Проза

Браулио Таварес

Слабоумный

В дальнем конце большой мраморной комнаты всю стену занимает фотография Роджера Ван Дали. Я сижу в кресле-каталке, нажимаю кнопки, и кресло медленно движется навстречу его огромному лицу.

Портрет Ван Дали. Я не помню, когда была сделана эта фотография; знаю лишь, что еще до его Миссии. На нем серый костюм с черным галстуком. Лицо худощавое, короткие волосы, густые брови. От уголков рта спускаются глубоко прорезанные морщины. Он смотрит куда-то чуть левее камеры и словно не замечает ее. Кажется, будто он вовсе ничего не замечает вокруг, а вглядывается в бездонную пустоту.

Я называю эту комнату «художественная галерея». Здесь нет ничего, кроме фотографии площадью двадцать пять квадратных метров. Я прихожу сюда каждый день перед завтраком. Смотрю на фотографию и думаю о себе.

Спускаюсь вниз. Слуги Ван Дали хлопочут вокруг стола, готовя завтрак из тропических фруктов. После полудня, если погода будет хорошая, вызову вертолет и полечу в каньон любоваться закатом. Я уже шесть месяцев не выходил из этого дома.



Идет дождь, и я не могу лететь в каньон. Вместо этого спускаюсь в подвал, надеваю маску, ныряю в бассейн и нанизываю на гарпун несколько рыбин. В десять вечера поднимаюсь наверх и переодеваюсь к обеду.

Мои гости обсуждают на удивление странные похищения, случившиеся в нескольких странах. Причина похищений теперь не имеет отношения к политике: похитители утверждают, что создали новый вид искусства. Заложников, прежде чем отпустить, покрывают татуировкой.

После обеда мы поднимаемся наверх в Овальную комнату. Я показываю гостям свою коллекцию клинописных табличек; на этот вечер я нанял нескольких переводчиков, и мы до утра читаем и обсуждаем тексты. Наскача и ее гейши уходят последними. Я иду в спальню, немного читаю, потом некоторое время лежу, вспоминая изящные очертания клинописных букв, и плавно соскальзываю в сон без сновидений.



Роджер Ван Дали всегда плохо спал; еще с детства он засыпал не более чем на три часа. Потом он вырос и понял, что отличается от других людей. Ему было тридцать два, и он работал бухгалтером, когда его обнаружили и призвали для миссии «Контакт».

Он спросил их, что от него требуется.

— Некто заговорит в твоем сознании, — ответили ему. — Ты это услышишь, а потом перескажешь нам.

Как раз во время миссии Ван Дали газетчики придумали имя, которое с тех пор приклеилось к группе ему подобных. Они язвительно назвали «слабоумными» людей, чье сознание, благодаря генетическим особенностям, было пригодно для ментального контакта с Пришельцами.



Легионы агентов всевозможных правительств прочесывали планету в поисках потенциальных «слабоумных». Едва кандидата находили, его призывали, тренировали и отправляли на орбитальную станцию. Там в разведывательном корабле Пришельцев его подвергали еще одному тестированию. Некоторых безо всяких объяснений отвергали, а пригодных перевозили в главный корабль, где при помощи процесса, детали которого инопланетяне держали в секрете, приводили в состояние ментального контакта с Пришельцами. Некоторое время (минуты? часы? дни?) разумы землянина и инопланетянина становились единым целым; потом они вновь разделялись, а человека возвращали на станцию.

Ван Дали вернулся на Землю; он был физически опустошен и весил на двадцать фунтов меньше, чем две недели назад, когда пожимал руки девяти президентам перед отправкой на орбиту.

«Слабоумные» возвращались на Землю, становясь зомби, но зомби гениальными. Во время безумных вспышек активности они создавали сложнейшие математические формулы. Когда вложенная в их головы информация истощалась, их официально отправляли на пенсию, ведь их мозги были наполовину искалечены тем, что ученые называли «эффектом Кингсли-Вейхарта» — перегрузкой информацией. Выполнив свою миссию, они удалялись из мира и проживали оставшиеся годы как шейхи, магараджи или мандарины — в особняках с девяноста девятью комнатами. Как мой дворец.



Сегодня день скарабеев. Я ложусь в огромную мраморную ванну, мне связывают руки и ноги, а затем высыпают на меня множество жуков-скарабеев. У них миллионы крошечных лапок, и они ведут себя так, словно знают, что я ощущаю. Потом я сплю. После полудня я сажусь на пони и катаюсь по искусственному лесу на первом этаже.



В этом доме у меня есть спальни, бассейны и комнаты, заполненные ароматным дымом, детскими игрушками, книгами, аквариумами. Есть Десятки комнат, обстановка которых воспроизводит всевозможные страны и эпохи. Есть мрачный склеп, в котором Алистер Кроули проводил свои ритуалы. Есть комната, в которой Парис любил Елену Троянскую; есть пышный альков Мессалины и огромная кровать с балдахином, принадлежавшая шведской королеве Кристине. Есть комната, в которой умерла Мэрилин Монро, там живет ее двойник, почти клон.

Есть турецкие серали, темницы и монастырские кельи, комнаты из борделей нацистского Берлина и мусульманской Андалузии. Когда мне хочется побыть одному, я предупреждаю слуг, через полчаса открываю дверь и выхожу на нужную мне сцену. Такое случается не каждый день. Чаще подобное желание приходит ко мне зимой, когда на улице завывает буря, а мне хочется о ней позабыть.



В четверг мне приходится принимать биографов Ван Дали. Сейчас зима, и приехали только двое. Когда они входят, я играю в теннис с Ивановым и Леру — они следят за моим здоровьем. Иногда мне кажется, что я смог бы играть одновременно несколько партий, как это делают шахматисты. Устроить полукруглый корт, а на нем я один против четверых или пятерых…

В прошлый четверг на мне была форма артиллериста — подарок Пабло Микериноса, «слабоумного» с длинными рыжими волосами. Сегодня я выбираю смокинг и шляпу яркого цвета, испытывая желание поговорить.

Я спускаюсь в библиотеку и здороваюсь с биографами, чьи имена все время забываю. У блондинки приятный акцент, она спрашивает меня о моих ощущениях. Я терпеливо объясняю: «Мы получаем Вспышку, и наша обязанность — передать ее отражение». Облаченный в белое мужчина спрашивает: «Как я могу описать Контакт?» Я привожу в пример геометрическую точку, которую вынуждают вписать в себя многоугольник.



Мы — паразиты человечества. Так пишут газеты, финансируемые оппозицией. Возможно, они правы. Компании Мультигосударства с каждым годом тратят на «слабоумных» все больше денег, потому что каждый Контакт, каждое послание требуют нового, чистого мозга.

Говорят, что наши дворцы оскорбляют людей. Но страны Земли нуждаются в нас. Им нужны послания, которые мы доставляем в своих искалеченных мозгах, и вполне справедливо, что теперь у нас есть собственный город — город только для нас, где каждый месяц поднимается новый дом: пагода, мраморный улей, башня из бразильского красного дерева, особняк в форме слова или перевернутого замка. Мы все здесь: паразиты и просвещенные, мужчины и женщины, позволившие изуродовать свои мозги уравнениями и инопланетными формулами, информацией, которую ученые Земли ждут с нетерпением и изучают с восхищением.

Я живу в особняке Ван Дали. Для пришельцев личность Ван Дали не существует или, подобно электрону, не может быть выделена среди прочих. Его разум всего лишь осколок, камень, на котором высечено послание. Когда Ван Дали вернулся на Землю, он привез в своей памяти чертеж топологической структуры переплетающихся вселенных. Только после этого нации Земли сумели освоить проекцию физических объектов на гипервремя и начали создавать Врата.



Сейчас зима… но я повторяюсь. Я просыпаюсь в полдень и, не открывая глаз, включаю гипноскоп, а потом смотрю на маленькую серебристую сферу, вращающуюся в паре дюймов над моей головой. Впав в транс, я вспоминаю несколько своих снов. Эти сны — мое озарение; в эти минуты я постигаю тайны мироздания. Минуты, которые вскоре растают от безжалостного прикосновения реальности.

Я выключаю гипноскоп и иду в гимнастический зал. Потом завтракаю, затем иду в теплицу, беру коробочку с насекомыми и кормлю растения. Я забочусь о том, чтобы у них имелось все необходимое: вода, электрическое солнце, свежий воздух. Я разговариваю с ними, тронутый тем, как они реагируют на мою заботу, слегка покачивая листьями. В три часа дня отправляюсь в Индиговую комнату на четвертом этаже, вызываю массажистку, надолго остаюсь с ней. Потом спускаюсь, принимаю ванну, далее медосмотр и акупунктура.

Дождь все еще идет! Я не могу любоваться закатом в каньоне. Иду в библиотеку, несколько часов перелистываю книги с иллюстрациями. В восемь меня зовут обедать: креветки с сырным соусом и сладким чесноком. Поев, заказываю в Черно-серебряную комнату кофе и балет — па-де-де из «Тристрама и Джульетты» Смолякина в хореографии Н\'Муры.

Возвращаюсь в библиотеку. Сажусь за компьютер и несколько часов обмениваюсь письмами, предварительно выбрав наугад несколько групп программ: де Асси, де Камп, де Куинси, де Сад. Входит слуга и объявляет о прибытии гостей. Вспоминаю, что пригласил несколько человек послушать в полночь концерт волынок.

Внизу собралась небольшая компания: три соседа-«слабоумных» и пять обычных людей. Двое из них впервые в доме Ван Дали. Здороваясь, они касаются моей руки так, словно я осьминог.



Еще один день, неотличимый от прочих. Я обнажен, мое тело плавает внутри огромного вертикального стеклянного цилиндра; струи теплого воздуха подпирают меня, делают почти невесомым и мягко вращают в круге ультрафиолетовых ламп. Я слушаю документальную музыку и внимаю звукам спасения испанского галеона семнадцатого века вблизи мыса Доброй Надежды. Теплый воздух так приятен. Сейчас четырнадцать минут двенадцатого зимней ночи… снаружи.



Однажды я прыгнул в гигантский шоколадный торт: погрузился в него, как пуля в дерево, плавал в нем и проел себе путь наружу. Я прыгал с самолета с высоты шесть тысяч футов, привязанный к эластичному канату. Пролежал в могиле шесть дней и шесть ночей.

Сегодня дождь прекратился; я вызвал вертолет и полетел в каньон. Сидел на камне и смотрел на солнце, видел, как оно плавилось невероятными расцветками, и по моему лицу катились слезы, пока в мире не наступила ночь.

Возвращался домой через Кипарисовую Поляну. Я проезжал ее очень медленно, мое кресло мягко скользило по воздушным сферам, а под опущенными веками я хранил воспоминание о мерцающей тени солнца. Воздух вокруг звенел музыкой тысяч висящих на деревьях колокольчиков — золотых, серебряных и хрустальных, — позвякивающих под ударами холодного зимнего ветра. Я чувствовал, что вибрирую и пульсирую вместе с ними.

В подобные моменты я вспоминаю Контакт, вспоминаю момент, когда я, Роджер Ван Дали, ощутил все бесконечное одиночество того Пришельца (да, я до сих пор думаю о них как об индивидуальностях). Вспоминаю миг, когда я стал им-и-мною. В тот момент мой хрупкий человеческий мозг коснулся его воспоминаний о путешествиях сквозь гипервремя и отшатнулся от того, что увидел. Думаю, такое же происходило со всеми «слабоумными», но я никогда и никого не спрашивал об этом. Мы — гильдия молчаливых.

И после Контакта я очнулся в теле Ван Дали подобно человеку, вынырнувшему из пульсирующей бездны. Я вернулся на Землю и увидел на стене собственное лицо. Мне сообщили мое имя, пересказали всю мою жизнь, дали горы денег, а потом позабыли; и вот мы здесь… я и я.

Я могу сказать: я запечатлен в сознании Ван Дали. Могу сказать и другое: часть Пришельца находится внутри меня и теперь живет в этом мире и предается любым излишествам и всему, что вызывает его любопытство.

Мы можем поблагодарить Пришельцев за ключи к гипервремени и за то, что они открыли нам двери во Вселенную; но не думаю, что они прибыли сюда, чтобы сопровождать нас в пути от галактики к галактике. Они хотят жить здесь и уподобиться нам.

Их слабость — вкус к человеческим ощущениям. В обмен на этот каприз, на это дезертирство они отдали нам свое знание и отправили нас в космос. Я не могу понять эту человеческую жадность к пространству, потому что Бездна — всего лишь Бездна, но нигде не найти планеты, полной такой красоты, как ваш мир.


Перевел с английского Андрей НОВИКОВ


Публицистика

Наталия Сафронова

Страна сновидений

Какими бы сверхъестественными способностями ни наделял писатель-фантаст своих героев, в какие бы заоблачные дали ни уносил читателя, истоки его фантазии следует искать на Земле. Персонаж рассказа Б.Тавареса в странных своих сновидениях черпал информацию от Пришельцев. Но и таким «контактам» исследователи находят научное объяснение. О природе творческих озарений, посещающих человека во сие, — статья нашего обозревателя.

По свидетельству Гомера, который считается не только величайшим поэтом, но и историком древности, началу Троянской битвы предшествовал «обольстительный» сон, увиденный Агамемноном. Царю явился чтимый им старец Нестор, призвавший его «в бой вести все ополчения» и обещавший быстрое покорение «Троянского града многолюдного». Это было началом сложной интриги, затеянной Зевсом, который специально посылает Агамемнону «обманчивый сон»; на самом деле ахейское войско должно понести поражение. Не будем углубляться в суть самой «божественной» интриги — «Илиада» увлекает своими перипетиями читателей уже несколько тысячелетий. К теме нашего разговора имеет отношение, конечно же, сон Агамемнона, который вовсе не является литературным приемом, широко используемым писателями и по сей день. Как историк Гомер точно отражает уровень представлений времен Троянской войны: сновидение — предзнаменование со стороны высших божественных сил. Оно могло быть добрым или дурным и даже заведомо ложным, «обольстительным». Греческие боги любили игру. Интересно, что теологическая ветвь мифологии сна, сновидений существует и поныне. Католическая церковь, например, допускает явление снов, посланных Богом. На этом основании средневековая воительница Жанна Д\'Арк и удостоилась в нашем столетии поздней реабилитации: не еретичка, а святая.

История толкования сновидений насчитывает тысячелетия, в то время как подлинно научное их изучение началось менее столетия назад. Правда, справедливости ради стоит вспомнить трактат древнегреческого философа Аристотеля «О сновидениях и их толковании», где возникновение снов связывается с испытанными во время бодрствования ощущениями. Понятно, что механизмы этой связи могли быть познаны много позже. Собственно, процесс познания продолжается и сегодня. Успехи на этом пути ожидаются по мере разгадки тайн человеческого мозга. Когда это произойдет? Академик Наталья Бехтерева уподобляет мозг человека горной вершине, что «больше, чем Эверест». И замечает уклончиво: мы идем по склонам этого больше чем Эвереста. Бехтерева столь же образно формулирует причину отставания своей отрасли науки (точнее — ее отечественного варианта): «…базирование нашей биологии на примитивном материализме привело к тому, что мы… работали в рамках коридора, ограниченного невидимой, но колючей проволокой».

А там, за «проволокой», оказалось многое. В том числе и учение Фрейда, фундаментальную часть которого он посвятил природе сновидений, а стало быть — работе человеческого мозга во время сна. Когда Фрейд подошел к этой теме, вкультуре доминировало представление об абсурдности, иррациональности, бессвязности видимого во сне. Это считалось вполне «научной» позицией, которая, казалось, противостояла распространенной астрологии снов. В самом деле, многочисленные сонники, существующие в разных странах, давали снам вполне четкие и определенные толкования. Все ясно: белый хлеб — к богатству, кровь — ждите в гости близких родственников, подъем в гору — успех в жизни и т. д. Подобных изданий на Руси ходило множество, и ими весьма охотно пользовались. Вспомним, например, что настольной книгой Татьяны Лариной был известный сонник Мартына Задеки. Для простонародья же годилось и нечто попроще вроде «Сонника, сказующего правду-матку». Примеры эти предшествуют времени, когда появились известные работы Фрейда о сновидениях, однако сонник как определенный жанр «просветительской» литературы существует и поныне.



Фрейд согласен с догадкой Аристотеля (недаром свою работу он назовет почти как упомянутый нами трактат своего античного предшественника — «Толкование сновидений»), но, разумеется, идет много дальше. По сути, исследуя сны как психический феномен, за которым стоит сложная работа разума, ученый пытается выйти на истоки личности, единственной и неповторимой. Для этого приходится, как заметил однажды Фрейд, «спускаться в Ад», на самые нижние этажи человеческой психики, в глубины подсознания, касаясь скрытых и темных сторон личности. Следуя врачебной гуманистической традиции (первый эксперимент — на себе), ученый начинает с беспристрастного анализа собственных сновидений, положив себя, по выражению биографа Фрейда, «на алтарь великолепного исследования».

Что открылось ученому? Картины сна, собранные при пробуждении, — как бы «иероглифы», для которых еще нужно найти перевод. Таким образом, существуют два языка сновидений, два их содержания — явное и скрытое. Выяснение скрытого и есть главная задача исследователя. Как психоаналитик Фрейд решал эту задачу всю жизнь. Он исходил из собственной гипотезы, что сновидение представляет собой исполнение (скрытое) желания (подавленного, заторможенного). Чаще всего тормозом служит «Я», власть которого во время сна может ослабнуть, как и давление сознания. Однако, по мысли Фрейда, сновидение испытывает деформирующее действие внутренней «цензуры», действующей при переходе от одного состояния к другому, а особенно, от бессознательного к сознательному. Потому-то сновидение может показаться непонятным, абсурдным, отрывочным, с удивительной последовательностью фактов. Таким образом, «Я» сохраняет и во сне определенную «бдительность», словно противясь полному самообнажению. Тем более что, по мнению Фрейда, многие сновидения самым тесным образом связаны с сексуальностью и восходят к детству. Наконец, ученый делает еще один вывод, который даже ему самому представляется «общим местом», — сновидение охраняет покой, служит созданию психологического комфорта, позволяя человеку спать. Многочисленные примеры показывают, как сновидения захватывают все мешающие сну факторы, нейтрализуют их, включая в систему образов сна.



В чем-то полемизируя с Фрейдом, его концепции позднее развивал и дополнял Юнг в русле своей идеи о коллективном бессознательном. Он обнаружил, что во многих сновидениях являются ассоциации и образы, аналогичные первобытным идеям, мифам и ритуалам. Эти «исторические ассоциации» и есть, по мнению Юнга, звено, связывающее сознание с миром инстинкта. Сновидения — послания из бессознательного, смысл которых мы часто недооцениваем или просто не хотим понимать. В своей сознательной жизни личность подвержена различным воздействиям, которые могут ее стимулировать или подавлять, сбивая «с пути, свойственного… индивидуальности». Для состояния сознания это не проходит бесследно и чревато невротической реакцией, как и всякая более или менее неестественная жизнь, далекая от здоровых инстинктов, природного естества и простоты. Отсюда Юнг выводит общую функцию снов, которая заключается, по его мнению, в попытке восстановить наш психический баланс, производя определенный «сновидческий материал». Ученый называет это компенсаторной ролью снов в нашей психической жизни. Сон компенсирует личностные недостатки и порой предупреждает об опасности неадекватного пути. Этим объясняется, например, почему люди с неоправданно высокой самооценкой, нереальными планами, которые не соответствуют уровню их возможностей, нередко видят во сне полеты и падения. Такие сновидения могут оказаться, что называется, «вещими». Юнг вспоминает случай с человеком, запутавшимся в собственных аферах. У него развилась почти болезненная страсть к альпинизму, в виде своеобразной компенсации он стремился «забраться повыше себя». Когда этот человек рассказал Юнгу, что в одном из своих снов шагнул с вершины высокой горы в пустоту, ученый попытался предупредить пациента о возможной опасности. Даже сказал, что сон предвещает ему смерть в горах. И в самом деле, через шесть месяцев альпинист шагнул в ту самую «пустоту».

В середине двадцатого столетия была сделана еще одна попытка понять механизм снов. Появился большой труд Гезы Рохейма «Двери сновидений», автор которого строил концепции, опираясь на обширные знания в области этнологии и мифологии. Психоанализ продолжал сохранять свои позиции перед лицом нейрофизиологии, сделавшей в результате экспериментов над людьми и животными ряд выдающихся открытий в исследовании состояний сна и бодрствования. Состояния сна, сопровождающиеся сновидениями, получили название «парадоксальных фаз сна». Но работы Фрейда не утрачивают своего значения и сегодня, что должно, видимо, усиливать прелесть новизны постижения его идей нынешним поколением отечественных биологов, которые уже не знают ничего о «коридорах» и «колючей проволоке».



Подходы Фрейда безусловно возбудили любопытство исследователей из разных отраслей науки к человеку спящему. Покой и бездеятельность во сне, оказывается, относительны. Мозг продолжает активно работать, идут интенсивные психические процессы, проявляющиеся и в сновидениях. Нейрофизиологи в 50-х годах установили, что вообще нет людей, которые не видели бы снов. Это явилось сенсацией. Сны видят все, но не все их запоминают. Сновидения посещают спящего каждую ночь, и не единожды, а, в среднем, четыре — шесть раз. Преимущественно сны носят зрительный характер, но могут иметь образы слуховые, связанные с осязанием, обонянием, восприятием движений, ощущениями тепла или холода. На характер сновидений оказывает влияние, например, профессия человека или его принадлежность к определенной социальной группе. А сюжеты сновидений могут быть связаны с событиями в семье, общественной жизни, рабочей обстановкой и т. д.

Неврологи вполне согласны с Фрейдом относительно защитной функции сновидений, охраняющих нас от пробуждения. Действительно, внешние раздражения перерабатываются и включаются в сюжет сновидения. Этим можно объяснить некоторые сновидения, которые казались или выглядели вещими. Например, описанное врачом древности Галеном: его пациенту приснилось, что нога стала каменной. Через несколько дней у пациента случился паралич. Точно такой же вариант вспоминал французский невролог Лермит, когда больной, испытавший во сне укус змеи в ногу, обнаружил вскоре на том же месте язву. Здесь Нет никакой метафизики — скрытые патологические процессы, еще не «схваченные» сознанием, давали о себе знать во сне.

В известной мере психоанализ лишает ореола таинственности и чуда так называемые творческие озарения, посещающие некоторых людей во время сна. В основном это касается людей искусства или науки, способных на творческий (трансформативный) процесс. Если мозг активен у каждого спящего человека и способен выдавать в виде сновидений результат своей деятельности, почему бы ему не выдать давно вызревавшую в голове ученого идею, дать композитору услышать долго ускользающую мелодию, художнику — увидеть желанный образ? Другое дело, что сам по себе творец — в некотором роде загадка (хотя недавно появились сообщения, что найден определенный ген, то есть вполне материальный носитель гениальности).

Отечественный невролог Александр Вейн, много занимавшийся проблемами сна и его патологии, называет подобные «озарения» без излишнего пафоса: творческие доработки во сне. Он приводит множество примеров такой «доработки», отмеченной у деятелей разных областей искусства и науки. Отличались этим, во-первых, многие поэты. Известно, что басню «Два голубя» Лафонтен сочинил во сне. Вольтеру явилось стихотворение, посвященное Турону. Державин, очнувшись ото сна, записал последнюю строфу оды «Бог». Есть несколько авторитетных свидетельств, что и Пушкину не раз «грезились стихи». План поэмы «Горе от ума» и несколько сцен I акта пришли Грибоедову во время сна.

Похожее происходило и с музыкантами, и с художниками. Среди «озарявшихся» во сне Бетховен, Шуман, Вагнер, Тартини, Римский-Корсаков, Рафаэль, Партазий, Гойя. Спящие гении давали миру и научные открытия. Хрестоматичен пример Меделеева, увидевшего во сне знаменитую свою таблицу периодической системы. Есть такого рода свидетельства о математиках, создававших свои теории и теоремы во сне: Декарте, Гауссе, Маньяне, Пуанкаре.

Вспомним тезис Фрейда о том, что сновидение есть исполнение желания. Творческий опус всякого рода под такое определение вполне подходит. Ведь мы уже знаем из вышесказанного, что работа мозга во сне не прекращается. Возможно, она может у кого-то становиться более интенсивной и, следовательно — плодотворной, чем в бодрствовании, в связи с отсутствием внешних помех. «Секрет» озарения — в масштабах личности, ее одаренности, устремленности на результат да и в масштабе ожидаемого результата. Ироничный Фрейд, размышляя о сути сновидения, заметил шутливо: «Что снится курице? Просо».



Появляется соблазн вполне сознательно использовать скрытые возможности мозга, его своеобразной ночной работы. К этому прибегали некоторые творческие люди. Но кое-что здесь доступно и простым смертным. Еще не так давно много писали о возможностях обучения во сне. Сам факт запоминания чего-то спящим был замечен давно. Педагоги Древней Греции прибегали к нашептыванию своим ученикам во сне материалов, что не были усвоены ими при дневном обучении. В 1923 году появились сообщения в США об успешном обучении во время сна телеграфному коду в одной из военно-морских школ. В конце 30-х годов отечественный психиатр А.М.Свядощ защитил диссертацию на тему «Восприятие речи во время естественного сна». Автор показал возможность усвоения сложных текстов, включая главы из курса физики.

Дальше — больше. Гипнопедия (обучение во время сна) становится модой. Начинают учить таким образом иностранные языки. Прагматичные американцы «вкладывают» названия и расположение 16 тысяч улиц Нью-Йорка в головы спящих сотрудников справочного бюро. Кажется, найден еще один способ введения информации в мозг. Однако тут же появляются сомнения: не вредна ли гипнопедия для нервной системы?

Последующие исследования частично подтвердили опасения. К тому же оказалось, что гипнопедия может быть применена в короткий отрезок ночи и на определенной стадии сна, вернее — еще дремотного состояния. Результат запоминания зависит от того, насколько мозг удерживает сигналы. В свою очередь важен стимул обучающегося, поскольку реактивность мозга на безразличную информацию резко снижается. Все это дало понять, что обучению во сне могут подвергнуться не все люди, а только проявляющие большое стремление к обучению или гипнабельные (поддающиеся гипнозу).

Но вернемся снова к творческим озарениям. Можно ли согласиться с тем, что курице суждено видеть во сне только вожделенное просо? В одной из прошлогодних книжек «Психологического журнала» мне попалась статья академика РАМН Константина Судакова «Информационный принцип работы мозга». Автор рассматривает в числе прочих проблем любопытную гипотезу. В процессах жизнедеятельности, определяющих функции мозга, можно выделить несколько уровней взаимодействия с носителями информации. В том числе и уровень космический. Если принять гипотезу о наличии информационного поля Земли, взаимодействие между ним и информационным полем личности кажется вполне возможным. А стало быть, и миссия «Контакт», и видения «слабоумного», придуманные Браулио Таваресом, представляются не столь уж фантастичными. Есть наблюдения о том, что отдельные люди обладают способностью контактировать с гео-, биоинформационными сферами Земли. Указывается, что талантливые личности способны «черпать» сведения из информационного поля планеты и даже из космоса, соответствующие их профессиональным интересам. Как раз те самые научные идеи, художественные образы, музыкальные темы. Если так, проблема «творческих доработок во сне» окажется не столь приземленной. А может, погружение в сон создает наилучшие условия для того, чтобы слушать космос?


Сны, как известно, чрезвычайно странная вещь: одно представляется с ужасающею ясностью, с ювелирски-мелочною отделкой подробностей, а через другое перескакиваешь, как бы не замечая вовсе, например, через пространство и время. Сны, кажется, стремит не рассудок, а желание, не голова, а сердце, а между тем какие хитрейшие вещи проделывает иногда мой рассудок во сне!
Ф.М. Достоевский. «Сон смешного человека».


Факты

Первый рейс межпланетной почты

Титан — крупнейший спутник Сатурна с довольно плотной атмосферой на основе азота — во многом напоминает нашу родную планету. Правда, температура на его поверхности опускается до -178 °C, что делает существование братьев по разуму весьма проблематичным, но может ли подобный пустячок охладить пыл исгинных энтузиастов? Межпланетный зонд «Гюйгенс», отправленный в путешествие Европейским космическим агентством в прошлом году, унес с собой не только исследовательскую аппаратуру, но и скромный компьютерный диск с МИЛЛИОНОМ приветственных посланий титанийцам: эти письма пришли в ESA через Internet буквально изо всех уголков мира! И если гипотетическим адресатам, получившим нежданную посылочку с неба, удастся расшифровать загадочные тексты, написанные на разных языках, они получат довольно любопытное представление о землянах… Множество весельчаков обратились к аборигенам Титана с предложением совместно распить бутылочку (коньяка, вина, водки) и славненько закусить. Другие возжелали поделиться с космическими братьями любимыми анекдотами. Попадаются философские трактаты, социологические вопросники и призывы одиноких сердец: «Землянка-француженка, блондинка высокого роста, мечтает познакомиться с рослым красивым инопланетянином, желательно романтиком по духу. Флоренс Дюгуа, 30 лет». Юная Криста Лавран, чье послание начинается словами «Привет, зеленые червячки!», с большой охотой прошвырнулась бы по Солнечной системе, а некий франкоязычный субъект, подписавшийся Билл Клинтон, гарантирует Титану статус 51-го штата США… Войну чужеродцам, что замечательно, никто не объявил!

Лаборатория величиной с молекулу

В Канберрском университете (Австралия) создана так называемая наномашина, способная диагностировать все виды заболеваний по капелькам крови или слюны. Это устройство размером всего в миллионную долю миллиметра состоит из набора элементов, представляющих собой пару антител, причем одно из них подвижное, а другое наоборот. Каждая пара реагирует на свой возбудитель болезни: стоит лишь неподвижному антителу вступить во взаимодействие с определенным микроорганизмом, как к тому устремляется подвижная часть пары, дабы взять вредителя «в клещи». Фокус в том, что второе антитело, сдвинувшись с места, разрывает электрическую (ионную) цепь… Дело сделано! Возбудитель обнаружен, а тип его определяется по среагировавшему элементу наномашины.

«Сладкая» Рози

С виду пеструха Рози ничем не отличается от своих товарок, вот только молоко у нее куда слаще обычного! Дело в том, что шотландские биологи-исследователи из Глазго ввели ей человеческие гены, управляющие синтезом альфа-лакталбумина: это уникальный протеин женского молока, придающий ему особый вкус. Исправно поставляемый модифицированной коровой продукт уже поступил в продажу и очень даже пригодится людям с нарушенным обменом веществ, а еще больше — недоношенным младенцам. Хорошо хоть не догадались поэкспериментировать с ферментом, усиливающим брожение — вот было бы «молоко бешеной коровки»!

Проза

Морган Лливелин

Параллельный образ

Признанной красавицей в нашей семье была мама. Стоило ей появиться в комнате, как все разговоры стихали. У мамы были рыжие волосы, зеленые глаза, талия, которую папа мог обхватить двумя ладонями. Она настолько олицетворяла совершенство, что даже другие женщины не могли ее ненавидеть — нельзя ведь ненавидеть картину или статую.

Мама была произведением искусства.

Зато я ничем и никем не была.

Тощая, неуклюжая, с тонкими бесцветными волосами и выпирающими деснами — воплощенный упрек красивым родителям. Папе, казалось, не было дела до моих недостатков, а мама постоянно твердила: «Не сутулься, Люсинда, неужели ты не можешь стоять прямо?», «Перестань теребить волосы, они и так у тебя неважные», «Ради Бога, не разжимай губы, когда улыбаешься, нечего сверкать деснами!», «Зачем ты напялила грязные джинсы, Люсинда? Люди решат, что мы подбираем для тебя одежду на свалке».

Чем больше критики обрушивалось на мою голову, тем хуже я себя чувствовала. И тем хуже выглядела.

Мне было пятнадцать лет, я училась на «отлично», но все равно ничего не умела сделать толком — во всяком случае, с маминой точки зрения. Мои способности не шли в счет, она то и дело напоминала мне, как я далека от совершенства. Одно из самых ранних моих воспоминаний: мама, поставив меня на табурет, пытается завить мне волосы и с неодобрением качает головой, когда локоны тут же распрямляются сами собой.

Я заранее боялась ее усмешки, которая обязательно следовала за недоверчивым восклицанием любого нового знакомого: «Неужели это ваша дочь, Бернис?»

Подрастая, я прониклась угрюмой решимостью стать такой же красавицей, как моя мать. Или, по крайней мере, хорошенькой, чтобы посторонние не приходили в изумление, узнав о нашем родстве. Я торчала в ванной перед зеркалом, упорно разучивая самоуверенное, как у королевы, выражение лица, свойственное маме.

Увы, с такой гримасой я выглядела нелепо: казалось, вот-вот чихну.

Я стала поглощать горы масла, мороженого и жареной картошки, воображая, что это превратит меня, замухрышку, в обладательницу роскошных форм. Но от жирной пищи я только покрывалась прыщами.

Я скупала в киоске все журналы, обещавшие раскрыть секреты красоты и очарования. Все мои карманные деньги переходили в жадные руки производителей дешевой косметики, а мои прыщи продолжали множиться.

Каждый вечер я, как полагается, сто раз проводила щеткой по волосам, но от этого они лишь делались жирными. Чем больше я старалась, тем хуже выглядела. Часто я засыпала, наплакавшись, в отчаянии.

На мое шестнадцатилетие мама задумала большой прием. Не посоветовавшись со мной, она пригласила сыновей всех своих многочисленных знакомых. Вряд ли хоть кто-нибудь из них до этого собирался навестить меня, но мама умела уговаривать.

Красивые люди — мастера внушать. Я убедилась в этом уже давно, наблюдая за мамой.

— Ребятам не понравится, что их заставили пойти в гости, — предупредила я ее. — И они разозлятся на меня.

— Глупости! — отмахнулась она. — Они прекрасно проведут время, да и ты тоже, если только перестанешь все критиковать. Матери лучше знать!

Она потащила меня в центр города, чтобы купить платье на день рождения.

— Только цвета персика! — умоляла я. — Этот цвет мне хоть как-то к лицу.

Мы полдня переходили из одного дорогого магазина в другой. Продавцы из кожи вон лезли, стараясь услужить маме, но стоило им узнать, что клиентка — это я, гадкий утенок, как их рвение таяло на глазах.

К тому моменту, когда мы наконец выбрали платье, я едва держалась на ногах от усталости. Зато мама была довольна. Не обращая внимания на мои возражения, она остановила выбор на кошмарном бирюзовом одеянии, вышедшем из моды лет двадцать назад: дурацкие рукава с буфами и юбка до середины икр. Из-за длинного подола ноги казались просто палочками. В этом платье я выглядела законченной кретинкой.

По дороге домой, косясь на мать, я обнаружила, что она буквально сияет от удовольствия. Тут-то в мою голову и закралось страшное подозрение. Мама тоже знала, что я буду выглядеть кретинкой. Она ни за что не призналась бы в этом даже самой себе, но ее выбор не был случаен.

Привлекательная дочь могла бы составить ей конкуренцию, а зачем ей конкурентка?

Сам день рождения прошел отвратительно. Наверное, я была единственной на свете именинницей, празднующей шестнадцатилетие, с которой не захотел танцевать ни один из приглашенных ребят. Зато мама танцевала буквально со всеми. Желающие пригласить ее вставали в очередь. Моим единственным партнером был папа, да и тот не сводил глаз с жены.

Он наступал мне на ноги во время танца.

Признаться, я тоже смотрела не на отца. Один из гостей, Тодд Мамулиан, был просто великолепен: черные кудри, карие глаза, длинные ресницы, которым позавидовала бы любая девушка; стоило ему посмотреть в мою сторону — и у меня внутри все плавилось от восторга.

Этого мне только не хватало — расплавленное нутро! И потные ладони. Я еще не говорила про свои вечно потные ладони? Держу пари, мама с такой проблемой никогда не сталкивалась.

Тодд Мамулиан танцевал с ней чаще, чем остальные. И после первого же танца ни разу не взглянул в мою сторону.

Когда этот мучительный вечер наконец завершился, я заперлась в ванной на втором этаже и разворошила аптечку в поисках такого средства, что умертвило бы меня, не причинив сильных мучений; я предпочла бы снадобье, после которого я особенно красиво смотрелась бы в гробу, обшитом шелком цвета персика.

Но такого лекарства, разумеется, не нашлось.

Я не смирилась с поражением и много недель ломала голову над сложнейшей задачей — как мне соперничать с родной матерью.

«Красивой тебе не стать, — наконец сказала я себе, — тогда, может, зайти с другого конца? Стать кем-то самым-самым?»

И я сознательно стала лепить из себя уродину из уродин!

Я отказалась от гамбургеров и жареной картошки, ограничившись одними овощами. И ни грамма масла! Раньше я была просто худой, теперь же выглядела истощенной. По лицу разлилась вегетарианская бледность, веки покраснели, нос заострился. Я перестала мыть голову и, оставаясь одна, мазала волосы растительным маслом, так что оно едва не капало с них. При появлении новых прыщей я принималась их нещадно давить, от чего кожа на лице покрылась красными пятнами.

Рассматривая перед сном свое отражение в зеркале, я корчила рожи, стараясь выглядеть как можно страшнее:

Как-то раз мама поймала меня за этим занятием. Неожиданно распахнув дверь ванной — она никогда не стучалась, твердо уверенная, что вправе врываться, куда ей захочется, — она увидела меня в облике горгульи с карниза готического собора. Такого успеха я еще не добивалась: лицо искажено, лоб испещрен морщинами, рот разинут, как у трупа, которому не подвязали челюсть, вытаращенные глаза безумно сверкают.

Мама тихо ахнула.

— Люсинда! Прекрати, а то вдруг ветер переменится, и ты такой останешься навсегда!

Я вздрогнула, и чудище исчезло. Мама смотрела туда же, куда и я, — в зеркало. Над ее безупречным носиком, ровнехонько между безупречных бровок, появилась крохотная складка.

— Что ты вытворяешь? — осведомилась она.

— Ничего.

— Немедленно прекрати! Господи, можно подумать, что у тебя мало проблем… — Она беспомощно развела руками — красивыми белыми руками с длинными, аккуратно наманикюренными ногтями. Я, между прочим, обгрызаю ногти до основания.



Жужелица… Кажется, я еще о ней не упоминала. Жужелица Холлидей. А не упоминала я ее потому, что раньше она не сыграла бы в моем рассказе никакой роли. Она была моей лучшей подругой. Она никогда не называла меня Люсиндой — имя, от которого я лезу на стену. Ну и я не звала ее Харриет, тоже имечко хуже некуда. Мы были неразлучны с самого детского сада и все делали вместе. Жужелица тоже была не красавицей, но, скажем, миловидной: курносый нос, веснушки, большие голубые глаза с длинными густыми ресницами. Почти хорошенькая. У нее даже был дружок.

Во всяком случае, Уилли Мейсон поджидал ее после уроков и порывался проводить до дому. Он был почти так же тощ, как я, и чуб у него стоял торчком, но все-таки это был парень, да еще втюрившийся в Жужелицу…

А вот в меня никто не втюрился. Мне было, конечно, все равно. Кому они вообще нужны, эти парни?

— Я стану такой уродиной, что меня возьмут в цирк, — сообщила я Жужелице. — Меня будут специально показывать, чтобы люди пугались и отдавали за это деньги.

— Что за ерунду ты говоришь, Люс, — ответила Жужелица. — Цирков почти не осталось, а те, что еще есть, совсем обнищали. К тому же никто больше не показывает уродцев. Если бы ты смахивала на аллигатора или научилась глотать шпаги — еще куда ни шло, но ты просто худая, как жердь, и прыщавая — вот и все!

— Подожди, вот увидишь! — пообещала я. — Стать уродливой — это куда проще, чем красивой.

Я поднажала. Сама того не зная, Жужелица бросила мне вызов. Я почувствовала себя участницей соревнования уродин, обязанной выиграть, иначе нашей дружбе придет конец. Она окажется права, а я проиграю — куда это годится? Раньше мы были равны.

Я откопала в библиотеке старые книги с серыми зернистыми фотографиями, сделанными «для медицинских исследований» еще до рождения моих родителей. В те времена врачи оставляли уродцам жизнь — не то, что сейчас, когда все кругом должны быть нормальными. Я насмотрелась на сиамских близнецов, двухголовых младенцев и прочие аномалии. То глаз во лбу, как у циклопа, то щелочки вместо ноздрей, то вообще репа на ножках, а не человек. Я подумала, что для мамы было бы неплохо, если бы я выглядела подобным образом.

Но самыми страшными были фотографии из книг о второй мировой войне, сделанные в концентрационных лагерях. Одна меня так заворожила, что я возвращалась к ней снова и снова. Вроде бы живое человеческое лицо, только кожа плотно прилегает к кости. Не голова, а череп, огромные провалы глаз, торчащие скулы. На черно-белой фотографии существо выглядело мертвенно-бледным, что лишь подчеркивало общее впечатление.

«Что может быть страшнее черепа?» — подумала я. Вот какой мне хотелось стать! Половину пути я уже преодолела — вон как истощала! Теперь оставалось вообще перестать есть — и цель достигнута.

Правда, умереть для полноты эффекта мне не хотелось. Одно дело — вегетарианство, и совсем другое — голодовка. Как ни гадко прошло мое шестнадцатилетие, заходить так далеко я не собиралась.

Однако чем больше я разглядывала полюбившееся изображение, тем сильнее оно мне нравилось. Оно походило на меня — такую, какой я была в действительности, внутри. По примеру всех женщин во все века, по примеру родной матери, я стала создавать желанный облик с помощью косметики.

Я стала покупать все больше румян, теней и пудры. Я просила у мамы денег на гамбургер и коку, и она охотно давала, полагая, что моему вегетарианству пришел конец.

— Но тебе следовало бы питаться сбалансированно, Люсинда, — твердила она, протягивая мне несколько долларов. — Человек — это то, что он ест.

У мамы на все случаи жизни имелись поговорки.

Как-то летом, вскоре после окончания учебного года, Жужелица Холлидей обмолвилась о заведении под названием «Костюмы и театральные принадлежности Мелроуза» на углу Принсесс-стрит и Таггз-лейн.

— Ты там бывала? — спросила она, листая вместе со мной журналы в киоске и размышляя, чем бы заняться в каникулы. — Потрясающее место! Косметики там видимо-невидимо. А в витрине — настоящий грим для актрис.

Дальнейшего рассказа не потребовалось. Я выронила журнал.

— Пошли!

Выходя из киоска, я заметила Тодда Мамулиана: он стоял у дальнего края прилавка. Заинтересовало его там не что-нибудь, а модный журнальчик со сногсшибательной моделью на обложке. «Лицо девяностых!» — гласили огромные красные буквы.

Ну, конечно! Я бросила на Тодда взгляд, который испепелил бы его, если бы он поднял глаза, но Мамулиан знай себе таращился на модель.

Я заторопилась за Жужелицей.

«Мелроуз» оказался настоящей сокровищницей. Весь зал был завешан всевозможнейшими театральными костюмами, вдоль стен тянулись стеклянные витрины, забитые гримом, театральным клеем, париками, румянами, косметическими карандашами, пудрой, бесчисленными тюбиками с губной помадой…

Сначала и Жужелица, и я обомлели. Мы провели в «Мелроуз» полдня и истратили все деньги, которые у нас были.

Торговал в магазине морщинистый человечек неопределенного возраста, назвавшийся мистером Гербертом. Мы так и не поняли, имя это или фамилия. Казалось, его должны были раздражать хихикающие девчонки, явившиеся почти без денег, которые часами примеряли костюмы и вертелись перед зеркалами. Однако он терпел нас, более того, поощрял.

Мы сидели за заваленным косметикой туалетным столиком и пробовали то одно, то другое, а мистер Герберт, стоя позади нас, давал профессиональные советы.

— В эти тени для век надо бы добавить чуть-чуть серого, — наставлял он Жужелицу. — Смотри, не наноси их так близко, иначе глаза будут казаться блеклыми. Нет, не пойдет! — Схватив одну из маленьких баночек, он сам исправил ее ошибку.

Потом Жужелице наскучила эта игра. На улице буйствовало лето, соблазняя ароматами солнца, раскаленной мостовой и жевательной резинки. Она бросила меня ради Уилли с торчащими вихрами и прогулки по торговому центру.

Зато я, махнув рукой на ланч, проторчала в «Мелроуз» и вторую половину дня, увлеченная мечтами и видениями. В этой сумрачной, затхлой пещере было очень уютно. Это потом я сообразила, что, кроме меня, покупательниц не нашлось, но тогда мне было не до того. Дети слишком поглощены собой, чтобы обращать внимание на отсутствие людей, которые им все равно совершенно неинтересны.

Я вернулась туда и на следующий день, и через день. Владелец неизменно встречал меня улыбкой и не жалел на меня времени.

У мамы никогда не хватало на меня времени. У нее была своя, взрослая жизнь.

Мистер Герберт разговаривал со мной — не с ребенком, а со взрослой, и беседы наши касались тем, которые прежде не приходили мне в голову.

Пока я примеряла костюмы, он со знанием дела пересказывал мифы, из которых слагались захватывающие истории. Так я узнала о Диане, Аполлоне, Дионисе, о фавнах, сатирах и кентаврах. Его рассказы об оружии и доспехах познакомили меня с Ричардом Львиное Сердце и крестоносцами. Мое внимание привлек костюм Марии-Антуанетты, и мистер Герберт кратко изложил мне историю Французской революции, заинтересовавшей меня на всю последующую жизнь.

Впрочем, мистер Герберт говорил не только об отвлеченном, но и о личном. Он задавал вопросы о моей жизни, родителях, планах и надеждах на будущее. Кажется, он всерьез заинтересовался моей судьбой. Однажды он произнес: «Бедное, несчастное дитя!»

— Я счастливая! — испуганно возразила я.

Он печально покачал головой.

— Неправда. Я слишком хорошо знаю, что дети редко бывают счастливы. Их то и дело одергивают, разочаровывают, лишают иллюзий, им слишком часто лгут. Взрослые вспоминают свои ранние годы с нежностью, но, если честно, очень мало кто согласился бы снова стать ребенком. Детство может оказаться тяжелым периодом, омрачающим всю дальнейшую жизнь.

Я уставилась на мистера Герберта, разинув рот. Никогда не слышала от взрослых ничего подобного! «Сейчас лучшее время в твоей жизни!» — постоянно повторяла мать. Это была одна из ее излюбленных поговорок, совершенно ни на чем не основанная, насколько я могу судить.

А мистер Герберт говорил правду. Он инстинктивно понимал мои потаенные чувства, и я была ему за это благодарна. Так благодарна, что провела в «Мелроуз» все лето.

В сумрачных владениях мистера Герберта я знакомилась с безграничными возможностями сценического грима. Он никогда не упрекал меня за то, что я старалась превратиться в омерзительное чудище, а вел себя, как волшебник из сказки, подсказывая лучшие способы преображения. Под его руководством я становилась то космическим монстром, то старой каргой, то болотно-зеленым призраком, которого в потемках можно было принять за черепашку-ниндзя.

Но я мечтала о другом — о черепе, о мертвой голове. И мистер Герберт исполнил мою мечту. Как-то в дождливый вторник он усадил меня на табурет перед туалетным столиком и принялся старательно покрывать мое лицо белым гримом. На скулы и виски легли легкие зеленоватые тени; его пальцы мяли мою голову, словно под ними был податливый воск, а не твердый череп. Я смотрела в зеркало и не верила своим глазам: на лице совсем не осталось плоти. Щеки не просто ввалились, а словно вообще перестали существовать, глаза глубоко запали, и от этого казались вдвое больше.

Закончив свой труд, он отошел на шаг, глядя на меня с отеческой гордостью. Я не отрывала взгляда от зеркала.

— Ну, что скажешь?

— Чудесно… — пролепетала я.

— Даже более того, моя дорогая, — заверил меня мистер Герберт, потирая руки с сухим, бумажным шуршанием. — В параллельном мире это назвали бы весьма талантливым решением… Ну-ка, примерь вот этот черный парик.

Волосы на парике были такие же прямые, как мои собственные, но длинные и густые. «Какой зловещий!» — подумала я и схватила парик. Он сидел, как влитой, словно был сделан для меня по мерке.

Я потрясенно вглядывалась в мертвенно-бледное отражение в зеркале. Мистер Герберт смотрел поверх моей головы. Встретившись с ним глазами в зеркале, я почувствовала, какой у него пронзительный взгляд; казалось, ему доступны все мои тайны.

На его губах появилась очень странная улыбка.

Я вдруг заметила, что в магазине стало совершенно темно. Наверное, уже совсем поздно, мама будет вне себя. Я вскочила, чуть не опрокинув табурет, и бросилась к двери.

— Куда ты, милое дитя? — донесся до моих ушей ворчливый голос мистера Герберта. — Я могу сделать для тебя еще многое, если ты…

— Пора домой, родители с меня шкуру спустят!

— Хочешь явиться домой в таком виде? — Он потянулся к пузырьку с жидкостью для смывания грима, чтобы привести в порядок мое лицо, но я поспешно выскочила наружу. В глубине души мне хотелось, чтобы мама увидела меня именно такой.



Улицы, погружающиеся в летние сумерки, были на удивление пустынны. Я опаздывала к ужину, но все равно не бежала, а шла, чтобы капли пота не испортили грим. По дороге я развлекалась тем, что представляла себе, в какой ужас придет мама при виде меня.

Но самое буйное воображение оказалось бледнее действительности.

Когда я вошла, в прихожей было темно. Я поняла, что родители уже сели за стол. Мать, несомненно, жалуется на меня отцу. Что ж, сейчас я ей дам повод для истерики!

Я сделала глубокий вдох и закинула голову, чтобы меня лучше освещала люстра. В таком виде я и предстала перед ними.

Мама вскрикнула так, что, наверное, было слышно в Бразилии.

— Что ты с собой сделала?!

Я изобразила тщательно отрепетированную улыбку мертвеца — отвратительный оскал.

— Разве плохо? — спросила я, разыгрывая холодное высокомерие. — Вот какая я на самом деле. — Потом жутко захохотала — так смеются мертвецы.

Мать сделалась едва ли не бледнее меня. С чувством юмора у нее всегда было неважно.

— Боже правый, за что этот ребенок меня терзает?! — вскричала она.

Папа просто смотрел на меня, не отрываясь. Хотя по морщинкам у глаз можно было догадаться, что он с трудом сдерживает смех.

— Марш в ванную, Люсинда, — прошипела мама, — и сейчас же смой с лица эту… эту гадость. Не то ветер переменится, и ты такой останешься.

— Она не могла не добавить эту старую детскую присказку, словно я все еще была ребенком.

— Надеюсь, что останусь! — крикнула я, взбежала по лестнице и захлопнула за собой дверь.

Отражение в зеркале оправдало мои надежды: впечатление было сильнейшее. Я стала корчить рожи, одна другой противнее, после чего удачно изобразила мамино царственное, самоуверенное выражение.

В этот момент в дом ворвался порыв ветра. Захлопали оконные рамы, взвилась занавеска. Свет замигал и погас. Я подошла к окну ванной и выглянула наружу.

К моему удивлению, единственным местом во всем городке, где остался гореть свет, оказался угол Принсесс-стрит и Таггз-лейн. Интересно, как мистеру Герберту это удается, когда весь город погружен во тьму?

Как ни выл ветер, превратиться в ураган ему было не суждено. Вскоре зажглось электричество. Я со вздохом вернулась к раковине, чтобы умыться.

Мыло, обильная пена, горячая вода…

Я подняла голову и обнаружила, что грим остался на месте. Он не смывался! Я снова принялась скрести щеки, лоб, нос, подбородок. Губка чуть не протерлась, но грим не исчезал. Высокомерное выражение тоже. И проклятый черный парик, казалось, намертво прирос к голове.

Я застыла посреди ванной комнаты. По лицу стекали струйки воды, а я пыталась уразуметь, что со мной стряслось. Из зеркала на меня смотрел череп с огромными глазищами, олицетворение мора и тления. Мистер Герберт постарался на славу.

«Вдруг ветер переменится, и ты такой останешься?»

Как я теперь появлюсь перед мамой?

Но деваться было некуда. Со сдавленным горлом, дрожа, как лист, я спустилась и вошла в столовую.

Я думала, что ее хватит удар, когда она увидела меня в прежнем виде. Сколько я ни объясняла, как это вышло, она отказывалась верить.

А папа посматривал на меня с усмешкой.

— Какой еще магазин на углу Принсесс и Тагг? — не выдержал он. — Раньше там помещалась фирма «Экедеми Кемикал Корп.». Потом она обанкротилась, здание снесли. С тех пор там пустырь.

Когда упорные попытки смыть грим превратили мою белую физиономию в ярко-красную, не дав иного результата, родители — оба! — вместе со мной отправились на поиски мистера Герберта.

Увы, ни его, ни магазина «Мелроуз» мы не нашли. Только пустырь, поросший бурьяном.

Кто-то из соседей припомнил, что фирма «Экедеми Кемикал Корп.» принадлежала семье Герберт, строившей планы расширения своего дела. Но их постигло банкротство, перечеркнувшее все мечты. Старый Герберт умер нищим, а его сын повесился в гараже или что-то в этом роде — никто не мог сказать точно.

Папа хотел подать в суд, но судиться было не с кем. Мама впала в черное уныние. Как она ни пыталась объяснить происшедшее друзьям, все было напрасно. Честно говоря, доводы звучали не слишком убедительно. Что касается моих подруг… Лучше об этом умолчать. Даже Жужелица не желала больше со мной знаться. Я была в отчаянии.

Но отчаяние длилось недолго — только до осени, когда заглянувший к нам в школу в День Профессии фотограф, увидя меня, издал победный клич, словно набрел на золотую жилу.

Между прочим, так и оказалось.



Вам это лицо знакомо: последние пять лет оно не сходит с журнальных обложек. Худое, зловещее, мертвенно-бледное, с выпирающими деснами, что теперь считается верхом моды… Оно принадлежит самой высокооплачиваемой в мире модели.

Любая девушка мечтает быть похожей на меня.

Сбылось мамино предупреждение: я осталась такой навсегда.


Перевел с английского Аркадий КАБАЛКИН


Публицистика

Татьяна Аникеева, Юлия Мочалова

Лидер в маске

Сдается, что таинственный господин, радикальным образом изменивший облик нашей героини и тем самым сделавший ее идолом своего поколения, был не кем иным, как имиджмейкером. Кто еще способен убедить массы, что его клиент — «самый обаятельный и привлекательный». Ныне и на российской почве распускаются эти диковинные цветы; предвыборные кампании и у нас становятся марафоном соответствующих консалтинговых фирм. Что же российский электорат? «Пьет обольстительный обман?» Давайте послушаем специалистов — сотрудников исследовательской группы при факультете психологии МГУ им. М.В.Ломоносова, которым приходится консультировать телевизионные компании, рекламные агентства и фирмы политического менеджмента по вопросам имиджа.

Проблема имиджа ставится со всей остротой при упоминании об образе политических деятелей, артистов и телевизионных ведущих информационных программ. Первые чаще всего предъявляют на суд аудитории не только свои личные качества, но и определенные преимущества своих последователей в политической деятельности. То есть в некоторых случаях публичному политику приходится натягивать на себя маску, становясь эмблемой всего политического движения.

Что касается телеведущих, то рекламируя узнаваемостью своего облика конкретную телекомпанию, они начинают восприниматься зрителями в качестве представителей богемы, оставаясь при этом профессиональными журналистами. В этом случае маска — расплата за представительские функции, выполняемые по отношению к «коллективному субъекту» или заказчику массовой коммуникации.

Поговорим о содержательной стороне имиджей различных персон и радиуса их воздействия.

Чем притягательно использование имиджа-маски в социальной коммуникации? С одной стороны, он обеспечивает мгновенное распознавание образа данного персонажа. А оборотная сторона этого преимущества — «прилипчивость» образа и его стремление к застыванию.

В 1991 году нам в качестве представителей исследовательской группы массовой коммуникации и рекламы (факультет психологии МГУ) удалось описать явление бытования в структуре общественного сознания россиян так называемой «поляризации имиджа» публичного персонажа, будь то производственный руководитель межрегионального масштаба или известный деятель науки, образования и культуры.[1] Мы дали ему название «феномен поляризации имиджа героя повествования». Его суть заключается в том, что при всевозможных социологических опросах и в светских беседах в 20 % случаев наблюдается либо резкое отвержение образа обсуждаемой персоны, либо безусловная его идеализация. Необходимо отметить, что данное явление имеет отношение к реакции аудитории преимущественно на телевизионные материалы — телевыступления политиков, общественных деятелей и репортажей тележурналистов.

В силу существования этого феномена в общественном сознании аудитории эпатирующая самоподача в телерепортажах и публичных выступлениях в большом числе случаев обеспечивает их героям реальный выигрыш в виде зрительской реакции интеллектуального удивления «ловко выкинутой штуке».

Поскольку телевизионная среда имеет возможность являть зрителю реализованные в спектаклях и сериалах облики виртуальной реальности, телевидение предоставляет аудитории соблазн использовать условность игрового телеповествования в качестве полигона для пробных попыток менять маски различных социальных ролей. Это помогает зрителю расширить собственный ролевой репертуар социального поведения. В случае присутствия на экране персоны публичного политика происходит освоение неискушенными зрителями образцов так называемого «авторитетного поведения».



А теперь рассмотрим особенности имиджа политического лидера более подробно. Всем нам известно давно уже ставшее расхожим высказывание: «Народ достоин своего лидера». А всякий лидер достоин своего народа? И как это вообще происходит — «узнавание» нами в том или ином человеке того, кто (предназначен? допущен? обречен?) стоять у власти? Или же это сам будущий лидер, действуя тем или иным образом, внушает массам признание, даже любовь, а вместе с тем и необходимость повиновения? Другими словами, вопрос состоит в том, может ли человек, надев на себя, словно маску, имидж вождя, более или менее длительно и успешно вершить судьбы страны?

Рассматривая под этим углом зрения общеисторический процесс, мы должны признать, что (за весьма редким исключением) представителями власти во все времена и у всех народов являлись люди, которым, во-первых, было присуще основное свойство Личности — способность принимать самостоятельные решения и нести за них ответственность — и, во-вторых, в полной мере наделенные лидерскими качествами.



Зарубежные исследователи (Гольдхабер и др.) в 1981 году впервые ввели понятие «харизмы», определив его как «лидерство, проистекающее из личности», из которого следует, что приход человека к власти вообще (и тем более к ее наивысшим формам) фактически никогда не является ни случайным, ни неожиданным для него самого. Любой лидер рано или поздно: а) берет на себя смелость решить, что он способен властвовать; б) принимает на себя ответственность за это решение; в) ставит приход к власти своей целью и постепенно или стремительно эту цель осуществляет.

Для нас сейчас уже не является спорным суждение, подразумевающее, что политический лидер есть «носитель харизмы», и те формы, в которые облекается его деятельность — героические, варварские, эксцентричные или неявные, — тесно связаны с типом этой харизмы: «герой», «антигерой», «загадочная (мистическая) личность».[2] Мы предоставим читателю право самостоятельно определить наделенность того или иного народного вождя харизматическими чертами соответствующего типа. Для облегчения этой задачи приведем примеры харизматических личностей, принадлежащих к миру театра и кино — популярных и пользующихся всеобщей любовью.

Так, к типу «герой» можно отнести: Е.Матвеева, М.Ульянова, В.Высоцкого, В.Конкина и В.Ланового.

К типу «антигерой»: А.Джигарханяна, А.Мягкова, О.Басилашвили, Е.Евстигнеева, О.Ефремова, Н.Михалкова.

К типу «загадочная или мистическая личность»: И.Смоктуновского, А.Кайдановского, Г.Тараторкина, О.Даля, В.Дворжецкого, О.Янковского.

Помимо актеров, личность которых можно явно и легко отнести к тому или иному типу харизмы, есть также те, тип личностной харизмы которых нельзя назвать однозначно. Это А.Абдулов (чей образ в восприятии зрителей колеблется от «героя» к «антигерою»), В.Тихонов (от «антигероя» к «герою»), В.Гафт (от «загадочной» или «мистической личности» к «антигерою»), А.Миронов (от «антигероя» к «мистической личности»).

Возвращаясь к политикам, отметим весьма любопытный факт: в случае невозможности для лидера (по внутренним или внешним причинам) реализовывать свою реальную деятельность в русле присущей ему харизмы, такая деятельность упорно и целенаправленно им имитируется (вспомним, к примеру, старательное, порой переходящее в навязчивую манию, подчеркивание одним из наших руководителей своих героических подвигов и деяний).



Какими же личностными качествами или свойствами обладает человек, являющийся «харизматической личностью»? Иными словами, каковы характеристики харизмы? Их перечисляют авторы самого понятия: внешний вид, выраженность половой принадлежности (или сексуальность), динамические характеристики поведения, способность говорить лично от себя и профессиональные качества. А вот результаты, полученные в 1996 году нашей исследовательской группой под руководством Л.В. Матвеевой, изучавшей особенности восприятия политических лидеров представителями отечественного электората.

Оказалось, что оценка личности политика, как сквозь призму его поведения во время публичных выступлений (включая средства массовой коммуникации), так и всей его деятельности вообще, происходит у наших соотечественников по трем основным параметрам: первое — это морально-нравственные качества лидера, уровень его духовной культуры, степень порядочности, ответственности, интеллигентности, вежливость и обязательность. На втором месте такие качества, как энергия и решительность, способность воплотить в жизнь задуманное (иными словами, «пробивная сила»), а также хитрость и артистизм, позволяющие человеку обойти то, что нельзя сокрушить. На третьем месте — внутренняя убежденность лидера в правоте своей позиции и необходимости совершаемых им действий. (На языке психологов это называется конгруэнтностью личности и означает соответствие всех совершаемых произвольных и вынужденных микро- и макропоступков собственным глубинным, выработанным или даже «выстраданным» в процессе жизни нормам и критериям.) Сопоставляя эти параметры с перечисленными выше характеристиками харизмы, мы обнаруживаем, что второй критерий соответствует динамическим характеристикам поведения, а из третьего совершенно явно и логично вытекает способность лидера говорить от себя, ярко, убежденно и эмоционально заразительно излагая свои взгляды. Важно отметить, что для россиян фактически не важен внешний вид политического лидера и степень выраженности у него признаков пола (это совершенно немыслимо, например, для американцев, у которых «презентабельность» и «сексуальность» — важнейшие факторы оценки человека при любом взаимодействии).

Также незначимыми (увы!) являются для нас профессиональные качества представителя власти.

Но зато на первом месте — то самое «качество духа», которое испокон веков определяет стиль жизни наших соотечественников и ту самую «загадочность русской души», когда пропивая последнюю копейку, человек не забывает о совести, справедливости и долге.



Потому-то терпят неудачу на российских просторах заморские имиджмейкеры. Танцы президента с супругой уместны, например, в Америке, молодой и не обремененной традициями, хотя и там случайное появление в СМИ четы Клинтонов, танцующей на пляже, вызвало весьма противоречивую реакцию, — но не в России, где такие действия противоречат перечисленным выше качествам, необходимым лидеру, а особенно лидеру государства. И не менее ясна народная популярность одного из наших политических деятелей, в поведении которого ярко представлены качества второго и третьего критериев (энергия, решительность, артистизм плюс непоколебимая уверенность в своей «особой миссии»), которые в сочетании с непредсказуемостью и эксцентричностью поступков делают его выраженным носителем харизмы «антигероя».



Продолжая сопоставлять теоретический аспект с реальностью, отметим, что прийти к власти в России, в принципе, может человек, обладающий качествами каких-либо двух или даже одного из критериев. Но чтобы удержаться у власти более или менее длительное время, особенно если это власть высшего уровня, — для этого необходимы качества всех трех критериев восприятия. (Вспомним хотя бы такое свойство одного из наших государственных деятелей, как способность говорить от себя, в свое время совершенно поразившее нас, но в дальнейшем, не подкрепленное остальными необходимыми для политика качествами и умениями, вскоре обесценившееся, а затем и ставшее предметом насмешек и пародий.)

При этом важно учесть, что в России качества именно первого уровня — нравственность, духовность — всегда были определяющими для оценки личности, предстоящей к власти (стоящей у власти). Именно это качество культивировалось и всячески подчеркивалось в связи с образом «народного вождя» в тех «спускаемых в народ» расхожих легендах и преданиях, которые многим знакомы с детства (бесконечная доброта и справедливость Сталина, любовь к детям Ильича и т. д.). Образ политика в глазах российского народа формируется в непосредственной связи с наличием или отсутствием у него этих качеств, мало того, сквозь призму этого критерия рассматриваются затем все его замыслы и деяния. Наделенность морально-этическими, духовнонравственными чертами возводит личность лидера к высотам, с которых он воспринимается всеобщим благодетелем, трудолюбивым радетелем, заступником и защитником, достойным всенародной любви. Их отсутствие приводит сначала к сомнениям людей (достоин? недостоин?), а затем к катастрофе (выражение недоверия, разочарование и, наконец, забвение).

И еще одно важное рассуждение, связанное с перечисленными типами харизмы личности. Дело в том, что духовность и нравственность политика практически однозначно относят его к одному совершенно определенному типу харизмы. Другими словами, политический лидер, особенно политик высокого уровня (мэр города, лидер народа, лидер государства) в России не может быть ни «антигероем», ни «загадочной личностью». Лидер народа, государства в России — всегда «герой», и об этом свидетельствуют многочисленные примеры истории страны, причем вплоть до самого последнего времени (вспомним август 1991 года).



Множество «подводных камней» встречается на пути имиджмейкеров, опрометчиво рассчитывающих обогатить «тиражируемый» образ политика сюжетами из его семейной жизни. На Руси исстари жизнь семьи была укромна, имела психологически суверенный статус, свидетельством чему является, к примеру, присловье «выносить сор из избы».

Вообще задача формирования собственного имиджа встает перед человеком в том случае, когда нужно в достаточно короткие сроки завоевать популярность в широких массах при помощи публичных выступлений и опосредованной коммуникации (телевидение, радио, пресса). И здесь возникает вопрос о том, имеет ли смысл в России деятельность представителей столь популярной за рубежом профессии имиджмейкеров. Надо сказать, что им и на Западе работается трудно и приходится несладко. Попробуй объяснить человеку, что выглядеть и держать себя надо не так, как он привык это делать с детства, а совсем иначе, а потом еще и научи этому. В нашем отечестве — это трудно в квадрате. Западному политику хоть внешность можно оформить, научить стильно одеваться. Россиянин на модный галстук не клюнет. Не говоря уже о том, что практически невозможно сформировать имидж «нравственного человека», «духовной личности» тому, кто начисто лишен этих качеств. Ведь не изменишь взгляд (который — зеркало души), выражение глаз и смысл улыбки, не переделаешь выражение лица в задумчивости и в радости, не внушишь способность быть искренним, испытывать глубокие и возвышенные чувства, не обучишь столь почитаемой в России жертвенности. Можно, конечно, показать конкретными делами, что ты способен на все это, но если деятельность не проистекает из цельного облика человека, то производит впечатление нарочитости и вызывает недоверие, так как нарушается третий принцип или критерий восприятия, а именно — внутренняя конгруэнтность личности, «соответствие человека самому себе».



Так что же, у имиджмейкеров в России нет будущего? Думается, есть, но лишь в контексте задачи формирования у политика умения проявлять и отчетливо выражать в своем поведении внутренне присущие ему личностные и харизматические черты. Речь, таким образом, идет уже не о «делании» облика в буквальном смысле слова, а несколько о другом. Как нам кажется, можно сформулировать две основные задачи деятельности имиджмейкера.

Первая — проведение высокопрофессиональных психологических тренингов раскрепощенности и внутренней личностной конгруэнтности. (Оговоримся здесь, что выполнение данной задачи возможно только при условии, что уже решена предварительная и совсем не простая задача — осознание политиком необходимости такого тренинга и важности его результатов для своей будущей карьеры).

И вторая задача — укрепление позиции политического лидера с помощью специальных мероприятий, направленных на поддержание уже сложившегося позитивного имиджа, а также распространение его воздействия на более широкие социальные слои, с учетом специфики их установок, потребностей и запросов.



В заключение вернемся к вопросу, который был поставлен в начале статьи — кто кого достоин? Думается, осознанные и неосознанные ожидания народа рано или поздно приводят к власти именно того политика, который способен их реализовать, воплотить в жизнь. А политик, придя к власти и действуя смело, мудро и лукаво, может убедить народ в том, что именно он и есть тот человек, которого они так долго ждали. Ведь герой и его народ не могут друг без друга.


Кандидат в президенты Тувы Шериг-оол Ооржак начинал свои выступления со слов «Небо сказало мне: так больше жить нельзя». Про своего конкурента он говорил, что тот никогда не победили: «Ну кто так округ объезжает! Он объезжает против солнца, а ведь нужно только по солнцу». Ооржак, видимо, объезжал правильно. Он победил.
Журнал «Деньги», № 6, 1998.


Проза

Майкл Коуни