Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Василий Аксенов



Цапля

Комедия с антрактами и рифмованной прозой

Посвящается друзьям
участникам альманаха MЕТРОПОЛЬ


1. Не ждали

Средь мирозданья, как инсект, полз «жигулек» в шоссейном гаме. В нем ехал молодой субъект, международник Моногамов, сорокалетний мотылек, юнец с большим партийным стажем. В свой край родной на месяцок он завернул. Обескуражен он был избытком простоты и недостатками асфальта и тем, что городок Хвосты так не похож: на остров Мальта.

Он ехал из Москвы в Литву, смиряя резвость «жигуленка», вздыхал на пыльную листву и вспоминал жену с ребенком.

С воспоминаньями в разлад рычала Минская дорога, бесшумный чиркал звездопад, и в унисон росла тревога.



Иван Владленыч был непрост, хотя в анкете безупречен. Скромнейший ум и средний рост, благопристойность тихой речи вне подозрений, ясен он, но вот беда, судите сами, он был с рожденья наделен необычайными глазами незаурядной синевы и нестандартного размера.



На глыбах сталинской Москвы в семье большого офицера росло глазастое дитя. Питомец будущий ВИЯКа среди чугунного литья вдруг видел влажной сути знаки и задавал себе вопрос: случайна ль жизнь средь химий диких?



Меж тем он полностью возрос, освоил множество языков, женился, родину любя, служа стране, ребенка сделал, возрос, как стебель от стебля, и вскоре отбыл за пределы одной шестой туда, туда, к пяти другим шестым, туманным, где есть другие города, но нет Москвы и Магадана.



Как водится, родных берез он не забыл в фальшивом блеске и все, что следует, пронес на службе у мадам ЮНЕСКО.

Однако вес родных погон с годами забывают плечи. Сегодня джунгли видит он, а завтра созерцает глетчер. У Сакса с Пятой Авеню он покупает чемоданы, у Чао-Дзы берет меню, у Сен-Лорана кардиганы… Года проходят. Ы и Ща все реже посещают разум, у нашего товарища слабеет классовый созназм.

И вот теперь на «Жигулях» корячась по ночной Сморгони, он удивляется впотьмах отличием от калифорний.

Как много выиграл «Фиат», переменив свое названье! Вот в самом деле – что за фарт! Ведь множественное окончанье у «Жигулей» куда сильней пистонов пожилого фата, и общность наших жигулей бьет себялюбие фиата.

Какой же русский, спросим мы, не любит жигулей с похмелья? Какие жигули из тьмы в разгаре классовых веселий, от Пугачева от Емели, какие жигули летели над нашей тихой стороной!

Вздохнешь невольно над строкой…

Всем жиголо, блядям Европы, не по зубам простая суть – у нас своя большая опыт, нам жигули проложат путь в эпоху новых скоростей, но не хватает запчастей.



Меж тем в пансионате «Швейник» на берегу остзейских вод его не ждут ни кот, ни веник, жена и та его не ждет.

Мятежный край чухны и жмуди отнюдь-отнюдь его не ждет, не ждут ответственные люди, да и простой народ не ждет.

Быть может, будет бал в курзале, когда в толпе, вошедшей в раж, с картины Репина «Не ждали» сойдет заезжий персонаж.

Среди лесов, его не ждущих, не ждет его ни волк, ни крот; не ждет ни пьющий, ни жующий; быть может, только Цапля ждет… Ведь сотни лет ждала здесь принца болотная сия жар-птица.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ИВАН МОНОГАМОВ, международник,



слегка уже описанный выше сорокалетний юнец. Несет в своем облике и поведении признаки долгого пребывания за границей и некоторые особенности личной психоструктуры. Огромные, размером с солнечные очки, ярко-синие глаза. Личность, словом, несколько странная, выказывающая временами полную принадлежность к своему сословию, временами ужасный с ним разлад.



СТЕПАНИДА, его жена,



является крупным женским общественником, хотя и не показана в этой своей деятельности по причине пребывания на курорте. В первом акте это вневозрастная худощавая, с твердым легким шагом кобыленка. Некоторые признаки задорца по принципу «не-спи-вставай-кудрявая». В дальнейшем распухает прямо на глазах у зрителей: груди, ягодицы и живот превращаются в объемистые шары, и вместе с этим в облике обнаруживаются черты мрачного величия.



БОБ, их сын, прыгун в высоту,



подобно всем его товарищам по профессии, дитя очень нервное и сосредоточенное на одной идее – прыгнуть выше. Замкнут, общается с окружающими только по делу, постоянно пружинит ноги, что-то подсчитывает, «ловит темп», иногда делает махи то левой, то правой.

В пансионате «Швейник» проводит короткий перерыв между ответственными стартами.



ФИЛИПП ГРИГОРЬЕВИЧ КАМПАНЕЕЦ,



директор пансионата «Швейник». Полнокровный жизнерадостный мужчина за шестьдесят, сторонник реалистического подхода к действительности. За плечами, фигурально говоря, «Орел и Каховка», но это не означает, что сейчас якоря уже брошены в тихой пристани. Постоянно на телефоне. Постоянная связь с важными промышленными центрами страны. Можно было бы дать Ф. Г. К. звание «короля бытовой химии», если бы это не звучало слишком иронически. В осанке персонажа и впрямь есть что-то королевское, только иногда глазки начинают блудливо бегать, да рот изредка открывается и видно, как внутри полости язык производит мощную очистительную работу.



ЛАЙМА, РОЗА, КЛАВДИЯ,



дочери Кампанейца от разных браков. Всем трем по тридцать лет с разницей в несколько дней.

Пристроены папашей на различные должности в пансионате (Лайма – кастелянша, Роза – культработник, Клавдия – диетсестра, плюс каждой еще полставки по пищеблоку), но главное для сестер – поиски оправдания своего существования.

Огромная неудовлетворенность, тяга к чему-то светлому, чистому сближает их, может быть, больше, чем сомнительное родство.

Лайма, крупная блондинка, склонная к рассудительности, пытается внести нечто рациональное в нравственные поиски.

Роза, напротив, стройная брюнеточка с вечной сигаретой в углу рта, агрессивно мечтательна, вызывающе аристократична духом.

Клавдия, несколько опустившееся, растрепанное существо неопределенной масти с дерзкими манерами, что называется «сама непосредственность».

Общее для сестер – состояние сильной недодоенности.



ЛЕША-СТОРОЖ,



подозрительная фигура лет под сорок. Все в нем вызывает недоверие: фирменные джинсы на подтяжках, длинные волосы, борода, монокль. Еще более подозрительны простонародная речь и русофильские мотивы. Самое сомнительное – сушка грибов, чем он занимается постоянно, увлеченно и деловито.



ЛЕША-ШВЕЙНИК,



кристально чистый трудящийся с путевкой. Единственный отдыхающий на законных основаниях. Улыбчивый, очень удовлетворенный своими правами и обязанностями. Подчеркнуто отстранен от нервного сюжета. В общем, еще более подозрителен.



ЦИНТИЯ и КЛАРЕНС ГАННЕРГЕЙТЫ,



старики-хуторяне, быть может, последние представители обанкротившейся в Прибалтике системы изолированных хозяйств.

Являются из леса и в первые минуты после появления кажутся ожившими лесными кочерыгами, замшелыми и нелепыми. Потом, правда, в них появляется огонек. В воздухе начинает попахивать серой.



ЦАПЛЯ,



представитель вымирающего вида пернатых, швея комбината «Красная Рута». Действие развивается, происходит и замирает в наши дни вблизи от нашей западной границы в одном из наших профсоюзных пансионатов, предназначенных для отдыха наших трудящихся.

Пансионат называется «Швейник». Это двухэтажный дом с мансардами, чудо комфорта среди местного захолустья. Он стоит на изумрудно-зеленой равнине, отлого уходящей к гребешкам дюн и встающему за ними открытому морю.

По краям равнины поодиночке и композиционными группами расположены огромные европейские деревья, каштаны. Купы их создают настроение заброшенной усадьбы, былого великолепия, хотя никакой усадьбы здесь не было, как не было и великолепия, а была здесь в течение всей истории, во все века иностранного владычества и в короткие годы независимости одна лишь глухомань, ныне благодаря недалеким индустриям только усугубившаяся. С юга к равнине подходят поросшие дремучим хвойным лесом холмы. Меж холмами озерца, болота, бочаги, потайная животная жизнь, охраняемая государством, – заказник. Через лес протекает худосочная ниточка заштатного шоссе.

Где-то в сравнительной близости находится комбинат и городок, но сюда звуки этой промышленно-захолустной жизни почти не доносятся. Местечко в самом деле выбрано Кампанейцем для оккупации совсем неплохое, тем более что и сезон удался: в течение всей нашей истории будут яркие солнечные сияния, полнолуния и сполохи. Зрелый июль.

AKT I

Открытая веранда пансионата. Плетеная мебель, как в старых дачных пьесах. Однако с толку нас не собьешь: рядом со старинным клавесином (вещью в этой пьесе почти бессмысленной) располагается телевизор на ножках, две лестницы, ведущие на второй этаж, выполнены в современном дизайне, а присобаченная к столбу стенгазета «За здоровый отдых» или что-то в этом роде ясно говорит, что мы не в декадентской усадьбе, а в оздоровительном учреждении. Кроме двух лестниц наверх в комнаты, у веранды этой есть и два спуска во внешнюю среду, один отклоняет нас к морю, другой отклоняет нас к лесу. Жужжит пылесос. По сцене со шлангом в руке передвигается Леша-сторож. Он притворяется, что пылесосит веранду, на самом же деле все как-то пытливо заглядывает в разные места: то вдаль из-под ладошки, то в телевизор сквозь пальцы, то в зал направляет какое-то свое стеклышко сродни моноклю.

Вечереет. Краски заката.

ЛЕША-СТОРОЖ. Нет пыли, милостивые государи, престраннейшее отсутствие пыли. Экий перекос: есть пылесос, нет пыли… (Останавливается в раздумье, спохватывается и начинает ерничать то ли перед самим собой, то ли перед зрительным залом.) Гармония есть полнота жизни, но если жизнь полна, то в ней должен быть изъян. Отсутствие изъяна – это неполнота жизни. Отсутствие пыли – это изъян. Присутствие изъяна – это дыра, нарушение гармонии, грядущая пустота. Вот она – тупиковая логика! Если уж мы, сторожа, постоянно с этим сталкиваемся, то что говорить о политиках…

На веранду со стороны леса поднимаются старики-хуторяне Цинтия и Кларенс Ганнергейты, оба в резиновых сапогах и фуфайках домашней вязки, но на плечах у Цинтии траченная молью чернобурка с оскаленной мордочкой, а на голове у Кларенса фетровая шляпа с широкой лентой, крик моды 30-х.

ЛЕША-СТОРОЖ (сразу же заметил стариков, но виду не подал, зато изменился разительным образом – закосолапил по-скобарски, заговорил по-простонародному и явно фальшиво, то с малороссийским акцентом, то «пскопской» скороговорочкой, то с волжским оканьем). Пыли тута нема в эттой Фуфляндии, значитца непорядок. Эх, где ж ты пропала, пыльца-то-пылища наша рассейская? Влага, влага, крантики ржавеють, отдыхающие гриппують, а усе почему – пыли нема. Знамо – уся душа ушла из фуфляндских болот. Души тут нема. Грибов вот навалом, а души нема…

Старики, застенчиво хихикая, вносят на веранду большие корзины с грибами.

КЛАРЕНС. Грибы есть сегодня мало опять, господин сторож. Такая экзистанция.

ЛЕША-СТОРОЖ. А, это вы, чертяки лесные! Явились, опять же, не запылились.

ЦИНТИЯ. Лаба диена, господин сторож. Гут абенд. Эври-синг из окей?

ЛЕША-СТОРОЖ. Акей, сказал старик Мокей. (Заглядывает в корзину.) Эва, грибов-то! Косой, что ль, их убираешь, Кларенс?

КЛАРЕНС. Это есть только Цинтия иметь особый глаз для эксплорация. (Целует подругу в щеку.)

ЛЕША-СТОРОЖ. Небось, белые-то только сверху, а под низ мухоморов навалили?

ЦИНТИЯ. Нике мухоморас. Це есть добже. Боровикас. Не-рай. Хоррошоу.

КЛАРЕНС. Драй рубло, господин сторож.

ЛЕША-СТОРОЖ. Дерете, черти! (Схватив корзины, взлетает по лестнице и исчезает.)

На второй лестнице появляется Боб, высоченный юноша в тренировочном костюме «Адидас». Медленно спускается, пружиня ноги, расправляя плечевой пояс, подкручивая торс. Леша-сторож появляется снова уже без корзин.

ЛЕША-СТОРОЖ. Цинтия, сон вчерась видела какой?

ЦИНТИЯ. Иа, бардзо фантастичный.

ЛЕША-СТОРОЖ (жадно). Валяй, трави! (Бобу.) У ентой бабки снов на цельную киностудию.

БОБ (снисходительно). Ну-ну.

ЦИНТИЯ. Все нашиналь, как в синем! Биг бенд, иллю-минасьон, фокстрот. Этот был большой и весь белый. Имель огромный нос и белый уси – мусташи. Он резал свой носом свои уси.

ЛЕША-СТОРОЖ (вздрагивает). Чаво мелешь?

ЦИНТИЯ. Его всякий звал Мажестик.

БОБ. Ну, лайнер, ясно.

КЛАРЕНС. Три гросс трубы! Я видел теж!

ЦИНТИЯ (невероятно оживленная, хихикая и обмахиваясь воображаемым веером, прохаживается по веранде). Они имель бытность быть и пароход, и мужчина, и мой кот. Я быль так же и сам сама, и он, олсоу.

КЛАРЕНС. Вспоминаль! Три трубы, зубы, он имель хохо-тальство и вэ-ли-ко-лэп-ный костюм.

ЦИНТИЯ. Я открываль у него третий ящик живота и там имель Нью-Йорк, где гулял с ним, как с папа. Я надеваль, как руссише фольк постояльно говоришь, воздуха.

ЛЕША-СТОРОЖ (слегка испуган). Русские, мамаша, так не говорят.

БОБ. Спокойно, Леха. Это прямой перевод с английского. Пут он эарс – означает «важничать». (Цинтии.) Значит, все в общем обошлось благополучно? Все в порядке, мадам?

ЦИНТИЯ. Колоссаль! Манифик!

БОБ. Ну, вот и отлично. (Леше-сторожу.) Держи секундомер, Леха. Замеришь мне рывки.

Вдвоем они проходят по веранде и спускаются в сторону моря.

КЛАРЕНС (вслед). Драй рублике, repp сторож, посмею напомнить.

ЛЕША-СТОРОЖ. Не нахальничай, Кларенс. Обождать могешь? (Скрывается.)

Старики Ганнергейты смиренно усаживаются в уголке, смотрят телевизор и беззвучно хихикают.

По правой лестнице спускается Лайма, смотрит в сторону моря и вдруг замирает, прижав руки к груди.

ЛАЙМА. Как он бежит! Какие рывки! Дух захватывает!

По левой лестнице скатывается Клавдия. За ней будто принцесса с сигаретой шествует Роза.

КЛАВДИЯ (Розе). Ты мне своего не навязывай!

РОЗА. Никто тебе ничего не навязывает, кому ты нужна.

Сестры начинают накрывать к ужину большой овальный стол в центре веранды.

РОЗА. Любопытно, куда пропала одна банка шведской ветчины, из тех, что вчера привез отец?

КЛАВДИЯ (вспыхнув). А тебе что?

РОЗА. Просто любопытно. Интересна сама техника похищения. Ведь это же не то, чтобы на ходу пожевать что-нибудь, из холодильника. Банку уносят в свою комнату, там открывают и съедают.

ЛАЙМА (продолжает смотреть вдаль). Да что тебе эта банка, Розочка?

РОЗА. Надеюсь, ты понимаешь, Лайма, что мне не жалко этой дряни. Просто забавно смотреть, как действует наш уважаемый диетолог. Какой аппетит, какая небрежность. Будь она на твоем месте, она, наверное, поедала бы мыло, белье, санитарные принадлежности, будь на моем, пожирала бы шахматы, книги.

КЛАВДИЯ. Вот я скажу папочке, как ты сестре кусочек ветчины жалеешь. Гадина паршивая, так бы в рожу… иногда… так бы в рожу кое-кому заехала!

ЛАЙМА. Клавдия!

РОЗА. А мне иногда просто хочется… просто слово нехорошее хочется бросить в лицо одной особе!

ЛАЙМА. Роза! (Отвлекается от созерцания тренирующегося Боба.) Девочки, так не годится! Давайте сядем и все обсудим. (Садится к столу, и сестрицы следуют ее примеру.) Какие нелепые ссоры! Уверена, что это не из-за ветчины, это из-за глубинной самонеудовлетворенности. Мы все ищем нечто важное, стараемся как-то оправдать свое существование. Ведь правда?

Роза и Клавдия привычно кивают, видимо, такие беседы давно уже у сестер в обиходе.

И вот, когда мы приходим в отчаяние, мы даем выход ему через такую ерунду, как шведская ветчина. Но посмотрите, сестры мои, как прекрасен мир! (Облегченно вздохнув, поворачивается в сторону моря.) Какие краски! Как трепещет листва каштанов. Как прекрасна, наконец, фигура юноши, летящая меж стволов. (Застывает.)

КЛАВДИЯ (что-то беспорядочно хватает со стола, неряшливо жует). Да, мальчик ничего себе! Хорошо бы…

РОЗА. Прожуй сначала, сердцеедка. Затащила в постель придурковатого сторожа и вообразила себя Клеопатрой.

КЛАВДИЯ. А тебе завидно?

РОЗА. Прожуй сначала.

КЛАВДИЯ. Вот тебе! (Дает Розе пощечину.) Онанистка проклятая! (Рыдает.)

ЛАЙМА (слепыми глазами поворачивается к ней). Что случилось?

КЛАВДИЯ. Я Розу ударила! (Трясется.) Розочку, нашу красавицу… (Тянется к сестре с поцелуем.) Прости меня, любимая!

РОЗА (аристократически покуривает). Пошла прочь, дешевка! Сторожиха!

КЛАВДИЯ (истерически хохочет и все ест что-то со стола). Права, права ты, Розка моя любимая! Видишь, на нервной почве быка могу слопать!

Откуда-то снизу выпрыгивает Боб, присаживается на перила веранды. Появляется Леша-сторож. Подражая Бобу, он тоже как бы разминается, тоже как бы спортсмен. Садится с ним рядом.

БОБ. Привет, сестры! Тетя Лайма, почему же вы не пришли вчера ко мне в комнату? Я ведь вас просил.

ЛАЙМА (вспыхнув). Однако, Борис, как же так можно? Вы даже не осведомились о моих эмоциях…

КЛАВДИЯ (игриво). Может, не по адресу обращаешься, Боб? Хочешь, пульну с ходу?

ЛЕША-СТОРОЖ (грозит ей кулаком). Я те ребра-то пересчитаю, баба непутевая.

БОБ (сердито). Речь шла при всех, и я обращался с просьбой даже не персонально к тете Лайме, а ко всем, просил кого-нибудь прийти ко мне в комнату. И что же? Никто не пришел. Неужели это так сложно? У меня сейчас проблема сохранения стабильности.

РОЗА (роскошной походкой приближается к Бобу). Какая о-ча-ро-ва-тель-ная наглость! А может быть, вам, Боб, тоже птица спать не дает?

Все присутствующие вздрагивают, как будто открылась какая-то тайна. Только старики Ганнергейты, по-прежнему хихикая, смотрят телевизор.

БОБ (испуганно). Какая еще птица?

РОЗА. Та, что прилетает сюда по ночам и кричит и тревожит.

БОБ. Откуда она прилетает?

ЦИНТИЯ (оторвавшись от телевизора). Це польска.

ЛАЙМА. Что вы сказали?

КЛАРЕНС. Никс.

Неловкое молчание.

ЛЕША-СТОРОЖ (прокашлявшись). Каки-таки птицы кричат тута в фуфляндской сырости, рази ж это птицы! Вот в Рассее нашей милой по ночам петухи поют недобитые, етто синфония. Идешь, бывалыча, по зяби, а петушки поют, а зябь-то у тебя под рукой колышется, зеленая, нежная, ну чистый шелк, сударушки мои.

РОЗА. Вы знаете, что такоя зябь, славянофил?

ЛЕША-СТОРОЖ. Чаво?

РОЗА. Зябь – это спаханная земля. Не дочитали, дружок, литературки.

КЛАВДИЯ (вскинувшись). Ты больно грамотная, Розка! Лезет ко всем со своими птицами, с зябью своей! Ты нам своего не навязывай!

ЛАЙМА. Клавдия, прошу тебя! Сейчас спустится к ужину пала.

ЛЕША-СТОРОЖ. Да рази уже приехал директор?

КЛАВДИЯ (ядовито). Папочка давно уже со Степанидой Власовной передовицы изучают.

ЛАЙМА. Клавдия!

БОБ. Напрасно вы толкаете локтем свою сестру, тетя Лайма. Для меня не секрет, что у моей матери с дядей Филиппом половые отношения. Дело простое и нормальное, и я его только приветствую. Что касается меня, то я никаких птиц не слышу и сон у меня нормальный, но для сохранения стабильности мне нужно, чтобы кто-нибудь… или вы, тетя Клавдия, или вы, тетя Роза, или предпочтительнее вы, тетя Лайма… пришел ко мне на ночь в комнату. Решите, пожалуйста, этот вопрос. Прошу прощенья, у меня еще перед ужином кросс с ускорениями. Леха, секундомер не потерял? Пошли!

Боб и Леша-сторож спрыгивают с перил и исчезают.

РОЗА. Лайма, неужели ты пойдешь сегодня к этому наглому мальчишке?

ЛАЙМА (глядя в сторону). Как странно. Когда кричит по ночам эта птица, мне становится так горько, так больно, словно годы прошелестели мимо бесцельной чередой, а ведь это не так. (С вызовом к каштанам.) Я дипломированный геолог, я нашла ценный минерал в отдаленных краях! (Поворачивается к сестрам.) А вы, девочки… Роза, ведь ты же хормейстер, дирижер, лектор, ты воплощенная романтика. Клавдия, ты небесталанный технолог. Девочки, этот пансионат околдовал нас. Мы оказались в стороне от жизненной борьбы. Наш общий отец взвалил все на свои могучие плечи, наделил нас этими странными ставками кастелянши, культработника, диетолога, и вот результат – мы проводим свои дни в праздности, забываем о борьбе, о прошлом, о будущем, забываем даже и о матерях наших, превращаемся в вегетативные существа. Немудрено, что иные юнцы не видят в нас человека, личности…

РОЗА. Ах, Лайма, душа моя!

Лайма и Роза бросаются друг другу на грудь, плачут. Клавдия нервно и беспорядочно ест.

ЦИНТИЯ (выглядывает из-за телевизора). Три рубликас за машрумы, пани сторож!

КЛАВДИЯ. Какая я тебе пани сторож, старая ведьма!

На левой лестнице появляются и, деловито взявшись под руки, спускаются Ф. Г. Кампанеец и Степанида.

КАМПАНЕЕЦ (продолжая). …и вот почему, Стэпочка, на данном этапе самое главное для нас – это основные капиталовложения. (Поглаживает спутницу по задку.)

СТЕПАНИДА (сейчас она в первоначальной своей сути, суховатая кобыленка с некоторым задорцем). Товарищи! Товарищи!

Садятся к столу друг напротив друга. Начинается вечерняя трапеза в пансионате «Швейник».

КАМПАНЕЕЦ (очень довольный, оглядывает стол, берет себе котлету). Ну, вот, мы снова все вместе. А вечер-то какой, а, девчата? На рейде мо-о-орском легла тишина-а-а… А где же наш космический прыгун?

РОЗА. Ваш сынок, Степанида Власовна…

ЛАЙМА. У Боба сейчас по плану кросс с ускореньями.

СТЕПАНИДА. Целеустремленный мальчик. Вот вам к вопросу о генах, дядя Филипп. Чьи преобладают?

КАМПАНЕЕЦ (Клавдии). А где наш верный страж? Все возится со своим хобби?

КЛАВДИЯ. Почему это, папочка, ко мне с этим вопросом обращаетесь?

КАМПАНЕЕЦ (посмеивается). Не злись, детка. Я имею в виду грибы, грибки, грибочки. Ведь это же настоящая одержимость, наш почерк! Если хочешь, я просто уважаю этого Лешу. Я подобрал его случайно на задворках жизни, и вот теперь он преуспевающий грибник. А спрашиваю я потому, что люблю, когда все собираются за моим столом.

СТЕПАНИДА. У вас патрональные чувства, дядя Филипп. Экий вы… (щурится и смеется) человеколюб.

КАМПАНЕЕЦ. Правильно, Стэпа. Я люблю, чтобы мое племя сидело вокруг и ело вкусно и питательно. (Работает языком внутри рта.) Пива очень хочется, отличного датского пива. Завтра позвоню, чтобы завезли. Вот люблю этих своих дочерей и рад видеть их такими счастливыми, как сейчас. Конечно, нам не хватает наших мам – правда, девочки? – и Вильмы Валдманисовны, и Галин Джамиловны, и Марии Филимоновны…

СТЕПАНИДА. Да вы просто паша, дядя Филипп!

КАМПАНЕЕЦ. А вот здесь я тебе возражу, Стэпа. Мне не гарем нужен, а важны люди, как вехи моего жизненного пути. Мне стыдиться нечего! Возьми Лайму. Ведь это же для меня память о горячих денечках, когда мы в непростых, подчеркиваю, условиях устанавливали здесь элементарные основы государственности. Вы, молодежь, сейчас пользуетесь результатами, а ведь нам приходилось начинать с азов, вдалбливать людям в головы азбучные истины. Посмотрите теперь на мою Розочку. Каракумский канал, горячее дыхание пустыни, миллионы, миллиарды тонн песка перевернули, пока не утолили вековую жажду. Клавдия – это уже Березняки, химия, дальнейшая борьба за воплощение в жизнь великих идей великого человека… хм… Менделеева… Вот так из конца в конец страны и метался на спецсамолете. Прости, но испытываю гордость и вдохновляюсь на современном этапе. Даже и этот мой скромный «Швейник». Он важен и нужен. А мое участие в бытовой химизации – все эти красители, одораторы, порошки, лаки, антикоррозаторы, дезинсектициды – все это важно и нужно. Не-ет, шалишь, мне стыдиться нечего! Вот почему я с таким удовлетворением взираю на стол, когда возвращаюсь из командировки. Ну, что нового?

РОЗА. Появилась птица. Кричит по ночам.

КАМПАНЕЕЦ. Какая птица?

СТЕПАНИДА. Лично я ничего не слышу.

КЛАВДИЯ. А я вас видела ночью на балконе.

СТЕПАНИДА. Это я статью обдумывала.

КАМПАНЕЕЦ. Ну-ка, давайте по порядку. Что за птица?

Слышится крик птицы, глухой, дикий и тревожный. Все вскакивают. Одна лишь Степанида пьет чай.

СТЕПАНИДА. Я ровным счетом ничего не слышу.

Звенит ложечка в ее стакане. Крик повторяется.

КЛАВДИЯ (хохочет). Да это же Лешка, хамло мое эдакое! Научился, подлец!

Все видят Лешу-сторожа, который, высунувшись из сумерек наподобие Фавна, подражает голосу птицы.

СЕСТРЫ (радостно). Так это Леша! Леша нас все время разыгрывал! Леша – наш сторож!

ЛЕША-СТОРОЖ (довольный). Мы-ста по ентому делу сызмальства…

ЮЗА (потерянно). Как? Неужели это всего лишь Леша-сторож?

Мгновенная острая печаль сковала всю компанию. Крик птицы, глухой, дикий и тревожный.

ЛЕША-СТОРОЖ (вставляет в глаз стеклышко и вглядывается в багровеющее небо). А вот етто, значится, она сама. Откликается.

КАМПАНЕЕЦ (неожиданно кулаком по столу). Да кто это она?

КЛАРЕНС (выходит из-за телевизора, приподнимая шляпу). Пшепрашем паньство, я имею визионарию.

КАМПАНЕЕЦ. А это что еще за чучела? (Очищает рот.)

ЛЕША-СТОРОЖ. Суседы наши, хуторяне. Черти, значитца, лесные.

КАМПАНЕЕЦ. Дурацкие шутки. Никаких хуторов здесь нет. Завтра же наведу справки, где полагается.

ЛЕША-СТОРОЖ. Чаво увидал-то, Кларенс?

КЛАРЕНС. Там есть райхер, ай и, херон… забывать по-рос-сийску… чапля на багне…

ЦИНТИЯ (хихикает, целует в мордочку свою чернобурку). Сейчас будет кто-то пришель и все нишинальство!

ЛЕША-СТОРОЖ (испуганно). Эй, бабка, ты поосторожней с энтим делом! Тут другие по этому делу.

Мокрый и веселый после бега на веранду поднимается Боб. Машет кому-то рукой.

БОБ. Эй, парень, сюда!

Голос МОНОГАМОВА. Я не ошибся? Это пансионат «Швейник»?

БОБ. Поднимайся! Машину можешь не закрывать! (Сте-паниде.) Привет, ма! (Кампанейцу.) Хелло, дядя Филипп! (Всем.) Там какой-то фирменный кент прибыл. Сафари цвета хаки.

На веранде появляется Иван Моногамов.

2. Шаг

Его огромные глаза с тревогой озирали пьесу на сцене, в зале, здесь и за, вдоль тропки по дороге к лесу.

Стоял, миря нездешний дух со здешней скованностью позы. Когда б не совершенный слух, он не поймал бы местной прозы.

Имей он кожи хоть аршин, не перешел бы гиблой бровки и, не почувствовав рифмовки, не потревожил бы старшин.

Таких героев хоть в архив. Вдобавок к недостатку кожи, прискорбно он не молчалив, мучительно не осторожен.

Опомнись, тихая душа, дитя планеты Моногамов! Он делает последний шаг и пропадает в сети драмы.



КАМПАНЕЕЦ. Ошиблись, гражданин, да еще и нарушили – проехали под знак. Документы покажите: я общественный… хм… гм… автоинспектор.

МОНОГАМОВ: Документы? Конечно, конечно… (Роется в многочисленных карманах своего сафари.)

СТЕПАНИДА (встает). Ну, что вы, дядя Филипп! Товарищ, конечно, нарушил, но товарищ не ошибся.

МОНОГАМОВ. Боже мой! Степка! (Шаткий шаг к жене с попыткой поцелуя.)

СТЕПАНИДА (протягивает руку). Ну, здравствуй, Моногамов!

Моногамов растерянно пожимает ее руку.

Ну, хорош! Ни телеграммы, ни звонка. Вот уж действительно картина «Не ждали»! (Всем присутствующим.) Кто бы вы думали, товарищи? Мой законный супруг!

БОБ. Значит, можно понимать в том смысле, что это мой отец?

МОНОГАМОВ (наконец заключает Степаниду в объятия, из-за ее плеча объясняет присутствующим). Вот, прилетел из Брюсселя, семьи нет, соседи говорят – в Прибалтике, взял у друга машину, поехал. Мне, знаете ли, сначала показалось, что у вас здесь что-то частное, какое-то большое семейство с внутренними противоречиями…

КАМПАНЕЕЦ (неприязненно). Какие еще противоречия? Нет никаких противоречий.

МОНОГАМОВ. Поверьте, я очень рад, что ошибся. (Жене.) Степа, у тебя здесь отдельная комната?

СТЕПАНИДА (энергичным движением прерывает объятия). Какой-то ты, Иван, стал хрупкий, изящный… (Смеется.) И не узнать.

МОНОГАМОВ. А ты по-прежнему, Степа, тугая, мускулистая. По-прежнему спорт, а? Теннис, плаванье?

БОБ. А я тебя просто не узнал, папаша. Ты как-то помолодел.

МОНОГАМОВ (обнимает сына). Бобочка! Ты тоже помолодел! Был такой пухлый, пузан, а теперь – юный бог! Школу окончил? В институт поступил?

БОБ. Ты что, папец, газет не читаешь? Я же в мировой десятке по прыжкам. Работаю на высоте за 2.20.

МОНОГАМОВ (сентиментально). А ты, Степка, все в той же гостинице «Украина», все на том же этаже, да?

БОБ (наступает отцу на ногу). Папаша, стоп! Какая тебе еще гостиница? (Громко.) Мама давно уже завотделом в обществе содействия.

МОНОГАМОВ {отступая на шаг, с еще большей сентиментальностью). Да-да, вижу – вы изменились за эти годы. Годы-годы… Если бы вы знали, чего я только не видел за эти годы, куда только меня не забрасывало ЮНЕСКО! Кения, Танзания, Уганда, Мальдивы, Соломоновы острова, Папуа, Бутан, Непал, Афганистан…

КАМПАНЕЕЦ. Вы ужинать будете?

Степанида подталкивает Моногамова к столу.

МОНОГАМОВ (рассаживаясь). …Иордания, Ливан, Биафра, Капде-Вер, Тристан-да-Кунья, Сальвадор, Парагвай, Гренландия, Чили, острова Пасхи… Вижу-вижу, все сгорают от любопытства. (Лукаво.) Однако не все сразу. (Принимается за котлету.)

КЛАВДИЯ. А в Польше-то были?

МОНОГАМОВ (поперхнувшись). Где?

ЛАЙМА. В Польской Народной Республике.

МОНОГАМОВ. Как вы сказали?

Сестры переглянулись. Роза пожала плечами.

СТЕПАНИДА. А где твой багаж, Иван? В «Жигулях»?

БОБ. Давай ключи, фазер. Мы с Лехой приволочем твою фирму. (Уходит вместе с Лешей-сторожем.)

МОНОГАМОВ. Степа, у тебя здесь отдельная комната?

СТЕПАНИДА. Иван, я бы хотела, чтобы ты прежде всего пожал руку директору пансионата Филиппу Григорьевичу Кампанейцу. Ты должен помнить нашего дядю Филиппа. МОНОГАМОВ. Дядю Филиппа!

СТЕПАНИДА. Тетю Шуру Николайко ты, конечно, помнишь.

МОНОГАМОВ. Тетю Шуру?

СТЕПАНИДА. Так вот; тетя Шура Николайко, как известно, родная сестра Витольда Андреевича Костяных, у первой жены которого Елизаветы Фотиевны Рыссо есть сын Константин Витальевич Рыссо, который женился на Валентине Полуяновой, которая приходится родной племянницей Кампанейцам, а с другой стороны Васюша Николайко, то есть пасынок тети Шуры по ее второму браку, женился на Викторине Фронт, да-да, дочери того самого писателя с крашеной челкой, а она как раз приходится сводной сестрой той самой Валентины…

МОНОГАМОВ. Вот теперь, кажется, совершенно ясно вспомнил дядю Филиппа. (Протягивает руку.)

КАМПАНЕЕЦ (как бы просматривая какие-то бумаги и не замечая руки). Вы ужинать будете?

МОНОГАМОВ. Я уже ужинаю.

КАМПАНЕЕЦ. А в официальном смысле?

МОНОГАМОВ. Простите?

КАМПАНЕЕЦ. Ну, у нас ведь здесь не частная лавочка, не Соломоновы острова.

СТЕПАНИДА (посмеиваясь). Дядя Филипп, уж не обеспокоены ли вы лишним ртом? Выше голову, дядя Филипп, за столом никто у нас не лишний, на всех хватит. (Мужу шепотом.) Добродушный ворчун. (Кампанейцу.) Оформите, пожалуйста, Ивана Владленовича Моногамова как члена семьи. (Мужу.) А это, Ваня, перед тобой Лайма, Роза и Клавдия, наши сестры.

МОНОГАМОВ. Браво! Все эти годы у меня была масса дел с сестрами милосердия в рамках ЮНЕСКО. Удивительный, отзывчивый народ. Вот, помню, был случай на Мадагаскаре. Мы ждали вертолет…

СТЕПАНИДА. Да нет же, Иван, это не сестры милосердия. Здесь ведь тебе не ЮНЕСКО, шельмец. Это дочери дяди Филиппа, молодые девушки 1949 года рождения из разных районов нашей страны. Дядя Филипп возложил здесь на них кое-какие обязанности. Клавдия, например, наш диетолог. Ветчина, остатки который ты видишь на столе, в ее веденье…

КЛАВДИЯ. Мы здесь все на вашу женушку, так сказать, горбатим, а Сте…

КАМПАНЕЕЦ. У Степаниды Власовны полставки по физвоспитанию, а Борис оформлен как матрос-спасатель.

На веранду поднимаются Боб и Леша-сторож. Боб несет очень «фирменный», но очень небольшой чемодан.

Кларенс Ганнергейт, прижав к груди шляпу, повторяет Леше-сторожу свои «драй рублике», но тот на него только замахивается.