— Признаюсь, этот объект не представляет для меня интереса, — ответил я. — Это не мое дело.

— А я думаю наоборот, — сказал командир. — И потому именно ты возглавишь высадку на луну.

* * *

Герц угадал — всего пятью голосами «против» было принято решение послать на луну небольшую четырехместную шлюпку. Приказ о моем назначении руководителем стал маленькой сенсацией, поскольку все, и я в том числе, считали, что исследования будут носить преимущественно технический характер. И действительно, два других члена экипажа были инженеры Лусин и Лоу, высококлассные специалисты по космическим проблемам. Пилотом был Гавон, лучший из пилотов в экипаже «Сириуса». В этой крепкой опытной команде я был «самым слабым звеном». Да и вообще, я никогда никем не руководил.

Шлюпка взлетела ровно в двенадцать. Через четыре часа мы оказались вблизи луны — в нескольких километрах над ее яркой ровной поверхностью. Задача была простая — следовать на небольшой высоте, облететь ее несколько раз, выбрать подходящую местность, сесть и взять образцы грунта. Мы увидели лишь бесконечную красную пустыню. Пересекли ее сначала по экватору. Летели на самой маленькой скорости, не сводя глаз с экрана. Телескопическое устройство позволяло нам разглядеть даже сравнительно небольшие предметы и сфокусироваться на них при необходимости, однако пока мы ничего не обнаружили. Наконец после целого часа молчания Гавон произнес:

— Я словно вижу сон. Невероятно, но ни одной неровности, ни одного обломка метеорита… Похоже, этот проклятый шар старательно подмели, чтобы подразнить нас…

Я не ответил. Почему-то в этот момент меня стало немного подташнивать.

— Держу пари, что это не построено! — пробормотал Лусин. — А будто отлито в огромной форме…

— У меня такое чувство, что если мы ступим на эту поверхность, то утонем, как в воде, — заговорил Лоу.

— Не сон, а просто кошмар! — простонал Гавон.

Пер, наверное, внушил бы им спокойствие двумя словами. Но эти слова не приходили мне в голову. Выполняя инструкцию, мы еще раз облетели шар по экватору, хотя это казалось абсолютно бессмысленным.

— Курс на северный полюс! — приказал наконец я. — Высота и скорость те же.

Гавон должен был повторить приказ, но не сделал этого, только молча сменил курс. Изображение на экране оставалось все таким же, будто мы не двигались, а застыли на месте. Мы уже ничего не ждали, просто летели, словно выполняя неприятную обязанность.

— Через две минуты мы на полюсе! — наконец сказал Гавон. — Если хотите, спущусь еще ниже.

— Нет необходимости, — сказал я. — Выполняй приказ.

— Слушаюсь, командир, — с иронией ответил Гавон.

Никогда я не видел его таким нервным, таким беспокойным, и странно, что Герц этого не заметил. Уж если Гавон не смог сохранить самоббладание, что говорить о других. Я рассеянно взглянул на часы над головой Гавона, потом снова перевел взгляд на экран.

— Полюс, — сказал Гавон.

И в это самое мгновение на экране промелькнула белая звезда. Я замер от удивления.

— Что это было? — воскликнул я.

Но все видели не больше моего. В тесном помещении шлюпки наступило оживление, люди радостно переглянулись.

— Вернуться? — спросил Гавон.

Я задумался лишь на секунду.

— Вернись и сядь в непосредственной близости от объекта! — приказал я.

Гавон описал элегантный круг и снова направил шлюпку к полюсу. Тормозные дюзы работали отлично, шлюпка медленно снижала скорость. Вскоре Лусин снова отыскал то, что мелькнуло на экране, и умело задержал его в фокусе. Предмет был виден пока не очень отчетливо, однако через несколько минут мы уже смогли его довольно хорошо разглядеть. Я представил себе озадаченные лица экипажа «Сириуса», которые видели то же, что и мы. Я с трудом верил своим глазам. На самой вершине полюса стояло что-то вроде пьедестала розового цвета, метров десять высотой, в виде усеченной пирамиды. Пирамиду венчала белая звезда или что-то в этом роде — она и мелькнула на экране. Как мы ни старались удержать ее в фокусе, не могли получить четкого изображения. Но наконец нам это удалось…

— Командир на связи! — взволнованно произнес Лусин.

Через секунду мы услышали голос — как мне показалось, веселый и возбужденный.

— Славин, я вам искренне завидую! До сих пор ни одному космическому путешественнику не удавалось увидеть то, на что смотрите вы.

— Не слишком ли вы торопитесь, Пер?

— Нисколько, глаза у меня хорошие, — продолжал командир все так же весело. — И не беспокойтесь, опасности нет. Ясно, что это построено для того, чтобы вы это увидели.

— Вы хотите сказать, что нас ждали, Пер?

— Похоже на то…

Изображение исчезло с экрана, поскольку при посадке возникали помехи. Гавон посадил шлюпку так мягко и осторожно, что мы даже не заметили, когда она коснулась поверхности. По инструкции первым должен был выйти Лоу. У инженера была прекрасная атлетическая фигура, удобный скафандр не стеснял его движений, сидел на нем, как обычный костюм. Мы выдвинули трап, и Лоу ловко сошел по нему. Осторожно потоптавшись на красном грунте, он поднял ко мне озадаченное лицо.

— Похоже на прорезиненное покрытие! — сказал он. — Как на беговой дорожке…

Потом повернулся к пирамиде и изумленно воскликнул:

— Боже мой, да это человек! — И застыл на месте.

Вторым спустился я. У меня просто перехватило дух, когда я взглянул на пирамиду, Я ждал чего угодно, только не этого. Передо мной действительно был человек, вернее, статуя, изображавшая человека, сидящего на каменном троне. Он был одет в старинную тунику, его сильное мужественное лицо было обращено куда-то поверх наших голов, в бесконечность. Я прекрасно знал, что это за статуя, и именно поэтому не мог поверить своим глазам.

Остальные тоже вышли из шлюпки. К пирамиде вели ступени, которые соответствовали человеческому шагу. Лусин долго всматривался в розовый материал, из которого она была построена.

— Не нужно никаких образцов! — сказал он тихо. — Это мрамор. Строители называют его итальянским мрамором, хотя в Италии его давно не осталось.

Мы медленно поднимались на вершину пирамиды, не сводя глаз с белой статуи, сиявшей на фоне черного неба. Ее величие все больше покоряло нас, она словно росла на наших глазах, потрясая своей мощью. Наконец мы приблизились к ней и остановились.

— И все-таки это человек! — снова заговорил Лоу. — Хотя сейчас мужчины не отпускают такой бороды…

Лоу даже не подозревал, до какой степени он раздражает меня.

— Больше того, Лоу! — сказал я сдержанно. — Это не просто человек, это Моисей.

— Какой Моисей? — удивился Лоу.

— Неужели это имя тебе ничего не говорит? — спросил я.

— Абсолютно ничего! — обиженно ответил Лоу.

Чего еще можно было ждать от такого узкого специалиста, как Лоу, но и другие тоже не знали.

— Если быть совсем точным, это копия статуи Моисея, созданная Микеланджело в XVI веке… Или и кто такой Микеланджело вы тоже не знаете?

Знал один Гавон.

— Эта статуя, — продолжал я, — таинственным образом исчезла в начале XXI века из Рима. Остались только репродукции. И надо сказать, что, если судить по ним, эта копия совершенно точно передает оригинал. А если учесть, что сделана она из итальянского мрамора…

Гавон посмотрел на меня безумным взглядом.

— Да ты соображаешь, что говоришь? — нервно закричал он. — Кто мог доставить сюда статую Моисея? Это абсурд!

— Но почему, дорогой Гавон?

— Да что они, кретины? — рассердился вдруг Гавон. — Известно же, что в этот квадрат галактики не долетал еще ни один космический корабль… Мы первые люди, которые добрались сюда, неужели ты не понимаешь?

— Прекрасно понимаю, — сказал я. — Но факт остается фактом: это статуя Моисея.

— Чепуха, — зло сказал Гавон. — Ко всему прочему ты хочешь свести меня с ума…

— Слушайте меня все! — раздался в моем шлеме голос командира.

— Теоретически совсем не исключено, что сюда прилетали люди, хотя и из более поздней эпохи. Ты слышишь меня, Гавон?

— Да, Пер…

— Они могут вылететь с Земли и на тысячу лет позднее нас, — продолжал командир. — И если они движутся в обычных временно-пространственных измерениях, то прибудут сюда раньше нас. Из любого века они могут предпринять комбинированное передвижение, пройдя часть пути субпространственно, как и мы. Не очень сложные вычисления показывают, что они могли бы прилететь сюда и одновременно с «Сириусом».

— Это абсурд, — сказал Гавон мрачно.

— Но почему, Гавон?

— Потому, Пер, что это опровергает классическую теорию о причинно-следственных связях. Представьте себе, что в анналах космических исследований записаны точные даты вылета и возвращения «Сириуса». А по-вашему выходит, что они могли бы задним числом изменить этот факт.

— Факт нельзя изменить, Гавон.

— Но если они прилетели сюда одновременно с нами, то какая сила могла бы помешать им уничтожить нас, если они этого захотят. Тогда факт, что «Сириус» прибыл с Земли, будет опровергнут.

— Ты спрашиваешь, какая сила, Гавон?.. Сила в том факте, что они этого не сделали.

— Это софистика, Пер! — ответил нетерпеливо Гавон. — Я не спрашиваю вас, что они сделали. Я вас спрашиваю, могут ли они изменить факты истории?

— Конечно, не могут, — сказал командир. — Что произошло, то произошло. Ты ошибаешься, когда думаешь, что причинно-следственная связь протянута в одном направлении. Она вообще никуда не протянута, она существует в целостном взаимодействии.

Гавон посмотрел на черное небо, точно искал там «Сириус», и я увидел, что лицо его вдруг смягчилось:

— Прости, Пер, но раз они могут находиться тут одновременно с нами, то что мешает им вернуться вместе с нами на Землю?

— В принципе — ничего.

— Тогда почему они этого не делают?

— Ты прекрасно знаешь, Гавон, что если мы замедлим свое передвижение, то и сами можем оказаться в каком-нибудь из будущих веков… Тогда почему мы этого не делаем?

Гавон растерянно молчал.

— Очевидно, потому, что для нас это не имеет смысла.

— В чем же тогда смысл? — спросил Гавон, и в голосе его прозвучало отчаяние.

— Не знаю, Гавон, может быть, надо спросить каменного Моисея, — ответил шутливо командир. — Если спросить меня, то я не верю, что эта статуя поставлена здесь какими-то людьми из будущего. Это тоже не имело бы смысла. А что ты думаешь по этому вопросу?

Я вздрогнул. Все происходящее казалось мне странным, как сон.

— Не знаю, Пер, — ответил я уныло. — Я не могу соображать так быстро…

— Не скромничай, Славин… Ты обязан высказать нам свои предположения.

— Да, Пер! — Я секунду помолчал. — В принципе, я согласен, что вряд ли это поставлено людьми, если только они не хотели сыграть с нами шутку. Остается вторая возможность. Статуя водружена здесь какой-то другой цивилизацией. Несомненно, эта цивилизация изучила нас досконально, знает нас лучше, чем Лоу, к примеру, который не знает, кто такой Моисей, и не слыхал имени Микеланджело. Если все это верно, то напрашивается еще один вывод. Они верили, что когда-нибудь мы прилетим сюда. И специально поставили эту статую, чтобы мы ее увидели. Потому что для всех, кроме нас, она лишена какого бы то ни было значения.

— Но это просто невозможно! — проговорил Лоу обиженно. — Ты считаешь: кто-то построил это немыслимо дорогостоящее сооружение ради того, чтобы показать нам дурацкую статую?

— Во-первых, статуя совсем не дурацкая, — ответил я. — И, во-вторых, у искусственной луны может быть и другое предназначение., Но сейчас нас интересует прежде всего сама статуя. Зачем ее поставили? Какой в этом смысл? Вероятнее всего, она — некий документ, некий знак, памятник, содержащий знания. Чем-то подобным была, например, знаменитая пирамида Хеопса, тайну которой разгадали лишь в XXII веке.

— А может, здесь разгадка проще, Славин, — сказал командир.

— Вряд ли, Пер! — вздохнул я огорченно. — Простые загадки загадывают только детям. Прежде всего надо понять, кроется ли загадка в личности Моисея, или в личности Микеланджело… или в самой статуе. Я думаю, что мы решим эту проблему, когда внимательно изучим все данные. А это мы сможем сделать, только вернувшись на Землю.

— Верно, Славин, но что если в загадке содержится предупреждение? — предположил командир. — И коли мы его не узнаем, то, может, не сумеем вернуться…

— Да, Пер, это действительно будет хуже всего.

— В таком случае не плохо было бы нам немножко напрячь свои мозги… Расскажи нам, что ты знаешь о Моисее…

— К сожалению, слишком мало, Пер… Он был полулегендарной, полуисторической личностью. То, что он существовал реально, сейчас не оспаривается. Насколько я помню, он жил примерно за тысячу лет до нашей эры и был, несомненно, образованным человеком, а также опытным полководцем. И еще интересно то, что он вывел народ Израиля из Египта в Землю Обетованную. Их странствие было долгим и трудным, и сам Моисей умер, не дойдя до цели. И еще: Моисею приписываются различные чудеса.

— Какие чудеса? — спросил командир.

— Например, одним мановением руки он разделил надвое Красное море, чтобы его племя прошло по дну. И что-то еще, я подзабыл. Что-то про манну небесную и воду в пустыне. Ах да, его племя осталось без воды… тогда Моисей ударил жезлом о скалу, и из нее потекла вода…

— Что такое «жезл»? — спросил Гавон. — Что-то вроде меча?

— Представь себе палку, сделанную из благородных металлов и украшенную драгоценными камнями… Кроме того, я забыл вам сказать, что Моисей — автор свода законов, одного из самых древних в истории человечества, так называемых десяти заповедей. В свое время они играли огромную роль в этическом воспитании народов…

Я замолчал, ничего больше не припоминая.

— А известно ли, что побудило Микеланджело изваять именно его статую? — спросил командир.

— В «Энциклопедии древних искусств», которая находится в моей картотеке, есть подробная справка о статуе, — ответил я. — Может, вам стоит ее почитать, Пер, сейчас мне трудно вспомнить все подробности. Но я знаю, что многие века статуя Моисея была символом величия и силы человеческого духа…

— Это уже кое-что! — пробормотал заинтригованный Гавон.

— По преданию, сам Микеланджело остался очень доволен своим произведением. Когда статуя была готова, он ударил ее резцом по колену и произнес фразу: «Говори, Моисей!»

Я замолчал, пораженный внезапной мыслью. Остальные переглянулись. Мысль казалась нелепой, но что из происходящего представлялось естественным и реальным?

— Попробуй, Славин, что тебе стоит? — раздался в шлеме голос командира.

— Отчего же не попробовать, — пробормотал я.

Медленно поднявшись еще на две ступени, я остановился у подножия величественной статуи. Помню, какая-то смутная тревога охватила меня… Я улыбнулся, немного через силу, и, подняв обтянутый скафандром кулак, ударил по мраморному колену: «Говори, Моисей!»

В тот же миг опора выскользнула у меня из-под ног. Я чувствовал только, что с головокружительной быстротой лечу в бездну. И потерял сознание.

2.

Я лежал на спине на узкой жесткой кровати, освещенный ослепительным светом. Ничего не помнил, ничего не сознавал и лишь ощущал, что я не один, но свет мешал разглядеть тех, кто меня окружал. Я был не в силах пошевелиться, словно оцепенев, только слышал легкий шум вокруг и тихие, неясные голоса людей.

Я не испытывал ни тревоги, ни страха. Просто лежал, словно оглушенный или парализованный, мучимый ярким светом. Наконец из слабого шума выделился громкий отчетливый голос:

— Приступим, коллеги.

Это было сказано на каком-то странном языке, но еще более странным было то, что я его понимал. Шум постепенно стих, и голос продолжал:

— Дорогие коллеги, то, что вы видите перед собой, — прекрасный экземпляр человекообразной обезьяны. Десять дней назад мы поймали ее в умеренном поясе этой любопытной планеты. По мнению наших зоологов Сваска и Фертекса, эти обезьяны уже вступили на путь превращения в человека. Они обитают в сравнительно голых скалистых горных массивах, что заставляет их перейти к ходьбе на задних конечностях. О передних конечностях мы уже с уверенностью можем говорить как о руках: пальцы хорошо развиты, обезьяны могут в некоторых случаях пользоваться ими даже лучше, чем мы. Более того — человекообразные охотятся не только в одиночку, но и коллективно. А главное, они используют камни как оружие самозащиты и нападения. Так, к примеру, этот экземпляр попал Сваску точно по шлему скафандра с расстояния, в тридцать раз превышающего его собственный рост.

Наступило короткое молчание, наверное, все разглядывали камень.

— Вот это булыжник! — произнес кто-то шутливо. — Если бы Сваек не был в шлеме, то сейчас мы рассматривали бы его мозг.

— Если у него он есть, — добавил другой. — Иначе чем объяснить то, что Сваек позволил, чтобы в него бросили камень.

— Как ты его поймал, Сваек?

— Ответил на комплимент комплиментом, — заговорил добродушный голос. — И попал ему туда же ампулой с безвредным усыпляющим веществом…

— Но продолжим! — сказал тот, что заговорил первым. — Как считают Сваек и особенно Фертекс, эволюция человекообразных будет исключительно медленной. Развитие планеты вступило в весьма стабильную геологическую эру со слабой радиацией, что, как известно, не благоприятствует возникновению мутаций. Это еще в большей степени относится к теплокровным млекопитающим, которые преобладают среди животных планеты. Несчастный гигант, которого вы видите перед собой, довольно непонятное создание. Хотя в смысле пищи он принадлежит, скорее, к хищникам, у него нет никаких органов для нападения, кроме рук. Его физическая сила ничтожно мала по сравнению с другими хищниками. Ему трудно находить себе пищу и защищаться от других зверей. Наши зоологи считают, что, вероятно, он исчезнет как вид еще до того, как вступит на путь превращения в человека. Вот почему мы решили проделать один эксперимент, который в случае успеха будет иметь серьезные последствия для этой планеты. Но по данному вопросу с докладом выступит старший биолог уважаемый Уртекс. Если можно, коллега, покороче.

— Очень коротко! — проговорил кто-то довольно быстро. — Мы поставили опыт на пяти экземплярах этих человекообразных. Они не совсем одинаковы, между ними имеются некоторые различия, в основном в умственных способностях. Этот, как вы могли заметить, сравнительно хорошо развит. Я долго наблюдал за тем, как он ловит рыбу, — он делал это довольно умело. Заметив меня, он явно забеспокоился, но не сбежал. Он глазел на меня с таким любопытством, словно понимал, что мы прилетели из космоса. И я уверен, что он бросил камень мне в голову больше из «исследовательского интереса», поскольку они не едят себе подобных…

— Мы же договорились коротко, Уртекс! — сказал снова тот, кто вел совещание.

— Хорошо, — недовольно продолжал Уртекс. — Опыт состоит в следующем. Мы вызовем у человекообразных следующего поколения искусственно направленные мутации. Их потомки будут отличаться от своих родителей. Они окажутся менее волосатыми, и тенденция будет идти к постепенному исчезновению волос. Это заставит их одеваться, чтобы прикрыть наготу. Они будут ходить на задних конечностях. Впервые руки послужат им не только для того, чтобы бросать камни, но и для того, чтобы создавать примитивные орудия защиты и нападения. Мозг значительно увеличится. Первые же их потомки будут иметь склонность к некоторым примитивным видам искусства… Труднее привить им наклонности, связанные с социальной жизнью, например, взаимопомощь, милосердие, привязанность к себе подобным…

— А какая гарантия, что в результате мутации они окажутся жизнеспособными? — спросил кто-то.

— Закономерный вопрос, — ответил биолог. — Первое поколение действительно окажется не очень жизнеспособным, особенно в юные годы. Оно будет рассчитывать на защиту родителей. Но к наступлению зрелости они станут достаточно умными, хитрыми, даже жестокими и в то же время способными на самопожертвование ради детей. Они уверенно будут пользоваться огнем. Эти уже по-настоящему разумные существа сумеют даже в неблагоприятных условиях сохранить свое потомство — главное в нашем эксперименте.

Наступило короткое молчание.

— У кого есть опросы? — спросил руководитель.

— У меня есть вопрос! — сказал кто-то. — Не приведет ли внедрение человеческого сознания в человекообразных к тому, что они не смогут ориентироваться в новых для них условиях? Не создаст ли у них глубоких внутренних противоречий?

— Подобная опасность, несомненно, существует, — неохотно ответил биолог. — Прямое воздействие на мозг человекообразных было оперативным и диффузионным. Мы не знаем точно, каково влияние этой диффузии, поскольку использовали наши человеческие экстракты. И, конечно, исключительно трудно найти точную дозировку. Так, например, мы резко усилили половое влечение у человекообразных и их потомства. Этот господин, которого вы видите перед собой, склонен к полигамии. Мы это делаем для обеспечения многочисленного потомства, хотя это может привести к конфликтам с другими самцами.

— Раз так, — сказал кто-то, — то достаточно ли пяти опытов?

— Можно провести и больше, — ответил биолог. — Но мы потеряем время.

— Что значит время? — ответил другой недовольно. — Если мы закладываем основы новой человеческой цивилизации, то надо делать это основательно. Любая поспешность представляется мне безответственной и непозволительной…

— У меня есть вопрос… Заложена ли в новом виде возможность второй мутации через какое-то число поколений?

— Нет, это не предусмотрено! — ответил биолог. — Если новая мутация возникнет при неблагоприятных обстоятельствах, которые мы не можем предвидеть, ее последствия могут быть фатальными. Но зато мы ввели в подопытных ампулы, содержащие знания, которые проявятся через тысячелетия. А также сложные для них истины в доступной форме, которые долгое время останутся непонятными…

— Например? — спросил кто-то с любопытством.

— Например, такая сентенция! — неохотно пробормотал биолог. — «Чем меньше яйцо, тем больше птица, которая из него вылетит»…

— Ну и пошлость! — сказал кто-то.

— Это не я сочинил! — ответил биолог обиженно. — Это Хук сочинил…

— Чего еще ждать от сумасбродного поэта…

— Почему? — вмешался Хук. — Ведь «не вылупится», а «вылетит»!

— Что еще?

— «Когда ты на берегу, движется лодка. Когда ты в лодке, двигаются берега!» — продолжал Хук.

Опять воцарилось молчание.

— Это лучше! — сказал кто-то неуверенно. — Но я сомневаюсь, что, когда ампулы лопнут, кто-то проявит интерес к таким сомнительного свойства сентенциям.

— Продолжим! — сказал руководитель. — Есть ли у кого-нибудь принципиальные возражения против эксперимента?

— Да, у меня! — сказал кто-то.

Голос у него был спокойный и уверенный.

— Говори, Хет!

— Я вообще не одобряю ваш эксперимент. По-моему, мы не имеем права вмешиваться в эволюционные процессы на этой прекрасной планете. Вы создадите вид, который окажется оторванным от своей естественной среды. Более того, он противопоставит себя ей, будет чуждым ей явлением. Я думаю, что природа мудрее и сумеет создать, исходя из местных условий, более совершенную форму человеческого сознания. Я убежден, что последствия этого эксперимента могут иметь даже трагический характер, если это человеческое сознание не достигнет полной гармонии с окружающей природой.

— Обязательно достигнет! — вмешался в разговор Уртекс, биолог.

— Иначе это приведет к самоуничтожению…

— Именно это вы должны были заложить в него как главный смысл его жизни! — сказал Хет. — А не жестокость… Он и без того достаточно жесток.

— А по-моему, он добродушный весельчак! — сказал Сваек.

— Жаль, что он не разбил тебе голову! — оборвал его Хет. — Тогда ты не был бы таким снисходительным… А о чем, по-вашему, говорят эти складки вокруг его губ?

Я почувствовал прикосновение к своей щеке. И содрогнулся от ужаса. Неужели это я был той обезьяной, о которой они рассуждали? Чепуха, с какой стати?.. Ведь я понимал все, что они говорили. Но тогда почему они прикоснулись именно к моей щеке, именно возле губ, где должна была отражаться жестокость обезьяны? Эта мысль потрясла меня, и я напряг все свои силы, пытаясь подняться с кровати. Не смог, конечно, поскольку был крепко привязан. Но зачем они привязали себе подобного, настоящего человека…

— Уртекс, твой красавец, похоже, проснулся! — пробормотал озадаченно Хет.

— Не может быть! — ответил Уртекс. — Это должно произойти через два дня.

— Он пошевелился! — сказал Хет. — И попытался открыть глаза…

— Погасите свет! — озабоченно сказал Уртекс. — Сейчас же погасите свет!

И действительно, свет надо мной погас. Я медленно открыл глаза. Над самой головой у меня висел большой зеркальный рефлектор, я сразу догадался, что вижу в нем себя. И снова содрогнулся от ужаса. Из рефлектора на меня смотрел какой-то невиданный зверь: и знакомый, и странный одновременно. Это был я. Меня вдруг охватила безумная ярость, я крепко оперся локтями о кровать и невероятным усилием разорвал путы на руках.

Теперь я сидел на кровати, хотя ноги мои оставались привязанными. Но так я, по крайней мере, мог оглядеться вокруг. То, что я увидел, нисколько меня не удивило. Я находился среди настоящих людей. Они были высокого роста, стройные, с большими головами. Я заметил, что они испугались, и это еще больше взбесило меня.

— Что вы со мной сделали?! — закричал я в бешенстве.

Они смотрели на меня уже не испуганно, а ошарашено. Страшный зверь вдруг заговорил по-человечески!

Двое стояли совсем рядом со мной, вероятно, один из них был Уртекс. Впрочем, я сразу узнал его по голосу.

— Успокойся, Эден! — сказал он добродушно. — Я сейчас тебе все объясню…

— Что ты можешь объяснить! — закричал я. — Я же слышал, что вы тут говорили. Ты вселил меня в какое-то дикое животное.

— Ты не прав! — сказал Уртекс ласково. — Ты не животное, Эден… Ты нечто большее даже, чем мы все. Нас миллиарды, а ты будешь прародителем великой человеческой цивилизации…

У меня пересохло в горле. Только теперь я осознал весь трагизм моего положения.

— Но я не хочу, Уртекс, умоляю тебя, — сказал я хриплым голосом. — Я не хочу быть прародителем… Я хочу быть человеком…

— Ты уже человек, Эден…

— Я хочу быть таким же человеком, как вы… У меня нет сил пройти путь длиной в тысячелетия, чтобы вновь обрести себя. Это страшно. Прошу тебя, Уртекс, верни меня обратно, туда, где я был раньше.

Уртекс помедлил с ответом.

— Я не могу сделать этого, Эден! — печально сказал он. — Но даже если и сделаю, это не в твоих интересах… Ты превратишься в элементы ампулы…

Я уловил быстрый взгляд, который Уртекс бросил на маленький операционный стол, но не понял его смысла.

— Раз так, лучше убей меня… Я не хочу начинать с начала. Я не хочу проходить этот ужасный путь…

— Он вовсе не ужасный, Эден… В этом пути весь смысл человеческой жизни.

Снова взглянув на операционный стол, он взял лежавший на нем шприц. Я прекрасно понял, что он собирается сделать.

— Не смей, подлец! — закричал я.

Я инстинктивно оглянулся вокруг в поисках предмета, с помощью которого мог бы защитить себя. В этот момент в бедро мне впилось тонкое жало. Я мгновенно ослабел и медленно опустился на кровать. У меня кружилась голова, но — странно! — я чувствовал, что мне легко, что я счастлив, полон внутреннего света и блаженства.

Послышались возбужденные голоса, восклицания, потом их перекрыл голос руководителя, которого я не успел разглядеть.

Сейчас голос у него был расстроенный.

— Что это все значит, Уртекс?

— Мне трудно объяснить! — устало сказал Уртекс. — Он проснулся раньше времени, до того, как усвоились диффузионные растворы.

— Слушай, Уртекс, я настаиваю на том, чтобы ты еще раз проверил весь ход эксперимента, — строго сказал руководитель. — Представь себе, что он снова проснется с человеческим сознанием.

— Это исключено! — сказал серьезно Уртекс. — В любом случае…

Голос его затих, я уже не слышал никакого шума, последние искры сознания медленно угасали. Я уже не был несчастным, но не был и счастливым, смутно различая белую дорогу, терявшуюся где-то в бесконечности.

3.

Для чемпиона мира по легкой атлетике прогулка по городу — проблема не из легких. Конечно, самое простое решение — вызвать воздушное такси. К сожалению, этого мне делать не положено. Чемпион мира по легкой атлетике обязан ходить пешком и только пешком. Десять километров — минимальная дневная норма, и нужно быть очень изобретательным, чтобы ее выполнить. Самыми опасными моими врагами на улицах города были «ползущие». И самыми безжалостными и надоедливыми. С тех пор как был принят всемирный закон о транспорте, все несовершеннолетние были лишены права передвигаться по городу с помощью каких-либо видов транспортных средств. Сейчас они заполняют десятки тысяч городских улиц и площадей, поднимают страшный шум и в надежде на автограф упорно преследуют каждую знаменитость. Тем более чемпиона мира, ведь в нашем городе не было чемпионов уже более тридцати лет. Плохо то, что фокус с приклеенной бородой не проходит. Юнцы остервенело набрасываются на любую бороду, даже настоящую, и готовы выдрать ее всю до последнего волоска. Это заставило сбрить бороды даже самых консервативных профессоров университета. Что говорить о темных очках, которые не могут служить никакой защитой?

И вправду, что делать бедному спортсмену, если его портрет висит чуть ли не в каждой витрине?

Нет никакого спасения, кроме как надеть форму регулировщика и расхаживать с идиотским видом по мостовой среди летящих с бешеной скоростью машин и автобусов. Во всяком случае это безопаснее, чем идти по тротуару. Тротуар тоже не беговая дорожка.

Хорошо, что мои «коллеги» в светло-синих формах меня узнают. Улыбаются мне, как соучастники заговора, стараются помочь.

Я спокойно и размеренно двигался по осевой линии прямо в центре вихря, образуемого двумя встречными потоками движения. Прошел беспрепятственно пять-шесть кварталов и даже начал насвистывать что-то, в приливе хорошего настроения. Утро было чудесное, воздух свежий и озонированный, как в лаборатории. По недельному расписанию дождю полагалось идти в субботу — притом дождю шестой степени, что фактически означало маленькое наводнение. Но до субботы было еще далеко, и я легкими шагами продолжал ступать по оранжевому настилу — чистому и яркому, как апельсиновая корка. В субботу дождь смоет последнюю пылинку со зданий, город заблестит, еще более сказочный в своей нежной глазури.

Но на бульваре Мендельсона мое настроение вдруг испортилось. Я отчетливо видел, как серебряной искрой мелькнул самоубийца на своем аппарате и, пролетев над крышами домов, врезался прямо в тротуар. Всего за какие-нибудь десять секунд автоматические водители остановили свои машины, уличное движение качнулось и замерло. Я не слышал звука столкновения, но знал, что на месте катастрофы картина, как обычно, отвратительная. Я пошел медленнее, поскольку не имел ни малейшего желания оказаться там, где лежали перемолотые человеческие кости. Над крышами с громким воем пронеслись красные шасси «скорой помощи», стремительно пролетели автобусы полиции. Моя форма не позволяла мне дальше расхаживать среди застывшего уличного движения, вольно или невольно я должен был ускорить свои шаги.

Зрелище действительно было отвратительное. Дюжины две машин столкнулись и покорежились, как консервные банки, все еще слышались крики и стоны, хотя белые летучие мыши «скорой помощи» работали быстро и ловко, как автоматы. Конечно, большинство жертв оживят в Операционном корпусе, серебряный купол которого возвышался в самом центре города. И все же не существовало на земле силы, которая могла бы восстановить разлетевшийся мозг, и, наверное, никогда не будет. Вокруг микрокара самоубийцы образовался кордон из людей в синей форме, они хмуро молчали. Там не осталось ничего, абсолютно ничего, что можно было бы реконструировать. Со своего места я не мог разглядеть, был ли то мужчина или женщина. Вероятно, я сильно побледнел, потому что позади меня произнесли:

— Иди, Ник, это не для тебя…

Я обернулся — это был капитан Леонарди, в отряде которого я формально числился. Его круглое лицо добродушного здоровяка было покрыто капельками пота.

— Но зачем прямо на бульвар? — сказал я мрачно. — Он не самоубийца, а убийца…

— Наверное, у него не выдержали нервы, — ответил капитан, — и это за сегодня уже третий… Иди, нечего тебе здесь делать.

Я последовал его совету. Дальше на моем пути не встретилось почти никаких препятствий. Только когда я уже подходил к актовому залу, за мной погналась толпа «ползущих». Они, конечно бы, не догнали, но я сам сдался. Лишь после того, как я поставил сотню автографов на своих фотографиях, мне удалось проникнуть в здание. Там я был уже в безопасности, квесторы тотчас же блокировали вход. Еще один общий вопль, — и герметически закрывающаяся дверь отделила меня от этого сумасшедшего дома.

И тишина!.. Мягкая тишина деканата, самого старинного здания в городе. Все тут особое и неповторимое — нежная венецианская мозаика пола, обшитые настоящим деревом стены, гипсовая лепнина потолка. Старый-престарый электрический лифт скрипит, поднимаясь вдоль этажей. И ни души. Уже давно здесь не бегают студенты — профессора читают лекции, сидя в унылых камерах видеопластики. Исключение составляет только профессор Богомолов, который читает лекции по древней истории в актовом зале, так как студентов у него всего пятьдесят энтузиастов.

Я, не торопясь, стал подниматься по чистым розовым ступеням. После второго этажа они были уже белыми, но такими же чистыми и гладкими, только слегка стершимися за многие века. Актовый зал находился на одиннадцатом этаже. Я вошел в зал через одну из узких боковых дверей и окинул внимательным взглядом амфитеатр.

Профессор Богомолов на заметил меня. Как обычно, увлеченный собственной лекцией, он не обращал внимания на то, что происходит в зале. Его мягкое гладкое лицо было возбужденным и вдохновенным, самое вдохновенное лицо в нашем городе. В этот момент он стоял, подняв вверх правую руку, что не очень гармонировало с его довольно заметным брюшком. Но студенты слушали его, как загипнотизированные. Я знал, где обыкновенно сидит Эльза, и сразу увидел ее голубые волосы где-то во втором ряду. Эльза — тоненькая и маленькая, плечи у нее не такие угловатые, как у других спортсменок, а ноги изящные, как у девочки. Самое красивое в ней — ее волосы, невероятно мягкие и шелковистые. Я надеялся, что они естественные (кроме, конечно, цвета), хотя никогда не прикасался к ним.

Пробираясь между скамьями, я не сводил с нее глаз. Милая, добрая маленькая Эльза умела приходить в восторг. Для чемпионки по бегу на короткие дистанции это естественно. Если не будешь охвачен истинным вдохновением, то останешься вторым. Но Эльза была также научным работником, физиком в Опытном центре. Древнейшей историей она, как и большинство студентов, занималась, можно сказать, любительски.

Я сел и невольно заслушался.

— Большинство чудес Моисея и вообще чудес в Библии могут быть объяснены вполне реалистично, — убежденно говорил Богомолов. — Для некоторых существует простое и правдоподобное объяснение. Например, чудо На горе Синай, когда Моисей ударил жезлом о скалу и потекла вода. Археологи доказали в XX веке, что именно в этом месте грунтовые воды близко подходят к поверхности. Или чудо о манне небесной, которая оказалась каплями затвердевшего сока дерева из рода акаций… Однако можно ли проверить, что воины Иисуса Навина разрушили стены Иерихона с помощью труб? Сегодня мы в состоянии это сделать, но древние израильтяне в то время едва освоили железо. Различные предположения археологов прошлого, что люди, в древности обладали знаниями, которые им передали представители внеземных цивилизаций, следует считать лишенными всякого основания. Правда, кое-кто уже считает доказанным, что внеземные цивилизации оставили на Земле следы своего пребывания. Не хочу с ними спорить. Но, по моему мнению, инопланетяне не могли передать воинам какие-то ультразвуковые аппараты, способные разрушать стены. По всей вероятности, стены Иерихона были разрушены при землетрясении, а все чудеса, скорее, плод врожденной склонности человека мечтать и фантазировать, склонности, которую я безмерно уважаю… Утверждаю: будучи исключительной личностью, сам Моисей никогда не творил чудеса. Чудеса ему приписали последующие поколения. Лично я убежден, что нравственный кодекс, о котором здесь шла речь, создал не он. Этот кодекс вообще создан не в ту эпоху. Это более поздние требования чисто практического характера. Кочевое племя, с оружием в руках прокладывавшее себе дорогу к Земле Обетованной, вряд ли могло руководствоваться теми добродетелями, которые записаны на скрижалях. Например, «Не убий!» Могла ли такая нравственная заповедь родиться именно во время походов и войн?.. Я лично такое исключаю…

Богомолов замолчал, достал из кармана ужасно мятый носовой платок и быстро вытер им свое полное достоинства лицо. Несмотря на столь прозаический жест, студенты смотрели на него, как зачарованные. — Открытия археологов XXII века убедительно доказывают, что Моисей был для своего времени необыкновенно образованным человеком. К сожалению, пока нельзя сказать, каково происхождение этих его знаний, выходящих за рамки своей эпохи. Признаюсь, мне стыдно перед вами за то, что я не могу дать этому правдоподобного объяснения. И все же меньше всего я верю во вмешательство внеземных цивилизаций. Скорее, можно говорить об исчезнувших человеческих цивилизациях, гораздо более высокоразвитых, чем цивилизация Атлантиды. Древние философы поднялись до обобщений, которые объективно имеют более высокую научную ценность, чем некоторые современные открытия. Как иначе объяснить эту странную фразу в одном из папирусов о Моисее: «Человек, никогда не забывай, что чем меньше яйцо, тем больше будет птица, которая вылетит из него»… Может ли быть более очевидным намек на строение материи или на энергию кварков, открывшую новые горизонты для человечества. Но даже барышня Эльза с трудом, наверно, растолкует нам другое изречение Моисея: «Не забывай самого простого — когда ты в лодке, меняются берега, когда ты на берегу, движется лодка»… Что вы скажете по этому вопросу, барышня Эльза?

Она вскинула голову с прелестными голубыми волосами. Я не видел ее лица, но не сомневался, что она смущена.

— Скажите, скажите! — дружелюбно подбодрил ее Богомолов.

— Я думаю, что это попытка объяснить сущность времени, — ответила Эльза действительно довольно смущенным голосом.

— Вы правы, барышня! — воскликнул Богомолов с необыкновенным воодушевлением.

— Спасибо!

Я никогда не мог понять, всерьез или в шутку Богомолов называет своих студенток «барышнями». Это слово, как бы мило оно ни звучало, встречается только в старинных романах. Он довольно изящно поклонился Эльзе и опять обратился к аудитории:

— Вообще, Моисей часто заставляет нас задуматься о его словах и делах… Вот, например, рассмотрите внимательно эту карту.

Богомолов обернулся и нажал какую-то кнопку. На смешном старомодном экране над его головой появилось нечто, напоминающее историческую карту. Теперь лицо его было почти торжественным.

— Вот копия подлинной карты, начерченной в середине XX века, — продолжал он. — Хотя и не совсем точно, она показывает путь Моисея из Египта в Землю Обетованную — Ханаан… При первом взгляде на нее видно, какой странный, я бы даже сказал, нелепый, был этот путь…

Он был абсолютно прав — линия, отмечающая странствование, напоминала движение слепого, не имеющего никаких ориентиров. Она то бессмысленно шла по кругу, то делала ненужные зигзаги, то устремлялась в обратном направлении.

— Видите? — говорил он, задумчиво качая головой. — Я вам уже сказал, что Моисей был высокообразованный человек. Он прекрасно знал, где находится Земля Обетованная — цель их странствия. Как рассказывается в Библии, он даже послал туда на разведку Иисуса Навина. Тогда почему он не повел народ Израиля прямо в Ханаан? Целых сорок лет Моисей бродил по самым пустынным и малонаселенным районам этой древней земли. За это время его небольшое племя испытало бесчисленные страдания. Я спрашиваю вас — почему?

Богомолов спрашивал серьезно. Он стоял, расставив ноги, засунув руки в неглубокие карманы, и терпеливо ждал ответа.

— Почему? — повторил он.

Аудитория молчала.

— Скажу вам, что историки дают некоторое объяснение этому загадочному факту, — продолжил он наконец. — Они считают, что Моисей умышленно избрал такой долгий и мучительный путь. Как видите, довольно правдоподобно и убедительно. Притом в этом есть доля истины. Но, на мой взгляд, это только внешняя сторона вопроса. Если мы вдумаемся глубже, то заметим, что факты весьма противоречивы. Вам уже известно, что судьба еврейского народа в Египте была тяжелой и безрадостной. Люди и без того были закалены трудностями и испытаниями. Вести их от одного бедствия к еще большему бедствию не кажется разумным. Фалькештайн утверждает, что Моисей хотел подготовить свой народ к вооруженной борьбе, поскольку они были простыми пастухами. Это верно лишь отчасти. Правда, что в это время на территории Ханаана жили сильные в военном отношении племена, с которыми пришлось бы воевать. Но согласитесь, сорок лет — чересчур большой срок для любой подготовки. И если бы он ставил своей целью заниматься военной подготовкой, то избрал бы более подходящий маршрут. А как вы сами видите, он скитался по малонаселенным районам, где мечи могли только заржаветь. Как же тогда объяснить это сорокалетнее странствование?

Богомолов беспомощно развел руками. Я невольно улыбнулся, но студенты смотрели на него выжидательно.

— Вот видите, как трудно ответить на этот вопрос, — продолжил Богомолов с некоторой горечью. — И не ждите от меня особых откровений или истин. Я выскажу лишь предположение, которое нельзя считать даже гипотезой. Моисей сознательно избрал тяжелый и долгий путь. Этим долгим походом к Земле Обетованной он как бы хотел выразить свою философию, свое понимание смысла человеческой жизни. Как видите, объяснение довольно претенциозное… Тогда какой вывод следует изо всей этой истории? Очевидно, Моисей считал, что смысл — в непрерывном движении к великой цели или, точнее, к мечте, увлекающей сиянием надежды. Моисей знал, что мы ценим лишь то, что нам достается с трудом. Для него, по-видимому, движение было важнее цели. Цели могут быть мимолетными или преходящими, великими и далекими, но человечество рано или поздно всегда достигало поставленных целей. Вечно лишь движение, а цели — его внутренний мотор. И все же не бывает движения без цели, такое механическое движение человечества было бы абсурдным. Смысл человеческой жизни — в преодолении трудностей и препятствий, в открытии все новых и новых горизонтов, в вечном поиске. А быстро и легко дойти до Земли Обетованной, поселиться в ней навсегда, как в христианском раю, без труда собирать ее обильные плоды, получать, ничего не давая взамен, — это означает самоуничтожение.

И тут произошло нечто странное — в зале бурно зааплодировали. Аплодировать профессорам было не принято, но все захлопали. Невольно захлопал и я — так заразило меня общее настроение. Богомолов удивленно посмотрел на студентов.

— Прошу тишины! — укоризненно сказал он.

И повернувшись, опять нажал на какую-то кнопку. На экране появилось изображение статуи, которую мне до сих пор не приходилось видеть. Она представляла собой сидящего на троне мужчину в тунике, крупного, сильного и величественного. Богомолов молчал, все рассматривал статую.

— Надеюсь, что вы узнаете эту статую, это «Моисей» Микеланджело. Правда, она не существует, она исчезла в начале XXI века. Рассмотрите ее внимательно — вряд ли есть более внушительное изображение величия человеческой личности. Сдержанная сила и мощь, мудрость и совершенство — вот чем веет от нее. И обратите внимание на его взгляд. Он обращен ни к небу, ни к земле. Он смотрит прямо вперед, в будущее. И это будущее не пугает его, не потрясает мрачными видениями. Моисей, строгий, спокойный и мудрый, видит путь, открывшийся перед людьми… Этим я и хочу закончить, мои друзья…

Он нажал кнопку, и экран погас. Не успели мы опомниться, как его небольшая фигура исчезла с кафедры. В зале было все так же тихо, студенты сидели на скамьях, не шевелясь. Прошло больше минуты, прежде чем поднялся первый из них. Эльза встала последняя. Она не замечала меня. Взгляд у нее был задумчивый, лицо строгое, побледневшее. Наконец она обратила на меня внимание — как же иначе при моей яркой форме. И улыбнулась — как всегда, мило, хотя на этот раз немного грустно.

— Пойдем, Ник…

Когда мы вышли, я подхватил ее под локоть, он показался мне острым и чужим…

— Что с тобой?

— Ничего, Ник… Но это произойдет сегодня… Вечером…

Я вздрогнул. Я всегда относился к этому, как к чему-то, что никогда не случится.

— Почему так неожиданно? — спросил я растерянно.

— Совсем нет! — она покачала своей голубой головкой. — Пора… Я даже думаю, что мы немного запоздали…

— А я смогу присутствовать?

— Конечно, я же тебе обещала! — Она вдруг улыбнулась. — Не бойся, для меня нет никакой опасности…

Эльза внимательно посмотрела на меня и ласково взяла за локоть.

— Зато я свободна до вечера, — сказала она. — Придумай, куда бы нам пойти…

— Не знаю, — сказал я.

Но я знал. Мне хотелось пригласить ее к себе домой, чтобы провести весь день вместе. До сих пор мы никогда не оставались наедине. Мне хотелось, но я не посмел это ей предложить. Это было так странно для совершенно свободных людей…

— Тогда пойдем в Спортивный лагерь, — предложила она.

— Хорошо, — сказал я.

Девушка — водитель такси — так резко приземлилась, что мы подскочили на сиденьях. Я повел Эльзу в свое любимое место — в рощу. Я никогда не спрашивал, как называются эти деревья с тонкими белыми стволами и нежными листочками. Главное, что они росли кучно и нельзя было устраивать кроссы.

Мы лежали на холме у опушки и смотрели на поле с искусственным прудиком, усаженное низкими декоративными кустами. Было очень тихо в этот час, вокруг не было ни души. Здесь всегда очень тихо, не слышно никаких звуков, кроме забавного писка желтых, как лимон, попугайчиков. Эльза молчала, глядя на спокойное, озаренное весенним солнцем поле.

— Знаешь, что я на тебя сержусь? — сказала она наконец. — Почему ты никогда меня сюда не водил?

— Я не знал, понравится ли тебе тут.

— Почему мне может не понравиться?

Я не находил ответа.

— Как тебе сказать, ведь здесь нет ничего особенного. Совсем ничего, кроме травы и деревьев…

— Но это же и все, что надо! — сказала она укоризненно.

Я не понимал, серьезно она говорит или шутит. До сих пор мне не приходилось слышать, чтобы людям были нужны трава и деревья. Если бы они и в самом деле были им нужны, их продавали бы в магазинах.

— Что-то я тебя не понимаю, — сказал я. — Верно, что тут красиво… Но если меня заставят прожить тут целую неделю, я испытаю ненависть к этому месту… Да и ты, мне кажется, тоже.

Она задумалась и еле слышно вздохнула.

— Ты прав, наверное, — сказала она тихо. — Беда в том, что мы вертимся в заколдованном круге…

Я опять не понял ее. Моей Эльзе иногда приходят в голову такие странные идеи, что я просто удивляюсь, откуда они в ней берутся. Может быть, в этом виновата древняя история с ее детской наивностью. Или профессор Богомолов с его юношеским энтузиазмом, походивший на забытых героев древности.

Мы долго молчали, она не сводила глаз с пейзажа. Я уже начал думать, что она немножко притворяется. Я видел в университете нескольких снобов, которые страшно восторгаются природой, а ни разу в жизни не прикоснулись к дереву.

— Это и есть рай? — спросила наконец Эльза.

— Если он такой, значит, он нам не нужен…

Она приподнялась на локтях и пристально посмотрела на меня:

— Почему ты так думаешь?

— Я вообще об этом не думал… Но ведь Богомолов сегодня так сказал.

— Он, конечно, прав, — горячо согласилась Эльза. — Тысячу раз прав. Человек не может жить в раю. Человек должен лишь стремиться к нему…

— Вот видишь! Значит, я ошибся, что привел тебя сюда.

— Нет, ты не ошибся, — сказала она грустно.

Я никогда не видел ее в таком смятении. И вдруг мне пришло в голову, что, может, это просто ее волнение перед стартом.

— Эльза, ты уверена, что именно тебе надо было ввязываться в это дело? — спросил я, помрачнев.

— Да, Ник.

— Но все говорят, что это страшно опасно…

— Не все, Ник… Только невежественные журналисты.

— Но и ученые тоже, Эльза. Я читал высказывания известных ученых…

— Но это было несколько лет назад. Пойми, Ник, что на эту планету уже послали 62 капсулы. Все они благополучно долетели.

— Да, но без людей.

— Какое это имеет значение? Принцип один и тот же. И потом ты знаешь, что в них находилось дюжины две обезьянок и других животных. После возвращения все они чувствовали себя отлично.

— И все-таки три капсулы не долетели, — сказал я. — Исчезли, как туман, на глазах у журналистов!