Терри Пратчетт

Народ, или Когда-то мы были дельфинами

Как Имо сотворил мир давным-давно, когда все было по-другому и луна тоже была другая

Однажды Имо пошел на рыбалку, но моря не было. Вообще ничего не было, кроме Имо. Тогда он плюнул на ладони и потер одну о другую, и сделался шар, состоящий из моря. Потом Имо сделал несколько рыб, но они были ленивые и глупые. Тогда он взял души дельфинов, ведь дельфины хотя бы умели говорить, и смешал их с глиной, и помял в ладонях, и придал им форму, и они стали людьми. Они были умные, но не могли плавать целый день, поэтому Имо накопал еще глины, помял ее в ладонях, обжег на костре, и так сотворил сушу. Скоро люди заполнили всю сушу и съели все, что можно было, поэтому Имо взял немного ночи, помял ее в ладонях и сделал Локаху, бога смерти. Но Имо все равно чего-то не хватало. Он сказал: «Я играл с песком, как ребенок. Этот мир плох. Я делал его не по плану. Он получился неправильный. Я разомну этот мир в ладонях и сделаю другой, получше». Но Локаха сказал: «Глина уже схватилась. Люди погибнут». Имо рассердился и сказал: «Кто ты такой, чтобы со мной спорить?» И Локаха ответил: «Я часть тебя, как все сущее. И потому говорю тебе: отдай этот мир мне, а сам пойди и сделай другой, получше. Я буду справедливо править этим миром. Умирая, люди будут превращаться в дельфинов — на время, пока им не придет пора родиться снова. Но когда я найду человека, который стремился к цели, смог подняться над глиной, из которой его сотворили, оправдал этот гнусный мир своей жизнью в нем, — тогда я открою людям дверь в твой совершенный мир, и они больше не будут принадлежать времени, но облачатся в звезды».

Имо согласился, ведь этот мир был его творением. Он отправился творить новый мир, в небе. Но прежде чем уйти, он дохнул себе в ладони и сделал других богов, чтобы Локаха не мог править один. Люди должны умирать, но пусть умирают в свой срок.

Вот потому мы рождаемся в воде, не убиваем дельфинов и стремимся к звездам.

Глава 1

Эпидемия

Снег валил так густо, что снежинки на лету слипались в большие хрупкие снежки; они падали на лошадей, стоящих в ряд вдоль причала, и тут же таяли. Было четыре часа утра, а в порту уже началось движение. Капитан Сэмсон никогда не видел, чтобы в доке царила такая суматоха. Груз прямо-таки вылетал с корабля; краны напрягались изо всех сил, стараясь как можно быстрее перекидать тюки. На корабле уже не просто пахло дезинфекцией, а прямо-таки разило. Люди, что поднимались на борт, были так пропитаны обеззараживающим раствором, что у них капало с сапог. Мало того, несколько человек протащили на корабль огромные, тяжелые опрыскиватели; они изрыгали ядовито-розовый туман, окутавший все вокруг.

Капитан Сэмсон ничего не мог поделать. Агент компании-владельца стоял тут же, на пристани, с приказом в руках. Но нужно было хотя бы попробовать.

— Мистер Блеззард! Вы действительно думаете, что у нас на борту зараза? — крикнул капитан человеку на берегу. — Я вас уверяю…

— Нет, капитан, насколько мы знаем — нет, но все эти меры для вашего же блага, — отозвался агент в огромный рупор. — И еще раз напомню: ни вам, ни команде не разрешено сходить на берег!

— Мистер Блеззард, у нас семьи!

— Я знаю, и о них уже позаботились. Поверьте, капитан, их не обидят, и вы тоже не останетесь внакладе, если выполните приказ. Вы должны выйти на рассвете и взять курс на Порт-Мерсию. У меня просто нет слов, чтобы объяснить вам, насколько это важно.

— Это невозможно! На другой конец света! Мы всего несколько часов как вернулись! У нас мало провианта и воды!

— Вы поднимете якорь на рассвете и в проливе Па-де-Кале встретитесь с «Ливерпульской девой», она как раз идет из Сан-Франциско. У нее на борту люди из компании. Они дадут вам все нужное. Они оберут и обдерут свой корабль до ватерлинии, лишь бы у вас было сколько нужно провианта и команды!

Капитан покачал головой.

— Мистер Блеззард, этого недостаточно. Вы требуете слишком многого. Я… Бог свидетель, мне недостаточно, что вы покричали в жестяную трубку. Мне нужны приказы от вышестоящего начальства.

— Капитан, я думаю, мой приказ вы сочтете достаточно веским. Вы позволите мне подняться на борт?

Капитан узнал голос.

Это был голос Бога. По крайней мере, его первого заместителя. Капитан узнал голос, но не самого человека, стоявшего у сходней. На говорящем было надето что-то вроде птичьей клетки. Во всяком случае, так показалось капитану сначала. Вблизи стало видно, что это каркас из тонкой проволоки, обтянутый марлей. Человек, облаченный в такое сооружение, передвигался в облаке дезинфицирующего средства.

— Сэр Джеффри! — сказал капитан на всякий случай, когда человек начал медленно подниматься по блестящим мокрым сходням.

— Да, капитан. Прошу меня извинить за этот наряд. Он, по очевидным причинам, называется костюмом спасения. Это для вашей защиты. Русская инфлюэнца… Вы и представить себе не можете, насколько это ужасно… Мы полагаем, что худшее уже позади, но все слои общества очень сильно пострадали. Все слои, капитан. Поверьте.

Тон, которым председатель произнес слово «все», поверг капитана в замешательство.

— Надеюсь, его величество не… не… — Остаток вопроса застрял у него в горле.

— Не только его величество, капитан. Как я уже сказал, вы и представить себе не можете, — отозвался сэр Джеффри; красный дезинфекционный раствор капал с подола «костюма спасения», и на палубу натекла лужа, цветом похожая на кровь. — Слушайте. Страна не ввергнута в полный хаос только потому, что люди пока боятся высунуть нос на улицу. Я как председатель корабельной компании приказываю — а как старый друг, умоляю, — ради блага империи, идите в Порт-Мерсию. С такой скоростью, словно за вами гонится сам дьявол. Найдите там губернатора. Потом… А, вот и ваши пассажиры. Сюда, джентльмены.

К хаосу, царящему в порту, добавились еще две кареты. Пять закутанных фигур поднялись по сходням, таща огромные ящики. Ящики сгрузили на палубу.

— Кто вы такой, сэр? — спросил капитан ближайшего незнакомца, который ответил:

— Вам этого не нужно знать, капитан.

— Да неужели?! — Капитан умоляюще простер руки к сэру Джеффри. — Черт возьми, председатель, простите за грубость! Я ли не служил компании верой и правдой больше тридцати пяти лет? На «Катти Рен» я капитан, сэр! Капитан должен знать свой корабль и все, что на нем есть! Я не позволю держать меня в неведении, сэр! Если вы считаете, что мне нельзя доверять, я прямо сейчас сойду на берег!

— Прошу вас, капитан, не обижайтесь, — сказал сэр Джеффри. И обратился к главе пришельцев: — Мистер Блэк? Капитан, безусловно, заслуживает доверия.

— Да, я поторопился. Капитан, примите мои извинения, — ответил мистер Блэк, — но нам нужен ваш корабль по чрезвычайно важным причинам, поэтому, к сожалению, приходится опускать формальности.

— Вы из правительства? — резко спросил капитан.

Мистер Блэк явно удивился:

— Из правительства? Боюсь, что нет. Между нами говоря, от правительства мало что осталось, а кто и остался, большей частью попрятались в подвалах. Буду с вами откровенен — правительство всегда старалось знать о нас как можно меньше. И вам советую держаться того же курса.

— Да неужели?! Я, знаете ли, не вчера родился…

— Да, капитан. Действительно, вы родились сорок пять лет назад, вторым сыном у мистера и миссис Берти Сэмсон, и при крещении получили имя Лионель в честь дедушки, — сказал мистер Блэк, преспокойно опуская свою ношу на палубу.

Капитан опять заколебался. Похоже было, что ему сейчас начнут угрожать. То, что угрозы не последовало, почему-то сильно выбило его из колеи.

— Так на кого вы работаете? — выдавил он из себя. — Я должен знать, кто у меня на борту.

Мистер Блэк выпрямился.

— Как вам будет угодно. Мы известны под именем Джентльменов Последней Надежды. Мы служим Короне. Так лучше?

— Но я думал, что король… — Капитан умолк, не желая произносить страшное слово.

— Он умер, мистер Сэмсон. Но Корона никуда не делась. Скажем так… мы служим высшим целям. И ради достижения этих целей, капитан, ваши люди получат вчетверо против обычной платы и сверх того по десять гиней за каждый день, на который вы побьете рекорд скорости в достижении Порт-Мерсии. И еще сверх того — сто гиней по возвращении. Вероятность повышения по службе для всех рядовых и офицеров на борту сильно возрастет. Вы, капитан, конечно, получите повышенную плату, подобающую вашему чину. А поскольку, как нам известно, вы собираетесь в отставку, то Корона, разумеется, выразит свою благодарность традиционным образом.

За спиной капитана сэр Джеффри произнес несколько слов, одновременно закашлявшись: «кха-ры-Царское-звание-кха».

— Я уверен, что миссис Сэмсон очень обрадуется, — сказал мистер Блэк.

Это было пыткой. Капитан Сэмсон представил себе, что произойдет, если миссис Сэмсон когда-либо узнает, что он упустил возможность сделать ее леди Сэмсон. Думать об этом было невыносимо. Он уставился на человека, называвшего себя «мистер Блэк», и тихо спросил:

— Что-то должно случиться? Вы пытаетесь что-то предотвратить?

— Да, капитан. Войну. Наследник трона должен ступить на землю Англии не позднее девяти месяцев после смерти монарха. Это все записано в Великой хартии вольностей — мелким шрифтом. Точнее, мелким почерком. Видите ли, бароны не хотели появления нового Ричарда Львиное Сердце. К сожалению, официант, который разливал суп на дне рождения короля, оказался носителем болезни. Поэтому двое ныне живущих наследников престола, первых на очереди, сейчас находятся где-то в Великом Южном Пелагическом океане. Полагаю, капитан, вы его хорошо знаете?

— О, теперь я все понял! — воскликнул капитан, указывая на ящики. — Это английская земля. Мы находим наследника, он на нее ступает, и мы кричим «ура!»

Мистер Блэк улыбнулся.

— Отлично, капитан! Я впечатлен. К сожалению, об этом подумали до нас. В Хартии вольностей есть подпункт, специальная оговорка, что земля Англии, на которую ступает наследник, должна быть прикреплена к собственно Англии. Мы можем объявить наследника престола за границей — можем даже короновать его, если нужно, — но для полной ратификации он должен прибыть в Англию в установленный срок.

— Простите, мистер Блэк, мне казалось, что я хорошо знаю Великую хартию вольностей, но я никогда не слышал об этих условиях, — произнес сэр Джеффри.

— Все правильно, сэр, — терпеливо ответил Джентльмен Последней Надежды. — Это потому, что они из окончательной версии. Бароны и подписаться-то едва умели — думаете, они смогли бы разработать набор разумных правил для управления огромной страной до скончания века? Их секретари составили полную, действующую Хартию месяцем позже. Она в семьдесят раз длиннее, зато в ней все предусмотрено. К сожалению, у французов тоже есть копия.

— Почему? — спросил капитан.

На пристань въехала еще одна карета. Она выглядела дорого, и на дверях был нарисован герб.

— Потому, капитан, что если вы не преуспеете, вполне возможно, что королем Англии станет француз, — ответил мистер Блэк.

— Что?! — заорал капитан, отвлекаясь от прибывшей кареты. — Этого никто не потерпит!

— Французы — очаровательные люди, — торопливо замахал руками сэр Джеффри. — Наши союзники в той неприятной крымской истории, и все такое, но…

— О, на этот счет у нас с французским правительством полное согласие, и мыслим мы в одном ключе, — сказал мистер Блэк. — Менее всего они хотели бы видеть француза на троне — любом троне, любой страны. Наши галльские братья этого не потерпят.

— Однако во Франции есть и те, кто придерживается иного мнения. Поэтому мы считаем, что для всех будет лучше, если нового монарха удастся привезти в Англию как можно скорее, поднимая при этом как можно меньше шума.

— Они и своего последнего короля убили! — продолжал капитан Сэмсон, не желая, чтобы такой добротный гнев пропал понапрасну. — Мой отец сражался против них при Трафальгаре! Нет, сэр, мы этого не потерпим, ни за что! Я говорю от лица всей команды, сэр! Мы снова побьем этот рекорд, сэр, и на пути туда, и на пути обратно!

Он огляделся в поисках сэра Джеффри, но тот уже сбежал по сходням на берег и суетился вокруг двух вышедших из кареты особ, закутанных в вуали.

— Это… дамы? — спросил капитан, когда они вспорхнули на борт «Катти Рен» и прошествовали мимо, словно капитан вообще не заслуживал внимания.

Мистер Блэк отряхнул от снега собственную вуаль.

— Та, что поменьше ростом, — горничная. Она, полагаю, женщина. Та, что повыше, вокруг которой так вьется ваш председатель, — держательница крупного пакета акций вашей корабельной компании и, что гораздо важнее, мать наследника престола. Она действительно дама, хотя, по моему ограниченному опыту общения с ней, она к тому же нечто среднее между Боадицеей, но без боевой колесницы, Катериной Медичи без отравленных колец и Аттилой-гунном, но без его чувства юмора. Не садитесь играть с ней в карты — она плутует, как миссисипский шулер. Запирайте от нее шерри. Делайте, что она говорит, и тогда мы, может быть, выживем.

— Острый язык, а?

— Как бритва, капитан. А вот более радостные вести: по пути мы можем нагнать дочь наследника. Она поехала к отцу — к счастью, задолго до того, как разразилась эпидемия. Сегодня она должна отплыть из Кейптауна на шхуне «Милая Джуди», которая идет в Порт-Мерсию через порт Адвент. Капитаном там Натан Роберте. Вы, кажется, его знаете.

— Что, старый Робертс-Аллилуйя? Он еще не отдал концы? Он отличный капитан, один из лучших, да и «Милая Джуди» отличное судно. Так что девочка в хороших руках. — Капитан улыбнулся. — Надеюсь только, что она любит гимны. Интересно, старик Роберте по-прежнему разрешает команде ругаться только в бочонок воды, стоящий на корме?

— Набожный человек? — спросил мистер Блэк по пути в тепло кают-компании.

— Самую чуточку, сэр, самую чуточку.

— И насколько же велика эта «чуточка» у капитана Робертса?

Капитан Сэмсон усмехнулся.

— Примерно с Иерусалим…



На другом конце света море пылало, ветер выл и ревущая тьма была над бездною.[1]

Чтобы складывать гимны на ходу, нужно быть незаурядным человеком, но именно таков был капитан Роберте. Он знал все до единого гимны в «Сборнике старинных и современных песнопений» и, стоя на вахте, всегда распевал их ревностно и громко, что и послужило одной из причин мятежа.

А сейчас близился конец света, небеса на рассвете потемнели, с неба падал апокалиптический огненный дождь, поджигая такелаж, капитан Роберте привязал себя к штурвалу, море вздымалось под ним, и он чувствовал, как «Милая Джуди» взлетает в небеса, словно подхваченная некой всемогущей рукой.

Грохотал гром, сверкала молния. Град барабанил по зюйдвестке капитана. Огни святого Эльма засияли на верхушках мачт, а затем затрещали на бороде самого капитана, когда он запел красивым, глубоким баритоном.

— К Тебе, Отец Предвечный, льну, Ты дланью укротил волну, — ревел он в наступающую темноту, а «Джуди» плясала, как балерина, пытаясь удержаться на неукротимой волне. — Пучине, пред Тобою ниц, держаться наказал границ…

«С какой скоростью мы движемся?» — подумал он, а ветер рвал паруса и уносил обрывки прочь. Волна была высотой с церковь и, похоже, двигалась быстрее ветра! Капитан смотрел вниз и видел, как островки исчезают под набегающей ревущей водой. В такой час особенно необходимо без устали восхвалять Господа!

— На море гибнущих в борьбе услышь, взывающих к Тебе![2] — допел он, замолк и стал вглядываться во тьму.

Там было что-то большое и темное. Оно очень быстро приближалось. Лавировать было уже поздно. Препятствие слишком большое, и судно все равно не слушается руля. Капитан, однако, продолжал цепляться за штурвал в знак своей веры — чтобы показать Богу, что капитан его не оставляет. Капитан надеялся, что и Бог, в свою очередь, его не оставит. Капитан запел следующий куплет и принялся поворачивать штурвал; молния осветила путь по неукротимой волне — при свете горящего неба капитан увидел проход впереди, долину или расщелину в каменной стене. Словно воды Чермного моря расступились,[3] подумал капитан, только наоборот, конечно.



Еще одна вспышка молнии — и стало ясно, что расщелина заросла лесом. Но волна ударит в этот лес на уровне верхушек деревьев. Может быть, спасение еще возможно, даже теперь, даже из самой адовой пасти. Вот сейчас…

Так и получилось, что шхуна «Милая Джуди» плыла через джунгли, а капитан Роберте во внезапном приступе вдохновения сочинял новый куплет, по вполне понятной причине отсутствовавший в оригинале.

— Воздвигший горы и леса, чтоб не упали небеса…

Капитан не был особенно уверен насчет «воздвигший», но вместо него в крайнем случае можно было подставить «создавший».

Ветви деревьев ломались под килем с треском ружейных выстрелов, толстые лианы цеплялись за остатки мачт…

— Плодов создатель и ветвей… Десницей мощною Твоей…

На палубу дождем сыпались плоды и листья, но корабль вдруг сотрясся — обломок ствола вспорол днище, рассыпав балласт.

— Услышь взывающих к Тебе. — Капитан Роберте крепче вцепился в бесполезный штурвал и расхохотался в лицо надвигающейся тьме. — На суше гибнущих в борьбе!

Три огромных ствола смоковницы, что веками противостояли циклонам, мощные, как крепостные башни, вылетели из будущего в настоящее, к вящему удивлению капитана. Его последняя мысль была: «Может, лучше было бы сказать «лесов создатель и полей»…»

Капитан Роберте отправился на небеса. Там все оказалось не совсем так, как он ожидал. Отступающая волна тихо опустила останки «Джуди» на лесную почву. На всем корабле осталась только одна живая душа. Ну, можно считать, что две, если вы любите попугаев.



В день, когда случился конец света, Мау направлялся домой. Ему нужно было преодолеть больше двадцати миль. Но он прекрасно знал дорогу. Еще бы: кто не знает этой дороги, тот не мужчина. А он уже мужчина… ну почти. Разве он не прожил месяц на острове Мальчиков? Кто там выжил — тот уже мужчина.

Точнее говоря — кто выжил и вернулся.

Про остров Мальчиков никто не рассказывал. Открыто не рассказывал. Мальчики росли и набирались сведений по ходу дела, но самое главное узнавали очень быстро.

Главное, что следовало знать об острове Мальчиков, — то, что с него надо выбраться. Твоя душа мальчика останется там, а когда вернешься к Народу, получишь новую — душу мужчины.

Выбраться нужно обязательно, иначе случится ужасное. Если пройдет тридцать дней и ты не вернешься с острова — тебя привезут, и ты уже никогда не станешь мужчиной. Мальчики говорили так: «Чтобы тебя привезли с острова? Да лучше утонуть!» Все будут знать, что ты неудачник. И ни одна женщина никогда не пойдет за тебя в жены. Разве что такая, на которую больше никто не позарится: с гнилыми зубами и вонючим ртом.

Мау не мог спать несколько недель, все думал об этом. На остров ничего нельзя было взять с собой, кроме ножа, и Мау снились кошмары о том, что нельзя построить каноэ за тридцать дней одним ножом. Просто невозможно. Но все мужчины Народа как-то умудрились это сделать, значит, какой-то способ есть, правда же?

Мау нашел его на второй день пребывания на острове Мальчиков.

Посреди острова был якорь богов — бурый каменный куб, полускрытый землей и песком. Тяжелые лианы выросли поверх него и обвились вокруг огромного ствола табаго. В сухую кору дерева были глубоко врезаны знаки на детском языке: «мужчины помогают друг другу». Рядом, глубоко всаженный в дерево, торчал алаки, полированный черный камень на длинной ручке. С одного конца камня был топор. С другого — тесло, чтобы выдолбить лодку.

Мау вытащил топор и усвоил урок. Как и множество мальчиков до него, однажды вечером Мау залез на то дерево и нашел сотни зарубок — поколения благодарных мальчиков оставляли здесь этот, или такой же, топор для тех, кто придет за ними. Иные из этих мальчиков — уже Дедушки, там, в пещере, на горе, дома.

Они видят на много миль вокруг — может быть, смотрели и на него, на Мау, когда он нашел бревно, хорошо выдержанное и не слишком старательно спрятанное среди панданусов в дальней части островка. Вот Мау доберется домой и всем расскажет, что нашел бревно, и все скажут, что ему повезло и что, может быть, это бревно боги положили туда. Мау подумал и вспомнил, что недавно его отец и пара дядюшек ездили ловить рыбу в эту сторону, а его с собой не взяли…

Он хорошо провел время. Он умел разводить костер и нашел пресноводный ручеек. Он сделал копье, которое годилось для ловли рыбы в лагуне. И еще построил хорошее каноэ — крепкое и легкое, с балансиром. Можно было сделать на скорую руку, чтоб только домой добраться, но Мау обстругал каноэ ножом и отполировал шкурой ската до того, что оно словно шептало, скользя по воде.

Мау не спешил приблизить последний день своей мальчиковой жизни. Так посоветовал отец. «Наведи порядок в лагере, — сказал он. — Скоро ты будешь принадлежать жене и детям. И это правильно. Но порой ты будешь с нежностью вспоминать последний день, когда был мальчиком. Пусть у тебя останется добрая память. И возвращайся вовремя, чтобы поспеть к пиру».

Мау так убрал свою стоянку, что и следов не осталось. Он в последний раз встал перед древним деревом табаго с топором в руках. Он был уверен, что Дедушки смотрят ему в спину.

Он знал, что все будет точно так, как надо. Прошлой ночью в небе сошлись звезды Воздуха, Огня и Воды. Хорошее время для новых начинаний.

Мау нашел нетронутое место в мягкой коре и занес топор. Перед глазами мелькнула голубая бусина на нитке, обвязанной вокруг запястья, — она сохранит его по дороге домой. Отец говорил, что на обратном пути Мау будет очень гордиться собой. Но он должен вести себя осторожно, чтобы не привлечь внимания каких-нибудь богов или духов. Пока он не получил новую душу, он в опасности. Он как мией гауи, маленький синий краб-отшельник, что раз в году перебегает из одной скорлупы в другую, — легкая добыча для любого случайного кальмара.

Эта мысль пугала, но каноэ было хорошим, море — спокойным, и Мау полетит по воде быстро, да-да! Он со всей силы взмахнул топором, думая: «Ха! Следующий мальчик, который вытащит этот топор, по справедливости заработает звание мужчины».

— Мужчины помогают друг другу! — прокричал он, когда каменное лезвие вонзилось в кору.

Он хотел, чтобы этот крик возымел какой-то эффект. Но на такой — даже не рассчитывал. Со всех концов островка, подобно взрыву, в небо поднялись птицы. Они роились, как пчелы. Вьюрки, цапли, утки взлетели из кустов, воздух наполнился паникой и перьями. Несколько самых крупных птиц направились в море, но большинство просто кружило в небе. Они как будто боялись оставаться на острове и в то же время не знали, куда лететь.

Мау шел на берег, пробираясь сквозь птичьи стаи. Ярко раскрашенные крылья мельтешили у лица, как летящие градины, и это было бы волшебно красиво, только все без исключения птицы, едва взлетев, гадили на лету. Когда торопишься, ни к чему тащить с собой лишний вес.

Что-то было не так. Это чувствовалось в воздухе, во внезапном спокойствии; мир как будто взяли и придавили тяжелым прессом.

И вдруг это что-то ударило Мау, повалив его на песок. Казалось, голова сейчас взорвется. Это было еще хуже, чем тогда, когда Мау играл в «собери камни со дна» и слишком задержался под водой. Что-то давило на мир, как огромный серый камень.

Потом боль ушла, вспоров воздух, — так же быстро, как и появилась. Мау задыхался, оглушенный. Небо над головой все так же кишело птицами.

Мау, шатаясь, поднялся на ноги. Он знал только, что отсюда надо уходить, и больше ничего, но, по крайней мере, он ощущал это каждым волоском и каждым ногтем.

В чистом небе прогремел гром. Один неимоверный раскат, сотрясший горизонт. Мау, нетвердо ступая, сбежал к маленькой лагуне, а шум все не прекращался. Вот и каноэ — ждет на белом песке у края воды. Но вода, обычно спокойная, танцевала… танцевала, словно под сильным дождем, хотя никакого дождя не было.

Надо убираться отсюда. Каноэ легко соскользнуло в воду, и Мау яростно погреб к просвету между рифами, ведущему в открытое море. Вокруг каноэ и под ним рыбы пробивались в ту же сторону. Звук длился, словно что-то твердое врезалось в воздух, разбивая его на куски. Он заполнил все небо. Мау словно великан ударил по ушам. Мау попытался грести быстрее, но потом у него в голове появилась мысль: «Животные спасаются бегством. Так говорил отец. Мальчики спасаются бегством. Мужчины — нет. Мужчина смотрит на врага, чтобы узнать, что тот делает, и найти его слабое место».

Мау вывел каноэ из лагуны, оседлал прибой и легко вылетел в океан, а затем огляделся вокруг, как мужчина.

Горизонт был одним огромным облаком. Облако кипело и росло, полное огня и молний, и рычало, как в кошмарном сне.

Волна ударила в коралл, и это тоже было неправильно. Мау знал море, и так не должно было быть. Остров Мальчиков быстро удалялся, потому что ужасное течение тащило Мау к огромному пузырю, надутому бурей. Горизонт словно всасывал море в себя.

Да, мужчины смотрят в лицо врагу, это правда. Но иногда они поворачиваются спиной и гребут изо всех сил.

Только это ничего не изменило. Море текло туда, к черному облаку, а потом вдруг опять затанцевало, как вода в лагуне. Мау старался не потерять головы и боролся с каноэ, пытаясь удержать его.

Он доберется домой. Как же иначе? У него в голове была маленькая и отчетливая картинка. Он вертел ее в голове, рассматривая со всех сторон, упиваясь ею.

Соберутся все. До единого. Без исключения. Хворые старики скорее согласятся умереть на циновках у края воды, чем пропустить это событие. Женщины родят прямо там, если по-другому не получится, наблюдая, как возвращается домой его каноэ. Пропустить прибытие нового мужчины — немыслимо. Это навлекло бы ужасное несчастье на весь Народ.

Отец будет смотреть на него, стоя на краю рифа, и они вытащат каноэ на песок, и прибегут все дядюшки, и новые молодые мужчины будут наперебой поздравлять его, а мальчики, которых он обогнал, будут завидовать, а мать и другие женщины начнут готовить пир, и будет… то, что делают острым ножом, когда нельзя кричать, а потом… потом будет всё.

Если только у него получится удержать в голове эту картину, она превратится в реальность. Это была сверкающая серебряная нить, которая связывала его с будущим. Она подействует, как якорь богов, который удерживает их на месте.

Боги — вот оно что! Эта штука идет с острова Богов. Он за горизонтом, отсюда не видно, но старики рассказывали, что однажды, давным-давно, он взревел, и на море было волнение, и много дыма и грома, потому что бог огня рассердился. Может быть, теперь он опять рассердился?

Облако уже дошло до верхушки неба, а внизу, на уровне моря, появилось что-то новое. Темно-серая линия. Она росла. Волна? Ну, про волны Мау все знает. Их надо атаковать, пока они не атаковали тебя. Он умеет играть с волнами. Не позволяй им себя опрокинуть. Используй их. Волны — это просто.

Но эта волна вела себя не как другие, обычные волны в просвете рифа. Она, казалось, стояла неподвижно.

Мау уставился на нее и наконец понял, что видит. Кажется, что волна стоит неподвижно, потому что это очень большая волна, и очень далеко, и она движется очень быстро и тащит за собой черную ночь.

Очень быстро и уже не очень далеко. Это даже не волна. Слишком уж большая. Это была гора воды, с молнией, танцующей на вершине, она неслась, она ревела, она подхватила каноэ, как муху.

Взлетая по вздымающемуся, пенящемуся изгибу волны, Мау всунул весло под лианы, которыми был привязан балансир, и вцепился изо всех сил…



Шел дождь. Тяжелый, грязный, полный пепла и тоски. Мау пробудился от сна о жареной свинине и приветственных криках мужчин, открыл глаза и увидел серое небо.

Потом его стошнило.

Каноэ покачивалось на зыби, пока Мау вносил свой вклад в то, что уже плавало в море, — куски дерева, листья, рыба…

Вареная рыба?

Мау подгреб к большой рыбе хехе и умудрился втащить ее на борт. Действительно, рыба оказалась вареной, и это был настоящий пир.

Ему нужен был пир. Все тело болело. Голова с одной стороны была вымазана чем-то липким — это оказалась кровь. Видимо, в какой-то момент он ударился о борт каноэ, что, в общем, было не удивительно. Катание на волне осталось в памяти — ударами по ушам, жжением в груди, — словно сон, от которого хочется только скорее проснуться. Мау ничего не мог — только цепляться изо всех сил.

В воде был туннель — словно движущаяся пещера воздуха в толще гигантской волны, а потом — буйство бурунов, когда каноэ вылетело из воды, как дельфин. Мау готов был поклясться, что каноэ взлетело в воздух. И еще пение! Мау слышал его лишь несколько секунд, когда каноэ мчалось вниз по другому склону волны. Должно быть, какой-нибудь бог, а может, демон… а может, просто у людей в голове раздаются такие звуки, когда они наполовину летят, наполовину утопают в мире, где вода и воздух каждый миг меняются местами. Но все уже кончилось, и море, которое только что пыталось его убить, теперь предлагало ему ужин.

Рыба была вкусная. Мау чувствовал, как тепло проникает до костей. Рыбы было много, и кроме нее в море еще много чего плавало. Мау нашел пару неспелых кокосов, с благодарностью выпил сок и приободрился. Теперь ему будет что рассказать! Такая большая волна должна была дойти и до дома, так что они будут знать, что он не врет.

А кстати, где же дом? Острова Мальчиков видно не было. Неба тоже. Островов не было вообще! Но один горизонт был светлее другого. Солнце садилось где-то вон там. Прошлой ночью Мау смотрел, как солнце садится над островом Народа. Значит, надо плыть туда. Мау двинулся в путь, глядя на бледный горизонт.

Птицы были повсюду — они примащивались на все, что плавало. В основном маленькие вьюрки, они бешено щебетали, когда каноэ проплывало мимо. Некоторые подлетали и опускались прямо на каноэ, сбиваясь в кучку и глядя на Мау с каким-то отчаянным, испуганным оптимизмом. Один вьюрок даже сел Мау на голову.

Пока Мау выпутывал птицу из волос, послышался удар, словно что-то намного более тяжелое приземлилось на корму. Вьюрки испуганно вспорхнули и тут же опустились обратно, потому что у них не было сил лететь куда-то еще. Но постарались оказаться подальше от нового пассажира, зная его неразборчивость в еде.

Это была большая птица с блестящим иссиня-черным оперением и белой грудью. На ногах росли пушистые белые перышки. Зато огромный клюв был яркий — красно-желтый.

Это птица-дедушка, она приносит удачу — во всяком случае, людям. Ничего, что из-за нее каноэ Мау замедлило ход и что она съела одну из его рыб. Птицы-дедушки научились не бояться людей: даже просто прогнать одну из них значило навлечь на себя неудачу. Мау греб, чувствуя, что глаза-бусинки смотрят ему в спину. Он надеялся, что птица и вправду приносит удачу. Если ему хоть немножко повезет, он будет дома еще до полуночи.

— Эк! — закричала птица и поднялась в воздух, унося в клюве еще одну рыбу из запасов Мау; каноэ закачалось.

«Ну что ж, — подумал Мау, — зато оно стало легче. Не так уж мне и нужна эта рыба. Сегодня вечером я до отвала наемся свинины!»

Птица тяжело приземлилась на плавающее впереди бревно. Довольно большое бревно. Подплыв поближе, Мау обнаружил, что это целое дерево, даже с корнями, хотя многие ветви у него обломаны.

Он увидел торчащий из воды топор, опутанный лианами. Он как знал, что увидит этот топор. Топор приковал к себе взгляд Мау и на миг стал центром, неподвижной точкой, вокруг которой завертелся весь мир.

Птица-дедушка подбросила рыбу в воздух, чтобы проглотить ее целиком, а потом взлетела с мрачным видом, словно говоря: «Да стоит ли оно того?» — и медленно хлопая большими крыльями. Крылья почти касались грязной воды.

Ствол, освободившийся от веса птицы, начал вращаться. Но Мау был уже в воде. Он схватился за ручку топора как раз в тот момент, когда она ушла под воду. Задержал дыхание, уперся ногами в ствол дерева и дернул. Ничего не скажешь, от большого ума он тогда, сто лет назад, всадил топор в дерево со всей силы, чтобы показать следующему за ним мальчику, какой он весь из себя мужчина…

У него должно было все получиться. Последний могучий рывок — и дерево должно было отпустить топор. В идеальном мире так и было бы. Но разбухшая древесина держала крепко.

Мау нырял еще три раза и каждый раз выныривал, кашляя и плюясь соленой водой. У него была глубокая, мрачная уверенность, что это неправильно: он не сомневался, что боги послали этот топор ему. Потому что этот топор ему потом понадобится. Мау был в этом уверен. А он не справился.

В конце концов он поплыл обратно к каноэ и схватился за весло, пока птица-дедушка не скрылась из виду. Птицы-дедушки всегда прилетают на сушу ночевать, а Мау был совершенно уверен, что от острова Мальчиков ничего не осталось и возвращаться туда нет смысла. Этому дереву табаго, должно быть, несколько сот лет. У него корни толще, чем туловище Мау. Похоже, что это дерево удерживало весь остров! А среди корней был якорь богов. Никакая волна не должна была сдвинуть с места якорь богов. Это все равно что сдвинуть с места весь мир.

Птица-дедушка летела себе вперед, где алела тонкая линия горизонта — Мау никогда не видел такого алого заката. Он греб изо всех сил, стараясь не думать о том, что найдет впереди; и именно потому, что он старался не думать, мысли метались у него в голове, как встревоженные собаки.

Он постарался их успокоить. Если вдуматься, остров Мальчиков — просто скала, окруженная песчаными отмелями. Верно ведь? Он ни на что не годится, разве только как пристанище для рыбаков или место для мальчиков, пытающихся стать мужчинами. А на острове Народа есть горы — ну, по крайней мере одна настоящая гора, — и река, и пещеры, и целые леса, и мужчины, которые знают, что делать!

Правда же? Но что они могут сделать?

Картинка, изображающая пир в честь новой мужской души Мау, все мерцала у него в голове. Она никак не соглашалась замереть, и Мау не мог найти серебряную нить, связующую его с картиной.

Что-то темное проплыло на фоне заката, и Мау чуть не расплакался. Это закатная волна идеальной формы прокатилась через красный диск, который как раз коснулся линии горизонта. У всех мужчин на островах Солнца была татуировка с такой картинкой, знак их мужской сущности, и Мау знал — через несколько часов такая же будет и у него.

А потом там, где прошла волна, появился остров Народа. Мау мог узнать его очертания с любой стороны. До острова было миль пять. Ну что ж, еще пять миль Мау по силам. Скоро он увидит огни костров.

Мау с удвоенной силой заработал веслом. Напрягая глаза, чтобы разглядеть темный силуэт в странном сумеречном свете, он увидел белую полосу прибоя на рифе. Пожалуйста, ну пожалуйста, пускай скоро покажутся огни костров!

Он уже улавливал все запахи суши, кроме одного — вожделенного запаха дыма.

А вот и он — резкая струйка на фоне запахов моря и леса. Где-то горит костер. Мау не видел его, но где огонь, там и люди. Конечно, где прошла та волна, сухого дерева много не осталось. Но здесь эта волна не могла быть такой страшной. Где угодно, только не здесь. Он и раньше видел большие волны. Они могли натворить беды, разломать в щепки одно-два каноэ. Ну да, эта волна показалась ему очень большой, но ведь все волны кажутся большими, когда они вздымаются у тебя над головой! Люди сходили в горы и принесли сухих дров. Да, так и случилось. Конечно, так и было. Он беспокоится из-за ерунды. Они скоро вернутся.

Так оно и есть. Именно так все и будет.

Но серебряная нить не появлялась. Он мог сколько угодно рисовать в голове счастливые картинки, но их окружала тьма, и пути к ним не было.

Уже почти стемнело, когда каноэ вошло в лагуну. Мау различал ветки и листья. Он ударился о большой кусок коралла, который, видимо, волна отломила от рифа. Но риф для того и существовал. Он принимал на себя удары штормов. За рифом, в лагуне, люди были в безопасности.

Каноэ коснулось пляжа, ткнулось в песок — словно поцеловало его.

Мау вышел на берег и в последний момент вспомнил о жертве. За успешное путешествие нужно принести в жертву красную рыбу, а его путешествие было, конечно же, успешным, хоть и необычным. Он не запасся красной рыбой. Ну что ж, он ведь пока еще мальчик, а мальчикам боги многое прощают. Он хотя бы вспомнил. Это уже считается.

Других каноэ вокруг не было. А должно быть много. Даже в темноте стало ясно: что-то не так. В лагуне никого не было; никто не стоял на берегу.

Мау все равно крикнул:

— Эй! Это я, Мау! Я вернулся! Он заплакал, и это было еще хуже. Он плакал и раньше, в каноэ, но там у него просто вода стекала с лица. А теперь его сотрясали рыдания, неудержимые слезы текли из глаз, из носа, изо рта. Он плакал и звал родителей, потому что ему было страшно, он замерз, и очень устал, и очень боялся, и уже не мог притворяться. Но больше всего он плакал из-за того, что знал только он.

Кто-то услышал его в лесу. В свете скрытого костра блеснул острый металл.

Свет умер на западе. Ночь и слезы поглотили остров Народа. Звезда Воды медленно плыла среди облаков, как убийца, бесшумно покидающий место преступления.

Глава 2

Новый мир

Утро было того же цвета, что и ночь, только чуть посветлее. Мау, скрючившемуся среди широких опавших листьев кокосового дерева, казалось, что он совсем не спал; но, должно быть, в какие-то моменты его тело и мозг просто отключались, словно понемногу упражнялись в смерти. Он проснулся — или, может быть, ожил — в мертвенном сером свете, онемевший и замерзший. Волны на берегу едва двигались, море было почти одного цвета с небом, а небо по-прежнему плакало дождем.

Русло речки, стекающей с горы, было забито песком, грязью и обломками ветвей. Мау покопал руками, но вода не шла, а едва сочилась. В конце концов Мау пришлось слизывать с листьев капли дождя, отдающие пеплом.

В лагуне было месиво из обломков коралла: волна пробила большую брешь в рифе. Отлив сменился приливом, и в дыру вливалась вода. На островке Малый Народ — чуть больше, чем песчаная отмель на краю лагуны, — осталась одна-единственная пальма, измочаленный ствол, на котором, как ни удивительно, еще торчало несколько листьев.

Надо найти еду, воду, укрытие… первое, что следует сделать в незнакомом месте. А это и есть незнакомое место, и он здесь родился.

Мау видел, что деревня исчезла. Волна снесла ее с острова. Несколько пней торчало там, где когда-то стоял длинный дом племени… стоял с незапамятных времен. Волна разнесла риф на куски. Деревню она, видимо, даже не заметила.

Путешествуя с отцом и дядьями, Мау научился читать историю берега. И теперь, глядя вверх, он видел историю волны, записанную обломками скал и деревьев.

Деревня смотрела на юг. Да и как иначе. С трех остальных сторон ее защищали высокие крошащиеся утесы, у подножия которых, в пещерах, грохотало и пенилось море. Волна пришла с юго-востока. Ее след отмечали поломанные деревья.

Все люди собрались на берегу, вокруг большого костра. Услышали ли они рев волны за треском пламени? Поняли ли, что это означает? Если они вовремя спохватились, они могли поспешить вверх, по долине Большой Свиньи, на склон горы за полями. Но часть волны уже поднималась с ревом по восточному склону (там трава, задержать волну нечем) и снова преградила им путь.

А потом — ревущая мешанина из камней, песка и воды, и людей, должно быть, выбросило в море через западную часть рифа, в глубоководное течение, и там они стали дельфинами.

Но не все. Волна оставила за собой рыбу, грязь и крабов, к радости птиц-окороков, серых ворон и, конечно, птиц-дедушек. Остров в это утро был полон птиц. Птицы, каких Мау никогда не видел, дрались со знакомыми, обыденными.

И люди — запутавшиеся в сломанных ветвях, полузанесенные грязью и листьями, только одна из частей погибшего мира.

Лишь через несколько долгих секунд до Мау дошло: то, что он принял за сломанную ветку, на самом деле рука.

Он медленно огляделся и понял, почему здесь столько птиц и за что они дерутся.

Он побежал. Ноги сами понесли его, и он побежал, выкрикивая имена, вверх по длинному склону, мимо нижних полей, покрытых мусором, мимо верхних плантаций, высоко, куда даже волна не достала, почти до края леса. И там услышал свой собственный голос, отдающийся эхом от утесов.

Никого. Но кто-то же должен быть…

Но они все ждали, ждали того, кто перестал быть мальчиком и еще не стал мужчиной.

Мау подошел к Женской деревне — конечно, мужчинам вход сюда был строжайше запрещен — и рискнул одним глазом заглянуть сквозь изгородь, за которой стояли сады, не тронутые волной. Но здесь ничто не двигалось, и ни один голос не отозвался на его крик.

Они ждали на берегу. Он ясно видел, как они болтают, смеются, пляшут вокруг костра, но серебряной нити не было, и нечем было притянуть их обратно.

Они ждали нового мужчину. Волна, должно быть, обрушилась на них, как молот.

Он пошел обратно к полям, по дороге подобрал отломанную ветку и замахал ею, безуспешно пытаясь отогнать птиц. Чуть выше места, где раньше стояла ныне сровненная с землей деревня, тела валялись повсюду. Их нелегко было заметить — перемешанные с мусором, такие же серые, как пепельная грязь. Ему придется их трогать. Их нужно передвинуть. Скоро с гор спустятся свиньи. Начнут жрать… Нет!

За облаками на востоке виднелось что-то яркое. Как это может быть? Неужели еще одна ночь прошла? А разве он спал? Где он был? Но усталость уже полностью овладела им. Он подтащил несколько покрытых листьями ветвей к большой скале, сделал нечто вроде укрытия, заполз под них и почувствовал, как серость грязи, дождя и словно покрытого синяками неба молчаливо заползает в него, заполняет его и смыкается у него над головой.

И Мау приснился сон. Конечно, это был сон. Он почувствовал, что он разделился, стал двумя разными людьми. Один из них — серое тело, слепленное из грязи, — начал искать тела, не унесенные волной. Он делал это очень осторожно и так бережно, как только мог, а другой Мау сидел глубоко внутри первого, скрючившись в комок, и все это ему снилось.

«А кто же я, который это делает? — думал серый Мау. — Кто я теперь? Я уподобился Локахе, я ощупываю черты смерти. В этот день лучше быть Локахой, чем Мау. Потому что вот передо мной тело. Если Мау его увидит, заглянет ему в глаза, он сойдет с ума. Так что я все это сделаю за него. Это лицо Мау видел каждый день на протяжении всей своей жизни, но сейчас он не должен его увидеть».

Так он и работал, а небо тем временем посветлело, и солнце взошло за пышным веером пара, поднимающимся на востоке, и в лесах зазвенели песни птиц, несмотря на морось. Он прочесывал нижние склоны, натыкался на очередное тело и волок его или нес — некоторые тела были маленькие, и их можно было нести — вниз, к воде, к тому месту, откуда было видно течение. Здесь обычно водились черепахи, но сегодня их не было.

Он, серая тень, находил камни и большие куски коралла, а они тут валялись в изобилии, и привязывал к телам кусками бумажной лианы. «Теперь надо вытащить нож, — думал серый Мау, — прорезать дырку, чтобы духу было удобно выйти, выволочь тело в волны, где течение уходит под воду, и отпустить».

Спящий Мау предоставил своему телу думать: «Поднимаешь вот так, тянешь вот так. Бумажную лиану отрезаешь вот так и не кричишь от ужаса, потому что ты — рука, тело и нож, а они даже плакать не умеют. Ты покрыт толстой серой кожей, которая ничего не чувствует. И ничто не может сквозь нее проникнуть. Ничто не может до тебя добраться. Вообще ничто. Сейчас ты отпустишь тело, оно медленно погрузится в темную воду, подальше от птиц, свиней и мух, вырастит новую кожу и станет дельфином».

Среди прочего он нашел двух собак и чуть не сломался на этом. Люди… этот ужас был так велик, что его разум просто отключался, но изуродованные тела собак изуродовали, перевернули его душу. Они были с людьми и тоже радовались, хотя и не знали почему. Он и их завернул в бумажную лиану, привязал груз и отправил по течению. Собаки захотят остаться с людьми, потому что они тоже люди, только по-своему.

А вот что делать с поросенком, он не знал. Поросенок был один. Должно быть, свиноматка умчалась в горные леса — свиньи всегда так делают, когда чувствуют приближение воды. А поросенок за ней не угнался. Желудок говорил, что это пища, но он сказал — нет, только не этот, не эта крохотная обманутая тварь. Он отдал течению и поросенка. Пускай боги разбираются. Он слишком устал.

Время близилось к закату, когда он выволок на пляж последнее тело и уже собирался побрести к течению, но тут его тело сказало ему: «Нет, этому телу туда не надо. Это ты сам, ты очень устал, но еще не мертв. Тебе надо поесть, попить и поспать. А самое главное — постарайся не видеть снов».

Он постоял немного, усваивая эти слова, а потом потащился назад, вверх по берегу, нашел свой на скорую руку сделанный шалаш и упал в него.

Пришел сон, но ничего хорошего с собой не принес. Снова и снова он отыскивал тела и нес их к берегу, потому что они были очень легкие. Они пытались с ним разговаривать, но он их не слышал, потому что слова не проникали через толстую серую кожу. Было во сне и одно странное существо, призрачная девочка, совершенно белая. Она несколько раз пыталась заговорить с ним, но потом блекла и сливалась со сном, как и все остальные. Солнце и луна выписывали пируэты на небе, и он шел по серому миру, единственное движущееся пятно среди покрывал молчания, навеки один.

А потом из серости кто-то позвал.

— МАУ, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?

Он огляделся. Местность была странная, какая-то бесцветная. Солнце светило, но при этом было черным.

Когда голоса послышались снова, казалось, что они раздаются отовсюду, словно их приносит ветер.

— СЕЙЧАС НЕ ВРЕМЯ СПАТЬ. ОЧЕНЬ МНОГО ДЕЛ.

— Кто вы такие?

— МЫ-ДЕДУШКИ!

Мау задрожал. Больше он ничего не мог сделать. Ноги не двигались.

— Пришла волна, — сказал он. — Все погибли! Некоторых я отправил в темную воду!

— ТЫ ДОЛЖЕН СПЕТЬ ЗАКЛИНАНИЕ ТЕМНОЙ ВОДЫ.

— Я его не знаю!

— ТЫ ДОЛЖЕН ВОССТАНОВИТЬ ЯКОРЯ БОГОВ.

— Как я это сделаю?

— ТЫ ДОЛЖЕН ПЕТЬ УТРЕННЮЮ ПЕСНЬ И ВЕЧЕРНЮЮ ПЕСНЬ.

— Я не знаю слов! Я не мужчина! — в отчаянии сказал Мау.

— ТЫ ДОЛЖЕН ЗАЩИЩАТЬ НАРОД! ТЫ ДОЛЖЕН ДЕЛАТЬ ТО, ЧТО ДЕЛАЛОСЬ ВСЕГДА!

— Но кроме меня, никого нет! Все остальные погибли!

— ВСЕ, ЧЕМ БЫЛ НАРОД, ОСТАЛОСЬ В ТЕБЕ! ПОКА ТЫ ЕСТЬ, НАРОД СУЩЕСТВУЕТ! ПОКА ТЫ ПОМНИШЬ, НАРОД ЖИВЕТ!

Давление воздуха чуточку изменилось, и Дедушки… исчезли.

Мау моргнул и проснулся. Солнце было желтое и уже прошло полпути по небу, а рядом с Мау лежала круглая железная штука, а на ней — кокос с отрезанной верхушкой и манго.

Он уставился на эти дары.

Он был один. Сейчас тут никого больше быть не могло. Некому было оставить еду и бесшумно уйти.

Он посмотрел на песок. Там были отпечатки ног, не очень больших, но без пальцев.

Он очень осторожно встал и огляделся. Он был уверен, что существо, у которого на ногах нет пальцев, следит за ним. Может быть… может быть, его послали Дедушки?

— Спасибо, — сказал он в пустоту.

С ним говорили Дедушки. Он думал об этом, обгрызая мякоть манго с огромной косточки. Он никогда раньше не слышал Дедушек. Но что они от него хотели… разве можно такое требовать от мальчика? Мальчикам не разрешалось даже подходить к пещере Дедушек. Это было строго запрещено.

Правда, мальчишки все равно подходили. Когда Мау было восемь лет, он увязался за старшими мальчиками. Они его не видели — он крался за ними по пятам всю дорогу, сквозь леса на склонах горы, до высокогорных лугов, с которых был виден весь мир. Тут жили птицы-дедушки, которые поэтому так и назывались. Старшие мальчишки сказали Мау, что птицы-дедушки шпионят для Дедушек, и если подойдешь слишком близко к пещере, они спикируют на тебя и выклюют тебе глаза. Мау знал, что это неправда, потому что наблюдал за повадками птиц-дедушек. Они не нападали на добычу крупнее мыши, если только поблизости не было пива: боялись, что жертва даст сдачи. Но некоторые люди готовы врать как угодно, лишь бы тебя напугать.

За лугами лежала пещера Дедушек — она располагалась высоко на склоне горы, открытая ветрам и солнечному свету, и оттуда словно наблюдала за всем миром. Дедушки жили за круглой каменной дверью, которую можно было сдвинуть только вдесятером. Человек мог прожить сто лет и лишь несколько раз увидеть, как эту дверь открывают, потому что лишь лучшие из мужчин, лучшие охотники и воины, становились Дедушками после смерти.

В тот день, когда Мау увязался за мальчишками, он спрятался в густой листве травяного дерева и стал смотреть, как мальчишки подначивают друг друга подойти поближе, коснуться каменной двери, толкнуть ее… Тут кто-то крикнул: «Слышу!» Мальчишки мгновенно рванули домой, несколько секунд — и они скрылись за деревьями. Мау немножко подождал, но ничего не случилось. Он слез с дерева, подошел к каменной двери и прислушался. Он услышал слабый, едва уловимый треск, но в этот момент с утеса у него над головой начало тошнить птицу-дедушку (эти твари не просто ели все подряд, они ели все подряд целиком, а потом старательно отрыгивали все, что не влезало в глотку, все невкусное и всех, кто просыпался и начинал протестовать). Ничего особенно страшного. Слыханное ли дело, чтобы Дедушки вылезали из пещеры! Этот камень ведь тут не просто так лежит. И тяжелый он не без причины. Мау забыл про звук; скорее всего, это какие-нибудь насекомые стрекотали в траве.

В ту ночь, по возвращении в хижину мальчиков, старшие мальчики хвалились перед младшими: рассказывали, как откатили камень в сторону, и как Дедушки повернули им навстречу древние иссохшие лица и попытались встать на крошащиеся ноги, и как мальчики (очень храбро) задвинули громадный камень обратно… в самый последний момент.

А Мау лежал у себя в углу и гадал, сколько раз старшие мальчики рассказывали эту историю за прошедшие сотни лет, чтобы почувствовать себя смельчаками и еще чтобы младшие мальчики видели страшные сны и писались под себя.

Прошло пять лет. Он сидел и вертел в руках серую круглую штуку, на которой раньше лежало манго. Она вроде бы металлическая, но у кого может быть столько металла, что он его тратит на подставки для еды?

На штуке были какие-то знаки, намалеванные полустертой белой краской. Они гласили: «Милая Джуди», но гласили напрасно.

Мау хорошо умел читать важные вещи. Он умел читать море, погоду, следы животных, татуировки и ночное небо. В полосках потрескавшейся краски ему читать было нечего. Вот мокрый песок прочитать — много умения не надо. Тварь, у которой на ногах нет пальцев, вышла из нижнего леса и ушла туда же.

Когда-то давно что-то раскололо глыбу острова, и на восточной стороне образовалась низкая длинная долина. Она располагалась не очень высоко над уровнем моря, и земли на ней почти не было. Правда, в ней все равно что-то росло — в любом месте всегда что-нибудь да вырастет.

В нижнем лесу было всегда жарко, сыро и солоно; воздух в нем был застоявшийся, липкий, парной, от которого зудело тело… Мау несколько раз пробирался туда, но там было мало интересного, во всяком случае, на уровне земли. Основные события происходили наверху, в кронах деревьев. Там росли дикие фиги. Но до них могли добраться только птицы. Птицы дрались за лакомые кусочки, отчего на лесную почву непрекращающимся градом сыпались птичий помет и полусъеденные фиги, предоставляя, в свою очередь, пропитание мелким красным крабам, которые сновали по земле и съедали все, что на нее падало. Иногда сюда приходили свиньи — поесть крабов, так что в нижний лес стоило иногда заглядывать. Правда, приходилось быть начеку, потому что сюда порой забредали осьминоги-древолазы, охотясь за птенцами и всем, что попадется. Когда такой осьминог падает тебе на голову, его очень трудно оторвать. Мау знал: главное, чтобы осьминог не принял тебя за кокосовый орех. Этому учишься очень быстро, потому что у древолазных осьминогов острые клювы.[4]

Мау дошел до огромных обломков скалы, лежавших у входа в долину, и остановился.

Здесь что-то вломилось в лес, и это что-то было гораздо большего размера, чем комок птичьего помета или свинья. Волна не могла такого натворить. Что-то огромное промчалось по лесу. Вдаль уходила полоса сломанных деревьев.

И не только деревьев. Оно оставило за собой сокровища. Камни! Серые круглые, коричневые, черные… хорошие твердые камни на острове очень ценились, потому что из местной хрупкой скальной породы невозможно было сделать приличные орудия.

Но Мау поборол искушение и не стал собирать камни прямо сейчас, потому что камни не убегают, и к тому же тут был мертвец. Он лежал прямо у тропы, словно неведомая тварь отшвырнула его, и весь был покрыт маленькими красными крабами, которым сегодня выпал удачный день.

Мау никогда не видел таких людей, но слыхал о них. Бледнокожие люди с севера, которые заворачивают ноги в полотно, так что становятся похожи на птиц-дедушек. Они назывались брючниками и были бледные, как привидения. Этот его не испугал — после вчерашнего дня, память о котором с воем рвалась наружу из-за двери, куда Мау их захлопнул и запер. Это был просто мертвец. Мау его не знал. Человек умер, обычное дело.

Мау не знал также, что ему делать с этим мертвецом, особенно потому, что крабы это очень хорошо знали. Он вполголоса произнес: «Дедушки, что мне делать с брючником?»

Раздался такой звук, словно лес набирал воздуху в грудь, и Дедушки ответили:

— ОН НЕ ВАЖЕН! ВАЖЕН ТОЛЬКО НАРОД!

Это как-то не очень помогло, и Мау оттащил мертвеца с разбитой тропы поглубже в лес, а маленькие красные крабы решительно последовали за ним. Много лет они довольствовались птичьим пометом и полусъеденными фигами. Они словно говорили: «Да, мы с этим мирились, как положено хорошим крабам, но теперь и на нашей улице праздник».

Дальше у тропы лежал еще один брючник — его тоже уронила неведомая тварь. На этот раз Мау даже не стал задумываться, а просто оттащил его в густой подлесок. Больше он ничего не мог сделать. Он и так в последнее время слишком много ходит по стопам Локахи. Может быть, крабы доставят душу этого человека обратно в мир брючников, но здесь и сейчас Мау приходится думать о другом.

Что-то вышло из моря на той волне, подумал он. Что-то большое. Больше, чем крокодил-парусник,[5] больше военного каноэ, больше… кита? Да, это мог быть большой кит. Почему бы и нет? Волна зашвырнула огромные обломки скал выше деревни, так что и с китом бы запросто справилась. Да, конечно, это был кит — он бился в лесу, ломая огромным хвостом деревья и медленно умирая под собственной тяжестью. Или очень большой морской спрут, или огромная акула.

Мау должен был убедиться. Нужно выяснить точно. Он огляделся и подумал: «Да, но только не в темноте. Не в сумерках». Утром он вернется сюда с оружием. А до утра тварь, может быть, сдохнет.

Он выбрал пару годных в дело камней из следа, оставленного чудовищем, и сбежал.

А в гуще сломанных, перепутанных деревьев в конце тропы что-то рыдало всю ночь.



Мау проснулся рано. На круглой железной штуке больше не было фруктов, но птица-дедушка с надеждой наблюдала за Мау — вдруг он умер. Когда птица увидела, что Мау зашевелился, она вздохнула и вперевалку зашагала прочь.

«Огонь, — подумал Мау. — Надо развести огонь. А для этого нужно трухлявое дерево». Волна превратила его мешочек с трутом в мокрую кашу, но в горном лесу всегда можно найти трухлявое дерево.

Мау хотел есть, но для этого нужен был огонь. Без огня и копья мужчина — не мужчина, разве не так?

Он положил железную штуку на камень, взятый со следа чудовища, и колотил по ней другим камнем, пока не вышла полоса металла. Она довольно легко гнулась, но была очень острая. Отличное начало. Потом Мау принялся оббивать один камень другим. Он трудился, пока не выдолбил бороздку, чтобы привязать этот камень к палке бумажной лианой. Он также обернул бумажной лианой один конец нового металлического ножа, чтобы получилось что-то вроде рукоятки.

Когда встало солнце, встал и Мау и взял свою новую дубинку и свой новый нож.

Да! Мужчина, может быть, выкинул бы эти жалкие орудия — зато теперь Мау может убивать. А ведь без этого мужчина — не мужчина, правда же?

Птица-дедушка все еще наблюдала за Мау с безопасного расстояния, но, увидев выражение его лица, торопливо заковыляла прочь и тяжело поднялась в воздух.

Мау направлялся в горный лес, а солнце пекло все сильнее. Он стал вспоминать, когда последний раз ел. Он съел манго, но когда это было? Вспоминать было трудно. Остров Мальчиков отдалился и во времени, и в пространстве. Он исчез. Все исчезло. Народ исчез. Люди, хижины, каноэ — все стерто с лица земли. Они остались только у Мау в голове, как сны, спрятанные за серой стеной…

Он попытался остановить эту мысль, но серая стена треснула, и оттуда вырвались весь ужас, вся смерть, вся тьма. Они наполнили голову Мау и с жужжанием полезли наружу, словно рой насекомых. Все зрелища, которые он от себя прятал, все звуки и запахи ползли и рвались из памяти.

И вдруг ему все стало ясно. Остров, полный людей, не может умереть. А мальчик — может. Да, вот оно что! Теперь все понятно! Это он умер! А его дух вернулся домой, но не может выглянуть из своего призрачного мира. Он — призрак, да! Его тело осталось на острове Мальчиков! И волны на самом деле не было, это просто Локаха за ним приходил. Все встало на свои места. Он умер на суше, некому было отпустить его в темную воду, и он стал призраком, блуждающей тварью, а люди были повсюду, вокруг него — в стране живых.