Кристофер Фаулер

Комната воды

Посвящается Кэт, призывнику женской вспомогательной службы ВВС, кассиру на бегах борзых, судебному секретарю, сборщику налогов, работнику благотворительной организации, критику, матери, другу, – потому что история есть у каждого.


От автора

Самые странные факты в этой книге по существу самые правдивые, но, начни я их здесь перечислять, вы, боюсь, были бы слишком хорошо подготовлены к предстоящему чтению. В то же время любой, кто интересуется такими эзотерическими материями, может без особого труда навести справки и найти подтверждение этим фактам.

Я хотел бы особо поблагодарить моего бесстрашного агента Мэнди Литл за бесконечную поддержку, поощрение и энтузиазм. Огромное спасибо и моему редактору Саймону Тейлору, настоящему джентльмену и человеку слова, и всей команде «Трансуорлда», обеспечившей безопасное возвращение Брайанта и Мэя.

Спасибо Ричарду за миллион разных вещей, в особенности за чувство юмора и готовность слушать, Джиму за умение находить блестящие решения, Салли за упорядочение моей жизни. Спасибо всем, у кого хватило храбрости посетить своеобразные, хотя и временами неблагополучные места, где я читал отрывки из этой книги, в особенности Мэгги, Саймону, Майку, Саре, Эндрю, Мартину, Грэму, Мишель, Поппи и Эмбер.



Весьма ненаучная карта омраченной преступлениями местности, сделанная мистером Брайантом.

Дом – это имя, это слово, и очень сильное; оно сильнее, чем самое могучее заклинание; слова такой силы не произносил еще ни один колдун, и ни один дух на него не отзывался. Чарлз Диккенс. Мартин Чезлвит
Чуть-чуть воды, и мы уже чисты. Шекспир. Макбет


1

Погода меняется

Артур Брайант окинул взглядом Лондон и вспомнил…

Слепящее сияние солнца окутывало Тауэрский мост за каменными пустырями, тлеющими после бомбежек. Парусная баржа входила в лондонскую заводь с грузом пальмовых косточек. Ее пыльные красные паруса обвисли в полуденном зное, когда она медленно проплыла мимо Бродвейского дока в Лаймхаусе, точно фелюга на Ниле. Лошади молочника шли рысью по опустевшей набережной Темзы, позвякивая пустыми бидонами. Дети плавали у причалов возле собора Святого Павла, пока их сварливые мамаши, выйдя на крыльцо, проветривали затхлые комнаты. Артур чувствовал запах конского навоза и табака, луговой травы, реки. Когда-то весь мир существовал в едином ритме.

Видение дрогнуло и исчезло, уступив место солнечным вспышкам, отраженным герметичными стеклянными коридорами нового города.

Старик в распускающемся коричневом шарфе ждал, пока подтянется остальная часть группы. Был субботний полдень, самое начало октября, и предстояла скорая расплата за тринадцать недель лондонской жары. Ветер уже поменял направление, прошив гладь реки пунктиром серых гусиных пупырышек. Над шпилем собора Святого Павла раскидистые белые облака потемнели, приобретя оттенок полинявших в стирке носков. На смену изнуряющей жаре пришел прохладный бриз, усиливающийся в тени. Перемена погоды подорвала стойкость экскурсантов – от группы осталась лишь жалкая горстка, хотя к ним и присоединились четверо растерянно-вежливых японских школьников, решивших, что попали на «Экскурсию Джека-потрошителя». Когда все наконец собрались, пожилой гид приступил к последней части экскурсии.

– Леди и джентльмены… – Артур Брайант произнес эти слова без тени сомнения в их справедливости. – Не могли бы вы подойти ко мне чуть ближе? – Он повысил голос, когда мимо прогрохотала череда красных автобусов. – Сейчас мы находимся на мосту Блэкфрайарз, бывшем мосту Питта. – («Побольше жестикулируй, – сказал он себе. – Это поможет удержать их внимание».) – Мосты – это тропинки через огромные пропасти, в данном случае – через пропасть, отделяющую богатую северную часть города, – («Показать рукой на север»), – от более бедной южной. У кого-нибудь есть купюра евро? Если вы посмотрите на нее, то увидите мост, универсальный символ единения и мощи.

Он сделал паузу – не ради эффекта, а чтобы отдышаться. У Брайанта не было особой надобности подрабатывать гидом. Его обязанностей детектива в Отделе аномальных преступлений хватило бы и человеку вдвое моложе, чтобы работать допоздна. Но ему нравилось общение с ни в чем не повинной публикой: большая часть из тех, кого он встречал по долгу основной службы, была под подозрением. Рассказывая о своем городе незнакомцам, он успокаивался и даже начинал лучше разбираться в себе самом.

Брайант потуже затянул древний шарф и решил отступить от текста экскурсии. Какого черта! Последняя группа в этом сезоне – и почему-то совершенно на него не реагирует…

– По словам Дизраэли, – провозгласил он, – Лондон – это народ, а не город. Как говаривал Конан Дойл, это «та гигантская выгребная яма, куда неизбежно стекаются бездельники со всей империи». «Нет более тоскливого зрелища на земле, чем Лондон дождливым воскресным днем» – это слова Де Квинси. Выбирайте, что вам больше по душе. Лондон – один из величайших перекрестков человечества, нигде в мире вы не найдете такого количества языков, религий и газет. Мы делимся на племена по возрасту, богатству, классу, религии, вкусу и индивидуальным особенностям, и это разнообразие порождает уважение.

Два члена группы закивали и повторили слово «разнообразие», словно студенты языковых курсов на Оксфорд-стрит.

«М-да, тяжелый случай, – подумал Брайант. – Полцарства за чашку чая».

– Главная особенность Лондона – отсутствие формы. В каждом из тридцати трех его районов есть зоны повышенной активности, своего рода вены, по которым струится жизнь, но никакой заметной иерархии не прослеживается, и связи между районами необъяснимо тесны. Лондонцы обладают крайне отчетливым чувством дома, а посему гораздо важнее то, где вы живете, чем то, кем вы являетесь.

Сам Брайант жил главным образом в собственной голове. «Помни о фактах, – наставлял он себя, – они любят факты».

– У нас шесть королевских парков, сто шестьдесят театров, восемь тысяч шестьсот ресторанов, триста музеев и примерно тридцать тысяч магазинов. Каждый день фиксируется более трех с половиной тысяч правонарушений. Бедность и богатство живут бок о бок, иногда на одной и той же улице. Бомбежки опустошили трущобы и положили начало социальному заселению, разрушая вековые классовые барьеры, превращая их идею в нечто загадочное и вечно меняющееся. Лондон поистине непостижим.

Брайант перевел взгляд со своей не по погоде одетой публики на бурлящую коричневую реку. Юные японцы, заскучавшие и замерзшие, принялись фотографировать мусорные урны. Один из юнцов слушал плеер.

– Город жестокости и доброты, глупости и излишеств, крайностей и парадоксов, – продолжал Брайант, повысив голос. – Почти половина всех путешествий по столице совершается пешком. Город стекла, стали, воды и плоти больше не пахнет пивом и кирпичом – он пахнет мочой и машинами. – Брайант ткнул тростью с серебряным набалдашником в небо. – Арки палладианской архитектуры[1] Лондона поднимаются и изгибаются в светской гармонии. Стеклянные стены отражают влажные мостовые в благозвучных каскадах дождя. – Он уже не обращался к группе, а просто озвучивал свои мысли. – Мы приближаемся к зиме, когда вялый плод погружается в танатомимесис, состояние, которое так похоже на смерть. Но город не умирает, а лишь погружается в спячку. Холодный речной воздух ослабляет его дыхание, а вот те лондонцы, что сидят по домам, измученные простудой и однообразием домашних дел, наконец-то приходят в себя и снова обретают силу. Лондон и его жители – паразиты, пойманные в ловушку постоянно развивающегося симбиоза. По ночам местное население сбрасывает защитный панцирь благообразия и выкатывается на улицы, бахвалясь и бранясь. Тут-то на сцену выходит старый Лондон, и пляшущие пьяные скелеты покидают кладбища предместий, наполняя робкие сердца ужасом.

Теперь даже самые выносливые слушатели были озадачены. Они перешептывались между собой и качали головами, ведь их гид довольно сильно отклонился от темы «Прогулка по историческим местам вдоль Темзы». Юные японцы сдались и отстали от группы. Кто-то из экскурсантов довольно громко заметил:

– В прошлый раз эта экскурсия была куда лучше. Мы заходили в кафе.

А Брайант все равно гнул свою линию:

– Лондон больше не тяготится грузом своего прошлого. Остался лишь слабый отзвук легендарных событий. О, я могу показать вам балюстрады, колонны и орнаменты, места, представляющие религиозный или политический интерес, улицы, где происходили великие события, но, честно говоря, все это без толку. Мы ведь все равно не можем представить себе жизнь наших предшественников. Наша видимая история почти не оставляет следа, как граффити, стертые с портлендского камня. В последнее время Лондон преобразился как никогда, и каждый, кто вырастает здесь, становится частью человеческой истории города.

Брайант полностью утратил доверие слушателей. Недовольные и растерянные, они обменивались возмущенными комментариями.

– На сегодня наш тур окончен, – поспешно добавил гид. – Я даже не спрашиваю, есть ли у вас вопросы, – вы оказались поистине ужасающей группой.

Он решил не заикаться о чаевых, поскольку сбитые с толку экскурсанты, ворча и дрожа на ветру, уже потянулись через мост.

Брайант бросил взгляд на скопище гигантских жилых домов, строящихся у самой реки. Вокруг них, словно огромные богомолы, сгрудились желтые стальные краны. После стольких лет службы Брайант безошибочно чувствовал приближение перемен. Очередная команда боссов захватывала набережную Темзы, вытесняя оттуда очередную порцию населения. Интересно, как скоро это спровоцирует новые формы насилия?

«До чего же быстро все меняется, – подумал он. – Пройдет немного времени, и город изменится до неузнаваемости. Как же я тогда буду в нем разбираться?»

Он поднял воротник, проходя мимо скейтбордистов, катающихся возле парковки на южном берегу Темзы. Их доски отскакивали от бетонных аркад с громыханием поездов, переходящих на другой путь. Дети всегда найдут способ освоить заброшенное пространство. Брайант вышел на солнце и зашагал к речной ограде, разглядывая меняющиеся контуры Темзы.

«Почти ничего не осталось от воспоминаний детства».

«Савой», собор Святого Павла, шпиль церкви Святой Бригитты, несколько памятников пониже, обнесенных частоколом международных банков, однотипных, как пачки сигарет. Город отрекся от всего, кроме денег. Даже река на себя не похожа. Суда и баржи, коммерчески нежизнеспособные, оставили после себя аорту с бесполезной коричневой водой. В конце концов останутся одни только громадные отели, одинаковые на всем пространстве от Чикаго до Бангкока.

Как всегда, лондонцам удавалось высмеять гигантские новые строения и так приблизить их к человеку. Мост «Лезвие света», соединяющий собор Святого Павла с Бэнксайдом, окрестили Трясучим мостом.[2] Здание «Суисс Ре»[3] метко прозвали Фаллоимитатором еще задолго до окончания строительства. Раньше имена означали привязанность, и носить их полагалось, как цеховые цвета. Теперь старые опознавательные знаки Лондона, от финансовых учреждений до зданий рынков, исчезают из поля зрения, как выцветающие гербы на знаменах.

«Я хожу этим маршрутом больше полувека», – подумал Брайант, давая дорогу стае горластой ребятни. В фойе Фестивал-Холла играл мексиканский оркестр. Люди стояли в очереди, чтобы попасть на представление, о котором возвещали длинные разноцветные флаги. Брайант вспомнил, какое одиночество охватывало его, когда он шел по пустым черным улицам послевоенного Лондона. Теперь было просто невозможно чувствовать себя одиноким, а как раз этого ему и не хватало.

Брайант нащупал в кармане связку ключей. Сержант Лонгбрайт говорила, что, возможно, выйдет сегодня на работу – подготовиться к понедельнику. Сам он вообще предпочитал трудиться в неурочное время, когда телефоны наконец замолкали и можно было раскладывать бумаги прямо на полу, не рискуя рассердить сослуживцев. Он мог присоединиться к Дженис, собраться с мыслями, выкурить трубку и подготовиться к новому делу. Для женщины, только что вышедшей в отставку, Лонгбрайт проявляла удивительное рвение.

В прошлом месяце Отдел аномальных преступлений – точнее говоря, то, что от него осталось, – был засунут в две кривые каморки над парикмахерской Сида Смита в Кэмден-Тауне, а в старых помещениях устроили ремонт. К переезду сотрудников отдела подтолкнул чудовищный взрыв, разрушивший здание изнутри и уничтоживший папки с делами за много лет. Воцарившийся хаос больно ударил по Брайанту – детектив в буквальном смысле слова жил на работе. Пожар погубил всю его коллекцию редких книг и артефактов. Хуже того, пострадала и его профессиональная гордость. Сколько стыда испытал Брайант, когда его сочли погибшим! По крайней мере, они обнаружили издавна затаившегося убийцу, хотя их методология и оказалась совершенно аномальной.

Впрочем, в их отделе сроду не было ничего нормального. Отдел аномальных преступлений был организован во время войны в порядке эксперимента, чтобы расследовать дела, с которыми больше никто не мог – да и не пытался – справиться. Эти детективы прославились умением разрешать проблемы, щекотливые с политической или общественной точки зрения, используя при этом нетрадиционные и порой сомнительные методы. Иные офицеры городской полиции, более строго следующие уставу, на дух не переносили коллег из Отдела аномальных преступлений, но рядовые сотрудники считали их живыми легендами хотя бы потому, что они упорно отказывались от продвижения по службе, желая оставаться в ранге простых детективов.

По замусоренным ступеням Брайант поднялся на мост Ватерлоо и поймал такси. Тринадцать недель удушливой летней жары прошли без капли дождя, но теперь тепло уходило из желтых лондонских кирпичей, и усиливающийся бриз дышал влагой. Осенний холод, крадущийся по реке, чреват ревматизмом и новыми вспышками гриппа. У Брайанта уже заломило суставы. Единственный способ не думать о болячках – с головой уйти в работу.

Достав из кармана свою любимую оловянную фляжку, детектив глотнул шерри-бренди. Он слишком много думает, оставаясь один. Джон Мэй – единственный, кто может его успокоить и умерить растущую панику. Их более чем полувековое партнерство чем-то похоже на старую радиопередачу. Лысая голова слегка мотнулась над старомодным шарфом: Брайант пообещал себе, что и думать забудет об отставке. От одной мысли об этом ему делалось худо. Когда отдел вернется в свое старое помещение, Брайант займет свой стол рядом с Джоном и Дженис и будет тянуть эту лямку до самой смерти. В конце концов, именно там он по-настоящему нужен. Важно показать, что он еще справляется со своей работой. А больше ему в этой жизни делать нечего.

2

Первая осенняя смерть

– Брайант, я пришел именно к тебе, – сказал Бенджамин Сингх, – потому что ты можешь быть на редкость назойливым.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Артур, набивая свою изогнутую трубку смесью «Олд-Холборна» и листьев эвкалипта.

– Я хочу сказать, что ты умеешь наседать на людей и добиваться своего. Не доверяю я обычным полицейским. Они невнимательны и самодовольны. Я рад, что ты все еще здесь. Мне-то казалось, что ты уже на пенсии. Ты ведь давным-давно достиг пенсионного возраста.

Брайант смерил посетителя недобрым взглядом. Мистер Сингх то и дело прикладывал платок к щекам. Он не плакал – это был всего лишь жест уважения к покойной. С минуту он молча осматривал помещение, а затем спросил:

– Извини, вас что, ограбили?

– Да нет. – Брайант потушил спичку и шумно затянулся трубкой. – В отделе был пожар. Точнее, сперва взрыв, а потом пожар. Ремонт все еще идет, так что у нас не было времени разобрать вещи. Вообще-то мы открываемся в десять, а сейчас еще только девять. Сегодня здесь будет черт знает что – придут маляры, плотники и начальство в придачу. В туалете нет пола. Парни из охраны труда сказали, что снимают с себя всякую ответственность, если мы останемся здесь, но мы просто не можем тесниться в каморках над парикмахерской. Вдобавок ко всему я еще и сам переезжаю, и все мои носки куда-то запропастились. Прошу тебя, продолжай.

– Может, нам стоит самим посмотреть на сестру мистера Сингха? – вставила слово сержант Лонгбрайт.

– Дженис, они не станут трогать тело, пока я им не скажу, – отрезал Брайант.

Лонгбрайт не решалась оспаривать методы Артура. Неспособность Отдела аномальных преступлений вести дела традиционным способом была на удивление хорошо задокументирована. Отчаявшись взять работу Брайанта и его коллег под надлежащий контроль, министерство внутренних дел решило вывести их из состава городской полиции и передать в ведение не просто секретной, но прямо-таки загадочной службы МИ-7. У этого решения могли быть свои плюсы: детективам уже не пришлось бы платить огромные деньги за использование оборудования или биться с городской полицией за годовой бюджет, и вопрос о старых демаркационных линиях наконец-то решился бы. Однако сотрудникам отдела пришлось бы подчиняться сменяющимся правительствам, а в таком случае очень легко пасть жертвой личной неприязни. Брайанту и его напарнику Джону Мэю отводилось полгода, чтобы обеспечить успешную работу обновленного отдела или же подготовить себе смену, ведь они оба – о чем им всякий раз напоминали – давно уже достигли предписанного законом пенсионного возраста. Шли разговоры и о том, чтобы насовсем закрыть отдел, но, судя по количеству возникающих в последний момент отсрочек, в лабиринтах Уайтхолла у них явно завелся ангел-хранитель.

– Я не успел переодеться. – Бенджамин Сингх показал на свою одежду, чувствуя заметную неловкость из-за того, что на нем были полосатая безрукавка, коричневые брюки и фиолетовая рубашка. – Я посещаю мою сестру, Рут, каждый понедельник, чтобы сделать у нее уборку, – пояснил он. – Она уже очень старая, и ей тяжело поднимать пылесос. Как только я открыл входную дверь, сразу же понял – что-то не так. Она сидела на стуле в подвальном этаже, одетая для похода в магазин, и это само по себе странно, ведь она знает, что покупками всегда занимаюсь я. Рут только составляет список. Ее тело уже остыло.

– Ты меня, конечно, извини, но я не понимаю, почему ты сразу же не вызвал «скорую», – сказал Брайант. Он вспомнил, что в новом офисе нельзя курить, и потушил трубку, не дожидаясь жалоб Лонгбрайт.

– Она была мертва, Артур, – мертва, а не больна. Полицейский участок Кентиш-Тауна всего в трех улицах от ее дома, я пошел туда и встретился с дежурным сержантом, но мне не понравилось его отношение – он тоже посоветовал мне вызвать «скорую», – вот я и приехал сюда.

– Бен, ты же знаешь, что мы больше не берем дела «с улицы», – запротестовал Брайант. – Теперь они должны приходить к нам по соответствующим каналам.

– Но когда я нашел ее, у меня тут же возникла мысль…

– Артур, вообще-то этот разговор полагается записывать, – перебила Лонгбрайт. – С сегодняшнего дня мы должны четко придерживаться устава.

Брайант порылся в картонной коробке, стоящей у его ног, и извлек оттуда видавший виды диктофон.

– На, возьми, – он протянул его Дженис, – попробуй сама. У меня он почему-то не записывает. Наверно, я что-то не так делаю.

Фирменный беспомощный взгляд Брайанта излучал невинность, но с Лонгбрайт такие трюки не проходили: слишком хорошо она изучила способность шефа вызывать неисправности в простейшем оборудовании. Брайанту больше не позволялось даже приближаться к компьютерам – из-за размагничивающего эффекта, который он оказывал на чувствительные приборы. Его заявка на посещение компьютерных курсов вот уже в шестой раз была отклонена начальством из опасения, что он вызовет катастрофу государственного масштаба, если получит доступ к отделу информационных технологий полиции. О способности Брайанта ловить своей «тарелкой» старые выпуски передачи «Воскресный вечер в лондонском „Палладиуме“» рассказывали с восхищением, но рассчитывать, что «Фортеан таймс»[4] объяснит этот феномен, не приходилось.

– Ладно, пора нам взглянуть на твою сестру, – сказал Артур, с усилием поднимаясь со стула.

Медлительный, замотанный шарфом, упрямый до грубости, близорукий и дряхлый, Брайант казался еще более растрепанным, чем обычно, по причине происходящих в его жизни потрясений. Седые волосы полукругом вздымались у него над висками, словно бы он дотрагивался до шаров генератора статического электричества в Музее науки. И все же в его поблекших синих глазах таился дух столь же твердый и колючий, как почва зимой. Об Артуре говорили, что его независимость граничит с раздражительностью, а индивидуализм – с чудаковатостью, и такая характеристика была довольно точна. Что касается его энергичного напарника Джона Мэя, то этот привлекательный пожилой мужчина, на три года младше Брайанта, обладал ощутимой харизмой, отличался современными взглядами и природной коммуникабельностью. А Брайант был одиночкой, знающим и скрытным, с умом уклончивым и лукавым – в противовес уравновешенному мышлению Мэя.

– Слушай, Дженис, когда Джон наконец соблаговолит появиться, не могла бы ты направить его к нам? Где мы, кстати, будем?

– Балаклава-стрит, дом пять, – сообщил Бенджамин. – Это между Инкерман-роуд и Альма-стрит.

– А, значит, дом твоей сестры был выстроен в тысяча восемьсот пятидесятые. Тогда появилась масса названий в честь сражений Крымской войны. Городские советы Викторианской эпохи просто обожали такие жесты.

Брайант знал исторические факты вроде этого, но, увы, не помнил ничего из происшедшего за последние двадцать лет. Современность была спецификой его напарника. Джон Мэй помнил все дни рождения, а Артур Брайант с трудом запоминал имена. Природное обаяние Мэя обезоруживало самых ярых противников, а Брайант мог и монахиню вывести из себя. У Джона были подруги и родственники, вечеринки и друзья, а у Артура – его работа. Мэй улыбался в лучах восходящего солнца, а Брайант щурился и отступал в темноту. Каждая соответствующая выпуклость и впадина в их характерах свидетельствовала о симбиозе, возникшем у них за долгие годы. Они были пригнаны друг к другу, как детали старой мозаики.

Подождав, пока Брайант выйдет из кабинета, Лонгбрайт открыла все окна, чтобы выветрить удушающий запах краски. Затем она принялась распаковывать новые компьютеры, радуясь, что старик может снова занять себя работой; в последний месяц он всех доводил до белого каления, ведя себя как больной ребенок в дождливый день.

Внезапное намерение Артура переехать стало для всех неожиданностью. Более того, он решил покинуть свою хозяйку – женщину, более чем сорок лет терпевшую его ужасное поведение. Альма Сорроубридж была потрясена и задета решением жильца оставить ее в Баттерси – он в одиночестве переезжал в помещение бывшей фабрики зубных протезов в Чок-Фарм. Открывая коробки и разматывая шнуры, Лонгбрайт размышляла о мотивах Брайанта. Возможно, Артур чувствовал, что жить ему осталось недолго, и хотел отдалиться от тех, кто ему близок. Как ни странно, его дряхлость возрастала, когда он оказывался вдали от смерти. И наоборот, ничто так не помогало ему сконцентрироваться, как близость к недавней трагедии. Самые чудовищные события словно бы снимали с него бремя лет.

Поймав себя на том, что напевает во время работы, Лонгбрайт снова почувствовала себя счастливой.



– Значит, вы с мистером Мэем все еще заведуете Отделом аномальных преступлений? – завел разговор мистер Сингх, ведя свой маленький синий «ниссан» от Морнингтон-Кресент до Кентиш-Тауна.

Брайант передал отделу свой «мини-купер», ржавый реликт шестидесятых годов, с вечно барахлящими электрическими цепями, и, поскольку машина нуждалась в починке, детективу приходилось добираться на попутках. Что ж, по крайней мере, пешеходы Северного Лондона наконец-то вздохнули спокойно.

– Да, но теперь у нас уже не те задачи, что были раньше, когда ты с нами работал, – откликнулся Брайант. – Теперь мы занимаемся проблемными убийствами, расследованиями темных дел, случаями, которые могут посеять панику среди населения, вызвать всеобщее беспокойство и страх. Нам достается самое сложное – то, до чего у прохиндеев из городской полиции просто не доходят руки. Они ведь слишком заняты своими отчетами, и им совсем не нужны расследования, на которые уходят долгие месяцы и которые не дают при этом явных результатов. У них же теперь таблицы рейтингов.

– То есть ваше дело – облегчить жизнь обычной полиции?

– Думаю, такова их точка зрения. Правда, некоторые наши расследования завершились удачно, но ведь заранее никогда не знаешь, чем дело кончится.

Брайант не жаловался. Пока все остальные пытались модернизировать свою деятельность, чтобы правоохранительная система работала, как автострада высшего класса, Отдел аномальных преступлений оставался ненадежной, но важной старой трассой, которую никто не решался закрыть, и инспектору это нравилось.

– Сожалею, что именно ты обнаружил тело сестры.

– Дело даже не в том, что она умерла, – сам понимаешь, это должно было случиться. Что-то не так, вот увидишь.

– А вообще как живешь?

– Обе мои дочки наконец вышли замуж. Говорил я им: «Не связывайтесь с индусами – нарожаете детей, и не видать вам карьеры», но они меня не послушались, так что, боюсь, больше ученых в моей семье не будет. Я ушел из Британской библиотеки, когда она переместилась в Кингз-Кросс, но все еще читаю лекции о языческих культах. – (Однажды Бенджамин снабдил отдел информацией, позволившей им выявить корнуоллский культ демонопоклонников.) – Знаешь, я уговаривал Рут переехать ко мне, но она была слишком независимой. Наши отношения никогда не ладились. Я хотел, чтобы она носила при себе такое устройство… ну, знаешь, пейджер. Она отказалась, и вот к чему это привело.

На сей раз Брайант заметил, что платок Бенджамина и в самом деле намок.

Маленький «ниссан» свернул за угол и остановился.

Балаклава-стрит оказалась удивительным местом. Начнем с того, что она была мощеной; лишь несколько таких мостовых уцелели после недавнего нашествия застройщиков, и только руководство ЕЭС смогло помешать лондонским муниципалитетам расправиться с оставшимися улицами. Мостовая была выложена гладкими плитами, по которым приятно прокатиться на роликах, и изгибалась таким образом, что улица имела вид тупика. Автомобилисты редко использовали Балаклава-стрит для объездных маневров, да и пешеходы попадались не часто, так что над шиферными крышами воцарился особый покой. Такая тишина бывает в отдаленных закоулках Лондона, когда шум транспорта приглушен до отдаленного гула, а к шелесту высоких платанов добавляется птичья трель. Прислушавшись, можно вычленить еле слышный звук проносящихся поездов глубокого метро, в остальном же только многочисленные припаркованные авто свидетельствуют о том, что на дворе двадцать первый век.

Брайант открыл дверцу «ниссана» и выбрался наружу с помощью ненавистной трости, купленной ему Мэем на прошлый день рождения. Он заметил, что на улице все еще стоят старинные газовые фонари, хотя и давно уже приспособленные под электричество. Балаклава-стрит состояла из десяти домов желтого кирпича, типовой, стенка к стенке, застройки, по пять на каждой стороне. Один ряд домов заканчивался викторианской школой, преобразованной в центр обучения взрослых, другой – высохшим пустырем, упиравшимся в парковку магазина стройтоваров и захламленную столярную мастерскую. Получившийся в итоге треугольник был этаким темным уголком, где подростки могли днем играть в футбол, а вечером купить дозу.

На этом конце улицы, за террасами, кто-то выволок наружу старый диван, сломанный телевизор и пару расшатанных стульев, устроив таким образом гостиную на свежем воздухе. Стены школы были щедро украшены граффити и шаблонной руганью, подписанной аббревиатурой КПТО («Кто прочел, тот осел»). За углом располагались мастерская по ремонту фургонов, приют и высотный дом с просторными квартирами. Два разных мира граничили, не соприкасаясь.

Мистер Сингх прилепил к лобовому стеклу знак инвалида.

– Я вынужден этим пользоваться, – пояснил он. – Весь Кэмден поделен на зоны, и эти обнаглевшие мерзавцы могут запросто эвакуировать мою машину. Никакого уважения к приличному образованному человеку. Сильно сомневаюсь, что сами они хоть где-то учились.

Брайант едва заметно улыбнулся: с их последней встречи прошло уже двадцать лет, а Бенджамин по-прежнему путал культуру и коммерцию.

– Дом пять, говоришь? – Брайант махнул тростью в сторону запущенного садика перед домом.

Хотя улица казалась сравнительно благополучной, она явно знавала лучшие времена. Белые крылечки, подоконники и ограды, пристроенные, вероятно, в 1900-е годы, разрушались, но их никто не ремонтировал. Дома были трехэтажные – два этажа над улицей и один подвальный. Начинал накрапывать дождь, и ступеньки крылец стали скользкими. В возрасте Брайанта на такое обращаешь внимание.

У Бенджамина возникла заминка с ключами. Понятное дело, он очень волновался, возвращаясь в дом сестры. В темной прихожей Брайант приметил затхлые следы сырости.

– Ничего не трогай, – предостерег он Сингха. – По идее, я не должен был пропускать тебя вперед, но… в общем, методы нашего отдела все еще отличаются от общепринятых.

Он щелкнул выключателем – никакого результата.

– У сестры отключили электричество после того, как она отказалась оплачивать счет, – объяснил мистер Сингх. – В последнее время она не то чтобы страдала слабоумием, но с ней стало тяжеловато. Конечно, мы росли при свете масляных ламп, потому что они навевали нашей бабушке воспоминания о счастливом индийском детстве. Но в подвальном этаже дома всегда темно, и лестница ненадежная. Погоди, есть свечи.

Он потряс коробкой со свечами и зажег две из них.

Брайант понял сомнения Бенджамина, когда приятели стали спускаться вниз.

– Ты что, обнаружил ее внизу?

– В том-то и загвоздка, сам увидишь.

Мистер Сингх шагнул в темный дверной проем слева от кухни. Увидеть ванную комнату такого размера Брайант никак не ожидал: непропорционально просторная, она занимала большую часть подвального этажа. А вот сама хозяйка оказалась крошечной, тощей и высохшей, как мертвый воробей. Она сидела на высоком дубовом стуле, ноги в ботинках едва касались пола, голова была откинута на вышитую подушку, прикрепленную к спинке стула, руки лежали на коленях, соприкасаясь ладонями. Эта поза выглядела достаточно удобной, как будто старая леди просто уронила голову назад и умерла, но выбор места не казался Артуру естественным. Рядом не было ни скамеечки, ни стола, чтобы поставить лампу, ни нормального окна. Стул скорее подходил для того, чтобы бросить на него одежду, нежели для сидения. Рут Сингх оделась для выхода на улицу. На ней даже был шарф.

– Видишь, что-то не так, – сказал ее брат, неуклюже поворачиваясь в дверном проеме. – Как-то неестественно. На нее это не похоже.

– Может, она спустилась за чем-нибудь, у нее прихватило сердце, и она присела на минутку, чтобы отдышаться?

– Ничего подобного. Сердце у Рут было в полном порядке.

«Так вот почему ты пришел ко мне, – подумал Брайант. – Ты не можешь смириться с мыслью, что сестра просто села и умерла».

– Возможно, тебя это удивит, – мягко сказал он, – смерть часто наступает в совершенно незначительный момент, когда человек совсем не готов.

Подойдя к телу старой женщины, инспектор заметил, что ее лодыжки распухли и посинели. Значит, кровь уже опустилась. По-видимому, Рут Сингх просидела здесь несколько часов, возможно и всю ночь.

– Отопления здесь нет?

– Очень долго держалась теплая погода. Зимой Рут использовала тепловой аккумулятор. О господи…

Брайант взглянул на бывшего коллегу:

– Ступай к выходу и глотни свежего воздуха. Думаю, тебе следует подождать на улице, пока я ее осмотрю. Вообще-то это не моя работа, ты же знаешь. Мне еще и влетит за то, что лезу не в свое дело.

В комнате было достаточно холодно, чтобы замедлить процессы в организме мисс Сингх. Брайант знал, что ему придется пригласить Джайлза Кершо, их нового судмедэксперта, для установления точного времени смерти. Ковер под ботинками умершей казался влажным.

– Никого больше не осталось, только мы, – пробормотал мистер Сингх, которому явно не хотелось выходить. – Рут так и не вышла замуж – за ней многие ухаживали, но она была слишком разборчива. Родители стыдились, что она такая требовательная и независимая – настоящая англичанка. Сестра у меня сильная женщина, а вот дочери – нет. Теперь поколения больше не учатся друг у друга. Все наперекосяк.

Он грустно покачал головой, медленно закрывая за собой дверь.

В комнате было так тихо, что, казалось, даже пылинки в воздухе застыли. Артур сделал вдох и осторожно выдохнул, повернув голову. Жидкий свет просачивался сквозь узкое темное окно возле потолка. Быть может, некогда оно служило для вентиляции, но позднее его замазали несколькими слоями краски.

С виду могло показаться, что Рут Сингх умерла перед телевизором, но ведь находилась она в ванной, да и положение ее ног было странным. О сердечном приступе речи тоже не шло – она сидела, аккуратно сложив руки на коленях. Что-то было не так. Брайант рассеянно коснулся основания ее черепа, слегка взъерошив ореол седых волос. Вздохнув, он достал из кармана небольшой пакет и извлек оттуда пару антистатических резиновых перчаток. Он автоматически проделал необходимые операции: посмотрел, потрогал, ощупал, послушал. Ни движения сердца, ни бедренного или шейного пульса, ни двустороннего расширения в затуманенных глазах. Кожа руки не побелела, когда он надавил на нее; она была холодной, но не влажной. Поднеся свечу поближе, инспектор осторожно взял покойницу за шею и попытался приподнять ее голову. Окоченение было заметным, но еще не полным. По предварительным прикидкам, миссис Сингх была мертва от восьми до двенадцати часов, то есть умерла она между половиной шестого и половиной десятого вечера в воскресенье. Кершо сумеет установить точное время смерти.

Когда Брайант попробовал убрать руку, ему пришлось приподнять тело миссис Сингх. Подушка выскользнула, и старая женщина свалилась набок. «В следующий раз я подожду судмедэксперта», – пообещал себе детектив, пытаясь вернуть тело в изначальную позицию, но прежде, чем он смог это сделать, покойница плюнула в него. Точнее говоря, изрядное количество воды вылилось у нее изо рта на его плащ.

Брайант вытерся, а потом аккуратно раздвинул ее губы. Две золотые коронки, никаких протезов, здоровый язык, а вот в горле полно коричневатой жидкости. Стоило детективу убрать руку, как вода полилась из уголка рта. До того момента Брайант полагал, что ковер намок из-за предсмертного недержания у женщины, однако одежда оказалась сухой. Он тщательно осмотрел стул, заглянул и под него, но не обнаружил следов выскользнувшей чашки или какого-то иного источника воды. Детектив взял из шкафчика стакан для зубных щеток и поднес его к подбородку женщины, чтобы собрать как можно больше жидкости. Он обследовал ее рот и ноздри в поисках едва заметной пены, обычно возникающей из воды, воздуха и слизи, которые смешиваются в дыхательных путях во время удушения. Колеблющийся свет не позволял как следует видеть.

– Да ты с ума сошел, – пробормотал Брайант. – Она одевается, потом топится, а затем садится на стул и умирает, и все это в уютной обстановке собственного дома.

Детектив неуверенно поднялся на ноги, содрогаясь из-за того, что нужно предупредить Бенджамина о предстоящем вскрытии.

Задержавшись в передней, Брайант попробовал представить себе жизнь Рут Сингх. Признаков богатства не наблюдалось – только самые простые удобства. Коричнево-красный аксминстерский ковер, горка с мелкой медной утварью, две унылые репродукции индийских пейзажей, несколько вульгарных крашеных фотографий славного имперского прошлого, скверная репродукция с картины Констебла, фарфоровый сервиз фабрики Веджвуд (так ни разу и не использованный), керамические игрушки, тарелки с принцессой Дианой – сорочья коллекция предметов, представляющих две культуры. Брайант смутно припомнил, что, по словам Бенджамина, их семья никогда не была в Индии. Рут Сингх на два-три года старше брата; возможно, она хранила переданные ей по наследству воспоминания о родине с помощью этих репродукций. Она ценила налаженный быт. Так что же нарушило привычный ход вещей? «Смерть, – сказал себе детектив, – пусть не жестокая, но все-таки неестественная».

А снаружи лето неумолимо шло на убыль, и усилившийся ветер пригнал темную флотилию облаков.

3

Трудовые будни

К полудню понедельника все уже выглядело так, словно бы и не было потрясений прошлого месяца: десять ящиков разгружены, девять коробок открыты, восемь телефонов звонят, семеро сотрудников подают жалобы, шесть столов на разных стадиях сборки, пять стульев повреждены, четыре дела отложены, трое рабочих стучат молотками, два компьютера сломались, и один кот заперт в шкафу с документами (при этом ключ пропал). Посреди всего этого хаоса Артур Брайант сидел за своим столом с сияющим видом, словно бы и не покидал насиженного места.

– Все проще некуда, Дженис, – объяснял он сбитой с толку и раздраженной Лонгбрайт. – В основании новой структуры отдела будут два назначенных мной детектива-констебля. Первый – Колин Бимсли, огромный, двадцать два несчастья, но к работе относится с непробиваемым оптимизмом, а в пару к нему я подобрал Миру Мангешкар – она побывала во многих притонах Южного Лондона, и теперь у нее молниеносная реакция, а также неистощимые запасы цинизма и сарказма. Это Джон, будь он неладен, передал мне их резюме. Они займут соседний кабинет.

– Ладно, поняла. – Лонгбрайт приходилось записывать при помощи синего карандаша для глаз, поскольку ни одной ручки она не нашла.

– Так, над этими двоими я ставлю еще одну новую парочку – хитроумного молодого офицера по имени Дэн Бэнбери, который будет отвечать за обследование места преступления и за всякую технику, и сердитого тупицу Джайлза Кершо – с ним мы уже обменялись любезностями сегодня утром. Кершо спустили нам сверху взамен нашего старого коронера, Освальда Финча, и он будет нашим, цитирую, «судебно-медицинским патологоанатомом и специалистом по социологическому обеспечению» – понятия не имею, что это значит, но в любом случае буду настаивать на том, чтобы в особых случаях нам давали Освальда. Слушай, а что, Джон до сих пор не объявился? Он сидел со мной на всех интервью и должен все это знать.

– Придет – никуда не денется.

– Пятым сотрудником отдела будет, конечно же, твоя славная персона, ушедшая, по всеобщему мнению, на пенсию, но на данный момент находящаяся в свободном полете. Я согласен взять тебя на возобновляемый трехмесячный контракт, каковой позволит тебе продолжить работу с твоими старейшими и дражайшими друзьями, а именно Джоном и мною, соответственно шестым и седьмым сотрудниками отдела.

– Благодарю за доверие, – с оттенком сарказма сказала Лонгбрайт.

– Само собой, мы по-прежнему будем питать к тебе непростительную слабость – не только потому, что ты напоминаешь нам Аву Гарднер[5] и всегда можешь угостить рюмочкой доброго старого… чая, но и потому, что ты единственная, кто способен поддерживать в этом логове хотя бы видимость порядка. И наконец, восьмым, и последним членом нашего коллектива так и останется на редкость нерешительный Раймонд Лэнд, бедолага-язвенник, вынужденный еще год исполнять у нас обязанности начальника, пока его не переведут в отдел уличного движения или мелких преступлений, причем желательно на один из Карибских островов, где напрягов меньше, а погода лучше. Получается шесть мужчин и две женщины, чья задача – разгребать дела, до которых ни одна душа в Лондоне не дотронется и палкой. Команда так себе, но при необходимости можно привлечь кого-то со стороны.

Лонгбрайт мгновенно представила себе этих «кого-то»: пестрое сборище отставных горе-профессоров, сбрендивших историков, альтернативных терапевтов, некромантов, анархистов, душеспасителей, клубных вышибал, медиумов, ясновидцев и уличных шарлатанов (многие из них водят компанию с известными преступниками), готовых сотрудничать с полицией в расчете на оплату наличными. Они ненадежны, дороги и лишь изредка полезны.

Кершо высунул голову из-за неокрашенного дверного косяка.

– В ваше отсутствие останки двух тел были доставлены в морг на Бейхем-стрит, – объяснил он высоким надменным голосом, опротивевшим Брайанту меньше чем за час общения. – Один – небелый мужчина примерно сорока пяти-пятидесяти лет, множественные ранения в живот, другой – белый, транссексуал, готовый к операции по смене пола – мужского на женский, около девятнадцати лет, повреждения горла, характерные для удушения, много болтал по дороге, но в больнице скончался. Полиция Кэмдена и слышать о них не хочет.

– Надеюсь, это не наш случай? – с ходу вступил в разговор Джон Мэй, вплывая со свернутой под мышкой газетой.

– Где, черт возьми, тебя носило? – призвал его к ответу Брайант.

– Я был здесь, – пожал плечами Кершо.

– Да я не к тебе обращаюсь. К нему.

Брайант указал на своего напарника, а тот тем временем проскользнул за стол, на ходу разворачивая газету и бегло просматривая страницы «Культура и искусство».

– В любом случае ты должен был постучаться, перед тем как войти, – не скрывая раздражения, обратился Брайант к Кершо.

– Бросьте, дружище, у вас же нет двери. Так вы выслушаете меня или нет?

– Пожалуй, да, но для тебя, приятель, я мистер Брайант. Джон, ты помнишь Джайлза Кершо, судмедэксперта, которого ты решил ввести в наш веселый кружок? По-моему, хорошо бы всем представиться друг другу. Если французы позволяют себе роскошь приветственных поцелуев, то с нас хватит и простого английского рукопожатия. Так где ты был?

– Задержался по личным обстоятельствам, потом расскажу, – с улыбкой ответил Мэй, и это означало, что он провел ночь с женщиной, каковой обычай Брайант считал нелепым, а возможно, и опасным в их возрасте.

– Согласно отчету дежурного, их подобрали около пяти утра в Кэмден-Тауне, – продолжил Кершо. – Кстати, ты никогда не задумывался, почему так много убийств, связанных с транссексуалами?

– Нет, а почему? – спросил Брайант, выдвигая ящики стола и с шумом в них роясь.

– Да я не знаю – думал, может, ты знаешь.

– Явный статус жертвы провоцирует у преступника желание подчинить ее себе и привлекает сексуальных садистов – почитай Крафт-Эбинга,[6] это же все-таки не нейрохирургия. Те двое скорее всего погибли в пьяной потасовке. Полиция Северного Лондона завалена делами, а потому коллеги поспешили подсунуть нам излишек, хотя по новым правилам они не должны этого делать. Я не работаю с обычными смертельными случаями, это унизительно… Ключ должен быть где-то здесь.

– Что потеряли? – обратился Мэй к Лонгбрайт.

– Мистер Брайант подобрал еще одного кота. – Сержант закатила густо накрашенные глаза. – Он собирался отвести его к ветеринару.

– Мы должны освободить его, пока он не задохнулся. – Брайант вытряхнул ящик над столом, повсюду разбросав мусор. – Я назвал его Криппен,[7] поскольку того рыжего кота, который исчез, предварительно убив птичку, звали Лукан.[8]

– Не везет тебе с животными, Артур. Взять хотя бы твоего попугая. Ну скажи на милость, как могло случиться, что кот оказался заперт в шкафу?

– Я думал, там он спокойно переждет мое отсутствие. Я же не знал, что шкаф сам защелкивается.

– Между прочим, Раймонд по-прежнему в соседней комнате. – Лонгбрайт указала на дверь.

У Раймонда Лэнда была аллергия на кошек. Кроме того, он уже один раз споткнулся о кошачий туалет и чуть не свалился с лестницы, а потому теперь подозревал, что другие что-то от него прячут.

– Если он начнет чихать, я скажу ему, что это свежая краска, – нашелся Артур.

Он обнаружил крошечного черно-белого котишку в этот уик-энд – несчастное создание запихнули в мешок для мусора и вышвырнули на Чалкот-роуд в Кэмдене. Детектив спрятал кота за пазухой и принес на работу с твердым намерением побороть его мрачный пессимизм по отношению к людям. Увы, худшие опасения Криппена подтвердились. В довершение всех бед прибыли двое с ксероксом и принялись распаковывать его прямо посредине комнаты, из-за чего всем остальным пришлось распластаться по свежевыкрашенным стенам. Из шкафа Брайанта донесся жалобный кошачий вой.

– Как насчет чая? – поинтересовался Джон Мэй, бросая плащ в угол. – Кстати, доктор отпустил тебя на волю после того удара по башке?

Во время последнего расследования Брайант получил ушиб головы.

– Он дал мне прочитать пару глазных таблиц. Я выдержал экзамен на «отлично».

– Ты-то? Обычно ты и дырки в кольце не видишь.

– А я запасся шпаргалками. Вот, смотри. – Артур протянул напарнику уменьшенные копии таблиц.

– И тебе это сошло с рук?

– Нет, он заметил, что я подглядываю, и выписал мне новые очки для чтения. Ну как?

Он надел очки, и его глаза превратились в две огромные голубые луны.

– Ого, ты в них вылитый Реджинальд Кристи. Его ведь так звали, этого отравителя? Правда, ты постарше… Но почему такая холодрыга? Еще вчера было лето, а сегодня, того и гляди, пойдет град.

– Во-первых, у нас еще нет обогревателей, во-вторых, мы не можем закрывать окна, чтобы не задохнуться от краски, в-третьих, до этого года лето в Лондоне существовало исключительно в виде пилотного проекта. Пора бы и самому это знать – все-таки живешь здесь уже добрую сотню лет.

Брайант взял у Лонгбрайт горячую кружку, поболтал в ней ножом для бумаги и передал чай напарнику.

– Ты уж извини, но чай из пакетика – мы еще не успели запастись хорошей заваркой. У туалета нет двери, а еще нам не хватает пары столов и… куска потолка. Да, и электричество все время замыкает. Нечего на меня смотреть – я и пальцем ничего не тронул. Так, уже почти полтретьего. И ты хочешь сказать, что все это время был с женщиной? Лучше бы делом занялся.

– Вообще-то я был у врача, и он погнал меня на флюорографию. Просидел в очереди черт знает сколько. Хотел тебе позвонить, когда отстрелялся, но твой мобильник не отвечал.

– И не ответит. Он был мокрый, и я попытался высушить его в тостере Дженис. Тостер и мобильник… как бы это сказать… стали единым целым, образовав некий прибор, представляющий научный интерес в качестве новой механической формы жизни, но совершенно бесполезный как средство связи. Кершо, можешь валить отсюда, мы с напарником справимся.

– Но что мне сказать людям с Бейхем-стрит? – спросил Кершо с едва заметным отчаянием.

– Скажи им, что вы с Бэнбери наведаетесь к ним после того, как побываете на месте преступления. Предоставьте им такой отчет, какой они больше всего любят, – километры голых фактов и никаких выводов. Правда, вам и так ничего не светит, ведь там наверняка уже потопталась дюжина тупоголовых кэмденских зануд. Да, берегись Финча – он кусается.

Мэй оторвался от газеты:

– Кстати, это уже третий мобильник, загубленный тобой в этом году, не считая того, которого ты лишился, когда в отделе был взрыв.

– Разве? Знаешь, вообще-то мне нравятся видеотелефоны. И почему никто еще не придумал для них общее имя или хотя бы сокращенное родовое название? Я-то думал, английский народ славится изобретательностью, но, боюсь, Америка не даст нам спокойно спать, если дело касается выдумывания брендов. Дженис, а у нас нет печенья? Только не «Хобнобз» – крошки под протез забиваются.

На улицах возле станции метро «Морнингтон-Кресент» царила непривычная для понедельника тишина. Если бы вы проходили мимо и заглянули в сводчатые окна второго этажа над входом в метро, отделанные отреставрированными коричнево-красными плитками, то заметили бы силуэты Артура Брайанта и Джона Мэя за мутным серым стеклом. Напарники сидели под названием станции – Брайант под буквой «Н», Мэй, откинувшись на сиденье, под «С», – и их очертания были такими же четкими, как у кукол балийского театра.

– Расскажи Джону о своей старушке, – предложила Лонгбрайт.

– О какой еще старушке? – откликнулся Мэй. – Неужели я пропустил что-то интересное?

– Помнишь парня по имени Бенджамин Сингх? О! Брайант нашел ключи и выпустил травмированного Криппена на волю. Подобрать котенку менее подходящее имя было просто невозможно.

– Специалист по английской оккультной литературе и языческой мифологии. Несколько раз консультировал меня в восьмидесятые годы. Сегодня утром умерла его сестра, вот он и приехал.

Раздался грохот – это детектив-констебль Бимсли едва не вышел в окно вместе с целым штабелем папок. Вздрогнули все, кроме Брайанта, чья глухота была на редкость избирательной.

– Он хотел, чтобы на нее посмотрели те, кому он доверяет, вот я с ним и поехал. – Артур похлопал себя по карманам в поисках спичек. – Ей было под восемьдесят. Тело найдено в подвальном этаже, на очень жестком высоком стуле, и в горле полно воды. Я дал Бэнбери образец жидкости и теперь жду информации от малыша Кершо, но пока это похоже на сухое утопление.

– А что это такое? – навострил уши Бимсли.

– В легких воды нет, смерть вследствие ларингоспазма – сжатия дыхательного горла. Случай редкий, но не исключительный, – не задумываясь бросил Мэй.

– Трудность в том, что в этой ситуации причины смерти недоказуемы. Большинство людей тонут случайно, зачастую по причине опьянения. От шока человек делает глубокий вдох, и легкие надуваются, как воздушные шары. На затылке покойной незначительный ушиб, и я не склонен думать, что это след старой травмы.

Игнорируя только что установленные таблички «Не курить», Брайант пошарил в кармане и достал трубку. Он попробовал было ее зажечь, но Лонгбрайт, недовольно цокнув, выхватила трубку у него изо рта.

– Надо, чтобы Освальд взглянул на тело.

– Неудивительно, что у Кершо на тебя зуб, – заметил Мэй. – Освальд Финч на пенсии, и ты не можешь прибегать к его услугам через голову нового парня.

– Я могу делать все, что считаю нужным, – напомнил ему Брайант. – Ну как доверять тому, чье имя похоже на чих? Впрочем, я собирался использовать и Кершо, но ведь именно Финч специалист по утопленникам. Ты же знаешь, какое у него чутье на такие смерти. По его свидетельству, в дыхательных путях покойной нет слизи, нет и следов того, что жертва пыталась дышать, легкие не расширены, а в носу нет лопнувших сосудов. Он собирается ее вскрыть сегодня, но сомневается, что найдет в сердечных желудочках двухатомные частицы, поскольку судорога случилась мгновенно.

– Может, женщина утонула в ванне?

– Возможно, вот только когда мы нашли ее, она сидела на стуле, причем была абсолютно сухой, полностью одетой и готовой к выходу. Конечно, она могла бы утонуть и в сантиметре воды, если бы не сумела подняться из ванны, но ведь не на стуле же!

– У погибшей были опухшие лодыжки и босые ноги? – внезапно спросил Мэй.

– Лодыжки – да, но она была в ботинках – таких старушечьих, с шершавыми подошвами.

– Я-то уж подумал о ножной ванне – ну, ты знаешь этих старушек… А пол мокрый?

– Да, немного. На паркете ковер.

– Ты не догадался спросить мистера Сингха, не передвигал ли он что-нибудь?

– Извини, Джон, я упустил этот момент. Сейчас же ему позвоню. – Он повернулся к Лонгбрайт. – Почему это все телефоны подключены, кроме моего?

– Позволь тебе напомнить, – парировала Дженис, – что дело миссис Сингх едва ли подпадает под нашу юрисдикцию.

– Я помню основополагающий принцип нашего отдела, Дженис, – «Облегчать работу городской полиции, беря на себя те дела, которые слишком трудны или слишком деликатны, чтобы решать их традиционными методами». Городские полицейские едва ли найдут время, чтобы заняться этим делом, не так ли? Разве что бросят беглый взгляд. И потом, другой работы у меня сейчас нет – не считая, конечно, выпотрошенных пьяниц.

У Брайанта была довольно неприятная манера не придавать значения тому, что он называл «обычными преступлениями». Он переводил взгляд с одного коллеги на другого с выражением такого ребяческого энтузиазма, что и Лонгбрайт, и Мэю хотелось его отшлепать, хотя они и понимали, что он просто рад вернуться на старое место. Сегодня он пребывал в постоянном возбуждении. Десятилетиями он и его напарник распределяли между собой обязанности в соответствии с индивидуальными особенностями каждого. Мэй следовал твердым правилам городской полиции, тщательно закладывая фундамент расследования, выявляя наиболее очевидные и логически оправданные зацепки, беседуя с членами семей, ища свидетелей, выслеживая убийц, заметая следы и гордясь своей основательностью. Он был хорошо подкован технически, поскольку ему нравилось работать с новыми технологиями, и наблюдателен, поскольку любил общаться с людьми. Артуру общительность свойственна не была. Он предпочитал работать в одиночестве, внезапно отклоняясь от избранного пути, следуя обходными путями и действуя под влиянием минуты, идя на поводу у неожиданных мозговых импульсов. Таким образом, Брайанту доставалась тяжелая умственная работа, а Мэю – физическая.

– Ну же, – подзадорил Брайант напарника, – неужели тебе совсем неинтересно?

– Отчего же, интересно, – откликнулся Джон. – Но мы не можем ради этого случая забросить ту уйму дел, которую свалил на нас Раймонд.

Артур хотел оставить за собой последнее слово:

– Ладно. А я собрался поработать сегодня допоздна. Моя новая кухня еще недоделана, а сантехник ведет себя как наследник дома Романовых – согласился прийти только в среду. А тебя, Дженис, ждут дома, так что иди. До завтра тебе здесь делать нечего.

И правда, в большинстве компьютеров еще не были установлены программы, а уцелевшее после взрыва оборудование все еще лежало в коробках.

– Иэн сказал, что бросит меня, если я буду дежурить, как раньше, – вздохнула детектив-сержант. – Но и от меня должен быть прок, так что я задержусь ненадолго, пока вы оба здесь, – наведу порядок. – Она оглядела наполовину окрашенную комнату. – Как все-таки приятно вернуться на старое место.

– Отлично – поможешь мне распаковать справочники. С моей спиной я не могу заниматься физической работой. – Брайант хлопнул рукой по столу. – Одолжи-ка мне свой телефон. Обещаю его не сломать.

– Нет, сломаешь. А я думала, ты лишился всех своих книг, – заметила Лонгбрайт, изучая форзац «Колдовства в веках». – Не иначе, украл это из библиотеки.

– Мейл с пометкой «срочно», – объявила Мира Мангешкар, заглядывая в кабинет и счищая с себя свежую краску. – Вы что-нибудь слышали об алабамском священнике из «правых христиан», чьи ноги были найдены в мешке для мусора за Кэмден-Стейблз?

– Его фамилия Баттеруорт? – уточнил Брайант.

Мангешкар резко отпрянула, чтобы заглянуть в свой компьютер.

– Нет, Хендерсон.

– Ах да, я перепутал его с баптистом, чье туловище нашли в мешке для мусора возле «Сейнсбери».

– Министерство внутренних дел хочет, чтобы представитель отдела поехал туда сегодня же. Разгневанные республиканцы обрывают телефоны в Вестминстере – хорошего мало.

– А, Артур, Джон. – Раймонд Лэнд протиснулся за спиной Мангешкар и приветствовал их с откровенно фальшивым дружелюбием, сошедшим на нет, когда ему пришлось пробираться мимо частично собранного ксерокса. – Рад вас обоих видеть. Министр внутренних дел хотел бы с вами завтра перемолвиться. Его крайне огорчило, что вы грубо обошлись с его зятем.

– Понятия не имею, о чем вы говорите, – заверил Брайант начальника. – Какой еще, к черту, зять?

– Ваш новенький, Джайлз Кершо. Вероятно, вы отказываетесь от его услуг.

– Его зять?! Не может быть. Какая подстава… А ведь этот тип мне сразу не понравился. Quel crapaud.[9]

– Что ж, я уверен, вы используете ваши легендарные дипломатические способности, чтобы все утрясти, – ухмыльнулся Лэнд. – Не буду вас задерживать – у вас наверняка масса работы.

Он повернулся, чтобы уйти, но… наступил на кошачий хвост. Один из рабочих, устанавливающих перегородку в кабинете, уронил дисковую пилу. Она загрохотала по полу, до смерти всех перепугав.

Так начиналась рабочая неделя в Отделе аномальных преступлений на Морнингтон-Кресент.

4

Открывая двери

К утру вторника от слепящего сияния долгого сухого лета осталось одно воспоминание: температура упала, а полупрозрачная оболочка дождя окутала город серебристой прохладой. Потрескавшаяся земля между камнями мостовой размягчилась. С машин и листьев смыло бледную лондонскую пыль. Внутренние сады домов утратили опаленную серую сухость, приобретя насыщенный, влажный зелено-бурый оттенок. Воздух был настолько влажным, что древесина распрямлялась, а известняк оседал, и дома с удовольствием возвращались в привычное для них состояние сырости. Дождь просачивался сквозь потрескавшийся бетон, в самую глубь неровных залежей лондонской глины, сквозь гравий, гальку и танетский[10] песок, сквозь беспредельную толщу мела, вплоть до кремнистой сердцевины и окаменелых слоев, покрывающих корой низину, образованную шестью великими холмами города.

Работающие лондонцы едва ли заметили это магическое преображение. Детективу-констеблю Бимсли и детективу-сержанту Лонгбрайт потребовалось совсем немного времени, чтобы собрать информацию о десяти домах по Балаклава-стрит и строениях, примыкающих к дому миссис Сингх. Лонгбрайт решила поработать на выезде, поскольку ее стол все еще находился в процессе сборки: в комплекте оказалось слишком мало креплений. Покуда ее коллеги дружески пререкались, Дженис вооружилась разработанным по последнему слову техники электронным блокнотом Мэя и поспешила на улицу. Ей по-прежнему нравилось работать вне офиса, поскольку она нуждалась в общении с людьми, а физическая активность поддерживала ее в тонусе. Между тем дождь очищал кислотный городской воздух, возвращая ему первозданную свежесть.

Лонгбрайт и раньше работала с обладателем бычьей шеи констеблем Бимсли, и его общество ей нравилось. Он был необыкновенно способным офицером, хотя и очень неуклюжим, с плохой координацией и неверным ощущением пространства, но при этом не лишенным своеобразной грации падающего дерева. Эти черты Бимсли сразу же расположили к нему Лонгбрайт. Под его бейсбольной кепкой почти наверняка скрывался синяк.

Дженис пришло в голову, что у всех, кто в конце концов оказывался в одной упряжке с Брайантом и Мэем, был какой-нибудь физический или умственный недостаток, мешавший им нормально сотрудничать с коллегами из других отделов. Освальд Финч, к примеру, служил патологоанатомом со дня основания отдела. Он не был строгим приверженцем устава, доверял своему природному чутью, был рассудочен, осторожен и склонен слегка занижать ожидаемый эффект, но никто, кроме Брайанта, не хотел иметь с ним дела, потому что Финч походил на викторианского плакальщика и от него за версту несло дешевым лосьоном, с помощью которого он пытался заглушить зловоние смерти.

– А та последняя женщина, Колин, – неужели было необходимо выслушивать ее рассказы о походе за покупками? – спросила Лонгбрайт, так и не познавшая радостей шопинг-терапии, поскольку всегда была на мели. Большая часть ее одежды, приобретенная в магазинах для экономных женщин, была еще шестидесятых годов и придавала сержанту вид потасканной старлетки. Умная и жесткая, Лонгбрайт отпугивала мужчин откровенной чувственностью, которую так и не научилась обуздывать.

– Их нужно выслушивать до конца, сержант. Этому научил меня мистер Брайант. Самую важную информацию получаешь, когда они думают, что ты уже закончил снимать показания.

– Ладно, но этим домом займусь я – попробую разделаться с ним побыстрее.

Лонгбрайт поставила галочку возле девятого дома и поднялась по ступенькам следующего здания. Блокнот Мэя превращал написанный от руки текст в электронный документ и отправлял его на компьютер Мэя для дальнейшей обработки.

– Мне нравится эта улица – какая-то она уютная и старомодная, – заметил Бимсли, отряхивая дождевую влагу с ворота куртки. – Точно как старый дом моей бабушки в Дептфорде – до того, как его снесли. Муниципалитет счел его трущобой только потому, что туалет был во дворе, но бабушке в том доме все равно жилось лучше. А тут странная нумерация, да? На одной стороне тридцатые и сороковые номера, на другой – с третьего по седьмой.

– Одна сторона, вероятно, была продолжением другой улицы, а вот противоположную сторону достроили позднее, и нумерацию стали вести заново. Это не такая уж и редкость. – Лонгбрайт позвонила в дверь дома номер сорок три. – Сколько хозяев нам не удалось повидать?

– Пока отсутствуют только трое, что не так уж плохо.

– А это потому, что они домовладельцы «второй ступени».

– Что ты имеешь в виду?

– Сперва люди обычно приобретают в собственность квартиру, верно? Это как бы первая ступень. А вот такие дома покупают уже после того, как продали то, первое жилье. Здешний садик напоминает о детстве, но комнаты слишком малы, лучше всего подходят паре с одним малышом: муж делает карьеру, а жена сидит дома с ребенком. А уже потом – «третья ступень», когда покупается дом побольше, на случай прибавления в семействе.

– Думаешь, жена не работает? – усомнился Бимсли.

– Когда как. Здесь живут ирландцы-католики, а они не особенно жалуют приходящих нянь.

– И откуда тебе все это известно, Дженис?

– А как иначе? Надо знать местные порядки. Мы же детективы.

Дверь открылась, и опрятная блондинка лет под тридцать холодно улыбнулась незваным гостям. В ожидании объяснений она тщательно вытерла руки о потертые джинсы. Из глубины дома доносился звук телевизора, – должно быть, маленький ребенок смотрел мультики.

Лонгбрайт указала на ламинированное удостоверение, прикрепленное к ее куртке.

– Извините за беспокойство. Мы обходим дома по этой улице и опрашиваем всех, кто был знаком с пожилой дамой из дома номер пять, покойной миссис Рут Сингх.

– Я и не знала, что она скончалась.

– Не могли бы вы сказать мне свое имя, для отчета?

– Миссис Уилтон. Тамсин Уилтон. Мой муж Оливер Уилтон. А когда она умерла?

– В воскресенье вечером. Вы были дома?

– Да, но я ничего не слышала и не видела.

Лонгбрайт мысленно отметила: тот тип женщин, которые хоть и знакомы со своими соседями, но никогда с ними не общаются. Врожденное чувство классового барьера, неявное, но твердое, не позволяет им сближаться с другими людьми.

– Не было ли на улице незнакомых машин? Может, кто-то бродил возле ее дома между восьмью и десятью?

– Насколько мне известно, нет.

– А если вы спросите мужа?

– Не думаю, что он мог бы…

Лонгбрайт заглянула в блокнот.

– Вчера вечером он чинил свою машину, не так ли?

Это замечание явно задело миссис Уилтон.

– Да будет вам известно, это моя машина. И он всего лишь очистил ее от листвы и освободил багажник.

– А сегодня он дома?

– Сегодня – рабочий день, и он на работе.

Миссис Уилтон смотрела на Лонгбрайт, словно бы дивясь ее глупости. Если таким образом она хотела отпугнуть сержанта, то этот номер не прошел. Под эффектным внешним обликом Дженис – в точности как у многочисленных звезд старых фильмов, служивших ей образцом для подражания, – скрывалась шкура носорога. Она протянула блондинке визитку с координатами отдела:

– Вы можете позвонить мне по этому номеру – звонок для вас бесплатный – или отправить нам мейл, если вы или ваш муж что-то вспомните.

– А мистер Брайант тоже ходил по домам, когда был моложе? – спросил Бимсли, направляясь к следующему дому.

– Он и до сих пор ходит иногда, хотя ему необходимо пользоваться палкой. Джон купил ему красивую трость с серебряным набалдашником в магазине «Джеймс Смит и сыновья» на Нью-Оксфорд-стрит, и теперь Артуру уже не отвертеться. Он очень хорошо опрашивает свидетелей на местах благодаря прекрасному знанию этих краев. Конечно, он невыносимо груб с людьми, но они с этим мирятся из уважения к его летам. И потом, он ведь не нарочно – просто так получается. Раньше вежливость была одним из величайших орудий закона. Мы побеждали противника улыбкой. Теперь за это могут и пристрелить. Ладно, перейдем к следующему свидетелю.