М. В. Кулагин

Охотничий спорт должен стать массовым, всенародным[1]

Больше трех лет прошло с тех пор, когда победоносно окончилась Великая Отечественная война Советского Союза против немецко-фашистских захватчиков и японских империалистов. Наше родное социалистическое Отечество, руководимое партией большевиков, под мудрым водительством гениального вождя и полководца товарища Сталина, вынесло на своих плечах основную тяжесть этой борьбы против фашизма. Советский Союз спас народы мира от угрозы фашистского порабощения.

Под руководством товарища Сталина, при его прямом участии, советский народ отстоял завоевания Великой Октябрьской социалистической революции и сейчас гигантскими шагами, с большим подъемом движется вперед и борется за построение своего светлого будущего, за коммунизм.

Чтобы справиться с задачами нашего грандиозного строительства, требуется использование всех возможностей. На службу интересам Родины должны быть поставлены ее неисчислимые богатства.

Пополнение государственного бюджета за счет больших внутренних возможностей и, в частности, за счет дальнейшего всемерного развития охотничьего промысла и спортивной охоты должно быть делом всенародным, массовым. К нашим услугам предоставлены бесчисленные богатства обширной территории Родины, ее лесов, полей, рек, морей. Есть у нас где разгуляться любому человеку — от пионера до седовласого охотника.

Разнообразен животный мир. Ученые насчитывают около трехсот видов зверей, населяющих тундру, леса, степи, горы. СССР богаче всех других стран зверем, на которого можно охотиться, который дает ценный мех или вкусное мясо.

Советское правительство, большевистская партия уделяли и уделяют много внимания развитию охотничьего хозяйства, постоянно заботятся о промысловых богатствах нашей страны. Совершенно не случайно, еще в 1919 году, в разгаре гражданской войны, когда решался вопрос — быть или не быть Советской республике, правительство издало постановление о сроках охоты и о праве на охотничье оружие. В 1920 году Владимир Ильич Ленин подписывает «Декрет об охоте», положивший начало регулированию и надзору за охотничьим делом; утверждаются меры по изучению, охране, восстановлению и плановому использованию охотничьих богатств.

В 1931 году Совет Труда и Обороны определил необходимые меры материальной поддержки охотников. Впервые был решен вопрос о создании охотно-промысловых колхозов, организации артелей и бригад. Даже в годы Великой Отечественной войны правительство находило время заниматься охотниками, постоянно заботилось о них.

Существует много колхозов, которые имеют у себя различные звероводческие фермы и, особенно, фермы серебристых лисиц.

С 1928 по 1944 год в СССР расселено свыше 40 тысяч ранее не водившейся ондатры. Сейчас ондатра занимает в промысле большой удельный вес. Совсем недавно заяц-русак был «жителем» Европейской части России и «не желал» появляться в Сибири. Говорят, что он сам пробраться не мог, много было преград на пути — Урал, степи, леса, реки. Решили помочь русаку. И вот, на самолетах и поездах, он был доставлен в Новосибирскую и Читинскую области, Красноярский и Алтайский края. Зайцы быстро освоились на новых местах.

Таким же путем была предоставлена возможность уссурийскому еноту переселиться из постоянной обители — Дальнего Востока — в Калининскую, Ярославскую, Ленинградскую, Мурманскую и Смоленскую области. Енот появился и в Сибири.

Весной прошлого года в охотничьи угодья Таштагольского района, Кемеровской области, были выпущены соболи Баргузинского кряжа, отличающиеся особо ценными пушными качествами. Соболиная колония хорошо прижилась на новом месте, освоилась и, надо думать, в ближайшее время можно будет добывать хорошую меховую продукцию.

Не случайно в народе пушнина зовется «мягким золотом». На мировом рынке наша пушнина всегда пользовалась большим спросом и расценивалась наравне с золотом. Лучшей, чем наша, советская пушнина, на свете не существует. До революции по пушнине Россия занимала на мировом рынке второе место после Америки. Сейчас СССР занимает по экспорту пушнины первое место. Меховая одежда у нас, в Советском Союзе, получила широкое применение и занимает большое место в быту трудящихся, идет на обеспечение воинов Советской Армии и другие цели.

Сибирь является краем, занимающим первое место в Советском Союзе, по наличию пушного зверя и дичи.

Царское правительство разоряло Сибирь и хищнически истребляло ее пушные запасы. Русские купцы и иностранцы, ведя торговлю, набивая себе карманы, жестоко эксплоатировали охотников-сибиряков, спаивая их водкой, доводя до нищеты и разорения. Обманные сделки были излюбленным методом купеческой торговли с коренным населением Сибири. Немало было случаев, когда ценная пушнина песца или соболя «продавалась» за одну бутылку водки.

В годы Советской власти в глухих, отдаленных уголках Сибири с развитым пушным промыслом создаются заготовительные и торговые пункты. Мероприятия партии и правительства резко улучшили материальное положение населения, занимающегося пушным делом. Промысел превращен в плановый, основанный на учете запасов и проведении мер по развитию и распространению ценных пушных зверей.

В результате из года в год в Союзе увеличивается добыча зверей и птиц.

Только в Новосибирской области за последние 10 лет охотники сдали государству около 15 миллионов шкурок грызунов-вредителей. Огромное количество пушнины дают Кемеровская, Иркутская, Тюменская, Омская области, Алтайский и Красноярский края.

Основу нашего промысла составляет белка. Сибирская белка на мировом рынке всегда стояла вне конкуренции.

Особую гордость и красоту нашей охотничье-промысловой фауны представляет соболь — красивый зверок сибирской тайги. Лучшими соболями считаются черные баргузинские соболи Бурят-Монголии. Сибирь является монопольным хозяином соболя. Монопольным сибирским зверком можно назвать и колонка.

В лесах, степях, в тундре, на озерах, реках водится большое количество не только пушного зверя, но и дичи. Ежегодно охотники отстреливают миллионы рябчиков, тетеревов, глухарей, куропаток и др.

Мы гордимся людьми, находящимися в тайге, промышляющими в степях и лесах, стремящимися к тому, чтобы страна имела больше «пушистого золота», была бы еще богаче и могущественнее людьми, которые по-стахановски перевыполняют свои обязательства в два — три и более раза.

Сибирь может гордиться своими охотниками. Труд охотника-поставщика «мягкого золота» — это труд, заслуживающий уважения, славы, почета. Вот, например, молодой охотник — четырнадцатилетний Леонид Пахаренко из села Лопатино, Татарского района. В течение сезона 1947–1948 года он добыл 661 ондатру и 100 шкурок других зверей и сдал пушнины на 5.280 рублей, выполнив девять промысловых планов взрослого охотника.

Двенадцатилетний следопыт из Черепановского района Петр Ботуков славится охотой на лису. В этом сезоне он поймал 28 лисиц. Он изучает повадки зверя, становится охотником-универсалом. Он добыл 12 горностаев, 3 колонка и сдал пушнины почти в четыре раза больше плана.

Хорошая слава идет и о Пете Снегур из Чистоозерного района. Он добыл 22 лисицы. Вряд ли кто в Новосибирской области может сравниться в умении охотиться на горностая с Семеном Альцевым из Пихтовского района. Он добыл в этом сезоне 75 горностаев, 3 лис, 10 колонков.

Сергею Пазунову из Барабинского района 18 лет. Он изловил за нынешний сезон 796 ондатр и 240 других зверков.

Пятнадцатилетний охотник из Кочновского района Николай Бабин перевыполнил план взрослого охотника более чем в два раза. Он добыл 15 лис, 7 горностаев, 3 хорьков и сдал пушнины высокого качества более чем на 1300 рублей. Виктор Долганов, секретарь комсомольской организации колхоза «Большевик», Барабинского района, участник Отечественной войны, за прошлый год добыл 16 лис, 465 ондатр и много других пушных зверей, всего на сумму более 4 тысяч рублей.

26-летний охотник Дмитрий Елдагир из Красноярского края сдал пушнины в четвертом квартале 1947 года на 19 тысяч рублей при плане в 1300. Он по праву может считаться знатным охотником Сибири. Сил Красанин, молодой охотник из Тюменской области, выполнил план четвертого квартала на 1285 процентов, девятнадцатилетний охотник Алтайского края Григорий Клепиков — на 1753 процента.

Юный охотник Баранов из Рубцовского района, Алтайского края, сдал более 3 тысяч шкурок суслика. Девушка Челбогашева из Кемеровской области также сдала более 3 тысяч шкурок суслика, тов. Грызина из Красноярского края — 2400.

Два года назад начал заниматься охотой Геннадий Сбродов из Омской области. Он выполняет и перевыполняет планы. Сезонное задание он выполнил на 350 процентов, сдавая пушнину только хорошего качества.

Можно назвать имена многих других таких же отличных охотников.

Такими успехами молодые охотники в первую очередь обязаны своим учителям, старым кадровым охотникам, умело передающим молодежи свое сложное ремесло. Надо полагать, что и в дальнейшем старые опытные охотники Сибири будут передавать свой опыт молодежи, вовлекать молодежь в занятие охотничьим спортом, обучать молодежь метко, без промаха стрелять, быть следопытами, помогать ей глубоко познавать охотничье дело.

Надо отметить таких охотников-кадровиков, как Федор Андреевич Бабин из Кочковского района, Новосибирской области. Он — заботливый учитель молодых охотников. Федор Андреевич давно славится своим искусством промышлять пушного зверя. На Всесоюзной сельскохозяйственной выставке была широко представлена добытая им пушнина. Он обучил охоте сына Николая и дочерей Ульяну и Анну. Сезон еще не кончился, а семья охотника Бабина уже поймала более 80 лис, десятки горностаев, хорьков, зайцев и настреляла много пернатой дичи. Федор Андреевич постоянно стремится к тому, чтобы использовать опыт лучших охотников области и в свою работу всегда вносит новое.

Но, кроме своей непосредственной цели, охотничье-стрелковый спорт является одним из главных видов физической культуры. Для развития его, как и всякого другого вида массового спорта, в нашей стране имеются самые благоприятные условия.

Занятие охотой развивает практические знания, умение ориентироваться в любой обстановке, вырабатывает у людей бдительность, наблюдательность, отвагу, находчивость, решительность и выносливость. Великая Отечественная война со всей силой подтвердила необходимость выработки этих качеств у каждого человека.

Сибиряки-охотники, как правило, оказались отличными стрелками, снайперами, замечательными разведчиками. Они показывали много примеров мастерства при форсировании водных преград, преодолении бездорожья в болотах и лесах. Сибиряки свободно ориентировались ночью, не имея компаса, чувствовали себя в лесу, как дома. Примеры и эпизоды применения в боевой обстановке охотничьих навыков, знания природы многочисленны.

Могут обнаружиться некоторые товарищи, которые скажут, что заниматься охотничьим спортом им некогда. На это можно ответить ярким примером. Великий Ленин, благодаря закалке, переносил тяготы и лишения суровой сибирской ссылки. Владимир Ильич при всей своей загруженности и коротком времени отдыха умел находить время, чтобы пойти на охоту. Он был отличным охотником-спортсменом и понимал все тонкости охотничьего искусства. Владимир Ильич, как спортсмен, очень любил самый процесс охоты: длительные переходы, лес, воздух.

Охотничий спорт должен стать делом всенародным. Но пока он у нас находится в плохом состоянии. Охота еще не является массовым занятием молодежи. В Омске в добровольном обществе охотников состоит 8600 человек, однако молодых охотников там всего 1350. В Новосибирске общество охотников насчитывает 4760 членов, а молодых охотников всего лишь 470. В Красноярском крае любителей-охотников — 6 тысяч, а молодых охотников — около тысячи.

Особенно плохо, как это ни странно, дело обстоит в сельских районах. В Усть-Таркском районе, Новосибирской области, до войны было свыше 100 охотников, теперь — 65. В этом районе были опытные лисятники и волчатники, специалисты по промыслу пушнины и водоплавающей дичи. Их растеряли, а новых не вырастили. В Каргатском районе число охотников уменьшилось вдвое. В Здвинском районе было 200 охотников, теперь — 45.

Ни заготовительные организации — Заготживсырье и потребкооперация, — ни добровольные общества охотников почти совершенно не занимаются вовлечением сельского населения в охотничий спорт. Во многих случаях все идет самотеком.

Насколько мало и плохо у нас занимаются охотой, насколько это недооценивается местными организациями, спортивными обществами, работниками кооперации и Заготживсырья, говорит тот факт, что волки ежегодно наносят ущерб животноводству на миллионы рублей.

Партия и правительство придают огромное государственное значение развитию охотничьего спорта. Роль комсомола, роль молодежи в этом деле велика и почетна.

Что надо сделать?

Во-первых, нужно, чтобы райкомы комсомола, комитеты физкультуры, добровольные спортивные общества, охотники развернули широкую разъяснительную и пропагандистскую работу и постарались бы вовлечь в занятия охотничьим спортом возможно большее число молодежи.

Надо использовать стенные газеты, плакаты, издать больше инструкций и положений, выпустить листовки, книжки. Надо, чтобы лучших охотников-спортсменов и профессионалов знали в каждом колхозе, районе, области, чтобы местные газеты систематически освещали опыт их работы. Очень важно, чтобы по вопросам охоты читалось больше лекций, собирались бы конференции, совещания. На службу охоте следует поставить и радио.

Во-вторых, совершенно необходимо создать в каждом колхозе небольшой охотничий коллектив и на каждом предприятии в ближайшее время образовать коллективы спортсменов-охотников. Для руководства этими коллективами должны быть привлечены опытные охотники, которые обучали бы молодых путем практических показательных охот.

В-третьих, следует заняться организацией, на первый раз хотя бы в областных и районных центрах, стрелкового стендового спорта, как одного из видов охотничьего спорта, повышающего качество стрелковой подготовки по быстро движущимся целям.

В-четвертых, надо потребовать от руководителей областных и краевых организаций соответствующих министерств, от потребительской и промысловой кооперации, чтобы они позаботились, и побыстрее, о выпуске в нужном количестве для охотников снаряжения, боеприпасов и различного инвентаря.

Надо также наладить силами комсомольцев и молодежи изготовление на местах необходимого для охотников инвентаря и снаряжения. Нужно, чтобы охотой начали заниматься все, в том числе пионеры и школьники.

Всем известно, что собака — «друг человека и верный помощник». Однако дело развития собаководства до сих пор нельзя признать удовлетворительным. Главное управление поделай охотничьего хозяйства и здесь должно помочь сибирякам.

Большое значение в деле сохранения запасов зверей и птиц и, тем самым, увеличения продукции охотничьего промысла, имеет борьба с нарушителями установленных порядков и сроков охоты. Браконьер — злейший враг охотничьего хозяйства, он наносит огромный ущерб государственному охотничьему фонду. Надо всеми силами и способами обрушиться на браконьеров, привлекать их к ответственности.

Молодые сибиряки должны и на этом участке работы показать пример высокой организованности, деловитости, умения по-настоящему, по-большевистски, как учит нас коммунистическая партия, решать большие и малые задачи.

Само собой разумеется, что развитие охотничьего промысла пойдет успешно только в том случае, если партийные и советские органы будут рассматривать организацию охоты и охотничьего спорта, как дело важное, государственное.

Надо развитие охотничьего спорта поставить так, чтобы к тридцатилетию ленинско-сталинского комсомола мы могли доложить товарищу Сталину о том, что его указания — сделать охоту массовым всенародным стрелковым спортом и особенно спортом молодежи — сибиряки выполнили с честью.

ВЕСНА

Е. Березницкий

ВЕСЕННИЕ ЭСКИЗЫ



В тайны лесные учась проникать,
Встань и послушай, как выйдешь за город,
Ветреный лепет березняка,
Вдумчивый шорох соснового бора.


     Опять в говорливом, ручьистом апреле
     Веселой ватагой скворцы прилетели.


Они принесли из далеких долин
Мелодии чутких лирических скрипок,
Дразнящие посвисты, крики и скрипы
И нежные трели лесных мандолин.


     Их праву и нраву не смея перечить,
     Бранясь, воробьи покидают скворешни.


С треском чуть слышным вздуваются почки;
Бряцают синиц голубые звоночки;
Как снежные комья в брусничном соку,
Шуршат снегири в ноздреватом снегу.


От будоражной весенней причины
Приходит пора токовищ косачиных.


Черныш запевает,
Бьет напролом
Иссиня-черным и крепким крылом.
Дятел-дуплянник все рубит да рубит,
Дупель в болоте все трубит да трубит.


     Селезень зеленью пышной крыла
     Пробует, пылкий, пленить чучела.


Утка-круговка красавца обманет:
Выстрел нежданный из зарослей грянет
И, обрывая свистящий полет.
Рядом с изменницей он упадет.


     А в высоте, в полынье светлосиней
     Льется волнующий гогот гусиный.


Даль глубока и хрустально ясна,
Хрустко по лужам шагает весна.



Кондр. Урманов

НА РОДИНУ

Перед вскрытием реки ночи бывают теплые, темные и тихие. Если выйти такой ночью на берег реки, в поздний час, да постоять немного, можно услышать какие-то неясные волнующие шумы. Они доносятся до вашего слуха отовсюду и волнуют, потому что невозможно понять сразу, что происходит. Это в природе началось великое движение ее неисчислимых творческих сил: в воде по заберегам реки, в темной бездне неба, в крутых обтаявших берегах.

Вот из хаоса неясных шумов до вас доносится тонкий мелодичный свист:

— Тю-ить…

И в другой стороне:

— Тю-ить… тю-ить…

Это во тьме ночи перекликаются маленькие белохвостые кулички, совершая перелет к себе на родину.

Вот прозвенели где-то в вышине мягким перезвоном серебряные колокольцы и смолкли, и вы вспоминаете по этому, ни с чем не сравнимому перезвону белогрудых, с янтарными глазами красавцев гоголей. Они одни из первых идут на север, к местам гнездовий.

Откуда-то издалека доносится глухой гул, похожий на взрыв, а у берега что-то плеснулось: нето упал камешок, нето перепугалась крупная рыба.

— Фи-фи-фи-фи-фи… — проносятся над вами крупные птицы, и вы по свисту крыльев определяете, что это пролетели самые красивые из утиных пород — кряквы.

Вот в такие тихие, темные ночи начинается широкое переселение птиц из далеких теплых стран, где они проводили, зиму — на север, к себе на родину.

В этом долгом и трудном пути многие из них гибнут — от непогоды, от хищных зверей и птиц, от выстрелов человека, — но это не останавливает движения.

…У меня была давняя заветная мечта: забраться куда-нибудь подальше от города и проследить день за днем полный весенний перелет птиц.

Для своих наблюдений я выбрал озеро Иткуль, расположенное если не в центре пролета, то, во всяком случае, на «большой дороге».

Еще зимой я получил письмо от старого рыбака-охотника Степана Кирилыча, жившего много лет на берегу озера Иткуль. Озеро, километров 6–7 длиною, широкое; юго-западная часть его заросла камышами, изобилует лабзами — здесь постоянный приют и гнездование чаек. Северо-восточная часть окаймлена камышами только по берегам, середина же озера — чистая и в бурную погоду здесь часто гуляют «белые барашки». Весной много разной птицы посещает это озеро, а некоторые породы уток гнездуют. Меня потянуло к нему.

Там, где кончаются камышевые заросли и открывается обширный плес, на крутом берегу озера стояла избушка дедушки Степана Кирилыча.

Раньше он жил на станции со своей гостеприимной Арефьевной и единственным сыном Николаем. Они жили просто, открыто и в доме постоянно были люди: то охотники, то рыбаки. Сам-то Степан Кирилыч жил больше на озере и зимой и летом.

Иногда ему Арефьевна говорила:

— Пора бы, старик, бросать жить на два дома, поди-ка и так прокормимся, без твоей рыбалки да охоты…

— Ничего не выйдет, мать, — отмахивался Степан Кирилыч. — Я человек — конченный. Надо было тебе перед свадьбой глядеть каков я… — И добавлял:

— Не могу жить без озера… Когда помру, велю похоронить меня на горке, у озера, чтобы птицы пели надо мной и камыши шумели день и ночь.

В первый год войны погиб на фронте Николай, а за ним умерла Арефьевна, и Степан Кирилыч окончательно переселился на озеро.

— Приезжай, — писал он мне, — весну послушать. Кому как, а мне это — разлюбезное дело. Стар уж я, один, как перст, а как посмотрю да послушаю весну — опять жить хочется…

Я быстро собрался и поехал. На конечную станцию поезд пришел ночью. С рассветом я покинул вокзал и вышел в поле. С каким же облегчением я вздохнул, когда услышал первые песни жаворонков! Дул холодный северный ветер, и немногие из них поднимались в воздух, чтобы спеть свою песню наступающему дню.

Я не заметил, как прошагал пять километров до избушки Степана Кирилыча. Из трубы вился синеватый дымок — значит дедушка бодрствовал.

Я тихонько подошел к двери и разом распахнул ее. Степан Кирилыч сидел у печи, спиной ко мне, и курил трубку.

— Здравствуй, Кирилыч!..

Кирилыч обрадовался моему приезду и по-отечески прижал меня к груди:

— Все-таки надумал приехать?.. Ну вот и добро… добро!.. А то я тут один затосковал, — говорил он, и в потеплевших синеватых глазах я видел, что он действительно рад моему приезду. — Весна худая — ну и ко мне никто не едет. Дует сивер и шабаш. Нето что птица, — рыба и та залегла… — продолжал он старческим хриповатым баском, как бы извиняясь, что пригласил меня в недоброе время.

— Ничего, — говорю, — весна свое возьмет.

— Так-то оно так, да только и угостить тебя нечем… Разболакайся, а я пойду сетешку выберу, может, что попало.

Я не вытерпел и пошел вместе со Степаном Кирилычем на озеро.

Солнце уже поднялось высоко. Ветер не унимался и по рослому побуревшему камышу гуляли волны. На северо-восток раскинулся широкий плес, еще крепко закованный льдом, только у берега и у кромки камышей были забереги. Далеко, над взволнованными зарослями камыша, в стороне, носящей название Чаячьего, мотался одинокий болотный лунь. Он то взмывал кверху, то неожиданно падал вниз. Видно и ему в эту стужу нелегко добывать пищу. Сквозь свист ветра и шум камыша иногда прорываются одинокие звонкие голоса жаворонков и сейчас же глохнут. Мертво на озере, мертво в полях.

Степан Кирилыч одолбил лед и, когда стал поднимать сеть, позвал меня:

— Однако, ты с собой весну привез… Гляди-ка, карась стронулся…

В сети оказалось до десятка карасей, и Степан Кирилыч обрадованно заявил:

— Ну, значит, вот-вот и тепло наступит. Такая у нас примета: карась стронулся — быть теплу…

Но караси нас обманули. Холодный северный ветер дул еще четыре дня, и я начинал терять всякую надежду увидеть массовый пролет птиц и по-настоящему почувствовать наступление весны.

За эти дни я побывал во многих местах, обошел всю западную и южную часть озера, но кроме давно прилетевших гусей да одинокой пары кряковых ничего не видел. Продолжавшиеся холода задержали птицу где-то в дальних южных районах.

На пятый день я ходил за озеро, в лес. Иногда, на утренней заре, оттуда доносилось дружное тетеревиное токованье.

Я не думал устраивать побоище, хотя все эти дни мы со Степаном Кирилычем жили лишь дарами озера, но послушать токованье, понаблюдать боевые схватки противников, — я не мог отказать себе в этом.

Путь оказался неблизким, и я пришел к месту тока, когда уже взошло солнце. Большой, некогда березовый лес был сильно вырублен, торчали только пни, редкие гнутые березы да среди них густо поднималась молодая поросль.

Еще издали я увидел на полянке несколько токовавших чернышей, но укрыться мне не удалось, птицы заметили и вскоре разлетелись.

Я присел отдохнуть на пенек и вскоре забыл о своей неудаче. Над кустами пролетела шумливая стайка серых дроздов; они летели не дружной семьей, а как-то вразброс, беспрерывно перекликаясь, словно боясь, что кто-нибудь из спутников отстанет, заблудится.

Вскоре на куст, недалеко от меня, уселась парочка желтогрудых трясогузок, живущих во множестве по нашим болотам и озерам с камышевыми зарослями.

Они отдохнули и — плись-плись — улетели на озеро.

Потом на широком кусте тальника незаметно появилась парочка красноногих горлинок. Я уже подумал было взяться за ружье, чтобы несколько поразнообразить наш стол со Степаном Кирилычем, но горлинки меня предупредили, снялись и быстро полетели через озеро на видневшийся вдали, за линией дороги березовый колок. Я не особенно пожалел; пусть летят к родным местам, пусть переживут чувство любви, радости и заботы о своей семье.

К полудню пролет мелких пичуг усилился, а высоко в небе протянул первый большой табун шилохвости. Провожая их взглядом, я думал о том значительном событии в жизни птиц, которое охотники называют валовым пролетом. Смущал только резкий северный ветер.

Я встал и пошел в обратный путь. Несмотря на холод, солнце делало свою великую работу: в местах, защищенных от ветра, растаяли лужи, и мелкая рябь, пробегая по ним, брызгала множеством отраженных солнечных лучей.

Степан Кирилыч встретил меня у избушки. Он показался мне каким-то иным, сгорбленная спина будто выпрямилась и лицо посветлело, словно он только что вымылся в бане. Даже потускневшие глаза горели каким-то непонятным мне внутренним огнем.

— Ты где ж это бродишь? Надо готовиться… птицу встречать, а его нет.

Я не понимал: шутит он или говорит серьезно.

— Какую птицу?.. В такие холода, сам говоришь, — нечего ждать.

— Холода — холодами, а сегодня ночью птица придет… — уверенно заявил он.

— Да ты что, Кирилыч?!.

— А вот то!.. Раз говорю придет, значит так и будет… Надо лодки утащить на озеро, скрадки сделать. Все надо сегодня приготовить, а то ночью будем пурхаться впотьмах…

Две лодки-плоскодонки были отвалены от стены избушки, даже весла старик достал, как будто завтра уже можно будет плавать по озеру.

— Идем обедать да и за работу. Хватит, нагулялись…

Я молча последовал за ним в избушку. Я все еще никак не мог согласиться и поверить в то, что завтра мы станем заправскими охотниками, что завтра наши выстрелы нарушат покой застывшего озера.

В избушке Кирилыч показал на железную печку: на большой сковороде жарились два крупных карася.

— Видишь, какие «лапти» попадают. Такие в худую погоду не ходят. Чуют, время подошло, вот и поднялись со своих постелей.

Я засмеялся:

— Кажется, однажды караси нас обманули?..

— Эти не обманут… — все так же серьезно заявил Кирилыч.

Во время обеда старик рассказал еще об одной своей примете — верной и нерушимой, по его убеждению.

— Когда ты ушел на озеро, — говорил он, разбирая и обсасывая каждую косточку карасевой головы, — сижу я и думаю: вот и счастье человеческое всегда так приходит: поманит, а кинешься к нему — его и нет… Приехал человек из города, ближний ли свет? — поживет-поживет, поскучает-поскучает да ни с чем и уедет. И помянуть нечем, и вспомнить нечего. Невесело мне стало. Вышел из избушки, постоял да и пошел на озеро: посмотрю, думаю, сеть, может, что к обеду попало. Ветер хотя и холодный, а в затишье — водичка появилась. Смотрю: наплавочки мои заныряли. Присел я на корточки, поднял сеть и выпутываю карася, а сзади вдруг слышу: — Тюнь… тюнь… тюнь… — меня как обожгло. Бросил сеть и пошел тихонько на голос. На слух-то не поверил, глазами надо увидеть… Шел, шел, а звук все ближе, ближе, а потом и она вот — лысуха, «чиновница» белолобая. Сидит на примятом камыше и тюнькает…

То, что старик услышал голос и своими глазами увидел лысуху, мне ничего не говорило. На улице холод и ни в какие приметы я уже верить не хотел. Ведь я сегодня тоже видел горлинок. Эти птицы покидают наши леса при наступлении первых осенних холодов, и их появление я объяснил себе случайностью.

— Не верится что-то… — говорю я Кирилычу. — Тепла-то все-таки нет, а это главное.

Кирилыч будто даже обиделся.

— Нет, ты это брось!.. Я всю жизнь прожил на озере, примечал что к чему… Раз появилась лысуха — то завтра всей птице быть. Это уж всегда так… примета верная…

— Да куда же она полетит в такой холод?.. — допытываюсь я.

— Уж куда ей надо, а полетит, время ее пришло…

Спорить со стариком было невозможно, он был убежден, что птица прилетит завтра и надо готовиться к ее встрече.

После обеда он не дал мне даже отдохнуть.

— Пойдем, утащим лодки на места, а то завтра вода может появиться и зорю не высидишь…

Мы вышли из избушки и пораженные остановились. Пока мы обедали да спорили, в природе произошел перелом: затих сивер, а с юга так и хлынул горячий ласковый ветерок. И было жалко, что ясное доброе солнышко склонилось уже к закату.

— Ну!.. Я что говорил?!. — улыбаясь спрашивает Кирилыч и мне кажется, что он вот-вот пустится в пляс от сбывшихся ожиданий. — Лысуха — это, брат, примета верная!..

Мы горячо взялись за приготовления. Утащили на озеро в камыши обе лодки, поставили на места и устроили скрадки. До темноты мы пробыли на озере и не раз слышали тоненький голосок лысухи:

— Тюнь… тюнь… тюнь…

Кирилыч поглядывал на меня и спрашивал:

— Слышишь?.. Ну вот!..

Солнце опустилось тихое и спокойное, обещая ясный, теплый день. Над полями еще долго не смолкала вечерняя песня жаворонков — стройная и величавая.

Усталые, но окрыленные надеждами, мы долго пили чай. Укладываясь на нары, Кирилыч и мне советовал ложиться:

— Завтра рано разбужу…

Но будить меня не пришлось. Я долго вертелся на постели и уснуть не мог. Какое-то непонятное волнение овладевало мной все более и более, наконец мне стало не по себе, я встал и вышел.

В воздухе — над озером, над полями, — творилось что-то невообразимое. Казалось, вверху, в темном небе, неслись полые, весенние воды, но сколько я ни напрягал зрения — не мог разглядеть даже хотя бы неясные очертания пролетающих стай. Они неслись почти беспрерывным потоком, с большой быстротой и часто низко над нашей хижиной, — неслись молча, только по звону да по мелодичному свисту крыльев можно было догадываться о пролетавших породах птиц.

Им дорога была эта тихая, темная ночь, они были свободны от многочисленных хищников, сопровождавших их в этом большом пути, нигде не гремели выстрелы и нужно было до рассвета пролететь возможно дальше, к местам зовущим и родным. Иногда в воздухе слышались глухие удары крыльев. Это сшибались нерасчетливые спутники, будто им было тесно в огромном темном небе, но строй нарушался только на мгновенье и снова, как волны, шумели надо мной проносившиеся стаи.

Но не все птицы летели молча. Изредка на большой высоте пролетали запоздавшие табуны гусей. Этим птицам скучно проделывать большой путь молча и они всю дорогу болтают — га-га-га… га-га-га… Не менее болтливы стаи шилохвости. Самочки, окруженные многочисленными кавалерами, не прекращают трескучей беседы и в полете.

А из камышей озера неслось тоскливое: — тюнь… тюнь… тюнь… Там перекликались растерявшиеся во время перелета лысухи.

Летели птицы, летело время, я не замечал ни усталости, ни желания уснуть и, вероятно, простоял бы у избушки до восхода солнца, если бы не вышел Кирилыч.

— Ты что же не спишь?.. — спросил он приглушенным басом, точно боясь потревожить кого-то. — Все равно ничего не видно. Вот уж рассветет, тогда мы посмотрим какие такие они там…

— Да ты только послушай, Кирилыч, — говорю я, — что только творится в небе…

Он еще что-то бунчит под нос, прислушивается, потом начинает перечислять птиц:

— Гогли полетели… ишь звонят во все колокольцы… — Кирилыч отмечает полет кряковых, свиязей, шилохвости и наконец чирков. — Пойдем, однако, чайку изопьем, а то скоро на места…

Чай пили торопливо и еще до рассвета ушли к своим скрадкам.

За ночь на моей полынье прибавилась вода. Я вброд поставил четыре чучела: пару гоголей и пару голубой чернети; я знал, что голубая чернеть идет в наших местах всегда позднее, но чучела поставил для количества.

В камышах у скрада была вода. Я забрался в лодку, закрыл вход камышом и затих.

Над озером все еще продолжался шумливый полет птиц.

С наступлением рассвета в полях запели жаворонки, в камышах запикали на разные голоса мухоловки, трясогузки, зорянки, камышевки — их было так много, что, казалось, само озеро поет в бесчисленные тростниковые дудочки.

Моя первая охотничья заря началась с того, что я увидел лысуху. Черная как галка, с белой кокардой на лбу, она осторожно выглянула из камыша на мою полынью — там плавало нечто похожее на птиц, но слева горка вздыбленного камыша ей не внушала доверия, и она торопливо побежала по льду, широко размахивая своими длинными тонкими ногами. Мне даже весело стало от ее смешного бега. Добежала до камыша и как челнок нырнула в густую заросль.

Наконец, небо порозовело, и я увидел первые стаи птиц. Они летели высоко, уже видели солнце и, может быть, радовались его появлению, потому что шумно разговаривали между собой.

Где-то в стороне Кирилыча громко свистел самец свиязь. Это очень тоскующая птица. В ночном ли перелете отбилась его самка, или неразумный охотник свалил ее своим выстрелом, но самец теперь долго будет летать одиноко и звать свою подругу.

Пара кряковых, недалеко, но вне выстрела, обходит меня.

— Пшак… пшак… — шавкает селезень, косясь на ворох камыша, — как бы здесь не выстрелили… — словно говорит он.

Я высовываюсь из скрада, еще раз осматриваю свое сооружение и быстро прячусь. На меня идет большой табун гоголей; серебряный звон их крыльев стихает и с нарастающим шумом птицы падают к моим чучелам. Быстро, пока птицы не разглядели обмана, я делаю мои первые выстрелы.

Еще не замерло эхо вдали, как прогремела берданка Кирилыча.

— Браво, старина!.. — говорю я про себя. — Действуй!..

Взошло солнце. Наши выстрелы вспугнули присевшую на отдых по заберегам птицу, и теперь над озером колыхался сплошной звон. Птицы носились из конца в конец. Точно тяжелые самолеты проносились надо мной гагаучи, крохали; с тоскливым криком кружились чайки и мартыны, играли чибисы, кувыркаясь в воздухе и сверкая белоснежными подкрылками, трубили бекасы, звал своих сородичей кулик-Авдотка, а с недосягаемой высоты неслось бодрое и радостное:

— Крлу-у-у!.. Крлу-у-у-у..

Треугольник журавлей тянул к северу и, казалось, поздравлял всех живущих с наступившим утром.

Я долго наблюдал за перелетом, слушал голоса птиц, пока не заметил, что берданка Кирилыча замолчала.

Я собрал свою добычу и отправился к избушке.

Под навесом, на крюке, висели две большие связки гоголей — добыча старика. Я поздравил его с удачной зорей, а он, улыбаясь, подморгнул:

— Значит, у старика еще не совсем попортились гляделки и руки не потеряли крепость… Мы себя еще покажем! Подожди, вот красноголовик придет, не то еще будет… А станционные охотники зорю проспали… Да какую зорю!.. Засони!..

…Днем в избушке стало тесно от гостей. Явились не только станционные охотники, но и приехали из отдаленных районов. Более нетерпеливые, сбросив сумки, пустились вокруг озера…

Кирилыч старался услужить всем. Наши тихие беседы кончились, я был полон живых незабываемых впечатлений, нужно было ехать домой.

Я шел знакомыми полями, а надо мной все летели и летели стаи птиц к далеким и родным местам.

Александр Куликов

НА УЕНЬ-РЕКЕ

Ночью кто-то сбросил с крыши стекляшки в водосточную трубу. Было слышно, как они с шумом скатываются вниз. Потом, под самым окном, раздался тонкий мелодичный звон.

Это льдинка скатилась по трубе: днем была первая весенняя капель.

Я выхожу на улицу. У водостока, на застывшей луже, в лунном свете лежат льдинки. Беру одну и несу в комнату. На настольном стекле скоро появляется капелька прозрачной воды. Льдинка тает. И вот уже нет ее. Маленькая лужица расплылась по стеклу и приняла, как будто, очень знакомые очертания. Ну, конечно, это большой полой на реке Уень! Вот зимниковский борок, дальше — бор Чуманка, а тут — наш весенний стан.

Я размечтался, и до рассвета слышались мне крики пролетных утиных стай, а перед глазами лежали бескрайние полые воды любимых охотничьих мест. Так и прошла ночь.

Вечером пришел друг и, здороваясь, сказал:

— Сегодня видел коршуна. Прошел на север.

Зашел «на огонек» еще один товарищ по охоте, и весь вечер мы провели в разговорах о предстоящей поездке, о прошлых веснах.

На столе ветка тополя распустила яркозеленые липкие листья, цветет черемуха. Мы вспоминаем: возле нашего стана растет куст черемухи. К последним дням охоты он одевается в белый пахучий наряд.

Охотничьи разговоры бесконечны. Который раз мы вспоминаем то или иное событие, происшедшее на охоте. И никогда оно не теряет своей прелести.

От первой весенней капели до выезда на охоту срок порядочный. Весна продолжает свой шумный ход. Уже не замерзает по ночам вода.

Вот прилетели скворцы. Начинаются сборы на охоту. Пора. Ночами слышен в темном небе звенящий полет утиных стай. Слух охотника уловит многое в этом незримом ночном движении птиц. Вот прошла стайка чирков-трескунков. Прозвенели крыльями гоголи. «На север, на север»… — переговариваются между собой гости далекого юга.

Мы часто ходим днем на берег Оби. Сидим на бревнах, курим.

— Смотри, — говорит друг, — вон табунок крякашей идет.

Птицы летят за рекой. Мы следим за ними, пока они не скроются в далекой весенней дымке.

Синяя, с вздувшимся льдом, лежит перед нами Обь. В широких заберегах плавают, шурша, льдины. Синие кристаллики льда откалываются от них, с тихим звоном падают в воду.

Третий день ледяные поля уходят на север, и вот уже только серединой реки плывут одинокие льдины. Веселые пароходные гудки доносятся из затона. Много охотников отправилось на лодках вслед за льдом. Счастливцы!

Наконец и наши сборы закончены. В комнате свалено имущество трех охотников. Мешки, сумки, полушубки, ящики с патронами, — ну, точно переселенцы какие перед отъездом!

И вот наступает долгожданный день, о котором не раз мечталось в долгую зиму. Пароход отваливает от пристани и капитан каким-то особенно радостным и даже как будто торжественным голосом звучно кричит в переговорную трубу: «Полный, вперед!..»

Весна… «Божественная сибирская весна», — как назвал ее в одном из своих писем Сергей Миронович Киров. Тесно стало Оби. На низких местах вода уже выплеснулась за берега, разливается по лугам. Покрылись водой многочисленные острова на Оби; вспугнутые пароходом поднимаются с реки табуны уток и, отлетев, садятся вновь на залитую весенним солнцем ширь Оби. Зоркие глаза охотников следят за полетом птиц. Вон далеко, над заобской поймой, идет большой табун. — Шилохвость, — слышится голос в группе охотников. Мы с другом тоже следим за табуном. Красивая, осторожная птица, и мы знаем, что встретимся с ней на большом зимниковском полое, над которым проходит ее постоянный путь на север.

* * *

Сибирская весна капризна. Не один раз в середине мая нас захватывал в разгар охоты снег. Проснешься утром, выглянешь из палатки — бело. На четверть снегу. Ветер, буран. Однажды мы целый день плыли на лодках в снежную метель. Пухлый, мокрый снег засыпал зеленые кусты. Сочетание яркой зелени и снежной белизны было странным и причудливым. Но мы уже вымокли до нитки и перестали замечать необыкновенные берега и кусты в снежных цветах. Все наши устремления были направлены к рыбацкой избушке. Еще бы! Там должна была быть железная печь. Увы! Нам пришлось согреваться в холодной избе, то и дело пускаясь в неистовый пляс.

Погода, какой бы плохой она ни была, не страшит охотника. Охота — это боевая закалка человека. Как пригодилась она в годы минувшей Отечественной войны.

А ведь жизнь полна всякими неожиданностями.

И если что случится, охотник, воспитавший в себе выносливость, выдержку, меткость выстрела, не раз вспомнит, что охота была для него не праздным времяпровождением.

Полая вода — это десятки километров водной шири. Потерялись очертания многочисленных озер, вода ведет себя разгульно, переливается из речки в речку шумными потоками-сливами. По одному из таких сливов наши обласки стремительно выносит из русла реки Уень на широкий полой.

Почти весь день плывем мимо затопленных кустов. Люди мы земные, ищем надежную твердь, чтобы можно было на ней обосноваться. Но поиски тщетны. Все гривы затоплены. Только к вечеру один из нас, как некогда матрос на корабле Колумба, закричал:

— Земля, братцы!

Земля, к которой пристали наши лодки, имела весьма непривлекательный вид. Как губка, пропитанная водой, она при каждом нашем движении всхлипывала, словно жалуясь на свое незавидное бытие в окружении наступающей воды.

Но все же это была земля, полузатопленный островок в несколько квадратных метров. И мы могли разбить на нем палатку, набросав изрядное количество веток тальника.

Вода нас преследовала. Приедешь с вечерней зори, а она плещется у самой палатки. Опять аврал по перемещению. А утром та же история. И птицы мало, и рыба не идет в сети. Житьишко наше на этом утопающем островке было худое. И через три дня мы покинули его без всякого сожаления.

Иные охотники всю весну живут в буквальном смысле на воде. Ночь проводят в лодках, разводят костры на палках, набросанных на ветки кустов.

Мы любим устраивать свой стан на высоких местах, с бором, с широким кругозором. И есть у нас такое заветное место: каждую весну белеет на нем в окружении сосен наша палатка, а вокруг — простор больших и малых полоев. Густой бор тянется по берегу обильного птицей и рыбой озера Зимник.

Чудесное место Чуманский бор!

— В Чуманку, братцы! В Чуманку!

Лодки ткнулись в берег. Откуда-то вылетела синичка и села на склонившуюся над водой ветку тальника.

— Здравствуй, синичка, — сказали мы.

И она ответила на приветствие. В ее щебетаний услышали мы: «Располагайтесь, как дома, места для всех хватит. А мне при вас спокойнее, в обиду не дадите разным хищникам».

— Конечно, не дадим, — ответили мы, принимаясь разгружать лодки.

Бор, уже прогретый весенним солнцем, струил живительный смолевой запах, и первые цветы — белоснежные ветренницы — повернулись к нам: радушные, приятные хозяева приглашали нас к себе, усталых, истосковавшихся за несколько дней по добротной сухой земле.

Все было хорошо. Над нами пролетали с шумом птицы, кричали в кустах кряквы, а над большим полоем низко шел по давно проложенному пути большой табун шилохвости.

Располагаемся мы в Чуманском бору привольно и даже с известным комфортом. В палатке широкие нары, вечером горит «свое» электричество — от аккумулятора. Перед палаткой стол, скамейки. Вешала для охотничьего снаряжения. На берегу сушится рыбацкая снасть: сети, фитили.

В бору, недалеко от палатки, растет старая склонившаяся береза. Каждую весну она снабжает нас чудесным напитком, живительным соком земли. Пьем мы его много. Береза щедра и беспрерывно наполняет поставленные под нее чашки. Мы так и зовем ее: наша березка.

Уень. Течет эта, с татарским названием речка по обской пойме с ленцой и так петляет на своем коротком пути, словно заяц, убегающий по первой пороше от наседающих собак.

Нельзя назвать Уень и притоком Оби. Берет он начало из протоки вблизи деревни Скала, что за Колыванью. И впадает в Обь у деревни Почта. Прямая, между истоками и устьем вряд ли составит больше 12 километров, но если плыть по Уеню, по его бесчисленным заворотам и петлям, — потребуется почти два дня. Озер вокруг — и больших, и малых — множество, и все эти Камышные, Хомутины, Вилажные, Телеутские богаты и дичью и рыбой. Богат рыбой и Уень, особенно щукой.

Блесненье щук одно из наших любимых занятий. Ранним утром, когда над рекой еще лежит туман, мы плывем бесшумно возле зеленой каймы широких лопухов и трепетно ждем, когда дрогнет струной натянутый шнур и тишину утра разбудит шумный всплеск пойманной на блесну щуки.

Вода, накрытая туманом, еще темна. Но вот туман рассеялся, и река, словно боясь опоздать к восходу солнца, торопливо сбросила ночное покрывало и проснулась. Заплескалась рыба в омутах, заиграли серебряные чебаки над зеркальным плесом — шнур дрогнул, пошел вглубь. Тут не зевай!

Течет Уень и мимо высоких мест. Сбегают оттуда по берегу молодые сосенки и, склонившись над прозрачными струями, как девушки любуются собой. А наверху — старые сосны с раскидистой кроной, и весь берег покрыт душистыми желтыми лилиями.

В июле струятся над Уенем ни с чем несравнимые тонкие ароматы скошенных трав. Луга здесь заливные. Буйно растут травы. Сенокосилки шумят в эти дни по лугам. Вырастают по берегам колхозные станы — шалаши из пахучего сена. Вечером костры яркие горят, песни поет молодежь у шалашей. По реке слышно далеко, и мы сидим у своего костра, прислушиваясь к людскому говору и песням.

В августе многочисленные стога да покинутые шалаши напоминают о том, что здесь трудились люди.

За тишину, за столь милый сердцу русский пейзаж мы любим Уень-реку. Друг мой даже стихи написал:



Привет тебе, родной Уень.
Твоим лугам, лесам зеленым!
Настанет вновь желанный день,
И мы придем к тебе с поклоном.



Весной, в погожие дни, мы любим побродить по Чуманскому бору. Много в нем скрытых от человеческого глаза озеринок, мочажин. Середина бора высокая, сухая. Песчаная тропа пересекает бор и, вскинув за плечи ружья, мы неторопливо идем по ней.

Вот, почти из-под ног, вспорхнула шумно тетерка и, склонившись, мы рассматриваем у березового пня гнездо. Сейчас весна, и пеструшка может лететь себе спокойно. Осенью — другое дело. Вот косачиный ток, — это, видимо, отсюда доносится по утрам к нашему стану протяжное «чу-фы-ыы» краснобровых красавцев. Один раз пара чернышей задала концерт над нашей палаткой. Переполох среди охотников вышел великий, но невредимыми улетели черные певцы.

— Смотри-ка, — говорит друг, — ишь что наработал.

В коре толстой сосны, в бороздке, проделанной острым клювом, крепко зажата сосновая шишка. Под сосной их целая куча. Это дятлова «кузница». Надо же чем-то питаться зимой! Зажав шишки в проделанную борозду, дятел выбирает семена. Рассматриваем шишки — ни в одной нет семян.

— Работа чистая, мужик старательный, — одобрительно говорит друг.

А старательный «мужик» в пестром оперении стучит рядом по сосне, добывая из-под коры личинки.

В бору тихо. Разве изредка налетит откуда-то ветерок, тронет вершины деревьев, чуть пошумят они и опять задремлют, согретые жарким солнцем.

Трудолюбивые муравьи снуют под ногами по проложенным тропам и, кажется, приникни ухом к земле — услышишь полный жизненных забот разговор.

За Чуманским бором, за озерами тянутся Вьюнские гривы. Весной оттуда долетает шум тракторов с колхозных полей. Он часто не смолкает и ночью: пора горячая.