Что я здесь делаю? Я работаю на НОС — «Неограниченные образовательные системы». Но что мы тут собираем за этим конвейером? Какие изделия выпускаем? Я стал спрашивать всех вокруг, но никто, похоже, этого не знал. Другой на моем месте махнул бы рукой. Другой — но только не я. Я был одержим мечтой стать обучаемой машиной, то есть Человеком в Поиске.
Я сел в грузовой лифт и спустился вместе с частями наших видеоустройств на нижний этаж. Там я попытался выяснить, что собирают на сборочном конвейере у одного восточного парня по имени Джо.
У Джо была тощая шея и ловкие пальцы. Весь день он занимался тем, что привинчивал медные шишечки на бачки унитазов.
— Может быть, на нашем и вашем этаже делают детали для разных агрегатов? — предположил я.
— Не-а, — промычал он. — Все то же самое.
— Ну, возможно, это какие-то платные туалеты с видеоаппаратурой?
— Я знаю не больше твоего. Да и какое твое дело?
— Просто любопытно.
Джо поскреб подбородок.
— Любопытные, как известно, иногда лишаются носа.
Я пытался отследить все разнообразные ответвления конвейера и понять, где производится сборка готового изделия.
— Извините, я провожу опрос. Что, по вашему мнению, здесь изготавливается?
Я прекратил давать десятиминутные перерывы рабочим и изменил свое рабочее расписание. Теперь в каждом отделе я проводил ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы установить, какие части там изготавливаются и куда их потом переправляют.
Прыщавый юнец, которого звали Ривз, поделился со мной интересными предположениями. Я обратился к нему, когда он прикреплял цветные кружки на панель дисплея — зеленый, красный, синий.
— Как ты считаешь, для чего мы это все делаем?
— А мне-то какое дело? У меня свои проблемы.
— Ну, если бы ты мог высказывать любые, самые дикие предположения…
— Ну, может быть, мы вообще ничего не производим. Я вот спускался на два этажа ниже, так они там заняты обтягиванием подушек для сидений. На фиг это нужно? Сиденья, видео, туалет, лампы для дисплея? Ни во что не укладывается. Да и по правде сказать, меня не тянет особо размышлять на эту тему. У меня миллион предположений, но я предпочитаю о них не думать.
Хватит Ривза. Я выскользнул наружу и двинулся вдоль Пуласки-стрит к Гумбольдта, где сел на автобус у Арсенала национальной гвардии. Моя квартира располагалась через две остановки после Волгрина.
Я пожевал немного поп-корна и провалился в сон. Я спал прямо на полу, потому что не удосужился прикупить мебели. Конечно, там имелись тараканы и крысы, но они держались от меня подальше. Наверное, боялись.
(Значит, у меня имелась квартира. Я как-то об этом забыл.)
Пока я спал, мне приснился другой сон. Я смотрел немое кино про чрезмерно серьезного молодого человека по имени Феликс. Чисто выбритый подбородок, зачесанные назад темные волосы открывают высокий лоб, в общем, симпатичная тевтонская внешность, вроде Шварценеггера.
Феликс работает на заводе, проверяет работу какого-то механизма, засекая с помощью секундомера циклы компрессии и записывая что-то в записную книжку. Он также сидит в кирпичном закутке-мансарде за столом, дергая рычаг счетной машины.
В этом немом кино все выглядело неестественным, огромным, искаженным. Кадры с двигающимися машинными поршнями. Огромные клубы пара, поднимающиеся над вентиляционными решетками на полу. Безликие люди в тюремных одеждах, устало волочащие ноги. Толстые надзиратели, стоящие на металлических балконах и пощелкивающие бычьими хлыстами.
Феликса вызывает к себе Иван — заплывший жиром начальник с морлсовыми усами — и приказывает расчистить старое складское помещение, куда он собирается поставить новые машины. Феликс закатывает рукава и принимается за работу.
Он рьяно драит токарный станок, когда замечает что-то между стеной склада и станком. (Здесь — дрожащие блики света, зловещие звуки органа.) Феликс отчищает свою находку — ничем не примечательную черную коробочку размером с толстый словарь. Странная болезненная гримаса искажает его лицо. В тот же вечер он тайком уносит коробку домой, спрятав ее под полой плаща.
Титры: ШЛИ ДНИ
Феликс сильно меняется, хотя работает еще усерднее, чем всегда. Он похудел, забывает бриться, в глазах у него появляется затравленное выражение.
Титры: ОДНАЖДЫ УТРОМ
Феликс приходит на работу, вид у него еще более измученный, чем раньше. Плащ сидит на нем как-то косо. Он снимает его и вешает на вешалку. Вместо правой руки у него обнаруживается протез с когтем. Ни справки по болезни. Ни слова объяснения. Только отсутствующая рука. И этот непристойный, отечественного производства коготь на конце обрубка.
Другие работники толпятся в отдалении, они слишком напуганы, чтобы спросить, в чем дело. Никто не заговаривает с Феликсом, все только хмуро перешептываются за его спиной. Конечно же, Иван вызывает Феликса в свой офис. Сидя за широким столом, он осторожно задает вопрос.
Титры: ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?
Феликс, его лицо полускрыто в тени, молча смотрит на Ивана и не говорит ни слова. Он слишком честен, чтобы лгать, но разве может он признаться начальнику, что его руку сожрала черная коробка? Иван переводит взгляд на коготь-крюк, которым можно легко превратить в кровавое месиво чье-нибудь горло.
Тут, увы, фильм прервался, остался один белый экран. Сон закончился.
На следующий день по дороге на работу я задержался на Волгрине и купил планшет с зажимом для бумаги и секундомер. Конечно, люди будут говорить со мной охотнее, если я буду записывать что-то на бумаге, так все выглядит официальнее.
В тот же день я засек секундомером, сколько требуется времени, чтобы дойти от табельных часов до того здания за железнодорожными рельсами, где я сейчас вел Поиск. Оказалось, двадцать минут. Я больше не пробивал табель по приходе на работу. Я витал в облаках.
Теперь я был занят тем, что отслеживал многообещающую ветвь сборочного конвейера, по которой следовали компьютерные клавиатуры. Лента конвейера с клавиатурами уходила вниз, в узкий кирпичный туннель со сводчатым потолком. Я прижался в кирпичной стенке и, передвигаясь бочком, уходил все глубже и глубже в туннель, надеясь проследить, куда он ведет.
Туннель, изгибаясь, вел все дальше. Там не было темно, но я скоро устал корячиться, колени и спина ныли от долгого полусогнутого положения, во рту пересохло оттого, что я непрерывно вел разговоры с самим собой. В конце концов я заполз под опоры конвейера и там задремал.
Под конвейером оказалось удобно. С двух сторон меня прикрывали резиновые навесы, которые были задуманы как преграда от пыли. Мне пришлось спать на боку, потому что на спине у меня была сыпь. Человек Поиска должен иногда переносить сыпь на спине.
Плохо было другое. Стоило мне сомкнуть веки, как я вновь перенесся в другой сон. В этом сне я лежал на спине на ленте конвейера. Он вез меня куда-то, а я лежал и смотрел, как надо мной проплывает потолок. Потом конвейер остановился и какой-то человек в белом халате открепил мою правую руку и отложил ее в сторону. Конвейер вновь двинулся вперед, но каждый раз, как он останавливался, люди в белых халатах лишали меня какой-нибудь части тела. Чем дольше длился сон, тем меньше от меня оставалось.
Я проснулся полностью дезориентированный и высунул голову за резиновый навес. Из-за того что я лежал на боку, мне в первый момент показалось, что я смотрю в вертикальную шахту, а в основании этой шахты расположена светлая высокая комната, где люди в белых рубашках и тапочках ходят по белой стене. Потом я перевернулся и встал на ноги. Мне стало ясно, что я вижу конец туннеля, который выводит в компьютерный отдел. Комната делилась на части раздвижными стенками, подвешенными к потолку, весь персонал имел воздушные фильтры для защиты от свинцовой пыли печатающих устройств.
Меня там встретили очень приветливо, показали, где можно умыться и привести себя в порядок, снабдили белым пиджаком и фильтром. Многие люди из персонала имели протезы. Особенно популярны были искусственные глаза с черными белками и белыми зрачками. Все девушки с радостью приветствовали молодого человека с планшетом. Но они имели дело с вещами, которые я не мог даже рассмотреть. У одной девчонки, Джо Энн, из южных баптистов, вместо руки был протез с вилкой, которую можно было подсоединять к ящикам с микроманипуляторами. Мой тип.
Правда, мне было не до девушек. Я был в Поиске. И я уже приближался к Готовому Изделию, я чуял, что оно рядом. Передо мной разворачивались заключительные этапы сборки. Вот металлическая стойка размером 2 x 2 x 3 фута — она предназначалась для моих старых знакомых, видеотрубок. Они были вмонтированы в ту же стойку, по три на каждую. Десятки линий моей карты-схемы процесса сборки соединялись и сливались в единый поток.
А потом я увидел панели — я осматривал один грузовой отсек, когда лифт с алюминиевыми рамками остановился на этом этаже. Панели были большие — 8 х 10 футов. Это были самые крупные части сборки, которые я встретил. И я решил, что последую за ними хвостом, пока они не выведут меня куда надо. Я взобрался верхом на одну из этих панелей, оседлал ее и поехал вместе с ней на грузовом лифте вверх, сквозь дырку в потолке.
Лифт вывез нас на первый этаж. Это было громадное помещение высотой в три этажа. Сидя на панели, как на насесте, я обозревал его сверху. Вокруг длинными, бесконечными рядами стояли собранные из этих рамок алюминиевые кабинки. Неподалеку от того места, где я находился, двое техников протягивали провода тестового устройства к приборной панели одной из них. Команда техконтроля.
Спустившись вниз, я обошел кругом ближайшую кабинку. Там я увидел вентиляционный ход, какие-то неприсоединенные трубы, торчащие из пола. Но в кабинке не имелось дверей. Каждая стенка была цельной. Если уж попадете в такую кабинку, то точно окажетесь внутри.
На углу одной из стенок я нашел табличку с товарным знаком, бордовый овал с единственным словом: АУСТИКОН.
Так вот на что я трачу свою жизнь! Оказывается, я строю «Аустиконы». Эти кабинки являются тем, сборкой чего я занимаюсь. Осталось лишь выяснить — что это такое?
Я пошел вдоль ряда «Аустиконов» и добрался до кабинки, у которой одна из боковых панелей еще не была подогнана.
Неприкрепленная панель была прислонена к стоявшему рядом другому «Аустикону», давая возможность заглянуть внутрь кабинки. Это была комната, обитая черным виниловым покрытием поверх слоя пенопласта. В ней имелся горшок, встроенный в черное виниловое кресло. Края горшка выглядывали из-под подушки на сиденье. Крышка для горшка отсутствовала. Зато имелись привязные ремни на ручках кресла.
Это кресло казалось меньше, чем обычные кресла. Намного меньше. Оно бы подошло ребенку лет этак пяти.
В ремни на подлокотниках были вставлены ключи. Они не просто затягивались. Они запирались на замок. Все продумано. Форма соответствует функции.
«Иди дальше, — стал подгонять я сам себя. — Сунь свой любопытный нос внутрь, никто его не откусит. Ну же, Алекс! Только постарайся не выпучивать глаза от изумления. Прими строгий вид».
С одной стороны кресла торчала арматура, к которой крепился пластмассовый стол. В стол была встроена клавиатура. К другому подлокотнику была прикручена самомоющаяся емкость, напоминавшая плевательницу в кабинете зубного врача. Красная резиновая трубка спускалась с потолка. Трубка для овсянки, так я это понял. Теплая овсянка, начиненная транквилизаторами. Все правильно. Ведь ребенок должен есть. Было бы негуманно запирать ребенка в тесной кабинке без пищи.
Вверху, на противоположной от кресла стене, были ввинчены дисплеи с цветными лампочками — красной, зеленой, синей, — а под экранами располагалась видеокамера, догадался я.
Я подошел к бригаде техконтроля. Один из работников был низенький лысый человечек в толстых роговых очках. Он держал в руках планшет и покуривал трубку. Он наблюдал за работой механиков. Это был м-р Бош, из моего старого цеха. Наверное, его тоже продвинули, так же как и меня. Он обернулся ко мне.
— Алекс, ты наконец-то добрался сюда. Есть какие-то вопросы?
— Что это такое, м-р Бош?
Он вытащил трубку изо рта и нахмурился.
— Это учебные кабинки. Кабинки для обучения, оборудованные компьютерами. Для школы. Для начальной школы.
— А чему они учат?
— Всему, чему обучают детей в современных школах.
— А зачем там горшки?
— Чтобы дети могли какать.
— А почему дети не могут сходить в туалет?
— Потому что они привязаны. Потому что в кабинках нет дверей.
Значит, так вот это устроено.
— А камеры зачем?
— Чтобы следить за детьми.
— Вы говорите, что учителя наблюдают за детьми через мониторы?
— Я ничего не говорил насчет учителей.
Мое сердце безо всякой причины вдруг застучало как пулемет, я крепко сжал кулаки. Должно быть, я был расстроен. М-р Бош сделал пометку в блокноте.
— Если ты в самом деле хочешь увидеть, как работают эти кабинки, то сходи в начальную школу. Почти во всех школах используют наш «Аустикон».
Наверное, он был прав. Наверное, мне надо было посетить начальную школу. Наверное, это посещение и будет следующей целью моего Поиска.
Другой инспектор тронул меня за плечо. Я загораживал ему проход. Я отодвинулся в сторону, и он прошел и стал привинчивать трубы к туалетному горшку на сиденье. Он проверял спуск. Мне почему-то стало трудно дышать. Все внутри переворачивалось, как будто мои внутренности находились одновременно в самых разных местах.
Внезапно я почувствовал, что хочу убить м-ра Боша. Либо его, либо себя. Но что бы это доказало? Или если бы я взорвал к черту всю эту фабричку с помощью динамита? И что это бы доказало? Совершенно ничего. Нельзя добиться ничего с помощью динамита. Нужно быть более изощренным, если вы хотите что-то уничтожить. Вы должны быть более изощренным, чем обычный человек. Вы должны стать машиной. И побить их на их собственном поле.
— М-р Бош? — Да?
— Скажите, а что конкретно вы здесь делаете?
— Кто? Я? Ну, я беру наугад одно из готовых изделий и проверяю его характеристики. Если параметры отличаются от заданных, я записываю это в свой формуляр. А что ты здесь делаешь?
Я с силой сжал голову руками. Мне показалось, что я сжимаю старый дырявый мяч, который расползается по швам. Я спрятал лицо в ладонях.
— Ну хорошо, — сказал я. — Этого достаточно. Теперь разбудите меня.
— Что?! — воскликнул м-р Бош.
— Разбудите меня! — заорал я. — С меня хватит. Я не собираюсь смотреть на кровавое месиво!
— О чем ты говоришь? — удивленно вскричал м-р Бош.
Только это был вовсе не Бош, это был какой-то незнакомец, которого я отчаянно тряс за плечи, крича ему в лицо.
— Этот чертов сон! Я не желаю смотреть этот сон! Дайте мне другой или разбудите меня, наконец!
Я сгреб его своей пластико-металлической кистью и швырнул на стенку «Аустикона».
— Кончай это дерьмо, ты, осел! Разбуди меня!
Пара техников из бригады техконтроля оттащила меня от него. Как только они меня отпустили, меня начало рвать. Меня вырвало прямо в унитаз кабинки «Аустикон». Иногда вещи оказываются как раз там, где нужно.
Я встал, утер рот и пошел прочь. Я забился в темный угол цеха и там зарыдал. Я выставил себя полным ослом. У меня нет никакого Поиска. Я просто тупой поляк из Чикаго с замашками святого.
Из темного угла я наблюдал за тем, как грузчики готовят к отправке партию оборудования «Аустикон». Они обили каждый ящик пенопластом и прикрутили его проволокой. Затем аккуратно укрепили со всех сторон фибровым картоном. К полученным коробкам приклеили новенькие пластиковые пакетики с транспортными листами. По металлическим скатам коробки втащили в кузова грузовиков.
Я прошелся около грузовиков. Сквозь узкую щель между двумя из них я мог видеть Райтвуд-авеню, залитую осенним солнечным светом. Между тротуаром и бордюром пробивалась полоска всклокоченной травы. Маленькая желтая бабочка пролетела мимо. Я подождал и, когда рядом никого не было, подошел к одному из грузовиков. Я собирался посетить начальную школу, это было частью моей работы.
Упаковочные коробки оказались очень высокими, они почти касались внутренней серебристой поверхности фургонного тента. Но там все же оставалось небольшое пространство, так что я забрался наверх и улегся на живот поперек двух коробок. Я положил подбородок на руки и стал ждать.
Скрежет и звон. Кто-то убрал металлический погрузочный скат. Скрип петель. Темнота. Хлопок двери водителя. Урчание двигателя.
Грузовик дернулся, остановился, повернул налево, затормозил. Остановился у светофора на Пуласки. Повернул на север, прогрохотал по выбоинам в дороге. Подо мной подпрыгивали коробки.
Мы выбрались на шоссе. Здесь дул резкий пронзительный ветер. Мы двигались теперь по сельской местности, пересекая поля и пустоши. Ехали сквозь пыль и мрак. На запад.
Стоило мне завидеть где-нибудь вдали огни, как я щелкал своей зажигалкой, высекая голубое пламя. Оно освещало голубым светом мои руки. Подо мной были клети. На них был я.
Я повернулся на бок и заснул. И тут лес куда-то выпал. Выпал в глубокую гулкую темноту.
Мне снилось, что я солдат, пересекающий тренировочную полосу препятствий. Голые деревья на фоне пасмурного неба. Матовая коричневая земля похрустывает под ногами. Я бегу один, изо рта вылетает облачко пара. Может быть, я провинился и меня послали на полосу препятствий? Мои пальцы закоченели. Я ползу под колючей проволокой, ни на секунду не останавливаясь.
Я добегаю до препятствия из железнодорожных рельсов. Я забираюсь на самый верх и перекидываю левую ногу по ту сторону препятствия. И тут меня ждет сюрприз. С другой стороны препятствие представляет собой гадкую алюминиевую стенку. Я скольжу по ней вниз, как по детской горке.
Меня выносит с нее в покрытый льдом пруд. Я скольжу по льду на животе. Лед очень тонкий. Пока я лежу неподвижно, мимо пролетает черный дрозд. Я пытаюсь поползти к берегу.
Лед трещит и разламывается подо мной. Я погружаюсь в воду по грудь. Руками я беспомощно шарю по поверхности льда.
Наступает ночь. Вокруг моей груди замерзает тонкая пленка льда. Водоем цепко держит меня в своих ледяных лапах. Мне не грозит утонуть. На небе появляются звезды.
Военный джип выезжает на лед, ослепляя меня светом своих фар. Он останавливается прямо напротив меня. Свет слепит мне глаза. Я надеюсь, что меня спасут. Но джип просто стоит там, заглушив мотор. Наконец он дает гудок. Он требует, чтобы я убрался с его пути.
— Езжай кругом! — кричу я. — Объезд! У тебя в распоряжении целый пруд!
Я молю о спасении. Я проснулся, зажег сигарету и снова заснул. Раздается шипение тормозов. Мы прибыли на грузовую станцию на границе Миссури.
Здесь действие фильма из моего сна перестает быть видимым. На некоторое время я теряю возможность видеть. Но саундтрек продолжает крутиться.
Я просыпаюсь от кашля. Вокруг дым, запах горелого мяса. По-видимому, эти коробки легко загораются. По-видимому, я поджарил сам себя. К счастью, это случилось на грузовой станции. Когда меня нашли, кто-то вызывал скорую помощь. Громкие негодующие восклицания.
Интересно, на что я сейчас похож, размышлял я по дороге в больницу. Ответа на этот вопрос я никогда не узнаю, поскольку в отделении скорой помощи не имелось зеркала, а также потому, что у меня в тот момент не было глаз. Они сварились вкрутую, как два яйца.
В той санитарной машине сидели отменные дебилы. Они не умолкали всю дорогу. Они хохотали над анекдотом — о пуделе, что помещался в микроволновке. Полные идиоты!
Возможно, я не был бы столь чувствителен, если бы перестал думать. Но даже в те моменты, когда мне хотелось бы перестать думать — например когда я умудрился поджариться или когда отростки этого мутанта начали жевать мои нервы, — даже тогда я не мог прекратить думать, как будто у меня не было завтра, чтобы все на него отложить.
В больнице меня поволокли на повозке со скрипящими колесами по длинным коридорам или холлам, где беспрестанно пахло чем-то эфирным. Рентгенолог с заложенным носом влил в меня какое-то пойло из бумажного стакана. Зажужжал флюороскоп. Врач перевернул меня на другой бок и сделал еще один кадр с другой позиции.
Медсестры, придерживая меня за руки, забинтовали меня с ног до головы. На протяжении долгих дней мне не оставалось ничего другого, как только лежать в кровати и писать через катетер в пластиковые мешки. Потом у меня отказали почки, и они заменили мой почечный канал какой-то шумной диалитической машинкой.
Слепота требовала от меня определенных навыков. Первые дни я еще пытался вспомнить, как выглядели предметы, когда я еще мог видеть. Но чем больше я пытался вспомнить, тем больше все забывал, так что в конце концов отказался от этих попыток.
Когда с меня сняли бинты, то вместе с ними слезла и кожа. Однако дерматолог был к этому готов, поэтому заранее заказал для меня кожу в какой-то крупной фармацевтической конторе Бостона. Новая кожа немного зудела, но я был рад, что она у меня есть.
Когда у меня отказало сердце, кардиолог уже имел наготове новое. Пока я лежал на операционном столе с разрезанной грудью, гепатолог заодно заменил мою печенку. Новые почки все еще не были доставлены из почечного магазина в Амарилло. Расходы были большие, но все покрывал мой медицинский полис.
Когда мое состояние улучшилось, окулист подсоединил мне новые глаза. Все теперь виделось мне в пастельных тонах, но, черт возьми, это все же были глаза! Я привык ими пользоваться.
Затем мне провели психотерапию. Я нуждался в этом, поскольку был весьма взбалмошным типом. Мне надо было направить страсть к саморазрушению в какое-то социально приемлемое русло. Мой психотерапевт очень верил в меня. Он считал, что если бы я исправился, то смог бы выполнять полезные функции. Я даже мог бы стать фургоном или грузовиком. Быть полезным для других — важная часть реабилитации.
Однако самое важное в жизни, как я понял тогда, — это все больше становиться машиной и все меньше — человеком. Я пытался объяснить это Наоми, когда мы выскочили с ней из боулинга, а потом Еве, когда мы прятались все втроем в кустах за прачечной самообслуживания. Плоть — она слишком мягкая, слишком податливая, то есть живая. Тот факт, что Наоми смогла нас съесть, это доказывает. Надо превращаться в машину, и тогда не будет никаких проблем.
Когда меня выписали из больницы, я вернулся в свою крысиную нору — квартиру на Гумбольдта. Мое антисоциальное поведение истаяло, как сгнившее яблоко. Я теперь мог быть дружелюбным. Я научился отпускать шутки и быть легким в общении.
В ту первую ночь, когда я вернулся в свою квартиру, мне приснилось продолжение сна про Феликса и Фабрику. Давайте-ка я вам его расскажу, пока не переключился на альфа-волны.
Так вот, сон начинается с того, что Феликс сидит за столом. Сидящий напротив Иван вдруг медленно поднимается. Феликс прижимает к груди эту проклятую черную коробку. Иван широко улыбается. Вокруг Феликса начинает смыкаться толпа рабочих, у всех такие пустые мертвые глаза. Феликс вдруг понимает. Это фабрика, где работают только зомби, ходячие мертвецы. Они убили бы его уже давно, но только сейчас поняли, что он, Феликс, в отличие от них живой!
Они охотятся за ним, преследуя по пятам по всей фабрике. Он мчится мимо искрящихся потоков искр и железного зева топок. Затем позади него что-то взрывается. Фабрика взлетает на воздух.
Феликс видит перед собой дверь — это выход. Он выходит на солнечный свет. На ярком солнечном свете мертвецы не смогут его достать. Он стоит посреди продуваемой ветрами пустыни белого песка. В отдалении собираются вихри смерчей. Из-за горизонта движется шторм.
Он оборачивается, чтобы посмотреть на взорвавшуюся фабрику, но позади нет ни намека на какие-либо строения. Он стоит и тупо смотрит в пустоту. И тут чувствует, что сзади кто-то есть.
Он резко поворачивается и оказывается лицом к лицу с огромным серым бронтозавром. Бронтозавр смотрит на него спокойно и понимающе. Он говорит.
— Ну, паа! Почему ты такой упрямец! Мы тащимся за тобой, только чтобы тебе угодить.
Титры: КТО ТЫ?
— Это ты мне скажи! Это твой сон.
Титры: В ГОЛОВЕ ФЕЛИКСА НАЧИНАЕТ БРЕЗЖИТЬ ИДЕЯ, ЧТО ЕЕ СЛОВА ИМЕЮТ СМЫСЛ.
— Ну, сколько ты еще собираешься таскать меня и ма по этой чертовой пустыне? — спрашивает она его.
И это уже не он. Это я, Алекс. Я веду джип и остановился в этих песках под тремя солнцами.
— Я все еще сплю? — спрашиваю я Наоми.
Медленно и печально она качает головой.
— У тебя развязались ботинки, — говорит она.
Я смотрю вниз. Но понятно, что на моих колесах не может быть никаких ботинок.
Когда я вновь поднимаю голову, рядом со мной никого нет.
Глава 8
Он был неловок и угрюм. Мол, зря я поднял этот шум. Он был угрюм и разозлен. Мол, так и быть. Мол, если он… Тогда схватил я штопор сам И сам отправился к ершам. ЛЬЮИС КЭРРОЛЛ
О чем бишь я? Ах да, боулинг. Я заглатывала па. Нервы мои вылезли наружу.
Это было некрасиво. Мои нервы вползли в Алекса, как маленькие желтые черви, и всосали его, как порцию спагетти.
Когда мы, спотыкаясь, вышли под дождь, выглядели мы довольно сумбурно. Два сердца, четыре легких, свисающие лишние руки… Низ рубашки Алекса подвернулся внутри нас. Но до его машины мы добрались без падения и впихнули себя вовнутрь.
Я сняла с Алекса одежду и проглотила все, что от него оставалось. Сидя на стоянке, мы ожидали услышать полицейскую сирену в любой момент. Дождь стучал по асфальту.
Мы вспотели и чувствовали себя неудобно. Вместе мы весили, должно быть, около трехсот фунтов и едва вмещались в мой комбинезон и туфли для боулинга. Моей вины в том не было. Львиная доля веса была от Алекса.
— Неплохая машина, — сказала я, — только тесновата.
Алекс не поддержал разговор. Он был в мрачном настроении.
Я методично привела нас в человеческий вид. Два уха, один нос, соломенный пучок рыжевато-коричневых волос… Раздвоенный подбородок и угрюмый рот Алекса. Мои зеленые глаза и вздернутый нос. И количество жира, которого хватило бы одной эскимосской семье, чтобы пережить шесть месяцев полярной зимы.
Пошарив рукой по коврику под ногами, я нашла липкие штаны Алекса. Достала из карманов его бумажник и ключи от машины. Завела мотор и поехала по направлению к центру города.
Мы проехали пожарную станцию и лавку с бензопилами, мимо кладбищенской ограды, за которой капли дождя падали с ив, в сточных канавах росли рогозы, а горки из сосновых иголок вспыхивали на свету и гасли.
Я включила обогреватель. Шлепанье дворников по стеклу успокаивало. Полотно дороги было похоже на серый бисквит. Верх машины сильно шатало. Заправки, почтовые ящики и цистерны с пропаном слились в сплошную линию за окном. Стоянка подержанных машин, аптека, страховое агентство — все было закрыто на ночь.
Я же была голодна. Только что я целиком съела человека, но это только раздразнило аппетит. Казалось, что желудок и пуст и полон одновременно.
Я заметила волосатый розовый кусок мяса, лежащий на обочине дороги. Припарковавшись у магазина, я вышла и шла назад, пока не нашла мертвого опоссума.
Единственный глаз черной бусиной смотрел в никуда. На морде и усах запеклась коричневая кровь. Кишки из живота вывалились наружу. Я ткнула его носком ботинка, затем присела рядом в туман. Подумала, что в общем-то неплохой обед, хоть и мертвый.
Десятью толстыми пальцами я подняла его. Положила на ладонь и расстегнула комбинезон. Прижала опоссума к груди и покачала, уговаривая свои нервы войти в него.
Нервы вошли вовнутрь, но он не оживал. Что-то было не так. Мертвое тельце дрожало и дергалось. Я испугалась мелких белых зубов и уронила его на асфальт.
Шкура порвалась, как мешок для мусора, и волосатыми розовыми полосками, шуршавшими, как змеи, уползла в высокую траву. Печень и легкие выскочили из-под ребер и поползли прочь, как мокрые дождевые черви. Мускулы освободились из связок и рассыпались, как многоножки. Даже кости уползли прочь.
Каждый кусочек ткани опоссума убежал от меня и спрятался в траве, чтобы умереть в одиночестве. Забавно, подумала я. Только есть хотелось не меньше прежнего.
Тут я увидела барахтавшегося в луже коричневого червяка. Большой, медленно извивающийся бразильский ночной ползун. Вытащив его из воды, я положила его на язык и закрыла рот. Червяк попробовал продолбить мое мягкое небо, и я позволила ему это сделать. Он зашевелился внутри меня. Это было живое и восхитительное ощущение. Но я нуждалась в большем количестве еды.
Опять, втиснувшись за руль, я объехала кругом центр городка. Я рассматривала дома в свете уличных фонарей, мне нужен был какой-нибудь мотель, но ничего не попадалось. Мне ужасно хотелось принять горячий душ.
Тогда я направилась к прачечной самообслуживания. Мне надо было постирать кое-что. У меня была одежда Алекса, что валялась на полу кабины, вся в слизи и крови. Другие вещи были брошены на заднем сиденье. Я объехала квартал и припарковалась у обочины.
Я выбралась из машины, держа перед собой куль с одеждой, и захлопнула дверцу. Толкнула дверь прачечной самообслуживания, и на меня подул теплый влажный воздух.
В помещении было множество стиральных машин, сушилок и проволочных тележек. У стены справа от меня стоял ряд пластмассовых стульев, привинченных к полу. На их спинках висели халаты. У противоположной стены стояли торговые автоматы, висел прейскурант и находилась дверь в уборную.
В зале находилось четыре человека — девушка примерно моего возраста, ее дружок, женщина постарше и маленький мальчик. Они, похоже, все были знакомы друг с другом.
Девушка вынимала влажную одежду из машины и швыряла ее в тележку. На ней поверх кружевной блузы был кожаный жакет, волосы выкрашены в лимонный цвет и заплетены в небольшие косички. Дружок ее, сидевший на стуле, был в рваных джинсах и футболке, он потягивал содовую через соломинку и глазел в телевизор.
Мать мальчика сидела на другом стуле, на ней был бесформенный фиолетовый свитер, она читала какой-то журнал. Мальчик играл с тележкой — возил ее на максимальной скорости вокруг стиральных машин, периодически натыкаясь на их утлы и производя много шума.
Когда я появилась на пороге, молодые люди повернули головы в мою сторону и посмотрели на меня. Потом девушка вновь занялась бельем, а парень уставился в телевизор.
Подойдя к ближайшей стиральной машине, я запихнула в нее охапку своей одежды. Я подумала, что стиральный порошок лучше купить в автомате. Мне не хотелось привлекать к себе внимание. Я украла джип у военных, и, хотя имелся шанс, что мое описание и не было разослано полицейским, все же не следовало особо полагаться на такую удачу.
Я двинулась к торговым автоматам. Для этого мне пришлось переступить через ноги сидящих на стульях. Маленький мальчик с тележкой завернул за угол и тут остановился. На какой-то неловкий момент он загораживал проход мне, а я ему. Потом он перебежал к другой стороне тележки и дал задний ход.
Скормив автомату двадцать пять центов, я нажала ручку, и он выплюнул мне пачку стирального порошка. Я пошла назад к машине, засыпала порошок, захлопнула крышку и опустила в щель на крышке еще несколько двадцатипятицентовиков. Когда стиральный агрегат заполнился водой, я села на один из стульев и притворилась, что задремала.
Но я бодрствовала.
Парень выбросил пустую банку из-под содовой в мусорную корзину.
— Они заменили фильм сводкой текущих новостей, — сообщил он.
— Как обидно, — заметила девушка. — Мне так хотелось посмотреть фильм. А как он назывался?
— «Ходаг».
— Ты его видел?
— Я их все видел.
— Этот хороший?
— На любителя. Но мне нравится. Все происходит во времена освоения Запада, и там люди с северных гор охотятся на гризли, ищут золото, ну и все такое.
— Ну да.
— Короче, там зима, и началась снежная буря. И этот парень, он мех добывает, что-то такое, он живет в горах с такой странной старухой и с детьми. Ну, и их заносит снегом.
— Ух ты!
— Ага, и они там голодают, а потом у них кончаются дрова и они замерзают насмерть. Но оказывается, что десятилетняя девочка не совсем умерла, потому что перед смертью она съела немного от своей матери и брата и из-за этого навлекла на себя какое-то старое индейское проклятие.
— Так она — каннибал? Это омерзительно!
— Не перебивай его, — сказала женщина постарше, откладывая в сторону журнал.
— Так что в нее вселился злой дух, — продолжал парень, — и она превратилась в Ходаг. Но это знахарь выясняет уже после того, как она расправилась с парой пьяниц и с салунными девицами. Она высосала их мозги с…
— Даже слушать про такое не желаю! — воскликнула девушка.
— Сандра! — сказала старшая. — Дай человеку дорассказать!
Я почувствовала, как что-то потянуло в лодыжке. Штанина комбинезона поползла вверх по голени. Я нагнулась поправить ее и обнаружила, как что-то выросло из ноги. Я надавила через ткань. Оно заерзало и оказалось тремя пальцами ног Алекса. Большими волосатыми пальцами. Этот злобный мудак снова пытался мне помешать!
Я нажала на пальцы и напряглась, чтобы снова их поглотить. Было слышно, как он ругается у меня в голове.
«Выпустименясукабольная!», «Выплюньменятычертовашлюхаиззада!»
«Кричи сколько хочешь, — сказала ему я. — Все равно никто не услышит».
Пальцы обмякли и вернулись обратно в ногу.
Маленький мальчик снова и снова открывал и захлопывал дверь сушилки. Щелк, бамс. Щелк, бамс.
— Так чем все заканчивается? — спросила Сандра.
— Что? Кино? А, появляется толпа привидений. Привидения матери и отца Ходаг и всех людей, которых она убила, приходят за ней.
— И что они с ней делают?
— Ну, забирают с собой в ад, или откуда они там приползли.
Стоило мне разгладить голень, как начался зуд между лопаток, как бывает, когда слезает сгоревшая на солнце кожа. Это снова был Алекс, который не хотел успокаиваться. Я прижалась спиной к спинке стула. Какая его часть лезла наружу на этот раз? Явно что-то костлявое.
Это оказалась одна из его обрубленных кистей.
Вжавшись в стул, я что есть силы надавила на обрубок. Алекс закричал у меня в голове. Я закрыла ее руками и обнаружила, что ее форма изменилась.
«Помогитепомогитеявнутриэтойсумасшедшейбабыпомогите»
Под моими волосами появились бугры, похожие на кровяные волдыри. Он просачивался из меня повсюду! Нужно было срочно уйти от этих людей подальше.
Все это время ведущий программы местных новостей в телевизоре бубнил о каком-то похищении. Похищение или убийство, полиция не могла понять. Похоже, что безработный рабочий из Иллинойса мистер Какойтотам подвергся нападению и был вытащен из боулинга тихого сельского местечка Богегознаеткакого в центральной части севера штата Какаяразницакакого менее чем час назад. Свидетели не были уверены насчет…
— Эй, послушайте-ка! — сказал парень. — Что-то случилось, здесь, в нашем городе!
Мне было необходимо пробраться в ванную. Я осторожно прошла в заднюю часть прачечной, молясь о том, чтобы никто не заметил выступы у меня на теле. Проскользнула в дверь, заперла ее за собой и села на унитаз, сильно желая умереть.
Мне нужна была тихая комната в мотеле и три дня сна. Я не спала уже очень давно. И нужно было переварить Алекса. Если я этого не сделаю, он разорвет меня на части.
Я слышала, как по крыше стучал дождь. Он заметно усилился. Под кожей на моей голове ходили бугры. Я уперлась в сливной бачок и стала биться затылком о стену.
«На место! Сиди там смирно! Перестань на меня орать! Я не виновата!»
Но его было не удержать. Когда я вжала его обратно, он вылез в двух других местах. Его колени оказались у меня под мышками, а локоть — под подбородком. Глаза вдруг обнаружились под языком.
Комбинезон душил меня. Я расстегнула молнию, высвободила руки и стянула его вниз. Мне хотелось выйти наружу, под дождь.
Я встала и посмотрела на себя в зеркало над раковиной. Было непонятно — смеяться мне или плакать. Пальцы Алекса торчали повсюду из моей головы, их было, должно быть, двадцать.
Откуда у него столько пальцев?
Пошатываясь, я снова вышла из ванной. Магическим образом все в комнате повставали с мест и уставились на меня.
Мальчик подбежал к своей матери и обнял ее колени.
— Мама, — заныл он, — что случилось с толстой тетей?
Сандра и ее парень очень медленно пятились к выходу. Парень еле сдерживал рвотные позывы, но глаз с меня не сводил.
Мне хотелось сбежать и спрятаться в лесу. Но Сандра и остальные загораживали мне дверь. Зубы у Сандры застучали так, будто она стояла по щиколотку в ледяной воде. Она засмеялась, но тут же осеклась, напуганная звуком собственного смеха.
Я заковыляла в ее сторону, похожая на двух человек, участвующих в забеге в одном мешке.
— Н-не стоит смеяться над т-толстыми людьми, — сказала ей я, — это некрасиво.
— Не трогай ее! — закричал парень, приближаясь ко мне. Он сжал зубы и сильно толкнул меня в плечо.
— Не прикасайся к этой..! — предостерегла его Сандра.
Но слишком поздно — я уже держала его рукой за запястье.
Жадные нервы выскользнули из моей руки. Я проголодалась. Но целиком есть его не стала — хотела оставить место для десерта.
Мои сумасшедшие микроорганизмы скребли у него под кожей, но только до локтя. Они облепили его мускульные связки и нарезали на них насечки, как невидимая команда саботажников, закладывающая мины под мост. Теперь один быстрый рывок, и его рука разорвется надвое.
Я положила свободную руку ему на грудь и оттолкнула от себя. Он шагнул назад, и моя правая рука, оторвавшись от плеча, осталась висеть на его запястье.
Я потеряла равновесие и села на линолеум.
Парень Сандры смотрел вниз, на мою оторванную руку.
— Ааааааа! — закричал он в ужасе. — Уберите ее от меня!
Я встала на четвереньки, чувствуя головокружение и тошноту. Опираясь о пол двумя кистями, я другими двумя обхватила голову — нет, должно быть по-другому, попробую еще раз. И тут меня вырвало прямо на пол, но не изо рта, а прямо из желудка, в котором образовалась трещина, и из нее полезли кусочки кишок, а за ними проглядывала мужская печень. Двумя руками я пыталась засунуть внутренности Алекса обратно в свой живот, двумя опиралась о пол, двумя держалась за голову. Мне казалось, что я сейчас умру.
И тут я подумала, что почувствую себя лучше, если кого-нибудь съем. Я посмотрела в глаза матери мальчика — у нее был такой вид, будто из моего лица лезли опарыши. Но это не были опарыши, это были чистые коричневые земляные черви, они лезли из меня горстями и принюхивались к воздуху.
— Ч-чего уставилась? — взвизгнула я.
Некоторые из червей были довольно большие. Гигантские бразильские ночные ползуны. Я только одного червя съела — но больше и не надо было, чтобы они расплодились.
— Вызовите скорую! — взмолился парень. — Она не отпускает!
— Убейте ее! — выкрикнула мать. — Кто-нибудь, найдите оружие и застрелите ее!
— Только попробуйте! — сказал рот на моем плече.
— Да! Только попробуйте! — добавил другой с моего бедра.
Как это по-людски — пинать тебя, когда ты упал. Я надеялась, что она пнет. Она бы прилипла ко мне, как муха к меду. И я бы засосала ее, как зыбучий песок засасывает жертв.
Я попыталась встать, но было слишком много конечностей, и мои шелковые коричневые волосы падали на глаза.
Сандра схватила своего парня за локоть, и они выбежали из дверей прочь. Над парковкой сверкнула молния, и громыхнул гром. Двое от меня убежали, но двое еще оставались.
— К-как т-тебя зовут? — спросила я женщину.
— Дора, — ответила она и рванулась к двери, потащив за собой мальчика.
Одно мгновение, и я была на другом конце комнаты, загородив дверь. Должно быть, я прыгнула туда, как лягушка.
Дора пошла на меня с кухонным ножом. Что за женщина! Она, наверное, держит его в сумочке, чтобы чувствовать себя в безопасности в темное время суток. И теперь она защищала свое потомство этим куском нержавеющей стали. Она воткнула блестящее лезвие глубоко в мое тело и прокрутила. Прекрасно! Мне бы такую мать.
Но с такой штукой, как я, так просто не справиться. Мои кровеносные сосуды уворачивались от лезвия ножа с легкостью изюма в пудинге. Чтскго, конечно, вывалилось наружу, но это только увеличило мой голод.
Дора отпустила рукоятку ножа, отскочила от меня в сторону и чуть не споткнулась о мальчика.
— Отойди! — крикнула она ему.
Эта Дора была великолепна. Мне захотелось поглотить ее с вишенками на сосках и мятными леденцами между пальцами ног. Я достала ее нож из своей шеи и направила его на нее.
Она и ее ублюдок вместе рванулись к двери, и на этот раз она об него споткнулась. Воспользовавшись этим, я прыгнула и приземлилась ей на спину. Дверь захлопнулась за спиной мальчика.
Я боролась изо всех сил, пытаясь придавить ее к полу. Она выбила нож из моей руки, уперлась ногой мне в живот и, оттолкнувшись, освободилась. Изгибаясь, доползла до стиральной машины и прислонилась к ней спиной.
Ее губы беззвучно шевелились, но глаза были совершенно пустыми, как будто она покинула прачечную, оставив там лишь свое тело.
Я постаралась собраться с мыслями. Червяк прополз по щеке и попытался вкрутиться под глазное веко. Я сбила его пальцем, и в знак протеста он забил крыльями.
Пары бежевых крыльев прорезались по всей его спине. Другие черви тоже обзавелись зарослями легких антенн. Мотыльки. Я вырастила выводок червей-мотыльков.
Это была не моя идея. Они просто внезапно выскочили. В принципе я была разумной девочкой. Просто нужна была хорошая женщина, чтобы меня успокоить. Да, чтобы она легла на меня сверху, и успокоила, и не дала мне развалиться.
Моя стиральная машина переключилась на режим полоскания.
Я подползла к Доре и попыталась успокоиться. Не хотелось ее торопить. Можно по-плохому, но можно и по-хорошему. Я стала на колени около Доры и обняла ее какими-то из своих рук. Мы будем счастливы втроем, Дора, Алекс и я. Годы спустя мы будем смеяться, вспоминая этот день, и между нами будет полное согласие.
Я положила голову ей на плечо, чувствуя себя очень хрупкой. Как будто я стояла на краю утеса около океана и любой порыв ветра мог сдуть мое тело в облако мотыльков и стрекоз, копошащихся муравьев и извивающихся угрей. Но ветер не мог достать меня в той тесной и затхлой прачечной. Поэтому моя плоть осталась на костях.
Она была мне необходима. Я умирала от голода. Дюжины неизвестных ранее новых гланд выросли у меня в мозгу. Без моего на то согласия.
Дора и головы не повернула. Она не хотела смотреть на меня. Она была на какой-то другой планете. Я постучала лбом ей в плечо. Слезы потекли из всех моих глаз. Но Дора умерла для этого мира. Она теперь была не вкуснее мертвых равиоли.
Я отодвинулась и попыталась поймать ее взгляд. Если она не будет обращать на меня внимания, я не смогу ее съесть. Водянистый комок прогремел вверх по моей шее, надувая бугры из ярко-голубой кожи, покрытой красными прыщами, с выпирающими из нее белыми хребтами. Я завизжала свою голодную песнь и погрозила Доре клацаньем челюстей и плевками аммиачной слюной.
Я приблизила к ней лицо. Показала, как яд капает с мандибул. Но она не боялась меня.
Не слишком ли я суетлива? Мне хотелось все сделать правильно.
Я потрясла кулаками в ее направлении. Мои кулаки грохотали, как бобовые стручки, светились, как светляки. Она смотрела прямо сквозь меня.
Мой мозг бродил комками чернильного раздражения. Швы моего черепа чуть не разошлись под огромным давлением спинномозговой жидкости, в то время как кора головного мозга сжалась в бледно-лиловую губку, твердую, как кость. Я зашипела на противную розовую женщину, и мои квадратные кости раскрылись. Глотка наполнилась непрошеными зубами — акульими, крысиными, змеиными… Кожа задвигалась от деформаций.
Белый разряд разрезал небо снаружи, разбросав сияние по веткам сосен. Сверху прогрохотал гром.
В прачечной раздался выстрел из дробовика. Дробь попала в одну из машин и срикошетила по комнате. Я отпрыгнула от Доры и выгнула голову в сторону двери.
Там стояла женщина в красном платье и с черными как смоль волосами и целилась в меня из ружья. Прищурившись, держа спину прямо, прижав приклад к плечу, очень профессионально. Я узнала ее. Это была та мексиканка, Ева, из кегельбана.
И тут она отстрелила мне одну из рук.
— Только так можно привлечь твое внимание, — сказала она.