– Это верно – и не только у президента. У всего мира. Страна ; очень благодарна тебе, Джек.

На лице Райана появилась ироничная улыбка.

– Осторожнее, Эл. Нас могут услышать. Трент пожал плечами.

– Ничего не поделаешь, Джек, таковы правила игры. Следовало бы уже привыкнуть. Ну к делу. Чем вызвана такая срочная встреча?

– Мы взялись за проведение новой операции. Она называется \"Ниитака\". – Заместитель директора ЦРУ за несколько минут объяснил конгрессмену подробности операции. Наступит время, и Райану придется представить документы, однако сейчас следовало всего лишь сообщить о целях операции и некоторых деталях.

– Миллион долларов в месяц. Больше ему ничего не нужно? – засмеялся Трент.

– Директор пришел в ужас, – сообщил Джек.

– Мне всегда нравился Маркус, однако его скупость поразительна. У нас в наблюдательном комитете не любят японцев двое, Джек. Когда они познакомятся с материалами, их будет трудно удержать от поспешных шагов.

– Включая тебя, Эл, их трое.

Трент посмотрел на Райана притворно-обиженно.

– Это я-то не люблю японцев? Всего лишь потому, что в моем избирательном округе раньше были два завода по производству телевизоров и крупный производитель автомобильных деталей только что сократил производство и уволил половину рабочих? Дай-ка мне прочитать стенограмму заседания, – потребовал конгрессмен.

Райан открыл кейс.

– Учти, Эл, эта информация только для твоего сведения. Ее нельзя цитировать или снимать копии. Это рассчитано на длительный срок, мы надеемся, что операция…

– Я ведь не только что приехал в город с отдаленной фермы, Джек, правда? У тебя пропало чувство юмора.

– Слишком много работаю, – объяснил Райан и передал материалы. Эл Трент владел искусством быстрого чтения и перелистывал страницы с неприличной скоростью. На его лице появилось бесстрастное выражение, и он опять превратился в холодного расчетливого политика. По своим взглядам Трент склонялся скорее влево, но в отличие от большинства левых идеология у него не вклинивалась в работу. Кроме того, свои эмоции Трент сберегал для трибуны конгресса и постели дома, оставаясь во всех остальных ситуациях ледяным аналитиком.

– Фаулер взорвется, когда прочитает это. Ну до чего высокомерный народ эти японцы! Тебе приходилось бывать на заседаниях кабинета министров. Слышал когда-нибудь такое? – спросил Трент.

– Только при рассмотрении политических вопросов. Меня тоже удивил тон обсуждения, но это, может быть, связано со специфической культурой, не забудь.

Конгрессмен на мгновение поднял голову.

– Верно. Под внешним покровом хорошего воспитания они могут оказаться дикими и безумными людьми вроде англичан, однако это просто зверинец… Боже мой, Джек, да это неминуемо приведет к взрыву. Кто завербовал его?

– Обычный брачный танец, Эл. Он присутствовал на разных приемах, начальник нашей станции в Токио почуял возможную добычу, выяснил ситуацию и вступил в контакт. Русский передал пакет с материалами и сообщил о своих требованиях.

– Кстати, почему операцию назвали \"Ниитака\"? Я уже где-то слышал это, или я ошибаюсь?

– Это я выбрал кодовое название. Когда японская эскадра направлялась к Пирл-Харбору, сигналом начала атаки были слова:

\"Поднимитесь на гору Ниитака\". И запомни, ты единственный, кто слышал это слово. Для всех за пределами ЦРУ кодовое название операции будет иным, меняющимся каждый месяц. Мы придаем большое значение этой операции и примем все меры по ее защите.

– Правильно, – согласился Трент. – А если он – провокатор?

– Мы думали об этом. Такое возможно, но маловероятно. Подобный шаг со стороны КГБ нарушает все правила, верно?

– Одну минуту! – Трент еще раз перечитал последнюю страницу. – Что это он пишет относительно канала связи?

– Меня он тоже изрядно напугал. – Райан объяснил, что намеревается предпринять.

– Пятьдесят миллионов? Ты уверен?

– Столько потребуется лишь для того, чтобы пустить в ход машину. Нужно оплатить новых сотрудников и стоимость оборудования. Годовые затраты составят около пятнадцати миллионов.

– Ну что же, весьма умеренно. – Трент задумался. – Агентство по национальной безопасности требует намного больших ассигнований для перехода на новую систему.

– У них и инфраструктура гораздо больше. Цифра, которую я назвал, соответствует действительности. Наш \"Меркурий\" очень невелик.

– И когда тебе нужны ассигнования? – Трент не сомневался, что Райан привел реальные цифры. Деловой опыт, приобретенный Джеком до прихода на пост заместителя директора ЦРУ, был очень редок в среде правительственных чиновников.

– Неплохо было бы на следующей неделе. Трент кивнул.

– Постараюсь. Выделенные средства должны, разумеется, пройти через \"черный\" фонд?

– Чернее некуда. Как в туманную полночь, – ответил Райан.

– Черт побери! – выругался Трент. – Ведь я говорил Олсону об этом. Его технические специалисты напускают на себя таинственным вид, и он всякий раз соглашается с их доводами. А что, если…

– Совершенно точно. Что, если все наши каналы связи перестали быть надежными… – Джек не поставил в конце фразы знака вопроса. – Остается только хвалить их гласность, не правда ли?

– Маркус понимает все значение этого?

– Сегодня утром я говорил с ним. Да, ему все понятно. Знаешь, Эл, у Кабота, может быть, и нет такого опыта, как нам с тобой хотелось бы, но он хороший ученик и овладевает делом очень быстро. У меня бывали начальники куда хуже.

– Иногда ты проявляешь излишнюю лояльность. Должно быть, это осталось после службы в морской пехоте, – заметил Трент. Из тебя вышел бы неплохой директор ЦРУ.

– Ничего не получится.

– Верно. Теперь, когда Лиз Эллиот стала советником по национальной безопасности, тебе понадобятся обе руки, чтобы прикрыть зад, – ожидай пинка в любое мгновение. Сам-то донимаешь это?

– Да.

– И чего вы с ней не поделили? В этом, разумеется, нет ничего особенно сложного – поссориться с Лиз пара пустяков.

– Сразу после съезда я приехал в Чикаго, чтобы проинформировать Фаулера, – объяснил Райан. – После нескольких трудных поездок я очень устал, и она выбрала неудачный момент для разговора на повышенных тонах. Я ответил ей тем же.

– Постарайся быть вежливым с ней, – посоветовал Трент.

– Адмирал Грир советовал мне то же самое. Трент вернул Райану документы.

– Но это на самом деле трудно, правда?

– Еще как.

– А ты попробуй. Лучшей рекомендации не придумаешь. – \"Наверно, это напрасная трата времени\", – подумал Трент.

– Постараюсь.

– Между прочим, ты выбрал очень удачный момент для запроса дополнительных ассигнований. Новая операция чертовски понравится остальным членам комитета. Те двое, что не любят японцев, тут же сообщат в комитет по финансам, что ЦРУ ведет полезную работу. Если ничего не случится, вы получите деньги через пару недель. Да и что это за деньги – пятьдесят миллионов, мелочь. Спасибо, что приехал.

Райан запер свой кейс и встал.

– Мне это всегда приятно. Трент пожал ему руку.

– Ты хороший парень, Джек. Как жаль, что ты так честен. Райан засмеялся.

– У всех есть недостатки, Эл.

* * *

Райан вернулся в Лэнгли, убрал материалы по операции \"Ниитака\" в надежный сейф и этим закончил свой рабочий день. Вместе с Кларком он спустился в гараж и выехал на час раньше обычного. Такое случалось с ними каждые две недели. Через сорок минут их машина остановилась на стоянке рядом с магазином \"7-одиннадцать\" между Вашингтоном и Аннаполисом.

– Здравствуйте, доктор Райан! – послышался из-за кассового аппарата голос Кэрол Циммер. Тут же ее заменил один из сыновей, и она провела Джека в комнату за прилавком. Джон Кларк внимательно осмотрел помещение магазина. Безопасность Райана не вызывала у него опасений, но оставались сомнения относительно местных хулиганов, которым не нравился магазин Циммер. Вместе с Чавезом он расправился с предводителем одной банды, причем прямо в присутствии трех его приспешников, один из которых попытался было вмешаться. Чавез пожалел парня, и тому не понадобилось проводить время в местной больнице. Это, заключил Кларк, указывало на растушую зрелость Динга.

– Как идут дела? – спросил Джек в задней комнате.

– По сравнению с тем же периодом прошлого года оборот увеличился на двадцать шесть процентов.

Кэрол Циммер родилась в Лаосе меньше сорока лет назад. Вертолет войск специального назначения спас ее из крепости на вершине холма, когда северо-вьетнамские войска окружили последние аванпосты американских сил в северном Лаосе. Тогда ей было шестнадцать – единственная из уцелевших детей вождя местного племени, который служил американским интересам – и своим собственным, так что сотрудничал с полной готовностью, – преданно и верно до самой смерти. Она вышла замуж за сержанта военно-воздушных сил Бака Циммера, погибшего в еще одном вертолете после еще одного предательства. И тут на помощь пришел Райан. Несмотря на годы правительственной службы, он не утратил способностей бизнесмена. Место для магазина, которое он выбрал, оказалось очень удачным, и по велению судьбы им даже не понадобился фонд, основанный Райаном для оплаты обучения детей Кэрол. Первый из них – Лоуренс Эл-вин Циммер-младший, о нем Райан замолвил слово отцу Тиму Райли – уже закончил колледж и получил стипендию в Джорджтаунском университете. Декан его факультета уже включил юношу в список наиболее способных студентов для дальнейшего обучения медицине. Кэрол, подобно многим выходцам из Азии, испытывала глубокое уважение к образованию. Это чувство она привила и своим детям. Кроме того, она управляла магазином с механической четкостью прусского сержанта, командующего пехотным отделением. Прилавок был настолько чистым, что доктор Кэти Райан могла бы оперировать на нем своих пациентов. Джек улыбнулся при мысли об этом. Может быть, Лоуренс Элвин Циммер-младший так и сделает.

Райан просмотрел бухгалтерские книги. Его диплом бухгалтера утратил силу – у Джека не было времени сдавать экзамены, – однако он все еще без труда разбирался в балансовом отчете.

– Пообедаете с нами?

– Извини, Кэрол, никак не могу. Сыну предстоит игра в Малой лиге сегодня вечером. У тебя все в порядке? Никаких проблем – как с этими хулиганами?

– Они не возвращались. Мистер Кларк задал им взбучку.

– Если появятся, сейчас же сообщи мне, – серьезно заметил Райан.

– Хорошо, хорошо. Я теперь знаю, – пообещала Кэрол.

– Отлично. Ну всего наилучшего, – Райан встал.

– Доктор Райан?

– Да?

– Мне сказали в военно-воздушных силах, что Бак погиб в результате несчастного случая. Я никогда не расспрашивала, и вот теперь обращаюсь к вам – это действительно несчастный случай?

– Кэрол, Бак погиб, выполняя свой долг, защищая других. Я был рядом с ним. Мистер Кларк тоже.

– Те, кто убил Бака…

– О них можешь не беспокоиться, – бесстрастным голосом сообщил Райан. – Совсем. – Джек заметил, что она поняла его. Хотя у Кэрол не было особых лингвистических способностей, она сразу уловила смысл ответа.

– Спасибо, доктор Райан. Я больше никогда не спрошу, но мне хотелось знать.

– Ты поступила правильно. – Удивительно, что она не задала этот вопрос раньше.

Динамик, укрепленный на переборке, ожил.

– Мостик, докладывает акустик с гидролокационного поста. Шум на пеленге ноль сорок семь, определяю контакт как Сьерра-5. Дополнительной информацией не располагаю. Буду сообщать о дальнейшем.

– Хорошо, принято. – Капитан Рикс повернулся к прокладочному столику. – Группа слежения, принимайтесь за работу. – Капитан обвел взглядом комнату. Приборы показывали скорость в семь узлов, глубину четыреста футов и курс триста три градуса. Контакт находился по правому борту, близко к траверзу.

Младший лейтенант, командир группы слежения, немедленно взглянул на мини-компьютер \"Хьюлетт-Паккард\", расположенный в правом заднем углу центра нападения.

– О\'кей, – объявил он, – у меня появился след.., неуверенный.., ведутся расчеты. – Для этого машине потребовалось всего две секунды. – Так.., получены пределы расстояния.., зона сходимости, дистанция от тридцати пяти до сорока пяти тысяч ярдов в ЗС-1 и от пятидесяти пяти до шестидесяти одной тысячи, если он в ЗС-2.

– Кажется слишком просто, – заметил первый помощник своему командиру.

– Правильно, помощник. Выведите из строя компьютер, – рас порядился Рикс.

Капитан-лейтенант Уолли Клаггетт, помощник капитана в \"золотой\" команде подлодки \"Мэн\", подошел к компьютеру и выключил его.

– Поврежден компьютер \"Хьюлетт-Паккард\".., похоже, понадобится несколько часов на ремонт, – объявил он. – Очень жаль.

– Большое спасибо, – прошептал младший лейтенант Кен Шоу обращаясь к старшине, сидящему рядом с ним у столика с картами – Не обращайте внимания, мистер Шоу, – шепотом ответил старшина. – Положитесь на нас. Да и нужды в компьютере больше нет.

– Соблюдать тишину в центре! – заметил капитан Рикс. Курс подлодки вел ее на северо-запад. Акустики передавали информацию в центр по мере ее передвижения. Десять минут спустя группа слежения приняла решение.

– Капитан, – доложил младший лейтенант Шоу, – по моим оценкам, Сьерра-5 находится в первой ЗС, расстояние около тридцати девяти тысяч ярдов, курс в каждом квадранте, скорость от восьми до десяти узлов.

– Нужна более точная информация! – резко произнес командир.

– Мостик, докладывает акустик с гидролокационного поста. Контакт Сьерра-5 походит на советскую быстроходную атакующую подлодку класса \"Акула\", предварительно опознана как \"Акула-6\", \"Адмирал Лунин\". Внимание, – наступила короткая пауза, – возможно изменение курса Сьерры-5, по-видимому, совершает поворот. Мостик, зарегистрирован поворот, точно, поворот. Сейчас Сьерра-5 находится на траверзе, цель определенно на траверзе.

– Капитан, – заметил помощник, – это увеличивает эффективность его буксируемой антенны.

– Правильно. Акустик, говорит мостик. Сообщите уровень нашего шума.

– Акустик команду понял. Сейчас, сэр. – Прошло еще несколько секунд. – Мостик, от нас исходит какой-то шум.., непонятно.., что-то вроде грохота, по-видимому в кормовых балластных цистернах. Раньше такого не было, сэр. Да, это определенно в корме.., металлический шум.

– Мостик вызывает центр управления, у нас происходит что-то странное в кормовых цистернах. Слышу грохот с кормы.

– Капитан, – произнес Шоу. – Сьерра-5 завершила поворот. Курс цели примерно сто тридцать градусов, на юго-восток.

– Может быть, он слышит нас, – проворчал Рикс. – Я поднимаюсь через термоклин. Глубина сто футов.

– Глубина сто футов, – немедленно повторил офицер, сидящий за пультом управления рулями глубины. – Рулевой отсек, триммеры вверх пять градусов.

– Триммеры вверх пять градусов, сэр. Триммеры подняты вверх пять градусов, сэр.

– Мостик, говорит центр управления. Грохот исчез, прекратился, как только мы чуть наклонились кверху, начали подниматься. Помощник буркнул капитану:

– Что все это значит, черт побери?

– По-видимому, какой-то рабочий с верфи забыл свои инструменты в балластной цистерне, кретин. Такое случилось однажды у моего приятеля. – Рикс был вне себя от ярости, но если таким случайностям суждено произойти, им нужно происходить здесь. – Как только поднимемся над термоклином, я хочу взять курс на север и уйти.

– Я бы подождал, сэр. Нам известно, где расположена зона сходимости. Пусть он выскользнет из нее, потом мы сможем постепенно уйти, оставаясь вне пределов его слышимости. Пусть думает, что знает наши координаты, перед тем как останется в дураках. Он считает, наверно, что нам не удалось его засечь. Но если мы сразу уйдем, то разоблачим себя.

Рикс задумался.

– Нет, нам удалось устранить шум с кормы, мы, наверно, уже исчезли из его слышимости. Как только выйдем за пределы слоя температурного скачка, потеряемся в шуме водной поверхности и ускользнем. Его акустические приборы не такие хорошие. Он даже не подозревает, что мы собой представляем, просто вынюхивает. Так что поступим по-моему – сумеем уйти подальше.

– Слушаюсь, сэр, – бесстрастно согласился помощник. \"Мэн\" выровнялся на глубине ста футов, уже над термоклином – границей между относительно теплой водой у поверхности океана и холодной водой глубин. Термоклин радикально менял акустические условия и, по мнению Рикса, должен полностью скрыть их от \"Акулы\".

– Мостик, докладывает акустик. Контакт со Сьеррои-5 утерян.

– Отлично. Принял командование, – объявил Рикс.

– Капитан принял командование, – произнес вахтенный офицер.

– Налево руль десять градусов, переходи на курс триста пятьдесят.

– Налево руль десять градусов, переходим на курс триста пятьдесят. Руль положен налево десять градусов, сэр.

– Отлично. Машинное отделение, говорит мостик, обороты на скорость десять узлов.

– Докладывает машинное отделение, обороты на скорость десять узлов. Увеличиваю постепенно.

Подлодка \"Мэн\" приняла курс на север и увеличила скорость. Потребовалось несколько минут, чтобы буксируемая антенна вытянулась позади и снова начала функционировать нормально. На протяжении этого времени американская подводная лодка оказалась без акустического наблюдения.

– Мостик, говорит центр управления. Снова слышу грохот! – донеслось из динамика.

– Сбавить скорость до пяти – машина вперед одну треть мощности!

– Машина вперед одну треть мощности. Из машинного отделения передают – машина вперед одну треть, сэр.

– Хорошо. Центр управления, говорит мостик, как там относительно шума?

– Все еще слышен, сэр.

– Подождем еще минуту, – решил Рикс. – Акустик, говорит мостик, что там от Сьерры-5?

– Ничего, сэр, никакого контакта.

Рикс пил кофе и в течение трех минут следил за часами на переборке.

– Центр управления, говорит мостик, как шум?

– Без изменений, сэр. Все еще слышен.

– Черт побери! Помощник, сбавить скорость на узел! – Клаггетт выполнил приказ. Он понимал, что шкипер теряет контроль над ситуацией. Плохо. Прошло еще десять минут. Надоедливый шум чуть уменьшился, но не исчез.

– Мостик, докладывает акустик! Неожиданно появился контакт на пеленге пятнадцать градусов. Это Сьерра-5, сэр. Несомненно, класс \"Акула\", \"Адмирал Лунин\". Идет на сближение. Очевидно, только что вышел из слоя температурного скачка.

– Он засек нас? – спросил Рикс.

– По-видимому, засек, сэр, – доложил акустик.

– Стоп! – послышался чей-то голос. В помещение вошел коммодор Манкузо. – Упражнение закончено. Прошу офицеров пройти со мной.

Зажегся свет, и все дружно вздохнули. Помещение представляло собой комнату в большом квадратном здании, ничуть не похожем на подводную лодку, хотя различные комнаты в нем точно повторяли основные центры атомного ракетоносца класса \"Огайо\". Манкузо прошел вместе с офицерами центра атаки в зал заседаний и закрыл дверь.

– Вы избрали плохой тактический ход, капитан. – Барт Манкузо не отличался дипломатичностью. – Помощник, что вы посоветовали своему командиру? – Клаггетт повторил свой совет слово в слово. – Капитан, почему вы отвергли совет помощника?

– Сэр, я пришел к выводу, что наше преимущество в акустике окажется достаточным, чтобы позволить мне удалиться от цели на максимальное расстояние.

– Уолли? – Манкузо повернулся к шкиперу \"красной\" команды капитану третьего ранга Уолли Чамберсу, который уже получил назначение на должность командира подлодки \"Ки Уэст\". Вместе с Манкузо он служил на \"Далласе\", и у него были задатки отличного шкипера атакующей подводной лодки. Он только что сумел доказать это.

– Видите, капитан, ваше поведение было легкопредсказуемым. Более того, продолжая движение по тому же курсу, только изменив глубину, вы создали источник шума для моей буксируемой антенны. Вдобавок при изменении глубины вы продемонстрировали – на короткое, но достаточное время – звуками от потрескивания корпуса, что являетесь, вне всякого сомнения, подводной лодкой. Вам следовало сделать поворот, сохраняя ту же глубину, и замедлить скорость. У меня было всего лишь смутное представление о вас. Стоило вам сбавить ход, и я никогда не опознал бы вас. Поскольку скорость осталась прежней, я заметил, что вы пробили термоклин и поднялись выше его. Поэтому я решил быстро прокрасться под температурным слоем сразу после ухода с ЗС. Я не знал, что вы у меня в руках, капитан, до тех пор пока вы сами не открыли мне этого, однако вы расшифровали себя и позволили мне подойти вплотную. Я продул кормовые цистерны и подвсплыл кормой над слоем, оставаясь корпусом ниже его. Оказалось, что под поверхностью океана хорошая звуковая проводимость, и я заметил вас на расстоянии девяти тысяч ярдов. Я слышал вас, но вы не могли слышать меня. Так что мне оставалось всего лишь продолжить рывок до тех пор, пока я не оказался достаточно близко для опознания с большой степенью вероятности. Так мне и удалось накрыть вас. Целью этого упражнения было продемонстрировать, что происходит после потери акустического превосходства. – Манкузо помолчал, давая присутствующим возможность понять смысл его слов. – Ну хорошо, могут сказать, что игра не была справедливой. Что из этого? Разве в действительности все происходит так справедливо?

– \"Акула\" – хорошая подлодка, но насколько хорош ее гидролокатор?

– Мы исходим из того, что не хуже, чем у наших лодок класса 688.

Вот уж никак нет, подумал Рикс про себя.

– Какие еще сюрпризы могут быть у русских?

– Хороший вопрос. Ответ на него таков: нам это неизвестно. А если неизвестно, то исходим из того, что они ни в чем нам не уступают.

Не надо преувеличивать, подумал Рикс. А может быть, даже лучше, не прибавил Манкузо.

– Хорошо, – произнес коммодор, обращаясь к офицерам. – Обсудите свои данные, и проведем заключительный разбор через тридцать минут.

Рикс смотрел, как Манкузо вышел из зала, над чем-то посмеиваясь с Чамберсом. Манкузо – умный и смелый подводник, но он был и остается командиром быстроходной атакующей подлодки и не должен занимать пост командира соединения атомных ракетоносцев хотя бы потому, что мыслит не так, как нужно. Вызвал себе на помощь товарища с Атлантического флота, еще одного командира атакующей подлодки – да, именно так все и произошло, но черт побери, Рикс был уверен, что поступил правильно.

Испытание не было реалистичным. Рикс не сомневался в этом. Разве Росселли не сказал им обоим, что \"Мэн\" беззвучен, как дыра в воде? Проклятье! Это был его первый шанс продемонстрировать коммодору, на что способен он, Рикс, и ему помешали произвести благоприятное впечатление с помощью искусственного и несправедливого испытания. К тому же его подчиненные тоже допускали ошибки – да, офицеры подводной лодки, которыми так гордился Росселли.

– Мистер Шоу, покажите расчеты слежения и маневров.

– Вот, сэр. – Младший лейтенант Шоу, выпускник школы подводного плавания в Гротоне, которую закончил меньше двух месяцев назад, стоял в углу, стискивая руками карту и свои записи. Рикс выхватил материалы из его рук и разложил перед собой на рабочем столике.

– Небрежная работа. Вы могли бы провести все это по крайней мере на минуту быстрее.

– Так точно, сэр, – ответил Шоу. Он не представлял себе, каким образом можно осуществить расчеты на минуту быстрее, но таково было мнение командира, а командир всегда прав.

– Это могло бы изменить ситуацию, – продолжил Рикс более спокойным, но все еще неприязненным тоном.

– Виноват, сэр. – Это было первой настоящей ошибкой младшего лейтенанта Шоу. Рикс выпрямился в полный рост, но ему все-таки пришлось смотреть в глаза Шоу снизу вверх. Это ничуть не улучшило его настроение.

– Мистер, я не желаю впредь слышать этого слова – \"виноват\". \"Виноват\" ставит корабль в опасное положение и мешает выполнить задание. Из-за таких вот \"виноват\" гибнут люди. Так пытаются оправдаться плохие офицеры – \"виноват\". Надеюсь, вы понимаете меня, мистер Шоу?

– Так точно, сэр.

– Хорошо. – Это слово прозвучало в устах Рикса как ругательство. – Чтобы это не повторялось.

Остаток получаса офицеры провели обсуждая результаты учения. Затем они вышли из зала и направились в другой, побольше, где еще раз переживут учение, узнав, что делала и видела \"красная\" команда. Капитан-лейтенант Клаггетт остановил командира.

– Шкипер, вы слишком суровы с Шоу.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил Рикс удивленно и раздраженно.

– Он не допустил никаких ошибок. Даже я не смог бы провести маневры слежения быстрее, ну, может быть, сумел бы сэкономить тридцать секунд, не больше. Я посадил рядом с ним старшину, который занимался расчетами слежения и маневров в течение пяти лет. Старшина преподавал в школе подводного плавания. Я не сводил с них глаз. Они справились с заданием.

– Другими словами, вся вина падает на меня? – голос Рикса звучал обманчиво мягко.

– Да, сэр, – ответил помощник. Ответил честно, как его всегда учили отвечать.

– Вот как? – Рикс вышел в коридор, не произнося больше ни единого слова.

* * *

Заявить, что Петра Хасслер-Бок была несчастна, значило бы намеренно преуменьшить состояние ее духа, причем преуменьшить в поистине эпических размерах. В ее возрасте, который приближался к сорока годам, она скрывалась от полиции в течение более пятнадцати лет. Петра успешно ускользала от западногерманской полиции до тех пор, пока ситуация не обострилась до такой степени, что продолжать игру в кошки-мышки стало слишком опасно. Тогда она перебралась в Восточную зону – то, что раньше называлось \"Восточной зоной\" улыбнулся про себя следователь криминальной полиции. Удивительно, но ей понравилось там. Каждая фотография в толстом уголовном деле изображала привлекательную, улыбающуюся, полную жизни женщину с по-девичьи гладким лицом, окаймленным прелестными каштановыми прядями. То же самое лицо холодно следило за смертью трех человек, причем смерть одного наступила после нескольких дней пыток, напомнил себе следователь. Это убийство составляло часть важного политического заявления – оно было совершено во время голосования, позволить ли американцам разместить в Германии свои ракеты \"Першинг-2\" и крылатые ракеты. Фракция Красной армии надеялась с помощью террора убедить немецкий народ выступить против ракет. Это, разумеется, не увенчалось успехом, хотя превратило смерть жертвы во что-то вроде готического романа ужасов.

– Скажи мне, Петра, ты получала наслаждение, когда убивала Вильгельма Манштейна? – спросил следователь.

– Он был свиньей, – последовал вызывающий ответ. – Жирной, потной, развратной свиньей.

Да, они сумели захватить его именно благодаря этому, подумал следователь. Похищение организовала Петра – сначала она привлекла его внимание, затем вступила с ним в непродолжительную, но пылкую связь. Разумеется, Манштейн не был самым привлекательным представителем мужской части Германии, но и то, как видела Петра освобождение женщин, заметно отличалось от норм, принятых в западных странах, будучи куда грубее. Самыми жестокими членами банды Баадер-Майнхоф и Фракции Красной армии были женщины. Возможно, это было реакцией на отношение германских мужчин к равноправию женщин – они считали, что удел женщин – это Kinder-Kuche-Kirche, кухня, церковь и дети, – как утверждали некоторые психологи, но женщина, сидящая перед ним, была образцом самого холодного, пугающе расчетливого убийцы. Первые части тела, посланные по почте семье Манштейна, были именно теми, что вызвали у нее наибольшее отвращение. В заявлении патологоанатома говорилось, что после этого Манштейн прожил еще десять дней, обеспечивая шумное кровавое развлечение для этой все еще молодой дамы.

– Ну что ж, ты как следует выполнила свою задачу, правда? Думаю, твоя страсть расстроила Гюнтера, верно? В конце концов до похищения ты провела с Манштейном – сколько? пять ночей? Ты получила наслаждение и от этих ночей, mein Schatz5? – Следователь увидел, что оскорбление попало в цель. Петра была когда-то привлекательна, но это осталось в прошлом. Ее кожа стала желтой и безжизненной, под глазами виднелись синие круги, она похудела не меньше чем на восемь килограммов. На ее лице появилось вызывающее выражение, которое сейчас исчезло. – Думаю, получила, сдаваясь под его ласками, позволяя ему добиться своего. Твое наслаждение было достаточно очевидным, потому что он приходил к тебе снова и снова. Ты ведь не просто заманивала его? Невозможно настолько естественно притворяться. Герр Манштейн был проницательным бабником. У него накопилось столько опыта, что он навещал только самых искусных проституток. Скажи мне, Петра, где ты приобрела такой опыт, такое мастерство? Оттачивала его с Гюнтером – или с другими? Все это, разумеется, во имя революционной справедливости или революционного Kameradschaft, nicht wahr6? Ты грязная потаскуха, Петра. Даже у проституток есть жалость – но не у тебя.

А что касается твоего драгоценного дела революции, – презрительно усмехнулся следователь, – Doch7 ты не почувствовала, что весь немецкий Volk8 отвернулся от вас? – Услышав его слова, женщина шевельнулась в кресле, но не смогла заставить себя на большее… – В чем дело, Петра? Неужели кончились все героические слова? Вы всегда твердили о своем видении свободы и демократии, правда? И теперь ты разочарована, что у нас существует настоящая демократия – и народ ненавидит и презирает таких, как ты! Скажи мне, какие чувства ты испытываешь, зная, что люди отвергают тебя? Полностью отвергают. И ты знаешь, что это правда, Петра, – добавил следователь. – Совсем не шутка, а горькая правда. Ведь вы с Гюнтером следили за людьми на улице из окон своей квартиры, верно? Одна такая демонстрация проходила рядом с вашим домом. О чем ты думала, глядя на нее? Что вы с Гюнтером говорили друг другу? Наверно, утверждали, что это – выходка контрреволюционеров? – Следователь покачал головой и наклонился вперед, стараясь заглянуть в ее пустые, безжизненные глаза, наслаждаясь своей работой ничуть не меньше, чем она наслаждалась своей.

– Как ты объяснишь результаты голосования, Петра? Это были свободные выборы. Ты это знаешь, разумеется. Все, ради чего ты жила, работала и убивала, – все это оказалось напрасно! Жизнь пропала даром! Впрочем, не совсем. По крайней мере ты получила удовольствие от Вильгельма Манштейна. – Следователь откинулся на спинку кресла и закурил тонкую сигару, затянулся, выпустил дым к потолку. – А теперь, Петра? Надеюсь, тебе понравилось это маленькое свидание, mein Schatz. Ты не выйдешь живой из тюрьмы, Петра. Никогда. Никто не пожалеет тебя – даже когда ты будешь сидеть в каталке, парализованная. Никто. Вспомнив твои зверские преступления, все будут уверены, что ты должна провести жизнь в этой тюрьме вместе с остальными животными. Тебе не на что надеяться. Ты умрешь в этом здании, Петра.

При этих словах Петра Хасслер-Бок подняла голову. Ее глаза расширились, словно она захотела что-то ответить, но заставила себя промолчать.

Следователь продолжал говорить, словно беседуя:

– Между прочим, Гюнтеру удалось пока ускользнуть от нас. Мы едва не схватили его в Болгарии – опоздали на тридцать часов. Видишь ли, русские передали нам все документы на тебя и твоих друзей. Мы прочитали все про те месяцы, что вы провели в лагерях подготовки. Как бы то ни было, Гюнтер пока еще на свободе. По нашему мнению, он в Ливане, прячется с вашими друзьями по крысиной стае. Скоро мы возьмемся за них, – сообщил следователь. – Американцы, русские, израильтяне – все сотрудничают с нами, слышала? Это – часть договора. Ну разве не великолепно? Думаю, там мы и накроем Гюнтера.., если повезет, он попытается защищаться или выкинет еще что-нибудь глупое, мы привезем показать тебе фотографию его тела… Ах да, я чуть не забыл показать тебе кино!

Вот здесь у меня приготовлено для тебя кое-что, – объявил следователь. Он вставил видеокассету в плейер и включил телевизор. Прошло несколько секунд, и на экране появилось изображение, явно снятое ручной камерой любителем. Это были две девочки, одетые в одинаковые розовые платья с широкими юбочками. Они сидели рядышком на самом обычном ковре в типичной немецкой квартире – все было in Ordnung9, даже аккуратная стопка журналов на столике. Затем началось действие.

– Эрика, Урсула, идите сюда! – позвал женский голос, и две крошечные девочки встали, опираясь о кофейный столик, и неуверенной походкой пошли навстречу женщине. Камера запечатлела их ковыляющие шаги до тех пор, пока они не попали в объятия женщины.

– Mntti, Mutti!10 – лепетали они. Следователь

выключил телевизор.

– Они уже ходят и разговаривают. I st das nicht wnnderbar?11. Новая мама так их любит, Петра. Мне пришло в

голову, что тебе будет интересно посмотреть на них. Ну на сегодня хватит. –

Следователь нажал спрятанную под столом кнопку, в комнату вошел охранник и

отвел закованную пленницу в камеру.

Одиночка выглядела голой – каморка из кирпича, окрашенного белым. В ней не было окна, а дверь представляла собой стальную пластину с глазком для наблюдения и люком, чтобы просовывать поднос с едой. Петра не знала о телевизионной камере, которая выглядела на первый взгляд обычным кирпичом, а на самом деле была узкой пластмассовой панелью, прозрачной для обычного света и инфракрасных лучей. Петра Хасслер-Бок держала себя в руках по пути к камере до тех пор, пока стальная дверь не захлопнулась за ее спиной.

И тут самообладание оставило ее.

Ввалившиеся глаза Петры уставились в пол – тоже выкрашенный белым, – в них был невыразимый ужас, и слезы не приходили. Она задумалась о кошмаре, в который превратилась ее жизнь. Неужели все это правда? Нет, такого не может быть! – твердила какая-то часть ее сознания с уверенностью, граничащей с безумием. Все, во что она верила, ради чего работала, – пропало! Гюнтер, дочери-близнецы, революция, даже ее жизнь – все пропало.

Следователи из Bundeskriminalamt12

допрашивали теперь ее, лишь чтобы позабавиться. В этом она отдавала себе

отчет. Они даже не пытались получить от нее какую-нибудь информацию, и

причина этого была очевидна. Петра не могла сообщить им ничего ценного. Они

показывали ей копии досье, полученных из архивов Штази – восточногерманского

комитета безопасности. Почти все, имевшееся у ее бывших социалистических

братьев, что касалось ее деятельности и жизни, – намного больше, чем она

ожидала, – оказалось в руках западногерманской полиции и органов

безопасности. Имена, адреса, номера телефонов, другая информация более чем

за двадцать лет, подробности, о которых она сама давно забыла, сведения о

Гюнтере, даже ей неизвестные, – все у криминальной полиции ФРГ.

Все кончено. Конец. Жизнь потеряла смысл.

Петра почувствовала, что ее тошнит. Полились слезы. Даже Эрика и Урсула, ее близнецы, частица ее собственного тела, физическое доказательство веры в будущее, ее любви к Гюнтеру – теперь делают свои первые шаги в чьей-то чужой квартире, называют мамой чужую женщину, жену капитана полиции – следователи сообщили ей об этом. Петра плакала с полчаса молча, не издавая ни единого звука – в этой камере, проклятом белом ящике, отнявшем у нее сон, неминуемо скрывался микрофон.

Все пропало.

Жить – здесь? Первый и единственный раз, когда ее вывели на прогулку, охранникам понадобилось применить силу, чтобы вырвать ее из рук двух заключенных, которые набросились на нее. Она все еще помнила их крики, их проклятья, когда охранники вели ее в госпиталь для оказания помощи, – шлюха, убийца, зверь… Жить запертой в этой клетке – сорок лет, даже больше – одной, совсем одной, под угрозой сумасшествия, ожидая, когда тело ослабеет и начнется распад. Для нее приговор к пожизненному тюремному заключению означал именно это – жизнь в тюрьме, до самой смерти. В этом Петра не сомневалась. Она не может рассчитывать на снисхождение. Следователь объяснил это ясно и доходчиво. Никакого снисхождения. Никаких друзей. Потерянная и забытая всеми.., за исключением тех, кто ненавидит.

Петра приняла решение спокойно и расчетливо. Как это умеют делать заключенные во всем мире, ей удалось спрятать кусочек острого металла. Это был обломок бритвенного лезвия из станка, который ей давали для бритья ног раз в месяц. Она достала его из укромного места, затем сняла простыню – тоже белую – с матраса. Матрас как матрас, толщиной сантиметров десять, покрытый грубой полосатой тканью. Края матраса окаймлял продернутый в ткань шнур. Осколком лезвия Петра стала отделять этот шнур от матраса. Ей потребовалось три часа и немало крови – осколок был крохотным и постоянно резал пальцы. Наконец у нее в руках оказалось больше двух метров \"веревки\". На одном ее конце Петра завязала скользящую петлю, а другой закрепила у основания лампочки над дверью. Чтобы дотянуться до лампочки, ей потребовался стул, но становиться на стул нужно было в любом случае. Лишь с третьей попытки удалось закрепить узел. Петра не хотела, чтобы веревка болталась слишком свободно.

Закончив с веревкой, она продолжила работу методично и не спеша. Петра Хасслер-Бок сняла платье и бюстгальтер. Затем встала коленями на стул, спиной к двери, выбрав получше позицию, надела на шею петлю и туго затянула. Потом крепко привязала ноги к бедрам бюстгальтером. Ей не хотелось проявить нерешительность. Она надеялась, что мужество и преданность революционному долгу не покинут ее. Не останавливаясь, чтобы помолиться или посетовать на жизнь, Петра руками оттолкнула стул. Ее тело опустилось сантиметров на пять, затем веревка натянулась. И тут тело взбунтовалось. Жажда жизни оказалась сильнее воли. Согнутые в коленях ноги, притянутые сзади к бедрам, попытались освободиться, однако судорожные движения всего лишь оттолкнули ее от двери, и петля стала душить невыносимо.

Боль оказалась неожиданно сильной для Петры. Прежде чем соскользнуть к уху, петля сломала ей гортань. Глаза широко открылись, глядя на белые кирпичи дальней стены. Ее охватила паника. У всякой идеологии есть предел… Ей не хочется умирать, не хочется умирать, не хочется…

Пальцы вскинулись к горлу. Это было роковой ошибкой. Она попыталась просунуть их под веревку, но веревка оказалась настолько тонкой, так углубилась в мягкие ткани шеи, что ничего не вышло. И все-таки она не сдавалась, зная, что в ее распоряжении остались считанные секунды, прежде чем петля остановит поступление крови в мозг… Все начало удаляться, подернулось туманом, зрение ослабело. Петра уже не видела ровных линий между кирпичами, уложенными с немецкой аккуратностью на дальней стене. Но руки продолжали бороться, разрывая кровеносные сосуды на шее. Петля стала от крови лишь более скользкой, затянулась еще туже, нарушила циркуляцию в сонной артерии. Рот Петры открылся, она пыталась закричать – нет, ей не хочется умирать, ей нужна помощь. Неужели никто не слышит ее? Никто не придет? Слишком поздно, осталось две секунды, может быть, только одна, еще меньше, подсказало ей угасающее сознание. Вот если ей удастся ослабить узлы на бюстгальтере, она сможет встать и…

Следователь наблюдал на экране телевизора, как ее пальцы неуверенно принялись искать узел, затем опустились, вздрогнули, затихли. Ей это почти удалось, подумал он. Почти удалось спасти себя. Какая жалость! Она была прелестной женщиной, но сама выбрала путь смерти и пыток, сама решила умереть, и если в конце концов передумала – но все они передумывают перед смертью, не хотят умирать, правда? Ну, может быть, не все – это было всего лишь доказательством того, что самые жестокие оказываются трусами, nicht wahr13?

– Телевизор вышел из строя, – сказал он, обращаясь к начальнику охраны. – Закажите новый, чтобы не сводить глаз с заключенной Хасслер-Бок.

– На это потребуется не меньше часа, – ответил охранник.

– За час ничего не случится. – Следователь извлек кассету из того же видеомагнитофона, которым воспользовался для демонстрации трогательной семейной сцены. Вместе с первой кассетой в его кейс легла вторая. Заперев кейс, следователь встал. На его лице не было улыбки, всего лишь удовлетворение от хорошо исполненного долга. Разве он виноват в том, что бундестаг и бундесрат не могут принять простой и эффективный закон о смертной казни? Причиной того являются, разумеется, нацисты, воспоминание о проклятых варварах. Но даже такие варвары, как нацисты, не были полными идиотами. В конце концов после войны никому не пришло в голову сносить автобаны лишь потому, что их построили в то время, правда? Нет, конечно. А вот только из-за того, что нацисты убивали людей, – но ведь среди жертв были обыкновенные преступники, убийцы, которых приговорило бы к смерти любое правительство того времени. Уж если кто-то заслуживал смертной казни, так это Петра Хасслер-Бок. Смерти после пыток, через повешение. Такая смерть была бы, по мнению следователя, только справедливой. Он занимался расследованием похищения Вильгельма Манштейна с самого начала. Он открыл посылку с половыми органами похищенного мужчины, когда она прибыла по почте. Он следил за действиями патологоанатомов при вскрытии трупа и присутствовал на похоронах. И он навсегда запомнил бессонные ночи, когда ему никак не удавалось выбросить из головы ужасное зрелище. Может быть, теперь он будет спать спокойнее. Справедливость не торопилась, но, наконец, она восторжествовала. Оставалось надеяться, что две прелестные девчушки вырастут обычными гражданами и никто не спросит, кем была их родная мать.

Следователь вышел из тюрьмы и направился к своему автомобилю. Ему не хотелось оказаться где-то поблизости, когда обнаружат мертвое тело. Расследование закончено.

– Привет, дружище.

– Здравствуй, Марвин. Я слышал, ты здорово стреляешь, – сказал Госн своему другу.

– Ничего особенного, приятель. Я вырос с винтовкой в руках. Там, откуда я приехал, с ее помощью добывают себе пищу.

– Но ты стреляешь более метко, чем наш лучший инструктор, – заметил инженер.

– Ваши цели на стрельбище куда больше зайца и неподвижны к тому же. А мне приходилось стрелять в бегущих зайцев из своей малокалиберки. Когда нужно добывать пищу стрельбой, учишься быстро. Как дела с бомбой? – спросил Марвин Расселл.

– Пришлось потрудиться – и все напрасно, – ответил Госн.

– Может, тебе удастся из всех электронных приборов собрать хотя бы радиоприемник, – предположил американец.

– Да, попытаюсь собрать что-нибудь полезное.

Глава 10

Последнее сопротивление

Лететь на запад всегда проще, чем на восток. Человеческий организм легче приспосабливается к продолжительному дню, чем к более короткому, а сочетание хорошей пищи и доброго вина еще более облегчает это. На борту президентского самолета \"ВВС-1\" было довольно большое помещение для конференций, которое использовалось по самому разному назначению. В данном случае там шел ужин с высшими чиновниками администрации Фаулера и избранными представителями средств массовой информации. Как всегда, пища была великолепной. Самолет \"ВВС-1\" является, вероятно, единственным самолетом в мире, на котором подают не только заранее приготовленную пищу. Стюарды президентского \"ВВС-1\" ежедневно закупают свежие продукты, из которых готовят пищу на борту самолета, мчащегося со скоростью шестьсот узлов на высоте восьми миль. Известно, что не один повар, оставив службу в военно-воздушных силах, стал шеф-поваром в престижном клубе или роскошном ресторане. Служба на кухне президентского самолета является отличной рекомендацией.

К столу подавали вино, прихваченное в Нью-Йорке, восхитительный розовый шабли, нравящийся президенту, – если только он не пил пиво. В кладовой \"ВВС-1\" хранилось три ящика такого вина. Два сержанта в белых куртках стюардов постоянно наполняли бокалы сидящих за столом. Подавали одно блюдо за другим. Обстановка была дружеской, разговор велся лишь для сведения гостей, и ни одно слово не появится в печати. Гости знали это – равно как и то, что нарушивший это правило никогда больше не получит приглашения.

– Как вы считаете, господин президент, – спросил журналист из \"Нью-Йорк тайме\", – сколько времени понадобится для осуществления всего этого?

– Приготовления ведутся уже сейчас, пока мы разговариваем. Представители швейцарской армии находятся в Иерусалиме, изучают обстановку. Министр обороны Банкер встречается с израильским правительством и ведет переговоры об ускорении прибытия американских войск в регион. По нашему мнению, результаты будут заметны до истечения двух недель.

– А что вы думаете о семьях, которым придется оставить свои лома? – задал вопрос репортер из \"Чикаго трибюн\".

– Им действительно придется перенести немало хлопот, однако с нашей помощью новые дома будут выстроены очень быстро. Израильтяне запросили у нас и получили кредиты на закупку сборных домов в Америке. Кроме того, они строят – за наш счет – свой собственный завод. Будут переселены десятки тысяч людей. Иногда этот процесс будет болезненным, но мы принимаем все меры для его облегчения.

– В то же самое время, – вмешалась Лиз Эллиот, – не забудьте, что качество жизни – это не только крыша над головой. У мира есть цена, но помимо этого мир приносит свои плоды. Впервые в жизни эти люди почувствуют настоящую безопасность.

– Извините меня, господин президент. – Репортер из \"Трибюн\" поднял бокал. – Мой вопрос не следует рассматривать как критику. Думаю, мы все придерживаемся мнения, что этот договор представляет собой дар небес. – Присутствующие кивнули в знак согласия. – Тем не менее способ осуществления его условий весьма важен, и наши читатели проявляют к этому явно повышенный интерес.

– Самым сложным этапом договора станет переселение, – спокойно ответил Фаулер. – Мы приветствуем решение израильского правительства, согласившегося на это, и приложим все силы, чтобы сделать процесс переселения семей как можно менее болезненным.

– Какие американские подразделения будут посланы для защиты Израиля? – спросил какой-то репортер.

– Вы задали хороший вопрос, – сказал Фаулер. Действительно, вопрос был интересным. Предыдущие журналисты упустили из виду самое значительное потенциальное препятствие на пути осуществления договора – согласится ли израильский кнессет ратифицировать его? – Вы, по-видимому, уже слышали, что мы создаем новую воинскую часть, вернее воссоздаем, – это Десятый кавалерийский полк армии США. Он формируется в Форт-Стюарте, штат Джорджия, и по моему указанию корабли флота национального резерва мобилизуются для того, чтобы перебросить полк в Израиль как можно быстрее. Десятый кавалерийский полк – знаменитая воинская часть, покрывшая себя неувядаемой славой. Это был один из \"черных\" полков, которому практически не было уделено внимания в вестернах, посвященных завоеванию Запада. Нам очень повезло, – на самом деле ничего случайного или хотя бы элемента везения в этом не было, – что первым его командиром будет заслуженный офицер афро-американского происхождения, выпускник Уэст-Пойнта полковник Марион Диггс. Этот полк составит ядро сухопутных войск. Воздушным компонентом станет полное авиакрыло истребителей-бомбардировщиков Ф-16, а также подразделение самолетов раннего оповещения АВАКС и обычный обслуживающий персонал. Наконец израильтяне дали нам разрешение пользоваться портом Хайфа, и у нас почти всегда в восточной части Средиземного моря будет находиться авианосная группа кораблей с подразделением экспедиционного корпуса морских пехотинцев на борту для оказания помощи в случае необходимости. Мысль о воссоздании Десятого кавалерийского полка пришла в голову Деннису Банкеру – откровенно говоря, мне бы хотелось, чтобы такая счастливая мысль пришла в голову мне. Что касается остального – ну что ж, попытаемся как-то финансировать это из ассигнований, выделенных на оборону.

– Вы действительно считаете это необходимым, господин президент? Я хочу сказать, ведется много споров о бюджете страны, особенно в вопросах оборонных ассигнований, и разве так уж важно…

– Разумеется, важно. – Советник по национальной безопасности резко поставила на место репортера, который осмелился вмешаться в сферы, непонятные для его крохотного умишка. По выражению лица Эллиот было видно, что она думает о репортере. – У Израиля серьезные и вполне реальные опасения за свою безопасность. Наше обязательство гарантировать безопасность Израиля является sine qua non14 этого соглашения.

– Боже мой, Марти, – прошептал еще один репортер.

– Мы компенсируем эти дополнительные расходы в других сферах, – заметил президент. – Я знаю, что возвращаюсь к очередному кругу идеологических споров о том, как мы платим за правительство, однако мне кажется, что здесь мы наглядно продемонстрировали, насколько оправданными являются правительственные расходы. Даже если придется чуть повысить налоги ради сохранения всеобщего мира, американский народ поймет нас и поддержит, – сухо закончил Фаулер.

Все репортеры взяли слова президента на заметку. Значит, он собирается еще увеличить налоги. Уже были дивиденды за мир – дивиденд-I и дивиденд-II. Это будет первый налог для мира, подумала одна журналистка с лукавой улыбкой. Такое предложение президента конгресс легко примет вместе с остальными законодательными актами. Но улыбка на лице журналистки имела и другую причину. Она заметила выражение глаз президента, когда он смотрел на своего советника по национальной безопасности. Ей уже приходили в голову такие мысли. Она дважды пыталась позвонить домой Лиз Эллиот по ее прямому телефону, который не значился в телефонном справочнике, однако всякий раз натыкалась на автоответчик. Может быть, ей стоило проявить большую настойчивость – организовать слежку за домом Эллиот на Калорама-Роуд и выяснить, насколько часто Эллиот ночует дома и когда отсутствует по ночам. Но ведь это не было ее делом, правда? Не было. Президент – одинокий мужчина, вдовец, и его личная жизнь не должна служить предметом внимания общественности, пока он благоразумно избегает выносить ее из своего дома и пока она не мешает ему исполнять свои служебные обязанности. Журналистка пришла к выводу, что это заметила лишь она одна. Ну и что, подумала она, если президент и его советник по национальной безопасности так близки, это, может, и к лучшему. Посмотрите, как удачно завершилось подписание Ватиканского договора…

* * *

Бригадный генерал Авраам Бен-Иаков читал текст договора в уединении своего кабинета. Он не принадлежал к числу тех, кому трудно формулировать собственные мысли. Он знал, что это прекрасное достоинство в некотором роде стало результатом его паранойи. Всю свою взрослую жизнь – а она началась у него с шестнадцати лет, когда он впервые взял в руки оружие для защиты своей страны, – Ави воспринимал мир поразительно просто: в нем существовали израильтяне, а потом – все остальные. Большинство из остальных являлись врагами или потенциальными врагами. Очень редко среди этих остальных попадались коллеги или даже друзья, хотя дружба для Израиля была в основном односторонней. Ави провел пять операций в Америке – против американцев. Слово \"против\" имело, разумеется, относительный смысл. Он никогда не собирался причинять вред Америке, просто ему хотелось узнать кое-что, известное американскому правительству, или получить что-то, имеющееся у американского правительства, в чем нуждался Израиль. Полученная информация никогда не будет использована во вред Америке, конечно, так же, как и военное снаряжение не будет применено против нее. Однако американцы, что вполне понятно, не любили, когда у них отбирали их секреты. Это ничуть не беспокоило генерала Бен-Иакова. Целью его жизни была защита государства Израиль, а не хорошие манеры. Американцы это понимали. Время от времени они делились информацией с Моссадом. Это делалось обычно по неофициальным каналам. А в отдельных случаях Моссад снабжал информацией американцев. Все происходило цивилизованным образом – больше того, существующие отношения походили на контакты между двумя соперничающими фирмами, делившими между собой как соперников, так и рынки сбыта, – иногда даже сотрудничали, но никогда до конца не доверяли друг другу.

Теперь этим отношениям предстоит измениться. Придется измениться. Теперь Америка посылала свои собственные войска для защиты Израиля. Это делало Америку отчасти ответственной за безопасность Израиля – но одновременно возлагало на Израиль ответственность за безопасность американцев (почему-то этого еще не осознали американские средства массовой информации). А это входило в сферу деятельности Моссада. Отныне придется делиться разведывательной информацией в гораздо большем объеме. Ави это не нравилось. Несмотря на эйфорию момента, Америка не была страной, которой хотелось бы доверять секреты, особенно те, на получение которых пришлось потратить силы, а иногда и кровь его офицеров. Скоро американцы пришлют сюда видного представителя своих спецслужб для отработки деталей сотрудничества в сфере разведки. Они пошлют, разумеется, Райана. Ави принялся делать пометки. Ему нужно было получить побольше сведений о Райане для того, чтобы заключенная сделка была как можно более благоприятной для Израиля.

Райан.., неужели это правда, что именно он дал толчок всему процессу? Это было важным вопросом, подумал Бен-Иаков. Американское правительство отрицает такое, но ведь Райан не пользуется любовью ни президента Фаулера, ни этой суки Элизабет Эллиот, его советника по национальной безопасности. Информация, которой располагал о ней генерал Бен-Иаков, была совершенно однозначной. Являясь профессором политологии в Беннингтоне, Эллиот приглашала представителей ООП читать лекции о положении на Ближнем Востоке – ради, по ее словам, справедливого и сбалансированного освещения событий! Разумеется, могло быть и хуже. Эллиот не была Ванессой Редгрейв, танцевавшей с автоматом АК-47 над головой, напомнил себе Ави, однако ее объективность простиралась настолько далеко, что она была готова вежливо выслушивать представителей организации, напавшей на израильских детей в Маалоте, перебившей, израильских атлетов в Мюнхене. Подобно большинству членов американского правительства, она утратила представление о принципах. Но Райан не относился к числу таких людей…

Итак, договор был делом его рук. Источники генерала Бен-Иакова оказались правы. Фаулер и Эллиот не смогли бы придумать что-то подобное. Им никогда не пришло бы в голову использовать религию в качестве ключа для решения проблемы.

Договор. Он наклонился над столом, делая заметки. Как только правительство Израиля допустило, чтобы его убедили принять это предложение?

Мы преодолеем…

Как просто, правда? Панические телефонные звонки, телеграммы от американских друзей Израиля, они начали покидать корабль, словно…

Но разве могло произойти что-то другое? – спросил себя Ави. Как бы то ни было, Ватиканский договор подписан и с ним все ясно. Наверно, ясно, поправил он себя. Уже начались волнения среди израильского населения, и следующие несколько дней будут очень напряженными. И причины этого были очевидны.

Израиль начал эвакуировать поселенцев с Западного берега реки Иордан. Воинские подразделения там останутся, точно так же, как американские части все еще находятся в Германии и Японии, но Западный берег превратится в палестинское государство, демилитаризованное государство с границами, гарантированными ООН, – эта гарантия, подумал Бен-Иаков, не иначе представляет собой роскошный лист пергамента в рамке. Подлинная гарантия будет предоставлена Америкой и Израилем. Саудовская Аравия и государства, расположенные вдоль Персидского залива, принимают на себя расходы по экономическому восстановлению Палестины. Будет также гарантирован свободный доступ в Иерусалим – именно там будут размещены основные силы Израиля, в больших и надежных базовых лагерях с правом патрулирования по собственному желанию. Сам Иерусалим станет суверенным владением Ватикана. Выбранный мэр города – интересно, сохранит ли этот пост израильтянин, сейчас его занимающий… Почему бы и нет? – задал себе вопрос Ави, ведь он совершенно беспристрастный человек, будет руководить гражданской администрацией, а вот международные и духовные проблемы окажутся в руках трех клерикалов, действующих под властью Ватикана. Безопасность в Иерусалиме обеспечивается моторизованным швейцарским полком. Ави мог бы фыркнуть при этих словах, однако Израиль создал свою армию по образцу швейцарской, и швейцарцы будут работать вместе с полком американской армии. По слухам, Десятый кавалерийский полк является отборной воинской частью. На бумаге все выглядело отлично.

На бумаге все обычно выглядит превосходно.

На улицах Израиля, однако, уже начались неистовые демонстрации. Предстояло переселить тысячи граждан Израиля, Уже пострадали – от рук израильтян – двое полицейских и один солдат. Арабы старались не показываться на глаза. Специальная комиссия, организованная саудовцами, попытается установить, какой арабской семье принадлежал тот или иной участок земли – эту ситуацию Израиль запутал до предела, захватив землю, которая могла принадлежать арабам, а могла и не принадлежать; кроме того.., впрочем, это не затрагивало сферу интересов Ави, благодарение Богу. Он все же Авраам, а не Соломон.

Так выйдет ли что-нибудь из этого? – подумал он.

* * *

Нет, из этого ничего не выйдет, попытался убедить себя Куати. Известие о подписании договора вызвало у него тяжелый десятичасовой приступ рвоты, а теперь, когда он прочитал текст договора, ему казалось, что он на пороге смерти.

Значит, мир? При продолжающемся существовании Израиля? Что же тогда стало результатом его жертв, его усилий, жизней сотен, тысяч борцов за свободу, погибших от пушек и бомб израильтян? За что они отдали свои жизни? Ради чего принес в жертву свою жизнь сам Куати? Теперь ничего не остается, как умереть, подумал он. Ведь отказывал же себе во всем. Мог бы жить жизнью обычного человека, с женой и сыновьями, хорошей работой, мог бы стать врачом, или инженером, или банкиром. Он знал, что обладает незаурядным умом и мог бы добиться успеха в любой сфере человеческой деятельности, которую выбрал бы, сочтя ее достойной приложения своих сил, – но нет, он выбрал для себя самый трудный путь. Целью его жизни стало создать новую нацию, найти дом для своего народа, возвратить ему человеческое достоинство, которого он заслуживал. Ему хотелось вести свой народ и одержать победу над захватчиками.

Чтобы его помнили.

Целью жизни для него стало именно это. Видеть несправедливость может каждый, но исправить положение способен лишь тот, кто войдет в историю, изменит ее течение, может быть, не в качестве главного героя, а просто человека, освободившего маленькую нацию…

Нет, это не правда, признался Куати. Для достижения такой задачи нужно бросить вызов великим державам, американцам и европейцам, которые навязали свои предрассудки его древней родине, а сделавшие такое не останутся в памяти как маленькие людишки. Если бы ему удалось добиться своей цели, его запомнили бы как равного среди великих людей, поскольку великие свершения принадлежат великим людям, а великие люди навсегда входят в историю. Но чьи свершения запомнит теперь история? Кто что отвоевал – или кого победил?

Нет, это невозможно, повторял себе командир. И все-таки его желудок утверждал обратное, когда он читал текст договора с его сухим официальным языком. Неужели палестинский народ, его благородный храбрый народ, поддастся на эту приманку, соблазнится этой подлой ложью?

Куати встал и пошел в туалет. Его снова тошнило. Это, мелькнула мысль, когда он склонился над унитазом, и есть ответ на вопрос. Через некоторое время Куати выпил стакан воды, чтобы смыть отвратительное ощущение рвоты во рту, но оставалось другое ощущение, которое смыть было невозможно.

* * *

На другой стороне улицы, в другом доме, принадлежавшем организации, Понтер Бок слушал передачу станции \"Немецкая волна\". Несмотря на свои политические взгляды, где бы он ни находился, Бок всегда думал о себе как о немце. Да, конечно, немецкий социалист-революционер, но все-таки немец. Радио сообщило, что у него дома – в его настоящем доме – было тепло, ясное безоблачное небо, прекрасный день, когда так приятно прогуливаться вдоль Рейна, держа Петру за руку и…

Слова, донесшиеся из радиоприемника, ледяными пальцами сжали его сердце.

\"Убийца Петра Хасслер-Бок, приговоренная к пожизненному заключению, была обнаружена сегодня у себя в камере повешенной. Судя по всему, это явное самоубийство. Жена скрывшегося террориста Гюнтера Бока, Петра Хасслер-Бок, была осуждена к пожизненному заключению за зверское убийство Вильгельма Манштейна. Ей было тридцать восемь лет.

Возрождение футбольного клуба Дрездена поразило многих болельщиков. Во главе со звездой немецкого футбола Вилли Шеером…\"

В темноте комнаты глаза Гюнтера расширились. Не в силах даже смотреть на освещенный индикатор радиоприемника, он повернул голову к открытому окну и устремил взгляд к вечерним звездам.

Петра мертва?

Он знал, что это правда, и не пытался убедить себя в обратном. Это было вполне возможно.., более того, неизбежно. Явное самоубийство! Ну конечно, именно так совершили самоубийство все члены группы Баадер-Майнхоф, особенно один, который застрелился.., тремя выстрелами в голову. В то время среди западногерманских полицейских ходила шутка о том, как самоубийца сжал пистолет смертельной хваткой.

Бок знал, что его жену убили. Его жена, его прелестная Петра мертва. Его лучший друг, самый верный товарищ, его возлюбленная. Мертва. Гюнтер понимал, что это сообщение не должно было так потрясти его. Разве можно было ожидать иного? Им пришлось убить ее. Она была связующим звеном с прошлым и потенциально опасным связующим звеном с социалистическим будущим Германии.

Убив Петру, они только упрочили политическую стабильность новой Германии, четвертого рейха.

– Петра, – прошептал он. Она была больше чем политическим деятелем, больше чем революционером. Он помнил каждый контур ее лица, каждый изгиб ее юного тела. Он помнил, как ждал рождения детей и какой улыбкой приветствовала его Петра после того, как родила Эрику и Урсулу. Они тоже исчезли, пропали из его жизни, словно тоже умерли.

В такой момент нельзя оставаться одному. Бок оделся и пересек комнату. Он обрадовался, увидев, что Куати все еще не спит, хотя выглядел он ужасно.

– Что случилось, мой друг? – спросил командир.

– Петра мертва.

На измученном лице Куати отразилась искренняя боль.

– Как это произошло?

– В сообщении говорится, что ее обнаружили повешенной в камере. – С запоздалым ужасом Бок понял, что его Петру обнаружили с петлей на тонкой хрупкой шее. Картина была слишком ужасной. Ему приходилось видеть подобную смерть. Он с Петрой привел в исполнение приговор одному классовому врагу и видел, что его лицо сначала побледнело, затем побагровело и… Образ был невыносим. Бок не мог позволить себе видеть Петру такой.

Куати печально склонил голову.