Андрей Гуляшки

История с собаками

Глава I

КОРОТКИЙ ВЕЧЕР И ДЛИННАЯ НОЧЬ

Как-то меня спросили:

– Что собой представляет Аввакум?

Мы были знакомы с Аввакумом уже 15 лет, но я долго размышлял, прежде чем ответить. В конце концов шутливо промолвил:

– Исключая большую часть дня и время до полуночи, а также те несколько часов, что он отводит для сна, в остальное время Аввакум интересный и веселый человек.

Но я был несправедлив.

Впервые мы встретились с Аввакумом пятнадцать лет назад в Момчилово. Тогда он был разговорчивым и веселым, остроумным и находчивым; с ним можно было провести много часов, не замечая, как летит время. Только иногда, крайне редко, его охватывало мрачное настроение, да и то лишь по вечерам, когда он оставался в одиночестве.

С годами все менялось. Чем больше седели у него виски и глубже становились горькие морщины в уголках рта, тем реже он бывал весел днем, а охватывавшая его грусть долго не рассеивалась. Чаще всего он становился таким, когда бывал незанят срочной работой. Случалось, он оставался в компании своей трубки и недопитой рюмки коньяку до полуночи. Огонь в камине угасал, но он не замечал этого.

Перемена произошла с ним не сразу, а напоминала долгую осень, продолжавшуюся много лет. Когда мы встретились с ним в Момчилово полтора десятка лет назад, еще только чувствовалось ее дыхание.

События, о которых я собираюсь рассказать, произошли за два с половиной года до его последнего приключения – аферы с кражей вируса. Ему исполнилось тогда 42 года, и на вид никто не дал бы ему больше, но в душе он уже стал походить на задумчивых библейских старцев, изображенных Рембрандтом: им известно многое, в недостойном свете представляющее их ближних, ибо им удалось заглянуть в самые сокровенные, тайные уголки людских помыслов. Еще в молодые годы, цитируя известную мысль: «Человек – это звучит гордо!», он добавлял: «… но от человека также можно чего угодно ожидать!» Он уже выстрадал сердцем, видел собственными глазами и испытал на собственной шкуре немало ужасного, объединенного в понятии «чего угодно»; он внимательно это ужасное исследовал, как исследуют, например, биологи внутренности мерзкого насекомого. Он стал исследователем людей, героев страшных и темных афер, для которых разврат, цианистый калий и пуля превратились не более чем в подручное средство. Аввакуму много было известно о злой воле людей, поэтому и в душе он стал походить – после 15 лет исследований! – на белобородых и ветхих библейских старцев Рембрандта, заглянувших в пропасть и прозревших самое дно жизни. Но в то же время он и во многом отличался от них, ибо они застыли, размышляя над жизнью, а он волновался, выстрадывал свои познания; каждая раскрытая новая истина о злой воле людей обжигала его сердце как раскаленный кусок железа. Он не был мизантропом, он непоколебимо верил в конечную победу добра, но иногда не выдерживал, сталкиваясь с мерзостью, и тогда у него вырывались в адрес рода человеческого жестокие мысли. Он высказывал их не от ожесточения или от злого, мстительного сердца, а просто охватывавшая его в такие минуты печаль была бесконечно глубокой.

В то время, о котором идет речь, в его мыслях проскальзывало как предвестник наступающей осени еще одно печальное чувство. Наставник и руководитель Аввакума полковник Маринов ушел на пенсию, в управление пришли новые люди, с которыми его связывала лишь служебная дисциплина, а в методы разведки вторгалась электроника. Еще никто не знал, насколько и в каких случаях электронно-вычислительным машинам предстояло заменить логический анализ и дедуктивное мышление, но уже было совершенно ясно, что и в разведке наступила новая, техническая эра. Размышляя над тем, что, может быть, в скором времени электронно-вычислительные машины всего за несколько секунд смогут составлять и решать логические уравнения, к которым он приходил, до предела напрягая все свои силы, но и решение которых приносило ему высшую радость, он с грустью думал, что до пенсии осталось совсем мало (в сущности, всего два года), а в археологии (его основном увлечении и специальности) машины, слава богу, еще долгое время не будут играть какой-либо важной роли.

Вот почему к его скептицизму этой осенью примешивалось и чувство печали.

Разумеется, он и не догадывался, что в скором времени (в самом конце тех двух лет, остававшихся до пенсии) его ожидает опасное приключение, может быть – самое опасное из всех, им пережитых, что ему предстоит спасти не только родину, но и мир от вируса, более страшного, чем бацилла чумы. В момент, о котором идет речь, он естественно не знал, что ему готовит близкое будущее.

Накануне было завершено следствие по мрачной «стальной афере». Я намеревался опубликовать кое-что, связанное с нею, и потому спросил Аввакума, подойдет ли здесь обобщающее заглавие «Собачья история».

Увы, я упустил из виду его упорный скептицизм, растущее раздражение, связанное с машиной, которой предстояло лишить его удовольствия решать логические уравнения, а также грусть, всегда на него накатывавшую по окончании трудного расследования! Увы, я не придал этому должного значения!

Аввакуму заглавие не понравилось, он даже слегка рассердился.

– Зачем же обижать собак? – нахмурился он – С какой стати?

Он еще не стряхнул с себя грязь, накопившуюся в результате расследования всех подробностей «стальной аферы», вот и отозвался о ее участниках желчно, преувеличивая их пороки, в то же время чрезмерно расхваливая достоинства собак.

«Чрезвычайно типичный людской порок, – заявил он, – так называемая „черная неблагодарность“. Сделаешь кому-либо добро, а тот при удобном случае обязательно ответит тебе неблагодарностью. В древнем Риме, во времена кровавого Суллы, когда одного лишь устного доноса было достаточно, чтобы отсечь обвиняемому голову, наиболее ревностными клеветниками были домашние рабы, получившие свободу. Освободишь добровольно раба, вернешь ему свободу, превратишь его из предмета домашнего обихода в человека, а он тут же торопится донести на тебя, что ты, мол, враг режима, и тебе сразу же отсекают голову. Можно ли придумать деяние более низкое? Разве найдется хоть одна собака, способная на подобную гадость?

Известно, что во все времена собака была и остается лучшим другом человека. Как же относится человек к своему самому доброму и верному другу, чем платит ему? Известно как! Недаром ведь говорится «собачьи дела»! Подразумеваются тут самые мерзкие гадости, якобы недостойные человека, ибо человек – это ведь звучит гордо!

Необходимо также отметить, что люди приписывают собакам недостатки, присущие им самим. Приписывают им произвольно собственные пороки и отвратительные привычки. Так, например, хорошо воспитанная собака не использует рукомойника для отправления малой нужды в отличие от многих мужчин; пес не бьет суку, как это делают многие супруги; собака не истязает детей в отличие от многих отцов и матерей; она не крадет, если не голодна, и, наконец, не продает друзей и принципы за миску похлебки, как это часто наблюдается среди людей. Многие ли из нас могут похвалиться, что придерживаются подобной «собачьей морали»? Носителей ее в старину канонизировали и причисляли к лику святых!

Суди сам, кому больше подходят «собачьи дела» – человеку или его несчастным четвероногим друзьям?»

По привычке немного помолчав, Аввакум следующим образом закончил ответ на заданный мною вопрос:

«Вот почему, по-моему, было бы несправедливо связывать благородный собачий род с мерзавцами, замешанными в „стальной афере“. В мире животных собака живет почтенно и не переступает собачьих законов, многие же наши собратья плюют на законы или уважают лишь те, из которых могут извлечь пользу. Было бы лучше, если бы ты назвал свой рассказ „Историей с собаками“. Подобное заглавие не обидит наших верных друзей».

Мой знаменитый приятель пребывал в дурном настроении, у него было тяжко на душе, вот он и корил людей в столь мрачном тоне. Но какое значение имеют слова! Они ведь забываются, и остаются только дела. А все его дела – и большие, и малые – бесспорно свидетельствовали о его любви к людям и вере в добро.

Спустя несколько дней Аввакум сам заговорил о моей будущей публикации:

«История с собаками» – заглавие хорошее, – заявил он, – но слишком поверхностное. Оно не раскрывает сути дела. Верно, что смерть двух твоих собак послужила толчком к раскрытиям, но можно ли было бы говорить о каких-то раскрытиях или собаках, если бы в основе всего этого не лежало тяжелое преступление?

Не так давно в нашем разговоре я упомянул имя Суллы и, если позволишь, опять хотел бы вернуться к античным временам. Интересно, что античная драматургия часто обращалась к теме греха и расплаты. «Царь Эдип», «Антигона», «Электра», «Ифигения», «Медея» и многие другие бессмертные произведения того времени напоминают, что расплата за каждый тяжкий грех или преступление по отношению к кому-либо рано или поздно настигнет если не самого виновника, то непременно кого-то из наиболее близких ему людей.

Грех порождает проклятие и, если оно не падет на голову виновника, то все же обрушится на самых близких ему людей и отразится на их судьбе. Эта мысль стара, но, мне кажется, не потеряла значения и в наше время. Идея возмездия зиждется на народном опыте, и потому не стоит улыбаться при упоминании этого слова.

Примеры, доказывающие, что возмездие – не пустое слово, встречаются на каждом шагу. Разве «стальная афера» – не наглядный тому пример?

Вот почему я считаю, что слово «возмездие» как нельзя лучше выражало бы смысл этого дела. Однако, вынесенное в заглавие, оно выглядело бы претенциозно и напыщенно для подобной истории. Да и не стоит уповать на истины, которые не могут быть доказаны при помощи электронно-вычислительных машин. Над нами посмеются, решив, что мы «старомодны»…

Так что мой выбор падает на ранее предложенное заглавие – «История с собаками». Оно нейтрально и – спорю, на что хочешь! – что даже обратись мы к десятку электронных машин, каждая из них признает подобное заглавие хорошим и подобранным весьма удачно.

– Рассчитывай на электронно-вычислительные машины – с ними не пропадешь», – рассмеялся Аввакум.

* * *

24 октября на закате дня трое мужчин, видных специалистов Завода специальных сталей, тронулись напрямик через поле к известному ресторанчику «Пьяные вишни». До него было не более полутора километров, но под низко нависшим небом ресторанчик и вся местность вокруг, казалось, тонули в сумерках у самой черты горизонта.

Что же это за мужчины, почему они отправились к вышеупомянутому ресторанчику не по удобной дороге, а напрямик через поле, и о каком заводе идет речь?

На заводе, о котором идет речь, отливаются и обрабатываются специальные виды стали, «особые» и по качеству, и по предназначению. А особые стали во всех странах мира – объект нежелательного любопытства, поэтому, само собой разумеется, мы не станем называть завод его настоящим наименованием, а назовем, к примеру, Заводом специальных сталей, или для краткости ЗСС. По тем же соображениям мы не будем точно описывать место его расположения, а лишь упомянем некоторые детали, встречающиеся почти везде на территории нашей страны. Так, например, поблизости находятся горы, а вдали возвышаются и синеют (при солнечной погоде) еще более высокие и гордые горы. Стоит подуть западному ветру, и за несколько минут лазурное небо над городом Н. покрывается темными облаками. Потом они медленно проползают по равнине, как черные буйволы, и постепенно скрываются из глаз, превращаясь в далекие тени.

Но так или иначе от завода до ресторанчика «Пьяные вишни» можно добраться двумя дорогами. Первая представляет собой широкое асфальтированное шоссе, а вторая, по крайней мере сейчас, походит скорее на тропу, подобную тем, которые в свое время люди называли «разбойничьими». Автомагистраль, сливаясь с главной улицей, рассекает город Н. надвое и убегает туда, где небо сливается на горизонте с землей. Она проходит на расстоянии нескольких метров от железной ограды завода. По ней снуют красные автобусы, привозящие и увозящие рабочие смены, а с обеих ее сторон проложены прямые гладкие дорожки для пешеходов и велосипедистов. Ночью на проезжей части можно разглядеть даже иголку – столь ярко ее освещают электрические лампы, подвешенные на столбах. По автомагистрали в любое время дня и ночи каждый может безбоязненно и быстро достичь ресторанчика «Пьяные вишни», разумеется, если ему не придет безумная идея шагать по самой середине проезжей части. Вторая дорога ведет от черного хода завода, через который вывозят шлаки и другие отходы и привозят железную руду и кокс. Эта дорога, прямая, как стрела, тянется через поле к «Вишням», и на всем ее протяжении не встречается ни холмика, ни впадинки. Она не вымощена камнем, для нее асфальт или брусчатка – понятия какого-то иного, незнакомого мира, более высокой цивилизации, и все же она не разбита настолько, чтобы, проходя или проезжая по ней, люди в сердцах чертыхались. Иногда с проезжего самосвала на нее сбрасывают лопату-другую еще теплого шлака, вот она и несет службу честно, как те люди, что, пообедав на скорую руку куском хлеба с брынзой или банкой дешевых консервов, продолжают усердно разбрасывать и трамбовать мелкую щебенку вдоль широких шоссе.

Дорога эта безрадостно тянется через запустелое и почти безлюдное поле, напоминающее, особенно в вечерние часы, нечто марсианское, неземное. Когда-то здесь выращивали лаванду и мяту, но с тех пор, как ЗСС был «укрупнен» и стал работать «на всю железку», молодое поколение окрестных сел покинуло домашние очаги и переселилось в обновленный и модернизированный город Н. Труженики села вскоре превратились в промышленных рабочих, а лаванда и мята высохли на корню. За два-три года поле онемело и запустело. Ныне местное руководство ломает голову над тем, какими бы культурами заменить лаванду и мяту в связи с нехваткой рабочей силы на селе. Поэтому распахиваются отдельные участки, засеваются теми или иными культурами, не требующими особого ручного труда, но поле, недружелюбное к новаторским экспериментам, становится с каждым годом все более «марсианским», напоминая уголки неведомых планет, отсталых в агротехнике. С обеих сторон дороги ширится пустошь, становясь прибежищем змей; поляны, густо утыканные ослиной колючкой, чередуются с другими полянами, обросшими низким непроходимым кустарником. Здесь парят ароматы тимьяна и дикой бузины, полевой ромашки и других трав, и если бы вдруг вблизи показалось чудовище, чей род давно вымер, никто не удивился бы и вряд ли воскликнул бы: «Но как это возможно?» Глядя на эту пустошь и вдыхая запахи диких трав, человек начинает принимать картины, рисуемые воображением, за живую действительность.

Вдоль дороги между заводом и «Пьяными вишнями» зеленеет несколько старых ореховых деревьев; с высоты птичьего полета благодаря им пейзаж выглядит несколько более болгарским, привычным. Но если глянуть на них со стороны дороги, обнаруживаешь, что на фоне всеобщей запущенности, которую мы описали, они не больно-то походят на ореховые деревья, ибо в Болгарии вокруг орехов всегда зелено, растительность радует глаз, а здесь все голо и пусто. Кроме того, они наводят на тревожные мысли и чувства, ибо под одним из них не так давно коренной житель города Н. зарезал собственную жену, а потом сам повесился на сучковатой ветке. Это был человек уже не первой молодости, да вот случайно узнал, что жена долгие годы путалась с его начальником, который в свою очередь долгие годы считался его верным и близким другом. Такова молва, но сколько истины во всем этом, никому неизвестно, да это и не важно, ведь даже самая горькая истина не в состоянии оправдать подобное безумие.

Потому-то даже старые развесистые орехи с огромными кронами, под которыми когда-то спасались от полуденного зноя отары тонкорунных овец, даже они не в состоянии смягчить неприветливый характер местности и дурную славу проложенной через нее дороги. Случайный путник избегает отдыха в тени этих старых гигантов в самую нестерпимую жару. Достигнув почтенного возраста, все ореховые деревья начинают походить друг на друга, так что путнику начинает казаться, особенно в самые горячие дни лета, будто на каждом из них легкий ветерок раскачивает по мертвецу. Разумеется, это глупость, так как орех, ставший свидетелем ужасной истории, всем известен. Однако старые деревья так похожи друг на друга, что в сильную жару, в часы полуденного зноя, на человека обрушиваются странные видения!..

Итак, описываемая дорога отнюдь не живописна и на первый взгляд может показаться весьма странным, что трое мужчин выбрали именно ее, отправившись в «Пьяные вишни». Однако узнав, что это за люди и какие причины заставили их выбрать ее, каждый махнул бы рукой, не копаясь более в мотивах их выбора.

Первый из них, самый высокий, с мрачным лицом и насупленными бровями, идущий на шаг впереди других, – начальник конструкторского отдела Прокопий Сапарев. Ему около 36 лет, одет он в широкий черный макинтош, на голове мягкая шляпа, а в руках старомодный зонт, которым он сильно размахивает при ходьбе. То, что он на шаг опережает других, – не случайно, ведь он считает себя первым докой в металловедении и до того, как поступить на завод, был научным сотрудником Института металлов Академии наук. У него такой вид, будто он готов треснуть по голове зонтом любого, кто отважился бы его поучать. Прокопий – счастливый владелец легкового автомобиля «Вартбург», но редко им пользуется, ибо врачи предписали ему пешие прогулки по свежему воздуху как лекарство от бессонницы.

Второй мужчина, справа от Прокопия Сапарева, – главный технолог завода Спиридон Хафезов. На вид он ни стар, ни молод, похож, скорее, на человека, приближающегося к сорока. Он на голову ниже Прокопия, но широкоплеч, а походка его по-офицерски тверда. У него тоже есть все основания ходить по-командирски и не терпеть, чтобы его обгоняли, ибо также считает себя весьма сведущим в металловедении и также, как Прокопий, прежде был научным сотрудником в том же Институте. Но в отличие от Прокопия он более сдержан, не размахивает по-хозяйски старомодными зонтами, что объясняется происхождением: Прокопий – выходец из состоятельной семьи, а отец и деды Спиридона были батраками и испольщиками.

Разница эта видна в одежде. Прокопий одевается стильно, хотя и немного старомодно, а Спиридон стремится к эффектности, но в стиле мелкого буржуа. Он носит спортивный плащ с погончиками, клетчатую кепку английского фасона и спортивную обувь на толстой каучуковой подошве. По внешнему виду он напоминает, скорее, тренера женской баскетбольной команды города Н., чем главного технолога важного завода, каким является ЗСС.

Но и как тренер он бы вызывал недоумение, причем основательное. Обычно тренер выбирает самый короткий и оптимальный путь к цели, а Спиридон поступает наоборот. Проще и быстрее всего он мог бы добраться до «Пьяных вишен», сев на автобус № 1 на остановке у заводских ворот и через пять минут сменив его на № 2 на центральной площади. Он же, вместо этого удобного и надежного маршрута, выбрал сомнительную дорогу через еще более сомнительное поле, причем в сумерки, когда каждую минуту серые тучи могли разразиться холодным осенним дождем.

Нам кажется, причины столь противоречивого поведения нужно искать не в психике нашего технолога, а в том обстоятельстве, что он живет на центральной площади и окна его прекрасной квартиры смотрят как раз на автобусную остановку, где пересекаются маршруты № 1 и № 2. Ожидая автобуса № 2, технолог рискует быть замеченным супругой, которой всего несколько минут назад сообщил, что неожиданное заседание дирекционного совета задержит его на работе как минимум часов до десяти вечера. Наученные горьким опытом, мужья прекрасно знают, какие семейные бури могут возникнуть в подобной ситуации. Ибо закон физики неумолим: данное тело не может находиться одновременно в двух различных местах!

Спиридон Хафезов очень уважал жену, тем более, что она работала следователем Н-ского окружного суда, и совсем не желал понапрасну с ней ссориться, тем более из-за какого-то там закона физики.

Поэтому он предпочел отправиться в ресторанчик «Пьяные вишни» напрямик через поле.

Третьим членом компании был инженер по электронике Димо Карадимов. Насколько начальник Прокопий выглядит мрачным, настолько Димо – приветливым. Его ясные голубые глаза распахнуты настежь и будто заставляют вас признать: что бы там ни было – дела идут хорошо и жизнь все же прекрасна. Он одного возраста с Прокопием, почти такого же роста, но лицом полнее и в плечах пошире. Димо пользуется большим успехом у женщин, что и послужило одной из причин, заставивших его выбрать именно эту дорогу в «Пьяные вишни». Если бы он сел на автобус или отправился пешком через город, то обязательно встретил бы парочку «подружек», которые за ним увязались бы. А в компании его строгого начальника не могло быть речи даже о половинке «подружки». В отношении женщин Прокопий Сапарев был неумолим и ни с одной из них не любил показываться в обществе.

Итак, холодным осенним вечером 24 октября трое видных мужчин, работавших на ЗСС, отправились через поле к ресторанчику «Пьяные вишни». Как мы уже объяснили, у каждого из них были свои причины, заставившие пренебречь удобствами, предлагаемыми асфальтированным шоссе, и выбрать разбитую темную дорогу.

Здесь часто упоминается ресторанчик «Пьяные вишни», и читатель может подумать, что трое мужчин или страстные любители выпить, или же что известный ресторан превратился в их любимый клуб. Но, по сути, ни то, ни другое не верно. Прокопий морщится от вина, пьет его через силу, ни о каком клубе не мечтает, да и не испытывает необходимости в веселых компаниях. Он копит деньги на кооперативную квартиру, пишет справочник по металловедению и строго выполняет предписания своего врача, который рекомендует ему ежевечерний шестикилометровый моцион, ранний отход ко сну, настои трав и вегетарианскую пищу. У Спиридона Хафезова жена – следователь, и этот факт сам по себе уже говорит о многом. Трудно предположить, чтобы супруг следователя попытался превратить «Пьяные вишни» в свой второй дом. Что же касается Димо Карадимова, второго холостяка этой компании, то мы решительно ошиблись бы, поставив знак равенства между его любовными похождениями и любовью к вину. Обычно Димо приглашал очередную подружку в шикарное кафе-мороженое «1 Мая», угощал пирожным и вермутом «Чио-Чио-Сан», а потом они шли «в гости» или, если позволяла погода, садились на его красный мотоцикл «Балкан» (360 см3) и отправлялись к ближайшим холмам, покрытым березовыми и сосновыми лесочками.

Ни один из троих мужчин не испытывал тяги к кабацкому разгулу, но все же довольно часто их можно было застать здесь вместе. Со стороны могло бы показаться, что к этому их толкают дружеские чувства – все же они были коллегами, работали в одном отделе, решали общие задачи. Посидят, поговорят о работе, сослуживцах и т. д. Но дружбы между ними не было. Прокопий глубоко верил в себя как одного из корифеев металловедения, но Спиридон считал себя еще большим знатоком, а Димо глубоко презирал обоих. Спиридон втайне негодовал на то, что руководство выдвинуло Сапарева в начальники отдела в то время, как сам он гораздо достойнее не только потому, что знает больше, но и потому, что был сыном бедняка, а Прокопий докторским сынком, т. е. принадлежал к одной из наиболее неустойчивых прослоек бывшего буржуазного общества. Димо их обоих считал в перспективе излишними людьми, ибо подобных им кибернетика в скором времени целиком заменит. На смену таким специалистам придут интегральные схемы и блоки памяти, не превышающие размером ногтя мизинца. Они были специалистами, обреченными историей, хотя и смотрели на него, кибернетика, как на инженера второго сорта.

– Димо, вычисли-ка вот это!

– Карадимов, найдите-ка оптимальное решение вот этого!

Он был для них просто «Димо»! К тому же фигурой Прокопий напоминал ему Дон Кихота, а Спиридон – Санчо Пансу. Желая рассмешить какую-нибудь из подружек, он имитировал одного или другого и всегда пожинал успех. Но, неизвестно почему, Дон Кихот вызывал у них сочувствие, хотя они и подсмеивались над ним, а Санчо – презрение. Димо же наоборот – больше презирал начальника, а со Спиридоном пытался интимничать.

Поэтому никакое особенное приятельство не объединяло этих мужчин и ошибся бы тот, кто решил, что их вечера в «Пьяных вишнях» были бог знает какими сердечными. Они молча выпивали по стакану вина, обменивались ничего не значащими словами и в конце концов вместе отправлялись к автобусу. Спиридон Хафезов всегда выходил, не доезжая одной остановки до площади, опасаясь, как бы жена не заметила, что он возвращается на автобусе № 2.

И все же: почему эти видные мужи проводили вместе так много времени в небезызвестном ресторанчике?

Ответ нужно искать в сомнительных слухах, вот уже два-три месяца ходивших вокруг их отдела.

Что же это были за слухи и в чем здесь дело?

* * *

Как мы уже отметили, Н-ский завод производил спецстали, отливки и детали, совокупность которых на промышленном лексиконе обозначается двумя ужасными словами: нестандартное оборудование. От этих слов просто першит в горле, но мы попытаемся дать им объяснение попроще. Используя некую спецсталь, одни заводы выпускают, скажем, хирургические скальпели, пилы, ланцеты и т. д. Другие же заводы, используя другие спецстали, производят те изделия, без которых солдат не может считаться бойцом. Рецепты стали, из которой делают скальпели и ланцеты, никто не прячет, но во всем мире формулы стали для военных целей хранятся в секрете. Ибо чего, например, стоит танк, состав брони которого известен противнику? Тот не мешкая придумает такие снаряды, которые без труда уничтожат подобный танк. По этой причине стали, используемые в военных целях, во всех странах хранятся под семью замками.

Три месяца назад в Министерство внутренних дел поступили сигналы об утечке информации с Н-ского завода. Она не имела особой важности, но это не могло не насторожить руководство министерства. Сегодня информация оказалась не особенно важной, но никому не дано знать, какой она окажется в следующий раз. На заводе нашлись болтуны, обменивающиеся мнением с посторонними, – значит, логично ожидать самого плохого.

Лично министр взял на заметку этот случай и, посоветовавшись с начальниками соответствующих отделов, распорядился направить в город Н. двух наиболее опытных работников – полковников Светломира Горанова и Аввакума Захова. Они прибыли в Н. с сотрудниками и необходимой техникой. Горанов поступил на завод экономистом (он имел подходящее образование), а Захов играл роль руководителя группы археологов, исследующих следы древнего поселения в прилегающем к заводу районе. Но еще до их прибытия местные органы милиции приняли некоторые необходимые меры. Вход и выход с завода находились под круглосуточным наблюдением, в производственные цеха можно было попасть, лишь предъявив специальный пропуск, а перед конструкторским отделом посменно дежурили два вахтера. Только у них был секретный ключ от помещения; они же его отпирали и запирали и в специальной книге отмечали, кто из сотрудников отдела остается после работы и когда его покидает. У турникетов центрального подъезда была смонтирована специальная аппаратура, безошибочно сигнализировавшая о попытке вынести с территории завода даже миниатюрный кусочек специальной стали. Даже если бы злоумышленник попытался спрятать под языком миллиметровую частицу стали, аппаратура все равно сработала бы, взревев сиреной. Были предприняты и другие меры безопасности, хотя наиболее серьезной из них оставалась доказанная благонадежность людей, работавших на заводе.

И все же две недели спустя после прибытия в Н. Горанова и Захова в министерство поступил новый тревожный сигнал об утечке информации, к счастью, и на сей раз незначительной. В Н. были направлены дополнительные люди и техника, а Светломиру Горанову и Аввакуму Захову сделано серьезное предупреждение.

Слухи об утечке информации с завода быстро дошли и до инженеров конструкторского отдела. Само собой разумеется, основные сомнения в случае расследования легли бы на них, ибо даже самый далекий от производственных процессов человек понимал, что никто иной, как конструкторы, определяли качество и вид стали. Они решали, сколько углерода, например, должен содержать тот или иной вид стали в зависимости от ее предназначения. Они составляли коктейли из марганца, кремния, вольфрама, ванадия, серы и т. д., предписывая, каков должен быть процент каждого из этих элементов в зависимости от вида стали. От них зависел также способ соединения составных частей коктейля с железом, и кроме того, именно они вычисляли предполагаемую прочность стали и т. д. Одним словом, это были люди, посвященные в секреты, а раз происходила утечка информации, то сомнение рано или поздно должно было пасть на их головы. Вокруг на первый взгляд ничего не изменилось, но сами они стали какими-то молчаливыми, их взгляды, встречаясь, выражали порой удивление, а порой и скрытую подозрительность. Когда руководство завода распорядилось, чтобы окончательную проверку сталей проводили они, а не группа экспериментаторов, конструкторы совершенно определенно почувствовали, что кольцо сомнений стягивается вокруг них. Тогда они стали держаться вместе (человек чувствует себя увереннее, ощущая плечо другого), ходить вместе («мы твердо уверены, что ни один из нас не замешан в этом деле!») и наведываться в «Пьяные вишни» (кто веселится, тот зла не таит, а мы только и знаем, что веселимся).

Так выглядела на первый взгляд жизнь троих мужчин, но что крылось за видимой стороной, что делал каждый из них, оставшись в одиночестве, – наверное, знал лишь тот, кому было дано служебное указание не выпускать их из виду ни на минуту.

* * *

Итак, трое видных мужчин с ЗСС направлялись через безлюдное и мрачное поле к славному кабачку «Пьяные вишни». Впереди шел начальник. Он энергично размахивал зонтом, а полы его широкого макинтоша трепал ветер, отчего и напоминали они черные крылья грачей, низко летавших над равниной. За ним следовали подчиненные – технолог Хафезов и специалист по электронно-вычислительной технике, программист Димо Карадимов.

В тот вечер поле выглядело особенно безлюдным. Вдоль дороги торчали оголившиеся ореховые деревья, цепляясь, казалось, верхушками за рваные края неба, низко нависшего над ними и кустарником. Дело шло к дождю, ветер угрюмо свистел в колючках будто по покойнику; трое молчаливых мужчин, торопливо шагавших безлюдным и диким полем, придавали этой картине еще больше грусти и, вместе с тем, тревоги.

В шесть часов одну минуту вахтер дядюшка Стамо запер за ними дверь, спрятал ключ и крикнул им вслед: «Спокойной ночи!» Еще через минуту они вышли с завода через черный ход.

Мы отмечаем время с такой точностью, потому что в нашем рассказе оно – как мы увидим далее – играет исключительно важную роль. Добавим также (опять-таки в связи с точным временем), что точно в 6 часов заканчивает работу первая смена, а в 7 заступает вторая. Конструкторский отдел работает в одну смену – с 9 утра до 6 вечера.

От завода до «Пьяных вишен», расположенных на западной окраине города, ровно полтора километра (шофера точно засекли это расстояние по спидометру). При хорошей погоде пройти его можно за пятнадцать-двадцать минут. В тот вечер трое инженеров конструкторского отдела вошли в ресторан ровно в шесть часов восемнадцать минут.

«Пьяные вишни» славятся не только своими винами и закусками, но и расположением своих залов. Их три: большой, средний и «уголок». В «уголке» всего три столика, в холодную погоду горит камин, на стенах висят охотничьи трофеи – оленьи рога, кабанья и волчья голова. Пол застлан пестрым половиком, у северной стены – лавка, покрытая родопским ковром. Большой зал посещают в основном врачи и артисты, т. к. рядом находятся окружная больница и городской драмтеатр. В праздничные дни сюда под вечер заглядывают охотники, утомленные дневными приключениями в живописных Н-ских окрестностях. Тогда помещение наполняется гулом голосов и смехом, между столиками разгуливают кабаны и волки, на полу играют в чехарду длинноухие зайцы, а в задымленном воздухе, насыщенном ароматом жаренного на углях мяса, поют перепелки, бьют крыльями перепуганные бекасы. И если мир животных здесь вымышленный, порожденный фантастическими россказнями охотников, то запах жареного мяса и винный дух самые настоящие, ибо раскаленная на огне решетка дымит в глубине зала, а бочка вина торжественно возвышается у стойки бара, могучая, с раздутым брюхом, напоминающая старого ненасытного бога Ваала.

Средний зал обставлен в соответствии с вкусами ответственных товарищей города Н, или, точнее, так, как представляет себе эти вкусы директор ресторана Трифон Конов. Посередине стоит длинный стол, будто предназначенный для заседаний; застлан он, правда, не зеленым сукном, а белой льняной скатертью. За этим столом раз-два в неделю заседают, так сказать, отцы города H, а также генеральный директор ЗСС и директор окружной больницы. Стулья здесь мягкие, сидеть на них удобно, а красные панели в полстены напоминают о мягком канцелярском уюте начальнических кабинетов. На стене висит в золоченой рамке портрет Карла Маркса.

– Здесь ли место этому портрету? – как-то возмутился директор окружной больницы, очень строгий человек с красными, будто обветренными руками.

– А почему бы и нет? – удивленно пожал круглыми плечами Трифон Конов и добавил: – Здесь очень подходящее место, потому что сверху он глядит, как народ ест, пьет и веселится. А ведь именно об этом говорится в его учении – народ должен жить в достатке и веселии!

Само собой разумеется, что после такого ответа строгому директору нечего было возразить, и вопрос о месте портрета больше не поднимался.

Частыми посетителями «уголка» были трое наших инженеров из конструкторского отдела. Иногда сюда заглядывали Аввакум и Светломир. Светломир обычно приходил с первым замом генерального директора, а Аввакум – с одним из своих бригадиров, которого ласково называл Алексием. Этот Алексий в действительности был нашим старым знакомым, бывшим лейтенантом Петровым. Мы – говорим «бывшим», потому что вот уже два года, как Петров получил звание капитана. Светломир держался с конструкторами официально и лишь изредка обменивался парой слов. Зато Аввакум как более компанейский человек скоро стал желанным гостем за их столом. Они радовались, когда Аввакум к ним подсаживался, потому что его жизнерадостность спасала их от скуки и угнетающих тревожных мыслей. Но относились они к Аввакуму по-разному. Самонадеянный и важный Прокопий неожиданно с любезной улыбкой стал величать его приятелем, а Димо Карадимов в душе возненавидел его, потому что Аввакум дважды утер ему нос при решении логических задач. Абсолютное безразличие проявлял к нему лишь Спиридон Хафезов. Он то ли не прислушивался к словам Аввакума, то ли прикидывался, что не прислушивается, чтобы не оказаться втянутым в разговор. Как-то Прокопий, обращаясь к Аввакуму, бросил в адрес Спиридона:

– Он раздумывает над тем, что отвечать следователю!

Спиридон на мгновенье побледнел, но тотчас ехидно улыбнулся и в свою очередь апеллировал к Аввакуму:

– Вы лучше его спросите, с чего это он ни к селу, ни к городу заговорил о следователях.

– Я имел в виду твоего следователя! – развел руками Прокопий. – Ты же счастливый обладатель домашнего следователя!

– А вы подсчитали, сколько раз он повторил слово «следователь»? – вновь обратился Спиридон к Аввакуму. И добавил: – Почему-то это слово не выходит у него из головы.

– Мне это слово произнести – все равно, что «добрый день» сказать, а ты шарахаешься от него, как черт от ладана! – презрительно усмехнулся Прокопий.

– А кто же из здесь присутствующих не вздрогнет, неожиданно услыхав, как ласково называют имя его жены? – весело рассмеялся Димо Карадимов. – Разве найдется такой смельчак?

Вот так Спиридон Хафезов впервые заговорил с Аввакумом.

Но они с Прокопием стали частыми посетителями кабачка, лишь когда по ЗСС поползли разные слухи и над конструкторским отделом стали сгущаться тучи. Первым же порог корчмы переступил Димо Карадимов еще два года назад. Вдвоем с дамой они посидели в «уголке», скромно поели, немного выпили и ни о чем серьезном не говорили. Но на следующий день сорока разнесла на хвосте по всему Н. новость, что молодой инженер и дочь одного из видных лиц города обручились. Дело дошло до того, что отец девушки позвонил Карадимову по телефону и сердито спросил, долго ли еще он собирается держать в тайне помолвку с его порядочной дочерью. Парню пришлось вновь привести девушку в «Пьяные вишни», но на сей раз в большой зал, и вызвать Трифона Конова, в чьем присутствии они в один голос заявили, что в прошлый раз в «уголке» говорили лишь о погоде и тому подобном, что никакой помолвки они не только не касались, но и в мыслях у них ничего подобного не было. Трифон Конов сказал, что и у него создалось подобное впечатление, и твердо пообещал положить конец данному недоразумению. Иначе человек, обладающий чувством ответственности, поступить не мог, поскольку и Димо, и девушка твердили одно и то же, только она говорила грустно, а молодой инженер сердито и категорически.

После того случая Димо Карадимов обходил «уголок» стороной. Он продолжал посещать кабачок, но всегда садился в большом зале. Там он подсаживался к охотникам, хотя сам не особенно смыслил в охоте. А в «уголок», пока дела на заводе не приняли такого оборота, не осмеливался заглядывать даже с приятелями – он стал ему отвратителен.

Так обстояли дела до того дня.

До вечера двадцать четвертого октября.

Трое конструкторов добрались до цели как раз вовремя, так как холодный ветер усилился, а реденький дождик неожиданно перешел в ливень. В «уголке» уже сидели посетители. За одним столиком расположились первый заместитель генерального директора со Светломиром Горановым, а за другим, развернув какой-то журнал, решал кроссворд Аввакум, лениво посасывая трубку и время от времени пуская кудрявые кольца голубоватого дыма. Конструкторы села за третий столик, находившийся ближе других к входу, и Прокопий сразу же пригласил Аввакума присоединиться к ним.

– Жаргонное словечко из семи букв, кончающееся на «а» и означающее место, где отбывают наказание? – спросил Аввакум.

– Кутузка, – снисходительно усмехнулся Димо. Аввакум заполнил клеточки кроссворда и довольно кивнул головой. Затем достал из бумажника две старинных серебряных монеты, потемневшие от времени и еще не очищенные от въевшихся пыли и окиси, и похвалился:

– Вот это я сегодня нашел на Сухой речке.

– Старое серебро! – заявил Прокопий, но не потянулся к монетам. – Бог знает, каких времен!

– И я уверен, что старые! – иронично скривился Димо.

– Македонские! Четвертый век до нашей эры, – промолвил Аввакум.

– Да, это не вчера, – сказал Прокопий. Аввакум вновь убрал монеты в бумажник.

– Два месяца работы – две серебряных монетки! – ехидно рассмеялся Димо. – Довольно низкая производительность труда. Или, как говорят в народе, гора родила мышь!

– Это не мышата, а медвежата! – похлопал Аввакум по бумажнику. – И не обычной породы, а редкой, исключительной!

– Что касается производительности труда, то ты, уважаемый, – обернулся начальник отдела к Димо Карадимову, – мягко говоря, мыслишь, как невежа. Каждый средне интеллигентный человек знает, что в археологии количество и стоимость найденного не играют никакой роли. В этой науке важны другие вещи. Уникальность и историческая ценность. Не так ли, друг? – усмехнулся он Аввакуму.

– Святая правда! Я готов хоть два года копать, лишь бы найти всего одну золотую монету времен Александра Великого! – ответил Аввакум.

– Эх, золото – совсем другое дело! – заявил Димо. Да и на рынке Александр Великий, наверное, высоко ценится. Ради такой монеты и я согласился бы день-другой в земле порыться.

– С удовольствием предоставлю вам лопату и кирку! – рассмеялся Аввакум.

Прокопий кашлянул, видимо, собираясь сказать что-то резкое в адрес Димо, но тут к нему подбежал официант и сообщил, что его зовут к телефону.

Прокопий потянулся к жилетному карману за часами – он носил карманные часы, – но Аввакум опередил его:

– Двадцать восемь минут седьмого! – подсказал он.

– Благодарю! – кивнул ему Прокопий, вставая из-за стола.

Он пошел к выходу нерешительно и как-то неохотно, будто направляясь в поликлинику, где ему предстояло рвать зуб.

– Странно! – сказал вслед ему Димо.

– И мне так кажется! – впервые подал голос Спиридон Хафезов.

– Значит, вы все же не онемели! – пошутил Аввакум.

– Не люблю пустых разговоров, – тихо огрызнулся Спиридон.

– Пустых не любите, а к умным не прислушиваетесь. Хорошо, – Аввакум наклонился к Хафезову: – Что же вам здесь кажется странным?

– Неожиданное исчезновение нашего шефа! – отозвался вместо него Димо. сидевший напротив. – А на вас это не произвело впечатления?

– Нет! – покачал головой Аввакум. – Я не настолько впечатлителен. Но, мне кажется, такое с каждым может случиться.

– Что именно?

– Вызов к телефону!

– Конечно! Только те, кому он нужен, должны заранее знать, где он находится!

– Еще бы! Мои друзья знают, что я в «Пьяных вишнях» и в любую минуту могут меня позвать. А разве ваша супруга, зная, что вы в «Пьяных вишнях», не позвонит при необходимости? – задал Аввакум вопрос Спиридону Хафезову.

– Ну что вы! – поднял руку Спиридон. – Моя жена, слава богу, не знает, что я в «Пьяных вишнях».

– Не знает? – удивился Аввакум.

В этот миг появился человек, которого Аввакум называл Алексием.

– Алексий, подсаживайся к нам! – позвал его Аввакум. – Имеется свободное местечко.

– Благодарю за внимание. Я сяду к камину погреться, – вежливо ответил Алексий. – На улице страшный ливень и собачий холод.

– Принеси-ка нам, приятель, еще по рюмке коньяку! – обратился Аввакум к официанту, накрывавшему стол заместителя генерального директора. – И ему тоже! – указал он головой на Алексия. Потом наклонился к Спиридону Хафезову и дружелюбным тоном продолжил прерванный диалог:

– Значит, вы живете двойной жизнью!

– Почему «двойной»? – дернулся Спиридон.

– Потому что у вас есть тайны от жены! Каждый, кто хоть что-то скрывает, ведет двойную жизнь!

– Браво! – впервые согласился с ним Димо. – У вас железная логика!

– Что за произвольные выводы!

– А чего вы обижаетесь? – спросил Аввакум.

– Обижаюсь?

– И даже тревожитесь!

– А вам-то что, пусть даже и тревожусь?

– Я просто шучу, товарищ Хафезов. Просто так, чтобы стало веселее. Простите.

– Археологам лучше оберегать собственные тайны, чем совать нос в чужие, – пробурчал Хафезов.

– Правильно! – поддержал его Димо, который неожиданно вспомнил, что они с Хафезовым все же коллеги.

– Значит, вы единым фронтом выступаете против меня. Что-то вроде заговора? – продолжал игру Аввакум. – Но почему, скажите, пожалуйста?

– Ну вот, сразу и заговор! – скривился Карадимов. – Это ж надо додуматься!

– Никакого единого фронта нет ни против вас, ни вообще! – холодно отрезал Спиридон. – На работе каждый сам за себя отвечает, а живет по собственному разумению! – повторил он, почему-то многозначительно глянув на коллегу, а не на Аввакума.

– Коллега Хафезов, что это ты заладил – по собственному, да по-собственному! Меня аж с души воротит! – поморщился Димо, нехорошо сверкнув глазами.

С соседнего столика отозвался заместитель генерального директора:

– Чего вы так горячитесь, товарищ Карадимов? Коньяк в голову ударил, что ли?

– Нет, вот из-за него, товарищ директор! – Димо ткнул пальцем в грудь Хафезову. – На него напала какая-то мания величия, все «сам» да «сам» решает, вот я и не выдержал!

– Он вообще в последнее время очень нервный! – пожал плечами Хафезов.

– Инженер Карадимов первый кавалер города Н. и, вполне понятно, иногда бывает неспокойным. Нужно понять и войти в его положение.

Димо глубоко вздохнул, скрестил руки на груди и промолвил:

– Благодарю за поддержку, товарищ директор! Обычно женатые мужчины ко мне симпатии не питают, сам не знаю почему, вот я и нуждаюсь больше, чем кто бы то ни было, в дружеской поддержке.

– С удовольствием поможем! – рассмеялся первый заместитель директора.

Аввакум улыбнулся этим словам, а первый заместитель директора продолжил свой серьезный разговор с соседом.

Вскоре в «уголок» вернулся Прокопий и еще с порога как-то виновато улыбнулся.

– Я задержался? – спросил он.

Аввакум взглянул на часы и ответил:

– Сейчас три минуты восьмого. Вы отсутствовали чуть больше получаса. Ничего! Садитесь, место не занято.

– Сначала погреюсь у камина, а то слегка продрог. На улице дождь просто ледяной, похоже, вот-вот готов пойти снег.

Он стал у решетки камина и протянул руки к огню. На противоположную стену легла причудливо изломанная тень его высокой фигуры. Казалось, это тень не человека, а неведомого безголового дьявола из сказок.

Спустя пять минут в «уголок» бурей ворвался вахтер конструкторского отдела дядюшка Стамо, мокрый с головы до пят, в кожаной куртке и сапогах военного образца. Был он старшиной-сверхсрочником в Н-ском артиллерийском полку, но по болезни ему пришлось уйти на пенсию. Войдя, Стамо козырнул первому заму генерального директора, потом бросился к Прокопию.

– Ключ! – срывающимся голосом выкрикнул он и протянул руку.

Прокопий слегка побледнел, но сохранил спокойствие и, помолчав несколько секунд, учтиво спросил:

– Какой ключ вам нужен?

Теперь уже побледнел дядюшка Стамо. Он раскрыл рот, будто его кто-то душил, и рука его бессильно опустилась.

– Как это «какой ключ»? Ключ от отдела, который я вам дал полчаса назад, чтобы вы туда вошли!

– У тебя все дома? – с сомнением покачал головой Прокопий. – Если полчаса назад я был на заводе, то как бы я уже сейчас оказался здесь? У меня что, крылья за спиной?

– Не шутите, товарищ Сапарев! – повысил голос бывший старшина.

– Отстань от меня, не то придется вызвать тебе «скорую помощь»! – вскипел Прокопий. – Псих!

Дядюшка Стамо отступил на шаг и обвел всех присутствующих испуганным взглядом, исполненным горечи и боли.

В это время Алексия уже не было в помещении. На его месте сидел Аввакум.

Встретив взгляд директорского зама, вахтер кашлянул и промолвил:

– Товарищ директор, скажите ему, пусть отдаст ключ! Зачем так шутить?!

– Погоди-ка! – первый заместитель директора внимательно на него глянул. – Почему же вы не потребовали у него ключа вовремя, на заводе, а пришли за ним аж сюда?

– Потому, товарищ директор, что, когда я вернулся, его уже не было, он ушел.

– А вы куда ходили? Почему оставили его одного?

– Так ведь он мне сказал: «Мне необходимо здесь кое-что посмотреть. Я поработаю минут двадцать, а ты сходи пока в буфет, принеси мне чашку кофе и два бутерброда. Я закроюсь на ключ!» Когда я все принес, его уже не было!

– А ключ?

– Ключа не было ни на конторке, ни в дверях. Он унес его с собой!

– Что ты выдумываешь, негодяй! – сжал кулаки Прокопий, грозно подступая к дядюшке Стамо. – Посмотри мне в глаза!

– Я и так смотрю!

– Я приходил к тебе полчаса назад?

– Да.

– Ты уверен?

– Могу поклясться отцом и матерью!

– Лжец! – крикнул Прокопий. Он размахнулся, и на весь «уголок» прозвучала звонкая пощечина. Казалось, будто переломилась сухая доска.

Бывший старшина даже не шелохнулся, он только смотрел на Сапарева, выпучив глаза. Так он простоял секунд пятнадцать, а потом тяжело упал на пол, как подрубленное дерево. Голова его во время падения ударилась о край стола, рюмки подпрыгнули, но перевернулась только одна, та, из которой пил Спиридон. Желтая струйка потекла по столу, и несколько капель упало на лицо вахтера.

В этот момент как по заказу в дверях появилось несколько милиционеров во главе с лейтенантом. Они будто ожидали где-то вблизи, пока начнется ссора между Прокопием и вахтером, чтобы вмешаться в самый критический момент, и все же немного опоздали. За спинами милиционеров маячила высокая фигура Алексия. Аввакум, встретившись с ним взглядом, слегка улыбнулся одними глазами, а Алексий в ответ чуть заметно кивнул головой.

Когда дядюшку Стамо повезли в окружную больницу, в двух шагах за садиком позади ресторана, лейтенант спросил Прокопия:

– Что произошло между вами?

– Он его ударил! – сердито ответил Спиридон Хафезов, хотя лейтенант обратился не к нему, а к Прокопию.

– Ну, влепил я ему пощечину, – подтвердил тот и бросил на Хафезова такой пылающий взгляд, что его коллега потупился и уставился в землю.

– Верно, инженер Сапарев ударил вахтера, – важно отозвался первый заместитель директора. – Но я утверждаю, что от такого удара не упал бы и ребенок, не то что взрослый и крепкий человек, как наш вахтер. Ему, наверное, стало дурно от волнения.

– Об этом будут судить врачи, подождем их заключения, – ответил лейтенант.

– Жалею, что так вышло. – Прокопий взглянул на первого заместителя директора и, потупившись, умолк. – Но, согласитесь, я не мог поступить иначе. Что он из меня дурака строил!

– Простите, – улыбнулся с другой стороны стола Димо Карадимов, – но я и раньше ставил вам на вид, что в своем длинном плаще и зонтиком времен первой мировой войны вид у вас действительно чудаковатый.

– Так, так, – отозвался Спиридон Хафезов, к которому вновь вернулось присутствие духа.

– У вас будет достаточно времени для объяснений и уточнений, – перешел на серьезный деловой тон лейтенант. – Всех присутствующих, за исключением товарища заместителя генерального директора, прошу пройти в управление для дачи показаний и оформления протокола!

– Но я ведь уже дал свои объяснения! – на лице Хафезова проступило отчаяние. – Зачем терять время?

– Не волнуйтесь, товарищ Хафезов! – махнул рукой первый заместитель директора. – Я сообщу вашей жене о случившемся, чтобы она не беспокоилась.

– Вот так дела! – Вздохнул Хафезов. – И все из-за вас…

Он взглянул на Прокопия с нескрываемой ненавистью.

– Полно, полно, товарищ Хафезов, неужели в данном случае вы чувствуете себя hors concours?[1] – ехидно спросил его Прокопий.

В управлении милиции Алексия сразу же освободили, так как он не присутствовал при «происшествии».

Аввакума также освободили, записав несколько строчек его показаний. В приемной следователя остались трое инженеров конструкторского отдела – Сапарев, Хафезов и Карадимов. В комнате по соседству в приемной ждали своего вызова еще двое: вахтер центрального заводского подъезда и вахтер конструкторского цеха.

Капитан Петров («Алексий») и Аввакум не ушли, через дверь, выводившую на соседнюю улицу, они поднялись на третий этаж, где находилась комната, оборудованная телевизионной аппаратурой. Там их уже ждал следователь милиции майор Иван Иванов и «экономист», полковник Светломир Горанов. Последний был моложе Аввакума года на три-четыре, он считал себя представителем нового поколения. Одевался он с протокольной элегантностью, всегда хранил подчеркнуто деловое выражение лица, а в его голубовато-серых глазах сквозили самоуверенность и даже некоторая надменность. Когда Аввакум и капитан Петров вошли в комнату, Горанов официально кивнул Петрову («разрешаю присутствовать»), а Аввакуму подал руку.

– Поздравляю, у вас хороший помощник! – он кинул взгляд в сторону Петрова. – Я заметил, как вы подали ему знак выйти, но не предполагал, что он так быстро выполнит ваше задание!

– Задание? – переспросил Аввакум.

– Ведь вы поручили ему вызвать милицию, не так ли?

– О, я поручил ему еще три вещи! – улыбнулся Аввакум. – Во-первых… впрочем, докладывайте, капитан Петров, а то я могу перепутать, что было первым, а что – вторым и третьим!

Пока они разговаривали, следователь разлил в чашки кофе, который как раз вскипел на маленькой плитке, и жестом пригласил их угощаться.

– Во-первых, – начал капитан Петров, – вы приказали немедленно поставить охрану у дверей конструкторского отдела. Во-вторых – сразу же вызвать группу дактилоскопистов для снятия отпечатков на полу и возле сейфа отдела. В-третьих – доставить в милицию двоих вахтеров: с главного подъезда и с входа в то здание, где находится конструкторский отдел. И, в-четвертых, – как можно скорее отправить в «Пьяные вишни» лейтенанта с группой милиционеров. Я сообщил, что буду ждать лейтенанта у садовой калитки, откуда можно войти прямо в «уголок».

– Все мне предельно ясно! – махнул рукой полковник Горанов. – Вы передали свои распоряжения по радиотелефону, связанному с оперативным штабом вашей группы, который помещается здесь, в здании милиции… Гм, где, между прочим, находится и штаб моей группы. Короче говоря, – он повернулся к Аввакуму, – вдвоем со своим помощником вы сделали то, что мог бы сделать и я один, имея с собой портативный компьютер. Желтая кнопка моего компьютера включает специальное звуковое устройство, которое подает сигнал, подобный трем тире по азбуке Морзе. Этот сигнал означает «грабеж», и бригада, получив его, должна принять оперативные меры – такие, как при настоящем грабеже. Их, кстати, перечислил капитан Петров: вызов дактилоскопистов, выставление охраны и так дальше. Разумеется, бригада знает, что данный сигнал «грабеж» касается конструкторского отдела ЗСС. Поэтому все, что вы проделали сегодня вечером вдвоем, я мог бы сделать и без помощников, нажав желтую кнопку.

– О, если б я знал, что вы это сделаете, то есть, что вы готовы нажать вашу волшебную желтую кнопку, я не гонял бы своего помощника, честное слово! – улыбнулся Аввакум. – На улице такой ужасный дождь! – Он прислушался. – Смотрите-ка, все еще не перестает!

– М-да, но у меня не было с собой компьютера! – покраснел Горанов.

– Жалко! – вздохнул Аввакум.

– И потом… из-за моего болтливого собеседника я не мог внимательно следить за всем, что происходит.

– Да, конечно! – пожал плечами Аввакум.

– У меня только один вопрос, – сказал Горанов. – Откуда вы знали, что между этими двумя людьми вспыхнет ссора и потребуется вмешательство милиции? А если бы между ними ничего не произошло, то как бы вы объяснили появление лейтенанта с милиционерами?

– Ссора была неминуема! – сказал Аввакум. – Абсолютно неминуема. Если сцепились сверхчувствительный, вспыльчивый человек и честолюбивый гипертоник – скандала не избежать! Я достаточно хорошо изучил характер инженера Сапарева, на что он способен, если его вывести из равновесия. А в медицинской справке, приложенной к личному делу бывшего старшины, черным по белому написано, что он страдает гипертонией.

– Да, гм! – согласился Горанов и вдруг забеспокоился. Потом встал с места и стал озираться в поисках своего плаща.

Майор Иванов молча подал ему плащ.

– Вы уже уходите? – удивился Аввакум.

– Это ваш день и вполне естественно, чтобы вы его и закончили. – Он взглянул на часы и слабо усмехнулся. – Еще нет и двенадцати! – И, уже одеваясь, добавил: – Я уверен, что первую скрипку здесь играет Прокопий Сапарев. Теперь остается установить, помогали ли ему двое остальных и если да – то насколько. Короче говоря, дело приближается к развязке, а так как вы вложили в него много сил, то я предложил бы вам самому довести его до конца. Вы согласен?

Горанов уже стоял у дверей, готовый выйти, а Аввакум молча сидел в кресле. Он достал трубку, набил ее табаком и, лишь выпустив несколько колец дыма, довольно улыбнулся.

– А теперь мне хотелось бы поделиться с вами кое-какими мыслями. Во-первых, если вам неохота работать, можете идти! Во-вторых, в нашем деле никто не имеет права самовольно освобождать себя от обязанностей. В-третьих, я вовсе не уверен, что Прокопий Сапарев здесь играет первую скрипку, как вы выразились, по той простой причине, что пока нет никаких доказательств его вины. Я его даже не допрашивал!

– Вы разговариваете со мной, как когда-то великие детективы разговаривали со своими помощниками! – пожал плечами полковник Горанов и снисходительно усмехнулся. – Как хотите, товарищ Захов! Я дал вам возможность прибавить еще одну жемчужину к венцу ваших успехов, к тому же из дружеских побуждений, но вы отвергаете мою помощь. Что ж, я не набиваюсь! Во всяком случае, когда я приближусь к пенсионному возрасту, то буду проявлять несравненно больше терпения, чем вы! Ибо одна небольшая ошибка в состоянии перечеркнуть сто блестящих побед!

– Благодарю за добрые чувства ко мне, завтрашнему пенсионеру! – театрально приложил руку к сердцу Аввакум и почтительно поклонился. Потом на его лице вместо театральной маски появилось обычное деловое выражение. – Приступим к делу, товарищ Иванов? – обратился он к следователю.

– Приступайте, а я завтра ознакомлюсь со стенограммами, – безразлично промолвил Горанов, но так как никто не отозвался на его слова, спросил следователя:

– Вы будете готовы к обеду?

– Надеюсь, – уклончиво ответил майор.

– Не надейтесь, а выполняйте свои обязанности, – строго бросил полковник, откашлялся и быстро вышел.

Когда его четкие шаги затихли в коридоре, Аввакум вновь пустил красивое колечко дыма, немного полюбовался им, а затем обратился к следователю: – Я попросил бы вас наибольшее внимание обратить на то, где находился Прокопий Сапарев с шести часов двадцати восьми минут, когда он вышел из ресторана, до семи часов трех минут, когда он вернулся.

– Учтите, что он вернулся почти совсем сухой, хотя ливень начался до того, как он вышел, – добавил капитан Петров.

– Обязательно учту, – кивнул майор Иванов.

– Вы хорошо разбираетесь в таких делах, постарайтесь найти еще какую-нибудь важную ниточку, – дружелюбно улыбнулся ему Аввакум. – И очень вас прошу – без предубеждений! Пока виновных нет! Понимаете?

* * *

Капитан Петров выключил верхний свет, и на телеэкране появился кабинет следователя со столом, повернутым к «зрителям». За столом сидел майор Иванов, аккуратный, тщательно причесанный, с внимательным взглядом темно-карих глаз, с хорошо очерченным красивым ртом и острым, чуть выдающимся подбородком. Справа от него в удобном кожаном кресле сидел инженер Прокопий Сапарев. Его мрачное мефистофельское лицо казалось еще мрачным и вытянувшимся, а задумчивые темно-серые глаза блестели, как полированные; их зрачки неприятно мерцали. Длинные волосы были спутаны, а одна густая прядь закрывала все правое ухо.

– Закурите? – майор Иванов протянул ему портсигар.

– Благодарю! – ответил Прокопий. – Вы очень любезны, но, если позволите, закурю свои.

– Как хотите. Прошу, вот спички. Итак, в котором часу вы вышли с завода?

– Весь я уже говорил, черт побери, – в две минуты седьмого. Прошу вас запротоколировать это, чтобы не повторять потом одно и то же по нескольку раз.

– В шесть часов две минуты вы направились в ресторан, а в шесть часов восемнадцать минут вы пришли туда, потратив на дорогу полем шестнадцать минут.

– Ну и что?

– Вы пригласили коллег, или они сами присоединились к вам?

– Ни то, ни другое. Мы так и пошли, все вместе.

– Договорившись предварительно?

– По привычке. С некоторого времени мы ходим туда вместе.

– Вы могли бы сказать с какого?

– Ну, этого я в календаре не отмечал, черт побери!

– А может все-таки вспомните?

– Ну, скажем, уже месяц или полтора, если это вас так интересует.

– Когда вы вышли с завода, дождь уже начался?

– Нет, только собирался. Он захватил нас перед самым рестораном.

– Вы говорите, что начали ходить туда месяц или полтора назад. Кому же из вас троих пришла в голову эта идея? Может быть, вам?

– Наверняка мне.

– А почему вы выбрали именно этот ресторан?

– Может, потому, что он ближе других.

– Когда вы впервые посетили его?

– Два года назад, когда меня назначили начальником конструкторского отдела.

– А потом вы не посещали его вплоть до прошлого или позапрошлого месяца?

– Не посещал, черт возьми!

– Что это вы без конца чертыхаетесь?

– Потому что вы допрашиваете меня, как подозреваемого неизвестно в чем.

– В чем же я вас подозреваю?

– Откуда ж мне знать?

– Успокойтесь, гражданин Сапарев. Я вас нив чем не подозреваю. Значит, вы стали посещать ресторан месяц или полтора назад. Ну, хорошо. Что же вдруг произошло в вашей жизни, что вас вдруг так потянуло в ресторан?

– Ничего особенного не произошло. Моя жизнь пряма, как струна.

– И все же? То не ходили в ресторан, а то вдруг зачастили. Почему же?