На столе лежал человек, обернутый белой простыней.

– Словно куколка, не правда ли? Если бы в каком-нибудь древнем мифе души людей уподоблялись бабочкам, то я бы сказал, что эта куколка была одной из самых красивых, соб­равшей весь солнечный свет на своих крылышках! Смотрите! – С этими словами доктор открыл умершему лицо. Оно было страшно искажено предсмертной судорогой и покрыто кро­вью, но я узнал сразу же! Джакоб Сэттл!

Доктор откинул простыню и дальше, обнажив тело умершего. Руки были сложены на груди. Едва я посмотрел на них, как мое сердце вздрогнуло! В ту минуту я вспомнил ужасный сон, преследовавший бедного Джакоба! Теперь на руках не было ни кровинки. Эти руки мужественного человека были белы, как снег!

Тут я, кажется, понял смысл этих слов. Понял (или думал, что понял) вот что – эта отважная женщина опровергала историю Бенавидеса о его покойном друге, рассказывавшем о былых временах, сумевшем затвориться у себя в квартире и встретить смерть там, среди самых близких, под сенью своих воспоминаний. В свои тридцать с небольшим она еще не успела обзавестись историями, годными для рассказа, или воспоминаниями, которыми можно было укрыться. «Мне нечего рассказать», – услышал я из ее уст, и чем дольше думал, тем яснее сознавал, что эти слова, проникнутые глубокой печалью, явились следствием фразы, подчеркнутой Бенавидесом. Фразы, относящейся к человеку, который, как и она, уже не принадлежал этому миру и, как и она, принял по доброй воле решение дать себе умереть естественной смертью, как и она, он победил смерть, сказал смерти, что ей нечем гордиться, что вся гордость по праву принадлежала ему. Да, они были равны – этот неизвестный умирающий друг Бенавидеса и больная Андреа, его больная. Одно отличие существовало между ними – истории, которые они могли рассказывать тем, кто захочет слушать, воспоминания, какими можно окружить себя, чтобы умереть с миром. И это ничтожное различие, понял я (или думал, что понял), родило в душе Андреа озарение, но я был не в силах ни проследить его истоки, ни хотя бы догадаться о них, а потому и задумался о них так глубоко, что пропустил тот миг, когда отворилась застекленная дверь и передо мной вырос Бенавидес.

Я понял, глядя на них, что злой сон больше не властен над беднягой. Эта возвышенная душа наконец пробила себе путь в ворота Неба! Белые одежды теперь не будут запачканы от рук, коснувшихся их.

– Вам в какую сторону? – спросил он. – Ничего, если попрошу вас подвезти меня? Заодно и договорим.