Как будто ребята залезли в ракету поиграться, а она взяла и полетела. С грохотом. Куда — неведомо. А выпрыгивать поздно. А никто ж не думал, что она летать-то умеет…
Около Михаила, кроме врачей (Бессер снова пришел), были Валерий и Тося. Она вместе с Лелей давала ему кислород. Теперь он уже принимал его. Я силилась уснуть — тщетно. Лишь на какие-то минуты я забывалась в дремоте. Наконец, не выдержала, встала, поднялась наверх.
Кошмарная ночь!
Нет, все правильно, они готовились, репетировали, мечтали о славе (каждый по-своему)… Но… никто ж не думал! Надо отдать им должное — внешне все держались неплохо. Внутри царили, да простится мне такая банальность, разброд и шатание. Происходили события, на которые никто не знал, как реагировать. И все было вызовом типа: «ну, хотели быть крутыми? — теперь вы крутые! — ну? — что дальше?»…
Радик делал уколы.
Тося, Леля, Валерий давали кислород.
Встал вопрос: «Крутые — это как?». Ответ не знал никто. По всем раскладам выходило, что они, уже определенно ставшие звездами, должны бы стать какими-то совсем другими, а на поверку выходило, что они все те же, что и были. Что вносило в музыкантские души разлад страшный. Какова должна быть «крутизна звездная» никто не знал, приходилось искать пути какие-то знакомые, из прошлого, и удивительным образом на вчерашних мальчишек наваливалась «крутизна из подворотни», детский идеал. Они вдруг всем скопом стали хамить (за исключением Ильи — он и без всякой звездности хамил постоянно). Признаюсь, меня это ошарашивало. Еще вчера замечательные парни, с которыми три декалитра выпито, и вдруг…
Вадик, Лерин
[21] муж — ездил в аптеку за кислородными подушками.
Но это бы ладно, да и быстро прошло. Однако были другие проявления всей этой неожиданности, более серьезные по последствиям.
Вот его слова в промежутках между кислородом и уколами:
«Я очень устал… Что случилось? Почему не проходит? Я же бросил курить!»
Концертный состав группы Егора Белкина. Казань, 1987 год
«Упустили… упустили…»
«Я хочу работать… Дайте мне работать!»
То был состав, который до сих пор именуют «золотым», но никто не знает, откуда взялось это наименование. С чего это он такой золотой? И самое интересное, что связано с этим составом, это скорость, с которой им самим происходящее разонравилось. Ракета только взлетела, но уже шли разговоры о том, что все плохо, что все надо менять, что «надоело»… Об этом говорили часто и страстно. Им не нравилось играть и не нравилось, как они играют. К публике относились почти с презрением. Друг к другу — еще хуже. Плелись какие-то интриги, устраивались заговоры, хотя интриги были мелкие, заговоры рассыпались сами собой сразу же после сговора о заговоре. Разумеется, Илья, скандалист и интриган по призванию, во всем этом с жаром участвовал.
Потом: «Я не могу работать».
Забавно, но большая часть всех этих интрижек сводилась к тому, что «золотой состав» нужно немедленно распустить, а потом собрать новый, который будет лучше золотого. Не знаю, какой они хотели. Платиновый? Бриллиантовый? Знаю, что золотой им ужасно не нравился. А это 88-й год, постоянные разъезды, стадионы, огромные залы, гостиницы, неустроенность…
И я успокаивала его: «Отдохнешь, поправишься, будешь работать, не волнуйся, успокойся».
В 3.50 ночи, когда ему делали уколы: «Положите меня спать скорее… Скорей, скорей… Не троньте меня! Пусть я уйду… Скорей, чтоб я ушел…», «Скорей поддержи».
Тут произошла историйка, на которую вряд ли кто обратил внимание. Кроме Кормильцева, разумеется. Играли с какой-то финской группой — скорее всего, это был «Гидиапс», но могу ошибаться. Помню, что финны. Ну, типа, «западники», настоящие рокеры… Приехали эти рокеры, вышли на сцену и перепугались. Зал был какой-то (по нашим представлениям) не шибко и большой — тысячи на три народу, но финские ребята до того играли только в клубах. Оказалось, за свою карьеру они ни разу не выступали перед публикой в количестве более двухсот человек. Ни-ког-да. И ребята натурально пытались смыться с выступления. На которое билеты проданы. Илья, разумеется, участвовал в их увещевании, с ухмылкой рассказывал потом, что финны посчитали наутилусов очень даже суперзвездами, коль скоро ребята так спокойно осваивают такие огромные по финским понятиям залы… Где-то даже позавидовали…
«Туши свет».
Но наусы сами себе совсем не завидовали. И даже наоборот. Было полное ощущение, что ребята сели на какую-то не ту ракету. Они были всем недовольны. И когда Слава сделал то, к чему его последний год всячески склоняли — разогнал состав, они были тоже недовольны. Я не зубоскалю — их было жалко. Их ракета взорвалась.
«Я устал… Устал… Не надо больше меня трогать».
«Не троньте меня больше!»
25
Вдруг отчетливо, ясно: «Оставьте меня в покое. Закройте двери… Уйдите от меня… Ай… Уйдите… Уйдите… Уйдите… Не надо… больно… Хватит… Хватит… Не надо больше…»
Часто приходилось слышать, что у Кормильцева «взрывной характер». Добавлю: у него и привычки были взрывные. Точнее, взрыво-технические. Илья был бомбист-любитель. Впрочем, как многие химики. Чаще всего уже в младших классах люди, пристрастные к этой науке, начинают делать взрывные устройства, а в старших завязывают. Илья не завязал.
Да, это была страшная ночь! Как выдержали нервы это страшное напряжение — не знаю… И все-таки — вытянули до утра!
Жил он в то время в переулочке без названия, который выходил на Саперов; там, на задах 1-й Городской больницы, стояла заброшенная трансформаторная будка — такой сталинский ампир, высоченная, с громадным проемом от давно утраченных ворот. И когда мы отправлялись куда-нибудь из его дома, Илья часто отбегал к этой будке, заглядывал внутрь, нет ли кого внутри, после чего бросал туда нечто, которое сам именовал «la bomba», затем быстро возвращался, и мы шли дальше. Сзади раздавался… иногда хлопок — Илья комментировал: «Мало». Иногда — сильный хлопок, Кормильцев кивал удовлетворенно и молча шел дальше. Порой — натуральный взрыв, тогда он кривился и говорил: «Много»…
И опять появилась надежда.
Утром я вышла в сад. Было чудесное голубое утро, я подошла к земляничным грядкам — о радость! Поспела наша земляника! Он так ждал ее! Я собрала целую баночку, принесла ему, сказала:
«Мишенька, это наша земляничка, видишь, какая крупная! Лучше Дуниной. Кушай!»
И он посмотрел так сознательно, как будто даже улыбнулся довольный.
Я стала класть ему ягоды в рот. И он жадно и с удовольствием кушал.
А потом приехали из Свердловки. Я думала — сейчас его увезут. И я уже решилась на это. И Валя, пока врач (женщина) осматривала его, сказал, что надо непременно, непременно везти его в Ленинград именно сегодня, что несколько дней назад он сказал ему: «Валечка, во вторник отвезешь меня в Ленинград!» А когда Валя спросил: «Зачем, папа? Тебе же здесь хорошо!» — ответил решительно: «Мне надо… К нашим!»
И Валя сказал: «Я суеверен, надо обмануть судьбу, надо увезти его сегодня, живого».
И я отвечала: «Конечно, если надо, если можно — нужно везти. Может быть, там спасение!» Но тут же ждало разочарование — врач после осмотра наотрез отказалась везти: «Больной не транспортабельный. Везти сегодня нельзя. Может быть, завтра…»
То же подтвердил и Бессер. Валя настаивал.
И фельдшер, приехавший со «скорой», ручался: «Довезем. Устрою кислородную палатку. Лекарства все есть…»
И все же врач не согласилась везти.
А я… я молчала… Или я не хотела, чтобы его увезли? Или надеялась на что-то?
Но я даже договорилась с приехавшим со «скорой» фельдшером, что на другое утро он приедет, чтобы сменить Радика, дежурить в очередь с ним, так как тот буквально валился с ног.
Да, я не допускала мысли, что близок конец, что это — смерть. И когда фельдшер просил, чтобы завтра утром ему позвонили, чтобы ему не пришлось приехать напрасно, я настаивала: «Приезжайте непременно! Никаких изменений не может быть!»
Потом вдруг приехал рентген, и к нему ввалилась целая группа людей — стали делать снимок. Зачем? Только мучили напрасно и волновали. И, может быть, этим еще ускорили развязку. Да к тому же чуть не устроили пожар: дура-санитарка обернула электрическую лампочку полотенцем, которое, конечно, вспыхнуло — и ему пришлось дышать этим дымом!
Когда я поднялась наверх (я не присутствовала при снимке — там много было народу и без меня, поместиться негде), я сразу почувствовала запах паленого и в ужас пришла, когда узнала, в чем дело… Потом приходили брать кровь… Ах, сколько волнений причинили они ему, бедняжке, в тот последний его день!
И меня отвлекли от него — если б не эти ненужные процедуры, я бы не отошла от него ни на минуту!
Потом Радик стал требовать, чтоб сварили куриный бульон. Я бросилась искать курицу — сначала к Дуне, но Дуня посоветовала лучше обратиться к соседке Дусе — у той куры моложе. Наконец, достали куру… Потом Радик стал кормить его обедом. И, помню, крикнул с балкона: «Все съел! Несите второе!» Он так хорошо ел в этот последний день!
И утром, кроме молока и ягод, съел много меду, который прислала ему Зуева. Бедняжка, бедняжка — он хотел спастись, он думал — беда в том, что он мало ест, он стал есть больше. Он бросил курить, стал есть — он не хотел умирать, он хотел жить, жить!..
Но после того как я так порадовалась тому, что он ест, когда подумала, что он спасен, и началась трагическая развязка.
И вот подошло шесть часов понедельника, 21 июля.
Я была внизу — кажется, заказывала Ольге обед на завтра. У него был Валя.
И Валя рассказал потом, что он сказал ему: «Достань из пиджака бумажник, деньги». И дал ему 1000 рублей.
Потом вдруг протянул к нему руки, крепко-крепко пожал его руку, так сознательно посмотрел в глаза и сказал:
«Валичка, я умираю… Прощай, мальчик!»
И после этого он начал задыхаться.
Ему давали дышать кислородом, сменяли подушку за подушкой.
Когда я поняла, что это — конец, что началась агония, я пришла в такое отчаяние, почти потеряла рассудок.
Я лежала у Лели, я рыдала, я сходила с ума — я не имела силы подняться наверх. Не могла.
А он звал меня. Принимал за меня то Тосю, то Лелю.
Наконец Лера (спасибо ей!) привела меня в сознание, сказала: «Тетя Вера, идите туда. Вы потом не простите себе, если дядя Миша умрет без вас».
И я поднялась наверх. Бросилась к его постели. Он сидел — высоко в подушках. Глаза были открыты — мои любимые, прекрасные черные глаза.
Но различал ли он что-нибудь, уже не знаю.
Я села на скамеечку перед его постелью, грела его руки, целовала их. Я молила в душе: «Только бы он не умер, только бы не умер, не умер», — и я чувствовала — моя мольба бессильна!
Потом ему стали делать уколы, я отошла, встала в ногах постели, прислонилась к теплой печке — мне было смертельно холодно — и замерла, в ужасе глядя ему в лицо.
Он часто и трудно дышал. После уколов — опять кислородные подушки, их сменяли Валерий и Радик — оба стояли у его изголовья.
Тут же были Тося и Леля. В соседней комнате — доктор Бессер. И вдруг Валя крикнул: «Доктора!»
Поспешно вошел Бессер. Что-то сделал. Потом Радик стал делать укол. Один, другой. Крикнул: «Спирт!»
И вдруг: «Не надо!»
Я поняла — конец!
Было 12 часов 45 минут, начинался новый день — вторник, 22 июля…
Трудно передать словами все мое огромное горе, мое отчаяние, мою безутешную тоску.
Ими полны все мои записи за последние годы. И, наверное, будет так вплоть до последних дней… Да, до последних дней.
30 ноября 1972 г.
ПИСЬМО Л. ПАНТЕЛЕЕВА Л. К. ЧУКОВСКОЙ
[22]
Разлив
6. VIII-58.
…Вы просите меня написать о последних днях Михаила Михайловича. Ничего не знаю, давно не видел его, перед отъездом на дачу собирался заехать, навестить — и не собрался.
О его смерти я узнал из коротенького объявления в «Лен. Правде». Я все еще болен был, лежал, но упросил Элико
[23] взять меня на похороны. Между прочим, мы боялись, что его уже похоронили. Как и следовало ожидать, телефон СП не откликался. Элико позвонила Л. Н. Рахманову и выяснила, что панихида и вынос — в Союзе, в 12 ч. Чудом поймали на шоссе такси и вовремя прибыли на ул. Воинова.
Народу было много, но, конечно, гораздо меньше, чем ожидали некоторые. Власти прислали наряд милиционеров, однако у П. Капицы, ответственного за все это «мероприятие», хватило ума и такта удалить их.
Эксцессов не было. И читателей почти не было. На такие события отзывается обычно молодежь, а молодежь Зощенко не знала. Все-таки ведь 12 лет подряд школьникам на уроках литературы внушали, что Зощенко это — где-то рядом с Мережковским и Гиппиус. И в библиотеках его много лет не было.
И все-таки наше союзное начальство дрейфило.
Гражданскую панихиду провели на рысях.
Заикаясь и волнуясь, с отвратительной оглядкой, боясь сказать лишнее или недостаточно сказать в осуждение покойного, выступил Прокофьев. О Зощенко он говорил так, как мог бы сказать о И. Заводчикове или М. Марьенкове
[24].
Выступил Б. Лихарев. Позже жена его призналась Элико, что все утро он так волновался, что поминутно пил валерьянку и глотал какие-то таблетки.
Вытаращив оловянные глаза, пробубнил что-то бессвязное Саянов. Запомнилась мне только последняя его фраза. Сделав полуоборот в сторону гроба, шаркнул толстой ногой и сухо, с достойным, вымеренным кивком, как начальник канцелярии, изрек:
— До свиданья, тов. Зощенко.
И вдруг —
— Слово предоставляется Леониду Ильичу Борисову.
Это малоприятный человек. Многие отзываются о нем дурно в высшей степени. Выступает он всегда с актерским наигрышем. И здесь, у гроба М. М. Зощенко, когда Борисов, получив слово, выдвинувшись из толпы, прикусил «до боли» губу, потом минуты две щелкал (буквально) зубами, как бы не в силах справиться с волнением. — мне вспомнилось, как смешно и похоже изображал Борисова Е. Л. Шварц. Точно так же, не в силах справиться с волнением, щелкал Борисов зубами, выступая на траурном митинге, посвященном Сталину. Тогда он, говорят, еще и воду пил.
Но на этот раз он сказал (из каких побуждений — не знаю) то, что кто-то должен был сказать.
Начал он свое слово так:
— У гроба не лгут. У всех народов, во всех странах и во все времена у верующих и неверующих был и сохранился обычай — просить прощения у гроба почившего. Мы знаем, что М. М. Зощенко был человек великодушный. Поэтому, я думаю, он простит многим из нас наши прегрешения перед ним вольные и невольные, а их, этих прегрешений, скопилось немало.
Сказал он и о том месте, какое занимает Зощенко в нашей литературе, о патриотизме его, о больших заслугах перед Родиной и народом.
Одно место в этой речи показалось (и не мне одному) странным. Он сказал, что Зощенко был патриотом, другой на его месте изменил бы родине, а он — не изменил.
Сразу же после Борисова слово опять взял Прокофьев:
— Товарищи! У гроба не положено разводить, так сказать, дискуссии. Но я, так сказать, не могу, так сказать, не ответить Леониду Ильичу Борисову…
И не успел Прокофьев стушеваться — визгливый голос Борисова:
— Прошу слова для реплики.
Борисов оправдывается, растолковывает, что он хотел сказать.
Прокофьев подает реплику с места.
В толпе, окружившей гроб, женские голоса, возмущенные выкрики…
В тесном помещении писательского ресторана жарко, удушливо пахнет цветами, за дверью, на площадке лестницы четыре музыканта безмятежно играют шопеновский марш, а здесь, у праха последнего русского классика идет перепалка.
Вдова М. М., подняв над гробом голову, тоже встревает в эту, «так сказать», дискуссию:
— Разрешите и мне два слова.
И не дождавшись разрешения, выкрикивает эти два слова:
— Михаил Михайлович всегда говорил мне, что он пишет для народа.
Становится жутко. Еще кто-то что-то кричит. Суетятся, мечутся в толпе перепуганные устроители этого мероприятия.
А Зощенко спокойно лежит в цветах. Лицо его — при жизни темное, смуглое, как у факира, — сейчас побледнело, посерело, но на губах играет (не стынет, а играет!) неповторимая зощенковская улыбка-усмешка.
Панихиду срочно прекратили. Перекрывая другие голоса и требования вдовы «зачитать телеграммы», Капица предлагает родственникам проститься с покойным.
Я тоже встал в эту недлинную очередь, чтобы последний раз посмотреть в лицо М. М. и приложиться к его холодному лбу. И тут. когда все вокруг уже двигалось и шумело, когда швейцары и гардеробщики начали выносить венки — над гробом выступил-таки читатель. Почти никто не слыхал его. Я стоял рядом и кое-что расслышал.
Пожилой еврей. Вероятно, накануне вечером и ночью он готовил свою речь, думая, что произнесет ее громогласно, перед лицом огромного скопища людей. А говорить ему пришлось — почти наедине с тем, к кому обращены были его слова!
— Дорогой М. М. С юных лет вы были моим любимым писателем. Вы не только смешили, вы учили нас жить… примите же мой низкий поклон и самую горячую, сердечную благодарность. Думаю, что говорю это не только от себя, но и от лица миллиона Ваших читателей.
Тут же, в этой шумной суете, подошел ко мне незнакомый, очень высокий человек и сказал:
— 50 лет я знал Мишу. Вместе в 8-й гимназии учились.
Хоронили Михаила Михайловича — в Сестрорецке. Хлопотали о Литераторских Мостках — не разрешили.
Ехали мы в автобусе погребальной конторы. Впереди меня сидел Леонтий Раковский. Всю дорогу он шутил с какими-то дамочками, громко смеялся. Заметив, вероятно, мой брезгливый взгляд, он резко повернулся ко мне и сказал:
— Вы, по-видимому, осуждаете меня, А. И. Напрасно. Ей-богу. М. М. был человек веселый, он очень любил женщин. И он бы меня не осудил.
И этой растленной личности поручили «открыть траурный митинг» — у могилы. Сказал он нечто в этом же духе — о том, какой веселый человек был Зощенко, как он любил женщин, цветы и т. д.
Следующим выступил с большой речью — Н. Ф. Григорьев. Он рассказал собравшимся о том, какой Зощенко был интересный, своеобразный писатель. Осмелев, Н. Ф. сообщил даже, что ему «посчастливилось работать с М. М.». Все решили, что Зощенко редактировал Григорьева. Оказывается, наоборот, — Григорьев, будучи редактором «Костра», редактировал рассказы Зощенки.
— Работать было легко и приятно. С молодыми иной раз бывает труднее работать.
Стиль был выдержан до конца.
По просьбе кого-то Григорьев соврал, сказав, что хоронят М. М. в Сестрорецке — по просьбе родственников.
На кладбище приехало много народа, пожалуй, больше, чем на панихиду. Из москвичей я узнал Д. Д. Шостаковича, Ю. Нагибина.
Не раз в этот день вспоминали мы с друзьями Конюшенную церковь, вагон для устриц и пр.
[25]
Но на кладбище хорошо: дюны, сосны, просторное небо. День был необычный для нынешнего питерского лета — солнечный, жаркий, почти знойный.
Вы пишете: «Какая это потеря для нашей литературы!» Зощенко был потерян для нашей литературы 12 лет назад. Он сам это понимал. Еще тогда, в 48 году он сказал Жене Шварцу:
«Хорошо, что это случилось сейчас, когда мне уже исполнилось 50 лет и я сделал почти все, что мог сделать».
И все-таки очень горько было — и читать эти холодные казенные слова в узенькой черной рамке, и стоять у свежего холмика на кладбище, и снова ехать в город, где уже нет и не будет Михаила Михайловича.
(В письме упоминаются фамилии членов ленинградской писательской организации.)
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Мать — Елена Осиповна Зощенко.
Отец — Михаил Иванович Зощенко.
Миша Зощенко с родителями и сестрами Еленой и Валентиной.
Гимназист.
Петербург. Начало XX в.
Прапорщик М. М. Зощенко. Петербург. Август 1915 г.
М. М. Зощенко. Поручик 16-го Мингрельского кавказского полка. 1916 г.
Любительская фотография из альбома, составленного А. Е. Крученых. ЦГАЛИ.
«Серапионовы братья». Справа налево: В. А. Каверин, И. А. Груздев, Н. Н. Никитин, М. М. Зощенко, Е. Г. Полонская, Н. С. Тихонов, М. А. Слонимский, К. А. Федин. Снимок из журнала «Литературные записки». 1922.
К. И. Чуковский.
Л. Н. Лунц.
Н. С. Тихонов.
В. Б. Шкловский.
К. А. Федин.
А. М. Горький.
М. М. Зощенко. 1923 г.
В. В. Зощенко. 20-е гг.
В. В. Маяковский.
М. М. Зощенко и М. С. Шагинян. 20-е гг.
А. А. Блок.
О. Д. Форш.
О. Э. Мандельштам.
М. М. Зощенко. Портрет Ю. П. Анненкова. 1921 г.
Обложки книг М. М. Зощенко.
Первая книга именитой серии «Мастера современной литературы» издательства «Academia» была посвящена М. М. Зощенко. 1928 г.
М. М. Зощенко. Шарж Б. Е. Ефимова.
М. М. Зощенко. Москва. 1923 г.
М. М. Зощенко. 1923 г.
М. М. Зощенко. Портрет конца 20-х гг.
Всесоюзный съезд советских писателей. Москва. Дом Союзов. 1934 г.
Доклад А. М. Горького на I съезде советских писателей.
М. М. Зощенко с Ю. К. Олешей.
М. И. Калинин вручает М. М. Зощенко орден Трудового Красного Знамени. 17 февраля 1939 г.
В. А. Каверин.
Е. Л. Шварц.
Д. Д. Шостакович.
На даче под Ленинградом (станция Ольгино). Рядом — Л. А. Чалова. Лето 1940 г.
Ленинград. Канал Грибоедова, 9. Дом, где жил М. М. Зощенко с 1934 по 1958 год.
Плакат И. М. Тоидзе. 1941 г.
22 июня 1941 года.
Дом в Алма-Ате, где Зощенко жил в эвакуации.
Журнал «Октябрь», в котором в 1943 году началась публикация повести М. М. Зощенко «Перед восходом солнца».
Член Политбюро ЦК ВКП(б) секретарь ЦК по идеологии А. А. Жданов.
Публикация в газете «Правда» от 21 августа 1946 года.
М. М. Зощенко. 50-е гг.
А. А. Ахматова. 50-е гг.
К. И. Чуковский — признанный мэтр и летописец советской литературной жизни, высоко ценивший и поддерживавший М. М. Зощенко.
Берег Финского залива около Сестрорецка.
М. М. Зощенко. 1958 г.
Комната М. М. Зощенко на даче в Сестрорецке.
Дача М. М. Зощенко в Сестрорецке.
Похороны М. М. Зощенко. Гражданская панихида в Ленинградском доме писателей. Июль 1958 г.
Мемориальная доска на доме 9 по каналу Грибоедова.
Памятник М. М. Зощенко на могиле писателя. Здесь же похоронены его жена и сын.
Одна из последних фотографий М. М. Зощенко.
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА М. М. ЗОЩЕНКО
1894, 28 июля (9 августа н. ст.) — в Петербурге родился Михаил Михайлович Зощенко.
1903 — Михаил Зощенко поступает в восьмую с. — петербургскую гимназию.
1907 — смерть отца, художника-мозаичиста М. И. Зощенко.
1913 — окончание гимназии. Поступление на юридический факультет С.-Петербургского университета.
1914, апрель — отчисление из университета после первого курса «за невзнос платы».
1 августа (н. ст.) — начало Первой мировой войны (объявление Германией войны России).
Сентябрь — Зощенко поступает в Павловское военное училище на ускоренные курсы военного времени.
1915, февраль — окончание четырехмесячных военных курсов с присвоением младшего офицерского чина военного времени — прапорщик.
Март — прибытие на фронт в 16-й гренадерский Мингрельский полк Кавказской дивизии на должность младшего офицера пулеметной команды.
Ноябрь — легкое ранение в ногу во время атаки немецких позиций. В этом же месяце награжден орденом Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом.
Декабрь — назначен начальником пулеметной команды и произведен в подпоручики.
1916, февраль — награжден орденом Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость».
Июль — произведен в поручики.
20 июля — отравление газами во время газовой атаки немцев под белорусским селением Сморгонь. Лечение в госпитале.
Сентябрь — награжден орденом Святого Станислава 2-й степени с мечами.
Ноябрь — награжден орденом Святой Анны 3-й степени с мечами и бантом. Произведен в штабс-капитаны. Зощенко становится командиром батальона.
1917, январь — представлен к званию капитана и к ордену Святого Владимира 4-й степени (ни того, ни другого не получил в связи с госпитализацией по болезни).
Февраль — демобилизация из армии по болезни сердца.
Лето — комендант петроградского почтамта и телеграфа при Временном правительстве.
Сентябрь — командировка в Архангельск, где был адъютантом местной дружины и выборным секретарем полкового суда.
1918, март — отказ от предложения уехать из большевистской России во Францию.
Апрель — возвращение из Архангельска в Петроград. Работает подмастерьем в сапожной мастерской, телефонистом в пограничной охране (Кронштадт), инструктором по кролиководству и куроводству (совхоз Маньково Смоленской губернии).
Октябрь — первая (неудачная) попытка опубликовать рассказ.
1919, январь-апрель — уходит добровольцем в Красную армию и участвует в боях под Нарвой и Ямбургом в должности полкового адъютанта 1-го Образцового полка деревенской бедноты.
Апрель — демобилизован из Красной армии по болезни сердца. Работает агентом уголовного надзора, старшим милиционером, затем (после увольнения с милицейской службы по состоянию здоровья) конторщиком и помощником бухгалтера.
Июнь — поступает в студию при издательстве «Всемирная литература» на отделение, руководимое К. Чуковским. Пробует себя в критических статьях и обзорах, в литературной пародии. Знакомство с Н. Гумилевым, Е. Замятиным, В. Шкловским.
Ноябрь — открытие в Петрограде Дома искусств, куда переезжает студия.
1920, январь — смерть матери.
Июль — регистрация брака с В. В. Кербиц-Кербицкой. Начало интенсивной творческой работы Зощенко над рассказами.
1921, февраль — образование литературной группы «Серапионовы братья», куда вошел и М. Зощенко.
Май — родился сын Валерий. Зощенко приглашается к Горькому, который одобряет его рассказ «Старуха Врангель» (прочитанный Горьким в рукописи).
Август — одобрение Горьким рассказа «Рыбья самка» (также прочитанного в рукописи).
1922— широкая публикация рассказов Зощенко в периодической печати — в журналах, альманахах и сборниках.
Июль — издание первой книги Зощенко «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова». Пг.: Эрато (тираж 2 тыс. экз.).
Август — публикация первой статьи-автобиографии «О себе, об идеологии и еще кое о чем» в «Литературных записках» (№ 3).
Осень — переселяется жить отдельно от семьи в Дом искусств (ДИСК), где уже обосновались Александр Грин, Ольга Форш, Осип Мандельштам, Николай Гумилев, Владислав Ходасевич, Мариэтта Шагинян, Владимир Пяст, Виктор Шкловский и другие писатели.
Декабрь — второе издание «Рассказов Назара Ильича господина Синебрюхова» (Пг.; Берлин; Эпоха).
1923, февраль — публикация повести «Коза», которой был начат цикл «Сентиментальных повестей». Выход в свет (в разных издательствах) книг рассказов «Разнотык», «Юмористические рассказы», «Рассказы». Многочисленные публикации их в периодической печати.
Ноябрь — первая (журнальная) публикация рассказа «Аристократка», ставшего одним из шедевров творчества Зощенко и своего рода эмблемой его сатиры и юмора.
1924 — издание сборников рассказов «Аристократка», «Веселая жизнь». Активно сотрудничает во многих юмористических журналах («Красный ворон», «Дрезина», «Бузотер», «Смехач», «Бегемот» и др.). Август — журнальная публикация повести «Мудрость» (вошедшей затем в цикл «Сентиментальных повестей»).
1925— издание сборников «Рассказы», «Обезьяний язык», «Избранные юмористические рассказы», «Собачий нюх» (тиражи — 50 тыс. экз.). Продолжает активно сотрудничать в сатирической периодике. Июнь — публикация повести «О чем пел соловей» (вошедшей также в цикл «Сентиментальных повестей»).
1926 — обострение невротического недуга. Лечение в санаториях. Изучение медицинской литературы и стремление к самолечению.
Издание одной из наиболее значительных и полных книг сатирических рассказов Зощенко — «Уважаемые граждане». Многочисленные переиздания уже выходивших сборников.
1927 — в течение одного этого года — второе, третье, четвертое, пятое, шестое и седьмое издания книги «Уважаемые граждане» (М.; Л.: Земля и Фабрика). Продолжает активно печатать в сатирических журналах новые рассказы.
Март — выход в свет книги «О чем пел соловей. Сентиментальные повести».
Июнь — издание книги сатирических рассказов «Нервные люди». Август — появление в газете «Известия» резко отрицательной рецензии под названием «Обывательский набат» на книгу Зощенко «О чем пел соловей».
Декабрь — второе издание книги «О чем пел соловей». Продолжаются многочисленные переиздания выходивших ранее сборников рассказов. Публикуются новые рассказы. Выходят в свет в заграничных и эмигрантских издательствах книги Зощенко «Веселая жизнь», «Уважаемые граждане», «О чем пел соловей», «Царские сапоги», «Черт знает что такое», «Рассказы».
1928, январь — восьмое издание книги «Уважаемые граждане». (Затем в течение года последовали девятое и десятое издания.) Выход в свет еще одной столь же капитальной книги его сатирических рассказов «Над кем смеетесь?!» (три издания за один год). Продолжается издание сборников рассказов Зощенко как приложений к журналам «Бегемот», «Смехач» и в дешевых массовых сериях крупных издательств. Выходят также новые книги в эмигрантских издательствах на русском языке. Выход в свет первой исследовательской книги о творчестве Михаила Зощенко в серии «Мастера современной литературы» в наиболее солидном советском издательстве «Academia».
1929 — выходят в свет «Избранное», третье издание «О чем пел соловей», четвертое издание «Над кем смеетесь?!». Продолжает печататься в сатирических журналах и в эмигрантских издательствах. Издание новой книги — «Письма к писателю».
Октябрь-декабрь — выход в свет трех томов шеститомного собрания сочинений.
1930, март — издан четвертый том собрания сочинений.
Май — премьера пьесы М. Зощенко «Уважаемый товарищ». Изданы книги: «Лишние люди», повесть «Сирень цветет», второе издание «Избранного».
Декабрь — журнальная публикация повести «Воспоминания о Мишеле Синягине».
1931, февраль — издан пятый том собрания сочинений.
Март — книжное издание повести «Воспоминания о Мишеле Синягине».
Июль — вышел из печати шестой том собрания сочинений.
Декабрь — издание книги «Избранные рассказы».
1932 — второе издание собрания сочинений (вышло в свет два тома).
1933 — опубликованы: книга «Избранное», две комедии — «Свадьба» и «Преступление и наказание», повесть «Возвращенная молодость», отдельные рассказы в журнальной периодике.
Август — поездка в составе большой группы советских писателей на строительство Беломорско-Балтийского канала.
Сентябрь — Зощенко избирается председателем Ленинградского отделения Всероссийской комиссии по драматургии (Всероском-драма).
1934 — изданы книги: «Избранное», «Личная жизнь», «Рассказы», «Возвращенная молодость» (второе издание), «История одной жизни» (в первой публикации «История одной перековки»).
Октябрь — вселяется в собственную квартиру в писательском жилищном кооперативе.
1935 — изданы книги: «Избранные рассказы», «Возвращенная молодость» (третье издание). Закончена журнальная публикация «Голубой книги».
1936 — издано: «Голубая книга», «Исторические рассказы», «Забавное приключение», «История одной жизни» (второе издание), «Избранные рассказы».
Июль — участвует в похоронах М. Горького в Москве на Красной площади.
1937 — в числе других писателей выступает на общем собрании и в печати с резким осуждением и требованием суровой кары известных «троцкистов», над которыми проходил показательный судебный процесс в Москве.
В течение года опубликованы новые произведения — «Шестая повесть И. П. Белкина» (к 100-летию со дня смерти А. С. Пушкина), повесть «Возмездие», первая книга Зощенко для детей «Смешные рассказы». Изданы книги: «Рассказы», «Избранные повести», «1935–1937. Рассказы, повести, фельетоны, театр, критика».
1938 — опубликована новая повесть — «Бесславный конец» («Керенский»), написанная к 20-й годовщине Октября. Вышла в свет книга «Рассказы 1937–1938». Избран в президиум Ленинградского отделения ССП.
1939, февраль — М. М. Зощенко награжден орденом Трудового Красного Знамени (в числе других советских писателей). Опубликована новая повесть «Тарас Шевченко». Изданы книги для детей «Умные животные», «Рассказы о Ленине». Выход в свет книги «Избранное». Покупка дачи в Сестрорецке.
Продолжается издание книг Зощенко за рубежом (в Риге).
1940 — публикация пьесы «Опасные связи». Выходят книги для детей «Самое главное», «Хитрые и умные». Изданы книги: «Рассказы 1935–1937», «Уважаемые граждане».
1941 — переиздания книги «Рассказы о Ленине». М. Зощенко избирается в состав правления Ленинградского отделения ССП.
22 июня — начало Великой Отечественной войны.
В соавторстве с Евг. Шварцем пишет сатирическую антифашистскую пьесу «Под липами Берлина» (премьера состоялась в августе). Сентябрь — по распоряжению руководства города уезжает в эвакуацию (в ряду других наиболее известных невоеннообязанных писателей).
Октябрь — прибытие в Алма-Ату (Казахстан). Работает в сценарном отделе студии «Мосфильм».
1942 — пишет сценарии для «Мосфильма». Работает над повестью «Перед восходом солнца», материал к которой собирал в течение семи предвоенных лет. Публикует рассказы и фельетоны в «Крокодиле» и других журналах.
1943 — переезд в Москву — по вызову отдела культуры ЦК ВКП(б). Зощенко становится членом редколлегии журнала «Крокодил».
Журнал «Октябрь» публикует две части повести «Перед восходом солнца», после чего на публикацию налагается запрет. Обращение с письмом к Сталину с разъяснением цели своего сочинения и с просьбой помочь объективному подходу и оценке повести.
На расширенном заседании президиума ССП повесть «Перед восходом солнца» признается «антихудожественным, чуждым интересам народа» произведением. Зощенко выводится из редколлегии «Крокодила».