неумолчным и непокорным,
поднимающимся, горбатым,
в белых ямах, в ползучих кручах,
переливчатых, неминучих,
распадающихся на глыбы,
в светлых полосах мертвой рыбы.
А какое бывает море,
если взор застилает горе?
А бывает ли голубое
море в самом разгаре боя,
в час, когда, накренившись косо,
мачты низко гудят над ухом
и натянутой ниткой тросы
перескрипываются глухо,
в час, когда у наклонных палуб
ломит кости стальных распорок
и, уже догорев, запалы
поджигают зарядный порох?
Кто из нас в этот час рассвета
смел бы спутать два главных цвета?!
И пока просыпались горны
утром пасмурным и суровым,
море виделось мне
то черным,
то — от красных огней —
багровым.
1954
\"Думал так…\"
Думал так:
не в тюрьме,
не во рву,
не в плену —
без друзей проживу.
В тишине проживу,
не спеша.
Как с нездешней душою
душа.
На пороге теченья веков.
Без упреков,
без клятв,
без звонков.
Надоели финты
да финты.
А куда они делись,
мосты?!
Не в бою,
без мостов проживу.
Не в тюрьме,
не в плену,
не во рву.
…Рано смерклось,
намыло пески.
Тишина
заломила виски,
хоть качай половицы
в дому.
Тень заката
не смять одному.
…То ли сам себя
не угадал.
То ли позднюю скатку
скатал.
С ними — горько.
Без них — со двора.
Выйдешь — завтра.
Вернешься — вчера.
1954
\"Если был бы я богатым…\"
Если был бы я богатым,
я б купил жене три платья,
три пальто, три пары туфель
и корзину помидоров.
В дождь пускай она не мокнет,
в снег пускай она не стынет,
в день весенний пусть выходит
в легком платьице веселом.
Если был бы я богатым,
я купил ей сок брусничный,
завалил бы подоконник
фиолетовой сиренью.
Пусть она остудит губы,
пусть она поднимет брови
и, зарывшись в гроздьях влажных,
пусть отыщет семь семерок.
Если был бы я богатым,
сапоги купил бы Юрке,
сапоги купил Тимуру,
сапоги купил Игнату.
Нож вручил им, и двустволки,
и билет плацкартный жесткий
и сказал бы:
— за Тайшетом
по дорогам бродят волки.
Если был бы я богатым,
я повез бы Степку к морю:
не в Одессу и не в Сочи,
а к причалам Балаклавы.
Там три цвета торжествуют:
синий, белый и зеленый.
Бухта, сахарные сопки
и деревья — пояс бухты.
Пусть он, сын мой, не увидит
цвет четвертый, цвет особый.
Там его я пролил в травы,
Не мечтая о богатстве.
1954
Закон Пифагетто
Чтоб синей звездою
синела звезда
и ночью
ее отражала вода,
чтоб мирным
был мир
заоконный,
чтоб тайный советник
дал тайный совет,
чтоб тень была тенью,
а светом был свет —
должны соблюдаться законы.
Закон раздвоенья
на влагу и сушь.
Закон тяготенья
двух родственных душ.
Всемирный закон
гравитаций
двух равновлекомых
взаимностью тел,
где центрофугальность —
еще не предел
в эпоху
цветенья акаций.
Закон треугольника —
грустный закон.
С ним каждый влюбленный,
пожалуй, знаком.
Закон непорочного круга.
Когда, распадаясь на время,
семья
опять возвратилась
на круги своя
законным приводом супруга.
Закон постиженья,
закон естества,
закон постоянства,
где — прочь голова
за шалость
невинной измены.
Закон воскрешенья
мужского ребра.
Закон возвышенья,
безльготно, Добра,
как пишут:
«без права замены».
Когда из далеких
и пряностных стран,
возвысив свой род,
не пришел Магеллан,
свой путь завершив
вокруг света.
Оболган он был
и посмертно судим.
Но все же
средь всех
оказался один
с судом и престолом —
один на один
товарищ его — Пигафетто.
Во веки веков
да возвысится он —
закон Пигафетто,
мой главный закон.
Затем и пишу я
про это.
Чтоб сын мой
и все, кто подобны ему,
за правду свою
уходили во тьму,
как совесть моя —
Пигафетто.
1954
\"Как я мечтал о письменном столе…\"
Как я мечтал о письменном столе,
об окнах, но не круглых, а квадратных,
о черной,
теплой,
вспаханной земле,
а ты меня уже зовешь обратно!
Куда зовешь,
к чему опять ты мне!..
Мне все знакомо, все в тебе не ново.
Гляжу в окно — волна всплывет в окне,
глаза закрою —
море хлынет снова.
Мигнет из тьмы далеким маяком,
качнет, толкнув,
как локтем у штурвала…
И, словно в детстве, бродишь три квартала
за каждым незнакомым моряком.
1954
\"Не тем, что полстолетья будут сцены…\"
Не тем, что полстолетья будут сцены
изображать солдатский наш уют;
не тем, что в двадцать два узнали цену
тому, что люди в сорок узнают;
не сединой, что, может, слишком рано
легла походной пылью на виски,
когда мы, жизнь примерив на броски,
считали мины, не считая раны;
не славой, что пришла к нам неспроста:
на бланках похоронного листа,
на остриях штыков под Балаклавой,
в огнях ракет рождалась наша слава;
ни даже тем, что, выйдя в путь тернистый,
мы научились жертвовать собой.
Мы тем гордимся, что последний выстрел
завещан нам отцовскою судьбой.
Гордимся мы, что в наш двадцатый век, —
на той земле, где дни не дни, а даты, —
в семнадцатом родился человек
с пожизненною метрикой солдата.
Гордимся мы, быть может, даже тем,
что нам о нас не написать поэм.
И только ты, далекий правнук мой,
поймешь, что рамка с черною каймой
нам будет так узка и так мала,
что выйдем мы из бронзы, из стекла,
проступим солью,
каплею,
росой
на звездном небе —
светлой полосой.
1954
Песня о друге
Если радость на всех одна,
На всех и беда одна.
Море встаёт за волной волна,
А за спиной спина.
Здесь, у самой кромки бортов,
Друга прикроет друг.
Друг всегда уступить готов
Место в шлюпке и круг.
Его не надо просить ни о чём,
С ним не страшна беда.
Друг мой — третье моё плечо —
Будет со мной всегда.
Ну, а случится, что он влюблён.
А я на его пути,
Уйду с дороги. Таков закон:
Третий должен уйти.[2]
1954
Травы (
Погоня)
Я старею, и снятся мне травы,
а в ушах то сверчки, то шмели.
Но к чему наводить переправы
на оставленный берег вдали?
Ни продуктов, ни шифра, ни грязи
не хочу ни сейчас, ни потом.
Мне сказали:
— Взорвете понтон
и останетесь в плавнях для связи. —
…И остался один во вселенной,
прислонившись к понтону щекой,
восемнадцатилетний военный
с обнаженной гранатной чекой.
С той поры я бегу и бегу,
а за мною собаки по следу.
Все — на той стороне. Я последний
на последнем своем берегу.
И гудят, и гудят провода.
Боль стихает. На сердце покойней.
Так безногому снится погоня,
неразлучная с ним навсегда.
1954
Стихотворения 1956 г
Плоть травой прорастет
За молчанье — молчание.
как давно это было.
Плащ вишневого цвета,
кинжал и колет.
— Ты любила? —
и шея на плаху:
— Любила, —
И душа вознеслась.
И любви не теряется след.
Вера выше всех доказательств.
На лбу — троеперстье.
— Отрекись, протопоп. —
И запекшимся ртом:
— Никогда. —
Плоть травой прорастет.
Но жив аввакумовский перстень,
чтоб для всех страстотерпцев
обернулась судьбою беда.
Скачут кони без всадников.
Оскорбивший наказан.
Как давно это было.
К сожаленью, давно.
Обостренное чувство греха
водит душу на казнь.
Плоть травой прорастет,
если праведным было зерно.
1956
Эпилог
— Вернешься — ты будешь героем,
ты будешь бессмертен, иди! —
И стало тревожно, не скрою,
и что-то кольнуло в груди,
и рухнул весь мир за плечами:
полшага вперед — и в века…
Как это не просто — в молчанье
коснуться рукой козырька,
расправить шинельные складки,
прислушаться к дальней пальбе,
взять светлую сумку взрывчатки
и тут же забыть о себе…
А почестей мы не просили,
не ждали наград за дела.
Нам общая слава России
солдатской наградой была.
Да много ли надо солдату,
что знал и печаль и успех:
по трудному счастью — на брата,
да Красное знамя — на всех.
1956
Стихотворения 1963 г
\"Благословляю виденье слепца…\"
Благословляю виденье слепца,
Бессонницы свои благословляю
И мученичеством объявляю
Невыносимо горький век отца.
Тебя благословляю — кромка льда —
Последнюю прижизненную кромку.
Стихов незнаменитую котомку
И отданные мною города.
Благословляю связки всех мостов,
Насильственно разорванные мною.
Клянусь моей единственной войною,
Что к исповеди я предстать готов.
Содрав надежд озябшую кору,
Свои плоты топлю, а не сплавляю.
И ничего с собою не беру,
И всех, с кем расстаюсь, благословляю.
1963
\"Нужно, чтоб кто-то кого-то любил…\"
Нужно, чтоб кто-то кого-то любил.
Это наивно, и это не ново.
Не исчезай, петушиное слово.
Нужно, чтоб кто-то кого-то любил.
Нужно, чтоб кто-то кого-то любил:
толстых, худых, одиноких, недужных,
робких, больных — обязательно нужно,
нужно, чтоб кто-то кого-то любил.
Лось возвращенье весны протрубил,
ласточка крылья над ним распластала.
Этого мало, как этого мало.
Нужно, чтоб кто-то кого-то любил.
Чистой воды морякам под килем,
чистого неба летающим в небе.
Думайте, люди, о боге, о хлебе,
но не забудьте, пока мы живем:
нет раздвоенья у супертурбин,
нет у земли ни конца, ни начала.
Мозг человеческий — как это мало.
Нужно, чтоб кто-то кого-то любил.[3]