Кристофер Фаулер

Спанки

Вышел человек С миллионом фунтов в кармане. И купил себе: Невинность, Доброе имя. Правду. Орден Британской империи, Поэтическое бессмертие. Жену своего лучшего друга, Проблески потусторонней жизни На спиритическом сеансе. Мужскую стать. Толстые сигары. Китайскую вазу И вообще все-все, Что можно купить за деньги, — Боль в животе. Стук молотков в голове. Боязнь пораниться- Страх перед смертью, Страх перед разорением. Боязнь сойти с ума, И Страх перед смертью. Джек Бичинг
Глава 1

Возмездие

Все это наверняка случалось и прежде, будет случаться и впредь.

Но на сей раз это приключилось в Лондоне, причем с самым простым и обычным смертным. С человеком, обреченным и затерявшимся в промозглых джунглях улиц Северного Лондона, с человеком, который бежал так, будто спасался от смерти.

Однако я бежал отнюдь не ради спасения своей собственной жизни; я хотел спасти чужую жизнь.

Бежал, поглядывая на часы и вслух костеря всех и вся. Без десяти двенадцать, почти полночь. Я знал, что оставались считанные минуты, и все же в очередной раз оглянулся, посмотрел назад, но так и не увидел на дороге ни машины, ни автобуса. Да и кто ради меня остановится, тем более если увидит, в каком я состоянии? А потому мне не оставалось ничего иного, кроме как бежать дальше, разве что притормозив на следующем углу, чтобы хоть немного отдышаться.

Вот, прозевал зеленый сигнал светофора. Уронил руки и, задыхаясь, чуть подался всем телом вперед. Из дверей ресторана вышла, держась за руки, расфуфыренная парочка, окинула меня настороженно-презрительным взглядом и обошла стороной. Снова вспыхнул зеленый, и я, невзирая на обжигающую боль в боку, побежал дальше. Мимо пронеслось пустое такси — водитель проигнорировал и мой хриплый крик, и протянутую руку.

Мне предстояло проделать еще довольно большой путь, а в моем распоряжении оставалось всего пять минут. Я понимал, что никак не поспею вовремя и неизбежно опоздаю. Но опоздать можно на поезд, на свидание с незнакомцем, на деловое совещание.

Только вот на встречу со смертью опоздать нельзя.

Я миновал супермаркет, сияющий неоновым светом и набитый угрюмыми азиатами; круглосуточно работающий гараж и двух девушек-креолок, желавших купить сигареты и споривших о чем-то через поцарапанное плексигласовое окошко с кассиром-турком; пробежал вдоль стен, залепленных плакатами и размалеванных аэрозольными надписями. Впереди тянулся широкий проспект — того и гляди, снова вспыхнет красный, хотя пока мокрый асфальт полосовали отблески зеленого и янтарно-желтого цветов светофора. Я все же каким-то образом нашел в себе силы и прибавил скорости, перебегая на противоположную сторону улицы, при этом едва не попал под почтовый фургон. Наконец добежав до следующего угла, я огляделся по сторонам.

Прямо посередине дороги, медленно выплывая из-за пелены дождя, за парой украшенных плюмажем лошадей шествовала скорбная траурная процессия. Два храпящих першерона тащили за собой изысканный катафалк; цоканье лошадиных копыт смешивалось с поскрипыванием колес, и животные продолжали уверенно печатать шаг по каменной мостовой, покуда не свернули за угол.

Именно тогда я закрыл лицо руками и крикнул:

— Нет там ничего, черт бы: тебя побрал!

Я понимал, что никто, кроме меня, всего этого не видит, а когда снова открыл глаза, траурная процессия уже исчезла из виду. Улица снова опустела, а я побежал дальше.

И вот наконец добрался до построенного еще в тридцатые годы жилого дома, возвышавшегося за уже закрытым в этот час магазином “Деликатессен”. Распахнув стеклянную дверь, я метнулся к лестнице мимо оторопевшего от испуга консьержа и помчался вверх, одолевая махом сразу по три ступеньки.

Четвертый этаж, конец коридора. Запах жареной ветчины и доносящиеся откуда-то плач и горестные стенания.

Верхний свет не горел — на сей раз это был уже не плод моего воображения; все лампы на потолке оказались разбиты, и под ногами у меня похрустывало битое стекло. Здесь, среди кромешной темноты, я умерил шаг, чувствуя, как подкатывает дурнота и оглушительно колотится сердце. Мне удалось разглядеть, что дверной косяк оторван, и я было заколебался, но потом решительно распахнул дверь. Как только я ступил внутрь, прихожая стала медленно, подобно театральной сцене, наполняться светом. “Скорее всего, очередной маленький трюк этого подонка”, — подумал я, проходя в глубь квартиры.

Бронзовые часы в зале показывали одну минуту первого. На какое-то мгновение у меня в душе вновь вспыхнула надежда: а вдруг еще не поздно? Впрочем, ничего иного часы эти показать уже не могли: циферблат рассекала глубокая трещина, словно в угоду кому-то зафиксировавшая точное время наступления смерти.

Из дальнего конца апартаментов слышался затихающий предсмертный стон. В воздухе, пропитанном мебельной политурой, отчетливо ощущался специфический запах свежей крови. Я двинулся дальше. Стоило мне ступить на порог очередной комнаты, как в ней ярко вспыхивал свет, явно для того, чтобы я смог все как следует рассмотреть. Все то же самое... даже когда речь шла о жизни и смерти, мой враг не расставался со своими любимыми играми. Стон постепенно сделался тише, но не прекращался ни на минуту — так скулит несчастное животное, загнанное в ловушку. Постепенно я дошел до последней комнаты.

В сущности, я не обнаружил в ней следов особого беспорядка, если не считать опрокинутого стула, разбитых чашек и блюдец да пролитого чая. На полу ничком лежал молодой человек, пытавшийся подползти к камину. Его лицо выражало страдание, а на светлых брюках отчетливо проступали следы мочи. В нескольких дюймах от него на ковре виднелось большое кровавое пятно. Из поясницы мужчины торчал какой-то острый предмет — это была ручка кочерги. Судя по длине выступавшей наружу части, нетрудно было догадаться, что две ее трети находятся внутри тела.

Мужчина беспомощно перебирал конечностями, напоминая собой пришпиленное булавкой насекомое. От внезапно усилившегося напряжения в электросети лампы под потолком вспыхнули на полную мощь.

Потрясенный видом отчаянных потуг умирающего, я неверной походкой приблизился к нему, хотя совершенно не представлял, как мне следует себя вести. Заметив меня, он поморщился и, скрежеща зубами, спросил:

— Но почему это оказался именно ты? Мартин, ведь ты же был моим другом. Зачем тебе понадобилось убивать меня?

— Я тут ни при чем, — сухо ответил я. — Я только что вошел. — Разумеется, мои слова звучали нелепо. Я стоял в залитой ярким светом комнате и разговаривал с человеком, пронзенным железной кочергой. Словно я был частью галлюцинации, рожденной чьим-то болезненным воображением.

— Не подходи! — Лежащий передо мной человек попытался было отстраниться подальше от меня, но кочерга удерживала его на месте, а предпринятое им усилие окончательно его доконало. Он произнес еще что-то, совершенно нечленораздельное, и один его глаз наполнился кровью. Несколько легких конвульсивных ударов башмаков об пол — и он затих, уже навсегда.

Мне никогда прежде не доводилось наблюдать, как жизнь покидает человека. В наступившей затем тишине я осторожно притворил за собой дверь, оставив смерть наедине со своей жертвой.

Когда я вышел на улицу, снова начался дождь, вскоре перешедший в настоящий ливень. Под сверкающими водяными струями я стоял перед вереницей магазинов и горько плакал, чувствуя, как во мне поднимается волна негодования.

Если уж мне суждено считаться убийцей, то Спанки мог хотя бы предупредить меня об этом.

Глава 2

Вступление

Все, о чем я расскажу, случилось еще до того, как я заглянул в глаза смерти. Точнее, полтора месяца назад.

В ту пору я жил как самый обычный человек: работал, ходил за покупками, спал, трахался, читал, смотрел телевизор. Впрочем, если бы вы увидели, в каком виде меня принесли сюда, покрытого коркой из черных кровяных струпьев, вы пришли бы в ужас...

Вам, наверное, не по себе от подобных моих слов.

Сказать по правде, они и мне даются нелегко. Почему-то я начал с середины, хотя явно не стоило этого делать. Наверное, таким образом я надеялся возбудить в вас интерес к своей особе. Должен же найтись хоть один человек, который смог бы мне поверить! Очень уж хочется объяснить, как все случилось, и потому я немного забегаю вперед.

Ну ладно, Мартин, успокойся.

Успокойся и возьми себя в руки.

О`кей.

Итак, зовут меня Мартин Росс, мне двадцать три года, и за последние полтора месяца именно мне довелось убедиться в том, что на свете существует гораздо больше оснований для страха, чем я когда-либо мог себе представить.

Но давайте все же вернемся немного назад.

На те самые полтора месяца.

Вторник, утро. За зеркальными панелями окон, увешанных яркими рекламными плакатами, льет дождь. Я сижу в конторе и изучаю каталог, медленно листая страницу за страницей. Ко мне приближается мой босс Макс, как обычно, желающий посмотреть, чем это я тут в данный момент занимаюсь. Я утыкаюсь в каталог и делаю вид, что не замечаю его, а про себя задаюсь вопросом: прекратит он когда-нибудь эти свои попытки застигнуть меня врасплох или нет?! Наконец шаркающие шаги смолкают, и я краем глаза вижу наращенный каблук его левого башмака: одна нога у Макса короче другой, но он категорически отказывается признавать данный факт, а потому нам тоже приходится делать вид, будто мы ничего не замечаем. Я чувствую на себе его взгляд и понимаю, что он ждет от меня объяснений по поводу того, на что я трачу свое рабочее время. Никаких проблем: мысли Макса, как и его походку, я улавливаю на расстоянии, так что уж кого-кого, а его-то обвести вокруг пальца мне ничего не стоит.

— Шанцы, — говорю я, глядя на него. — Псевдоэдвардианские, фасонные, керамические, зубощеточные шанцы.

— Ну и что с ними? — Макс явно опешил, однако все же не собирается пасовать. — Есть у нас такие?

— А я откуда знаю?

— На что они похожи-то? Что это вообще такое — шанцы?

— Держатель. Скоба. Кружок с палочкой, вроде биологического символа женщины. Видите ли, мистер Дикин, у нас на складе должны быть две модели шанцев — “Делавар” и “Рапсодия”, однако такие здесь не значатся.

— Если покупатель сделал заказ, а в каталоге их нет, посмотри по компьютеру и проверь, правильно ли мы обозначили их, когда выписывали из Суиндона. Ну давай, Мартин, не стой как истукан, а иди и посмотри.

Я захлопнул каталог и положил его на свой письменный стол. Изображенный на обложке гроссбуха рельефный логотип был точной копией эмблемы, украшавшей наши фирменные карандаши, шариковые ручки и ластики; она же красовалась на фасаде магазина, на нагрудных карманах наших пиджаков и на броских рекламных объявлениях, помещаемых в цветных газетных приложениях. “Роскошная мебель “ТАНЕТ” — гласила изящная, каллиграфическая надпись, первое слово которой всегда казалось мне излишне претенциозным и раздражающим, подобно обидному прозвищу. К магазину с одной стороны примыкала химчистка, с другой — индийский ресторан, и в жаркий день смесь ароматов моющих средств и карри была способна вызвать у человека приступ эпилепсии.

Я направился к самому дальнему компьютеру, где оказался вне досягаемости всевидящего ока Макса. Обычно я весь день только тем и занимаюсь, что перемешаюсь из одной стратегической точки в другую. Сама по себе моя работа хотя и скучная, но по крайней мере не столь отвратительная, как, например, у лакея или чистильщика канализационных труб. Хотя круг моих обязанностей строго ограничен. Продаваемые нами диваны, кофейные столики и наборы для ванных представляли собой броскую, но довольно дорогую вульгарность, предназначавшуюся для лишенных какого-либо вкуса богачей, а потому в магазине постоянно толпились покупатели. По субботам же в нем вообще яблоку негде было упасть, в результате чего у меня появлялась масса дополнительных убежищ, которыми в обычные дни воспользоваться было непросто. Время обычно ползло как черепаха, а наступавшие в конце концов сумерки навевали такую же тоску, какую испытываешь, слушая шопеновский “Похоронный марш”.

Без пятнадцати три я отговорил одного из покупателей от покупки вращающегося кресла из зернистой кожи буйвола, модель “Девоншир”, — какая никакая, а все же победа хорошего вкуса.

В пятнадцать минут пятого пришла чудаковатая Лотти, которая остановилась рядом и нарочито громко кашлянула в кулачок, явно желая привлечь мое внимание.

Я, как всегда, полностью проигнорировал ее присутствие и продолжал сидеть, уткнувшись в свою писанину. В конце концов, она пропищала что-то насчет намерения сходить за кофе и поинтересовалась, что принести мне.

Я ответил, что давно уже мечтаю выпить стаканчик чая “Гималайский як”, однако принципиально воздерживаюсь от этого до той поры, пока китайцы не уйдут из Тибета.

Девушка стушевалась.

— Я принесу тебе кофе со взбитыми сливками.

Глядя, как Лотти с импровизированным подносом из картонной коробки скользит среди выставленных на обозрение покупателей столовых гарнитуров, я в который уже раз задался одним и тем же вопросом: как долго еще смогу продержаться на этой работе. К сожалению, мой интеллект оказался недостаточно низким, чтобы гармонично вписаться в свою должность, а потому передо мной маячила перспектива неизбежного увольнения. Поддержки со стороны коллег ждать не приходилось — я им явно не нравился, и чувство это, надо сказать, было взаимным.

В шесть часов вечера магазин закрывался и наступала пора благословенного избавления от мрачного педантизма Макса и его чудачки-секретарши Лотти, а заодно и от честолюбивого Дэррила и тупого Доки, постоянно что-то напевавшего фальшивым голосом. При этом он либо ковырял в носу, либо занимался погрузкой мебели. После работы я возвращался домой, запирался в своей комнате и, завалившись на кровать, мечтал о местах, в которых мне никогда не суждено побывать, и о людях, с которыми я так никогда и не познакомлюсь.

На это занятие у меня уходило довольно много времени. Мне казалось, что некая враждебная сила, заключенная во мне самом, неизменно направляет всю мою энергию не туда, куда следует, и в результате — над головой у меня дырявая крыша арендованной квартиры, постылая работа и полное отсутствие друзей. Мне всего лишь двадцать три года, а жизненный путь уже определен раз и навсегда — узенькая колея, проложенная по замкнутому кругу.

Однако вечером во вторник случилось нечто такое, что разорвало этот порочный круг.

Примерно за полтора часа до упомянутого события, когда я, вымыв и вытерев голову полотенцем, проверял, высохли ли висевшие на батарее мои джинсы, раздался стук в дверь. Это был Зак, мой сосед по квартире, смущенно попросивший дать ему причитающуюся с меня часть платы за электричество. Комната Зака была попросторнее моей, но он и платил за нее больше. Точнее, платили его родители, поскольку своей неспособностью устроиться на работу он внушил им комплекс вины, которую они спешили загладить, высылая ему ежемесячно чек на определенную сумму. Сам же Зак терпеть не мог каких-либо разговоров о деньгах, считая их уделом капиталистов и вообще для себя унизительными. Он уже давно оставил всякие попытки найти работу, ибо полностью разочаровался в существующей системе. Вместо этого Зак твердо уверовал в вездесущие заговоры, похищения людей инопланетянами, круги на кукурузных полях, Атлантиду, сатанинскую резню крупного рогатого скота и все прочее, о чем писалось на страницах его обильной коллекции журналов, посвященных проблемам оккультизма. Мне казалось, что и меня-то он недолюбливает именно потому, что у меня была постоянная работа и, следовательно, я являлся, как он любил выражаться, “лишь частью самой проблемы, а отнюдь не ее решением”. Однако даже он вынужден был признать тот факт, что я все же оставался довольно полезным источником наличных денег в конце каждого месяца.

— Собираешься проветриться вечерком? — спросил Зак.

Понимая, что со своей дракульей внешностью он едва ли дождется от меня приглашения зайти в комнату, Зак продолжал торчать в дверях.

— Да вот думаю наведаться в некий клуб, — ответил я, — получил бесплатное приглашение.

— От кого же это?

— От кого! От подруги. — Мне не хотелось признаваться, что бумажку эту мне сунули в руку на Тоттенхэм-Корт-роуд неподалеку от “Бургер-Кинга” — бродя по Вест-Энду, можно было стать невольным коллекционером подобных рекламных листков, приглашавших всех желающих на различные клубные мероприятия. В конце двадцатого столетия появилась масса развлечений на любой вкус.

— А ты почему спрашиваешь? — в свою очередь поинтересовался я. — Тоже хочешь пойти?

— Не-а, — качнул головой Зак, и его прямые темно-русые волосы упали ему налицо, подобно складкам занавеса. — Дэбби должна прийти, мы будем смотреть видео. Знаешь, у тебя на шее вскочил здоровенный прыщ. Хочешь, дам тебе мазь?

— Спасибо, не надо. — Мне уже доводилось видеть ту слизистую дрянь, которую Зак хранил в коричневых стеклянных баночках на полке в ванной. — На всякий случай я оставлю тебе пригласительный билет — если ты вдруг передумаешь и захочешь тоже пойти.

Зак тем временем уже пристально рассматривал концы своих волос.

— Спасибо, мужик.

Чтобы наконец избавиться от него, я осторожно прикрыл дверь, поскольку знал, что Зак может часами стоять на месте, глядя в одну точку — ему были чужды такие понятия, как “спешу” или “мне некогда”.

Надев влажные джинсы и тонкий голубой свитер, я взглянул на себя в зеркало. Было бы неправильно назвать меня несимпатичным; впрочем, я подошел бы под множество определений с частицей “не”: не низкорослый, не толстый, не застенчивый, не тугодум. И вообще, черты моей личности более отчетливо проявлялись как бы is сравнении с противоположным, и все же одно качество было абсолютно бесспорным и непререкаемым, своего рода проклятием — я имею в виду мое чрезмерно богатое воображение. В школе я порой пропускал мимо ушей объяснения учителей по истории или географии, потому что в это время мои мысли блуждали где-то далеко-далеко. Все, что происходило в классе, было скрыто от меня словно туманом; я с увлечением рисовал на обложках учебников эпизоды звездных войн. Сотни раз учителя застигали меня за этим занятием и грозили наказанием. Но — тщетно. Просто я был мечтателем. Кто-то однажды сказал, что мир принадлежит именно таким людям, хотя это не очень-то мне помогало, когда надо было припомнить на экзамене дату битвы при Эджинкорте. Естественно, я с треском проваливал один экзамен за другим. Отец возмущался, мать плакала, после чего приходилось нажимать, и оценки постепенно улучшались. Учителя улыбались и говорили: “Так держать, Мартин, и ты все же сможешь окончить школу”.

И окончил бы, если бы не умер Джои.

Ну ладно, вернемся к тому вторнику. Перед уходом я заправил постель, свалил в бак для прачечной грязное белье, позвонил матери, выпил весьма подозрительно пахнущего молока и проглотил единственное, что удалось найти в холодильнике, — замороженную сосиску, на упаковке которой значилось: “Изготовлено в день продажи” — правда, со вчерашней датой. Затем заглянул к Заку, который, скрестив ноги, сидел перед телевизором, созерцая, как бабуины выковыривают из зубов мясо, кивнул ему на прощание и удалился.

Дождь по-прежнему лил как из ведра, а перед входом в клуб выстроилась длиннющая очередь — судя по всему, устроители торжества раздали слишком много пригласительных билетов. Над входом красовалось оранжевое полотнище с надписью: “БЛЮТОПИЯ”. Я встал в хвост очереди и, медленно подвигаясь вперед, промок до нитки. Мое “бесплатное” приглашение оказалось чушью собачьей: стоявший в дверях орангутанг окинул меня надменным взглядом и содрал десятку, в обмен на водочный талон и пару разменных монет. “Ну что ж, — подумал я, — внутри, по крайней мере, хоть тепло и сухо”. Глянув на собственное отражение в висевшем у лестницы зеркале, я увидел человека, который словно бы только что выбрался из реки. Мои коротко остриженные волосы прилипли к голове, сильно смахивая на дешевый парик, а над курткой уже начинал куриться пар.

Внизу гремела техно-бредово-гаражно-домашняя или как-там-она-называется-в-этом-месяце музыка, завлекавшая публику на танцплощадку. Вообще-то я любил танцевать и, как правило, без особого труда находил себе партнершу. Дуэт получался весьма эфемерный — мы с партнершей двигались автономно, не глядя друг на друга, а когда музыка смолкала, расходились в разные стороны навсегда, и тем не менее я получал от этого занятия определенное удовольствие.

Что касается секса, то я ограничусь информацией о том, что, не имея постоянной подруги и отнюдь не считая себя героем-любовником, я тем не менее не был девственником — опять эти “не”! — и даже нравился женщинам, наверное, потому, что был внимателен к своим подругам, а может, и потому, что они считали меня достаточно честным парнем. Особым умением обращаться с ними я, конечно, не отличался, видимо, из-за отсутствия должного опыта. Мы с сестрой вообще редко обсуждали вопросы, касавшиеся нас самих.

В тот вечер я не танцевал, чувствуя себя довольно неловко в непривычной обстановке — кое-где на стенах еще виднелись пятна непросохшей краски, а судить по первому дню о клубе было попросту невозможно. Я наблюдал, как с кем-то переругивается бармен; как какие-то, видимо, важные гости протискиваются в специально отгороженный для них закуток; как под ноги застигнутых врасплох танцующих вдруг вылетели клубы не вовремя пущенного “дыма” — взирая на все это, я задавался вопросом, зачем я вообще сюда пришел? В своих притязаниях на экстравагантность и некую исключительность этот клуб отнюдь не преуспел и, в сущности, всего лишь пополнил ряды десятков таких же. И я ничем не отличался от других гулен, явившихся сюда в поисках чего-то нового и интересного, а может, и для того, чтобы самому измениться к лучшему.

Помню, я не то что испытывал некий дискомфорт от пребывания там, я попросту чувствовал себя не в своей тарелке. Ветер переменился, и небо приняло странный вид, а я все стоял у танцевальной площадки, пытаясь уловить ритм грохочущей музыки, от которой, казалось, прыгали заклепки у меня на джинсах. Осушив третью бутылку пива, я ощутил, как внутрь меня холодком прокралась непонятная тревога. Я попытался было разобраться в собственных чувствах, но от этого мне стало только хуже.

— Странное ощущение, не правда ли? Как будто вот-вот должно что-то произойти.

Я быстро обернулся, окинув говорящего взглядом. Придвинувшись ко мне почти вплотную, стоял мужчина, и первое, что я увидел, были его глаза — зеленые, лучистые, как у кошки, и одновременно обольстительные. Нижняя половина его лица оставалась в тени.

— Ветер изменил направление. Под воздействием прилива и лунного притяжения. В такие минуты может произойти что угодно.

Человек шагнул вперед и оказался и полосе яркого света. Одну руку он держал в кармане смокинга покроя двадцатых годов, лацканы которого блестели, как черное зеркало. Его одежда находилась в явном противоречии с современным стилем, но, как ни странно, не производила впечатления старомодной. И ростом и телосложением он был примерно как я, а на редкость правильные черты лица, сродни искусно отретушированной фотографии, придавали его облику неповторимое обаяние. К тому же он источал необыкновенный, терпкий аромат.

Я совершенно не представлял себе, как следует реагировать на его слова. Мне доводилось порой заговаривать с одинокими женщинами, но чтобы с мужчинами — такого еще не бывало. Тем более что в заведениях подобного рода мужчины чаше всего оказываются самыми заурядными толкачами наркотиков.

— А знаешь, Мартин, в чем твоя беда? Ты ненавидишь жизнь, поскольку совершенно не умеешь распоряжаться ею. Ты поступаешь так, как тебе говорят, — впрочем, то же самое можно сказать и о других людях. Ты выбираешь из того, что тебе предлагают другие, вместо того чтобы самому поискать что-нибудь новое. А в итоге получается, что все люди действуют на один лад.

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — спросил я, сам того не желая, слегка задиристо. — Разве мы с вами знакомы?

Он покачал головой, словно укоряя себя за оплошность.

— Простите великодушно, я не учел, что это и в самом деле может вызвать неудовольствие собеседника. Просто я не мог не обратить внимание на вашу кредитную карточку.

Какое-никакое, а все же объяснение. Карточка лежала в бумажнике, а тот, в свою очередь, в заднем кармане джинсов. Убедившись, что бумажник на месте, я снова внимательно вгляделся в лицо своего собеседника, стараясь угадать, кем он может быть.

— Да кто вы такой?

— Кто я? Укороченный вариант моего имени звучит так: Спансиалозофус Лакримоза. Хотя все равно оно труднопроизносимо, того и гляди, язык сломаешь, поэтому можешь называть меня просто Спанки.

Одарив меня ослепительной улыбкой, он сдержанно пожал мне руку. Вообще-то мне присуще естественное чувство подозрительности по отношению к незнакомым людям, которое сдерживает неуемную жажду общительности. В данном случае, стоя рядом с незнакомцем, я вдруг заметил, что мы как две капли воды похожи друг на друга. Спанки, правда, был чуть старше меня и, в отличие от меня, с черными вьющимися волосами, что же касается осанки и манеры держаться, то они были абсолютно идентичны. Кстати сказать, Спанки был присущ некий особый, не поддающийся описанию магнетизм, вынуждавший проходивших мимо нас девушек невольно замедлять шаг и внимательно разглядывать его.

— Скажи, Мартин, у тебя никогда не возникало ощущения, что ты заблудился на жизненном пути? — спросил он, передавая мне бокал с пивом — именно того сорта, которому я отдаю предпочтение среди прочих. — И что тебе всегда хочется заказать яичницу а-ля МакМаффин, причем именно тогда, когда завтрак уже окончен?

Современная фразеология звучала в его устах слегка искусственно, а вот произношение, хорошо поставленное, истинно английское, было безупречным.

Я уже протянул было руку за бокалом, но потом передумал, задав себе вопрос: не вляпаюсь ли я в очередную историю? В последнее время я то и дело привлекал к себе внимание всевозможных придурков, болтунов и свихнувшихся на религии чудаков, причем происходило это буквально повсюду — в подземке и автобусах, в парках и пивных. Почему они так и липнут ко мне? И как лучше всего вести себя с ними?

— Что-то я ни черта не понимаю, о чем вы толкуете, — ответил я, отводя взгляд.

— Не волнуйся, я не какой-нибудь восставший из гроба мертвец, рыскающий в поисках добычи, а потому не будет ничего плохого, если мы немного потолкуем. Дело в том, что я весьма восприимчив к эмоциональным вибрациям и в данный момент чувствую исходящие от тебя волны мрачной неудовлетворенности.

— Послушайте, я не верю во весь этот псевдонаучный треп, — решительно возразил я. — Ерунда все это, так что лучше вам пойти поискать кого-нибудь другого.

Я собирался было уже удалиться, но он последовал за мной.

— Мартин, но ты ведь не станешь отрицать, что некоторые вещи попросту невозможно объяснить с позиций строго научного знания?

— А вот как раз и стану.

— Иными словами, ты способен дать объяснение всем явлениям?

Я хранил молчание, явно рассчитывая на то, что, не дождавшись ответа, он в конце концов оставит меня в покое.

— И черным дырам, и тайнам человеческого тела, и бесконечности Вселенной, и популярности улицы Коронации?

Незнакомец по-прежнему продолжал улыбаться.

— А как, Мартин, ты объяснишь вот это? Смотри сюда.

Я еще не успел среагировать на слова моего собеседника, как он быстро схватил меня за руки и, сложив их ладонями внутрь, быстро поднял вверх. Потом он немного ослабил хватку, и я ощутил странное покалывание в кончиках пальцев, а когда стал медленно разводить ладони в стороны, увидел вспыхнувшее передо мной бледно-голубое пламя. Оно излучало прохладу и отбрасывало блики на рукава моей куртки.

В самом центре перламутрового сияния я увидел крохотную, полупрозрачную человеческую фигурку — обнаженную женщину, которая со всевозрастающей скоростью вращалась на кончиках пальцев; через некоторое время вместо одного чувственного создания у меня перед глазами уже кружили два, три и, наконец, целых четыре. Потом они сошлись вместе, сливаясь в экстатических объятиях. Откровенная вульгарность их жестов и нарочитая сексуальность самого танца действовали на меня шокирующе и в то же время возбуждающе.

Затем он снова соединил мои ладони — свечение тут же прекратилось, а видение исчезло. Спанки смотрел на меня с торжествующей улыбкой.

— Это всего лишь менады — оргические нимфы, которые, если так можно выразиться, приходят и уходят.

— Но послушайте...

— Пожалуйста, зови меня Спанки.

— ...как вам удалось все это проделать? — изумленно спросил я. — Я воспринимаю это как фокус, нечто, подобное мгновенному гипнозу.

— Скажи, Мартин, ты знаешь, кто такой даэмон?

— Дьявол, наверное.

— Ошибаешься. Даэмон — это связующее звено между Богом и человеком.

— Им-то именно вы и являетесь?

— Точно. О, мы очень благородное племя. Кстати, даже у Сократа был свой даэмон, который носил греческое имя.

— То есть это нечто вроде музы, что ли? Похоже, пиво все же ударило мне в голову, поскольку я заметил, что постепенно все больше втягиваюсь в беседу с этим типом.

— Мы намного более практичны, нежели музы. Однако, как и эти наделенные даром озарения существа, мы имеем обыкновение связывать себя с каким-то человеком, покровительствуя ему и помогая решать все жизненные проблемы.

— Так-так, дайте разобраться. Значит, вы являетесь существом, близким кому-то. Вы чей-то персональный демон, да?

— Я мог бы стать твоим персональным даэмоном — если бы ты захотел воспользоваться моими услугами.

— Слушайте, а вы сами-то хоть отдаете себе отчет в том, насколько по-идиотски все это звучит?

Спанки одарил меня холодным, строгим взглядом.

— Приятель, ты представляешь собой образен человека, который живет самой что ни на есть поганой жизнью. Хорошо, скажи, что ты не нуждаешься в моих услугах, и я немедленно удалюсь.

Это меня уже окончательно взбесило.

— Да, не нуждаюсь. Доволен? Да кто ты вообще такой? Подходишь к совершенно незнакомому человеку и начинаешь ему петь, какая у него, видите ли, поганая жизнь!

Он чуть приблизился ко мне и укоряюще ткнул в меня пальцем.

— Мартин, я знаю о тебе абсолютно все. Ты работаешь в зауряднейшем мебельном магазине, но даже и с этой работой толком не справляешься. Твой босс собирается уволить тебя, а на твое место поставить твоего же напарника, маленького толстяка. Тебя засасывает подобная жизнь. Даже твоя последняя подружка и та сбежала, не дождавшись ни малейшего проявления ответного чувства. Ну, а о твоей семье и вовсе говорить не приходится. И если тебе не требуется моя помощь, что ж, как говорится, прощай. Существуют тысячи других людей, которые с радостью воспользуются возможностью в корне изменить собственную жизнь и реализовать сокровенные мечты. Я способен перенести тебя сквозь бездну звездного мира и окунуть в леденящий мрак Вселенной. Я могу наделить твой разум способностью постигать гармонию окружающего мира, а телу даровать вечное наслаждение. Я продолжал стоять, тупо уставившись на него.

— Ну что ж, давай отвергай подобную возможность, но знай, что если ты потом передумаешь, будет уже поздно и я не смогу тебе ничем помочь.

Он резко повернулся на сверкающих каблуках, юркнул в толпу и быстро затерялся в ней.

Даже при том, что я не верил ни единому его слову, внезапное чувство утраченной возможности оказалось настолько сильным, что я, сам того не желая, бросился его догонять и настиг в тот момент, когда он уже собирался выйти на улицу.

— Послушайте, как вам все же удалось собрать обо мне все эти сведения? Ну признайтесь, что это всего лишь разновидность некого обмана, наподобие продажи акций времени или участков лунной поверхности.

— Ты задаешь мне вопрос или констатируешь факт? Судя по всему, ты уже принял окончательное решение, хотя тебе следовало бы прислушаться к моим словам.

— Поэтому я и догнал вас.

— Ну что ж, Мартин, для начала скажу лишь, что никакой это не фокус. Просто я вижу тебя насквозь и знаю, как тебе помочь. Мне не составляет труда обнаружить людей, которые нуждаются в моей помощи. Похоже, ты кое в чем продолжаешь еще сомневаться и хочешь подучить новые доказательства правдивости моих слов. Удели мне для этого часок.

— Когда?

— А прямо сейчас, пока ты не передумал. “Ну что может случиться за какой-то час?” — подумал я. В клубе мне делать было больше нечего — музыка дрянная, а подвыпившие секретарши уже начали понемногу расходиться. Так что я ничего не терял.

— Годится, — согласился я и, в глубине души противясь подобному решению, последовал за сверкающими черными туфлями. Мне и в самом деле хотелось узнать, где он раздобыл всю информацию обо мне и как ему удалось проделать тот фокус с танцующими в голубом пламени женщинами, поэтому я позволил ему увести меня из клуба.

Ну а теперь скажите, но только положа руку на сердце, вы на моем месте поступили бы иначе?

Глава 3

Иллюзионист

Часы показывали двадцать пять минут первого, когда мы с моим новым приятелем Спанки вышли на мокрые улицы ночного города. Мы спорили о Боге, поскольку только на эту тему и можно было спорить с совершенно незнакомым человеком. Я понимаю, читатель, что рискую утомить вас, однако считаю необходимым изложить хотя бы часть нашего разговора, поскольку это поможет уяснить суть тех ужасных событий, которые произошли в дальнейшем.

— Мне всегда казалось, что демоны олицетворяют некое зло, — сказал я.

— Дело в том, — пояснил Спанки, — что есть просто демоны, а есть еще и даэмоны. Ангелы часто оказываются дьяволами, и наоборот. Это нечто вроде теологического минного поля. Насколько ты помнишь, сам Сатана когда-то был ангелом, который затем лишился Божьей милости и пал с Небес. Таким образом, даэмоны по самой своей сути гораздо ближе к ангелам.

— Ничего иного я от тебя и не ожидал услышать, если ты всерьез намерен заставить меня поверить во всю эту чушь.

— Скажи, Мартин, ты ведь, как и твои родители, являешься приверженцем англиканской церкви, не так ли?

— Ну, что-то в этом роде... — согласился я, стараясь подстроиться под его шаг.

— Но тогда как же ты вообще можешь знать что-либо? В наше время англиканская церковь уже почти перестала быть религией, превратившись в нечто вроде бизнеса, связанного с недвижимостью. Нет, дружище, тебе следует приобщиться к католицизму. Как система верований он гораздо более требователен к своей пастве. Прежде чем делать какие-либо выводы, тебе необходимо основательно изучить вопрос пресуществления святого причастия.

Я никогда не был особенно подкован по части теологии и потому в данный момент почувствовал себя явно не в своей тарелке. Лично для меня все, связанное с религией, всегда существовало как бы в двух плоскостях: высокая латынь, казавшаяся мне довольно экзотической и совершенно недоступной, и более приземленная, сторонники которой бродят по земле и бьют в бубен.

Не исключалось также и то, что мой спутник — всего лишь очередной вербовщик последователей.

— Если бы, еще будучи в пятом классе школы, ты, Мартин, окончательно не запустил религиозное образование, то сейчас понял бы, что, отнюдь не являясь злобными существами из адовой бездны, большинство из нас представляют собой в высшей степени одухотворенных, мыслящих...

— Нелюдей.

— Я этого не говорил. Духовность присутствует и в человеке. Позволь мне процитировать тебе одного францисканского теолога, Лодовико Синистрари, который описывал нас следующим образом: “Наряду с человеком на Земле имеются и иные разумные существа, наделенные как и он, телом и душой. Подобно человеку, они рождаются и умирают. Наш Господь Иисус Христос отпустил им грехи, а потому они могут либо спасти свою душу, либо лишиться ее. Подобно человеку, этим мыслящим существам присуши те же самые эмоции и страсти, ревность и похоть”. Осторожно, не наступи на собачью кучку. Так где я остановился? Ага... “Они подвержены воздействию материальных предметов, а следовательно, и представляют собой материальную субстанцию. Однако в сравнении с человеком их материальность носит гораздо более утонченный, едва ощутимый характер. Им доставляет огромное наслаждение их собственная разреженность, проницаемость и переменчивость, равно как и способность к сублимации. Данные существа способны по собственному желанию исчезать из поля зрения людей”. Он еще много чего говорил, но и данный момент я не стану излишне утомлять тебя. Осторожно, автобус.

Мы переходили через дорогу, двигаясь на север в направлении громадных железных ворот Риджент-парка. Дождь прекратился, и в лужах на асфальте я отчетливо видел отражение Спанки. Разговаривая, он энергично жестикулировал руками.

— Не хочешь ни о чем меня спросить? Ступая на тротуар противоположной стороны улицы, я на мгновение задумался.

— Сколько тебе лет?

— По человеческим меркам, двадцать пять, хотя по даэмонологическому исчислению это соответствовало бы гораздо более продолжительному периоду времени. Для сравнения можно провести аналогию с собачьим возрастом. Кстати, надо посмотреть. — Он вынул из кармана пиджака маленькую записную книжку в кожаном переплете и заглянул в нее. — Где-то должна быть записана точная дата моего рождения.

— То есть ты и рожден был в человеческом обличье? — спросил я, как бы подыгрывая ему-

— Ну конечно, — вполне серьезно ответил он. — У меня, наверное, целая вечность уйдет на то, чтобы подсчитать, как долго я выступал в роли даэмона. — Он •захлопнул книжку. — Кроме того, мне известно, что мое нынешнее тело родилось где-то в двадцатых голах этого столетия.

— То есть сейчас тебе под семьдесят?

— Но согласись, что для своего возраста я неплохо сохранился.

— Сказать тебе, о чем я думаю? О том, что я просто дурак набитый, иначе не стал бы слушать всю эту белиберду.

— Загляни мне в глаза, и ты поймешь, что это вовсе не белиберда. — Он повернулся, засунул руки в карманы пиджака и вызывающе посмотрел на меня. Я понимал, что это всего лишь какой-то фокус, трюк, что он, должно быть, безработный гипнотизер, промышляющий мелким надувательством, и все же повернулся и заглянул ему в глаза. И увидел...

Я уже не стоял на темной городской улице. Теперь меня окружали зелено-белые стены. Запах медикаментов и дезинфицирующих средств. Слабо освещенная палата в военном госпитале. В отдалении виднелась разделенная перегородкой комната, заполненная перешептывающимися людьми в белых халатах. Вот они расступились, чтобы я смог увидеть лежавшего на спине пациента с симпатичным, хотя и основательно поврежденным лицом. Судя по всему, он был в плохом состоянии, скорее всего, при смерти. Голова у него была укрыта полотенцем или салфеткой. Врачи снова сомкнулись, заслонив от меня неподвижную фигуру человека.

Откуда-то издалека до меня донесся голос Спанки:

— Мне было десять лет. Мой отец работал врачом. В ту ночь он взял меня с собой в госпиталь, чтобы я смог в последний раз взглянуть на живую легенду — Лоуренса Аравийского, умиравшего от травмы черепа, которую он получил в аварии на мотоцикле.

Я снова оказался на улице. Огляделся по сторонам — нигде ни малейшего следа только что увиденной сцены.

— Какого черта тебе от меня нужно? — спросил я. Спанки надул губы и озадаченно посмотрел на меня:

— Мне казалось, что это и так достаточно ясно. Возможно, ты сам этого пока не понимаешь, однако тебе определенно нужен кто-то, наделенный силой, способной изменить тебя. Сам ты с этим никогда не справишься.

Я чуть отступил назад, готовый продолжить спор, однако, прежде чем успел произнести хотя бы слово, Спанки поднял свою холеную руку:

— Если ты будешь все время обижаться, мы ни к чему не придем. Мне необходимо со всей объективностью и беспристрастностью разобраться в тебе. Конкретные недостатки твоей личности должны быть выявлены и зафиксированы. Это как при лечении алкоголиков: признать факт существования проблемы — значит наполовину решить ее.

— По-твоему, я уже стал алкоголиком, так, что ли?

— Я просто иллюстрирую смысл сказанного. В сущности, Мартин, ты очень даже неплохой человек, однако твоя жизнь явно сошла с рельсов. С большинством людей это происходит лишь где-то после сорока лет.

Наглость Спанки не знала границ. Я отнюдь не считал свою жизнь такой уж поганой — у многих она была еще хуже.

— Ну и в чем дело?! — заорал я. — Ты что, сделку мне предлагаешь, да? Разложишь по косточкам всю мою жизнь, доберешься до души, а меня самого навечно отправишь в ад, так, что ли? Ну так знай, я никому не намерен отдавать свою душу.

— Не обольщайся, Мартин. Мне кажется, что у тебя вообще нет никакой души. Лишь немногие люди наделены ею, но они встречаются столь же редко, как и подлинные аристократы. Просто ты слишком насмотрелся старых фильмов. И потом, души у людей забирает только дьявол.

— Но ведь он наверняка твой приятель, разве не так? — Не так. Я вообще сомневаюсь в том, что он, как и Бог, имеет некое материальное обличье. Скорее всего, они представляют собой некое генерализованное ощущение, своеобразную ауру добра и зла, а не какое-то существо из плоти. И вообще мы работаем совсем по-другому. Для начала могу сказать, что я вполне реален и прибыл сюда исключительно для того, чтобы наставить тебя на путь истинный. Я покину тебя, как только ты твердо станешь на этот путь.

Парк был уже закрыт, но Спанки без труда справился с замком и настежь распахнул чугунные ворота. В тусклом свете уличных фонарей мы ступили на покрытую гравием платановую аллею. Тут я обратил внимание на то, что мой знакомый не отбрасывает тени.

— Нет, — проговорил он, — в этом смысле я скорее похож на Питера Пэна.

— Я предпочитаю, чтобы вы не занимались чтением моих мыслей, поскольку это не что иное, как вторжение в мою личность.

— О, извини, Мартин. Привычка! Хотя я понимаю, что постороннего человека она и в самом деле может задеть. Кстати, тебе следовало бы научиться хотя бы немного скрывать от меня свои мысли. Я действительно поглощаю свет, но в то же время у меня есть отражение, можно сказать, некий зеркальный образ, разве не так?

— Не знаю.

— А следовало бы знать. Ведь ты и есть это самое мое отражение. Разве ты не обратил внимания на определенное сходство между нами? Я лично это сразу заметил.

— Пожалуй, есть немного, — нехотя признал я. Если Спанки и в самом деле был моим зеркальным отражением, то, несомненно, значительно более колоритным, чем я. Буквально все в нем — от походки до убедительности высказываний — олицетворяло собой энтузиазм или энергию, каким-то непостижимым образом связанные с сексуальностью. Я внезапно поймал себя на мысли, что подобные мои суждения могут быть восприняты им превратно.

— Как же много у тебя всяких сомнений! — прокомментировал Спанки мои мысли. — Позволю себе успокоить твой мятущийся разум., В своем естественном состоянии я не являюсь ни мужчиной, ни женщиной. На сей раз я предпочел предстать в образе мужчины, причем чертовски симпатичного, поскольку суждения мужчин всегда звучат более весомо. Постыдный факт, но что делать — в гу пору, когда я родился, дела обстояли именно так.

— Сейчас мало что изменилось, — заметил я. — Разумеется, женщины с тех пор смогли достичь некоторого прогресса, однако он, в сущности, весьма невелик.

— А в мое время именно женщины управляли обществом, тогда как мужчины занимались бизнесом.

Мы подошли к находившемуся в центре парка фонтану. Сентябрьская ночь выдалась прохладной и приятной, в воздухе еще витал аромат недавнего дождя, но в душе моей все же продолжала нарастать смутная тревога. В атмосфере словно скапливалось насыщенное озоном избыточное напряжение, а скользивший по коже ветерок навевал странные чувства. Пожалуй, мне снова стало казаться, что я очутился в компании сумасшедшего.

— И все же, Мартин, ты мне так до конца и не поверил. Давай присядем на минутку.

Спанки провел ладонью по одной из зеленых парковых скамеек — капли дождя скатились с крашеных досок, и сиденье стало сухим. Затем он поднес к моему лицу сжатую и кулак ладонь и, раскрыв ее, продемонстрировал жутковатого вида осколок зеленого стекла.

— Ты веришь в то, что стекло способно пронзить плоть, ибо является более острым, чем она, не так ли?

Он положил стекло на правую ладонь и стал сжимать до тех пор, пока острые края его не прошли насквозь. Даже при том, что ни капли крови при этом не обнаружилось, смотреть на подобное действо было ужасно неприятно.

— А вот я верю в то, что плоть острее стекла. — Спанки извлек стеклянный осколок из ладони и, нажав указательным пальцем на его плоскую поверхность, стал давить до тех пор, пока палец не прошел в проделанное им отверстие.

— Ну, так на чьей же стороне правда — науки или верования? А теперь я покажу тебе еще кое-что, уже из области силы убеждения. Так, давай посмотрим, кто мне для этого понадобится.

Он указал в сторону аллеи, и я тотчас же увидел появившееся в самом конце ее какое-то смутное пятно. Постепенно это пятно материализовалось в человеческие фигуры, которые затем начали двигаться в нашу сторону. Поначалу они казались неясными, расплывчатыми, но когда достигли полосы света, я увидел, что возглавляет шествие экстравагантно одетая и при этом странно знакомая женщина.

На ней был белый, украшенный драгоценностями корсаж и широкая юбка из голубой парчи с внушительным турнюром, расшитая узором из роз и саламандр. Подол юбки достигал ширины никак не менее двух ярдов. Обладательница странного наряда взирала на окружающий мир с надменным высокомерием, хотя сама была стара и довольно уродлива, в высоком пудреном парике из крутых белых локонов и с огромными бриллиантовыми серьгами в ушах. Следом за ней ступали двое слуг в ливреях, которые несли зачехленное кресло — на тот случай, если госпожа пожелает отдохнуть.

Наконец она заметила наше присутствие и устремила на меня презрительный взгляд, словно обнаружила у себя в розарии свинью. Я тоже неотрывно смотрел на ее безобразное, без бровей и ресниц лицо — узкий подбородок, гнилые коричневатые зубы, крупный нос, — и к тому же такое бледное, что требовался толстенный слой пудры, чтобы хоть отчасти затушевать прозрачность кожи.

— Елизавета Первая, — чуть слышно прошептал Спанки. — Склони голову — она немного того, с причудами. Впрочем, чему тут удивляться, если ее матушке отрубили голову, когда ей самой было всего три года от роду-

В то же мгновение в поле нашего зрения показался паж королевы. Поскольку я стоял с опущенной головой, мне были видны лишь толстые, обтянутые шелковыми чулками ноги королевы и туфли пажа, украшенные пурпурными шелковыми розетками, каждая величиной с блюдце.

— Ваше Величество, милорд Эссекс[1] испрашивал аудиенции, однако до сих пор не получил Вашего ответа.

— Ничего, пускай еще подождет — до конца зимы я все равно его не приму. — У королевы был хриплый, дребезжащий старушечий голос, в котором не чувствовалось абсолютно ничего королевского, хотя в нем и присутствовали интонации, заставлявшие слушающего проявлять максимум внимания.

— Она принимает нас за своих придворных, — снова прошептал Спанки. — Я не могу позволить себе нарушать ход истории. Судя по всему, она снова разругалась с Эссексом и теперь, по своему обыкновению, будет дуться на него несколько месяцев. Давай подберем себе кого-нибудь другого.

Медленно миновав нас, королева-девственница стала постепенно растворяться в темноте парка, тогда как в отдалении уже послышался новый голос, громкий, с сильным теннессийским акцентом. Обладатель голоса явно с кем-то спорил. Я поднял голову и огляделся по сторонам. Королевская процессия уже успела полностью раствориться во мраке. Прищурившись, я снова стал всматриваться в глубь аллеи, и вскоре мне было суждено пережить еще один шок.

— Меня совершенно не интересует сраный контракт, который вы составили, а потому передай Тому, что я его не подпишу.

Каково же было мое удивление, когда я увидел направлявшегося к нам самого Элвиса Арона Пресли, в черном кожаном костюме, сапогах и кожаных напульсниках, обливавшегося потом, судя по всему, в состоянии крайней ярости. Выглядел он великолепно, все еще довольно стройный, только его отливающие здоровым блеском волосы показались мне непривычно темного цвета и были начесаны на лоб. Я смекнул, что это был Пресли периода примерно шестьдесят восьмого года, то есть еще до того, как он вступил в пору своего заката. Следом за ним трусили два субъекта в темных костюмах, весьма смахивавших на встревоженных слуг Елизаветы.

— Но, мистер Пресли, — увещевал один из них, — ведь все уже готово. Кинооператоры...

— Я никогда не давал своего согласия на выступление по телевидению! — прокричал в ответ Пресли. — Так и скажите Полковнику. Черт побери, я же только что провел двухчасовое шоу! Или у меня вообще нет права на личную жизнь?!

— Нет, нет, нет! — Спанки вскочил на ноги и громко ударил в ладоши. Пресли и двое субъектов в темных костюмах рассыпались, словно стеклянные, на мелкие осколки и исчезли во тьме.

— Я хотел другого, Великого Джазиста, а не его. Извини, наверное, я просто недостаточно сосредоточился. Ведь все это — лишь иллюзии, — добавил Спанки, — хотя и не вполне бесполезные.

Впервые за все это время я заметил в облике моего спутника нечто такое, что оказалось вполне доступным моему пониманию: Спанки попросту выпендривался, явно рассчитывая услышать от меня нечто вроде комплимента.

— Как ты только что сказал, — сухо заметил я, — это всего лишь иллюзии, а потому, если ты действительно вознамерился ради меня разобраться в моей жизни, пользы от них будет не так уж много.

— Но я никогда и не говорил, что должен ради тебя что-то делать. — Он сунул руки в карманы и раздраженно пнул ногой цветочную клумбу — Если я действительно захочу заняться твоим делом, то всего лишь протяну тебе руку помощи, усовершенствую твою личность, вот и все.

В моей памяти уже начали постепенно стираться недавние салонные фокусы Спанки. В сущности, ничего особенного не произошло, и потому я снова избрал спасительную позу циника.

— Оказывается, твои возможности не столь уж безграничны, как может показаться на первый взгляд. И сколько же времени занимает этот процесс по переделке личности?

Казалось, его терпение наконец лопнуло.

— Бог мой, откуда я знаю? Столько, сколько требуется. Это ведь тебе не курсы испанского языка.

— Мне что, и контракт придется подписать? Учти, что я не намерен ставить свою подпись под какими-либо юридическими документами.

— Нет, Мартин, я не заставляю людей вскрывать себе вены и расписываться кровью, — проговорил он так, словно увещевал капризного ребенка. — Я не могу сначала сделать тебя баснословно богатым человеком, а потом отправить в ад. Я не дьявол. Кстати, никакого дьявола вообще не существует, как и самого ада. Души, которые присущи большинству людей, находятся у них на подметках обуви. Ну как мне вбить в твою чугунную голову суть моей даэмонологической сущности?

“Ну вот, опять началось”, — подумал я. Мне казалось, что я по-прежнему являюсь жертвой какого-то трюка, тщательно продуманной мистификации, конечная цель которой продолжала пока оставаться мне неясной.

— Послушай, я совершенно не нуждаюсь в твоей помощи, так что лучше тебе убраться отсюда и попробовать охмурить кого-нибудь другого.

Я решил, что вполне способен сам разобраться в собственной жизни. Черт побери, в конце концов, я молод, независим, так что моя карьера еще отнюдь не завершена. Действительно, до сих пор я ни с кем еще не делился своими проблемами. Ну и что из этого? По крайней мере, я не Зак, который бежит к родителям всякий раз, как только у него назревает очередной финансовый кризис. Я и сам способен выявить свои недостатки и добиться их искоренения.

— Ну что ж, прекрасно. Похоже, Мартин, я и в самом деле совершил ошибку. Увидев тебя в клубе, я мгновенно ощутил некую существовавшую между нами связь, но теперь вижу, что мне вообще не стоило иметь с тобой дело. Ты — само совершенство. Тебе никто не нужен. Надо же! Есть множество других людей, на которых я мог остановить свой выбор. Отчаявшихся, умеющих быть благодарными. Ты же проснешься завтра утром и начнешь рвать на себе волосы.

Похоже, он принял наконец какое-то решение, потому что резко повернулся и зашагал по аллее, насвистывая себе под нос какую-то отнюдь не стройную мелодию. Меня же продолжало глодать сомнение: а вдруг я и в самом деле, как предупреждал Спанки, лишаюсь единственного в жизни шанса? Я сорвался с места и бросился .-i ним вдогонку.

Решительность также никогда не значилась в числе характерных черт моей личности.

— Можешь ты честно ответить по крайней мере на один-единственный вопрос? — прокричал я ему вслед. Спанки умерил шаг, но не обернулся.

— Если бы я действительно согласился принять твою помощь, что ты попросил бы у меня взамен?

— Типичный для всех людей вопрос, — проговорил он, а затем возвысил голос; — Твою дружбу, Мартин Джеймс Росс. Я просто подумал, что мы могли бы подружиться с тобой. На протяжении всех этих лет мне так и не удалось открыть кому-нибудь свою душу.

Я решил не отступать.

— Но почему ты выбрал именно меня? — саркастичным тоном спросил я. — Почему именно мне суждено воспользоваться плодами твоей мудрости?

Спанки пожал плечами.

— Обычно так и бывает. На твоем месте мог оказаться любой другой человек. Просто ты очутился в нужный момент на нужном месте. Вроде выигрыша в лотерею или встречи с грабителями. У тебя был такой потерянный вид, что, едва взглянув на тебя, я сразу же вспомнил свою молодость и подумал, что с удовольствием протянул бы тебе руку помощи.

Он на секунду остановился и оглянулся. Даже стоя на некотором расстоянии от него, я заметил злобный блеск его изумрудных глаз.

— А знаешь, ты ведь не исключение. Подобные вещи случаются с людьми на каждом шагу, хотя они этого и не подозревают. Впрочем, ладно, забудь о том, что я тебе говорил. Возвращайся, малыш, в свой мерзкий мебельный магазин и не вздумай кому-нибудь рассказать о нашей встрече — плохо будет.

Он свернул с аллеи и исчез в темноте среди деревьев. Я стоял один посреди парка, глядя туда, где Спанки исчез из виду, стоял до тех пор, пока снова не начался дождь.

Глава 4

Конфирмация

Вернувшись домой, я обнаружил запах гари: видимо, Зак поставил в духовку тосты и забыл про них. Сунув раскаленный противень в раковину, я окликнул соседа, но он не отозвался. Зак оказался в гостиной — сидел на полу, скрестив ноги, курил марихуану и, отключив звук телевизора, смотрел концерт тяжелого рока.

— Терпеть не могу их, — сказал Зак, закашлявшись, и протянул мне чинарик: — Затянуться не желаешь?

— Мне бы сейчас не мешало чего-нибудь перекусить, — сказал я, после чего медленно стянул с себя куртку и бросил ее на кушетку. Да, странный, мягко выражаясь, выдался вечерок.

— Неплохая мысль. Возьми тосты — я как раз их готовлю.

— Да что ты говоришь?! И давно готовишь?

— О черт... — Зак попытался было встать, однако без моей помощи сделать это ему не удалось.

— Когда-нибудь ты так весь дом спалишь, — буркнул я. — А Дэбби где?

— Домой ушла. Мы с ней опять поцапались. Она, видите ли, хочет, чтобы я нашел себе какую-нибудь работу.

— В самом деле, почему бы тебе этого не сделать? — спросил я, после чего вернулся на кухню и принялся отчищать противень.

— А кроме того, она и слышать не хочет про аборт. Я сказал ей, что пока не готов взять на себя ответственность за собственных детей. — Он доплелся до кухни и, прислонившись к холодильнику, стал наблюдать за тем, как я готовлю тосты. — И потом, я вообще считаю, что нельзя приводить детей в мир, который не способен даже поддерживать чистоту рек. Ты заметил, что в живых изгородях совсем перестали водиться бабочки?

— Да где ты в последний раз живую изгородь-то видел? Не было никакого смысла продолжать этот спор. Заку уже стукнуло двадцать восемь лет — более чем достаточно, чтобы заводить собственных детей, — однако он и сам-то был похож на большого ребенка — слабовольный и совершенно не подготовленный к самостоятельной жизни. У его подружки Дэбби было по крайней мере одно достоинство: уж она-то знала, чего хочет, пусть даже и не располагала возможностью осуществить свое желание.

Я перенес чай и тосты в гостиную. Большая часть мебели принадлежала родителям Зака и несла на себе печать вкусов, царивших среди обитателей городских предместий пятидесятилетней давности. Исключение составляла висевшая над телевизором огромная мандала[2] — творение самого Зака, попытавшегося воплотить в нем буддистскую концепцию Вселенной.

— Кстати, — обмолвился Зак, — часть потолка сегодня все же обвалилась. Дэбби убрала мусор.

Я уже свыкся с заплесневевшим пятном сырости, отчетливо проступавшим в углу комнаты, прямо над стереосистемой, теперь штукатурка обвалилась, и на том месте зияла громадная дыра. Хозяин квартиры отказался делать ремонт, обвинив в случившемся самого Зака, полгода державшего открытым чердачное окно — что, кстати сказать, полностью соответствовало действительности. В результате рама разбухла и окно вообще перестало закрываться, а потому дождевая влага чердака просачивалась в потолок, образуя в углу комнаты зловещего вида плесневое пятно.

— Ты заставил беременную женщину заниматься уборкой квартиры?

— Старик, да ведь, кроме нее, никто и не знает, где лежат все эти щетки и тряпки.

Вонзив зубы в намазанный мармеладом тост, я принялся рассматривать висевшие над кушеткой книжные полки.

— У тебя есть что-нибудь про даэмонов?

— Демонов?

— Не “е”, а “аэ” — даэмоны. Духовные музы. Даже у Аристотеля был свой или у Сократа — не помню точно.

Зак лежал на полу, пытаясь освоить принцип действия пульта дистанционного управления телевизором — подобную картину я постоянно наблюдал в течение уже целого года, но мой вопрос побудил его мгновенно принять сидячую позу. Впервые за все время нашей совместной жизни я заговорил о чем-то доступном его пониманию.

— Подожди-ка, кажется, в прошлом месяце я читал статью на эту тему. — Он подошел к полкам и стал перебирать лежавшую там пачку журналов. — А знаешь, далеко не все из них — злобные существа. Разные встречаются. Есть, например, инкубусы[3], то есть злые духи, которые прибывают на землю с единственной целью — задирать женщин, что-то вроде “Клуба 18 — 30”, а есть еще суккубусы[4], демоны-женщины, что-то вроде Дэбби. — Он извлек основательно потрепанный журнал и протянул его мне. — Обрати внимание на помеченную мной страницу, там перечислены наиболее часто встречающиеся типы.

Я раскрыл журнал и посмотрел на фотографию главного редактора. Прическа и борода у мужчины на снимке были в точности как у Зака.

Открыв указанную страницу, я принялся читать:

“Земные даэмоны включают в себя лар, фавнов, фолиотов, нимф и троллей...”

Я скользнул взглядом 110 странице:

“Даэмоны являются эфемерными существами, наделенными развитым интеллектом, и хотя они способны испытывать позывы похоти, побуждающие их искать сношений с женщинами, в действительности они на это не способны”.

Я оторвался от журнала.

— Старье какое-то. А посвежее номеров нет? Зак перестал чесать обнаженный живот и, немного подумав, продолжал:

— Все первоисточники, которые мне доводилось читать на эту тему, были написаны несколько столетий назад, в первую очередь монашенками, попавшими в лапы младших конюхов. Хотя это, разумеется, еще не значит, что подобные создания не существуют в действительности.

— Это я уже знаю — не далее как сегодня вечером повстречал одного такого.