Андрей Фролов
Твое здоровье, мистер Гретшом
«К сожалению, Издательство отклонило присланный от Вас текст. Издательство и далее готово рассматривать другие Ваши предложения. С уважением, главный редактор Издательства…»
Привычным движением задвинув доску с клавиатурой вглубь стола, Федор повалился вперед, опуская лоб на прохладный пластик. Опять. В который раз. Что-то новое? Нет…
Он выпустил воздух сквозь сжатые зубы. Сколько раз он убеждал себя не волноваться, открывая письма из издательств, но все равно никак не мог привыкнуть. Сердце колотилось, отбивая нехитрый ритм. А привыкнуть он не мог только по одной причине — каждый раз, открывая заветные электронные конверты, ждал чуда. Скрещивал пальцы. Не дышал. Верил в лучшее. Баран…
Восстанавливая дыхание, он выпрямился на стуле, вновь и вновь пробегаясь глазами по скупым строчкам ответа. Отказ. Новый отказ. Как приговор, гвоздь в гроб очередного романа, отклоненного очередным главным редактором. Комья земли на этот гроб. Гвоздички на могилку.
В ванной комнате перестала шуметь вода, и Федор закрыл почтовую программу. Отодвинулся от компьютера, прислушиваясь. Она не должна увидеть, что ему в очередной раз дали по щекам. Этого вообще никто не должен увидеть, если уж на то пошло. Переварится, ничего. Не впервой, как говорится. Справимся.
Она вышла из ванной комнаты, закручивая полотенце на голове. Его полотенце. Небрежно, бесконечно небрежно, будь она проклята, запахнула халат (его халат), легким шагом направилась в дальнюю комнату. Его собственную спальню, теперь отведенную под ее апартаменты.
— Настя, у тебя сотовый звонил…
— О, спасибо, дорогой…
Дорогой…. Лицемерка.
Федор поднялся со стула, разминая онемевшие ноги. И когда успел отсидеть? Это все напряжение. Необходимо его снять, пусть и на время. Может, сегодня к друзьям рвануть, выпить? Вариант, хотя лучше завтра…
Нашарив под столом тапочки, он побрел следом за Анастасией, остановился в дверях комнаты, рассматривая, как та разворачивает шнур фена. Сидела на пуфике у зеркала, изящно сложив свои шикарные длинные ноги так, чтобы короткий халат почти ничего не скрывал.
— Знаешь, Настя, а ведь ничего не изменилось.
— Что? — она с притворным удивлением обернулась.
Все притворно. И интонации, и взгляд, и поза. Словно издевается, хотя он знал, что это не так — это всего лишь ее непростая натура.
— Я все еще люблю тебя, — выдавил Федор, пугаясь собственной смелости.
Ну да, в конце концов, об этом стоит поговорить. Хотя бы просто для того, чтобы расставить точки.
— О, Боже, — выдохнула она, он в голосе не слышалось ни капли эмоций. — Федя, ты в порядке?
Настя поднялась со стула, подходя ближе. Запах ее шампуня ударил в ноздри. Все тот же запах…
— Да, это правда, — он не отшатнулся, когда она осторожно прижалась к нему всем телом, опуская фен, свободной рукой приобнимая за плечо. — Есть вещи, которые в нашей жизни не меняются.
Какое-то время они молчали, а он тоже обнял ее, наслаждаясь теплом.
— Федор, — сказала она через короткую вечность. Сказала твердо, как любила. Словно делала заказ в ресторане. — Прошло почти пять лет, ты же понимаешь. Пять лет. Я думала, мы прошли этот этап.
— Прошли, — покорно согласился он.
Возможно, отвечать на ее просьбу было ошибкой, но он не смог себя удержать. Всего на пару недель, сказала она. Командировка, сказала она, после чего я уеду обратно. Можно, поживу у тебя? Можно, ответил он. Живи. Он не мог отказать. Впустил, перемалывая себя на мясорубке душевных терзаний. Обзвонил всех подруг и предупредил, что потеряется дней на пятнадцать. Он надеялся. Как с письмами в издательства…
— Думал, все в прошлом, но как увидел тебя…
— Милый, не нужно… — она уткнулась ему в плечо. — От этого нам обоим станет лишь тяжелее.
Его руки скользнули по телу Анастасии, и та не отстранилась.
— Но ведь…
— Т-с-с… — Настя взглянула ему в лицо, близко-близко. — Не нужно, я прошу. Послушай, Федор…
На этот раз она попробовала выскользнуть из его рук. Он не отпустил.
— Послушай, Федор. Ты супер. Ты правда самый лучший. Но пойми, мы ничего не вернем… Я до сих пор не могу разобраться в себе. Ты… Мы можем жить вместе. Мы понимаем друг друга, и отлично дополняем. Но за эти годы, что мы прожили совместно, я так и не сумела понять себя…
— У тебя кто-то есть?
— Нет, сейчас нет.
— Тогда мы могли бы попробовать.
— Я же сказала, что не стоит! — она так и не научилась придавать своему голосу металлические оттенки, но прозвучало грозно. — Пойми, есть проблема. Я не могу спать с тобой.
Теперь он отпустил ее, рассматривая безвольно поникший шнур фена, волочащийся по ковру.
Настя равнодушно пожала плечиком.
— Я ни с кем не могу спать. За эти годы я многое перепробовала, но так и не нашла себя в постели. Бывал спортивный секс. Бывало, он являлся всего лишь логическим завершением вечера. Бывали и девушки. Ничего. Мне это не нужно. Совсем. И я не испытываю от этого ни капли дискомфорта.
Он рассматривал ее восхитительное тело, едва прикрытое халатом, высокую грудь, почти не спрятанную от взора, стройные ноги, красивое лицо. Рассматривал и ужасался брошенным словам. Интересно, это правда, или его пытаются корректно отшить?
— Значит, дело не во мне?
— Ой, дурачок. Ну конечно, не в тебе. Дело во мне. Исключительно. Извини.
Она вновь приникла к нему, оставила на щеке сухой, даже не приятельский поцелуй. Отошла, вернулась на пуфик, воткнула шнур в розетку. Чужая до бесконечности. Кукла.
Как бы он хотел делить с ней все. И обиды, как говорится, и радости. Как бы он хотел рассказать ей, что издательство вновь отклонило один из его романов, забыться на чудной груди и услышать, что она все равно гордится им. Но этого не произойдет. Потому что чужим людям в слабостях не признаются…
И, казалось бы, что сетовать-то не на что. И три книги вышло, причем не где-нибудь, а в крупных московских издательствах, и рассказы его брали призы на конкурсах. Романы были разными, совершенно по-разному принятые читателями. Получавшими совершенно различные оценки на форумах, от восхищенных до сравнивающих с землей. Но… Понять логику издателя, понять, по какому принципу слабенький роман брали, а его личного фаворита заворачивали — Федор так и не научился. Все сводя к элементарному отсутствию у себя таланта. И ни с кем не обсуждая. Ни с кем.
И с ней не будет.
— Я ложусь спать, — прозрачно намекнула она.
— А я?
Она вновь обернулась, все еще не торопясь включать фен. Внимательно посмотрела в глаза.
— Если приставать не будешь, то можешь спать со мной.
Он молча развернулся, аккуратно прикрывая дверь, и побрел к себе на диван.
Федор любил своих персонажей. Кого-то больше, кого-то меньше, но всех без исключения. Как тех, кто вышел в большой мир книгопечатанья, так и тех, кто ждал своей очереди в столе. Любил настолько, что подчас, ложась спать, видел их яркие образы, собирающиеся вокруг своего создателя на вершине высокой пыльной горы.
Там всегда был живописный вечер, ветер закручивал изящные спирали желтого тумана, а камни оставались теплыми, словно на них только что лежала кошка.
Прикрыв глаза и вслушиваясь в гудение фена в соседней комнате, Федор вновь вызвал их. Они явились немедленно, с разных сторон вступая на плоскую площадку на вершине. Кто-то поднимался по камням, беззлобно ругаясь, кто-то материализовался прямо из воздуха, проходя на привычные места. Спецназовцы и вампиры, маньяки и наивные девчонки, гунны и японские демоны, полицейские и князья. Рассаживались кругом, обменивались репликами, словно хорошие друзья. Опускали оружие, у кого было, закуривали, открывали фляжки и бутылки.
Собиратель пришел последним — это была прихоть Федора, до последнего момента не позволявшего своему сознанию сформировать образ. Высокий до ужаса, костлявый как сама смерть. В безупречном черном фраке, столь же элегантной шляпе-котелке. С мертвенно-бледным лицом, на котором горели два пожара глаз. Сцепив тощие пальцы, замер в сторонке, прислонившись к выступу скалы.
«У меня неприятная новость», — привычно подумал Федор, и его мысль услышал каждый из сидящих вокруг.
Сколько раз он сообщал им, что принес неприятные вести? Сообщал, как живым людям, словно обладавшим собственными жизнями. Конечно, бывали и добрые, аж три раза, но это было так давно… Те, кто получил их, например, отряд гуннов, мгновенно теряли яркость и насыщенность красок. Будто говорили ему и остальным — мы прошли, парни, мы в игре, мешать теперь не будем, дело за вами. Ждем.
«Хочешь сообщить что-то неожиданное?» — голос Собирателя скрипел, как песок по стеклу. Страшный ублюдок, и как только Федору удалось такого придумать?
Остальные смолчали, и Федя знал причину. Точнее сказать, придумал ее, но в фантастическим мире его полусна это не имело значения. Причина состояла в том, что остальные его персонажи опасались Собирателя. А кое-кто и откровенно боялся. С тревогой наблюдая за своим автором, откровенно симпатизировавшем убийце.
«„Жизнь на лезвиях ножей“ завернули. Без объяснения причин, как обычно. Отказ. Извини, Собиратель», — Федор уставился на носки своих тяжелых ботинок. В этом мире он всегда носил высокие тяжелые ботинки, громоздкие, но удобные.
«Ожидаемо», — высокий человек в черной шляпе вынул из внутреннего кармана серебряный портсигар.
Открыл, ногтями подцепил сигарету. Убрал портсигар обратно. Где-то там, в отутюженном фраке, совсем рядом с сигаретами, лежала наваха — ужасного вида испанский раскладной нож. Шестнадцать дюймов великолепной отточенной стали. Так же удобно, совсем под рукой. Хладнокровный гаденыш.
«Я сожалею, но в этой ситуации ничего поделать не могу…», — один из коммандос вынул из-под банданы пачку сигарет, протянув Федору. Автор закурил, бросил пачку обратно. — «Теперь вся надежда на наших инквизиторов, другие произведения уже свои попытки исчерпали»…
Стоящие чуть в сторонке четыре близнеца в черных сутанах переглянулись между собой. Впрочем, без особого оптимизма.
«Либо», — продолжал размышлять Федор, — «это будет рукопись, о которой вы знаете».
Круг вздохнул в едином порыве. Конечно, они знали. И вместе со своим создателем искренне надеялись, что новеньким может повести больше. Ведь у тех впереди вычитка, и далеко не в одном издательстве. Шанс. В то время, как их будущее…
«Я почти закончил новый…», — продолжил Федор, но Собиратель перебил, как обычно резко и грубо.
«Есть еще „Бритвы его жизней“».
На скале воцарилась тишина, во время которой Федор почувствовал, что засыпает. Образы окружавших его персонажей стали тускнеть.
«Ты думаешь, — столь же резко парировал он, оборачиваясь к стервятнику в черном фраке, — что если роман о твоих похождениях не смог заинтересовать издателя, история твоего юношества сможет сделать большее»?
«Возможно», — туманно ответствовал Собиратель.
Уже засыпая и распуская круг своих созданий, Федор увидел, как за плечом убийцы появляется его копия. Только лицо не такое сухое, а в движениях больше гибкости. Размышляя о «Бритвах его жизней», он уснул.
— Ух, Паха, передай огурчики… М-м-м… Спасибо. Хорошо, пошла, да…
Комната наполнилась стуком опускаемых на стол стопок.
Водка не помогала, а перед глазами стоял образ Насти. Хотя нет, ложь. Помогала, хоть на время. Мысли стали вальяжными, словно павлины, сердце уже не щемило. Кто она такая, в конце концов? Подумаешь, расписались несколько лет назад. Давно это было, а кто старое помянет… Пусть живет своей жизнью, у него она своя. Живая мертвечина, не сумевшая найти радости жизни. Дура.
Парни, сидящие за столом, увлеченно закусывали бутербродами с мясной нарезкой и вареными сосисками. Оливье кончился еще полчаса назад.
— Ну что, Федисюк, когда порадуешь новой книгой?
Паша, как обычно, умело прикидывался идиотом. Ведь прекрасно знал, что Федя не любит разговоров на тему своих творений. Как никогда и не обсуждает с друзьями всех перипетий общения с издательствами. И все равно спросил, как будто ни разу ответов на этот вопрос не получал.
— Иди в жопу, Паша, — беззлобно ответил Федор, дожевывая огурец. — Ты отлично знаешь, что этот вопрос решаю не я. Если издатель вдруг решит, что какое-то из моих произведений ему интересно, ты узнаешь об этом первым.
Парни, все четверо, заржали. Кто-то вновь принялся разливать по стопкам прозрачную карамель водки. Серега поднялся, вынимая сигарету.
— Слышь, чуваки, давайте на кухне курить, а то уже не продохнуть…
— Да ладно тебе.
— Ой, ну это же из-за стола вставать нужно.
— Не сломаетесь, — Сергей бросил сигарету в рот. — Пошли, Данилов, покурим, что ли?
Федор поднялся на ноги, забирая со шкафа свои сигареты. В голове шумело, как в наполняющемся унитазном бачке. Взгляд напоминал прожектор на наблюдательной вышке — так же бесцельно и хаотично метался по комнате, разглядывая лица друзей. Хорошо сидим, да. А ведь еще «ноль-семь» в морозилке ждет.
Вышли на кухню, прикрыли за собой дверь. Серега пошире распахнул форточку, впуская в квартиру холодный февральский ветерок. Федор неожиданно вспомнил о скале, на которой встречался со своими героями.
— Ну, рассказывай, — предложил Сергей, щелкая зажигалкой. Выругался, на просвет убедившись, что газ кончился. Взял с холодильника другую.
— Что тебе рассказывать?
— Блин, Федя, не притворяйся дураком, это только Пашке идет. Рассказывай. Приехала твоя ненаглядная?
Прикуривающий Данилов мигом погрустнел. Конечно, ждал дружеских расспросов, но от того легче не становилось.
— Приехала, — словно приговор, огласил он. — Позавчера.
— Ну и что? Слушай, не томи. Мне что, из тебя все клещами вытягивать?
— А мне тебя что, как Паху — в жопу послать?
— Завязывай, Данилов, — Сергей выпустил в форточку струю дыма. — Знаю же, что хочешь поделиться. Не первый день знакомы. Давай, писатель, выкладывай.
— Короче, я в полном недоумении…
— Ты витиевато будешь книги писать, мне проще рассказывай, я ведь технарь.
— Блин, Серега, — Федор поморщился, но продолжил, — если проще, то полный абзац.
— Не дает?
— Я тебя умоляю… Казалось бы, душа в душу, понимаем друг друга с полуслова, а тут… Как кукла стеклянная. Красивая, но неживая. И ведь, засранка, не пожила еще ничего, а строит из себя умудренную годами даму. Мол, секс ее больше не устраивает вообще, и не во мне дело… Мол, себя в жизни не может найти. А то, что у нее одна из основных функций, инстинктов человеческих отключается, ее не колышет. Ей комфортно. А мне будет некомфортно вместе с ней, а значит, не стоит и пробовать…
Серега молча курил, не перебивая. Закончил, затушил окурок в пепельнице. Взглянул на Данилова, облизнул губы.
— Значит, не дает.
— Бляха муха, Серега, ты ни фига не понял…
— Все я понял. Отшила тебя куколка твоя хрустальная. Подловила на твоих собственных условиях. А ты, лопух, брать просто не умеешь. А может, и не нужно. Ну скажи, братан, зачем тебе этот геморрой? Эта вешалка с ушами? Чтобы опять сердце на кусочки исполосовать? Это же не женщина — это тамагочи натуральный! Ты его гуляешь, кормишь, поишь и лелеешь, а что в ответ? Ни фига, потому что симпатичный электронный тамагочи ничем тебя отблагодарить не может. Забей, короче. Пусть своим ухажерам-импотентам мозг сверлит. Пошли, накатим?
Но уже возвращаясь в комнату, наполненную смехом друзей, Федор понял, что больше не хочет пить. Он хотел лечь спать, причем не здесь, в Серегиной квартире, на матрасе и в спальном мешке, а дома, пусть и на диване. Только чтобы в соседней комнате спала она…
Друзья долго не хотели его отпускать. Отговаривали и шутили, прекрасно осознавая бесплодность своих попыток. Он все же вызвал такси и уехал домой.
Вошел, с самого первого мгновения окруженный ее запахами. Как когда-то, в те времена, пока они жили вместе. Нетвердой рукой закрыл дверь, включил свет. Некоторое время рассматривал ее сапоги, стоящие у порога. Deja vu, господа и дамы…
Разделся, пошатавшись по своей небольшой квартире. Дверь в спальню была прикрыта неплотно. Словно бы и не закрывала она ее, сама закрылась. Хочешь — входи. Но ты сам знаешь, что можно, а что нельзя…
А может, он и правда не умеет брать? Войти туда сейчас, и взять ее едва ли не силой? Показать, что все ее нелепые бредни про отсутствие интереса в сексе — пустой треп? Но его живое воображение тут же нарисовало картину: он сверху, обнимает и ласкает, а она смотрит мимо в потолок, покуривая тонкую женскую сигарету. С трудом удержав позыв рвоты, Федор зашел в свою комнату и плотно закрыл дверь.
На скалу, скорее на скалу, где собрались свои, знающие самые сокровенные мысли. Выдуманные и такие живые. Ждущие вестей о новых письмах из издательств. Наспех скинув одежду, Федор рухнул в постель. В следующую секунду теплый ветер песчаных скал ударил в его лицо, растрепал путаные волосы.
На этот раз пришли не все, так тоже бывало. Явились только те, кто ждал своей участи — героев опубликованных рукописей сегодня было не видно. А вот Собиратель явился в числе первых, и Федор сразу понял, что тому есть, что сказать.
«Я отправил „Бритвы“», — вместо приветствия начал Федор, на этот раз принимая сигарету из рук раскосого парня с внешностью героя аниме.
Данилов уже понимал, что скоро заснет, но хотел хоть немного пообщаться со своими творениями. А особенно — с Собирателем.
«Хорошо», — словно прочитав мысли автора, отреагировал тот.
А еще через секунду на площадке ни осталось никого, кроме них двоих. И ветра, поднимающего в воздух искрящиеся клубы серо-желтой пыли.
Федор не испугался, такое тоже происходило регулярно, причем значительно чаще, чем общие сборы. Курил, вальяжно развалившись на камне и разглядывая одетое в черное старика. Тот занимал неизменный пост у выступа скалы.
«Мой младший двойник имеет гораздо большие шансы», — безапелляционно заявил Собиратель через несколько минут тишины. — «Я верю, что он сумеет убедить издателя».
Федор сдержал улыбку. Отлично. Это значит, что и он сам в это верит. А это хорошо, рук опускать не стоит. Только вот когда он представил себе Собирателя, стоящего над столом главного редактора с раскрытой навахой в руке, стало еще смешнее.
«Если бы только у нас был способ как-то повлиять на ситуацию», — пробормотал он, обращаясь скорее не к своему единственному собеседнику, а к бескрайним просторам, лежащим у подножия скалы.
«Возможно, для этого нужно просто проявить чуть больше решимости», — равнодушно ответил ему Собиратель, и Федор узнал эти нотки.
Такую интонацию он вкладывал в уста своего героя, когда тот решался на что-то особенно поганое.
«Ты смеешь обвинять меня в нерешительности или слабости характера»?
«Возможно. Таков я есть».
«Вот наглец, — настроение Федора улучшалось с каждой минутой. — Ты, мое создание, упрекаешь меня в том, что тебя не печатают, а виноват в этом исключительно я? Может, мне стоит поехать в Москву, приставить к горлу редактора пистолет и заставить печатать новую книгу о тебе»?
Федор рассмеялся, краем глаза замечая, как искривляется гримаса Собирателя. Сейчас он не видел его правую руку, стервятник доставал портсигар.
«Возможно, это так», — сухо ответил персонаж, и Федор поразился, как живо и звонко звучит его голос. — «Ибо таков я есть, и этого уже не изменить».
Данилов перестал улыбаться, удобнее усаживаясь на камне.
Через секунду в его руке появился тяжелый револьвер времен Гражданской войны в США. Ствол был направлен Собирателю в голову. В этом мире, где он был хозяином, любое желание исполнялось в один миг.
— Ну вот что, — медленно сказал Федор, рассматривая ссутулившегося Собирателя, — не тебе меня учить, ясно? Я приемлю критику, могу обсуждать и спорить, но вот выслушивать от тебя нотации и обвинения не намерен. А потому рекомендую держать рот на замке, ясно? Не забывайте, мистер Гретшом, что если я вас создал, то могу и уничтожить. Здесь, сейчас, на компьютере, в бумаге. Без меня у вас нет никакого будущего, неужели непонятно?
— Понятно, — прошептали сухие губы Собирателя Гретшома.
Его узкая фигура отодвинулась от уступа, и Федор без удивления обнаружил в левой руке персонажа раскрытый нож. Скупое солнце придуманной страны играло на длинном клинке. Что поделать, таков он есть, его Собиратель. И ничего уже не изменить…
— А теперь проваливай, — Данилов качнул стволом револьвера. — Ты мне сегодня противен…
— Как прикажете, милорд, — тремя пальцами закрывая испанский нож, свободной рукой Собиратель приподнял над головой котелок.
Через несколько мгновений Федор спал.
Утро встретило Федора похмельем, пусть и не смертельным, но ощутимым. Выбравшись в коридор, он обнаружил, что Настя уже ушла по делам. Пусть идет, пусть валит по своим работам, мужикам, делает карьеру. Его это не касается. Мысли ворочались, как выброшенные на берег киты. Среди них доминировали фантазии вполне конкретного содержания, основной картиной которых оставались ее обнаженные ноги.
Вернувшись из ванной комнаты, Данилов проверил почту, обнаружив в ней новое письмо. От одного из издательств, куда высылал «Бритвы». Открывать не стал. Хотя прекрасно знал, что скрывает электронный конверт. Издатель никогда не присылает положительные ответы так быстро.
Стало погано до жути, хотя последствия вчерашнего веселья немного приглушали и это чувство.
Кроме минералки, в холодильнике нашелся едва початый пакет вина. Многозначительно осмотрев тяжелую картонную упаковку, Федор выставил на стол и его. На всякий случай, ведь сегодня все равно важных дел не запланировано. А вот алкоголь, как он это уже выяснил, позволяет хоть немного приглушать мысли о ней.
— Славная попойка была, — пробормотал Данилов, нацеживая в стакан вина. Налил половину, остальное дополнив минералкой.
Он любил разговаривать сам с собой, особенно в трудные периоды. Это позволяло услышать собственные размышления, а подчас и переосмыслить их.
— Так, чувак, — он посмотрелся в собственное отражение в стеклянной дверце кухонного шкафа. — Она живет своей жизнью, ты своей. В разных комнатах, разными судьбами. И забудь об этом. Продержишься еще дней десять, а потом все кончится и ты вернешься к прежней жизни, о’кей?
Кусок сыра упал на тарелку, тарелка стукнулась о столешницу. Есть не хотелось, но без завтрака его будет развозить весь день.
Присаживаясь за стол, Федор вспомнил вчерашний разговор на скале. Может быть, он и правда слишком нерешителен? Слишком вежлив, слишком вял? Может быть, издатель хочет совсем другого? Напора, экспрессии, гневного отстаивания своих произведений.
Федор вздохнул, невольно покачав головой. Не так это, и он данный факт отлично понимал.
Взглянул на стакан с разбавленным вином. Подумал, что одному пить как-то не с руки. А мужики, наверное, сейчас пивка купили, поправляются…
И совершено спонтанно, что и сам удивился, Данилов вдруг представил себе Собирателя, сидящего напротив. Какой бы сволочью ни был его недавний персонаж, выпить с ним вполне можно.
Гретшом сидел напротив, скрючившись, чтобы котелком не задеть висящую над кухонным столом бра. В глазах его танцевали дьяволы.
«Приветствую, милорд», — сказал Собиратель в голове Федора, и тот понял, что не может сердиться на своего любимчика, даже если сам заставил его произнести несколько резких слов.
— День добрый, мистер Гретшом, — вслух сказал Данилов, поднимая стакан. — Твое здоровье.
В руке Собирателя появилась изящная стопка с абсентом. Он приподнял ее в салюте.
«И твое, мистер автор».
Опустошив стакан, Федор нацепил сыр на вилку, принявшись меланхолично жевать.
— Ну и о чем ты вчера говорил? Там, на скале? Что-то о том, что можно быть решительнее…
«Я знал, что мы вернемся к этому разговору, — кивнул головой Собиратель. — Позволишь закурить»?
— Кури, конечно, — забавляясь игре, Федор придвинул пепельницу к пустому краю стола. — Рассказывай.
Худая рука скользнула во внутренний карман и Данилов услышал, как портсигар глухо звякнул о рукоять навахи. Чиркнув несуществующей спичкой, Гретшом закурил.
«Я говорил о том, что мы можем повлиять на издателя. Сделать так, что он захочет напечатать книгу. Мою книгу. Ибо мне претит мысль пылиться на твоей скале до тех пор, пока ты не станешь известным, и редакторы примутся печатать твои творения одно за другим, невзирая на качество».
Несуществующий пепел упал в подставленную пепельницу.
— Ты говоришь о том, что мне нужно ехать в Москву и лично встречаться с издателями? Убеждать? Доказывать?
Голос Федора разлетался по пустой кухне. За окном началась капель.
«Не совсем, — Собиратель наклонил голову, посматривая на создателя из-под козырька своей крохотной шляпы. — Я говорю о том, что мы все — жители твоей скалы, вполне реальны. Мы существуем. А это значит, что вполне способны помочь. Как умеем».
От этой фразы, прозвучавшей в голове Данилова, тому стало неуютно.
— Не совсем понимаю, о чем ты…
Но Собиратель продолжал, мелко затягиваясь крепким табаком.
«Разреши мне отправиться в Москву. Мне молодому. Я поеду так, как умею, на коне или экипаже, в своем мире. Через несколько дней буду на месте. Я найду способ заставить издателя напечатать и „Бритвы“ и „Ножи“».
Федор заставил голос Собирателя утихнуть. В голове шумело от выпитого, тело вновь обрело приятную легкость.
А отчего бы и нет? Персонаж, придуманный автором, живет своей жизнью. Самостоятельно. А этот еще и выпрашивает своего создателя дать ему благословение… Так пусть же сила его мысли летит в Москву! Пусть образ молодого Гретшома, еще толком не вкусившего крови, встанет за спиной издателя, пусть откроет свою наваху, еще новенькую и без зазубрин. Пусть «Бритвы» увидят свет. А за ними и «Ножи». А когда это произойдет, Федор сядет за компьютер и допишет третью книгу трилогии, окончательно раскрыв миру сущность Собирателя Гретшома.
— Он справится?
«Ты сомневаешься во мне? Сомневаешься в собственном творении? Сомневаешься в умениях, которыми наделил меня»?
— В «Бритвах» ты еще очень молод. Слаб. Нерешителен.
«Так испытай меня. Именно после событий „Бритв“ я начал становиться таким, каким стал в итоге».
— А ты знаешь о том, что в моем почтовом ящике сейчас лежит письмо?
«Знаю, оно пришло утром. Все, что известно тебе, известно и мне».
— Логично. Знаешь, что там написано? Ведь я еще не читал…
«Догадываюсь. Там сказано, что если издательство не заинтересованно в публикации предыдущего произведения, присылать его продолжения или приквелы тоже не имеет смысла. Без объяснения, естественно, причин. Еще они извиняются и готовы рассматривать и другие ваши работы, милорд».
— Да, я тоже так считаю, — Федор уже не задумывался о том, что разговаривает вслух.
Придвинул пакет с вином, налил себе еще. Но этот разбавить минеральной водой не стал.
— Ну что же, — он приподнял стакан в сторону пустого угла, — пусть будет так. Молодой Гретшом едет в Москву убеждать местных редакторов… Пусть отрежет там пару ушей!
Он хохотнул, выпивая полный стакан. А когда поставил пустой на стол, Собирателя в кухне уже не было.
Вечером, когда Настя вернется с работы, он просто проигнорирует ее. Пусть думает, что живет в гостинице, причем не самой плохой. Так будет удобнее им обоим…
Письмо он прочитал только следующим утром. Дождался, пока Настя уйдет на работу, выскользнул из-под одеяла. Умылся, включил компьютер. Прочитал.
Текст письма практически полностью соответствовал тому, как он это вчера себе представлял. Точнее сказать, как его представлял себе Собиратель.
Тоска и отчаянье навалились с новой силой, но Данилов знал, что это пройдет. Это в самом начале он переживал, бился о стены, скулил и полагал, что все кончено. Но затем научился держать себя в руках, стойко сносить удары издательств и через какое-то время возвращаться к работе. Возвращаться в надежде, что его новая рукопись получит одобрение.
Тем не менее, сегодня пропасть, открывшаяся в душе, вновь была необъятна. Как огромное сливное отверстие, куда утекали все надежды, стремления и мечты. Из разверзшейся пасти на него смотрела живая тьма.
В половине третьего дня он вновь был пьян, прикончив недопитое вино и добавив сто грамм водки. С работы звонил Серега. Поржал над запоем друга, обозвал всех журналистов лоботрясами и бездельниками. Поругался, что запоминать умное слово «копирайтер» ему лень, а потому он будет продолжать называть Данилова журналюгой. Сказал, что на выходных у него будут отмечать день рожденья Светки, нужно быть.
Федор сидел перед компьютером, машинально раскладывая пасьянс «косынку». Собиратель появился в комнате неожиданно, но не напугал. К своему огорчению, Данилов был рад его присутствию.
«Я вижу, милорд с утра навеселе», — проскрипел Гретшом, устраиваясь у окна. Его долговязая фигура отражалась в мониторе.
— Не твое дело, — Федор задвинул клавиатуру в стол. — У некоторых писателей получается творить, только если они пьяны.
«Какое милое заблуждение», — Собиратель закурил, на этот раз не спрашивая разрешения.
Пусть дымит, все равно ковер не испачкает. Таков уж он, не изменить, сам сочинял.
— Ты опять лезешь не в свое дело? — Федор развернулся к окну, рассматривая образ человека в черном фраке сквозь сигаретный дым. — Прошлый урок тебя ничему не научил?
«Отнюдь, — Собиратель был спокоен и рассудителен. — Как раз много чему, ошибаешься, милорд. Однако я хотел бы слегка поправить тебя, если ты не против. Не против»?
— Давай, жги, долговязый, — Федор вспоминал, осталась ли в холодильнике водка.
Сейчас допить ее и лечь спать. А может быть, перед этим пообщаться с гуннами, они веселые парни, всегда из депрессии выйти помогали.
«Недавно, во время разговора на скале, ты сказал мне, милорд, что являешься моим хозяином. Что волен убить меня, если захочешь. Ты действительно считаешь именно так?»
— А то, — водка, кажется, еще осталась. Это хорошо. — Ты считаешь иначе? Как интересно…
«Да, считаю, — продолжал скрипеть Гретшом в голове Данилова, — И ты считаешь, согласись. Ведь именно ты вчера дал добро моему двойнику ехать в Москву. Это значит, что опроверг собственные убеждения. Мы существуем, милорд, пусть и благодаря тебе, но в действительности. И не в твоей власти убивать нас».
Федор почувствовал, как в голове что-то переключилось. Следом пришла волна гнева. На себя, на собственную бесполезность, на бестолковых издателей, ничего не понимающих в современной фантастической литературе, на куклу, живущую в соседней комнате… Да, на эту вешалку с ушами — особенно! На Собирателя, рассуждающего так, как сам Федор бы не смог. Он вообще не любил говорить о страшных или серьезных вещах…
— А еще я сказал тебе, Собиратель Гретшом, чтобы ты держал рот на замке, разве нет?
Он выбросил руку вперед, запоздало вспоминая, что находится не на скале всевластия, а в собственной комнате. Успел подумать, что у Собирателя сейчас гораздо более выигрышная позиция, ведь наваха всегда при нем… Но обмер, увидев в собственной руке матовую сталь револьвера. Гретшом тоже замер, но произведенным эффектом остался доволен.
Его вытянутое лицо, иссеченное морщинами, расколола улыбка, больше похожая на оскал. Потрескавшиеся губы натянулись, делая убийцу похожим на предельно готическую версию Джокера. Он перевел взгляд с револьвера, посмотрел в глаза автора.
«Ты видишь», — сказал он и исчез.
Данилов еще какое-то время сидел в молчании, уставившись на собственную руку, вытянутую вперед так, словно он сжимал в пальцах оружие. Затем он свернул пустое окно текстового редактора, выключил компьютер и упал на кровать, мгновенно провалившись в туман. Гунны не пришли поддержать своего вождя и создателя.
Курсор мигал, словно издевался. Сегодня все происходило так, словно над Федором издевалась сама жизнь. Издевалась Настя, как обычно бодрая и жизнерадостная, похожая на точную копию молодой и влюбленной девушки, но не имеющая внутри ни капли жизни и тепла, словно автомат пожелавшая ему доброго утра. Издевалась кофеварка, неожиданно сломавшаяся именно сегодня. Издевалась капель, отбивавшая по жестяному сливу неровную дробь.
И вот курсор, замерший в начале самой первой строки, тоже издевался.
Решившись, Федор положил пальцы на клавиатуру.
«Лезвия человеческих судеб.
Ф. Данилов, 2007 год».
Выделил заголовок жирным шрифтом, и на этом вдохновение оставило его. Да и не приходило оно, что уж врать.
Он хотел писать, как в мрачный и продымленный город въезжает дилижанс. Хотел писать, как из кареты выходит высокая угловатая фигура. Как два глаза, рассматривающие прохожих, наполнены танцующими дьяволами, но их прикрывает крохотное поле шляпы-котелка.
Но не мог.
Потому что его квартира, столь родная и уютная, была наполнена ее запахом. Плотным, густым, привычным, таким родным и знакомым. Чувствовать этот запах, все равно что носить на брелоке сочный жареный бифштекс и изнывать от чудовищного голода. Он не мог работать.
Встал из-за стола, машинально сохранив текст.
Когда в комнате появился Собиратель, Федор даже обрадовался его появлению.
— Я хотел бы написать еще одну книгу про тебя, — он вздохнул, не решаясь встретиться со своим персонажем глазами. — Пусть даже в стол… Будем честными — книги про тебя, жуткие и кровавые, наполненные чуждой россиянам идеологией, не напечатают никогда. Времена русских Ганнибалов Лекторов еще не наступили, миру нужны новые герои. Позитивные. Не напечатают ни первую, ни вторую. А уж о третьей и говорить не приходится. А я все равно хотел. Но не смог.
— Ничего страшного, — Собиратель покачал головой, — я и мой двойник существуем, а это значит, что ты проделал твою работу не зря. Ты и так дал нам жизнь. Судьба третьей книги не существенна. Если ее не напишешь ты, это сделают твои фанаты в будущем.
— Извратив мои идеи? Ведь они не знают, что я задумал для тебя?
— Это не важно, по сути. Скажи, ты выбираешь свою судьбу?
— Нет.
— И я нет.
— Зачем пришел? Помочь? Поиздеваться?
— Сообщить неприятные вести.
— Это моя фраза.
— И моя.
— О чем речь?
— Миссия моего молодого двойника провалилась. Можешь проверить почту.
Федор последовал совету, чувствуя, как давит сердце. Обнаружил новое письмо. С отказом от очередного главного редактора. Данилову сообщали, что и вторая книга его цикла о Собирателе не интересует издательство, извинялись. В этот раз была короткая приписка, что рецензорам понравилось. Но от того на душе не потеплело.
Данилов повернулся к своему персонажу. Собиратель стоял на прежнем месте, нюхая воздух. Глаза его сверкали.
— Это ее запах?
— Это не твое дело.
— Грубить не стоит.
— Убирайся, пока я не применил револьвер, — опустошение стало как никогда сильным, Федор не мог поднять руки, но старался, чтобы его голос звучал твердо.
— Милорд изволит ругаться…
— Милорд изволит, чтобы ты исчез. У тебя нет шансов. Никаких. В стол, урод, вали в стол. Лежи там, пока я не прославлюсь и издательства не захотят напечатать даже мои самые смелые творения. Исчезни, не хочу тебя видеть.
— Вина?
— Что? — Федор оторопел, насколько мягко и негромко заговорил Гретшом.
— Я предлагаю выпить вина. На посошок, как сказал бы кто-то из твоих русских персонажей, милорд, — в правой руке стервятника в черном фраке появилась пузатая бутыль. — Ты не сможешь устоять, ведь сам предлагаешь себе выпить.
— Не смогу…
Федор встал, постаравшись в тесноте комнаты не задеть верзилу плечом. Сел на диван, сейчас собранный в «дневной» режим.
— Наливай, чего уж там…
Ему никуда не деться от своих персонажей. В том числе, и от демонов.
В левой руке Собирателя появились две изящные хрустальные стопки.
— А может, абсента? — пузатая бутыль сменилась высоким светло-зеленым графином.
— Может, — Данилов смотрел в пол, разглядывая собственные ноги, сейчас обутые в стоптанные тапки, а вовсе не в тяжелые походные ботинки. — Пошли тогда на кухню.
Вечером Настя, придя с работы, застала его уже засыпающим. Поинтересовалась, что на столе делают две чудные старинные стопочки, давно ли Данилов перешел на абсент, и кто приходил в гости. Но Федор не слышал, он крепко спал.
Федор вздрогнул, вскидываясь на промокших простынях. Он уже давно не видел такого кошмара. Такого, что заставляет проснуться среди ночи, истекая потом. Сел, потирая виски.
В соседней комнате спала Настя, его бывшая настоящая жена, безразличная и холодная, но готовая покорно называть его дорогим и милым. Он чувствовал ее присутствие так, словно она лежала рядом. По-прежнему ощущал ее запах.
Но еще он ощущал, что в комнате кто-то есть. И это совсем не Настя.
Помещение было наполнено слабым синим светом от светодиода, горевшего на сабвуфере под компьютерным столом. Сейчас этот свет был перечеркнут угловатой тенью того, кто сидел на его стуле.
Такое уже происходило с Федором раньше, после пьянок или под впечатлением от хороших фильмов. Бывало, что среди ночи Данилов просыпался с тревогой, звенящей внутри, и всматривался в полумрак. Казалось, что он отчетливо видит силуэты или тени, слышит легкие звуки, но затем образы отступали, и великодушная явь успокаивала его сознание.
Сейчас все было иначе.
— Доброй ночи, милорд, — Собиратель приподнял шляпу, а тень под потолком метнулась, как загнанная летучая мышь.
— Какого черта тебе нужно, Гретшом? Убирайся, это уже не смешно…
— Я пришел рассказать, что мой двойник, молодой Собиратель, вернулся из Москвы. Теперь мы знаем причины его неудачи.
— Тебя не существует… Твою мать, сгинь… — Федор услышал стук собственных зубов. — Пошел вон…
Он посмотрел на свою правую руку, силой мысли приказав возникнуть в ней револьверу времен Гражданской войны в США. В мертвенном синем свете Федор разглядывал скрюченные пальцы, пустую ладонь.
Сидящий на офисном стуле Собиратель негромко рассмеялся и Данилов ужаснулся, как по-настоящему прозвучал этот смех в его крохотной комнате. Человек, сидящий напротив, действительно существовал. На самом деле. Федор ощущал запах его одеколона, аромат сигарет, вонь ваксы, покрывающей блестящие сапоги.
— Мы не имеем власти над другими людьми. Мы, персонажи, созданные творцом. Единственным человеком, умеющим познать нас, как живых существ, является наш творец. Ты знал об этом, милорд? Не правда ли, занимательный факт? В связи с этим, у меня появилась пара мыслей…
И он вновь рассмеялся, словно на громадном жернове захрустели перемалываемые кости.
— У… би… рай… ся… — Федор был готов расплакаться.
Он стиснул зубы, чтобы в полный голос не позвать на помощь. Если на его крик прибежит Настя, да еще и в одном нижнем белье (а то и вовсе без него, как любит), и найдет его в пустой комнате, на мокрой простыне, в ужасе забившегося в угол… Нет, этого не произойдет.
— Как прикажешь, милорд.
И Собиратель исчез. Только в этот момент Федор понял, что все время своего пребывания в комнате тот держал в правой руке раскрытую наваху.
Через четверть часа, когда Данилов смог придти в себя, он обнаружил, что дисковод из его компьютера исчез. Тяжесть навалилась на плечи свинцовым одеялом, а в глазах потемнело.
Лицо овевал ветер, значительно более теплый, чем в феврале. Под лопатками хрустели камни, где-то в ущелье завывало.
Открыл глаза, подтверждая догадку. Скала. Плоская вершина скалы, на которой он так любил собираться со своими персонажами. Бесконечный вечер на горизонте и бескрайняя ширь степей. На ногах тяжелые ботинки, громоздкие, но удобные. Вокруг никого.
Приподнявшись на локтях, он обнаружил, что в его левой руке зажат конверт из плотной бумаги.
Встав на ноги и отряхнув пыль, Федор замер, разглядывая собственные пальцы. Все было реально. Все это происходило с ним на самом деле, не в воображении или полусне. Он действительно находился на вершине скалы, каждой клеточкой кожи ощущая и ветер, и пыль.
Заранее осознавая тщетность попытки, он попытался вызвать коммандос или гуннов. На зов не явился никто. Дойдя до края площадки, Федор взглянул вниз, поражаясь высоте выдуманного им монолита. Ветер продолжал пляску желтой пыли, закручивая ее в изящные и завораживающие спирали.
Не до конца понимая, что делает, Данилов сломал на конверте печать. Вынул тонкий лист пергамента, зная, что увидит внутри.
«К сожалению, Издательство отклонило присланный от Вас текст. Издательство и далее готово рассматривать другие Ваши предложения. С уважением, главный…»