СЕКРЕТНЫЙ АРХИВ ШЕРЛОКА ХОЛМСА

Памяти дорогого друга и прекрасного писателя Уильяма Л. де Андреа
ПРЕДИСЛОВИЕ

УДИВИТЕЛЬНОЕ ОТКРЫТИЕ НЕИЗВЕСТНЫХ РУКОПИСЕЙ ДОКТОРА ВАТСОНА

Если вы любите приключения Шерлока Холмса… то, несомненно, горько сожалели о том, что лучший друг великого детектива, одно время деливший с ним квартиру и принимавший участие в большинстве его расследований, доктор медицины Джон Г. Ватсон, описал всего шестьдесят из них.

Подобно мне, вы, безусловно, мечтали посетить хранилище лондонского банка «Кокс и К°» и заглянуть в старый сейф, оставленный там доктором Ватсоном. Этот легендарный сейф содержал более шестидесяти неизвестных историй о приключениях Шерлока Холмса, которые по разным причинам Ватсон никогда не публиковал. Целых пятьдесят лет это казалось несбыточной мечтой, ибо банк «Кокс и К°» был разрушен во время второй мировой войны при воздушном налете.

Но теперь, спустя пятьдесят лет, можно наконец сказать правду – неопубликованные записки доктора Ватсона уцелели!

Из введения к сборнику профессора Дж. Андриана Филлмора «Воскрешенный Холмс», Колледж Паркера, Пенсильвания



Вообразите волнение доктора Р., состоятельного филадельфийского ученого и библиофила, приобретшего легендарный сейф, когда он впервые открыл сокровищницу неопубликованной холмсианы. Сейф содержал множество различных документов: дневниковые записи и описания случаев, которым автор не стал придавать литературную форму для публикации в «Стрэнде» – британском журнале, впервые поведавшем о громких приключениях замечательного английского сыщика-консультанта, мистера Шерлока Холмса.

Тщательное изучение содержимого сейфа позволило обнаружить значительное количество историй, так и не подготовленных Ватсоном для печати. Некоторые из них были слишком тривиальны или недостаточно интересно завершены, чтобы послужить основой драматического повествования, а другие – чересчур щекотливого свойства, чтобы быть опубликованными в то время.

Сборник историй, которые доктор Р. поручил изложить на основе записок Ватсона таким знаменитым авторам, как Г. Дж. Уэллс, Теодор Драйзер, X. П. Лавкрафт, Дэшилл Хэмметт и другим, впервые появился в печати в прошлом году в издании «Сент-Мартинс Пресс» под названием «Воскрешенный Холмс». Упомянутый сборник был подготовлен с помощью известного профессора колледжа Паркера Дж. Адриана Филлмора, который участвовал в просмотре и отборе материала, а также написал предисловие.

Однажды вечером, обследуя архивы Ватсона, профессор сказал мне, задумчиво поглаживая подбородок, что сейф был куда большего размера, чем, очевидно, представляли себе многочисленные поклонники Холмса.

— Еще бы, — иронически заметил я, — учитывая, сколько «аутентичных» рукописей появилось после 1930 года[1].

— Да, — промолвил Филлмор, положив руку на крышку сейфа, — но странно, что нигде никогда не сообщались точные размеры этого легендарного хранилища. Или вы припоминаете нечто подобное в какой-нибудь газете?

— Нет.

Я быстро перебрал в памяти статьи, объединенные заголовком «Нерассказанные истории и сейф доктора Ватсона» в имеющейся у меня «Всемирной библиографии Шерлока Холмса и доктора Ватсона» Роналда Берта де Ваала, но их названия свидетельствовали о том, что авторов (вполне естественно) куда больше интересовало содержимое сейфа Ватсона, чем его габариты. Тем не менее истинный любитель жаждет всесторонней информации, касающейся области его интересов.

Профессор, взяв портновскую мерную ленту, тщательно измерил ширину и высоту сейфа. Я записывал данные, которые называл мне профессор, на клочке бумаги. После этого он приложил кончик ленты к внутренней стороне крышки, измерил глубину сейфа и сообщил мне.

— Что-то здесь не так, — сказал я, сравнив цифры с наружной высотой ящика.

Филлмор заново измерил глубину, но она опять оказалась на четыре дюйма меньше, чем ожидали. Мы начали обследовать сейф в поисках дополнительного крепежного слоя и подняли его. Придерживая ладонью сейф, Филлмор сунул внутрь другую руку и постучал по дну. Ящик ответил гулким звуком. От удивления мы разинули рты.

— Эврика! — воскликнул профессор, ибо мы обнаружили фальшивое дно, разделяющее сейф Ватсона на верхнее и нижнее, потайное, отделения.

В тайнике оказались две плотные стопки рукописей, существование которых до сир пор не было известно поклонникам Холмса. Нет нужды упоминать, что профессор Филлмор и я отложили в сторону содержимое верхнего отделения и жадно углубились в новый материал.

Вскоре нам стало очевидно, что эти рукописи отличаются от тех, что пролежали много лет в верхнем отделении. Большинство новых открытий было изложено Ватсоном подробно и тщательно.

Почему же они никогда не публиковались? Первые истории, которые мы с профессором прочитали в тот вечер, были слишком щекотливы для издания в пору расцвета правления королевы Виктории, но вполне могли быть представлены жаждущей новых приключений Холмса публике в царствование Эдуарда. Потом мы стали читать дальше, затаив дыхание.

Перед внезапным и необъяснимым исчезновением профессора Филлмора с научной и всех прочих сцен, он сделал наброски для предисловия к книге, которую вы держите в руках. Вот последний абзац этого предисловия:

«Когда вы будете читать эти истории[2], – писал Филлмор, — вы поймете, почему Холмс и Ватсон скрывали их от посторонних глаз. Тот факт, что они вообще были написаны, или, будучи запечатленными, не были впоследствии брошены в огонь, мне кажется, характеризует психологию нашего славного доктора. В конце концов Ватсон был автором, подверженным свойственному этой категории людей тщеславию, которое заставляет фиксировать на бумаге свой жизненный опыт в назидание гипотетическому будущему поколению».

К счастью, этим поколением оказалось наше.

Марвин Кей, Нью-Йорк, май 1997 г.

Деликатные дела

В наши дни такт и деликатность слишком часто считаются пережитками прошлого, но Шерлок Холмс и его преданный биограф были джентльменами, высоко ценившими осмотрительность, особенно если правда могла повредить их ближним – одному или нескольким. Первые три истории, фигурирующие в этом разделе, возможно, со временем могли быть опубликованы доктором Ватсоном, но я сомневаюсь, что это относится к четвертой, так как она касается репутации самого Шерлока Холмса.

Генри Слизар

ДАРЛИНГТОНОВСКИЙ СКАНДАЛ

Ватсон упоминает о «дарлингтоновском скандале» в «Скандале в Богемии» – таким образом, он мог в конце концов отправить эту рукопись в журнал «Стрэнд», но подобная возможность остается чисто теоретической. Однако возникает вопрос, почему Ватсон, говоря о деле столь деликатного свойства, вообще упоминает фамилию Дарлингтон. Возможно, гнусное поведение этого человека вызвало у него такое отвращение, что он просто не мог позволить негодяю исчезнуть без единого слова осуждения, связанного с его именем.



Бывали дни, когда лицо моего друга Шерлока Холмса неизменно сохраняло угрюмое выражение, отчего оно казалось еще более длинным. Такое случалось, когда выходил очередной номер журнала «Стрэнд», в котором яркая обложка извещала о еще одном из «Приключений Шерлока Холмса». Будучи автором этих хроник, я принимал на себя основную порцию его неудовольствия, но это беспокоило меня все меньше, так как я начинал понимать, что Холмс не был слишком недоволен прославлением его дедуктивных талантов. Он мог распекать меня за чрезмерное пристрастие к мелодраме, критиковать слова, которые я вкладывал в его уста, но к концу дня угрюмость исчезала. Откровенно говоря, я думаю, что он наслаждался и переживал, читая «Приключения Шерлока Холмса».

Однако, как я указывал ранее, существовали дела, которые Холмс запрещал мне описывать, как правило, по вполне очевидным причинам. Он не желал давать пищу для лондонских сплетен, разрушать репутации, подвергать гонениям какие-либо семьи, а также (хотя об этом знают немногие) бросать тень на царственные особы. Впрочем, последнее не является причиной того, что я никогда не публиковал скандальную историю лорда Руфуса Дарлингтона. Дело в том, что, несмотря на чудовищные поступки этого человека, против него не выдвигалось никаких обвинений, а Холмс не позволял упоминать о преступлениях, которые не были доказаны в суде.

Станет ли эта история достоянием широкой публики, сомнительно, так как я поставил условием, что если кто-либо из ныне живущих членов семейства Дарлингтон сможет доказать факт клеветы, она должна вернуться в сейф и оставаться там в течение ста лет[3]. Зачастую самые отвратительные преступления превращаются со временем в безобидные сказки, но описывая эти события спустя всего несколько дней после раскрытия дела Дарлингтона, я не могу поверить, что подобный ужас может когда-либо быть забыт или преображен до неузнаваемости.

Конечно, я не в состоянии предвидеть, какими будут законы о клевете в столь отдаленное время. Надеюсь, они по-прежнему будут защищать слабых и невиновных. Надеюсь также, что законы грядущих лет предоставят больше защиты замужним женщинам от жестокости их супругов, от которой слишком легко отмахиваются в наше время. Если бы к таким вещам относились серьезнее, история с Дарлингтоном никогда не могла бы произойти.

Один из аспектов этого дела, отличающий его от других, — роль, сыгранная инспектором Лестрейдом, пожалуй, наиболее превратно понимаемым персонажем галереи Шерлока Холмса. Поразительно, как много почитателей великого детектива считают бедного Лестрейда незадачливым профессионалом, который вынужден считаться с мнением одаренного любителя, во всем его превосходящего. В действительности Холмс уважал Лестрейда, восхищался им и ценил его дружбу, но помимо чисто профессиональных встреч эти два преданных служителя правосудия редко проводили время вместе. Исключением явился холодный день в конце января 1895 года, когда инспектор, услышав, что Холмс не покидает квартиру из-за бронхита, решил нанести нам визит.

Как врач вынужден признать, что Шерлок Холмс был худшим пациентом, какого только можно себе представить. Слова «постельный режим» для него были равнозначны проклятию, все лекарства являлись «знахарскими снадобьями», а все врачебные советы – «заклинаниями».

Он сам прописывал себе средство исцеления – семипроцентный раствор кокаина, дававший ему ложное ощущение хорошего самочувствия. Поэтому Лестрейд был удивлен, войдя в нашу квартиру этим зимним вечером и застав Шерлока Холмса у камина посасывающим пустую трубку (в его теперешнем состоянии табак казался ему обладающим дурным привкусом) и производящим впечатление здорового человека, готового наслаждаться компанией приятеля.

Они беседовали целый час, умудряясь игнорировать каждую мою попытку внести свой вклад в разговор. Чувствуя некоторое раздражение, я выпил больше бренди, чем привык пить даже по праздникам, и уже начинал подремывать в кресле, когда инспектор вспомнил о второй причине своего визита. Лестрейд не просил совета – преступление, которое он имел в виду, было легко и быстро раскрыто год назад.

— Прошел ровно год, — вздохнул Лестрейд, зажигая сигару. — Был такой же холодный вечер, как сегодня. Но, возможно, вы не помните это дело, мистер Холмс, так как оно не требовало вашего опыта.

Холмс молча кивнул, наблюдая за Лестрейдом прищуренными глазами и ожидая, что он произнесет имя, которое словно плавало в воздухе, подобно дыму его сигары. Почему-то я решил произнести это имя сам.

— Карлтон Пейдж, — сказал я, прочистив горло. — Странно, не так ли? Тогда это дело вызвало изрядный шум, а теперь о нем едва ли кто-нибудь помнит.

— Кроме миссис Пейдж, — заметил Холмс.

— Да, — согласился Лестрейд. — Уверен, что миссис Пейдж не слишком счастлива сегодня, в годовщину этого ужасного события.

— Как она может быть счастлива в бристольской женской тюрьме, осужденная пожизненно? — фыркнул я.

— Нет, — спокойно отозвался Лестрейд. — Она уже не там. Ее перевели.

Но когда я спросил его, куда, инспектор игнорировал мой вопрос и посмотрел на Холмса.

— Помните, сколько было протестов, когда ее взяли под стражу? — спросил он. — Неужели эти люди думали, что мы освободили убийцу на «моральных» основаниях?

— Тем не менее эти основания у нее имелись, — возразил я. — Карлтон Пейдж жестоко избивал жену! Он довел бедную женщину до крайности. Когда чаша ее терпения переполнилась, она застрелила его!

— Я часто слышал, Ватсон, как вы говорите, что кто-то доводит вас до изнеможения, — улыбнулся Холмс. — У вас возникало желание уложить этих людей выстрелом в упор?

— Это другое дело, — упрямо заявил я. — Над женщиной издевались годами, и в тот вечер она не выдержала. Ее поступок был чисто импульсивным.

— Еще бы! — Холмс подмигнул Лестрейду. — Она выстрелила из револьвера, который «импульсивно» купила несколько дней до того.

— Ну, я могу кое-что сказать в защиту миссис Пейдж, — промолвил инспектор. — Она не отрицала свое преступление и не пыталась его оправдать, сама вызвала полицию, сразу во всем созналась и приняла наказание, как…

— Как мужчина? — улыбнулся Холмс.

— Не могу не испытывать к ней сострадание, — мрачно признался Лестрейд. — Особенно теперь, когда она сошла с ума.

— Господи! — воскликнул я. — Вы имеете в виду, что она потеряла рассудок?

— Ее перевели в заведение для умалишенных преступников. Я узнал об этом лишь недавно. Но когда мне описали ее симптомы, моей первой мыслью было, что они могут заинтересовать мистера Шерлока Холмса.

Пустая трубка выпала изо рта Холмса, а его взгляд прояснился.

— По какой причине, инспектор?

— Ну, вы любите необычные истории, мистер Холмс, а эта как раз для вашего архива. Миссис Пейдж страдает навязчивой идеей, что ее настоящее имя Эмма Джейн Дарлингтон, более известное как леди Дарлингтон.

— Разве это так уж необычно? — осведомился я. — Сколько сейчас в Бедламе[4] Наполеонов и лордов Нельсонов?

— Вы упустили главное, Ватсон, — заметил Холмс. — Можно понять безумца, воображающего себя знаменитой личностью или даже Богом. Но почему она вообразила себя неизвестной женой сравнительно неизвестного аристократа?

— Могу это объяснить, — сказал Лестрейд. — Она похожа на эту женщину.

— Вы имеете в виду внешнее сходство?

— Откуда она может о нем знать, — вмешался я, — пробыв целый год за решеткой?

— Благодаря ротогравюре, — ответил инспектор.

Вынув из кармана сложенную газетную вырезку, свидетельствовавшую о его глубоком интересе к этому делу, он передал ее Холмсу, а я заглянул ему через плечо.

— Это свадебное фото, — заметил Холмс.

— Теперь я припоминаю! — воскликнул я. — Этот лорд Дарлингтон был изрядным повесой, но в конце концов решил жениться. Возможно, потому что отец угрожал лишить его наследства, если он не остепенится и не произведет на свет одного или двух наследников. — Я усмехнулся, но мои собеседники не разделяли моего веселья.

Взяв у Холмса вырезку, я посмотрел на простое приятное лицо новобрачной. Газета была датирована 1 октября.

— Этот брак вызвал немало шума, — сказал Лестрейд. — Не то чтобы я читал колонки сплетен… Дело в том, что отец невесты занимался импортом чая и кофе и едва ли отличался голубой кровью.

— По крайней мере она приятная девушка, — заметил я в ее защиту.

— Да, — согласился Холмс. — Миссис Пейдж увидела эту приятную девушку в газете, подметила сходство и решила, что она и есть счастливая новобрачная.

— Вот именно, — кивнул Лестрейд. — Тогда и начались все неприятности. Она стала вопить днем и ночью, что ее муж, лорд Дарлингтон, засадил ее в тюрьму, чтобы продолжать свою беспутную жизнь. Несчастная умоляла тюремщиков помочь ей, связаться с ее семьей, с друзьями, даже с самим Дарлингтоном. Она полностью обезумела, мистер Холмс.

— Ужасно, — промолвил я. — Очевидно, жизнь казалась ей невыносимой, и она изобрела себе другую.

— Браво! — Холмс улыбнулся мне, на сей раз без всякой иронии. — Доктор Ватсон поставил точный диагноз. Вы согласны, инспектор?

— По-видимому, так оно и есть, — неохотно согласился Лестрейд. Вынув из кармана большие часы с репетиром, он покачал головой. — Почти полночь. Пожалуй, мне пора домой.

— Еще один тост за новый год, — предложил я, наливая ему бренди. Он поднял стакан, и мы пожелали друг другу счастливого 1895 года.

Стакан Лестрейда был почти пуст, когда он вспомнил:

— Но я ведь еще не рассказал вам о визите лорда Дарлингтона в заведение, где содержится миссис Пейдж.

Холмс снова оживился.

— Говорите, лорд Дарлингтон посетил эту женщину?

— Да, — кивнул Лестрейд. — История навязчивой идеи миссис Пейдж каким-то образом достигла его ушей, он связался с одним из наблюдающих ее врачей и поинтересовался, не может ли ей помочь личный визит Дарлингтона и его жены.

— Разумная мысль, — одобрил я. — Если, конечно, женщина в состоянии поверить собственным глазам…

— Весьма любезное предложение, — заявил Холмс, скривив губы в циничной усмешке. — Но не то, которого следовало бы ожидать от человека с репутацией Дарлингтона. Он едва ли обладает альтруистическими наклонностями.

— По-моему, это была идея его жены. Она убедила его, что такой поступок явился бы актом милосердия. Они вместе отправились повидать несчастную женщину, но с печальными последствиями. Им не только не удалось убедить миссис Пейдж, но она в отместку попыталась сжечь всю лечебницу!

— Господи! — воскликнул я.

— Расскажите подробно, что произошло! — попросил Холмс. Его взгляд стал напряженным и внимательным, как у орла.

— Подробности по-прежнему довольно туманны. Когда супруги прибыли, директор, естественно, хотел обеспечить их безопасность и велел охраннику наблюдать за встречей. Но миссис Пейдж стала возражать и заявила, что будет разговаривать с Дарлингтонами только наедине. Руфус Дарлингтон убедил директора согласиться на нарушение правил. Он был уверен, что сможет держать ситуацию под контролем.

Я снова посмотрел на свадебную фотографию.

— Он выглядит способным на это. У него внешность атлета.

— Университетский чемпион по боксу, — проворчал Лестрейд. — Очевидно, безумная не внушала ему страха. Но он оказался не прав. Когда они остались наедине с миссис Пейдж в ее комнате, Дарлингтон сделал оплошность – зажег трубку. Внезапно она выхватила у него спички и тут же подожгла матрас. Когда подоспела помощь, комната была в огне!

— Да, — кивнул я. — Теперь припоминаю, что газеты писали об этом.

— История не удостоилась крупных заголовков, — продолжал Лестрейд. — Но она имела трагические последствия. Миссис Пейдж получила многочисленные ожоги верхней части тела. А самое худшее, визит не смог избавить ее от навязчивой идеи. Скорее ее состояние ухудшилось.

Несколько минут Холмс не произносил ни слова. Его глаза были закрыты, а дыхание участилось. Я встревожился, помня о неладах с его здоровьем, и коснулся его плеча. Он открыл глаза, казавшиеся узкими щелочками.

— Думаю, мистеру Холмсу следует лечь в постель, — строго сказал я инспектору. — Последние три дня он неважно себя чувствовал, и боюсь, что ваш визит сильно его утомил.

Лестрейд быстро поднялся.

— Простите, — сказал он. — Я понятия не имел…

— Конечно, не имели! — отозвался я. — Потому что мистер Холмс предавался одному из своих любимых развлечений – притворяться кем-то другим. В данном случае здоровым человеком!

Расстроенный инспектор удалился через несколько минут, рассыпаясь в извинениях за свою бесчувственность. Но когда я вернулся к Холмсу и стал настаивать, чтобы он немедленно лег, он посмотрел на меня так странно, что я подумал, не вернулся ли к нему жар, который одолевал его целых два дня.

— Я бы хотел повидать доктора, — заявил Холмс. Я напомнил ему, что все еще ношу это звание.

— Но я хочу повидать особенного доктора, Ватсон. Завтра.

— Почему?

— Потому что, — ответил Холмс голосом, звучным, как церковный колокол, — это вопрос жизни и смерти. Не моих, друг мой, — добавил он, видя удивление на моем лице.



Следующим утром я проснулся на добрых полтора часа позже обычного, несомненно, в результате избыточного количества бренди, поглощенного накануне.

Я испытывал недоброе предчувствие, что Холмс встал с постели. Услышав отдаленное звяканье чашки и блюдца, я надел шлепанцы, вышел в гостиную и увидел моего друга полностью одетым и наливающим себе чай.

— Все в порядке, Ватсон, — заверил он меня хрипловатым голосом. — Утром я измерил температуру, и она была даже чуть ниже нормы. Я не кашлял всю ночь, и у меня абсолютно ясная голова.

— Надеюсь, вы не собираетесь выйти из дому?

— Было нелегко раздобыть нужные мне адреса, но один из дворецких лорда Дарлингтона оказался преданным читателем ваших историй в «Стрэнде». Он был счастлив поговорить со мной, когда я убедил его, что не являюсь вымышленным персонажем.

— Но какие адреса вы хотели узнать?

— Во-первых, нынешнее местопребывание лорда Дарлингтона и его супруги… Кажется, они отправились 6 очередное свадебное путешествие – на сей раз кругосветное, которое должно продлиться год или два. После этого лорд Дарлингтон намерен занять дипломатический пост на острове Ангуа – одном из наших маленьких аванпостов в Карибском море.

— Какое это имеет значение, Холмс? — раздраженно осведомился я.

— Очень большое, — ответил он. — Но все же меньшее, чем имя личного врача лорда Дарлингтона. Его зовут Блевин – доктор Хьюго Блевин. Вы знаете его, Ватсон?

— Да, — ответил я. — Встречал Блевина несколько раз на медицинских сборищах. Не скажу, что мы стали друзьями, но мы, безусловно, знакомы.

Холмс широко улыбнулся.

— Тогда я могу сослаться на вас, — весело заявил он и направился к двери, на ходу надевая пальто.

Холмс задержался в дверном проеме, и все его легкомыслие исчезло, как тающий снег.

— А когда я вернусь, Ватсон, — сказал он серьезным тоном, — мы с вами посетим лечебницу для умалишенных преступников.



Спустя шесть часов я услышал доносящийся снизу голос Шерлока Холмса, советовавшегося с миссис Хадсон по поводу каких-то хозяйственных дел. Я провел день, изучая мои записки о деле обряда дома Месгрейвов, но мои мысли были заняты визитом инспектора Лестрейда и странной реакцией Холмса на его рассказ. Я просто не мог понять интереса Холмса к случаю, вся тайна которого заключалась в мозгу умалишенной женщины. Когда Холмс появился в дверях, я вновь встревожился за его самочувствие. При виде лихорадочного блеска в его глазах я собрался настаивать на осмотре, но мой друг сразу же отверг эту идею.

— Мы должны немедленно ехать, Ватсон, — сказал он. — Нельзя заставлять беспомощную жертву страдать ни одну лишнюю минуту!

— Жертву? Страдать? О чем вы, Холмс?

— Мой экипаж внизу. Возьмите медицинский саквояж – он может понадобиться. И оденьтесь потеплее. На улице холодно, а я не хочу, чтобы вы рисковали своим здоровьем.

Учитывая, кто из нас болел последние несколько дней, замечание казалось довольно неуместным. Но я быстро понял, что Холмс подшучивает надо мной, что являлось косвенным свидетельством его дружеских чувств.

Когда мы добрались до лечебницы, у входа нас остановил свирепого вида охранник – здоровяк-валлиец с лихо закрученными усами. Холмс предоставил мне вести переговоры. Я предъявил свое удостоверение и попросил встречи с кем-нибудь из высшего начальства по крайне важному делу. Нас принял худощавый, аскетичного вида джентльмен по фамилии Стоукс, который пришел в восторг, услышав наши имена.

— Мистер Холмс! — воскликнул он. — Какое удовольствие встретить вас во плоти! Только вчера я читал о ваших подвигах в связи с «Союзом рыжих»! — Стоукс взъерошил рыжеватую шевелюру и усмехнулся. — Я бы легко мог пасть жертвой подобного обмана.

— Кстати, о жертвах, — сказал Холмс. — Не могли бы мы провести некоторое время с вашей пациенткой, миссис Пейдж? Это очень важное дело, сэр, и уверен, вы понимаете, что я не могу раскрыть его конфиденциальную сущность.

Стоукс казался встревоженным, но я видел, что он благоговеет перед великим детективом и не сможет ему отказать. После ряда предупреждений по поводу неконтролируемого состояния больной, он проводил нас к двери с маленькой стеклянной панелью, сквозь которую мы не смогли ничего разглядеть.

— Ей должны дать успокоительное только через час, — сказал Стоукс, — но я распоряжусь, чтобы это сделали сразу, дабы ваша встреча была менее беспокойной.

Он собрался дать распоряжение сестре милосердия, но Холмс быстро вмешался:

— Нет, — возразил он. — Нам нужно, чтобы ум этой женщины был ясен во время нашего разговора.

— Ее ум, мистер Холмс? — Стоукс сокрушенно покачал головой. — К сожалению, он полностью расстроен и полон самых диких иллюзий.

— И тем не менее, — настаивал Холмс.

Разумеется, он одержал верх, и когда было отперто несколько замков, нас впустили в комнату бедной миссис Пейдж.

Это было маленькое помещение со стенами, обитыми розоватой материей. В нем находились только три предмета мебели: узкая кровать без спинок, стол с закругленными углами и кресло-качалка у зарешеченного окна.

Когда мы вошли, женщина в кресле обернулась, и я с трудом удержался от восклицания. В конце концов я врач и повидал немало обезображенных больных. Но меня потрясли не грязные повязки на лице, растрепанные волосы и заживающие раны, а затравленное выражение глаз, как будто она только что заглянула в ад.

— Что вам нужно? — осведомилась женщина голосом, охрипшим от бесконечных воплей. — Когда вы перестанете беспокоить меня?

— Меня зовут Шерлок Холмс, мадам, я детектив-консультант. Это мой помощник, доктор Ватсон.

— Еще один доктор явился издеваться надо мной!

— Мы пришли сюда не затем, чтобы вас тревожить, — спокойно сказал Холмс. — У нас важная миссия – дать вам возможность доказать правоту ваших странных заявлений. Вы ответите нам на один вопрос?

— Нет! — крикнула она. — С меня хватит вопросов! Никого из вас не интересуют мои ответы! Убирайтесь!

— Возможно, это самый важный вопрос, который вы когда-либо слышали. Ваша жизнь, ваше будущее, ваша свобода могут зависеть от вашего ответа. Вы выслушаете нас?

Бесстрастный голос Холмса, отсутствие в его поведении жалости и снисходительности, казалось, удивили женщину. Она кивнула, и нечесаная грива черных волос свесилась на ее перевязанное лицо.

— Хорошо. Говорите.

— Я бы хотел знать, — сказал Холмс, — означают ли для вас что-нибудь слова «Туз пик».

Женщина уставилась на него, и я не сомневался, что удивленное выражение ее лица было зеркалом моего.

— Туз пик? — с презрением переспросила она. — Я думала, что только меня считают сумасшедшей!

— Поразмыслите как следует, мадам, — настаивал Холмс.

Женщина поднялась с качалки и повернулась к окну, настолько грязному, что сквозь него был виден лишь свет зимнего солнца. Ее узкие плечи слегка приподнялись, и она вновь повернулась к нам.

— Туз пик, — медленно произнесла она. — Родимое пятно в верхней части его правого бедра.

Если на лице Шерлока Холмса мелькнуло понимание, то я это упустил, не сводя глаз с женщины у грязного окна. К тому времени, когда я перенес внимание на моего друга, его лицо полностью изменилось. Каменное выражение, которое оно могло принимать с такой легкостью, уступило месту торжеству, смешанному с… затрудняюсь подобрать подходящее определение. Пожалуй, с состраданием.

— Обещаю вам, леди Дарлингтон, — улыбнулся Холмс, — что за несколько дней добьюсь вашего освобождения. Но я не могу предсказать, сколько понадобится времени, чтобы свершить правосудие над вашим мужем.

Теперь я понял, почему Холмс потребовал от меня захватить медицинский саквояж. Как только он произнес последние две фразы, ноги женщины подкосились, и она рухнула на пол в глубоком обмороке. Прошел почти час, прежде чем она пришла в себя, и за это время я услышал историю, воссозданную изобилующим извилинами мозгом Шерлока Холмса.



— Меня навел на подозрения не один какой-то факт в рассказе инспектора Лестрейда, а странная комбинация событий, — заговорил Холмс. — То, что Руфус Дарлингтон, несмотря на аристократические замашки, женился на дочери торговца чаем. То, что он «каким-то образом» – используя слова Лестрейда – узнал о навязчивой идее миссис Пейдж и позволил жене убедить его отправиться в сумасшедший дом с визитом милосердия. То, что миссис Пейдж настаивала на разговоре с этой супружеской парой наедине. Пожар, от которого она пострадала. И наконец быстрый отъезд Дарлингтона и его супруги в длительное путешествие в дальние края… Вам ясна картина, Ватсон?

— Нет, — был вынужден признаться я. — Не ясна!

— Руфус Дарлингтон был убийцей, — продолжал Холмс. — Убийцей, который избежал наказания, прячась за юбку женщины.

— Боже мой, Холмс! Вы имеете в виду, что Дарлингтон застрелил Карлтона Пейджа?

— Мистер Пейдж узнал о связи Дарлингтона с его женой и, будучи весьма жестоким супругом, сильно ее избил. Это до такой степени взбесило его светлость, что он отправился в дом Пейджа с револьвером. Возможно, он собирался только пригрозить Пейджу, но, как часто бывает в подобных случаях, револьвер выстрелил.

— Но ведь миссис Пейдж взяла вину на себя!

— По-своему она благородная женщина, — сухо промолвил Холмс. — Но я подозреваю, что Дарлингтон предложил ей это, убедив ее, что суд сочувственно относится к избиваемым женам. Как вам известно, суд не проявил снисхождения, приговорив миссис Пейдж к пожизненному заключению. Тогда Дарлингтон поклялся, что найдет способ добиться ее освобождения и отблагодарить за то, что она взяла на себя его вину. Руфус Дарлингтон состряпал дерзкий план, но ведь в дерзости ему не откажешь… Понадобилось несколько месяцев поисков, прежде чем он обнаружил молодую женщину, достаточно походившую на новую обитательницу женской тюрьмы. Он начал за ней ухаживать и легко ее завоевал. Разумеется, она была ниже его по положению, но это не имело значения. Главным являлось сходство.

Я понемногу начал видеть свет.

— Значит, «навязчивая идея» была всего лишь притворством? Она только прикидывалась, будто считает себя леди Дарлингтон?

— Это была подготовка, — ответил Холмс. — Симуляция умственного расстройства должна была соответствовать состоянию подлинной миссис Дарлингтон, когда женщины поменяются местами.

— Выходит, целью их визита было произвести подмену?

— Конечно! Они без труда справились с ни о чем не подозревающей леди Дарлингтон, миссис Пейдж поменялась с ней одеждой, после чего преступная пара устроила пожар, надеясь уничтожить улики.

— Вы хотите сказать, что их не заботило, что бедняжка могла бы погибнуть в огне?

— Безусловно, — мрачно подтвердил Холмс. — Но то, что она выжила, ничего не меняло. В ней признали ту же заключенную с той же манией величия… А лорд и «леди» Дарлингтон получили возможность отправиться в кругосветное путешествие и затем вести безмятежную жизнь на острове, где никто не стал бы сомневаться в ее личности.

— Значит, вы посетили доктора Блевина, чтобы узнать, имелись ли у лорда Дарлингтона родимые пятна или шрамы, о которых могло быть известно только его жене?

— «Туз пик», — кивнул Холмс. — Интересно, рассматривал ли лорд Дарлингтон свое родимое пятно как дурную примету, предвестник безвременной кончины? — Он подобрал вечернюю газету и молча протянул ее мне.

На первой полосе сообщалось о том, что британский пароход «Крейти» столкнулся с германским судном в Северном море. В списке погибших были имена лорда и леди Дарлингтон. Я пытался пробудить в себе чувство жалости, но тщетно.

Что касается Шерлока Холмса, то он был поглощен раскуриванием трубки – удовольствие, испытываемое от табака, свидетельствовало о наступившем выздоровлении.



Х. Пол Джефферс

ПРОИСШЕСТВИЕ С РУССКОЙ СТАРУХОЙ

«Происшествие с русской старухой» – дело, о котором Ватсон упоминает в «Обряде дома Месгрейвов»[5]. То, что он не опубликовал эту историю, возможно, вызвано нежеланием Холмса ставить в неудобное положение тогдашних «суперзвезд» изобразительного искусства Джона Сингера Сарджента (1856–1925) и Джеймса Мак-Нилла Уистлера (1834–1903).



Составлено по запискам из архива доктора Джона Г. Ватсона

За два года, прошедшие с тех пор как я поселился с Шерлоком Холмсом в квартире на Бейкер-стрит, № 221-б, я прилагал немало усилий, приспосабливаясь ко многим своеобразным, даже странным чертам характера и привычкам моего друга, которые, собственно говоря, и побудили его заняться уникальной в своем роде деятельностью частного сыщика-консультанта. Постепенно я приучал себя к его периодам задумчивого молчания, зловонным химическим опытам, многочисленным весьма неприятным на вид посетителям в гостиной, которую он именовал своим кабинетом, и веренице детективов из Скотланд-Ярда, неспособных раскрыть преступление без его помощи. Подобно миссис Хадсон, нашей терпеливой квартирной хозяйке, я примирился с его необычным образом жизни и больше не удивлялся его внезапным приходам и уходам, часто оборачивающимся длительным, никак не объясняемым отсутствием.

Я также приспособился к приказам бросать любое занятие и сопровождать Холмса на очередное расследование. «Пойдемте, Ватсон, — окликал он меня, заглядывая ко мне в комнату. — Игра началась!»

Не будучи обремененным делами после моей отставки, я с энтузиазмом принимал участие в расследованиях вроде того, которое привело нас в Сток-Морен в апреле 1883 года. Записки об этом необычайном деле, названном мною «Пестрая лента», я просматривал спустя несколько дней после нашего возвращения на Бейкер-стрит, когда Холмс вошел в мою комнату с послеполуденной почтой.

— Это вам, — сказал он, бросая два конверта на мой стол.

До этого момента я принимал без протестов собственническую позицию Холмса в отношении любого конверта или посылки, доставляемых по нашему общему адресу. Ни один из предметов, адресованных мне, не попадал в мои руки без тщательного изучения Холмсом его внешних данных. Но сейчас, еще не вполне придя в себя после ужасных событий в Сток-Морене, я наконец решился выразить долго накапливаемое недовольство его бесцеремонным поведением.

— Знаете, Ватсон, — обиженным тоном заявил Холмс, — я и понятия не имел, что вы станете расстраиваться из-за таких пустяков. Вы ведь знаете мои методы. Я полагал, что вы, как человек науки, понимаете, что я всего лишь оттачиваю мои способности делать выводы, основанные на наблюдениях. Уверяю вас, нет ничего более поучительного и потенциально важного для сыщика, чем почерк, почтовые марки и чернила, используемые для почтовых штемпелей. Вы имеете какое-нибудь представление о том, сколько можно узнать об отправителях с помощью того, каким образом они адресуют свою корреспонденцию? Написан ли адрес в спешке? Какие использованы канцелярские принадлежности? Из простого письма, не вскрывая его, можно извлечь множество информации!

Я был удовлетворен лишь частично и проворчал:

— Не сомневаюсь, что вы напишете монографию на эту тему!

— Разумеется! — воскликнул Холмс, взяв трубку с полки над камином. — Пока что я установил не менее четырнадцати сортов чернил, используемых Королевской почтой, и почти сотню водяных знаков английских производителей бумаги, а также более двух десятков в Соединенных Штатах. Например, в прошлом году вы получили восемь писем на бумаге, изготовленной в Сан-Франциско. Это привело меня к выводу, что в упомянутом городе проживает ваш очень близкий родственник, у которого, к сожалению, произошли недавно серьезные неприятности, возможно, связанные со здоровьем.

— Насчет писем вы правы. Они касаются моего брата. Он очень болен, и болезнь оставила его и его жену почти без гроша.

Холмс с сочувствием положил мне руку на плечо.

— Я искренне сожалею, друг мой. Если нужна моя помощь, вам стоит только сказать.

— Благодарю вас. Простите, что я вышел из себя.

— Вы ведь предупредили меня, когда мы обсуждали наше совместное проживание, что держите щенка-бульдога. На вашем месте я бы уже давно вышел из себя из-за моих методов, да и меня самого. Это мне следует извиняться.

— Но как вы узнали о моем брате, не открывая письмо? Не думаю, чтобы я когда-нибудь упоминал вам, что у меня есть брат.

— Действительно, не упоминали. Что до моих выводов, почерк на первых пяти конвертах был явно мужской. Они были адресованы «Джону Ватсону», а не «мистеру» и не «доктору Джону Г. Ватсону» – подобная фамильярность предполагает родственную связь. Последние послания прибыли из того же города в Соединенных Штатах, но на конвертах был женский почерк, а вас именовали «доктором». Отсюда я сделал вывод, что ваш корреспондент женского пола – жена вашего брата. Сестра написала бы также «Джону», а не «доктору» Ватсону.

— Когда вы объясняете, все выглядит на редкость просто. Но как вы узнали, что мой брат болен?

— То, что вам пишет ваша невестка, указывает, что ваш брат не в состоянии сделать это сам, очевидно, из-за какой-то болезни. Если бы он умер, вы бы получили телеграмму.

— Он страдает от нервного расстройства, вызывающего дрожь в конечностях.

— Мои выводы подтверждало то, что письма от женщины приходили всего с двухнедельным интервалом. Это предполагает какое-то срочное дело, так как письма от вашего брата поступали более чем с семимесячным промежутком. Надпись на конверте «Доктору Ватсону» навела меня на мысль, что когда ваша невестка писала письма, ее ум был сосредоточен на медицинских проблемах. Очевидно, ситуация стала настолько тревожной, что, возможно, требует вашего присутствия рядом с братом в качестве врача, а не только обеспокоенного родственника. — Он постучал костлявым пальцем по более длинному из двух конвертов, лежащих на столе. — Конверт компании Кьюнарда таких размеров может содержать только расписание пароходных рейсов. Так как компания Кьюнарда в основном занимается трансатлантическими перевозками, то вы, по крайней мере, обдумываете поездку в США. Маленький конверт из Принсес-Холла на Пиккадилли содержит билет на лекцию Оскара Уайльда о впечатлениях драматурга от недавнего визита в Штаты. Еще одно указание на ваше обдумывание американской одиссеи!

Взяв маленький конверт, я заметил:

— В одном вы не правы, Холмс.

— Вот как?

— Здесь не один билет, — продолжал я, разрывая конверт. — Учитывая ваш интерес к Америке после поездки туда несколько лет назад, я позволил себе зарезервировать место и для вас.

В следующее воскресенье, во второй половине дня, я не без грусти пересекал Пиккадилли вместе с Холмсом, так как именно здесь, в баре «Критерион», мой молодой друг Стэмфорд сообщил мне о существовании человека, с которым я мог бы разделить жилье. Теперь же, спустя два года, печально думая о том, что через несколько дней я, возможно, надолго покину Бейкер-стрит, Англию и, что еще важнее, самого удивительного человека из всех, каких я когда-либо знал, я приближался к лекторию со смешанным чувством сожаления и нетерпения услышать рассказ мистера Уайльда о стране, которую мне вскоре предстояло увидеть.

Увы, самый знаменитый английский драматург со времен барда с Эйвона[6] оказался куда менее заинтересованным в просвещении публики относительно своих американских впечатлений, чем в демонстрации ей того, какое колоссальное впечатление он сам произвел на Америку. Лекция была очаровательной и остроумной, но в ней отсутствовали факты, полезные таким, как я, для кого Америка не являлась всего лишь интеллектуальной абстракцией.

Я собирался сообщить о своем разочаровании Холмсу, когда мы выходили из зала, но внезапно услышал сзади негромкий голос:

— Вся беда Оскара, мистер Холмс, что его интересует лишь одна тема: Оскар Уайльд! У него масса достоинств, но, боюсь, скромность не входит в их число.

Повернувшись, Холмс оказался лицом к лицу с мужчиной с аккуратно подстриженными усами, темными вьющимися волосами и одетым весьма цветисто (для воскресного вечера), что свидетельствовало о принадлежности его к богеме.

— Не могу согласиться, что скромность является достоинством, — заметил Холмс, пожимая ему руку. — Для мистера Оскара Уайльда недооценка его таланта и известности была бы таким же отклонением от истины, как их преувеличение. Мистер Уайльд отлично знает, чего ждет от него публика. За одним-единственным исключением, которое я знаю, эти люди пришли сюда не ради информации об Америке, а ради мистера Уайльда.

— Кто же составляет это исключение, мистер Холмс? Уверен, что не вы!

— Мой друг, доктор Джон Г. Ватсон, — ответил Холмс, повернувшись ко мне. — Через несколько дней он отбывает в Америку. Доктор Ватсон, позвольте представить вам мистера Джеймса Уистлера.

— Я слышал о вас, сэр, — сказал я. — Вы художник.

То, что Холмс был знаком с художником, меня не удивило. Он претендовал на родство с французским художником Верне[7] и часто похвалялся, что сам мог бы стать недурным живописцем.

— Мистер Уистлер не просто художник, Ватсон, — уточнил Холмс. — Он человек, которого Оскар Уайльд недавно превозносил в прессе как первого художника не только Англии, но и всей Европы. Если вы хотите узнать об Америке, Ватсон, то это именно тот, кто вам нужен, ибо Джеймс Мак-Нилл Уистлер – уроженец этой страны.

— Буду счастлив ответить на все ваши вопросы, доктор. Как насчет обеда завтра вечером? Приходите в мою студию на Тайт-стрит. Разумеется, вы тоже приглашены, мистер Холмс. Возможно, вам удастся воспользоваться вашими способностями в области расследования преступлений и разобраться в самой нелепой краже во всей британской истории. Несколько дней назад грабитель проник в мою студию и, имея перед собой богатый выбор картин первого художника Англии и Европы, а также моего друга и гостя, знаменитого портретиста Джона Сингера Сарджента, удалился с ничего не стоящим портретом старухи, принадлежащим перу неизвестного автора. Думаете, вам удастся понять, в чем тут дело?

— Я уже понял, что ваш грабитель взял то, за чем пришел. Если у меня будет больше данных, возможно, я объясню вам причину. С удовольствием пообедаю с вами завтра. После того как вы удовлетворите любопытство доктора Ватсона насчет Америки, вы сможете побольше рассказать мне о похищенной картине, которая, по-видимому, более ценна, чем вы думали, покупая ее.

— Значит, до завтра, мистер Холмс, — улыбнулся Уистлер. — А теперь прошу меня извинить – я приглашен на вечеринку к Оскару, где друзья увенчают его лаврами по случаю сегодняшнего триумфа.

— Всего два вопроса, прежде чем вы уйдете, мистер Уистлер. Где вы приобрели эту картину? И если она не представляет никакой ценности, то почему?

— Я купил ее на еженедельном аукционе в галерее Гордона на Слоун-стрит. Хотел подарить картину Сардженту – я думал, что его позабавит ее примитивность.

— Благодарю вас. Итак, до завтрашнего вечера.

— Скажем, в восемь часов?

Так как завтра у меня были дела, связанные с вероятным отъездом в Америку, я вернулся на Бейкер-стрит всего за час до того времени, когда нас ожидали в студии Уистлера в Челси. Холмс заговорил о картине, только когда кэб свернул на Тайт-стрит.

— Что вы думаете об этом, Ватсон? — спросил он. — Занятная проблема, не так ли?

— Откровенно говоря, Холмс, по-моему, вы придаете ей слишком большое значение. Я согласен с мистером Уистлером. Это всего лишь дело рук глупого вора, который, опасаясь быть пойманным, схватил первый попавшийся предмет. Ваша теория, что он пришел специально за этой картиной, кажется мне абсурдной. Откуда он мог знать, что она находится у Уистлера?

— Отличный вопрос, Ватсон. Он ударяет в самую сердцевину тайны.

Кэб остановился перед высоким и узким зданием с белым оштукатуренным фасадом и высоким окном на верхнем этаже, обращенным на север. Уистлер встретил нас, и мы последовали за ним вверх по лестнице в студию, из большого окна которой открывалась панорама крыш домов Челси на севере и востоке и широкой излучины Темзы на западе. Войдя в просторное помещение, мы увидели пожилого мужчину, созерцающего вид из окна. Подойдя к нам, он представился:

— Джон Сингер Сарджент.

Я понял, что перед нами человек, для которого предназначалась похищенная картина. Сарджент посмотрел на Холмса.

— Наконец-то я познакомился с великим сыщиком!

— Это мой помощник, доктор Ватсон, — представил меня Холмс.

— В сравнении с убийством, дело об украденной картине выглядит весьма тривиально, — промолвил Сарджент, подмигнув Уистлеру. — Боюсь, Джимми переоценивает важность этой истории.

Дальнейшее обсуждение интересующей Холмса темы было продолжено после обеда, во время которого я узнал от Уистлера и Сарджента куда больше полезных сведений об их родной стране, чем из лекции Оскара Уайльда.

Только когда мы поднялись из-за стола и удобно расположились в креслах у камина, разговор вернулся к исчезнувшей картине и обстоятельствам кражи.

— Это был весьма любительски написанный портрет, — сказал Уистлер, покуда его друг, сидя поодаль от нас, рисовал в блокноте кусочком угля, быстро переводя взгляд с Холмса на бумагу. — Лично я нашел его любопытным, — продолжал Уистлер, — потому что он был исполнен в серо-черных тонах.

— В стиле вашего знаменитого портрета матери, который вы назвали «Композиция в сером и черном», — вставил Холмс.

— Да, но в данном случае на картине была изображена старая русская женщина.

— Понятно, — пробормотал Холмс, наклонившись вперед и опустив острый подбородок на руки.

— Чудесно! — воскликнул Сарджент. — Можете сохранить эту позу, мистер Холмс? Вы прирожденный натурщик!

— Право, Сарджент, — заметил Уистлер, — мистер Холмс здесь не для того, чтобы позировать. Если хотите рисовать его, не прерывайте нас.

— Значит, название картины было обозначено художником? — спросил Холмс, послушно сохраняя позу.

— Нет. Я только предположил, что она русская, судя по сельской сцене на заднем плане и ее одежде – простому черному платью и тугой черной косынке – а также по печальному выражению лица.

— Вы говорили, что купили портрет на аукционе в галерее Гордона, — продолжал Холмс, опустив руки. — Были другие претенденты на него?

— Вначале молодая женщина предложила за картину один фунт. Я подумал, что мистера Гордона хватит удар. Позолоченная рама стоила по меньшей мере полфунта! Я поднял цену до двух фунтов, молодая женщина отказалась от дальнейшего участия, и картина досталась мне. Через три дня, несмотря на наличие нескольких моих работ, двух портретов Сарджента и еще трех-четырех вещей, за которые дали бы кругленькую сумму на аукционе у Гордона, из этой комнаты взяли только грубый и примитивный портрет старухи.

— А где вы были в это время?

— Посещал Оскара Уайльда в доме его матери на Чарльз-стрит.

— Когда вы заметили, что картина исчезла?

— На следующий день, потому что ждал Сарджента. Я хотел установить задрапированный портрет на мольберте, а потом внезапно его раздрапировать. Маленькая шутка.

— Вы уведомили полицию?

— Дело того не стоило. Я упомянул о нем сам только в расчете, что оно вас позабавит. Мне и в голову не приходило, что вор явился в мою студию специально за этой картиной, и я все еще не могу в это поверить.

— Для меня аксиома, что когда вы исключаете невозможное, все остальное может оказаться правдой, как бы ни было трудно в это поверить. Кража картины не была забавной ошибкой невежественного грабителя, вторгшегося в ваш мир искусства. В этой картине есть нечто, делающее ее более ценной для вора, чем любое творение Джеймса Уистлера или Джона Сингера Сарджента.

Знаменитый портретист поднялся со стула и пересек студию, чтобы вручить Холмсу продукт его усилий. Взяв блокнот, Холмс внимательно посмотрел на свой ястребиный профиль, изображенный углем, и я заметил, что он более близок к тому, чтобы покраснеть, чем за все время нашего знакомства.

— Великолепно, сэр, — сказал он, возвращая блокнот. — Я лишь сожалею, что не представил вам более подходящий объект для вашего блистательного дарования.

— Чепуха, мистер Холмс, — запротестовал Сарджент. — Вы идеальный объект. Вы должны позволить мне написать вас маслом. Хорошо представляю вас в охотничьем облачении – безрукавке, войлочной шляпе и с биноклем в руке. Что скажете, сэр? Будете мне позировать?

— Сарджент, мы здесь не для вашего удовольствия, — рассердился Уистлер. — Мы заняты разгадкой преступления. Если мистер Холмс согласен вам позировать, можете обсудить детали потом.

Скорее развеселившийся, чем пристыженный Сарджент вернулся к своему стулу. К огорчению Уистлера, Холмс заявил, что уже располагает всеми нужными сведениями об исчезнувшей картине, и перевел разговор в форму, которую я мог бы охарактеризовать как перекрестный допрос двух художников об их стилях в частности и о состоянии искусства в целом, затянувшийся за полночь и доведший до изнеможения как художников, так и меня.

На следующее утро, поднявшись поздно, я узнал у миссис Хадсон, что Холмс ушел несколько часов назад, не сообщив ей, куда идет и когда вернется. Это дало мне возможность продолжить приготовления к путешествию в Америку – зайти за документами в министерство иностранных дел, выправить бумаги в американском посольстве и проконсультироваться со служащим моего банка «Кокс и Кº» относительно аккредитива, позволяющего открывать банковские счета в Соединенных Штатах. Я также дал банку указания насчет того, как поступить с сундуком-сейфом, который я держал в банковском хранилище и в котором находились документы и записи весьма деликатного свойства, касающиеся меня и Шерлока Холмса, в случае, если со мной в Америке произойдет несчастье.

Спустя несколько часов я вернулся на Бейкер-стрит, а еще позже, когда миссис Хадсон надоело в который раз подогревать обед Холмса, он вошел в гостиную и заявил:

— Тайна почти разгадана, Ватсон! Это была любопытная маленькая проблема. Остался лишь один болтающийся конец нити, и он будет аккуратно завязан в узел завтра в час дня.

С этими словами Холмс удалился в свою спальню и закрыл за собой дверь; вскоре после того как мы поселились на Бейкер-стрит, я усвоил, что этот сигнал означает «не беспокоить ни при каких обстоятельствах». Тем не менее утром я до некоторой степени удостоился доверия Холмса.

— Могу сообщить вам следующее, Ватсон, — шепнул он мне за завтраком. — Старуха на картине – не русская. Она сербка. В данный момент я не могу поделиться с вами большим, за исключением того, что забавная маленькая кража могла привести к одному из серьезнейших кризисов и без того напряженной ситуации на Европейском континенте. Будьте дома в два, и я объясню вам все!

Ровно в назначенное время Холмс вошел в гостиную, найдя меня ожидающим его рассказа с таким же нетерпением, с каким я ожидал лекцию Оскара Уайльда об Америке.

— Как вы, очевидно, догадываетесь, — заговорил он, — я начал с визита в галерею Гордона на Слоун-стрит. Мистер Гордон хорошо помнил продажу картины – не только потому, что она едва не была продана за ничтожную цену в один фунт и в конце концов куплена за два знаменитым Джеймсом Мак-Ниллом Уистлером, но и потому, что через три часа, после того как Уистлер унес портрет на Тайт-стрит, в галерею явился еще один желающий его приобрести.

— Значит, вот как вор узнал, что картина у Уистлера! Ему сказал мистер Гордон.

— Нет, Ватсон. Хотя мистеру Гордону предлагали солидную сумму, если он откроет личность покупателя, он отказался предоставить эту информацию. Мистер Гордон – бизнесмен, заслуженно пользующийся хорошей репутацией. Человек, укравший картину, знал, что она попала к Уистлеру, так как его агент присутствовал при покупке. То, что портрет похитили на Тайт-стрит, было чистой случайностью. Его украли бы у любого, кому бы он достался на аукционе. Все было организовано таким образом, чтобы человек, которому приказали купить картину, — тот, кто явился в галерею слишком поздно, — не смог бы этого сделать. Он опоздал, потому что его задержали. Теперь я знаю, какой выдающийся ум стоит за этой шарадой, так как в час дня я сообщил ему все, что мне известно, и он во всем признался.

— Извините, Холмс, но вы сбили меня столку. Выдающийся ум?

— Я не так легко бросаюсь словами, Ватсон. Человек, устроивший эту кражу, один из самых блестящих умов во всей Англии, а может быть, и в мире. В большинстве важных событий можно ощутить его присутствие за сценой.

— И вам известно его имя?

— Так же, как мое собственное, Ватсон. Но не просите меня разглашать его. Возможно, настанет время, когда я почувствую, что могу без опасений доверить вам сведения, касающиеся его. Но не теперь. Что касается идеи написать об этом приключении, которую вы, вероятно, уже лелеете, я настаиваю, чтобы вы не предавали его огласке, покуда я не перестану дышать. Вы можете записать нужную информацию и хранить ее в сейфе в банке «Кокс и Кº», но не должны ничего публиковать, пока не настанет время – если оно когда-нибудь настанет. Что до самой картины, то она была написана посредственным художником, специализировавшимся в жанре, который снисходительно именуют «народным искусством».