Дональд Гамильтон

Засада

Глава 1

Местные жители называют эту реку Козьей — Roi de las Cabras. Во время моего пребывания там коз я не видел, но это ничего не значит. Ведь я охотился не на коз, а на человека. Правда, мы проплыли всего несколько миль вверх по течению реки, пока джунгли по обоим берегам не превратились в сплошную черную стену, нависшую над водой.

Тогда наш флотский рулевой, который, похоже, прекрасно ориентировался на местности, невзирая на сгустившуюся тьму, надул десантный резиновый плотик — кажется, это так называется — и повез меня к берегу. На том мое путешествие в сидячем положении завершалось. Я зажал между колен зачехленное ружье, чтобы оно не болталось и не било по ногам. Небольшой рюкзачок, куда менее заметный, валялся где-то на дне плота. Я встал, пошарил ногой под сиденьем, нашел его, закинул за спину и перебросил длинный пластиковый ремень ружейного чехла через плечо. Я ступил на берег в кромешной тьме, надеясь, что ни змеи, ни аллигаторы не выйдут приветствовать мое прибытие.

Кто-то произнес из темноты:

— Удачи вам, сэр. Мы вернемся послезавтра.

Уродливая лодчонка бесшумно дала задний ход — со времени второй мировой войны научились делать хорошие глушители для лодочных моторов — и развернулась. Мотор зафырчал, и лодка растворилась в ночи, полетев к ожидающему ее эсминцу. На борту им подадут горячий кофе, подумал я. Когда имеешь дело с военно-морским флотом, всегда в наличии много кофе. Но я уже не имел дела с военно-морским флотом.

Мне ничего не оставалось делать, как только стоять и ждать. Вот я стоял и ждал. Я все никак не мог отделаться от мысли, о некоем сходстве в названиях между Козьей рекой здесь, в Коста-Верде — назовем эту страну Коста-Верде, — и Заливом Свиней на Кубе, где приблизительно в сходных обстоятельствах на берег высадилась команда боевиков. Они, правда, намеревались развязать революцию, а я — предотвратить революцию, однако в общем и целом ситуации были идентичны. Я не мог не вспомнить, что тем ребятам в Заливе Свиней не очень-то повезло.

Позади меня в джунглях раздался хруст, но я не обернулся. Я стоял неподвижно на берегу, позволив им отчетливо видеть меня, с пустыми руками, на фоне сереющей в темноте воды. Интересно, им там страшно?

— Сеньор Эрнандес? — раздался тихий шепот.

— Да, я Мигель Эрнандес.

Это была ложь. В моих жилах нет ни капли крови конкистадоров. Родился я в Миннесоте, а потом в раннем детстве переехал в Нью-Мексико и поднабрался там испанских слов и выражений, однако я все же лучше владел скандинавскими языками, не говоря уж об английском. Но для этой экспедиции я вымазал лицо жженой пробкой и покрасил волосы в черный цвет. Правда, я не собирался дурачить кого-нибудь на близком расстоянии. С другой же стороны, было неразумно афишировать тот факт, что я иностранец. К тому же смуглое лицо в ночном лесу не особенно заметно.

— Сюда, сеньор, — произнес тот же голос. — Идите за мной, por favor.

Я спокойно повернулся и двинулся на голос. В кустах я заметил темный силуэт. Широкополая шляпа и, видимо, белая одежда. Человек, тихо ступая, пошел в глубь леса, и я отправился за грязно-белым пятном, маячившим во тьме, то и дело спотыкаясь о низкие ветви и цепляясь зачехленным ружьем за сучья и кусты. Обычно люди или любят бродить по джунглям, или предпочитают держаться от них подальше. Я предпочитаю последнее, но меня никто не спрашивал.

Мы вышли на небольшую полянку, посреди которой горел костер. Вокруг костра сидело несколько мужчин с суровыми смуглыми лицами — человек двадцать — и две упитанные смуглые женщины, одетые примерно так же, как и мужчины, хотя разницу можно было сразу заметить. Я подумал: что же здесь делают эти женщины, — ибо не ожидал с ними встречи. Потом я решил, что их специально привезли сюда, чтобы эта похожая на банду группа выглядела более правдоподобно.

Все были вооружены огнестрельным оружием, с которым, как мне сразу стало ясно, они обращались довольно привычно. Причем помимо винтовок у них было и несколько уродливых автоматов, на чьих стволах играли красные блики огня.

Когда-то считалось, что если pelado имеет мачете, он хорошо вооружен, а уж коли у него за плечами болтается ружьишко, он и вовсе большой человек. Теперь же, если у него нет автомата со скорострельностью семьсот выстрелов в минуту, то он просто тьфу! Что ж, латиноамериканский темперамент никогда не позволял приобрести навыка стрелять прицельными одиночными выстрелами.

Впрочем, эти хорошо обученные и совсем не похожие на крестьян ребята, конечно, были никакие не pelado. Несмотря на присутствие женщин и, невзирая на неописуемые одеяния и ленивую расслабленность, можно было сразу почуять витающий над этим лагерем армейский дух. Мой проводник провел меня мимо костра к человеку, сидящему в складном кресле и курившему сигару. Это был невысокий плотный усач в широкополой соломенной шляпе и замызганных военных штанах. Ему давно не мешало бы побриться, и по нему сразу было видно, что щетина его немало раздражает. И все же каким-то непонятным образом при тусклом мерцающем свете костра он выглядел чуть ли не щеголеватым. Возможно, такое впечатление создавалось благодаря его сигарете.

На поясе в кобуре у него висел автоматический пистолет 45-го калибра. Запри он этот пистолет в своем штабном сейфе в столице Коста-Верде — священное название этого славного города постоянно вылетает у меня из головы, — ему было бы не труднее добраться до него, чем сейчас.

— Лодка прибыла, mi coronel<Мой полковник (исп.)>, — сказал мой проводник. — Вот этот человек.

Сидящий в кресле отпустил проводника взмахом руки и взглянул на меня.

— Вы называете себя Эрнандесом?

Он даже не встал поприветствовать меня и не вытащил сигару изо рта. Голос у него был надменный. Ага, вот, значит, как мы будем работать. И я сразу помянул про себя добрым словом одного военного мудреца, как его там, который заявил, что ему по душе иметь дело с любым неприятелем, но Боже его упаси от общения с союзниками.

— А кого это интересует? — спросил я.

— Я полковник Эктор Химинес. — Он произнес фамилию на испанский манер, с ударением на втором слоге.

— Ну, если вы Химинес, то я Эрнандес.

— А как ваше настоящее имя?

Вообще-то это не было государственным секретом. Моя “крыша”, скорее, имела большее значение для него, чем для меня. Если ему так уж хочется нарушить конепирацию — что ж, его дело. Это же его страна, и ему здесь жить, в конце концов. Мена же — увольте. Я тут оставаться не собирался. В том, разумеется, случае, если мне было суждено вернуться живым с этого задания.

— Я Хелм. Мэттью Хелм.

Тут он наконец вынул сигару изо рта и, взглянув на нее, отбросил в сторону. Потом внимательно смерил меня взглядом.

— Все это, — он махнул рукой на костер и на столпившихся вокруг него людей, — приготовлено для одного человека. Все это предназначается только для помощи одному долговязому гринго с ружьем. Это и есть то самое ружье?

— Да, — ответил я и подумал, что сейчас не время возмущаться по поводу клички “гринго”.

— Покажите-ка.

— Увидите, когда придет пора, полковник. Не сейчас. Его глаза сузились.

— Это приказ, сеньор Хелм.

— А я его отклонил. С нижайшим почтением. Это ружье было изготовлено в климате куда более сухом, чем ваш. Его уложили в воздухонепроницаемый футляр и обложили силикагелем для поддержания нужного уровня влажности внутри. Если я его сейчас достану, то оно преждевременно попадет в избыточную влажность.

Он чуть ли не минуту смотрел на меня тяжелым взглядом. Потом резко положил ладонь на кобуру. Если он решил показать характер, шансов у меня не было, но я все же опустил левую руку — правой я удерживал чехол с ружьем — на рукоятку маленького револьвера 38-го калибра, торчащего у меня за поясом, и приготовился выхватить его из хитроумной кобуры, снабженной пружинным толкателем. Наверное, я бы мог задорого продать свою жизнь, как говорится, но послали меня сюда не совсем за этим.

Химинес перевел взгляд на мою левую ладонь, чуть улыбнулся, не спеша отстегнул язычок кобуры и выудил оттуда новую сигару. Потом извлек приспособление для подрезывания сигары и зажигалку. Закурив, он вернул инетрументы обратно в кобуру и так же не спеша застегнул язычок.

— Если бы я был способен стрелять не хуже младшего офицера, — сказал он, выпуская дым в сторону леса, — я бы уже был генералом, сеньор Хелм. Неумение стрелять — большой недостаток для профессионального военного. Раз я не умею стрелять, зачем мне обременять себя большим пистолетом? — он улыбнулся. — К тому же, если у тебя есть хорошее оружие, всегда можно найти тех, кто им владеет. Но даже если таковых не найдется, друзья с радостью снабдят тебя нужными людьми, — и он многозначительно взглянул на мое ружье.

Я глубоко вздохнул.

— Я открою футляр, если вы отдадите повторный приказ, полковник. Но в таком случае я не могу гарантировать вам надежность оружия впоследствии.

Он кивнул.

— Отлично. Пойдите поспите. Хождение по джунглям ночью не очень-то приятное и полезное занятие. Мы двинемся на рассвете.

— Слушаюсь, сэр, — ответил я и собрался уходить.

— Сеньор Хелм! Я обернулся.

— Да?

— Этот силикагель, который вы упомянули. Что это?

— Десикант. Силикагель забирает влагу из воздуха. Когда он поглотит максимальное количество влаги, которое способен удержать, его надо нагреть в печи, и он восстановит свои свойства абсорбента. Но я не собираюсь пробыть здесь слишком долго, чтобы пришлось прибегать к таким средствам.

— Конечно. Мы будем в деревне Эль Фуэрте завтра к полудню. — Он вытащил сигару изо рта и задумчиво поглядел на нее. — Силикагель... Чудеса североамериканской науки разрешают проблемы центрально-американской политической нестабильности. Спокойной ночи, сеньор Хелм.

Глава 2

“Фуэрте” по-испански означает “сильный”, и какой-нибудь студент-выпускник, имеющий склонность к статистике, мог бы написать интересное дипломное сочинение с целью выяснить, сколько бандюг с большой дороги, вышедших из дремучих джунглей, называли себя “Эль Фуэрте”, “Сильными”. Претендента на титул “Сильного” из Коста-Верде звали Хорхе Сантос. Он явно добился определенных успехов на полях сражений, чтобы обеспечить бессонницу президенту этой страны, не говоря уж кое о ком в Вашингтоне.

— Он уже контролирует четверть территории страны, — сказал Мак, инетруктируя меня для предстоящей миссии. Беседа состоялась на втором этаже неприглядного строения, которое не показывают провинциальным туристам, совершающим обзорные экскурсии по нашей столице. — Если не считать нескольких прибрежных плантаций, занятые им земли не представляют особого интереса. Тем не менее, это недвижимость, и генерал Сантос собирается употребить землю с пользой для революции. Президент Авила обратился к Соединенным Штатам за помощью. В настоящее время по разного рода причинам наша военная интервенция нежелательна. И нас попросили сделать все, что в наших силах.

— Авила? — переспросил я. — Кажется, я что-то читал о президенте Авиле.

— Возможно, — согласился Мак. Яркий свет из окна у него за спиной освещал коротко стриженные седые волосы, но выражение лица рассмотреть было нельзя. — Это не самый приятный из наших друзей в том регионе. Но нашу контору, Эрик, не волнует его моральный облик. Как и особенности его правления.

Это была официальная выволочка, на что, в частности, указывало использование им моего кодового имени. Он просто напоминал мне, что мы работаем не в комиссии по правам человека. Этими вопросами занимались в государственном департаменте.

— Конечно, сэр, — сказал я.

— Дело в том, что этот мистер Сантос с хвастливым прозвищем, похоже, отрастил себе бороду, как у Кастро, и окружил себя таким же сбродом. Движение “фиделистов” оказалось заразной болезнью. Действовать будешь в контакте с полковником федеральной армии по имени Химинес. Он обеспечит твое прибытие на место и уход.

— Со всеми удобствами? — поинтересовался я.

— Ну, — сухо заметил Мак, — вообще-то президент Авила рассчитывал получить пару дивизий морской пехоты. Так что они там, может быть, будут слегка разочарованы. Кроме того, мы уже предприняли одну попытку и потерпели неудачу. Все это несколько усложняет твою задачу...

Теперь я думал об этих сложностях, лежа на опушке тропического леса с закрытыми глазами. Миссия обещает быть весьма приятной, размышлял я, когда объект потревожен и настороже, а союзники разочарованы и обескуражены тем, что уже видели, как посланный сюда вместо запрашивавшихся войск чудо-“американо” запорол операцию. Так что полковника Химинеса едва ли можно винить за, скажем так, несколько прохладный прием, который он мне оказал.

С первым проблеском зари, после нескольких часов тихого сна, лагерь пришел в движение, но я пока не видел необходимости подниматься и приниматься за дело. Делать мне было нечего, а со стороны могло показаться, что я сплю по причине легкого мандража. Поэтому я продолжал спокойно полеживать, держась рукой за ремень ружейного чехла, пока меня не разбудили и не сообщили, что завтрак готов и что мы выступаем через десять минут.

К югу от Рио-Гранде — а мы находились значительно южнее — десять минут обычно означает полчаса, но наш миниатюрный командир определенно был не из пород местных копуш. Ровно через десять минут под первыми лучами солнца, пробивающимися сквозь джунгли, мы встали на тропу войны, если можно так выразиться. А еще через пятнадцать минут я уже обливался потом, хотя полуденная жара была еще впереди. Невысокий полковник взял сразу резвый шаг. Я находился в неплохой форме, но местный ландшафт меня мало вдохновлял, а высланные вперед следопыты привычно прорубали в чаще дорогу для низкорослых соплеменников. Так что длинноногий гринго шести футов четырех дюймов росту должен был сам о себе позаботиться.

Я держался позади Химинеса, идущего в голове колонны. Он ни разу на меня не оглянулся. Его выцветшая рубашка под мышками оставалась сухой. За мной шагали мужчины, которым не было нужды размахивать мачете, и две женщины. Я слышал их добродушное ворчание и расшифровал некоторые испанские фразы. Вольно же нашему coronelo забавы ради пытаться загнать долговязого “американок, говорили они, но лучше бы он подумал о своих людях, которые совершили долгий марш вчера и позавчера. Ради такой забавы вряд ли стоит себя гробить.

Если крошка-полковник их разговор и услышал, этого никак нельзя было сказать по его походке. Он, насколько позволяла местность, заставлял нас почти бежать рысцой, разрешая лишь изредка сделать привал, чтобы перевести дыхание и подкрепиться, и около пяти пополудни вывел нас к деревне, сделав на всякий случай большой крюк.

После того, как мы расположились лагерем в лесистой долине, мне наконец сообщили, что конечный пункт нашего путешествия лежит прямо за ближайшим хребтом. Мы взбирались в горы весь день, и здесь лес заметно отличался от джунглей, откуда мы начали свой путь, — тут воздух был суше, а деревья выше, и все равно этот пейзаж не шел ни в какое сравнение с горным ландшафтом в Нью-Мексико, где я мальчишкой охотился на дичь. Эта лощина, ясное дело, была заранее выбранным местом встречи. Нас поджидал человек — босой крестьянин в грязных штанах, куртке и шляпе. Химинес коротко перебросился с ним несколькими словами на испанском, сильно отличавшемся от моего приграничного диалекта, так что я не понял ни слова. Я лишь усвоил, что этот человек пришел из деревни и что ситуация сейчас вполне благоприятная.

Потом исчез за деревьями. Химинес отвел двух женщин и троих мужчин в сторонку и тихо их проинетруктировал — о чем, я не расслышал. Старшая держала в руках автомат с нескрываемым равнодушием. Та, что помоложе, сжимала свое ружье, точно вполне понимала его предназначение. В штанах они обе выглядели нt менее свирепо, чем их напарники, а может, и более. Я подумал: куда же, интересно, попрятались робкие и нежные латиноамериканские красавицы, — те, что разделяют ложе — или гамак — с путестранниками во всех известных мне эпических полотнах о джунглях, написанных или снятых на пленку. Потом я подумал, что сам бы стал делать с такой, попадись она мне. Я вообще-то был не в настроении. Я присел на поваленное дерево и погладил правое бедро — то место, откуда несколько месяцев назад извлекли пулю.

— У вас болит нога, сеньор Хелм? — поинтересовался Химинес, присаживаясь рядом со мной.

— Ничего страшного. — Не мог же я дать повод думать, что в его отряд ко всем прочим бедам попал инвалид, — потому я немного покривил душой. — Старая рана. Иногда ноет.

Смешанный квинтет — две женщины и трое мужчин — уже удалялся в глубь долины. Старшая женщина, похоже, была за командира. Я решил, что им вменялось устранить осложнения, о которых мне рассказывал Мак. Химинес заметил направление моего взгляда и подтвердил мои догадки.

— Когда начнется стрельба, они отвлекут огонь на себя, — пояснил он. — Правда, я не особенно-то на них надеюсь. В деревне сейчас по меньшей мере человек двести — так мне только что доложили. Кое-кому из них мы платим, конечно, но они не могут в открытую оказывать нам поддержку, иначе их помощь на том и кончится.

— Ну, надо же попытаться, — сказал я. — Хотя это цель второстепенная, а они — ваши люди. И насколько решительных действий вы от них ждете в сложившихся обстоятельствах — ваше дело. А наш главный объект у себя?

— Да. Мне сказали, что он ожидает гостей со стороны пороги ближе к полуночи. Будем надеяться, что они прибудут еще засветло и что он выйдет из своей хижины их поприветствовать. Дверь в хижину обращена в нашу сторону — сами увидите, когда взберетесь вон туда, — и он указал на вершину хребта.

— Ясно, — я снял рюкзак со спины и вытащил оттуда десятикратный бинокль. — Вы не поможете мне, полковник? А то дайте человека, говорящего по-английски.

— Я лично буду помогать вам. Отчасти это было хорошо, отчасти — плохо.

— Прошу сразу учесть, — добавил я, — что если я о чем-то вас попрошу или отдам какой-то приказ, не сочтите это за пренебрежение вашим чином.

Он криво улыбнулся. Это был мужчина средних лет с приятной внешностью. В юности он, должно быть, был довольно смазливым. Но я не позволил этой мысли определить мое к нему отношение. Дома я знавал немало смазливых юнцов, которые на поверку оказывались отъявленными негодяями, способными нанести смертельный удар из-за угла.

— Я это учту, — отозвался он.

— Тогда наденьте эти очки. Когда я буду стрелять, вам лучше наблюдать за нашей мишенью через них. Если я промахнусь, вы скажете, куда попала пуля, и я смогу скорректировать траекторию следующего выстрела.

— У нас не будет времени для нескольких выстрелов. Выражение его лица не изменилось, но я сразу понял, что ему не понравились мои разговоры о возможности промаха. Один американский агент до меня уже промахнулся.

— Ну, если будет время для одного, — возразил я, — то, значит, будет время и для второго. Если я промахнусь, посмотрите, где взметнулась пыль, и сообщите мне, на какое расстояние я взял мимо. В метрах или сантиметрах, как хотите. Направление выстрела сообщайте мне в часах. Двенадцать. Три. Шесть, девять, или в промежутках. Вы поняли?

— Si. Мне приходилось стрелять по мишеням, сеньор. Хотя и без особого успеха. Я все понимаю. Погодите.

Он встал и тихо заговорил с подошедшим человеком, который был, похоже, в чине сержанта, потом отправился к стоящей в стороне группе и стал им что-то говорить, показывая на хребет. Они тут же, рассыпавшись цепью, полезли вверх. Химинес вернулся и снова сел рядом со мной.

— Мы выдвинем их на огневой рубеж, где им надо будет окопаться, — пояснил он. — Они будут нас с вами прикрывать до тех пор, пока смогут удерживаться на позиции. Потом они отойдут в глубь материка, а мы спрячемся и проведем ночь в уже готовом для нас месте на вершине. Если все сложится удачно, за нашей группой вышлют погоню, но они сумеют запутать следы в темноте, и завтра мы беспрепятственно спустимся к побережью. По-моему, план неплохой. Но он, конечно, не осуществится.

Я бросил на него удивленный взгляд.

— Почему?

Он пожал плечами.

— За всю историю человечества ни один план сражения не удалось осуществить во всех деталях. Зачем же думать, что наш окажется более удачным? — Он взглянул на часы. — Нам надо выйти на исходную позицию через десять минут. Надо быть готовыми к приходу гостей.

— Согласен.

Я взял пластиковый футляр, расстегнул длинную “молнию” и сломал внутреннюю пломбу. Наверное, момент был торжественный — точно так, вероятно, бывает, когда после долгого-долгого ухаживания наконец ведешь возлюбленную под венец. Впрочем, настоящий поход под венец был еще впереди, но я и так потратил кучу времени, чтобы подготовить инвентарь и доставить сюда, так что извлечение его на свет Божий следовало отметить небольшой церемонией — допустим, произнести тост или сотворить краткую молитву. Однако время для распития было неподходящим, а от чтения молитв я, надо сказать, давно уже отвык. Словом, я сунул руку в футляр и нащупал там небольшой мешочек, в котором лежали крупные кристаллы, напоминающие белую гальку, и передал его Химинесу.

— А вот и силикагель, полковник, — сказал я. Потом я вынул из чехла длинное ружье. Оно представляло собой тяжелый ствол, пригнанный к спусковому механизму “маузера”, и стреляло заряжавшимися вручную патронами 300-го калибра от “Холланд-Холланд-магнума”. Ружье это я сам изготовил. Я снял резиновые кольца и размотал рифленый картон, которым был обернут оптический прицел — двадцатикратный “Херрлиц”. Мы использовали европейские компоненты для сборки этого ружья с той же целью, с какой я перекрасился и взял себе имя Эрнандес. Американское вмешательство в этих краях, как бы это помягче выразиться, не пользуется популярностью, и эта непопулярность угрожает бросить тень на политические силы, прибегающие к американской помощи. Если бы нас убили или захватили в плен, вещественные доказательства нашего участия в гражданской войне не должны были навести на след янки.

Приклад ружья — орехового дерева — был не слишком сексапильным на вид, но к стволу приклад был пригнан безукоризненно и позволял вести стрельбу с поразительной точностью. Завершал сие изделие оружейного мастерства обычный армейский ремень из свиной кожи.

В долине было тихо, но тишину иногда нарушал чуть слышный шепоток оставшихся с нами людей и шорох сверху — там военные, которым вменялось прикрывать наш отход и отвлечь на себя преследователей, готовились к первому акту самоубийственной трагедии, которую им предстояло разыграть. Я радовался, что не мне пришлось отдать им этот приказ; с другой же стороны, я не мог забыть и того, что именно я рискую больше всех и отдуваться за провал придется только мне, хотя именно из-за меня они идут на смертельный риск и именно я буду повинен во всех возможных потерях. Если я, так сказать, дам петуха, как то случилось с моим предшественником, немало людей полягут в этом ущелье ни за что. И такая перспектива не особенно-то грела душу.

Я увидел, как полковник поднял брошенный мной чехол, сунул туда мешочек с силикагелем и застегнул “молнию”. Потом он взглянул на ружье в моих руках.

— Внушительное оружие, — заметил он.

— Давайте, надеяться, что человек, ради которого мы сюда забрались, придет к такому же выводу, — отозвался я.

Он бросил на меня хмурый взгляд и раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но спохватился и смолчал, наблюдая за тем, как я укорачиваю ремень и вытаскиваю из своего рюкзака коробку с патронами. Это были упитанные стальные бочонки. Они напоминали плод тайной любви обычных винтовочных патронов и противотанковых мин. Я зарядил четыре патрона: три в магазин и один — в патронник. Коробку с патронами я сунул в карман и завязал рюкзак.

— Так, полковник, — сказал я. — А теперь давайте осмотрим наше стрельбище. Он замялся.

— Кажется, вы волнуетесь, сеньор Хелм. У вас есть какие-то опасения?

— А что же вы хотите — чтобы я, еще не поразив цель, уже требовал себе медаль? Вам — или вашему президенту — нужно, чтобы я тут немного пострелял. Ну, так пошли.

Он двинулся не сразу. Я мог понять, о чем он сейчас подумал. Он не верил в меня, он думал, что и на этот раз ему не повезет. Но он еще мог выйти из игры или попытаться рискнуть. Он мог просто сбежать, мог незамеченным вернуться к берегу вместе со своим спецотрядом. Что же касается неумехи-американца, то он, разумеется, мог бы погибнуть — а значит, никому не рассказать, что ж на самом деле произошло в “стычке с людьми Эль Фуэрте”, как будет заявлено в официальном соболезновании. Это было бы очень убедительное сообщение, с упоминанием о проявленном героизме и мужестве — такими обычно и бывают официальные сообщения о провале операции. А коли американец мертв, кто же сможет опровергнуть такой рапорт, кроме генерала Хорхе Сантоса, которого и спрашивать-то никто не будет.

Вот о чем он, видимо, подумал в эти мгновения, а потом, пожав плечами, взялся за мой рюкзак.

— Вам помочь? Я могу понести рюкзак. Идите за мной.

С тяжеленным ружьем, оттягивающим мне плечо, я пошел за ним через кустарник. В долине, в ответ на посланный им на ходу сигнал, пятеро дозорных взяли свои винтовки и двинулись следом, прикрывая нас. Я решил, что они наш мобильный резерв. Коротышка взбирался по склону рысцой, а я спешил за ним, с трудом сгибая свои длинные ноги. Наконец у самой вершины он упал на землю и знаком приказал мне сделать то же самое. Остаток пути мы ползли.

На вершине хребта у большого валуна мы обнаружили человека с карабином. Это был знакомый мне сержант. Перед ним на земле лежало несколько запасных обойм. Мы вползли в кусты слева от него и выглянули в направлении нашей цели.

Все оказалось куда хуже, чем я ожидал. Внизу под нами виднелась дорога. Похоже, в этой долине были плантации какой-то зерновой культуры, но мне так и не привелось приблизиться к полю и рассмотреть растения получше. Дорога оказалась обычным сельским проселком, ведущим к деревушке. Дома были небольшие: крыши, крытые большими листьями и подпертые стенами, казались очень хрупкими и неустойчивыми. Впрочем, меня не особенно интересовали жилищные условия коренных жителей Коста-Верде: в таком климате люди, наверное, только и нуждаются, что в непротекаемой крыше.

Деревня кишела людьми. Горело несколько костров. Среди мужчин я увидел немало женщин. Еще мне удалось рассмотреть немало оружия. Но и это меня тоже не слишком волновало. По крайней мере, меня это не должно было волновать. Все военные аспекты операции должны были заботить полковника. Меня же заботило только то, что ближайшая к нам хижина располагалась на расстоянии четверти мили. Не глядя на лежащего подле меня коротышку, я тихо спросил:

— Которая?

— Третья хижина слева от дороги. Третья от нас. Конечно, когда он появится, он может двинуться прямо в нашу сторону.

— А может и в противоположную, — сказал я. — Все зависит от того, с какой стороны прибудут его гости.

Меня-то предупреждали, что расстояние составит не более трехсот пятидесяти метров. Триста восемьдесят ярдов.

Он молчал. Не отрывая взгляда от далеких хижин в долине, я собрал слюну и сплюнул на камни.

— Говоря вашим языком, полковник, я плюю на эти ваши говенные триста пятьдесят метров, сэр. Дайте-ка рюкзак.

— Сеньор Хелм...

— Да давайте же этот чертов рюкзак! И оценим обстановку реально. Я так полагаю, что ближе подойти нам нет никакой возможности? А как насчет вон той рощицы внизу справа?

— Там чуть дальше у них дозорный пост. Ходят патрули. Мы решили, что задание должно быть выполнено с этой точки.

— Ну конечно! С расстояния триста пятьдесят метров. Только у вас в стране очень длинные метры, полковник!

Я бросил рюкзак перед собой и положил на него ствол ружья. Мне пришлось немало повозиться, прежде чем я поймал свою цель — эти сильные оптические прицелы имеют очень узкое поле обзора. Наконец третья хижина слева была четко видна в окуляр, но все равно до нее было отнюдь не рукой подать. Похоже, подумал я, что придется мне попотеть с этим выстрелом, если я вообще сумею его произвести.

Глава 3

Я лежал и утешал себя мыслью, что по крайней мере нет ветра. Я не отрывал глаза от прицела и скоро увидел, как в поле моего зрения появился человек: он показался справа и вошел в хижину, быстро промелькнул в прицельном крестике на линзе. Через мгновение он вышел и задержался в дверях; явно его кто-то окликнул из хижины. Он вежливо ответил, отсалютовал и исчез из прицела.

— Пятьсот метров, — сказал я. — Или что-то около того. Это, полковник, больше пятисот ваших метров. Ваш информатор ошибся на пятьдесят процентов.

— Вы умеете определять дальность на глаз? — спросил он скорее заинтересованным, чем извиняющимся тоном.

— В прицеле есть шкала. Можно принять рост того парня приблизительно за пять с половиной футов — во всяком случае, надеюсь, что он не пигмей и не великан, — потом надо поместить нижнее деление шкалы к его ногам и измерить расстояние до его головы с учетом высоты сомбреро. Потом надо взять полученное число и сверить его с таблицей, которую я приладил вот здесь у приклада. Для попадания в цель, отстоящую от вас на пятьсот пятьдесят ярдов и с учетом пристрелянности этого ружья, надо взять на восемнадцать дюймов выше. Другими словами, мне надо целиться ему в лоб, чтобы попасть в грудь.

По правде сказать, я ни на секунду не поверил их версии о выстреле с расстояния в триста пятьдесят метров. Я пристрелял ружье с этим прицелом на расстоянии в четыреста пятьдесят ярдов, а свою табличку разметил для дальности от трехсот до шестисот метров — на всякий случай. Редко можно встретить шпиона или, если угодно, охотника, который бы вечно не путался в расстоянии до цели поражения. Всегда лелеешь надежду, что когда-нибудь тебя все-таки не надуют, хотя ошибочка на пятьдесят процентов в таком деле вещь само собой разумеющаяся.

— Прямо-таки научный подход, — заметил Химинес. Я не понял, иронизирует он или нет.

— Естественно! — сказал я. — Предполагается, что я могу найти человека известного роста, чтобы по нему определить расстояние до цели, что он при этом стоит выпрямившись и что я смотрю на него с не слишком большой высоты. Предполагается также, что я стреляю в тех же климатических условиях, в каких составлял эту таблицу — а было это за несколько тысяч миль отсюда. А на расстоянии в пятьсот с лишним метров, полковник, пуля долетит до цели за долю секунды. За одну секунду бегущий человек может покрыть тридцать футов. Так что молите Бога, чтобы наш клиент в момент выстрела стоял смирно. Что мне делать потом?

— Потом?

— Да. Что мы будем делать потом — смоемся или останемся и поможем вашим молодцам утихомирить поселок после паники?

— Ну, это вам решать, сеньор Хелм. Я не могу... вас просить...

— Если не вы, то кто? Я же, черт побери, не вызываюсь добровольцем. Я не играю в эти игры с тех пор, как получил право голосовать на выборах, а то и чуть раньше. К тому же у меня с собой шестьдесят патронов, и никто не просил меня возвращать их на оружейный склад. Как только мы окажемся в лесу, это ружье станет совершенно бесполезным. Из ружья с двадцати к ратным оптическим прицелом надо стрелять из положения лежа, и для ближнего боя в джунглях оно абсолютно не приспособлено. А здесь я могу принести какую-никакую пользу, если мне прикажет вышестоящий начальник, коим в настоящий момент являетесь вы.

Он задумчиво поглядел на меня и потом тихо рассмеялся.

— Отлично! Вот вам мои приказ, сеньор Хил м.

— Да, полковник!

— Нередко людям, говорящим на разных языках, довольно трудно понять друг друга. Наверное, мне следует перед вами извиниться. Я...

Он осекся и, схватив висящий у него на шее мой бинокль, подполз к кромке кустарника и напел бинокль на дорогу, а потом чуть левее. Тут я услышал урчание автомобильного мотора из глубины долины. Ну, мне, правда, незачем было глядеть туда.

Я быстро снял шляпу, вывалил в нее содержимое коробки с патронами и положил у себя под левой рукой. Потом достал из рюкзака еще две коробки с патронами и положил их рядом со шляпой. Я снова убедился, что смотрю в правильном направлении, и отсчитал с помощью оптического прицела нужное количество крыш — одна, вторая, третья! Когда пользуешься прицелом с сильными линзами на большом расстоянии, очень легко направить ствол не на ту дверь или окно, или даже не на тот дом — особенно если у тебя перед глазами выстроились одинаковые строения.

Я уже снял ружье с предохранителя, но теперь снова проверил, действительно ли предохранитель опущен. А то, знаете, бывает в нашем деле и такой прокол, который случается даже с опытными агентами, включая и меня самого...

— Полковник!

— Да, сеньор?

— Перестаньте разглядывать джип. Смотрите на дверь. Как только он появится, скажите мне. Да, и если вам дороги ушные перепонки, отползите чуть назад. Эта штука грохочет как гаубица.

Потом оставалось только ждать. Я не железный. Потоотделение и сердцебиение у меня как у всех нормальных людей. Я с трудом подавил желание повернуть голову в сторону джипа, ползущего по дороге. Одного косого взгляда мне было достаточно, чтобы удостовериться: это действительно джип, за рулем сидит водитель из местных, а рядом с ним мужчина в шлеме-“джунглевке” и в хаки — слишком высокий и светловолосый, чтобы его можно было принять за уроженца этих мест. Больше я ничего не успел рассмотреть. Я лежал, силясь расслабить мышцы спины и живота. Я превратился в глаз, приникший к окуляру, в палец, прижатый к спусковому крючку. В хижину вошел часовой, чтобы объявить о прибытии долгожданного визитера, и снова вышел. Через мгновение из хижины показался человек и остановился в дверях.

Он остался стоять за порогом. Он, видно, решил нас подразнить. Он надевал свою форменную кепку. Его плотное тело освещалось солнцем до пояса, торс и голова остались в тени. Я стал ловить его в крестик прицела, к тому же я не получил подтверждения от полковника Химинеса. И не стал задавать ему глупого вопроса. Он сам даст мне знать, когда сочтет нужным.

Человек сделал шаг вперед. И еще один. И продолжал идти. Я произвел в уме необходимые вычисления.

Двигаясь со скоростью две мили в час, он пройдет пару футов за время, необходимое пуле для долета. Если я буду целиться с учетом скорости его ходьбы, а он вдруг остановится, пуля уйдет влево от него.

— Стреляйте, — прошептал Химинес. — Это Эль Фуэрте. Стреляйте же!

Я готовился слишком тщательно и заехал слишком далеко, чтобы свалять дурака и с такого расстояния попытаться выстрелить по движущейся мишени. Он был крупного сложения — Не высокий, но широкий, кряжистый, с плечами и руками, как у гориллы. У него была клочковатая, как у Кастро, борода, но внешне очень отличался от Кастро, Эль Фуэрте Сильный. На нем был надет комбинезон цвета хаки и вот эта форменная кепка. Генерал Хорхе Сантос. Он встал на обочине, дожидаясь джипа. Двое его телохранителей остановились рядом с ним — чуть сзади. Один оказался прямо на линии огня.

Я почувствовал, как по щеке ползет капля пота, но лежал неподвижно и ждал. Я услышал, как рядом беспокойно завозился Химинес, хотя ему хватило благоразумия держать язык за зубами. В пятистах метрах от меня генерал Хорхе Сантос вышел прямо на дорогу и, обернувшись, устремил взгляд по направлению к нам. Крестик прицела замер на причудливой кокарде его кепки — крошечной мишени вдалеке. Я даже не почувствовал, как слегка дернулся назад мой указательный палец, прижатый к спусковому крючку. Но прогремел выстрел: большое ружье выстрелило.

Выстрел прокатился гулким эхом по тихой долине. Ощущение было такое, что в церкви пальнули из пушки. Приклад больно ударил мне по плечу и по щеке. М-да, это вам не из духовушки стрелять в тире.

— Ну что там? — Нервно прокричал я, передергивая затвор и пытаясь поймать моего клиента в прицел. — Что там, черт побери?

— Попал! — спокойно ответил Химинес. — Он падает. И тут я снова увидел его в окуляре. Эль Фуэрте поддерживали с двух сторон его товарищи, но колени у него подгибались, а на груди расползалось кровавое пятно. Голова бессильно свесилась вниз, кепка упала на землю. Я снова взял на восемнадцать дюймов выше и выстрелил. Еще раз точно вулкан извергся в долине, и еще раз я получил сильнейший удар в плечо и в скулу.

— Bueno, — спокойно сказал Химинес, перейдя на испанский. — Muy bueno. Uno mas?<Хорошо. Очень хорошо. Еще разок? (исп.)>

Он попросил меня выстрелить еще раз — ох уж этот кровожадный сукин сын! Я снова передернул затвор, вогнал патрон в патронник и увидел, что Сантоса окружили несколько человек. Я стал ждать, когда они расступятся. Но подъехавший джип окончательно заблокировал мне всю видимость. Я поглядел вниз. Деревня пришла в движение, но люди, похоже, не понимали, что произошло. Там выстрел моей ручной пушки был еле слышен — точно отдаленный удар грома. С такого расстояния, если вы плохой стрелок, можно целый день палить по оленю, а он будет невозмутимо пощипывать травку, пока вы его наконец не уложите.

— Стрельните еще раз! — прошипел Химинес. — В кого-нибудь. Чтобы мои люди услышали выстрел. Они скоро войдут в деревню. Отвлеките их внимание!

Я снова припал к прицелу. Поскольку мне было все равно, в кого стрелять, я выбрал самого крупного — человека в “джунглевке”, стоящего в джипе, — и выстрелил. Но в этот момент, когда мой “магнум” изверг огонь и рев, человек пригнулся, и я понял, что промахнулся. Когда же я снова поймал его в крестик, он лежал ничком на земле, сжимая в руке пистолетик. Я отчетливо разглядел его лицо. Я опешил, потому что когда-то уже видел это лицо, хотя не мог припомнить имя его обладателя. Лицо было типично немецкое, или, точнее говоря, прусское — такие лица обычно украшены моноклем, лысиной, короткой шеей, а иногда и почетным шрамом во всю щеку. С такого расстояния, да еще и из-за “джунглевки”, я не рассмотрел ни шеи, ни прически, но шрам на щеке был — это точно. А если существовал и монокль, то, должно быть, он спрятал его в нагрудный карман.

Пистолет, подумал я, скорее всего “люгер”. Стрелок с таким лицом должен предпочитать “люгеры”. Эти ребята всегда предпочитали “люгеры” новеньким “П-тридцать восьмым”, которые стреляют патронами того же калибра. Еще они обожали стеки и зеркально начищенные сапоги и всегда были уверены, что сумеют заставить Гитлера сделать за них всю грязную работу, да только он их надул и сам заставил выполнить всю грязную работу.

Но что этот человек делает в джунглях Коста-Верде? Зачем он приехал навестить банду испаноговорящих революционеров? За ответом можно было далеко не ходить. В любом месте такого человека подстерегала смерть — по приговору суда или из-за угла — от руки тех, кто еще не забыл об ужасах второй мировой войны. Прошло уже немало времени, чтобы все еще держать зло на таких, как он, — это что касается меня, — но ведь у меня не было того груза на душе, который до сих пор отягчал души других людей.

Я замешкался на секунду, всматриваясь в это лицо и пытаясь припомнить имя, — и момент был упущен. Раньше он уже становился чьей-то мишенью, и сейчас понял, что крестик прицела вцепился в него. Он поспешно заполз под джип. Я дал ему уйти.

— С Эль Фуэртс все кончено, — сообщил Химинес. — Отличная работа, сеньор. А теперь смотрите вправо. Правее ближайшей хижины — метрах в пятидесяти. Постарайтесь отрезать вон тех троих от леса, а не то они обойдут нас с фланга.

Они уже определили, откуда прогремели выстрелы. Какой-то субъект с длинными черными волосами, размахивая руками, собрал вокруг себя полдюжины мужчин с ружьями и указывал в нашу сторону. К ним на подмогу спешили еще несколько человек. Этот малый, возглавивший отряд в долине смерти, меня мало волновал. В свое время автоматы разберутся с этой проблемой без труда. Но на правом фланге я увидел флегматичного вида парня с автоматом, который вместе с двумя дружками, вооруженными простыми винтовками, карабкался по склону горы. Я спокойно держал его на прицеле, как антилопу, и в конце концов уложил. Оба его компаньона залегли в высокой траве.

— Следите за той парочкой, пока я перезаряжаю, — попросил я полковника. — Не спускайте с них глаз.

В деревне между тем начался форменный кошмар. По крайней мере, так мне показалось со стороны, но вы же должны понять, что для меня все это было в новинку. Я никогда еще не воевал в джунглях Южной Америки. Я даже и в Европе-то толком не воевал — в строгом смысле этого слова. Там мы участвовали в операциях: мы убивали, нас пытались убить, подстреливали иногда — но все же с нашей стороны это была не совсем война, хотя вокруг нас бои шли полным ходом.

А здесь была война — конечно, местного значения, но какое дело обычному солдату до масштабов его фронта? Мы-то как раз сейчас находились в самой гуще военных действий, и я перезарядил ружье и уложил тех двоих по наводке Химинеса — сначала одного, а потом и другого.

— Bueno, — похвалил меня полковник. — А теперь подождите секунду, сеньор Хелм.

Я взглянул на него. Он достал сигару, откусил кончик и закурил. Потом застегнул кобуру-портсигар и, устроившись поудобнее на локтях, поднес бинокль к глазам.

— Вторая хижина слева, — сказал он, довольно попыхивая сигарой. — Там формируется группа. Стрельните в них разок, возьмите полметра левее от угла хижины... Ох, извините, я не предложил вам сигару.

— Ничего страшного. Я не курю. Но все равно спасибо.

Я пустил пулю, взяв полметра левее левого угла хижины, после чего пустил еще немало пуль в разные места, в разных людей, выполняя его команды. В деревне сформировался отряд под предводительством темноволосого и отправился по дороге отомстить за смерть своего генерала. По приказу Химинеса я уложил темноволосого с четырехсот ярдов, но его заменил другой, которого я убил с трехсот пятидесяти, прицелившись на этот раз чуть ниже, но они продолжали приближаться — бегом, ползком, короткими перебежками от валуна к валуну, от куста к кусту, прячась в посевах неизвестного мне злака.

Когда они оказались в зоне досягаемости оружия ближнего боя, Химинес решительно вынул сигару изо рта. Он дунул в свисточек, висящий на шнурке — и весь хребет словно ожил. Атака получилась впечатляющей. Для настоящего боя нам как раз не хватало чего-нибудь этакого... Я убил их командира с такого близкого расстояния, что в моем двадцатикратном прицеле я только и видел что его куртку с пуговицами — даже швы на рукаве разглядел.

Мне пришлось опять перезаряжать, но они вес наступали и наступали, и я торопливо, чуть не обламывая ногти, засовывал патроны в обойму. К тому же я спою задачу выполнил. Теперь за дело должны были взяться автоматчики и ребята с карабинами. Как только я передернул затвор, Химинес тронул меня за плечо. Я отвел глаза от прицела и увидел присевшую на корточки рядом с нами молодую женщину, которая, похоже, не обращала внимания на отчаянную перестрелку внизу. Рукав ее куртки был в крови, и она засунула ладонь за рубашку, чтобы раненая рука не болталась. Но и на это она, кажется, не обращала никакого внимания. Крепкие были тут люди — и мужчины и женщины. На профессионала в деле всегда любо-дорого поглядеть — в чем бы его работа ни заключалась.

— Она говорит, что операция прикрытия прошла успешно и группа выполнила боевую задачу, — сообщил мне Химинес. — Пленного агента освободили, потеряли одного человека. А вам послание. Вот оно.

Это была щепка, а может, и кусочек тростника, — с желтоватой твердой поверхностью, как у бамбука. Может быть, это и был бамбук. Я не разбираюсь в растительном мире этого региона. На кусочке древесины острым предметом пляшущими крупными буквами было начертано: “ПОСМОТРИ ОЧЕНЬ БОЛЬШОЕ НА ДОРОГЕ ЗА ДЕРЕВНЕЙ. ШЕЙЛА”.

Я взглянул на Химинеса.

— В каком она состоянии? Он пожал плечами.

— А чего ожидали? Прошло больше месяца, почти шесть недель. Чудо, что она вообще осталась жива. А это что?

— Я бы хотел взглянуть. Если в ее-то состоянии она сочла необходимым предупредить нас, наверное, стоит отправиться и посмотреть.

— Ну, в любом случае здесь нам больше делать нечего, — сказал Химинес. — Они знают, что делать. Капрал получил соответствующий приказ. Он отойдет, как только его обойдут с флангов, и он выманит их в глубь континента. А мы можем пойти и посмотреть, что же это такое “большое”.

Глава 4

Это оказалось не слишком большим. Во всяком случае, не таким высоким, как монумент Вашингтону. Вообще-то говоря, эту штуку можно было спрятать в простом сельском амбаре, только при условии, что вы придумали бы способ затолкать ее внутрь. Она оказалась даже не больше тех, с которыми сейчас у нас играют на мысе Канаверал. И все же такую штуковину не станешь дарить знакомым на Четвертое июля и не принесешь домой, чтобы позабавить детишек. Но, увидев ее на хорошо охраняемой вырубке в джунглях Коста-Верде, я пришел к выводу, что она весьма впечатляет.

Она была похожа на гигантскую модель патрона 300-го калибра моего ружья. С той лишь разницей, что она не была медной. Ракету добросовестно покрыли камуфляжными узорами, чтобы с воздуха ее нельзя было заметить. Но в остальном все то же самое: такое же упитанное тело, сужающееся кверху и превращающееся в каплевидный кончик — надо полагать, боеголовку. Я внимательно ее осмотрел. В Вашингтоне меня наверняка будут донимать вопросами — ядерная она или нет. Но мне не хватало технических знаний, чтобы определить это на глаз, но, возможно, думал я, мне удастся обнаружить какую-нибудь примечательную особенность, которая многое что может сказать специалисту.

Над ней висела сетка, покрытая листьями и ветками. Чуть поодаль, на опушке джунглей, стоял грузовик — тоже в камуфляжных разводах и под маскировочной сеткой. Это был тягач-вездеход с шестью ведущими колесами и здоровенной кабиной — в таких кабинах наши водители большегрузных трейлеров ночуют на маршруте. Но вряд ли в этой кабине в настоящий момент похрапывал водила. Я заметил две длинные антенны, а сквозь раскрытую дверцу — то ли пульт управления, то ли приборную доску.

К тягачу была прилеплена длинная платформа с гнездом для стальной птички и гидравлическим подъемником. Это и впрямь была миниатюрная ракетная база. На тягаче виднелись какие-то надписи, которые я не сумел расшифровать — они были сделаны не на английском и не на испанском. Не только язык, но и алфавит был мне неизвестен. Но, даже находясь на приличном расстоянии, я недолго гадал, какой бы это язык мог быть. Впрочем, два бородача, сидящие на корточках около тягача, были явно не славянского происхождения.

— Позвольте, я взгляну? — прошептал Химинес.

Я забрал у него свой бинокль чуть раньше. Теперь я снова передал его Химинесу и стал смотреть, как он регулирует его для своего зрения. Я так и не смог понять, о чем он в этот момент думал, лежа рядом со мной в кустах. Я стал осматривать вырубку. В стратегических точках были установлены крупнокалиберные пулеметы — один из них мы миновали, когда пробирались сюда по дороге, — около остальных нервно прохаживались многочисленные часовые, нянчившие в руках скорострельные автоматы, которые, увы, отметали всякую надежду на внезапное нападение. Мы уж и так, приблизившись к колючей проволоке, использовали все имеющиеся у нас под руками маскировочные ветки.

Внезапно донесшийся издалека треск автоматных очередей дал нам понять, что ребята Химинеса все еще петляют по джунглям, уводя преследователей подальше от нас. Вооруженные люди на вырубке, как по команде, обратили взгляды в сторону выстрелов — кто мрачно, кто с беспокойством (в зависимости от темперамента каждого из них). Им было известно, что деревня подверглась нападению, и они понимали, что следующей жертвой будут они.

— Кубинцы! — прошептал Химинес. — Вон те двое у тягача. Скорее всего, это механики, посланные Кастро на подмогу своему доброму другу генералу Сантосу.

— Вместе с миленькой русской игрушкой, которая почему-то затерялась при обратной перевозке домой после американской блокады острова? Интересно, что сказал Хрущев, когда его военные бухгалтеры недосчитались одной единицы ракетно-ядерного оружия? — съязвил я. — И как это только им удалось ее сюда затащить?

— Они могли доставить ее по воде и выгрузить выше того места, где высадили вас прошлой ночью. Тут много заброшенных дорог, по которым этот тягач с группой обслуживания, вооруженной топорами и лопатами, мог бы притащить ракету сюда. Такая экспедиция отняла бы массу сил, но в принципе это возможно. Сеньор Хелм?

— Да?

— Я плохо знаком с такого рода оружием. Какова у нее дальность действия?

— Я тоже не специалист, — ответил я. — Но полагаю, она может улететь за пятьсот миль. Наш “Поларис” имеет дальность тысячу миль, и он столь мал, что его можно установить на борту подводной лодки.

— Тогда, похоже, мы ликвидировали Эль Фуэрте вовремя, — прошипел Химинес, не отрывая хмурого взгляда от ракеты. — С такой игрушкой, если она настолько опасна, он вполне мог бы шантажом заставить правительство передать ему власть в стране. Наша столица расположена меньше чем в трехстах ваших миль отсюда. Он мог бы пригрозить уничтожить город в случае отказа удовлетворить его требования. — Помолчав, полковник добавил: — Мне надо переговорить со своими информаторами в деревне. Они, должно быть, что-то знают о ней.

— Я вот что думаю, полковник, — начал я осторожно. — Мое правительство с удовольствием приняло бы к сведению известие, что с этой штучкой что-то стряслось.

Он опустил бинокль и воззрился на меня.

— Я знаю, что именно об этом вы и думаете, сеньор Хелм. Но я-то принимаю во внимание лишь то, что мое правительство ждет от меня. Теперь, когда Эль Фуэрте мертв и у революции больше нет вождя, я не убежден, что наш президент захочет ее уничтожить. Такое оружие, находясь в надежных руках, может оказаться очень полезным. — Он повел плечами. — Но мы ведем разговор о невозможных вещах. Группа охраны ракеты сейчас находится в повышенной боевой готовности. Нам не удастся застигнуть их врасплох, да к тому же мы не располагаем достаточными силами для нападения. Так что мой долг — доложить о ней правительству. Вот и все, что я могу сделать. Пошли!

Спорить было бессмысленно: условия для этого здесь были неподходящими, да и после того, как мы бы оказались в более безопасном месте, вряд ли я чего-нибудь смог бы добиться: ведь я находился в самом сердце дружественной страны, окруженный со всех сторон хорошо вооруженными частями правительственной армии. К тому же затерявшиеся в джунглях ракеты не представляют для меня особого интереса. Я сделал свою работу, и, подобно Химинесу, мне следовало доложить о выполнении задания. А в Вашингтоне и так обо всем узнают.

Мы присоединились к группе поддержки и добрались до нашего укрытия еще засветло, хотя сумерки уже начали сгущаться. Двое мужчин-бойцов специального контингента, проникшего в деревню, и женщина — та, что постарше (молодая, получив ранение, осталась с нами), дожидались нас в лесу, который был настолько густым, что, похоже, и змея не могла бы преодолеть эту зеленую стену переплетенных стволов, веток и корней. Но все же в чаще был проход, который привел нас к полянке, похожей на просторную комнату, — своего рода лесную пещеру.

Химинес занялся разводом часовых, а я подошел к женщине, которая сидела на корточках около лежащей на траве незнакомой девушки. Я знал, что это была девушка, потому что именно ради ее спасения мы и предприняли всю эту безумную операцию. Если бы я не знал этого, я, возможно, был бы иного мнения относительно пола этого существа. Есть некий предел пыток и голода, за которым вопрос о половой принадлежности теряет всякий смысл. Женщина подняла на меня глаза.

— Она немного поела, — сказала женщина по-английски. — А теперь спит. Не надо ее будить без особой надобности.

Я не стал спрашивать, откуда она так хорошо знает английский.

— Она сможет идти? — спросил я.

— Не знаю. Сюда мы ее несли на руках. Она бы изрезала ступни в кровь: мы не нашли обуви в том закутке, где ее держали. Она лежала там в грязи, вот в этих лохмотьях. Она пришла в сознание лишь ненадолго и передала написанное на деревяшке послание для вас. Но и в тот момент она не смогла и рта раскрыть. Ее очень сильно мучили, так что она не в силах говорить. — Лицо женщины потемнело от гнева. — Эль Фуэрте и его люди — сущие звери, сеньор!

— Его люди, возможно, все еще остаются зверьми, — ответил я. — Но Эль Фуэрте уже обратился в ничто. С двумя двенадцатиграммовыми дробинами в груди.

До сего момента эта мысль почему-то не особенно грела мне душу. То есть я хочу сказать, что у меня не было никакой личной причины не любить генерала Хорхе Сантоса, которого я пристрелил. Но сейчас, присев рядом с бесчувственным телом, я обрадовался, что не промахнулся.

Зрелище было не из приятных. Хотя раньше нам не доводилось встречаться, я знал, что наш специальный агент под кодовым именем Шейла довольно привлекательная женщина двадцати шести лет. Она ходила в хорошие школы. И до поступления в нашу организацию успела выйти замуж и развестись, но причины развода в ее личном деле не упоминались. Судя по ее досье, росту в ней было пять футов два дюйма, вес — сто пятнадцать фунтов, у нее были серые глаза и каштановые волосы до плеч — выбеленные и выкрашенные в золотистый цвет для задания: блондинки в этих краях встречаются редко, и их сразу примечают, а она хотела привлечь внимание генерала Сантоса и возбудить его мужское любопытство — что, по слухам, не представляло для нее труда.

По последним полученным от нее сведениям, она направилась в джунгли на джипе, которым управлял местный шофер, симпатизировавший революционерам. Она везла с собой кучу фотоаппаратов и магнитофон, изображая молодую журналистку из левого журнальчика, которая готовила статью о героях повстанческого движения. На ней были надеты яркая блузка с вызывающим вырезом и обтягивающие джинсы.

Все должно было произойти как в старой истории про Далилу и Самсона. Если бы план удался, то рано или поздно она должна была стоять возле мертвого генерала Сантоса с дымящимся большим пистолетом в руках, сжимая на груди порванную комбинацию и истерически рыдая. Подсадным правительственным агентам в деревне вменялось предотвратить слишком решительные меры ее наказания: было решено, что в возникшей после гибели Сантоса панике они тихо выведут ее из деревни и спрячут в надежном месте. Если бы все так и получилось, меня бы не вызывали и не вручили дальнобойное ружье, с помощью которого мне предстояло уложить мятежного генерала с трехсот пятидесяти метров или что-то около того...

Но все получилось иначе. К несчастью для Шейлы. Весь план полетел к черту, и мы не могли понять, по какой же причине. Но ее явно каким-то образом “раскололи” и схватили. И она явно понесла всю тяжесть наказания. Теперь, спустя полтора месяца после ее провала, от ее блузки и джинсов почти ничего не осталось — как мало что осталось и от симпатичной двадцатишестилетней женщины, которую облачили в этот наряд и отправили в джунгли Коста-Верде. Изможденная, похожая на огородное пугало, грязная фигурка в лохмотьях, лежащая передо мной на траве, весила не более восьмидесяти фунтов.

Ей отрезали чуть не все ее псевдозолотистые волосы — теперь спутанные и потемневшие, — то ли мачете, то ли стыком, как я решил, в знак унижения и позора, и изуродовали левую руку. Рука была обернута в замызганную драную тряпку — видимо, остатки то ли шелковой, то ли нейлоновой части женской одежды. Я поглядел на перевязанную руку и перевел вопросительный взгляд на смуглолицую женщину. Та пожала плечами.

— Они пытались заставить ее заговорить, назвать имена ее сообщников в деревне, сеньор.

— Она назвала?

— Стали бы мы рисковать своей жизнью, если бы она это сделала? — Я подался вперед, вознамерившись осмотреть обезображенную руку, но женщина поспешно предупредила мое движение:

— Не трогайте ее, сеньор!

— Почему?

— Ну, вы же мужчина!

Она произнесла эти слова таким тоном, точно они все объясняли, и, пожалуй, так оно и было. Я молча взглянул на нее, а она — на меня. Надо сказать, это была довольно миловидная женщина, при том, что ее красота отличалась какой-то первобытной чувственностью. Я решил, что она не особо жалует мужчин. Но в ту минуту я и сам был о них не лучшего мнения.

— Ясно, — сказал я, снял рюкзак и раскрыл его, встав на колени. — Но ей придется на секунду подавить свое естественное и оправданное отвращение к мужчинам. Не нравится мне ее рука. Я хочу сделать ей инъекцию пенициллина.

— Я сама сделаю инъекцию. Я умею. Если вы дотронетесь до нее хоть пальцем, она начнет кричать, царапаться, даже драться. Нам пришлось непросто, когда мы ее сюда несли.

— Ладно. Предоставляю ее вашим заботам. Вот одежда, которую я для нее привез. Если вам понадобится помощь, позовите.

Женщина не ответила. Весь ее вид говорил, что, когда она обратится к мужчине за помощью, этот день надо будет занести в анналы местной истории. Что ж, особенности ее психики, слава Богу, волновали меня мало.

Я оставил ей необходимое и отправился к Химинесу, который тоже пребывал в довольно мрачном расположении духа — видимо, по той причине, что не мог курить здесь свои любимые сигары без риска выдать наше убежище, или, может быть, потому, что до наших ушей все еще доносились отрывочные выстрелы со стороны гор, где его люди увлекали за собой отряд преследователей и, пытаясь спасти нам жизнь, уходили все глубже в джунгли. А может, в надвигающихся сумерках его тревожили совсем другие проблемы — например, эта ракета. Как бы там ни было, при моем приближении его маленькое смуглое лицо не озарилось светом дружелюбия.

— Как она? — спросил он сухо. Я пожал плечами.

— Боюсь, врачам и психиатрам предстоит с ней поработать. Нам только и остается, что доставить ее останки домой. Может быть, ее удастся подремонтировать. Если нет — что ж, есть у нас места, куда помещают бедолаг вроде нее. С этой проблемой нам в нашей работе очень часто приходится сталкиваться.

— Вы воспринимаете беду, приключившуюся с этой девушкой — вашей коллегой, — как-то очень спокойно. — Он говорил ледяным тоном. Его заявление не требовало ответа, поэтому я ничего не сказал. Он продолжал: — Но сегодня вы можете гордиться собой, сеньор Хелм. Вы проявили себя героем. И метким стрелком. Вы убили многих.

— Да, но только после того, как вы указывали мне направление, — ответил я. После встречи с Шейлой я и сам был в не слишком хорошем настроении.

Он глубоко вздохнул.

— Это верно. Я вам помогал.

— Вы скорбите по Сантосу, полковник?

— Ох! Эль Фуэрте был сукин сын! Но вот его люди... Вы видели, как они наступали, сеньор? Их вождь погиб, но тут же в их рядах появлялись новые командиры. Мы убивали их, но они все возникали и возникали, с оружием в руках... Президент Авила казнит их всех как бунтовщиков и бандитов. В этой стране, знаете ли, бунтовщик — это всегда бандит. А Эль Фуэрте был самым отъявленным бандитом. Но, знаете, бывает, что я вдруг ловлю себя на мысли: ведь это мои соотечественники — да, даже те, кто так зверски измучил вашу женщину-агента. В конце концов, ведь она пришла к ним, чтобы обмануть и убить. Их спровоцировали, сеньор. Может быть, когда-нибудь они найдут себе вождя, достойного их. А пока... — он скорчил гримасу. — Пока я помогаю гринго убивать их с расстояния в пятьсот метров. Простите меня, я не хотел вас оскорбить. Но не люблю смотреть, как умирают отважные люди, — он замялся. — Окажите мне услугу, сеньор Хелм.

— Считайте, что уже оказал.

— Ваше ружье. С оптическим прицелом. Не сомневаюсь, что нашему президенту будет любопытно взглянуть на ружье, из которого был убит Эль Фуэрте с расстояния полкилометра. Можно мне взять это ружье и отвезти ему?

— Конечно, — ответил я. В конце концов, это ружье — собственность правительства. И мне оно было больше ни к чему. К тому же я был уверен, что такой подарок только сцементирует наши двусторонние отношения и будет воспринят в Вашингтоне с одобрением. — Конечно. Можете взять. Но с одним условием.

— С каким?

— Что либо вы, либо кто-то из ваших солдат понесет эту дрыну на себе. У меня уж и так от него спина чуть не онемела.

Он коротко рассмеялся. Мы опять были друзьями — во всяком случае, хорошими приятелями, как то и должно случиться, принимая во внимание существенную разницу в нашей жизненной философии.

— Вы Muy hombre, сеньор Хелм. Если у нас с вами возникло какое-то недопонимание, я приношу свои извинения. Вы настоящий мужчина.

— Спокойной ночи, полковник. Жаль, что вы не научились стрелять, будучи младшим офицером. Думаю, в противном случае вы стали бы блестящим генералом.

Утром все было тихо. Мы спустились с гор, неся Шейлу на спешно сделанных носилках, поскольку она была не в силах передвигаться самостоятельно. К вечеру, без приключений, мы добрались до реки. С наступлением темноты за нами приплыла лодка, и мы отправились к ожидающему нас кораблю в море близ устья.

Это была во всех отношениях образцовая операция, подумал я. Два дня спустя в Вашингтоне я понял, что ошибся.

Глава 5

Прошла неделя. Мне ужасно не хотелось отправляться утром в понедельник в знакомый кабинет на втором этаже, чтобы узнать от Мака, где я еще допустил ошибку. Но я, подчиняясь уставу, отправился в архив, расположенный у нас в подвале — как мы и должны поступать, оказавшись в Вашингтоне. Я просмотрел картотеку и освежил свою память о людях нашей профессии, которые, считаясь достаточно крупными специалистами в своей области, удостоились оказаться в “приоритетном списке”. Я читал личнst дела Дикмана, Кольца, Рослоффа, Вади и Бэзила — все это были милые люди, которым достаточно было бросить один взгляд на тебя, чтобы убить в ту же секунду.

Кого-то из “стариков” я там не нашел — тех, с кем кто-то из наших “вступил в контакт” в разных местах. Зато были тут новенькие — совсем недавно получившие “приоритетный” статус. Чтение отчетов об их недавних достижениях улучшило мне настроение. Я листал эти досье с таким ощущением, будто читал биографии старинных друзей, выбившихся в люди. Все это были ребята, на кого можно было положиться — Не то что эти самодовольные сволочи из Пентагона, или из государственного департамента, или из прочих учреждений этого мерзкого городишки, на месте которого раньше были, наверное, зловонные болота, пока кому-то не пришла в голову мысль их осушить.

Мак меня не разочаровал. Перед ним лежал перечень моих промахов, составленный каким-то шибко башковитым мерзавцем в гетрах, который, конечно же, сочинял его во время игры в гольф на выходные. Впрочем, пожалуй, я к ним несправедлив. Вряд ли они играют в гольф, надев гетры. Я стоял у окна, глядел на залитую солнцем улицу, и слушал. Спешащие внизу под окнами девушки были все как на подбор свеженькие и симпатичные в своих летних платьицах и узких джинcах. И наверное, думалось мне, достаточно приятные в общении. Глупо было бы презирать их только за то, что им не доводилось в жизни видеть труп мужчины или женщину, сломленную долгими зверствами и унижениями.

— Черт побери, сэр, — сказал я, не поворачивая головы. — Если им нужны были только разведданные, почему же они не обратились в ЦРУ? Я ездил туда пострелять из ружья, а не делать записи и фотографировать. Они что, так и не поняли, чем мы занимаемся?

Мак зашуршал бумагами.

— Твое описание в первом приближении соответствует “Рудовику-Ш” или IV, — сказал он. — Это уменьшенная версия их лучшей баллистической ракеты среднего радиуса действия с кое-какими очень интересными новшествами, которые сообщают ей дальность полета ее крупного прототипа. Различия в обеих моделях касаются только двигателя и связаны с системой пуска и типом твердого топлива. Последняя модель имеет радиус действия порядка тысячи шестисот миль, если верить нашим лучшим источникам. А они не очень-то хороши. У нас считали, что предыдущая модель имела радиус действия тысячу двести миль. Возможно — хотя мы в этом не уверены, — что русские отправили Кастро как раз устаревшие ракеты третьей модели, одну из которых он припрятал и перебросил в Коста-Верде. Видимо, стремясь побыстрее избавиться от нее, пока об этом не прознали его русские друзья.

— Ну, нам-то не важно, какая именно модель, — сказал я. — Ни та, ни другая, во всяком случае, не достигает Соединенных Штатов. Но есть такая лужа, которую все называют Панамским каналом — она как раз находится в радиусе действия обеих моделей.

— Вот именно! Многие детали конструкции мобильной системы “Рудовик” у нас пока что неизвестны, но одно можно сказать определенно: ракеты всех систем несут ядерные боеголовки. У нас в Вашингтоне их обычно называют “Московскими крохами”.

— Из Вашингтона они, видимо, и впрямь кажутся крошечными, — возразил я. — Но когда смотришь на нес вблизи из кустов, она не кажется такой уж миниатюрной. Что-нибудь слышно от президента Авилы?

— Президент сейчас занят военными приготовлениями, — сказал Мак. — Развивая успех отчаянного рейда на штаб повстанцев, в ходе которого был убит лидер бандитов Сантос, правительственные войска, как нам сообщили, заняли прилегающие районы и в настоящее время уничтожают разрозненные остатки революционной армии. Как только ситуация стабилизируется, по словам министерства иностранных дел, будет проведено тщательное расследование. — Мак сделал многозначительную паузу. — Здесь, в Вашингтоне, кое-кто считает, что было бы очень мило с твоей стороны, если бы ты смог сам разобраться с этим делом на месте.

— Ага, значит, они еще не отказались от этой идеи, — я повернулся к нему. — Ну, и какой долболом из многих, с кем я тут встречался, сделал такое предложение?

— Мысль была высказана в пятницу вечером на пресс-конференции. Имя человека, выдвинувшего эту инициативу, назвать я не могу. Я подчеркнул, что у тебя было специальное задание, и ты с блеском его выполнил. Не вдаваясь в подробности самого задания, разумеется. Наша деятельность не предназначена для афиширования — даже в высших вашингтонских кругах.

— Благодарю вас, сэр. Они, верно, полагали, что я суну ее в карман и привезу сюда, чтобы они могли на нее взглянуть. Черт, да она весит черт знает сколько! Пять тонн? Десять?

— Ну, нет сомнения, что опытный экземпляр “Рудовика” любой модификации будет принят здесь с глубокой благодарностью. Впрочем, я не думаю, что кто-то и в самом деле считает, будто ты мог ее сюда доставить.

— Может быть, им удастся выторговать ее у президента Авилы?

— Президент Коста-Верде, — сказал Мак сухо, — наш хороший друг, искренне привержен принципам демократии и законно избран своим народом. И тем не менее, я очень сомневаюсь, что кому-то здесь понравится, если у него в руках окажется ядерное оружие. Никто не питает надежд на то, что если у него такое оружие появится, он тут же передаст его нам.

— Понял, — сказал я. — Значит, я козел отпущения. Выходит, я мог погибнуть геройской смертью, проделав три дыры в этой исполинской хлопушке. Но поскольку у меня нет ни малейшего понятия, где у этой штуки находятся жизненно важные точки, шансы причинить ей ощутимый ущерб оставались весьма проблематичными. В этом случае мне пришлось бы убить полковника вооруженных сил Коста-Верде.

— Ах да! Твой друг Эктор. Никак мне не дается его фамилия.

— У них буква “н” произносится как “х”, сэр. Ударение на втором слоге: Химинес.

— Наше военное ведомство ожидает твою краткую характеристику полковника Химинеса. — Мак потянулся под стол и включил магнитофон. — Я записываю. Итак, объект Химинес. Прошу!

— Его люди называют полковника “Эль коронель-сито”, — начал я. — Это уменьшительно-ласкательное прозвище, означающее “маленький полковник”. Всякое сходство с Ширли Темпл является случайным и непреднамеренным.

— При чем тут Ширли Темпл?

— Был такой фильм “Маленький полковник” — экранизация одноименной книги. Или серии книг. Для девочек.

— Неужели? Продолжай.

— Самое главное, что я могу сообщить о Химинесе, пожалуй, следующее: когда он узнал, что ему предстоит освободить взятую в плен девушку-агента, он по собственной инициативе привел с собой двух женщин. Вряд ли они были бойцами подразделения специального назначения, хотя и несли поклажу на марше наравне с мужчинами. Мне кажется, Химинес просто подумал, что наша девушка, если она жива, будет в плохом состоянии и ей потребуется умелый уход. И, конечно, он оказался прав. — Я помолчал. — Этот полковник не железный. В нем что-то есть. То, что называется состраданием. Не надо это вставлять в стенограмму. В таких делах я не большой специалист.

— Вряд ли наших военных стратегов интересует его способность к состраданию, Эрик, — заметил Мак.

— В таком случае они совершают серьезную ошибку. Потому что сострадание Эктора занятного свойства, и он к тому же метит в генералы. Это хороший человек. Не мягкотелый слюнтяй. В физическом отношении он — Недомерок, но в отличной форме, курит крепкие сигары, хранящиеся у него в кобуре на поясе. По его словам, он избавился от пистолета, потому что плохо стреляет. В самый разгар боя он может вдруг закурить сигару. Это латиноамериканская бравада, конечно, но психологически действует очень хорошо. Глядя на него, думаешь: ну, если он способен устраивать такой спектакль, не имея при себе на всякий случай даже пистолета, значит, и тебе нечего бояться. В бою я бы доверился ему на все сто. До тех пор, пока у нас с ним одинаковые боевые задачи — и не более. В политических же делах я бы ни за что не рискнул повернуться к нему спиной. У него много чего на уме, у этого маленького полковника. И не стану гадать, какие мечты он лелеет в глубине души.

— А Авила? Вы его обсуждали?

— Президента он мимоходом упомянул в разговоре. Химинес дал понять, что Авила ненавидит бунтовщиков и с радостью поставил бы их всех к стенке в качестве мишеней для тренировочных стрельб. Похоже, такой случай ему представится. Ну, впрочем, это нормальная реакция тамошнего президента на внутренние беспорядки в стране. Так мне кажется. Наверное, это весьма типично для любого президента.

— Конец записи о Химинесе и Авиле, — сказал Мак и нажал на невидимую кнопку. Потом взглянул на меня. — А теперь поговорим о таинственном госте в шлеме-“джунглевке”. Нам все-таки удалось раздобыть кое-какие фотографии. Можешь взглянуть. — Он нажал кнопку на переговорном устройстве. “Обрастает старик техникой”, — подумал я. — Эллен, принесите, пожалуйста, фотографии. И заберите пленку с записью для расшифровки.

Мы молча ждали. В кабинет вошла симпатичная девушка с большим конвертом, который она положила на стол перед Маком. На ней было голубое платье и голубые туфли на высоком каблуке. Светлые с блеском мягкие волосы. У меня не было оснований смотреть на нее свысока. Она наверняка отлично обучена — это мне было известно, так как все они тут получают отличную подготовку, — и, имея доступ к секретной информации, она постоянно носила с собой где-то в одежде крохотную капсулу. Когда-нибудь ей придется проглотить эту капсулу или, что хуже, у нее на это не хватит времени. Но такой день для нее пока что не настал.