— Вздор! — возразил Аладдин громко, чтобы голос его все же можно было расслышать сквозь плач ветра. — У нас так редко бывает возможность поведать друг другу наши истории, что какой-то там буре меня не остановить!

В этот самый миг ветер ударил с новой силой и обрушил парусину им на головы.

— Приятно было познакомиться! — успел прокричать Ахмед, когда песок и темная материя поглотили весь мир вокруг.

И именно в этот миг земля разверзлась у Али-Бабы под ногами.

Глава семнадцатая,

в которой в земле обнаруживаются провалы — и, возможно, не без умысла

Если он и его товарищи и кричали, то крики их затерялись за воем ветра. Остались одна лишь темнота и неприятное ощущение падения.

Потом у Али-Бабы появилась причина сжать губы, когда выяснилось, что рот его забивается песком. Он наконец приземлился куда-то, но без явного ущерба для здоровья, благодаря — во всяком случае, отчасти — тому, что его новое место отдохновения представляло собой подушки вперемешку с грязью. Столь потрясен был Али-Баба, что даже не замечал, что завывания ветра стали значительно тише, пока не услышал голос брата.

— Что с нами случилось? — восклицал Касим где-то впереди. — Я ничего не вижу из этой корзины!

— В этом, — ответил голос Ахмеда, — ты на этот раз ничем не отличаешься от нас.

— По-моему, я потерял руку! — в панике завопил Касим. — Нет, кажется, рука здесь, под всем остальным.

— Мы куда-то провалились, — заявил Гарун авторитетно, как любят порой говорить пожилые люди. — Но я думаю, что все наши вещи провалились вместе с нами.

— Нет, похоже, я весь тут, — бормотал Касим, как бы соглашаясь со старшим разбойником. — Похоже, я потерял крышку от корзины.

— Если бы я смог найти светильник, — сказал Гарун, — и если из него не вытекло все масло… — Повисла пауза, и Али-Баба услышал, как что-то скребется, шаркает и позвякивает.

В темноте кто-то взвизгнул.

— Прошу прощения, — отозвался голос Касима. — Я просто пытался на ощупь проверить, что тут вокруг.

— Ага! — торжествующе вскричал Гарун. — Кажется, я нашел эту штуку! Теперь, если трут все еще у меня за поясом…

Мгновением позже посыпались искры. Али-Бабе пришлось на миг зажмуриться от яркого света. Он заморгал, пытаясь вновь сфокусировать взгляд на остальных. Похоже, все были тут, хотя и в некотором беспорядке.

— Где… — начал было Аладдин и тут же снова взвизгнул. — Не мог бы ты убрать от меня эту штуку?

— Какую штуку? — спросил Гарун, хмурясь в сумрак.

— Эту отрубленную руку — точнее, эту часть Разбойника Номер Сорок! — Он ткнул пальцем в Али-Бабу. — Ты! Ты же его брат, верно? Потрудись сложить его обратно!

— Он бы сделал это, — согласилась голова Касима, торчащая теперь из корзины, — имей он хоть крупицу родственных чувств. И я имею в виду — не просто сложить меня обратно, но также найти какого-нибудь почтенного, возможно даже слепого, портного!

Бывшего дровосека крайне удивила брезгливость Аладдина.

— Откуда такие проблемы? — спросил он вежливо. — Разве ты, прошу прощения, разве мы не привычные ко всему разбойники?

— Разбойники вовсе не обязаны иметь дело с кусками тел! — передернувшись, заявил Аладдин. — Вот когда нас будут называть Сорок Убийц, тогда и поговорим!

Али-Баба послушно поднялся с того места, куда упал, и полез через груды ковров и подушек.

— Похоже, мы провалились в довольно большую пещеру. — Гарун поднял светильник и, щурясь, осмотрелся по сторонам. — Должно быть, от сочетания нашей тяжести и силы бури песок как-то сдвинулся, обнажив вход.

— Пожалуйста, перестань извиваться, — велел Али-Баба брату, беря руку и собираясь вернуть ее обратно в корзину.

— Тебе легко говорить, — защищался Касим. — А когда ты всего лишь рука, то можешь как-то передвигаться только извиваясь.

— Я снова устрою тебя на подушках, — ответил смиренный Али-Баба с великим терпением.

Он бережно положил руку к остальным частям своего брата, потом поднял плетеную корзину, чтобы установить ее поустойчивее.

— Эй, аккуратнее! — предупредил Касим, чьи части при переноске начали натыкаться друг на друга. — Такой способ перемещения заставляет по-новому взглянуть на проблему укачивания.

— Ни слова про укачивание! — вскричал Аладдин, и, судя по выражению его лица, он был знаком с этим словом не понаслышке.

— Похоже, мы все пережили это суровое испытание, — весело сказал Ахмед и кивнул Аладдину. — Ну, может, кому-то досталось больше остальных. И здесь мы куда лучше защищены от бури, чем раньше. Номер Двенадцать! Видишь ли ты стены, ограничивающие то место, куда мы провалились?

Гарун поднял светильник над головой.

— Это место безгранично, возможно даже, это двойник той пещеры, в которой наш атаман хранит золото.

После его слов наступила тишина. Али-Баба впервые услышал намек на вой ветра, но теперь он доносился откуда-то очень издалека.

— Этот светильник наводит меня на мысль продолжить свой рассказ, — заметил Аладдин. — Не говоря уже о том, что это, возможно, поможет мне выбросить из головы некоторые недавние события!

— Конечно, продолжай, — поддержал Ахмед, — поскольку, судя по звукам бури, все еще бушующей над нами, у нас впереди еще уйма времени, которое надо чем-то заполнять.

— Тогда я его заполню, — решительно заявил Аладдин. — Моя история продолжается следующим образом. После того как я увидел самую прекрасную царевну на свете, я все же сумел прийти в себя настолько, чтобы купить провизию для того важнейшего из обедов, который мой дядя хотел подарить нам с матерью. Именно во время этого обеда я узнал первые намеки на свою судьбу и в дальнейшем был направлен на путь истинный.

В тот вечер у нас был роскошный пир, за дюжиной блюд следовала очередная дюжина других, их готовили все живущие по соседству женщины под зорким присмотром моей дорогой матушки.

Когда пир был окончен и мы выждали подобающее время, чтобы насладиться благами правильного пищеварения, человек, ставший нашим благодетелем, повернулся к матери и сказал:

— Я еще слишком мало сделал для вашей семьи. Поэтому я сделаю твоего достойного сына владельцем лавки, торгующей тем, к чему у него больше лежит душа, и далее стану поставлять в эту лавку лучшие товары во всем этом величайшем из городов.

Тут мать парня была просто потрясена такой новостью, ибо наконец-то сын ее мог найти себе занятие и ей не придется снова возвращаться к своей бесконечной стирке после того, как брат ее мужа наконец уедет.

И таким путем дядя юноши воистину завоевал доверие матери. Но он еще не окончил разговор, и следующая мысль, поведанная им родственникам, хоть и была произнесена в той же легкомысленной манере, что и бо́льшая часть предыдущей беседы, сопровождалась взглядом столь напряженным, какого Аладдин ранее никогда не видел.

— Значит, решено, — сказал дядя. — К несчастью, завтра пятница, и поскольку это молитвенный день, не откроется ни одна лавка и ни одно присутственное место, чтобы мы могли исполнить свои планы. Поэтому завтра я возьму мальчика с собой в некие известные мне сады, ибо успешному торговцу следует понимать толк в красоте и утонченности.

И мать парнишки с готовностью согласилась и с этим тоже, как согласилась бы, без сомнения, практически со всем, что бы ни сказал дядя. И было решено, что этот дядя вернется в дом на рассвете и тогда заберет с собой мальчика для дальнейшего воспитания.

И вот дядя зашел к ним на рассвете священного дня и велел юноше поспевать за ним, ибо прогулка их будет долгой. В то время в границах города было множество красивых садов, которых более чем хватило бы для обучения юноши, будь таковы истинные намерения его дяди. Но они прошли весь город насквозь, и вышли через западные ворота, и шли еще целый час, пока не достигли некоего места, и тогда дядя сказал, что сад уже близко.

Но все же Аладдин не заподозрил ничего дурного, ибо что знал этот парнишка, кроме неписаных правил уличных игр и того, сколько разных блюд может его мать приготовить из овощей и черствого хлеба? В этом отношении старик рассчитал верно, хотя на самом деле он выбрал мальчика совсем по другим причинам.

Но даже у такого не от мира сего юноши, как Аладдин, мог возникнуть вопрос-другой. Ибо, хоть дядя и сказал, что они уже недалеко от сада, единственное, что парень мог видеть, — бескрайнюю равнину, раскинувшуюся перед ними, повсюду совершенно одинаковую, если не считать камней, разбросанных тут и там, да почерневших остатков огромных кустов и деревьев, некогда росших здесь, пока на землю эту не напала какая-то болезнь, заставившая их сбросить листья.

— Несомненно, — сказал парнишка со всей почтительностью, — здесь нет никакого сада. Куда же мы направляемся?

В ответ на свой простодушный вопрос он получил шутливый подзатыльник, и дядя велел ему набрать поблизости немного сухого хвороста. Юноша быстро исполнил это, и тогда старик велел парнишке встать примерно в десяти шагах позади него.

Когда тот отошел достаточно далеко, его дядя достал из глубин своего темного элегантного одеяния трутницу. Из нее пожилой мужчина извлек предметы, необходимые для разжигания огня, и поджег сухие ветки. Сделав это, он достал из-за пазухи черепаховую коробочку, извлек из этой коробочки щепотку порошка и бросил ее в пламя, говоря какие-то слова на незнакомом юному Аладдину языке. Когда порошок упал в огонь, над костром поднялся столб густого дыма, и старик еще быстрее забормотал свои непонятные слова.

И тут парень заметил, что вокруг него что-то происходит, ибо земля затряслась, и камни принялись кататься по равнине взад и вперед, и мертвые деревья задрожали столь отчаянно, что с них посыпались огромные сучья. Так сильна была эта дрожь, что даже небо, казалось, содрогается, а земля испустила великий рев, крик гнева и боли.

А когда дрожь прекратилась, на прежде ровной земле появилось перед Аладдином отверстие десяти локтей в длину и десяти в ширину. А внутри отверстия, на глубине все тех же десяти локтей, Аладдин увидел большую мраморную плиту. И к той плите прикреплено было медное кольцо, такое большое, что девичьи руки едва могли бы обхватить его.

— Уж верно, — сказал Аладдин в пространство, — это магическое заклинание. — Парень никогда прежде не видел магических заклинаний и теперь, повидав, точно знал, что не хотел бы увидеть это снова.

— Возможно, что и так, — сказал человек, объявивший себя его дядей. Он улыбнулся, подходя к парню, но тот смотрел на него теперь совсем иными глазами, чем прежде. Вот, наверное, почему его отец никогда не упоминал, что у него есть брат, подумал Аладдин, и его мигом пробрал озноб, ибо никому не хочется иметь в родне мага.

— Кстати, — сказал тогда Аладдин, — я вспомнил, что у меня в городе скоро назначена встреча, очень важная. — С этими словами он подобрал полы халата и попытался поспешно направиться в сторону родного города.

— Но мы уже почти дошли до сада, — успокаивающе ответил старик. — Ты же не захочешь уйти теперь, когда мы так близко от него.

— Это была очень приятная и полезная прогулка, — сказал Аладдин так весело, как только мог, — но, если не ошибаюсь, мне кажется, что матушка зовет меня.

— У тебя нет другого пути, — заявил дядя, и с этими словами рука его вылетела из-под одежды настолько стремительно, что юноша даже не успел проследить ее взглядом, и ударила парня по голове с такой силой, что перед глазами у него все поплыло и мир наполнился множеством ослепительных вспышек, какие бывают на поверхности моря на закате, — кроме как открыть вон ту дверь. Разве мать не учила тебя слушаться старших? Мы пришли сюда, чтобы побывать в саду, и ты в нем побываешь.

Аладдин помотал головой, не столько в знак несогласия с дядей, сколько пытаясь прочистить мозги, ибо теперь он понял, что человек этот не просто маг, но маг могущественный, во всяком случае, в том, что касалось его умения работать кулаками.

— Что? — вскричал дядя при виде того, что он ошибочно принял за юношескую дерзость. — Ты и теперь не повинуешься мне?

— Я этого не говорил! — поспешно ответил Аладдин. — Я должен был привести мысли в порядок, чтобы понять, за что мой дядя мог так меня ударить.

Тут его дядя изобразил добрую улыбку и сказал так:

— Это лишь для твоего собственного блага, как и все, что делают старшие.

Слова эти успокоили юношу, ибо именно такие объяснения слышал он всякий раз от старших, и он даже подумал, что теперь смысла в этих словах не больше, чем во всех случаях, когда он слыхал их прежде, и в этой мысли нашел он некое утешение.

— Теперь ты будешь следовать моим указаниям в точности, — сказал далее его дядя, — ибо очень важно, чтобы молодость всегда прислушивалась к мудрости прожитых лет. Полезай в эту дыру и потяни за медное кольцо, чтобы сдвинуть мраморную плиту в сторону.

Парнишка уставился на громадный кусок мрамора, который, как вы уже знаете, если внимательно следите за моим рассказом и умеете считать, был десять локтей в длину и десять в ширину, и никто не знает, сколько еще в толщину.

— Но ведь очевидно, о дядя, — сказал Аладдин с великим сомнением, — что эта мраморная плита слишком большая, чтобы лишь один подросток мог хоть на волосок сдвинуть ее с места.

И вновь на его голову обрушились невидимые, но необычайно могущественные силы. «Если так пойдет и дальше, — подумал Аладдин, — то вряд ли в голове у меня когда-нибудь прояснится».

— Знай, что я снова ударил тебя лишь ради твоего же совершенствования и дальнейшего благоденствия, — сказал его дядя чрезвычайно ласково. — Как я уже говорил, ты должен до мельчайших подробностей следовать моим указаниям. Мой дорогой мальчик, когда ты это сделаешь, то будешь больше не мальчиком, но величайшим из мужей.

После таких увещеваний Аладдин решил прислушаться к своему дяде насколько мог, несмотря на непрерывный звон в ушах.

— Ты видел, как я отверз перед тобою землю, но позволь сказать, что я сделал это лишь для твоей собственной пользы. А под этой мраморной плитой лежит сокровище, положенное на твое имя, достать которое можешь только ты сам. Никто, кроме тебя, не сумеет взяться за это медное кольцо, или поднять мраморную плиту, или сделать хоть один шаг по лестнице, что ожидает под нею. Но если ты точно выполнишь мои указания, мы оба будем такими богатыми, что заживем как цари.

Юноша признал, что все услышанное ему по душе, и потому с великой решимостью сказал:

— Тогда я сделаю это.

— Вот и прекрасно! — согласился его дядя, который стал затем многократно целовать молодого человека — и щеки его, и пальцы, и парню это показалось лишь чуть менее неприятным, чем недавние оплеухи. Но он рассудил, что если хочешь стать богаче царя, то можно простить дядюшке некоторое перевозбуждение.

— Значит, так, — сказал его дядя с почти пугающим жаром, — спрыгни в яму, на край плиты, и возьмись за медное кольцо обеими руками.

— Но плита такая тяжелая, — заметил Аладдин, отступая на шаг, чтобы дяде было его не достать. — Не мог бы ты тоже спрыгнуть туда, чтобы присоединить свои силы к моим?

Но вместо того, чтобы ударить парня, его дядя рассмеялся над глупыми словами Аладдина.

— Если бы я попытался помочь тебе поднять эту плиту — да что там, даже если бы сто силачей из войска великого султана попытались помочь тебе сделать это, — плита даже не шелохнулась бы, словно часть скалы, сросшаяся с другой скалой. Лишь ты один в силах сдвинуть этот тяжелый мрамор, и сделать это ты можешь лишь одним способом: возьмись за медное кольцо обеими руками и произнеси вслух свое имя, потом имя твоего отца и имя отца твоего отца.

Эти указания легко было исполнить, так что юноша спустился наконец в яму и ухватился за медное кольцо, которое оказалось удивительно теплым на ощупь, и сказал:

— Мое имя Аладдин, а отца моего звали Мустафа, он был портной, а его отцом был портной по имени Али.

И тут плита сразу поднялась и отлетела прочь, словно кто-то толкнул ее снизу.

Да, портняжное дело было семейным ремеслом из поколения в поколение, но я не последовал традиции, и я признателен тем, кто ныне обитает в корзинах, за то, что они воздержались от замечаний по поводу моих последних слов.

Но возвращаюсь к моему повествованию.

Под плитой не было никаких следов живого существа. Вместо этого я увидел дюжину мраморных ступеней, а в конце этих ступеней — вторую дверь, из сияющей красной меди, с множеством заклепок из того же самого металла.

— Спустись в пещеру, сын мой, — наставлял его дядя сверху, — и войди в медную дверь, которая сама откроется при твоем приближении. Ты окажешься в громадной пещере, разделенной на три обширных зала. В первом зале ты увидишь четыре больших бронзовых кувшина, полные жидкого золота. Во втором найдешь четыре серебряных кувшина, наполненные золотым песком. В третьем обнаружишь четыре золотых кувшина, набитые новенькими золотыми монетами. — Тут дядя погрозил стоящему внизу юноше пальцем. — Очень важно, чтобы ты прошел мимо всех этих предметов, и придерживай хорошенько полы своего халата, чтобы они не коснулись какого-нибудь из кувшинов. Ибо если ты прикоснешься к любой из этих урн любой частью своего тела или одежды, то мигом обратишься в глыбу обсидиана.

Он может превратиться в глыбу обсидиана? «Кажется, — подумал парень, — я и впрямь слышал голос зовущей меня матери». Но теперь, когда он уже спустился сюда, ка́к было ему выбраться из этой ямы?

— В конце третьего зала, — продолжал дядя, в воодушевлении своем не обращая внимания на уныние молодого человека, — ты найдешь еще одну дверь, во всех отношениях подобную той, что находится в конце ступеней, и она приведет тебя в дивный фруктовый сад с множеством усыпанных плодами деревьев. Однако не задерживайся там. Иди прямо через сад, и придешь к лестнице с колоннами и тридцатью ступенями, ведущими наверх, к портику. Когда ты поднимешься к портику, то увидишь там нишу между колоннами, а в этой нише — крошечную медную лампу, стоящую на бронзовом пьедестале.

Лампа та будет гореть, поэтому ты должен будешь затушить ее и вылить из нее то масло, что в ней еще осталось, на пол, к своим ногам, и затем сразу спрячь лампу за пазуху. Потом ты вернешься ко мне тем же путем, что пришел. Однако на обратном пути можешь задержаться в саду и нарвать плодов с деревьев, если захочешь. Но, конечно, как только мы снова встретимся, ты сразу же отдашь мне лампу.

С этими словами дядя снял с руки кольцо и бросил его Аладдину, велев парню надеть его на большой палец.

— Эта волшебная безделица спасет тебя от всех напастей, — ободряюще сказал дядя, — охранит от любого зла, защитит от всех бед, убережет от всех и всяких несчастий, оборонит от горестей, избавит от всех неприятностей. Я сказал, что по возвращении ты должен будешь сразу отдать мне лампу?

Аладдин надел на большой палец кольцо затейливой иноземной работы, как ему было велено. Холодящее прикосновение металла к коже почему-то в самом деле успокаивало.

— Когда ты справишься с этой благородной задачей, — заявил далее сверху его дядя, — тебя будут считать уже не ребенком, но человеком, совершившим дело, которое по плечу лишь мужчинам. И в тот самый миг, когда лампа окажется наконец у меня, тебе больше не будет равных. Только будь очень осторожен, подбери полы халата, когда будешь проходить через те залы; иначе пропадешь вместе с лампой.

Сказав так, старик помахал ему с великой сердечностью и добавил:

— Возвращайся целым и невредимым, дитя мое. Быть может, мне следовало бы спрыгнуть вниз, чтобы обнять тебя напоследок.

Чтобы избегнуть новых дядюшкиных поцелуев, юноша устремился навстречу своему приключению немедленно. Он спустился по двенадцати ступеням, и едва он приблизился к медной двери, та распахнулась и впустила его. Но по ту сторону двери снова не было ни одного живого существа, а лишь три огромных зала, как и описывал его дядя. Подобрав полы халата выше пояса, Аладдин пошел через залы, как велел старик, и целым и невредимым добрался до дальней двери, ведущей в сад, а оттуда — до большой лестницы и портика с нишей. Там, на бронзовом пьедестале, который также описал дядя Аладдина, стояла лампа, горящая ясным малиновым огнем.

Пламя погасло, едва юноша дунул на него, и Аладдин взял лампу и вылил остававшееся в ней масло. Он подумал было о том, какие следы останутся от масла на его одежде, но, к его удивлению, поверхность лампы уже была сухой, так что он быстро спрятал небольшой медный предмет в складках своего одеяния. Потом он спустился из портика в сад.

Тут он впервые как следует рассмотрел плоды, висевшие на деревьях этого сада, ибо никогда в своей короткой жизни не видел он фруктов столь огромных и прекрасных. И тут он подумал, что прогулка с дядюшкой была долгой и трудной и за все эти многие часы он ни разу не остановился, чтобы хоть чем-нибудь подкрепиться. К тому же дядя сказал, что из всего этого заколдованного места лишь в саду Аладдин может задержаться и отведать фруктов.

И вот он дотянулся и сорвал то, что на первый взгляд казалось яблоком, хотя, когда пальцы Аладдина коснулись плода, юноша подивился поразительной твердости его кожуры. И в самом деле, при ближайшем рассмотрении оказалось, что все эти плоды по твердости не уступают камню, не поддаются ни ногтям, ни зубам и лишь формой напоминают инжир, апельсины, виноград, дыни (зеленые и желтые), бананы, грейпфруты, лимоны, яблоки, груши и прочие замечательные китайские фрукты.

Тогда Аладдин предположил, что эти предметы сделаны из цветного стекла, и хоть он был по-прежнему весьма голоден и разочарован, что плоды эти не смогли утолить его аппетит, все же принялся рвать эти похожие на фрукты игрушки, чтобы принести в подарок матери и своим юным друзьям. И он набрал фруктов всякого цвета, даже не подозревая, что красные могут оказаться рубинами, карбункулами, гиацинтами, кораллами или сердоликами, а белые — бриллиантами, жемчугом, перламутром или лунным камнем, не говоря уже про множество оттенков синего, фиолетового, желтого и разных неведомых цветов и про то, что это могли быть сапфиры, лазурит, бирюза, аметисты, яшма, топазы, янтарь, агаты, опалы, гематиты, турмалины, перидот и хризопраз.

Столь очарован был он этими камнями, что набрал их во множестве каждого цвета и рассовал их по карманам, и в пояс, и в рукава, и в одежду — повсюду, куда только мог, так что вскоре стал похож на вьючное животное перед походом на базар. Однако он как-то сумел идти и достаточно высоко подобрать полы халата, чтобы миновать опасные урны во всех трех залах, не коснувшись их.

И так он снова прошел сквозь медную дверь, на ступени, ведущие его к дяде. Но дядя, увидев его, казалось, не слишком обрадовался возвращению племянника, но первым делом спросил:

— Где лампа?

— Лампа? — переспросил Аладдин. — Ах да, лампа. Готов поклясться, что она где-то была. Наверное, это та острая штука, которая теперь впивается мне в поясницу.

Но дядя его не желал слушать никаких объяснений.

— Что я тебе говорил насчет лампы? — напомнил он, все больше гневаясь. — Я должен получить ее немедленно! Отдай мне ее сейчас же!

— Но, дорогой дядя, — ответил вполне разумно парень, радуясь, что справился со своей задачей, — как я могу отдать ее тебе сейчас, когда, как ты сам видишь, мои карманы вот-вот лопнут от этих замечательных стеклянных штучек? Позволь мне подняться по ступеням и помоги выбраться из ямы, чтобы я смог достать все это из карманов и сложить в надежном месте, чтобы эти стекляшки не раскатились и не побились. И тогда я с радостью отдам тебе лампу, поскольку в данный момент она соскользнула уже ниже пояса, и я боюсь, что она может поцарапать мне одну весьма чувствительную часть тела.

Но дяде его так хотелось завладеть этой лампой, что он не слушал никаких доводов.

— Ты не отдашь мне лампу? Песий сын, отдай мне лампу или умри!

Ни разу еще юноша не слышал, чтобы старик говорил таким ужасным голосом или обращался к нему со столь грубыми словами. Аладдину припомнились полученные им оплеухи. Потом он вспомнил, как дядя заставил содрогаться небо и землю, после чего в земле появилась эта огромная дыра.

«Наверное, — подумал парнишка, — я говорил с ним не очень убедительно». Пожалуй, решил Аладдин, теперь будет разумнее возвратиться в пещеру, пока дядя не успокоится немного.

Так он и сделал, проворно, насколько позволяла его ноша. Медная дверь вновь открылась перед ним и захлопнулась, едва он оказался по другую ее сторону, хотя рука Аладдина не коснулась ее, и никакая другая человеческая рука тоже, и это было только к лучшему, поскольку юноша в тот момент не вполне владел собой.

Даже глубоко под землей он удивительно ясно слышал голос старика, и это в значительной мере помогло парню понять истинную сущность этого человека, не говоря уже о том, что теперь мне гораздо проще связно пересказать вам эту историю. И вот что сделал человек, называвший себя дядей мальчика.

— Коли лампа не досталась мне, то не достанется она никому! — вскричал тот человек и снова разжег огонь и бросил в него еще щепотку порошка.

И когда вновь поднялся густой дым, он опять произнес неведомые слова, и огромная мраморная плита упала на свое место, навеки погребая под собой Аладдина.

— Будь проклято это глупое дитя! — злобно выкрикнул старик над убежищем юноши. — Какое счастье, что мне не нужно больше притворяться его родственником! Ах, если бы мое магическое искусство, указавшее мне на местонахождение лампы и на этого Аладдина, единственного в целом мире, способного ее достать, если бы мое искусство могло также поведать, что мальчишка окажется таким упрямым и несносным… Я бы собрал свои магические свитки и зелья и вернулся в Марокко.

«Ага!» — сообразил наконец Аладдин. Как уже, вероятно, догадались многие из вас, слушающие мой рассказ, человек этот был вовсе не его дядя, а могущественный маг, приехавший из далекого далека, из страны Марокко, по одной лишь причине — найти способ заполучить эту лампу!

— Все это просто замечательно, — перебил Гарун, — но не имеет никакого отношения к дворцам!

— С такими слушателями, — подчеркнуто ехидно ответил Аладдин, — ничего удивительного, что в среде разбойников рассказывают так мало историй!

— Учитывая продолжительность твоей истории, — успокоил его Ахмед, — я думаю, мы ведем себя очень хорошо, во всяком случае, те из нас, что ниже по рангу.

— Слушайте же дальше, — настаивал Аладдин, — ибо с этого момента человек, который был не мой дядя, а ужасный колдун из далекого Марокко, решил, что не желает больше иметь дела со столь импульсивным мальчишкой, и бросил меня умирать там.

Вы спросите, как столь проницательный человек, как он, мог оказаться в такой ситуации, — сам задал вопрос Аладдин. — Я много думал об этом и полагаю, что это подобно зрению старика, который может разглядеть полет птиц на горизонте, но неспособен различить знаки на лежащем перед ним пергаменте. Крупные события были перед колдуном как на ладони, но повседневные поступки людей ускользали от его внимания.

Но Аладдин знал лишь одно. Теперь, когда он отказался немедленно отдать колдуну лампу, которую тот так страстно желал иметь, этот колдун снова запечатал пещеру и бросил в ней парня на верную смерть. Мысль эта не радовала Аладдина. В великом отчаянии стал он заламывать руки, плача и говоря:

— О, никогда не увижу я снова своей матушки и друзей! Никогда не смогу больше поесть, ибо вынужден буду провести свои последние часы, в молчании взирая на красивые стеклянные безделицы!

Но порой Провидение вмешивается в дела смертных, и так случилось и в тот безрадостный день, ибо, когда юноша заламывал пальцы, он случайно потер кольцо, которое маг дал ему для защиты, а потом в гневе позабыл. И едва Аладдин потер кольцо, из того повалил густой багровый дым, а когда дым рассеялся, перед юношей стоял джинн, чья кожа была цвета красного дерева, а глаза горели красным огнем, словно угли.

— Мне подвластны земля и море, — сказал тогда джинн, — но я раб кольца и того, кто носит его. Чего изволишь, хозяин кольца?

И парень очень удивился такому повороту событий, но решил, что в его теперешнем положении надо хвататься за любую возможность, и спросил у своего сверхъестественного гостя:

— Повелитель земли, и небес, и морей, не мог бы ты вызволить меня из этой пещеры?

Не успел юноша даже вздохнуть, земля над ним расступилась, и словно невидимая рука подняла его и поставила неподалеку от того места, где маг творил свои заклинания!

Аладдин умолк, чтобы перевести дух, и Али-Баба поспешно сказал:

— Извини, что перебиваю, но не то ли это кольцо, что ты носишь и теперь на большом пальце?

— Это кольцо? — Аладдин взглянул на свою руку, словно никогда раньше не видел на ней золотого ободка. — Всего лишь бесполезная безделица, я уверен. — Он помедлил, приглядываясь к украшению повнимательнее. — Хотя, если всмотреться, у него действительно есть некоторое сходство с кольцом, которое у меня когда-то было и у которого имелся некий… секрет. Оно выглядит в точности как то кольцо, с джинном. Странно, что я этого не помню.

— Это напоминает мне другое заклинание, — воспользовавшись случаем, сообщил Ахмед, — наложенное на одного моего знакомого мага.

— К чему этот разговор о заклинаниях? — возразил Аладдин. — Все это в далеком прошлом. Теперь я разбойник!

— Как и все мы, — согласился Гарун. — И позвольте заметить, что пока и слова не было сказано о дворцах. Но, прежде чем ты снова продолжишь рассказ, хочу сказать, что ветер наверху явно ослабевает.

— Насчет этого я бы пока не беспокоился, — ответил еще один голос.

Эти слова дали Али-Бабе пищу для дальнейших размышлений.

— Почему вы так печетесь о главаре разбойников? Сдается мне, что все вы мечтаете о побеге. Разве песчаная буря и потайная пещера не дают вам прекрасную возможность поступить в соответствии со своими желаниями?

Три старших разбойника посмотрели на него с жалостью.

— Предводитель разбойников всегда найдет тебя, — дружно заявили они.

И если подумать, Али-Баба должен был признать, что это действительно так. Сколько бы эти разбойники ни теряли его, всякий раз он каким-то образом снова оказывался среди них.

— А когда наша шайка снова найдет тебя, жизнь твоя изменится от плохого к еще более худшему, — снова провозгласили все трое хором.

— Но так будет не всегда, — сказал другой голос.

— Кто это сказал? — поинтересовался Али-Баба.

— Не я, — ответил Гарун. — Я лишь предложил подняться наверх.

— А я как мог старался хранить почтительное молчание, — добавил Касим, — чтобы иметь возможность когда-нибудь потом попросить вас о портновской услуге.

— Хм-м? — вопросительно промычал Ахмед. — О, прошу прощения, я, должно быть, на минутку задремал.

— Я бы не возвращался пока на поверхность, — заметил другой голос. — Это всего лишь временное затишье.

На этот раз Али-Баба был совершенно уверен, что ни один из них этого не говорил.

— Кто… — начал было он.

— Ты вполне уверен, — ответил голос, — что в самом деле хочешь это знать?

Глава восемнадцатая,

в которой история некоторым образом развивается по кругу

Наступила тишина, и Аладдин решил, что лучше сменить тему.

— Кажется, здесь душновато, — заметил он. — Знаете, как всегда бывает в пещерах.

— Коли уж ты заговорил об этом, — добавил Ахмед, — не могу с тобой не согласиться.

— Да, в самом деле, — нашел повод вступить в беседу Гарун. — Однако я думаю, что мы сможем благополучно выбраться из этого замкнутого пространства, если предпримем небольшую прогулку, пожалуй держась поближе друг к другу и с мечами наготове.

— Бессмысленно угрожать граниту, — ответил голос. — К тому же вы не знаете дороги отсюда.

— Это уж точно, — согласился с таинственным голосом Касим. — До того как попасть сюда, мы, кажется, двигались прямиком вниз.

— Но успокойтесь и отдохните, — предложил голос самым любезным тоном, — ибо разве вы не слышите, как буря бушует над вашими головами?

Али-Баба и впрямь заметил, что под сводами пещеры снова начал посвистывать ветер.

— И не бойтесь, — наставлял их голос. — Я прослежу, чтобы, пока вы рассказываете свою историю, с вами ничего дурного не случилось.

— Наконец-то, — удивился Ахмед, — Разбойник Номер Тридцать обрел подходящую публику!

— В таком случае я продолжу, — отозвался Аладдин, с удивительной поспешностью хватаясь за предложение таинственного голоса. — Итак, парень снова оказался на равнине, и город его был едва виден вдали, хотя прошло так много времени, что солнце уже клонилось к закату. Колдуна нигде не было видно, и джинн тоже исчез. «Но, разумеется, жизнь полна загадок, — подумал юноша, — и сегодня я мог бы вновь повторить это».

Потом парень со всей быстротой, на которую были способны его ноги, возвратился в дом своей матери, хотя все равно было уже далеко за полночь, когда он наконец добрался туда.

Он увидел, что мать не спит, дожидаясь его возвращения, ибо она никак не могла уснуть — так встревожило ее, что он не явился домой вовремя. Она дала ему напиться холодной воды и выставила всю пищу, какая нашлась в доме, говоря, что выслушает его рассказ, когда сын ее поест. И юный Аладдин ел с большим аппетитом, ибо он был так близок к смерти, что уже и не чаял когда-нибудь вновь увидеть еду.

Когда же наконец закончил он свою затянувшуюся трапезу, то поведал матушке об удивительных событиях минувшего дня, так же, как я рассказываю вам о них теперь. И тогда мать его стала проклинать того темнокожего, как могут проклинать только матери.

— Подумать только, — говорила она, — что он чуть не лишил тебя жизни, и ради чего? Ради какой-то жалкой медной лампы!

И тут парень поднялся и высыпал великое множество твердых плодов из карманов и из-за пазухи.

— И я рисковал своей жизнью из-за этих дурацких штук?! — воскликнул он в недоумении. — Я ведь уже не ребенок, чтобы играть разноцветными камушками! — И юный Аладдин решил, что это будет опыт, который изменит всю его жизнь.

Проснувшись на следующее утро, юноша вновь исполнился решимости отказаться от детских забав и впредь вести себя как мужчина. Но прежде чем выйти из дома и попытать удачи, он захотел сначала хорошенько позавтракать. Он сказал матери об этом, и наградой ему были огорчение на ее лице и заломленные руки.

— О мое любимое, дорогое дитя, — воскликнула его матушка в своей обычной горестной манере, приобретенной за годы тяжких трудов, — чем же я могу накормить тебя этим утром, если прошлой ночью тебя обуял такой голод, что ты съел до крошки всю еду, какая была в доме? Но подожди немного, я возьму несколько узлов с одеждой и через час-другой, отстирав вещи в реке, заработаю немного мелких монет, чтобы купить тебе еды.

Видя свою мать в таком состоянии, Аладдин тут же захотел порадовать ее. Если его матушка не сумела приберечь немного еды, можете вы спросить, почему же он должен был чувствовать себя виноватым? Скажем так, это обычное дело между матерями и сыновьями, и покончим с этим.

— Нет-нет, дорогая матушка, — сказал тогда Аладдин. — Ты достаточно потрудилась за свою долгую жизнь. Почему бы не взять эту лампу и не продать ее на базаре? На эти деньги мы наверняка сможем поесть разок-другой. А когда я поем и оденусь, то возьму эту кучу разноцветных камней и продам их каким-нибудь не слишком образованным горожанам. Таким образом мы, наверное, сможем прокормиться пару дней, пока я не определюсь до конца, как мне быть мужчиной и какую избрать дорогу в жизни.

Но удача улыбалась им, ибо, передав лампу в руки своей матери, Аладдин вверил ее заботам самой большой любительницы чистоты во всей той части света.

И матушка его, глядя на эту потускневшую лампу, подумала, что наверняка сможет получить за нее лучшую цену, если начистить ее, прежде чем нести на базар. И тогда она взяла один из старых ветхих обносков, которые обыкновенно носила вместо одежды, смочила тряпицу смесью воды и золы, призвала на помощь всю свою недюжинную силу, накопленную за три десятка лет ручной стирки, и принялась чистить медь.

Но едва успела она провести рукой вверх и вниз по лампе, как из горловины повалил багровый дым, а когда этот дым рассеялся, перед ними стоял джинн, столь огромный, что головою он задевал потолок. Кожа у этого джинна была цвета золота, а глаза сверкали яркой синевой, будто летнее небо. И вскричало это волшебное создание оглушительным голосом, звучавшим еще громче из-за замкнутого пространства:



Я властитель всего, хоть в пещере живу,
Но рабом я хозяину лампы служу.
Повелевай мною, о госпожа! Повелевай мною!



Но дорогая матушка Аладдина имела еще меньший опыт общения с джиннами, чем ее сын. Поэтому она застыла на месте, широко раскрыв глаза, а язык ее, казалось, увеличился в размерах и целиком заполнил рот, и она не могла говорить. Но это продолжалось недолго, ибо вскоре мать Аладдина упала в глубокий обморок.

Аладдин, однако, стоял неподалеку, когда это случилось, и он быстро шагнул вперед и выхватил лампу из слабеющих пальцев матушки. Если этот дух в деле так же хорош, как тот здоровенный темнокожий тип в пещере, то теперь всякое пожелание Аладдина будет исполнено.

— О раб лампы, — сказал он тогда, — я голоден, и мне нужна еда для меня и для моей матушки.

— Будет исполнено, — ответил золотой джинн и протянул ему серебряный поднос.

А на подносе том стояла дюжина золотых блюд, а на каждом блюде — разная диковинная еда, подогретая и приправленная специями как положено. А позади этих блюд лежала дюжина хлебов белее белого, и на них были изображены люди, и звери, и сценки из древней истории. А в самом конце этого громадного подноса стояли две фляги с чудесным белым вином, благоухавшим так, что Аладдин не сомневался, что вино это высочайшего качества, и два больших кубка, причем и фляги, и кубки были из чеканного золота и украшены драгоценными камнями, некрупными, но подобранными со вкусом.

Парень был очень рад такому подношению и велел джинну поставить все это перед ним и его все еще лежащей без чувств матушкой. Золотой дух так и сделал, после чего тихонько исчез, как и подобает хорошему официанту.

Множество благоуханных ароматов быстро привело матушку в чувство, и она открыла глаза и увидела перед собою целое пиршество.

— Сбылись наши самые сокровенные мечты, — сказала она в изумлении, — ибо никогда не видела я подобных яств. Но как случилось, что мы вкушаем такие замечательные кушанья, да еще с самой лучшей столовой посуды?

Тут юноша помедлил немного, ибо помнил он, как испугалась его мать одного вида джинна, и опасался, что если родительница его заподозрит, будто этот пир происходит из волшебного источника, то может отказаться от еды, хоть та и выглядит безопасной и питательной во всех отношениях. И все же, как и все послушные дети, он не хотел явно врать женщине. Поэтому он решил, что надо найти компромисс.

— Похоже, это последний дар человека, называвшего себя моим дядей, — сказал Аладдин, произнеся наконец некое подобие правды.

Но его матери такое объяснение понравилось, казалось, не многим больше, чем могло бы понравиться то, что произошло на самом деле.

— Этого подлого негодяя? — вскричала она. — Мы должны наплевать в его еду и выбросить ее на улицу собакам!

Это была не совсем та реакция, которой ожидал от нее парень. Но прекрасная пища, стоявшая перед ними, плюс явно голодное выражение на заострившемся и изможденном лице матери давали ему надежду, что его доводы убедят ее.

— Разве не лучшей местью ему стало бы, — сказал он тогда, — если бы мы ели эти прекрасные яства, без конца понося гнусное имя мага?

Мать его снова посмотрела на роскошные блюда и решила, что впрямь лучшей местью будет съесть все это. И вдвоем они стали пировать, и ели так долго, что утренняя трапеза перешла в вечернюю.

Наконец, когда они решительно не в силах были съесть больше ни кусочка, то отодвинули от себя блюда, и матушка Аладдина убрала то, что они не доели, на завтра и заперла дорогую столовую утварь в буфет, чтобы ее не украли.

И теперь, поев так славно, Аладдин подумал, что, пожалуй, куда лучше подождать следующего дня с поисками своего пути в жизни.

Но матушка не намерена была позволить своему сыну насладиться отдыхом, столь им заслуженным.

— Самое время нам поговорить, — сказала она таким тоном, какой все дети боятся услышать от своих матерей. — Скажи мне правду, откуда все-таки взялась эта еда? — Она погрозила пальцем у парня перед но сом, чтобы придать весомости своим словам. — И помни, мать всегда заметит обман!

Тут Аладдин сдался и рассказал матери, что еду добыл золотой джинн, который живет в лампе.

— Не доверяю я этим дьявольским штукам! — воскликнула его мать. — Воистину тебе следовало бы избавиться от лампы и от кольца тоже, ибо они, должно быть, орудия шайтана!

Но сын парировал ее слова, говоря, что эти две вещи и обитающие в них духи не сделали ему ничего, кроме добра, и еще сказал Аладдин, что дух кольца на самом деле спас ему жизнь, когда он мог погибнуть в пещере. И юноша решил сохранить эти предметы, но никогда более не докучать ими матушке.

— Очень неприятно перебивать тебя, — встрял вдруг Ахмед, — но позволь заметить, что ты снова упомянул про волшебное кольцо.

— Да? — с досадой отозвался Аладдин, словно не понимая, какое отношение это имеет к нему. — Кольцо — важная часть моего рассказа.

— По-видимому, куда более важная, чем дворцы! — заметил Гарун, сопя от нетерпения, что было на него вовсе непохоже. — Я вполне уверен, что ты уже достаточно обрисовал картину. Что если нам перейти сразу к дворцовой части истории?

— А мне, как ни странно, больше понравилось про пещеры, — вставил таинственный голос. — Я бы не возражал, если бы вы вернулись к этой теме снова.

— Но кольцо у тебя на пальце! — вновь напомнил Ахмед.

— Да, не сомневаюсь, что в другой момент это могло бы стать более чем подходящей темой для разговора, — согласился Аладдин. — В настоящее же время, думаю, я лучше продолжу свою историю, ибо песчаная буря не будет длиться вечно.

Ахмед открыл было рот, чтобы возразить, но Аладдин уже приступил к рассказу, прежде чем младший из разбойников смог вымолвить хоть слово.

— В дальнейшей части своего повествования я буду краток. На протяжении нескольких последующих дней юноша потихоньку распродавал великолепную посуду, сопутствовавшую волшебным яствам, и таким образом и он, и его матушка имели более чем достаточно еды, что позволило пареньку стать чемпионом района по подбрасыванию ногой фески. Однако он, конечно же, в любой момент мог придумать какой-нибудь великий план на будущее.

Таковы были его мысли, когда он снова услышал голоса трех евнухов.

— Берегитесь, ибо царевна Будур шествует среди вас! — И далее: — Берегитесь, ибо если кто из мужчин бросит взгляд на царевну, то поплатится жизнью! — И так далее, и тому подобное, в основном те же угрозы, которые Аладдин уже слышал в прошлый раз.

Ах, если человек однажды отведал запретного плода, всю жизнь он будет возвращаться к тому дереву. И вот Аладдин вспомнил про случай с евнухами и про тот волнующий миг, когда он мельком увидел самую прекрасную царевну на свете. В тот день он навеки влюбился в нее, но он был так низко, а она так недосягаемо высоко, что каковы были их шансы хотя бы обменяться взглядами, а уж тем более заговорить, или коснуться друг друга, или стать мужем и женой? Это фаталистическое понимание вкупе со всеми обстоятельствами, касающимися двуличности колдуна, опасностей пещеры, чудес кольца и лампы и повседневной необходимости противостоять диктату матери, заставили молодого человека задвинуть мысли о царевне в самую дальнюю извилину мозга.

Но теперь, быть может, у него появилась возможность увидеть ее снова, и дело на этот раз происходило на улице, где стояли торговые прилавки и было на что посмотреть, не то что в прошлый раз.

— Берегитесь! — кричали евнухи. — Ибо сабли наши остры!

«Все же, — подумал парень, — надо найти какое-нибудь укромное местечко, чтобы избежать мечей стражников царевны». Он огляделся, намереваясь спросить торговцев, где он мог бы найти подходящее место, чтобы спрятаться. Но все торговцы, и все их покупатели, и буквально все товары исчезли совершенно.

— Берегитесь! — возвещали евнухи. — Ибо суд наш не ведает пощады!

«Что ж, воистину, — подумал тогда парень, — это исчезновение мне на руку, поскольку теперь я смогу спрятаться где угодно посреди этого уличного торжища, где-нибудь среди хлипких деревянных прилавков и брошенных торговцами потертых ковриков, за которыми не спрятался бы и новорожденный младенец».

— Берегитесь! — взывали евнухи. — Ибо мы уже за углом!

В тот миг Аладдин понял, в чем состоит истинная проблема уличной торговли — вокруг тебя нет ничего, кроме свежего воздуха.

Он обернулся — и там были три евнуха, марширующие по торговой площади, с очень острыми мечами и очень удивленными лицами.

— Вы видите? — спросил один.

— Конечно вижу, — ответил другой.

— Считайте, что в этом мы единодушны, — добавил третий.

Но все мысли о евнухах вылетели у юноши из головы, когда он увидел царевну и, более того, царевна увидела его.

Он не мог пошевельнуться и лишь улыбался. И — чудо из чудес — царевна улыбнулась в ответ.

Он решился снова взглянуть на евнухов. Все трое тоже улыбались. Но улыбки евнухов его не слишком волновали.

— Ты погубил себя, юноша! — сказал один.

— Ни один мужчина не должен видеть царевну, — добавил второй.

— Если он не из числа ее ближайших родственников, — пояснил третий.

— Приговаривается к немедленной смерти! — довольно радостно хором объявили все трое.

— О, какое счастье! — сдавленно хохотнул третий. — Может, я зарублю его?

— Ты уже обезглавил последнего из пойманных, — напомнил ему первый стражник. — Кроме того, давайте проявим немного милосердия к этому бедняге, чтобы последним запахом, втянутым его смертными ноздрями, не стали газы, которые ты вечно испускаешь.

— Что я могу поделать, если наелся на обед всякой всячины, — защищаясь, ответил третий. — Хотя, может, и мог бы, сумей я устоять перед маринованными кумкватами!

Аладдин предоставил трем стражникам пререкаться между собой. Он снова повернулся к царевне, прекрасной, как солнце, и заметил, что она, похоже, смотрит на него самым благосклонным образом. Он прижал руки к сердцу, чтобы не дать этому органу выскочить из его груди.

— Давайте зарубим его все вместе! — предложил один из стражников.

Двое других подтвердили, что это будет наиболее оригинальным и приемлемым решением.

Аладдин смотрел на приближающихся евнухов, продолжающих улыбаться, с такими острыми мечами в руках.

В следующий миг, понял он, ему не нужно будет больше беспокоиться о своем сердце, ибо оно перестанет биться вовсе.

Глава девятнадцатая,

в которой наша история продолжается за пределами волшебной пещеры

— Буря закончилась, — объявил таинственный голос.

— Что? — возмутился Касим. — Ты хочешь, чтобы он прервал свой рассказ теперь?

— Я только подошел к самой сути своего повествования! — возразил Аладдин. — Вот-вот появятся дворцы!

— Прошу меня извинить, — ответил голос. — Я, в конце концов, управляю погодой лишь в определенных пределах. Мои возможности строго ограничены.

От этого голоса они не умерли на месте, не покрылись нарывами, с ними не случилось ничего из того, чего можно ожидать от таинственных существ. Напротив, голос, казалось, принадлежал самому духу вежливости. Именно поэтому дровосек спросил:

— Ты управляешь самой погодой? Смею ли я спросить, кто или что ты такое?

— Я тут, — ответил голос прямо у них над головами, — и тут, — прозвучало на некотором отдалении из темноты, — и тут тоже, — донеслось прямо из-под ног Али-Бабы. — Я везде вокруг вас.

Али-Баба был потрясен.

— Ты вездесущ?

Тут голос рассмеялся, и смех этот, казалось, звучал сразу отовсюду.

— Не совсем. Просто вы сидите во мне. Я, собственно говоря, волшебная пещера.

Разбойники как один разинули рты. И все подумали об одном, хотя первым произнес это вслух Касим:

— А ты случайно не имеешь какого-нибудь отношения к некой другой волшебной пещере?

— Все в этом мире взаимосвязано, — ответила пещера. — И полости в земле — не исключение.

— Так ты утверждаешь, — удивленно сказал Аладдин, — что знакома с пещерой, в которой лежат лампа и золото?

— Я полагаю, вы бы сказали, что та пещера — моя родная сестра, — весело ответил голос.

— Где же тогда, — спросил Ахмед, — твое золото?

— У каждого свои возможности, — укоризненно ответил голос. — Какие-то пещеры собирают золото. Я — разговариваю.

— Ты должна простить меня, — пожал плечами Ахмед. — Это все мое разбойничье воспитание.

— Нас в первую очередь интересует всего одна пещера, — благоразумно перебил его Гарун, — та, что так набита золотом, драгоценными камнями и несметными сокровищами, что напоминает скорее подземный дворец. К тому же, возможно, я принимаю желаемое за действительное, но с этой пещерой есть одна проблема: она всегда принимает в себя новые сокровища, но не всегда позволяет забрать их обратно. — Старший из разбойников запнулся и взглянул на стоящую рядом с ним корзину. — И, кроме этого, у той пещеры есть еще кое-какие причуды.

— Вроде того, чтобы не дать мне умереть? — с болью произнес Касим. — Мне не нравится считать это причудой, благодарю покорно. Ужасная шутка, возможно, но не причуда.

— Ах, та пещера. — Голос снова печально хохотнул. — Я знаю ее не хуже прочих, и у вас есть все причины остерегаться ее. Та огромная пещера — мать наша, и ее боятся все прочие волшебные пещеры, норы, гроты, туннели, берлоги, провалы и расселины в земле. Однако знайте: даже эта крупнейшая из пещер — не добрая и не злая. Она просто недопонятая.

По крайней мере это дровосек мог уразуметь. Ну как можно понять пещеру?

— Но давайте не будем слишком долго задерживаться на своенравных земных полостях. Мне не терпится услышать продолжение твоего рассказа.

— Но ты говоришь, что буря закончилась, — заметил Аладдин. — Как я могу рассказывать, когда мы должны выбираться отсюда, чтобы присоединиться к нашей шайке?

— Нет ничего проще, — ответила пещера. — Видите этот гладкий камушек у вас под ногами?