Одного Доктор обнаружила под операционным столом в больничном комплексе (определить его половую принадлежность не представлялось возможным). Существо подо-зрительно разглядывало женщину несколько секунд, но стоило Доктору протянуть руку, чтобы схватить визитера, как он пропал — послышался лишь громкий хлопок.
Первый помощник капитана нашел целых трех гостей у себя под одеялом, когда собирался лечь спать. Существа, нахально ухмыляясь, отскочили в сторону и тут же бесследно исчезли.
А один, самый маленький, по всей вероятности, побывавший в бассейне, поскольку с его желтого костюмчика потоками стекала вода, вдруг появился на ковре ручной работы, украшавшем стену, и, радостно вереща, соскользнул вниз, оставив за собой яркий мокрый след. В следующее мгновение он тоже куда-то испарился.
Навигатор вошла в свой кабинет и заметила, что на ее любимом антикварном книжном шкафу устроилась парочка незваных гостей. Обычно спокойная, даже немного флегматичная Навигатор отчаянно взвизгнула: «Нет», но в ответ ее обстреляли книгами — причем одна из них пребольно стукнула женщину в лоб. Большая часть «снарядов» полетела под кровать, Навигатор бросилась их доставать и в спешке порвала ценные экземпляры. Выбравшись наконец из-под кровати и прижимая к груди свои сокровища, она заметила, что напавшие на нее мерзавцы посчитали за лучшее ретироваться.
Маленький хулиган забрался на плечи, Связиста, когда тот решил причесаться, еще двое с размаху плюхнулись ему на колени. Один сказал:
— Причеши-ка лучше меня.
— А нас поцелуй, — заявил другой.
Тот, что сидел на плечах, спрыгнул вниз и принялся расталкивать своих приятелей, а те тут же начали лягаться, стараясь отвоевать жизненное пространство.
— Ты червяков любишь? — неожиданно глухим, хриплым голосом спросил нахал.
Связист немного подумал и ответил:
— Червяки хороши только в почве на Втором ботаническом уровне. И все.
Малыш номер три заглянул в кармашек своего комбинезона, вздохнул и, демонстрируя непереносимое страдание, исчез. Крошка номер один, сидевший у Связиста на коленях, вдруг отчаянно возопил:
— Причеши мои волосики!
Пришлось Связисту выполнить его просьбу, не пожалев щетки с инкрустированной перламутром ручкой, которая передавалась в его семье из поколения в поколение. Номер два тихонько напевал себе под нос, оседлав ногу человека, — надо признать, назвать его легким словно перышко было бы не совсем правильно, — а номер один сонно засопел, как только Связист принялся приводить в по-рядок его спутанную рыжую гриву. Полюбовавшись своей работой и бросив мимолетный взгляд на второго малыша, задумчиво сосавшего палец, Связист проговорил:
— Я расскажу вам чудесную историю. Жили-были три крошечных человечка, ужасно похожих на вас…
Инженер обнаружила, что один из непрошеных гостей (по-видимому, совсем еще дитя) заполз в вентиляционную трубу и вгрызается в проводку, причем его пухлая мордашка так и светится счастьем. Другой, чуть постарше, потянулся к кнопке термоядерного реактора. Инженер никогда не действовала бездумно или чересчур поспешно, даже если что-нибудь угрожало благополучию ее обожаемых машин, а кроме того, она прошла суровую жизненную школу, поскольку была старшей из девяти детей и выросла на планете, где всем заправляют мужчины. Стараясь не привлекать к себе внимания, она повернулась к полке, где хранила предметы, конфискованные у пассажиров и членов экипажа — главным образом, продукты и прочую чепуху, которую ее коллеги пронесли на борт. Инженер не признавала ничего, кроме эффективной работы, и считала, что думать следует только о деле.
Малышу, решила Инженер, понравится связка ключей, ведь ими можно в свое удовольствие позвенеть. Для старшего она сняла с полки небольшой предмет в форме тора, наполненный водой… он так и норовил выскользнуть из рук, как бы старательно вы ни пытались его удержать. Малыш с поразительной скоростью выбрался из вентиляционного канала, плюхнулся на толстенькую попку, а затем ловко схватил упавший на пол тор. Однако его приятель не пожелал расставаться со своей добычей и тоже вцепился в игрушку; после непродолжительной борьбы ему удалось одержать победу.
Тогда крошка начал отчаянно и горестно стонать и всхлипывать. Инженер, имевшая огромный опыт в усмирении плакс, взяла скандалиста на руки и начала его укачивать. Затем позвенела ключами: малыш тут же схватил их и принялся изучать. Встряхнул. Послушал, как они дребезжат. Еще раз встряхнул.
Тот, что постарше, посмотрел на Инженера, словно хотел спросить: «Наверное, ты потом заберешь у меня это?» Она молча пока-чала головой. И, не зная, понимают ли незваные гости человеческий язык или жесты, все же развела руки в стороны, ладонями вверх, будто говорила: «Если хочешь, можешь взять себе». Тогда крошка подошел к своему спутнику, подхватил его на руки и, чуть покачиваясь, направился в коридор. Инженер с облегчением вздохнула и набрала сложный код, запиравший двери в машинный отсек. Теперь они откроются только в том случае, если приказ отдаст она сама или ее непосредственное начальство.
Кто-то легонько стукнул Инженера по колену.
Посмотрев вниз, она увидела второго малыша, старшенького. Тот с серьезным видом протягивал ей тор. Она взяла игрушку.
Гость тут же исчез.
А теперь вы услышите о том, как ловеческие ществы сдавливали нас, печальная история, но сначала мы на полную катушку повеселились. Поддайте как следует Мурису, пусть он убирается, больше никакого шума. Тише, Мурис, я буду рассказывать. Огромный корабль, громадный, повис и сверкал в звездовом свету, когда?.. нет, не Г’лид… я, мое увидение. Я первый все понял. Он был такой смешной снаружи, разные штуки, будто паутина и всякие шишки, и «цифры», так Г’лид сказала. Мурис, ты замолчишь когда-нибудь? Вот мы все туда и забрались, потому что как раз оказалось время-без-присмотра, и ВЫ САМИ ЗНАЕТЕ КТО отсутствовал, он/она был/была на Солнце, не зная, что мы безобразничаем. Уф! Прямо в металлическую стенку, вжик! В самую середку, на круглую пластипаковую крышу — и все видно!
А там живые! Целая куча! Бродят, жужжат, разговаривают настоящими голосами (они такие!) ну, и еще много чего. Ик! Говорит Альф. Я говорю — ществы, ловеки. И тогда мы разбежались в разные стороны, так классно! Но чтобы лучше все увидеть, мы приняли форму тех ществов, в желтых тонах, и теперь могли все делать, как ловеки: ползать, визжать, прыгать, кричать и все такое прочее. Мы забирались к ним на плечи и соскакивали на колени, они нам сказки рассказывали, как своим детикам, а еще мы подрызгались в воде и забрались на такую громадную деревяшку, отняли игрушку у одной ществы, потом, правда, все вернули… ох, и пошумели! Да, чуть не забыл — мы повалялись между «простынями» ка «кровати» В общем, повеселились от души.
А потом высокий, золотистый сверху ловек сел на нас. Визг! Крик! Спасите! Помогите! Гир, на него сели. Ловек весь затрясся. А другие ществы делали такую штуку, у них называется «любоффь».
Маленькая, кругленькая ловека с шишками спереди говорит: «За что мне такое? Почему именно на мой корабль проникли маленькие детики в желтых комбинезонах?» А другой отвечает: «Мам, мы получили сигнал бедствия с планеты Алп, среди взрослых разразилась страшная эпидемия, наверное, они отослали детишек, чтобы их спасти».
(Это не совсем вранье. Может, и не очень правда — вмешалась Г’лид. Чистая правда, сказал я, негодовая. Ужасная болезнь застывания бушует там внизу, ты больше никогда не можешь меняться, ВСЕГДА ОСТАЕШЬСЯ ОДИНАКОВЫМ, разве хуже бывает?)
Высокий рассказыватель сказок сказал: «Мам, я попытался получить подтверждение сигнала бедствия при помощи…», а тут Гир его перебил, начал верещать и что-то лепетать… но высокий ловек говорит, что изучил криптограммы, коды и искривления пространства… не знаю, что там еще… и обнаружил только один сигнал — с планеты Алп (посланный, насколько нам известно, САМИ ЗНАЕТЕ КЕМ) и потому алпиане отправили всех своих малышей на корабль в надежде спасти их.
Лучистоглазый Помощник тихонько пробормотал: а где гарантия, что они не навредят нам? Мурис фыркнул. И заявил, будто это я испортил ту красивую стенную виселку и что она уже больше не исправится.
«Фу, какие вы противные!» Так нас Г’лид назвала.
Смешная тощая малявка с передними шишками возмутилась: о мам, о мам, они всего лишь невинныя малютки, детики и все такое прочее, не будем их обижать, уложим спать и все такое прочее… мы дружно завизжали в поддержку шишковатой ловеки; ужасно хотелось вишневого пирога, збитых сливок, муринованых следок, пышек, клубничных клексов, и все такое прочее… И про-лазывать сквозь стены, Гир знал, как.
Доктор говорит, мам, это не гуманитарно, надо приютить несчастных и невинных крошек. Гафрой укусил ее. Сказал, фи, немытые неделю пятки невкусные. Доктор убрала ногу и сердито добавила: всех, кроме этого. Мы засмеялись и стали ныть, что мы несчастные и невинные. Ужасно тихие.
Ох-хо-хо. Мрачный Второй помощник открыл рот и заявил, Капитан, у меня возникло подозрение, что мы имеем дело не с детиками… но тут Гир, Гарф и я прыгнули ему прямо на живот, а Фиф принялась скакать у него на груди, и он не смог больше ничего говорить.
Как не стыдно! Кричит Доктор, такое сказать про бедненьких детиков, чьи родителя умирают на планете, где ужасная апидемия. Так, так, так, застрекотали все. И мы помчались в брызгальную лужу, как следует повеселились, потом перенеслись в едовую комнату и до отвала наелись вишневым пирогом со збитыми сливками, кое-что, к сожалению, осталось на полу — но ничего не поделаешь!
Дальше мы отправились изучать кровати, повалялись в «простынях» и потоптались на «одеялах». Капитан спрашивает, кто-нибудь из вас может представить себе этих милых крошек в своей постельке? Все замахали руками, заверещали: нет, нет, нет, пожалуйста, спасите нас, помогите, куда угодно, произойдет какой-нибудь кошмар. Мы-то все поняли, о чем они подумали, а Фиф даже хотела вслух сказать, только я ей не дал. Неприлично.
А может быть, кто-нибудь почитает нам книжку со сказками? У них есть такие штуки, в нас ими кидалась одна щества. Мы тогда решили ускромниться, выставили вперед животики, хлопали ресницами и все такое прочее… залепетали, ой, почитайте нам сказку, пожалуста, пожалуста… Мы были такие миленькие. Ну, она и пожалилась над нами и сделала, как мы просили. Так чудесно, просто здорово. Гир и Фиф поцеловались и пустились в пля£.
Потом кто-то еще рассказал, и другие, и опять другие — всего семь часов, сорок пять минут, десять секунд-и три миллисекунды. Мы совсем не уставали. Ух ты! Потом рванули в едовую комнату, а там клубничный клекс и плитки шоколада… Ух ты! Потряситель-но! Ой-ой-ой! Вкуснее всего. Затем мы решили поиграть в покер на дне бассейна, а ловек на страже почему-то ужасно огорчался, Г’лид объяснила, что мы в порядке, но он все равно огорчался, вот нам и пришлось спать в ботаническом саде, а Фиф и Мурис закусили тамошними растениями. Оставьте их в покое, сэр. Причесались. Почистили зубы цветочным стеблем. Все дружно сказали: о ВЫ ЗНАЕТЕ КТО, храни нас во сне, только, пожалуста, не приходи. И вот мы все стали такими ласковыми, и хорошими, и ужасно доброжелательными. Заснули.
Следующий день: ловеческая щества по имени Доктор трудилась в своей лаборатории, чтобы отыскать лекарство от болезни застывания. Что-то бормотала про образцы крови и все такое прочее, доставленное с поверхности Алпа. Интересно, говорит, а малыши абсолютно в порядке! Здесь нет никакого вируса. Она ходит туда-сюда, туда-сюда и цокает языком. Г’лид хотела ей все объяснить, но Фиф заткнула ону… Нет! Нельзя, Доктор должна сама. Г’лид сердито фыркнула, вскинула голову и исчезла. Отправилась загорать, притворилась ловеком в купальнике и темных очках, только все неправильно нацепила. Вот вам!
А потом Доктор сказала: Ага! Я нашла необычный образчик липидного протеина, без которого жители Алпа превратятся в кучу протоплазмы. Но его нельзя считать лекарством, если только нормальное состояние для них не является болезнью. Ур-ра! Поняла! Алпиане заражаются от нас человекством, это и есть болезнь. И тут она хватает лабораторную белку, которая спряталась под бумагами. Смотрите! Белка превратилась в «Джелло»1. Доктор делает укол в собственное колено, оно становится уродливым и каким-то жидким. Смотрите! Вопит она. Я обнаружила лекарство от болезни Формы!
А тем временем симпатичный сказочник установил связь с планетой Алп, и к нам приближается…
Нет, нет, заныл Мурис, это не я, они во всем виноваты, я не портил ковера. И не бросал книги в тетю-штурмана. И не грыз никаких трубок и проводов. Все они.
Фиф, Л1 и Гафрой крикнули: смотри, кто идет.
И пришел ВЫ ЗНАЕТЕ КТО.
Вот мы и попались.
Хватило только одного слова ВЗК, мы тут же дружно построились и стали очень прилично себя вести — иначе на целых пятьдесят лет превратились бы в кактусы, — тут уж мы все как один разревелись и, горестно всхлипывая, пообещали больше не безобразничать. И вернулись в свое настоящее облю… блу… обличье — пирамиды из зеленого желе ростом в два фута. ВЗК — это пирамида из зеленого желе ростом в шесть футов. Я на секундочку снова стал желтым ловеком, чтобы попрощаться.
ВЗК меня наказал телепатически, просто страх, только я вам не скажу, как именно. Если ты пирамида из зеленого желе, когда по твоему телу бежит рябь, это больно. Мне пришлось опять быть тошнотной Штукой.
Сказочник тихонько сказал мне (без слов): вы очень красивые, такие, какие вы есть, маленькие Штучки. Жизнь прекрасна. Нет ничего грациознее и симпатичнее кучек зеленого желе.
Вот почему расставаясь, мы не плакали. Только прокричали «до свидания», раз примерно двести. Извини, что налил воду на твой ковер и испортил его. Я нехороший. А я ел и устроил беспорядок в едовой комнате, и еще натворил много ужасностей. Но ведь мы еще совсем маленькие.
ШАГАЙТЕ! — приказал ВЫ ЗНАЕТЕ КТО.
И мы послушно зашагали.
Дома все вылечились, они больше не болеют и не похожи на ло-веческие ществы, они теперь нормальные, иными словами, снова стали кучами зеленой пакости. Жизнь отвратительна. Когда мы ухо-дили с корабля, только Фиф попыталась остаться, спряталась в ботаническом саде, изображая птичку. Ее чуть не слопал кот, который там живет. Так что пришлось ей вернуться домой с позором и навсегда превратиться в тростник. Иногда мы смотрим в небо, вспоминаем красивый корабль и вкусное угощение, плачем и зовем:
Ах, кораблик в вышине, Прилетай опять ко мне, Словно сказочный ковер, Опустись в мой скучный двор.
Мы парим над землей и повторяем:
Застыванье, застыванье, Это просто обожанье?
Это что-то вроде весеннего боевого клича, которым мы бросаем вызов нашему тоскливому полужидкому существованию.
А тем временем Мам говорит Управлятельнице: ты пустила на корабль этих… молодых людей, не связавшись при помощи компьютера с планетой Алп?
Все завопили, нет, нет, никто их не впускал. Не наказывайте нас, пожалуста, мы не виноваты.
Хватит. Мы больше не будем вас мучить. До свидания, до свидания.
Все, кто стояли дневную вахту, отправились спать. Инженеру снилось, что она вернулась домой, у нее опять нет никаких прав, а вокруг куча маленьких братьев и сестер. Доктор все время просыпалась, потому что ей чудилось, будто в операционную проникли алпианские детки и решили там немного навести порядок. В конце концов она сдалась, встала, надела халат и отправилась вносить результаты своих исследований в компьютер больничного комплекса — оттуда она могла незаметно наблюдать за коридором и соседним помещением. Навигатор, прижимая к груди свои самые драгоценные книги, спала, уткнувшись лицом в подушку. Только Связист заснул сразу, и ему ничего не снилось. Капитан (страдавшая близорукостью) и ее Первый Помощник (у которого был астигматизм) лежали в постели в очках и читали. Через некоторое время Капитан захлопнула Книгу («История войн») и нахмурилась.
— Думаешь о тех детях? — спросил Помощник.
— Они не дети, — решительно заявила она, и ее передернуло.
— Ну, конечно, — согласился он, — инопланетяне, ты права, но даже в виде пирамид из зеленого желе они оставались… ну, скажем, крошечными пирамидками, малышами.
— Хм! — только и сказала она.
Воцарилось молчание, и Помощник вернулся к своей книге — сборнику стихов Эмили Дикенсон с аннотациями. Неожиданно Капитан сказала:
— Милый, а тебе не кажется… тебе никогда не приходило в голову, что все дети… вроде инопланетян?
— Ты имеешь в виду прыжки на коленях у взрослых и кусочки вишневого пирога, которые почему-то оказываются у них между пальцев ног? — поинтересовался он. — Да. Впрочем, не совсем. А знаешь, они мне понравились. Я о маленьких пирамидках.
— Полагаю, — сказала Капитан чересчур резко, — это нормально, когда мужчина испытывает возбуждение, оказавшись рядом с крошечными пирамидками из зеленой пакости, однако…
— Ну что ты, дорогая. Меня возбуждаешь ты, а вовсе не они.
— Правда?
— Чистая, — заверил он ее и спросил: — Ты не передумала?
— Нет. Ни в коем случае. По крайней мере, это будет по-людски. А не как у них, — улыбнувшись, добавила она.
Вот уж точно. И появится маленькое ловеческое щество. С ним можно поиграть. Ему будет одиноко. Скоро ВЫ ЗНАЕТЕ КТО опять оставит нас одних.
Мы вернемся.
Перевели с английского Владимир ГОЛЬДИЧ и Ирина ОГАНЕСОВА
Новый способ борьбы с пожарами радикально отличается от традиционного: воду закачивают в баллон под большим давлением, а когда открывается вентиль, она вылетает из ствола со скоростью 430 км/час! При такой скорости воздух оказывает струе сильное сопротивление, а посему она моментально распыляется на крошечные капельки диаметром всего 0,001 мм, которые и оседают на горящем объекте, словно завеса тумана. В результате общая площадь поверхности воды увеличивается в 50 раз, что производит потрясающий эффект: пылающая комната, где температура пламени достигала 1000 градусов по Цельсию, была погашена менее чем за минуту всего двумя литрами воды, причем температура в помещении упала до 40 градусов. Согласно статистике, на тушение подобного объекта обычно уходят часа два и несколько сотен литров воды.
Пожарный ствол новейшего образца разработала германская фирма IFEX. Он не только мигом сбивает пламя, но и облегчает жизнь пожарным в буквальном смысле слова: теперь им незачем возиться с огромными цистернами. Весь запас умещается в рюкзаке за спиной.
Кто хочет услышать голос динозавра?
Отыщите в Интернете Parasaurolophus Sound Home Page (www.nmmnh-abq.mus.nm.us/ nmmnh/parasound.html). Эта страничка находится на сайте Музея естественной истории и науки в Нью-Мексико, а составили ее сотрудник музея д-р Том Вильямсон и сотрудник Sandia National Laboratories д-р Карл Дайгерт, который и синтезировал голос утконосого динозавра.
Проанализировав методом компьютерной томографии строение черепа 10-метрового Parasaurolophus’a, сотрудники лаборатории обнаружили любопытные трубчатые отверстия, протянувшиеся от самой пасти животного до гребня черепа: совокупная длина трубок, через которые ящер вдыхал воздух, достигает трех метров. «Этот анатомический аппарат позволял травоядным гигантам издавать трубные звуки, напоминающие рев современных слонов, — высказал предположение инженер-акустик Дайгерт. — Общаясь друг с другом, они могли производить сигналы разной высоты, регулируя частоту колебаний своей акустической системы с помощью дополнительных тупиковых трубок».
Универсальное перо
Курица — это не только «ножки Буша» и яичница на завтрак, но еще и перья, и пух… Специалисты по сельскому хозяйству из США предложили новый способ промышленного использования куриного пера: сперва перья высушивают, очищают и стерилизуют, затем измельчают, предварительно отделив мягкую опушку от рогового стержня, и в результате получают на редкость нежный и легкий гигроскопический материал. С его помощью можно очищать сточные воды от тяжелых металлов, быстро и надежно удалять масляные пятна. А уж где куриный пух даст сто очков вперед любой синтетике, так это в памперсах для детей и тяжело больных!
Стивен Бернс
ПРОКАТИМСЯ ПО ВИВАЛЬДИ
Концерт пошел хуже некуда.
Публика была ужасна.
Она была ужасна во всевозможных смыслах, и я от души надеюсь, что никогда более не встречусь с подобным феноменом.
История эта произошла около трех лет назад, когда «Триаксион» давал концерт на планете, называемой Ск’ррл. Типичный взрослый ск’ррл и ростом под два с половиной метра сильно смахивает на противоестественную помесь вареного рака с изголодавшимся медведем гризли. Сгоните в одно место несколько сотен подобных созданий, снабдите эту громоздкую толпу агрессивностью регбистов, напором линчевателей и кровожадностью пираний, а затем представьте, что противостоите ей с одним лишь музыкальным инструментом в руках. И если вы человек разумный, у вас наверняка зародится подозрение, что следующий аккорд, скорее всего, придется исполнять на арфе с хором ангелочков на подпевках.
Будучи разумными существами, Майра, Рюб и я, то бишь весь состав струнного трио «Триаксион», были перепуганы до полусмерти.
Единственный положительный аспект ситуации состоял в том, что пошлейший из послов испытывал смертельный ужас… И не без причины: ухвативший его клешнями ск’ррли с виду явно был не прочь сожрать земного дипломата, то ли целиком, то ли предварительно разорвав на части.
Со всей определенностью могу утверждать, что это был самый впечатляющий момент нашего концерта.
— Это что, неуместная шутка?! — таковы были первые слова посла Дорчестера Хепплуайта, который восседал за роскошным письменным столом, подозрительно вперив в нас глазки-буравчики. Ни тебе: «Привет, как долетели?» (все-таки двести с лишком световых лет), ни, на худой конец, стандартно-вежливой формулы: «Добро пожаловать на Ск’ррл!»
Презрительно-кислая мина, застывшая на длинной физиономии посла, прекрасно гармонировала с радушием оказанного нам приема. Дыхание дипломата заметно отдавало джином, а кончик флейтообразного носа слегка побагровел. Но волосы у него были великолепные — пышная серебристая грива, казавшаяся почти ненатуральной.
Мы переглянулись. Майра выразительно закатила глаза. Рюб плотоядно улыбнулся и заговорил проникновенным голосом пристально глядя на Дорчестера Хепплуайта, который в тот самый миг стал для меня попросту Дорком2.
— Три музыканта — скрипач, флейтист и пианист — встречаются после работы в баре. Скрипач кладет на стойку пятерку и заказывает пиво, и то же самое делает флейтист. Пианист достает из кармана толстый-претолстый бумажник, долго-долго копается в нем и наконец выуживает сотню. Затем он швыряет эту купюру бармену и отдает распоряжение: «Подай мне лучшее вино, какое только есть в этой забегаловке!» Скрипач с флейтистом дружно пялят на него глаза, а после стягивают с табурета и избивают до полусмерти.
Лицо посла, взиравшего на Рюба в замешательстве, исказилось под влиянием смешанных чувств.
— О чем вы тут, черт побери, толкуете?!
— О зависти к пианистам, разумеется, — с готовностью ответствовал Рюб, расплываясь в широкой улыбке.
Мы с Майрой не смогли удержать смешок, по достоинству оценив и старую шутку, и произведенный эффект. Вид у посла был такой, словно он обнаружил в недоеденном бутерброде с икрой заднюю половинку таракана. Я знал, что теперь мы упали в его глазах на очередную дюжину баллов и что следовало быть поосторожнее. Но скажите мне, положа руку на сердце: кто из вас станет беспокоиться о том, что думает человек по имени Дорк?
Любая бюрократия, подобно космосу, по своей собственной природе создает вакуум, прилежно засасывающий мегатонны мелочности, монотонности, моно- и мегаломании, мелких махинаций и мастерских манипуляций, мрачной мистики, дешевой мишуры, многообразного маразма и просто всяческой мерзости. ВЗДС (Внеземная Дипломатическая Служба) представляет собой гигантскую, умопомрачительную бюрократическую машину, притом такого сорта, что могла бы сделаться чрезвычайно опасной, если бы ее эффективность хоть раз превысила пять процентов.
Прибытие «Триаксиона» решительно подкосило все надежды и ожидания Дорка. Наша троица ужасно его подвела. Собственно говоря, он отправил в Спецотдел распространения культуры (СОРК) заявку на ансамбль классических музыкантов, рассчитывая на небольшой симфонический оркестр или по крайней мере на октет. Теперь же Дорк пришел к печальному выводу, что его миссия на Ск’ррл котируется вовсе не так высоко, как он самонадеянно полагал, поскольку прислали ему всего лишь жалкое трио.
Возможно, он проглотил бы эту обиду, ибо дипломаты привыкли глотать оскорбления столь же часто, как прочая часть человечества соленые орешки к пиву, когда бы в некоторых мозгах понятие классического ансамбля не вызывало совершенно определенные стандартные ожидания. Дорк, несомненно, обладал вышеупомянутым складом ума, а наш «Триаксион» отделяла от лелеемого им идеала примерно та же дистанция, что мы покрыли по пути сюда.
Можно было, конечно, занять позицию «А пошел ты…», да что там, мне хватило первых минут общения с Дорком, чтобы позиция эта представилась на диво желанной. И все же с послом необходимо было поладить, невзирая на то, нравится он нам или нет.
Хотя каждый из нас окончил одну из лучших консерваторий и является музыкантом мирового класса, по сути, мы обыкновенные рекруты, чья будущность зависит исключительно от итоговых рапортов, посылаемых заказчиками в СОРК. Ведь единственный способ избавиться от существования в качестве составной части Большой Культурной Дубинки, коей ВЗДС обожает оглоушивать беззащитные инопланетные расы, состоит в том, чтобы набрать достаточную для демобилизации сумму плюсовых баллов.
Частью этих баллов распоряжался Дорк, а от него так и разило скупостью.
Я выдавил неискреннюю улыбку: как лидеру группы мне вменялось подстилать соломку и сглаживать острые углы.
— Видите ли, наш Руперт большой шутник, — приступил я к своим обязанностям, — а кондиционирующие пилюли всегда оказывают на него веселящее действие… Ах да, позвольте представиться! — поспешно добавил я, протягивая руку. — Шломо Кессель, первая виолонта и художественный руководитель «Триаксиона».
Услышав мое имя, посол изумленно сморгнул, и наш престиж явно подскочил на несколько тонов выше тоскливого си-бемоль. Потянувшись через стол, он стиснул мою ладонь влажными, пухлыми пальцами, явно стараясь разрядить возникшую напряженность. Что ж, у меня есть своя слава… и бесславие тоже. Думаю, Дорк был достаточно впечатлен, чтобы списать на эксцентричность гения мою линялую гавайку, драные джинсы и бесформенные сандалии.
Дабы предотвратить публичные воспоминания о моем прошлом, я сразу приступил к представлению коллег.
— Эта очаровательная леди — Майра Мак-Ауфф Мацуми, виолонта и виола ла бамба. В числе прочих ее достижений — первая скрипка и виолонта в филармониях Глазго, Лондона, Дублина и Токио.
Майра ловко сделала книксен и кокетливо взмахнула ресницами в сторону Дорка. Ресницы Майры, оформленные в виде крошечных извивающихся змеек, придавали ее кокетству довольно устрашающий оттенок, но зато прекрасно гармонировали с криптозоидным стилем одежды и мертвенно-беломраморным цветом лица. Посол ухитрился ответить ей бледной натянутой улыбкой.
Затем я представил Рюба, чье мускулистое тело было облачено в кислотный голографический жакет, моднючие штаны цвета шотландской горчицы и багрово-красные флюоресцирующие штиблеты.
— Наш третий товарищ — не кто иной, как знаменитый солист Руперт Чаро! Челотта и комические трюки при необходимости.
— Будем надеяться, что такая необходимость не возникнет, — надменно произнес Дорк, показывая жестом, что артисты могут присесть. Мы расположились на трех жестких обшарпанных стульях с чересчур высокими спинками, а посол устроился поудобнее в огромном резном кресле, которому недоставало разве что горсти бриллиантов да позолоты, чтобы по праву именоваться троном.
— Не возникнет, будьте уверены, — твердо ответил я, бросая на Рюба предупреждающий взгляд. Тот попытался изобразить святую невинность, но без особого успеха.
— Прекрасно, — Дорк с облегчением вздохнул и скрестил наманикюренные пальцы. — Моя жизнь на этой сумасшедшей планете и без того достаточно трудна. НЕИСПОРЧЕННЫЕ! Вот что мне сказали, отправляя меня сюда, — губы его искривились, словно он ненароком кусанул большой лимон. — ДИКАРИ, это слово подходит им куда больше… ЖИВОТНЫЕ! Они настолько неотесаны, что даже не позволяют нам возвести стены! — С этими словами посол поспешно наполнил из серебряной фляги стоящий на столе стакан и разом ополовинил. Физиономия его порозовела, а нас троих вновь овеял резкий запах джина.
— Действительно, здание показалось мне несколько странным, — признался я.
Посольство имело пол и крышу, но ни единой наружной либо внутренней стены. Разные помещения были отделены друг от друга цветными линиями, начертанными на полу, и я заметил, что сотрудница, которая провела нас к послу, полностью игнорировала эту раз-метку, пока мы не добрались до зоны Дорка в самом центре постройки.
— Видите ли, они считают саму идею стен невыносимо оскорбительной! Эти проклятые дикари, как бы сказать… ужасно прямолинейны во всем, что заменяет им общественную жизнь. Представьте, они занимаются сексом публично, и притом со страшным шумом! А вместо купания вылизывают друг друга. О ванных комнатах я уж и не… — тут Дорк запнулся, и в глазах его проступило загнанное выражение.
— Да уж, вам и впрямь живется неважно, — заметил я сочувственно: мелкий подхалимаж всегда идет на пользу делу.
— И не говорите. Да вы и половины еще не знаете! — Дорк испустил тяжкий, преисполненный жалости к себе вздох. — Однако я получил назначение именно на Ск’ррл и вынужден пребывать в этом жутком бедламе… До тех пор, пока моя миссия не будет признана удачной. Главная цель, разумеется, состоит в подписании торгового соглашения.
— Ну разумеется, — согласился я тоном человека, повидавшего жизнь.
Как же, торговля! Мы дадим вам эти красивые бусы, а вы нам все, что пожелаем, и притом в неограниченном количестве. Хотя ВЗДС сочинила по такому поводу сложный комплекс законов и подзаконных актов, долженствующих регулировать межпланетные трансакции, мало какой расе чужаков удается выстоять против человеческого гения, додумавшегося до финансовых пирамид, контрактов на обслуживание, всепроникающей рекламы и повального страхования.
— Но я никак не могу добиться хоть какого-нибудь соглашения с этими монстрами, — горько посетовал посол и утешил себя тем, что оставалось в стакане.
Майра отвлеклась от раскрашивания ногтей в криптозоидном стиле (членистоногие и многоножки, выползающие на белый свет из-под кожицы, обрамляющей лунки) и спросила:
— А что у них есть такое, чего мы хотим?
Дорк взглянул на Майру и, узрев ее рукоделие, слегка позеленел.
— Мрр’ххг.
— Прошу прощения? — переспросил я, полагая, что Майрино хобби вызвало у посла небольшие гастроэнтерологические затруднения.
— МРР’ХХГ! Это волосатые крабовидные создания, которыми питаются ск’ррли. Жуткие, безобразные маленькие монстры… и страшно любят кусаться. Наше посольство было просто забито этими тварями, пока мы не выяснили, что они не переносят запаха карболки.
Тут я наконец понял, отчего из открытого всем ветрам строения разит, как из общественного сортира.
— Ск\'ррли едят мрр’ххг, а мрр’ххг в числе всего прочего питаются, как бы это сказать… отходами жизнедеятельности ск’ррли. И благодаря столь отвратительной привычке мрр’ххг туземцы устойчивы к любым болезням! Короче, ВЗДС желает заполучить эту гадость потому, что мрр’ххг секретирует в своем организме практически универсальный антибиотик.
Я подозревал нечто подобное. Не в привычках ВЗДС входить с инопланетной расой в столь тесный, вплоть до десантирования посольства, контакт из чисто альтруистических побуждений.
— Полагаю, что были собраны научные образцы и отосланы на экспертизу?
ВЗДС, как правило, берет курс на торговлю, когда все прочие возможности уже испробованы и не оправдали себя.
Дорк нахмурился и неохотно кивнул.
— Потому меня и послали сюда. Этот антибиотик невозможно ни реплицировать, ни синтезировать, а все вывезенные с планеты мрр’ххг подохли. Оказывается, они не могут существовать без вещества, которое… гм… производят ск’ррли.
— А туземцы не желают делить свой законный обед с новыми друзьями, не так ли?
Я бросил взгляд на свою труппу. Майра, кажется, находила беседу увлекательной, хотя по ее внешнему виду трудно что-либо распознать. Рюб проявлял опасные признаки беспокойства, иначе говоря, нетерпеливое желание разыграть новую комическую сценку под названием «А ну-ка помучим посла!» Я благоразумно решил, что пора закругляться.
— Уверен, что вы обязательно найдете выход из положения, сэр! Так значит, вот почему вы нас вызвали? Для укрепления морального духа персонала?
Как я уже успел заметить, сотрудники посольства отчаянно в этом нуждались.
— Отнюдь.
Это словечко и презрительная гримаса сказали мне все, что я хотел бы знать об отношениях Дорка с персоналом и отчего моральный дух последнего пал столь постыдно низко.
— Как я уже говорил, ск’ррли — сущие варвары. Грубая, легко возбудимая толпа, с которой практически нельзя ни о чем договориться! К тому же начисто лишенная каких-либо культурных достижений… Ну да, у них есть нечто вроде музыки, — признал он с небрежным жестом, — но самого грубого свойства, разумеется. Но надо же с чего-то начать, и вот мне пришло в голову преподнести им нечто куда более возвышенное, чем их туземный шум и скрежет. Продемонстрировать цивилизованный идеал, к которому они могли бы стремиться!
Сей uberkultur’ный подход был мне хорошо знаком: Давайте научим придурков слушать оперу! Увы, это более или менее Стандартный Образ Мыслей (СОМ), свойственный удручающе большому проценту функционеров ВЗДС. Предоставить туземцам возможность послушать нашу музыку — это прекрасно, но использовать ее в качестве увещевающей дубины в высшей степени оскорбительно и для туземцев, и для самой музыки. Я поклялся сделать все возможное, чтобы смягчить удар.
— Ладно, — заключил я, — картина более или менее ясна. Где, когда и что именно мы должны сыграть?
Дорк просветлел, оценив мой деловой подход. Не знаю, право, чего он ожидал. Возможно, страстных аргументов против культурного империализма?
Все дело в том, что мы любим музыку вообще и репертуар «Триаксиона» в особенности. Мы полагаем, что эти произведения блистательны, глубоки, серьезны и, несомненно, достойны распространения. Вот почему мы охотно сыграем их перед любой аудиторией, которой они могут прийтись по вкусу, а могут и вовсе не понравиться. Предугадать, заполнит ли наше искусство зияющую брешь между культурами и мирами, совершенно невозможно, но когда такое все-таки происходит… Да, этот дивный кайф почище любого наркотика! Уж я-то знаю, я перепробовал их все.
— Я намерен использовать в качестве сцены часть здания посольства. Вы можете выступить завтра вечером?
— Можем и сегодня, если пожелаете.
А завтра уже покинем планету, увозя с собой сколько-нибудь положительных баллов!
Дорк покачал головой.
— Нет-нет, концерт назначен на завтра. Сцену надо тщательно подготовить. Нам необходимо ПОТРЯСТИ этих чудовищ!
Я пожал плечами.
— Что ж, это ваше дело. Нам нужны всего три стула и платформа, которая выдержит нас и наши пюпитры.
Посол кивнул с довольным видом, но, присмотревшись к нам поближе, вновь скривил лимонно-кислую мину.
— Полагаю, у вас найдется подобающее случаю одеяние?
Я проглотил тяжелый вздох.
— Вы имеете в виду оркестровую униформу? Короткий жакет с вырезом, гофрированная рубашка, красный кушак и черные лаковые туфли?
— И панталоны! — Он взирал на нас так, словно мы нипочем не надели бы штанов, не будь прямого приказа.
— И пант&лоны, — согласился я тоном дельца, идущего на крупную уступку. — А теперь о программе. Вы уже наметили что-нибудь?
— О да, конечно! — Дорк с энтузиазмом потер пухлые ручки, предвкушая, как поразит нас глубиной своих музыкальных познаний. — Мне хотелось, чтобы музыка была серьезной, но при этом легкой, возвышающей и одновременно успокаивающей. Вот почему я выбрал…
— «Времена года» Вивальди, — закончил я за него.
Он слегка опешил, но тут же расплылся в восторженной улыбке.
— Вот именно! Да вы просто читаете мои мысли!
Было бы там что читать. Я проглотил очередной вздох. Иногда музыкантам, подрядившимся на нашу работу, приходится глотать ничуть не меньше вздохов, чем дипломатам — преднамеренных оскорблений.
— Что-нибудь еще? Слегка поэнергичнее? Вы знаете «Dance Macabre» Сен-Санса? Может быть, что-то из Сибелиуса? Копленд? Бах или Барток? А как насчет…
— Нет, нет и нет! — раздраженно рявкнул он. — Я желаю успокоить этих дикарей, и вы ОБЯЗАНЫ зачаровать их одной из лучших мелодий Земли!
Вы только поймите меня правильно: эта вещь Вивальди действительно превосходна, подлинный шедевр, но…
Дипломаты, которые нас вызывают, в девяноста случаях из ста помнят не более трех названий настоящих классических произведений, и два из них — «Времена года»3… Не то чтобы кто-то мог насвистать хотя бы фрагмент главной темы! Главное достоинство этих произведений именно в их названии, каковое легко запоминается и легко узнается, не имеет коварных опусных номеров и не содержит труднопроизносимых русских, немецких и итальянских слов, в которых так просто запутаться.
В результате же мы исполняем Вивальди вдесятеро чаще, чем любого другого автора.
Третья вещь? Ну, разумеется, «Голубой Дунай»!
— Не волнуйтесь, мы погрузим их в полную кататонию, — торжественно пообещал я, одновременно показывая знаком, что нам пора уносить ноги. Мы встали и едва успели отойти от стола, как Дорк истерически взвизгнул:
— Что это вы делаете, хотел бы я знать?!
Обернувшись, я заметил, что за какую-то пару секунд его стакан магическим образом наполнился заново.
— Как что? Идем репетировать…
— Будьте добры покинуть мой кабинет через дверь! — прокричал он, указывая на пол трясущейся рукой. Я взглянул под ноги: в самом деле, спеша откланяться, мы непринужденно пересекли одну из так называемых стен.
— Прошу прощения!
Мы еще раз прошли сквозь невидимую стену и чинно удалились через несуществующий дверной проем.
— Только не вздумай хлопнуть дверью, — давясь от смеха, шепнул мне Рюб, когда мы перешагнули теоретический порог.
По дороге от шаттла к посольству нам не представилось возможности познакомиться с перспективной аудиторией, и на обратном пути ситуация практически не изменилась. Где-то на приличном расстоянии от нас имела место некая неясная активность: похоже было, что там бродят на задних лапах большие красные муравьи, и это все, что мы смогли разглядеть.
По причине местного моратория на стены у посольства не было даже изгороди, и почтительная дистанция, на которой держались туземцы, заставляла предположить, что в самом здании было нечто отталкивающее… Кто-нибудь скажет, что это Eau de Desinfectantte, но лично я поставил бы на Дорка.
Мы забрались в шаттл, и тот устремился к высокому, почти безвоздушному плато примерно в 500 километрах от посольства: никогда не следует оставлять космический корабль там, где туземцы могут наложить на него руки, лапы или щупальца.
— Мы же не собираемся репетировать Вивальди, Мо? — с надеждой спросила Майра.
Я загадочно улыбнулся.
— Да брось ты, Мо, — вмешался Рюб, — ты же прекрасно знаешь, что мы вызубрили его наизусть. Право слово, отруби нам кто-нибудь головы, а после дай в руки инструменты — и мы все едино пропилим его нота в ноту!
Я промолчал, продолжая улыбаться.
Тут Майра засмеялась и захлопала в ладоши.
— Я поняла. Имя!
— Будь проклят… — начал я.
— Кто? — выдохнул Рюб.
— Будь проклят… Дорк!
— Дорк! — взвизгнула Майра. — Великолепно!
— О да, сэр! — изысканно поклонился Рюб. — Вы по-прежнему остаетесь мастером.
Это один из наших маленьких ритуалов, помогающих сохранять здравый рассудок. Будучи старшим по стажу работы, я владел дирижерской палочкой и руководил «Триаксионом», и одна из непременных обязанностей лидера, которую я добровольно на себя возложил, состояла в изобретении веселенькой клички для каждого шута горохового, заказавшего нас на манер технического оборудования по каталогу: МУЗЫКАЛЬНЫЙ АНСАМБЛЬ/ТРИО/СТРУННЫЕ/КЛАССИКА.
— Ах да, насчет Вивальди… — тут я выдержал паузу на целый такт для пущего эффекта, а Майра и Рюб затаили дыхание. — Да мы лучше повесимся, чем станем его репетировать!
Последовали бурные, продолжительные аплодисменты, и я с достоинством раскланялся.
К моменту концерта на Ск’ррл Рюб был членом нашей команды почти год, а Майра присоединилась к трио на четыре месяца раньше. Я же занимался этим делом так давно, что забыл, когда начал, и уже лет восемь держал дирижерскую палочку.
Кучу времени нам приходилось проводить исключительно в обществе друг друга, перемещаясь в замкнутом пространстве корабля от одной планеты к другой. Сверхсветовое путешествие происходит практически мгновенно, если сравнивать его с реактивным способом движения, и тем не менее на каждый световой год набегает определенная ошибка курса, для коррекции которой требуется около двух часов обычного хода. Так что наш вояж, на двести с лишком световых лет разделяющий Ск’ррл и Дриффель IV, длился почти три недели.
Как показывает практика, этого времени вполне достаточно, чтобы превратить самого благовоспитанного музыканта в маньяка, пылающего жаждой крови… Вот почему тщательно продуманные развлечения играют в нашей жизни определяющую роль, тем более что о сексе не могло быть и речи: Майра — убежденная последовательница Сафо, а мы с Рюбом — заскорузлые гетеросексуалы, обращающие внимание только на противоположный пол.
Словом, я посвятил немало лет выработке социальных механизмов, препятствующих космическому озверению. Прежде всего, каждый участник «Триаксиона» имеет обширную личную информатеку, и каждый вечер кто-нибудь из нас, нарядившись в ритуальную мантию Электронного Жокея, программирует коллективные видеопросмотры и аудиопрослушивания. К тому же мы по очереди выбираем обеденное меню и разработали довольно сложную систему добровольного обмена официальных благ и привилегий на разнообразные личные одолжения.
И разумеется, мы постоянно репетируем, репетируем без конца, хотя каждый из нас в свое время блистал в Карнеги-холле! Мы делаем это и вместе, и по отдельности, а чтобы сие каждодневное занятие не обратилось в монотонную каторгу, я позаботился внести в него непредсказуемый игровой элемент.
Вернувшись на корабль, я первым делом открыл резную шкатулку из драгоценного дерева хикка, которой мы разжились на Клааааме, и достал из нее двенадцатигранную игральную кость из сверхупругой резины: на гранях кости обозначены наши имена, и тот, чья грань окажется наверху, получает дирижерскую палочку на время репетиции и волен выбрать репертуар по собственному вкусу.
Если говорить о моих личных пристрастиях, то я неравнодушен к идиосинкретическим аранжировкам Баха, Моцарта и Грига, питак) слабость к джазу середины двадцатого (начиная с Эллингтона, Бейси и Чарлза) и бесконечно восхищен африканцем Яаном Бико, сочинившим в начале двадцать первого неподражаемые скрипичные концерты в стиле Ухуру.
Что до Майры, та обожает мадригалы, барочную и древнюю кельтскую музыку, весьма высокого мнения о похоронных песнопениях арабского Востока и совершенно без ума от поп-музыки конца двадцатого. А интересы Рюба столь широки и эклектичны, что едва ли поддаются четкой классификации, но имя он себе сделал изощренными интерпретациями Бартока, Лирта, Шостаковича, Ростроповича и Элвиса Хейвела.
Пометавшись по репетиционному залу, игральная кость упокоилась у ног Майры, и та объявила вердикт:
— Опять твоя взяла, Рюб!
Рюб одарил нас улыбкой развратного херувима.
— Прекрасный выбор, госпожа Удача! Что ж, приступим?
Мы расселись по своим местам, включили пюпитры, и я тут же щелкнул тумблером, передавая палочку: теперь пюпитр Рюба стал ведущим, а мой и Майрин — ведомыми, и пока Рюб выбирал, что сыграть, наши дисплеи на время потемнели.
Большой концертный пюпитр Фрюера содержит в банках памяти более семидесяти миллионов музыкальных произведений и всякий раз, когда мы попадаем на Землю, автоматически обновляет информацию. С такими-то возможностями от Рюба можно ожидать чего угодно — от дурацкого Алеутопопа до непристойных средневековых мадригалов!
Однако на сей раз он вызвал на мониторы «Тарантеллу Робопау-ка» — получасовую виртуозную штучку с характерными молниеносными арпеджио и причудливыми минорными ходами в контрапункте, сочиненную лунным композитором Фейзелом Фриком, которого часто именуют «Кибербахом» благодаря сложнейшей математической структуре его работ.
— Это должно быть забавно, — заметил я, подключив свою виолонту к питанию и врубая клавишу автонастройки. Майра последовала моему примеру. Рюб привычно установил челотту, нанес ей два кинжальных удара смычком и, приподняв бровь, вопросил:
— Вы готовы?
Первые такты в этой аранжировке были мои. Я тут же ответил Рюбу полным звуком… и наше трио вновь унеслось в тот непостижимый мир, где мы вливаем душу в музыку, а она взамен одушевляет нас.
Как я уже говорил, по сути, мы не более чем рекруты, но пусть сие не вводит вас в заблуждение: любой из нас не только достоин играть с самыми лучшими симфоническими оркестрами, но неоднократно осуществлял это на деле. А то, что мы попали в тиски контракта с ВЗДС… Несчастное стечение обстоятельств вкупе с личными передрягами!
Майра, к примеру, страдая от неразделенной любви, припомнила однажды темной ночью, что в детстве мечтала повидать очень далекие места, и в помрачении души записалась культурным добровольцем. Рюб со своими амурными делишками вляпался ненароком в такую ситуацию, что вынужден был срочно покинуть Солнечную систему, спасаясь от вооруженного антикварным кольтом мужа-рогоносца, который, к несчастью, по совместительству являлся дирижером Рюбова оркестра.
Имея солидный опыт исполнения как классического, так и попсового репертуара, наша троица могла сыграть с листа практически что угодно, а благодаря неустанным репетициям была спаяна крепкой, почти телепатической связью. Словом, как любит похвастать Рюб, вы только скажите, что надо — а мы уж вам устроим!
Но никто из нас и представить себе не мог, что когда-нибудь нам придется играть ради спасения собственной жизни.
Наутро Майра с Рюбом взяли шаттл и отправились в посольский анклав. Майра, как обычно, намеревалась обозреть местные достопримечательности и заняться любительской экзоантропологией, если повезет. Что касается Рюба, помимо музыки, его интересовал секс и только секс, и он надеялся отыскать среди подчиненных Дор-ка существо женского пола, восприимчивое к его маслянистому цыганскому обаянию.
Я прекрасно ладил с ними обоими, как, впрочем, и с их предшественниками, но всегда был рад одиночеству, испытывая при этом подлинное блаженство…
Да, я тот самый Шломо Кессель, легендарный вундеркинд! В четыре года я играл Моцарта на виолонте, к шести сочинил дюжину скрипичных концертов, а в десять выступал как приглашенный солист в лучших филармониях мира, исполняя две-три симфонии, которые успел к тому времени написать.
Классическая музыка проходит периодические циклы всеобщего восторга и полного небрежения, а так как меня угораздило — к худу ли, к добру — попасть в период, когда классика почиталась абсолютной ценностью, то я сделался одной из ярчайших музыкальных звезд.
Родные, распознавшие мой талант едва ли не с пеленок, всегда видели во мне лишь источник семейного благосостояния, и детство мое не могло бы стать чудовищней, вздумай меня воспитывать тигровые акулы. В четырнадцать лет я был издерганным, переутомленным, выжженным изнутри неврастеником, подсевшим на иглу, в семнадцать — безнадежной развалиной… И все это, разумеется, под неусыпным надзором жадной до скандалов прессы, неустанно снабжающей публику подробностями моего стремительного взлета и последующего позорного падения!
Когда мне исполнился двадцать один год, некий меломан, служивший охранником в окружной тюрьме штата Алабама, где я мотал срок за бродяжничество и распространение наркотиков, опознал во мне того самого Шломо Кесселя. Пытаясь хоть как-нибудь мне помочь, сей добрый человек невольно привлек внимание ВЗДС, которая постоянно ищет таланты, попавшие в беду.
Юристы ВЗДС добились моего освобождения под поручительство и подвергли меня принудительной дезинтоксикации: процесс этот, на мой взгляд, ужасно напоминает выкручивание большой грязной тряпки, которой вытирали пол в аптеке, сильно пострадавшей от землетрясения. Едва я пришел в себя, один из моих адвокатов провел меня через правильную процедуру банкротства (в противовес той неправильной, что я устроил себе сам), а затем объяснил, что, согласившись принять услуги ВЗДС, я тем самым добровольно завербовался на минимальный трехгодичный срок культуртрегера.
Когда мы играли на Ск’ррл, мне уже стукнуло тридцать пять. Считайте сами.
Так вот, находясь в полном одиночестве на космическом корабле, я счастлив от одной лишь мысли о том, что этот корабль пребывает в сотнях или даже тысячах световых лет от всех земных масс-медиа, моей былой славы и моего собственного семейства, каковое, несомненно, приложит массу усилий, чтобы заново обратить меня в источник безбедного существования… если я когда-нибудь вернусь.
Рюб и Майра прибыли после полудня. На пухлых губах Рюба играла довольная, нагловатая усмешка, и он сразу же отправился к себе в каюту выспаться. Отсутствие уединения, то бишь стен, его явно не смутило. По правде говоря, не представляю, что бы вообще могло его смутить.
Мы же с Майрой отправились на камбуз попить чаю с бисквитами (еще один из наших маленьких ритуалов), поскольку она считала святым долгом делиться со мной впечатлениями от новой планеты: должен же я хотя бы представлять, где нахожусь! На сей раз у нее был чересчур серьезный, задумчивый вид, и я ощутил смутное беспокойство.
— Ну как? — спросил я, разливая чай. — Так ли все ужасно, как уверяет Дорк?
— Нет, — сказала она через секунду, обдумав ответ. — Дорк говорит, что ск’ррли дикари, но это не так. По крайней мере, не в том смысле, какой он вкладывает в это слово. Они просто очень примитивны и абсолютно бесхитростны.
— Разве такое бывает? — спросил я.
У Майры прелестный голос — мягкое, теплое, бархатистое контральто, совершенно дисгармонирующее с криптозоидным имиджем, который она столь ревностно культивирует. Признаюсь, я иногда позволял себе помечтать, как этот голос шепчет мне на ушко милые ночные глупости…
— Они действительно любят свою музыку, которая на самом деле весьма интересна. Простые эмпатические фразы без всякого подтекста, стимулирующие непосредственное действие… В общем, эта музыка вовсе не создана для передачи образа или настроения и в чем-то аналогична рэпу конца двадцатого или воинским песнопениям аборигенов. Кстати, я кое-что записала, и ты можешь потом послушать, если интересно.
— Да, конечно. — Я задумчиво поскреб подбородок. — А что, внешне они и в самом деле настолько… несимпатичны?
Майра расхохоталась.
— О да! Посольские называют их ракомедведями, и эта кличка им действительно подходит. Взрослые особи огромны. Тело у них вроде медвежьего, покрыто блестящим красным хитином и пучками красного меха. Руки и ноги толстые, на руках что-то вроде пальцев, но вместо когтей — клешни весьма неприятного вида. Глаза и усы, как у рака, медвежье рыло и очень, очень много зубов.
Я невольно содрогнулся.
— Надеюсь, хотя бы детишки по-своему милы?
Майра весело ухмыльнулась и покачала головой.
— Да нет, не особенно.
— Что ты думаешь о них, как о публике?
Ее улыбка полиняла.
— Трудно сказать. Ск’ррли, конечно, любят музыку, но… Я не уверена, что Дорково меню придется им по вкусу!
— Ну что ж, нас освищут, вот и все, — легкомысленно заметил я, пожимая плечами, но Майра снова нахмурилась.
— Знаешь, Мо, эти существа не привыкли сдерживать свои чувства. Я видела, как один ребенок отнял у другого мрр’ххг — и что, по-твоему, сделала его мать? Сказала «нельзя» и шлепнула по ручке? О нет, она ухватила дитя за руку и отодрала от нее пару клешней!