Гэрет Д. Уильямс

Огромная рука, протянувшаяся с неба. (История Парлэйна)[1]

Погребальный костер был впечатляющим. Судя по слухам, потребовалось три дня, чтобы сложить его. Каждый кусочек дерева был покрыт резьбой или отмечен как–то еще. Стихи, воспоминания или же памятные символы. Это будет погребение, подобного которому не видели прежде — и не увидят вновь.

Она лежала на вершине костра, тело ее было облачено в простое белое платье, ее единственным украшением была простая цепочка. Ее строгая простота контрастировала с пышностью похорон — но именно этого стоило ожидать.

Траур длился целую неделю. Серый Совет не собирался, и каждый входивший в него скрылся, чтобы медитировать в одиночестве. Каста мастеров возводила памятные знаки. В любой столице, городе или поселке по всей планете теперь стояла статуя, стелла, или же какой–то еще памятник в ее честь. Воины отложили свои денн\'бок и удалились для медитации, или же готовились стать почетной стражей на похоронах. Каста жрецов говорила о ней в своих молитвах, и в честь ее было дано множество обетов и принято паломничеств. Всем на планете, от мала до велика, нашлась какое–то дело, у всех была своя работа.

У всех, кроме одного.

Он пришел, едва не опоздав на похороны, как раз перед восходом третьей луны, незадолго до того, как был зажжен погребальный костер. Перед этим были дни медитаций и молитв, и сам ритуал занял почти целый день. Многие произносили речи, возрождая свои воспоминания о ее красоте, ее доброте, ее отваге. Старые истории были рассказаны вновь, и местами они были далеки от порой неприятной правды.

Главные тяготы ораторства, разумеется, достались Немейну, и Сатай в белой мантии не раз был вынужден удерживать себя от слез. Его самая талантливая, несмотря на юность, ученица сказала простые, трогательные слова, что заставили каждого в толпе понять, что Катренн была дочерью, достойной своей матери.

Потом появился он.

Он ясно был виден всем собравшимся. Выше ростом, чем большинство минбарцев, двигался он с легкой грацией вышколенного воина, и держался с уверенностью, с которой могли бы поспорить немногие из их касты. Одет он был в черное с серебром своей касты — не в белую траурную мантию. Его одежда была чистой, но явно не новой, материя была потерта, кое–где порвана и залатана наспех. Он даже нес с собой денн\'бок. Лишь те воины кто не раз встречался с ней пришли на похороны с оружием, и они оставили его поодаль.

В первый раз за многие годы он вернулся на Минбар — и он вернулся изменившимся. Не по внешности, но по манере держаться. Он ушел, еще не испытав себя — уже не наивным новичком, но во многом неопытным. Теперь он действительно был мужчиной и воином.

Немало стариков и старух побледнели, взглянув на него. Пожилой, но все еще крепкий Рашок из дома Дош сморгнул, прежде чем уверился, что смотрит не на привидение. Немейн на минуту прервал свою речь, ибо его взгляд затуманился — не слезами печали, но гневом... и чуть–чуть — страхом.

Он мог бы быть призраком — явившимся многим, надеявшимся что он умер. Лишь одна увидевшая его искренне улыбалась.

Катренн совершенно не была удивлена.

Парлэйн из Клинков Ветра успел придти на похороны его матери.

* * *

— Они не ожидали увидеть тебя здесь.

Языки пламени, в конце концов, умерли. На это ушло несколько часов. Пламя, должно быть, было видно за несколько лиг. Другие, меньшие, костры были зажжены повсюду на планете, и даже вне ее. Это было памятником — из тех, что не больше увидят вновь.

Парлэйн чувствовал неприязнь ко всему этому. Дело было не в славе. Его мать была знаменита, могущественна, в истинном смысле этого слова — лорд для них всех. Она заслужила погребальный костер, подобающий императору. Парлонн сжег целый замок ради ее отца, и она была достойна не меньшего.

Его раздражала публичность всего этого. Печаль должна быть личной. На похоронах лорда должны присутствовать лишь самые близкие ему. На похоронах матери место ее детям. Позволить им — всем, кто никогда не знал ее — проливать слезы по ней...

Это отдавало насмешкой.

Тем не менее, остальные из их семьи были на главных ролях. Вашок, как он знал, организовывал церемонию в Тузаноре. Затренн закладывала храм на пепелище Ашинагачи. Остальные были где–то еще, каждый был на виду, печаль каждого отражалась в его народе...

Каждого — кроме него, мрачной семейной тени.

— Уверен, что не ожидали. — сказал он оглядывая все еще не разошедшуюся толпу. Они разбивались на маленькие группки, разговаривали вполголоса. Он заметил Рашока и Немейна, негромко разговаривавших и украдкой бросавших взгляды в его направлении. — Никто не посчитал нужным мне сообщить.

— Я рада что ты пришел.

Он посмотрел на сестру.

— Хоть кто–то нашелся...

Катренн была почти что копией матери. Высокая, гибкая и изящная, с живыми зелеными глазами и длинными тонкими пальцами. Она произнесла поминальную речь чистым, твердым голосом, и хоть в словах ее звенела печаль, она оставалась тверда. Она смотрела на множество людей и находила слова чтобы описать то, что чувствовали они.

— В своем роде это была отвага, которую оценит даже воин.

Он не сознавал что говорит вслух, пока она не поблагодарила его. Он взглянул на нее и она протянула тонкую руку. Он протянул свою и их пальцы соприкоснулись. Они долго стояли так, в жесте более близком чем любые объятия, пока он не отступил.

Он выглядел совершенно непохоже на нее, настолько, что не знавший этого — не мог бы посчитать их родней. Она была даже выше, чем он, но он был крепче сложен, мускулист, широк в кости и смугл. Он никогда не был элегантен или же красив. Первому он учился как только мог, но покуда становилось лучше его владение телом, его вид становился все хуже. Длинный шрам рассекал его лоб, нос был сломан и сросся неправильно, а сбоку на шее осталась метка от старого ожога.

А самыми малыми ранами — и все же самыми значительными, памятными и говорящими были два тонких, почти незаметных шрама книзу от глаз.

Кое–кто из старых воинов, старой гвардии, люди вроде Немейна и Рашока в особенности, казалось, узнавали в нем кого–то другого. Он встретил однажды в окрестностях Тузанора отошедшего от дел воина, который говорил с ним полчаса — с почтением и почти что благоговением — считая его кем–то другим. Парлэйн не питал иллюзий — кем именно.

Достаточно скверно носить имя предателей, но ему достался, к тому же, и облик предателя, и на взгляд прочих — это дало ему и душу предателей. Не стоило удивляться, что ему не сообщили о смерти матери.

Ходили слухи, вечные слухи... Его внешность, его повадки... Никто не желал верить, что она была неверна. Только не ему. Но есть и другие пути зачать ребенка, а чудовище вроде Предателя могло быть способно на все... даже на насилие.

Слухи ходят всегда.

— Как ты? — наконец спросила Катренн.

— Занят. — ответил он. — Нам удалось уничтожить гнездо Заркхеба в астероидах Хайкио несколько недель назад. Маркабы заплатили достаточно, чтобы мы могли отдохнуть. В любом случае, у нас была масса ремонта, а Тамекан с Рикайджи были ранены. Там мы и услышали...

Разговаривая, он внимательно следил за ее реакцией. Смятение, которого он и ожидал, было на месте — проблеск неприязни в ее взгляде. Конечно, же — война закончена. Официально ныне не было оставшихся в живых слуг Теней, а если и оставались — то это была забота Рейнджеров.

И ни один Рейджер не пал бы настолько низко, чтобы принимать плату от чужаков.

— Как Рикайджи? — спросила Катренн — Это было не серьезно?

— Один из Заркхеба рванул ее за руку. Мы думали что придется ее ампутировать, но она выздоровела. Она сильна. — Он говорил с гордостью и знал, что Катренн разделяет ее. Рикайджи и она были лучшими подругами, прежде чем что–то разлучило их.

Прежде, чем он встал между ними.

Они продолжали говорить, хотя он обходил в разговоре свои нынешние заботы. Он не сказал о своем гневе от того, как смотрели на него Рашок или Немейн. Он не вспоминал о том, как с самого рождения был предвзят к нему Рашок. Он не говорил о войне или своих шрамах.

Они говорили, по большей части, о ее жизни, о своих родичах, о ее учебе в Храме, о ее надеждах быть представленной в Серый Совет. Они говорили о политике и он деликатно навел справки о некоторых старых знакомых, которые, как он знал, никогда больше не станут разговаривать с ним. Они говорили о матери и в первый раз за эту ночь Парлэйн почувствовал что–то кроме гнева. Катренн даже заговорила о своем неспешно развивающемся романе с сыном Рашока, Деруланом — и Парлэйн был первым, кому она рассказала об этом,

А потом у них кончились темы для разговора.

— Я рада, что ты пришел. — сказала она, наконец. — Без тебя все это было бы... неправильным.

— Ты единственная. — ответил он. — Сколько осталось, хотел бы я знать, до того как я буду вычеркнут из истории? Я видел один из докладов о войне. Они уже изменяют события. Та версия, что я видел, утверждала что Вален штурмовал За\'Ха\'Дум, чтобы спасти мать.

Вален. Парлэйн никогда не называл его \"отец\". Никогда. Даже до того, как тот ушел.

— Мама никогда не рассказывала нам об этом.

— Она рассказала мне. — подчеркнул он. — Она рассказала мне все.

Он прикрыл глаза.

— Ты всегда был ее любимчиком.

Он вскинул взгляд.

— Что?

— Мы все знали. Она чувствовала к тебе что–то, чего не находилось для остальных. Не думаю, что кто–либо из нас знал — почему, но мы все знали. Даже отец знал. Вот почему кое–кто из младших, особенно Вашок, так обижен на тебя.

— Я этого не знал. Я вспоминаю истории, которые она рассказала мне.

— О нем.

— О Маррэйне. — Он нарочно подчеркнуто произнес имя. — И Парлонне. Она назвала меня в честь их обоих. Я привык думать, что она так поступила потому что ненавидела меня, и хотела уязвить меня именами тех предателей. Но потом я понял. — Он вздохнул. — Мне понадобилось столько времени...

— Что ты понял?

— Она сделала так, чтобы почтить их. Она любила их. Она рассказала мне это. Они оба так много значили для нее. Я, в конце концов, понял — она выбрала мне имя, чтобы почтить их. Она называла первенца в честь тех двоих, что она любила. Не в честь Валена — в их честь. Это благословение, а не проклятие.

— С этим согласится не всякий.

— Мне все равно. — Он медленно и осторожно коснулся своих шрамов морр\'дэчай. — Мне не хватает ее, Катренн.

— Как и мне.

— Ты хорошо держалась. Я горжусь тобой.

— Береги себя. — прошептала она.

Он улыбнулся.

— Я умру, когда придет время. Я не боюсь. Мне будет не хватать тебя, сестренка.

Он ушел много более скрытно, чем появился. И она больше не увидит его.

* * *

Их было семеро, включая самого Парлэйна. У них было много имен. Официально они были Серебряным Советом, рукой самого Серого Совета. Официально они были специальным подразделением войск Минбара, ориентированным на взаимодействие с чужими расами и поддержание порядка и стабильности в опасно неспокойных местах.

Неофициально, разумеется, лишь Дераннимер выказывала им какое–то уважение. Остальной Серый Совет презирал их, но никто из них не мог ей перечить, и к тому же большинство было согласно, что чем дальше от Минбара будут подобные типы — тем лучше.

Парлэйн ожидал, что очень скоро положение изменится.

Не то, чтобы его это беспокоило. Он, все они, будут делать то, что делают, с поддержкой Серого Совета, кого угодно, или же без нее. Но, тем не менее, это будет болезненно. Отречься от их связи с Серым Советом значило отречься от их статуса минбарцев. Они станут изгнанниками, лишенными клана и родни, без корней, без истоков и дома который могут назвать своим.

Это будет больно, но они справятся.

У них было много имен, но сам Парлэйн придумал то, которое к ним привязалось.

Они были Отрядом Хаоса.

Каждый из них был в каком–то роде изгоем. Тамекан хотел быть судьей до того как его денн\'бок был сломан в стычке а он попал в опалу. Иннакен готовился стать врачом, пока не исчезла женщина которую он любил и долгие поиски стоили ему большей части себя. Когда он, в конце концов, нашел ее, то покинул ее без надежды вернуться.

Таданакенн была, как всегда, загадочна, гибка, грациозна — все что угодно, только не изгнанный Клинок Ветра, которым она назвалась; впрочем, это не имело значения. Ее причины касались только ее. Тетсукен всегда был слишком необузданн по сравнению со своим отцом — знаменитым ученым, и со смертью его отца больше никто не мог его терпеть.

Такуэн преследовали деяния ее деда, совершенные им во времена войны. Он последовал за Хантибаном, а позже — за Парлонном, и никто не хотел поверить, что она вовсе не столь же вероломна, какими были они.

И Рикайджи. Она прежде была жрицей, и близкой подругой Катренн. В один прекрасный день, без видимых причин, она просто ушла с медитации, сожгла свою белую мантию, и облачилась в черное и серебро воинов. Никто не знал почему, даже Парлэйн, хотя у него были свои соображения, почему она оставалась с Отрядом.

И, кроме того, был сам Парлэйн. Названный в честь двух величайших предателей этой войны. Темная тень самого известного и любимого рода минбарцев. Он был забыт — нежеланный и ненужный.

Никто не нуждался в нем, кроме этой шестерки.

Отряд Хаоса.

Были и другие, но они погибли, ушли или были сломлены ранами. Теперь оставались только семеро, и этого было достаточно.

Сразу же по возвращению Парлэйн отправился искать Рикайджи. Он нашел ее, разумеется, в тренировочном зале, с остальными. Их корабль был чересчур велик для экипажа лишь из семерых, но он служил им домом, тренировочной площадкой и средством передвижения. Большинство их сражений проходило на земле.

Он увидел ее мгновенно. Она вела тренировочный бой с Такуэн, двигаясь медленно и выверенно, отрабатывая стойки и движения. Она была не единственной, кто не был рожден воином — Иннакен был и оставался врачом, и один Шинген знал, чем занималась Таданакенн прежде чем присоединилась к ним, но Рикайджи всегда стремилась сделать себя совершенной — а потом добиться еще большего.

Парлэйну это нравилось.

Была заметна скованность ее правой руки — там, где Заркхеба рванул ее. Она компенсировала это, пытаясь сделать основной рукой левую, но это было куда труднее чем казалось. Это значило, что придется перенести все рефлексы тела на другую сторону. Парлэйну посчастливилось быть полностью обоеруким, но он представлял насколько трудным это было для нее.

Он помнил страх, который он испытал, когда она была ранена. Он боялся, что она умрет, а после — боялся что ей придется ампутировать руку, и она уже не сможет сражаться. Боялся, что она покинет их.

Ему стоило быть более проницательным. Что бы ни случилось, она всегда останется с ними.

— Узрите нашего бесстрашного вождя. — проговорил Тетсукенн, поднимаясь из тени, где медитировали он и Иннакен. Как и Иннакен, он чуть изменил свое имя, когда присоединился к ним, добавив воинское \"—кен\".

Старый титул, дававшийся тому, кто пришел к воинам из другой касты.

Рикайджи чуть отвлеклась от своих упражнений, но тем не менее продолжала удерживать равновесие. Каждое ее движение было танцем.

— Как это было? — спросил Иннакен.

— А как еще? Спектакль. Представление. Слышал бы ты то, что было сказано... Она бы возненавидела их. — Он горько вздохнул. — Но, полагаю, мне повезло. Будь это другой день, меня бы вызвали на дуэль минимум полдюжины раз.

— Волнуешься за свою жизнь? — поинтересовалась Таданакенн с улыбкой.

— Нет. Не намерен обзаводиться шестью семьями, которые объявили мне кровную месть за убийство их любимых детишек. Но все же, наверное, мне стоило принять одну или две. Согласно Катренн — Серый Совет намерен ввести изгнание за денн\'ча.

Последовало искренне неодобрительное ворчание. Вален лишил чести древнее право смертельной дуэли и при создании Серого Совета официально объявил его незаконным. Он надеялся что оно само умрет со временем, но оставались глухие уголки, где денн\'ча все еще жило.

— Сколько осталось до того, как они попробуют объявить вне закона отряды вроде нашего? — задала вопрос Такуэн.

— Таких отрядов как наш нет. — заметила Таданакенн.

— Нет. — согласился Парлэйн. — Мы единственный. Мы будем последними.

— Печально.

— Истинно. Увидеть ее тело... До того я не хотел в это верить. До того момента, как я оказался перед костром, я хотел верить, что это неправда, но потом... Это не должно было случиться — так. Она должна была умереть в бою, не в постели.

— Больше никто не умирает в бою. — сказала Такуэн. — Нет битв, чтобы в них умирать.

— Кроме как у нас. — сказала Таданакенн с кривой усмешкой. — Разве мы не везунчики? Кстати об удаче, пришло послание, с просьбой о встрече насчет найма.

— Кто?

— Без имени, только цена. И вот это...

Она протянула каменный кружок, искусно гравированный и великолепно отполированный. Узор на нем изображал старинный герб. Белая маска, заключенная в паутину из колючих веток.

— Итак? — спросила Таданакенн.

— Разве не было голосования?

— Мы решили оставить это на твое усмотрение. Ни у кого из нас нет ни малейшей догадки — что же это значит.

— Я знаю. — сказал он. — Мы принимаем заказ.

Последовали кивки и улыбки; от всех, кроме Рикайджи. Она просто смотрела на него, и ее небесно–голубые глаза передавали послание, предназначенное только ему.

Позже, в его руках, согреваясь у его тела, она спросила его про похороны. Он мог лгать другим — но не ей.

— Гнев. — ответил он. — Я чувствовал себя разъяренным. Не больше горстки было достойных стоять там. Рашок, Немейн, Катренн еще один или двое. Но их были тысячи, и это был всего лишь одно собрание из многих. Она возненавидела бы весь этот спектакль, все это лицемерие, все это вранье.

Он отрешенно раздумывал, потом прикрыл глаза.

— Ненавижу их всех. Я хотел бы родиться тысячу лет назад.

Я хотел бы убить их всех.

* * *

Парлэйн без страха вошел в разрушенный зал Широхиды. Он был один. Никто другой не придет сюда. Даже Рикайджи остановилась у ворот, дрожащая, в замешательстве. Он мог почувствовать ее страх, и она знала это. Он попросил ее остаться на страже за воротами, чтобы не испытывать ее храбрость.

Он не вовсе винил их. Они были его друзьями и напарниками, единственными кто, как он был уверен, не предадут его. Рикайджи была его любовницей, и он верил ей, как никому другому. Ее рана наполнила его горем и разрушительной яростью, и он молча клялся себе, что сам подарит ей последнюю милость — если она больше не сможет сражаться.

Он не винил их за то, что они не желали войти в Широхиду. Многие верили, что это место проклято. Ее так и не заселили за десятилетия, прошедшие с тех пор, как погиб Маррэйн. Говорили что его призрак обитает здесь, причитающий и кричащий, такой же безумный после смерти, каким он был и в жизни.

Парлэйн подозревал правду. Однажды ночью он спросил свою мать, и она пристально посмотрела на него — быть может, напуганная тем сходством, что начало проявляться уже тогда. Вален был где–то с дипломатической миссией, Катренн училась, Вашок спал. Их было лишь двое.

Она рассказала ему. Правду. Всю. Как она решила придти в Широхиду, и как она встретилась с Маррэйном в тот, последний раз. Как безумен он был, как он вернул себе на краткое время рассудок, прежде чем умереть в огне который сам зажег, огне что поглотил зал.

Лишь много лет спустя, после первой проведенной здесь ночи, она рассказала ему про Охотника за Душами.

Он был здесь много раз. Когда он вырос — ему дали год, который он мог провести за любым занятием на выбор. Он мог выбрать любой отряд, любой орден или братство, любую организацию, гильдию или министерство. Его братьям и сестрам позже был предложен такой же выбор, и их решения не доставили беспокойства родителям. Катренн выбрала назначение помощника при Сером совете, Вашок отправился в Орден Предвестия Света в Тузаноре, Затренн пошла в Рейнджеры, Немерант — в гильдию стеклодувов, и остальные выбрали похожее.

Парлэйн единственный предпочел изучать свой мир и его историю.

Это, как он знал, разочаровало Валена. Парлэйн отказался от предложенной ему охраны и скитался по Минбару в одиночестве, исчезнув из вида. Он держал свое имя и личность в тайне, и выдавал себя за студента или паломника.

В поселке у подножия гор Ямакодо он разговаривал со старым воином, который бежал из Ашинагачи с Парлонном. На ферме в окрестностях Йедора он говорил с наемником, сражавшимся под началом Маррэйна в раннем периоде войны, до того как был искалечен. Он слушал бродячего барда, певшего о войне. Он разговаривал со внуком Унари, рожденным от дочери, о которой высокий воин никогда не знал. Он раскапывал землю у Секигахары и нашел дэчай, оставшийся от той битвы. Он медитировал над ним всю ночь, и после похоронил его рядом с владельцем. И он провел неделю в Широхиде, спал в ее огромном каменном зале.

Слухи были правдивы. Крепость посещали видения. Парлэйн видел призраков и говорил с ними. Он видел их танец и песни. Он стоял там где Беревайн была прибита с склону и видел ее призрак — такой же безмолвный, какой она была при смерти. Он сидел на троне и поранился в четырех местах. Он смотрел на огромные каменные изваяния вождей Клинков Ветра и преклонил колени перед Хантенном, зная что Маррэйн и Парлонн уважали его.

Позже он думал, что все, что он видел, было иллюзией, всего лишь горячечным бредом, наследием болезни которая свалила его на две недели после того, как он попал в ураганный ливень у Секигахары. Он почти мог бы в это поверить, если бы не два тонких шрама, прочертивших его лицо, которые появились когда он покинул Широхиду.

Отметина воина, который еще не исполнил свое задание, или же еще не искупил свою вину.

Знак ходячего мертвеца.

С того дня он начал звать себя Клинком Ветра. У него не было законного права на этот титул — но он спал и медитировал в Широхиде. Он вел жизнь Клинка Ветра, сражался также как они, думал как они. Любой из них мог бы вызвать его на дуэль за самовольно присвоение их имени, но никто не посмел. Теперь в них не было отваги. Они были сломленными, исчезающими тенями себя прежних.

Вскоре после этого он вернулся в Йедор. Его мать едва не потеряла сознание увидев его, а Вален даже накричал на него. Он всегда знал что Вален не питает к нему великой любви но услышать, как он кричит...

— Тысячелетиями люди умирали из–за них! — Парлэйн все еще слышал его крик. — И они умирали чтобы создать мир, который ты знаешь, мир где никто не умирает бессмысленно, где никто не должен носить такого клейма!

Он хотел говорить — но не сделал этого. Тогда он понял что между ним и Валеном никогда не будет ничего общего. Он слышал плач матери той ночью, и это больно ранило его — но не настолько, как ранило знание того, что он не принадлежит настоящему, и что никто из них не поймет его.

Катренн была ближе всего. Она хотя бы хотела понять его. Она задавала ему сотни вопросов о его путешествии, и слушала его истории с явным интересом. Он надеялся, что в следующий раз она составит ему компанию, но после с печалью понял, что она никогда не посмеет этого.

После этого Парлэйн начал разыскивать лучших учителей и воинов, оставшихся в живых. Рашок учил его как ребенка, с неохотой, и чем старше становился Парлэйн — тем очевиднее становилось его скупость. В конце концов Рашок отказался учить его чему–либо.

И потому он искал других воинов. Такие были. Рейнджеры, впавшие в опалу, кто говорил о А\'Иаго Мар\'Кхане и Кин Стольвинг. Старые воины, кто сражался рука об руку с Маррэйном и Парлонном — или же против них. Он читал их записки, истории и рассказы, и знал что никогда не сможет вернуться домой.

Он даже не появился на похоронной службе по Валену, но, тем не менее, носил в течении месяца траур — на свой лад. Что бы он ни думал о нем, его мать любила его. Он чтил это.

Эти мысли становились все тяжелей, пока он шел все дальше по залам Широхиды. Здесь прошлое всегда в десятки раз сильнее давило на него. Он часто возвращался сюда — чтобы медитировать, размышлять или тренироваться. Он пытался уговорить Рикайджи придти вместе с ним, но она так и не смогла переступить порог.

— Это наш дом. — сказал он призракам. — Наш и только наш.

Он шел дальше. стараясь скрыть свое возбуждение. Это, знал он, что–то особенное, Ни один нормальный наниматель не искал бы с ним встречи здесь. Парлэйн не думал что враг пришел бы сюда, да и случись так — это не имело бы значения. Будет ли это армия, орда викххеранов или заркхеба, или даже сам Шинген — здесь его ничто не может убить.

Он поднялся по ступеням к трону и сел, почувствовав успокаивающие уколы боли, когда каменные шипы вонзились в него. Хантибан, как говорили, ненавидел этот трон, жаливший его всякий раз, как он занимал его. Хантенн редко садился сюда, и когда это случалось — он не чувствовал неудобства.

Маррэйн ни разу не садился на трон.

Парлэйн чувствовал неудобство, он чувствовал боль — но он принимал их как часть себя и того, кем он был. Клинки Ветра не вернутся сюда. Они ушли в новый оплот, у Йедора, который был выстроен для красоты и церемоний, изящество вместо силы.

В этом зале Парлэйн чувствовал себя бессмертным. Он чувствовал себя Первым Воином. Он чувствовал себя...

Императором?

— Выходи. — сказал он тени близ тени Хантенна.

Силуэт двинулся вперед.

— Я рад что ты пришел, наследник. — сказал он. — Ты выглядишь... подходящим для этого трона.

Парлэйн подался вперед, сложив пальцы перед лицом. До этого момента он почти не сомневался, а когда отблеск лунного света скользнул по драгоценному камню во лбу существа он точно знал, кто позвал его сюда.

Это был Охотник за Душами.

* * *

Парлэйн никогда не видел Охотника за Душами прежде, но отлично знал что это был он. Он был высоким, с округлой головой, а в середине его лба был вживлен драгоценный камень. Он двигался с простой и уверенной грацией, которую мог оценить воин, подобный Парлэйну. Он не колебался и не сбивался с шага, он просто шел так, что на его пути не оказывалось помех.

Несмотря на холодок внутри и мурашки пробежавшие по коже, Парлэйн обнаружил что он восхищается этим существом — что оно почти что нравится ему.

Ему приходило в голову, что это может быть ловушкой. Если так — то он умрет, сражаясь; есть и худшие способы умереть, чем бой с достойным противником. Он не думал о своей душе, и не задумывался о том, что она может быть поймана.

Он был воином. Он не показывал страха.

— Трон подходит тебе, наследник. — сказал Охотник за душами.

— Мне здесь нравится. — ответил он.

— Ты выглядишь подходящим ему.

— Я часть его.

Охотник улыбнулся.

— Разумеется. — сказал он. — Парлэйн Воин, старший сын Дераннимер, законный наследник трона Минбара.

— Зачатый вне брака, сомнительного происхождения. — сухо ответил Парлэйн. — Проклятый и отвергнутый с момента рождения.

— Проклятый? Нет, я бы сказал что ты благословлен. Отвергнутый? Возможно. Слава вашей семьи отошла к твоей сестре, и в ней тебе отказано.

— Я отказался от нее. — сказал Парлэйн подавшись вперед на троне. — И что тебе известно о моей сестре?

— У нее великая душа. Она сильна, прекрасна и талантлива, и может принести эпоху мира и чудес, упрочить то что начали твоя мать и Вален. Я многое знаю о душах.

— А что насчет моей души?

— Ты не проявляешь страха. Я Шаг Тод, чудовище которое тревожит сны твоего народа. Я стою здесь, в сгоревшем зале, приносящем несчастья, а ты сидишь на троне, что столетиями ранил и увечил своих владельцев. Когда последний из тех, кто сидел на нем, мирно умер в постели?

— Три сотни и шестьдесят девять лет назад. — автоматически ответил Парлэйн — Тсунен, в возрасте ста одиннадцати лет.

— И с тех пор все они становились жертвой безумия, морр\'дэчай, войны или предательства. Ты весьма отважен, раз объявляешь этот трон своим.

— Больше он никому не нужен, и я не боюсь безумия. Я буду приветствовать морр\'дэчай, если буду опозорен достаточно, чтобы заслужить его. Я вижу смерть на войне, как честный и благородный финал для воина, а чтобы быть преданным — сперва надо кому–то верить, а я не верю никому.

— Ты лжешь умело, Парлэйн Проклятый. Все правда, за исключением последних слов. В этом ты похож на своего отца.

Он распахнул глаза.

— Ты знал моего отца?

— У меня была... сделка с ним. В некотором роде.

— А сейчас ты хочешь заключить сделку с мной. В некотором роде.

— В некотором роде, верно.

— Ты хочешь нанять нас.

— Вы отряд наемников, не так ли? Ваш... Отряд Хаоса.

Охотник за душами, похоже, находил это название занятным.

— Мы наемники, но мы не беремся за какую попало работу. Я должен буду знать — что это, где это и сколько по–твоему это займет времени. Потому мы сможем поговорить о плате.

Но для начала я должен знать кто ты такой. Не что ты такое. Кто.

— Кто я? Интересный вопрос. Знаешь, наследник, ты первый, со времени моей встречи с Валеном, кем я могу восхищаться; а он был первым за тысячелетие. Ты задаешь верные вопросы и не выказываешь глупых страхов. Я восхищен этим.

— Кто ты?

— Я Примарх Мажестус эт Конклавус, глава моего ордена. Я пришел чтобы нанять тебя и твой отряд для защиты места, находящегося в осаде.

— Битва уже началась?

— Нет, но начнется. Скоро.

— Что мы защищаем? Твой замок?

— Скажем точнее — замок всех и каждого. Это место в долгом пути отсюда, но если я сказать, что оно в высшей степени важно для всех рас, включая твою и мою, то знай что я не лгу.

— И что же это за место, этот... замок всех и каждого?

— Голгофа.

* * *

Вот на что должна быть похожа война.

Поток крови бурлящий в теле, напряжение в мускулах, кипение энергии, песня предков в душе.

В этот момент Парлэйн узнал славу и величие боя.

Элой парил в воздухе перед ним, темные молнии трещали вокруг его фигуры. Черно–огненные крылья взмахивали надменно и неторопливо, а взгляд на лице чужака сочетал абсолютную надменность с огнем одержимости.

— Смерть — голос эхом отдавался в комнате, ритмично, словно бой барабанов. — Смерть смерть смерть смерть...

Кровь начала сочиться из его ушей и глаз, затмевая взгляд. Все подернула алая дымка. Он увидел сквозь туман, как Иннакен оседает у дальней стены, прикрывая тело упавшего квайрина.

Элой взглянул на Парлэйна и медленно и торжественно поднял одну руку. Сияющий клубок появился на его длиннопалой ладони. Другая рука поднялась и он погрузил ладонь в клубок, удвоив его в размерах. Две оставшиеся руки чужака покоились скрещенными на груди.

Парлэйн сплюнул кровь и бешено заморгал. Ритмичный речитатив элоя все еще отдавался в его мозгу.

Смерть смерть смерть смерть

— Я Парлэйн из Клинков Ветра.

смерть смерть смерть

— Моей матерью была Дераннимер из Огненных Крыльев.

смерть смерть

— Она смотрела в лицо воинам, Теням и ночным кошмарам и никогда не испытывала страха.

смерть

— Я не знаю страха.

смерть

— Моя мать умерла с честью.

смерть

— Ты ничего не знаешь о смерти, тварь.

смерть

— Ничего по сравнению с тем что я покажу тебе.

смерть

смерть

смерть

— Ничего.

— Ничего.

— Ничего.

Тот поднял две руки над головой. Свет от сияющего клубка молний отбросил глубокие тени на его лицо, превратив то, что было восхитительным и ангелоподобным, во что–то демоническое и пугающее — но все равно прекрасное.

Он смотрел на него.

Смерть

Он медлил перед атакой, отступал назад, его тело вздрагивало. Кровь текла из его рта, превращаясь на воздухе в алые капли, застыв на миг неподвижно, словно крошечные солнца.

Затем они рухнули и все произошло в один миг.

Элой швырнул в него клубок молний в тот миг когда он рванулся вперед. Тот взорвался, коснувшись земли, разбросав по полу трескучие стрелы энергии. Он почувствовал ошеломляющий удар по коленям и ступням и покатился к существу, ударившись о его ноги.

Оно отстранилось мгновенно, ни секунды не размышляя и не колеблясь. Его злобные глаза уставились на Парлэйна и вспыхнули.

Смерть!

Парлэйн отлетел в сторону. Его распростертое тело взлетело в воздух по воле разума чужака. Электрические разряды пробивали пространство между ними, встряхивая его беспомощно напряженное тело. Он сжимал денн\'бок так крепко, что чувствовал, как оружие становится частью его руки.

Смерть!

Он запрокинул голову, скрипя зубами от боли. Сквозь кровавую дымку он видел бойню, в которую превратился зал совещаний. Послы, изломанные и разбросанные вокруг. Квайрин отброшенный к стене, обугленные останки нингиаса. Иннакен, упавший на тело квайрина, Таданакенн и Такуэн — оба скорчившиеся в углу. Рикайджи была...

Смерть!

Его тело вздрогнуло. Он чувствовал как кости трутся друг о друга и хрустят, словно готовые сломаться. Стрелы молний продолжали бить в него.

Смерть!

Рикайджи там не было.

Смерть!

Здесь!

Она выпрыгнула из–за разбитой двери, сжимая свой денн\'бок, ее искаженное, бледное лицо было исчерчено потеками крови. Изо всех своих сил, со всей ее точностью и волей, она бросила оружие Парлэйну. Он издал вопль, который был смесью из крика боли и боевой песни. Его рука сжалась на ее денн\'боке и он взмахнул им перед собой.

Молния ударила по размытому в дугу древку и отразилась обратно, в тело создания, которое управляло ей. Элой закричал и Парлэйн упал, не заметив боли, горящей в левой ладони и руке, потому что приземление отдалось в каждой его кости.

Он вскочил сразу же, справившись с болью, и взглянул на посох Рикайджи. Тот был сломан, чересчур искорежен чтобы использовать его по назначению. Он почувствовал тяжесть в правой руке и вспомнил, что все еще сжимает в ней свое оружие.

Все еще крича, элой опустил на него взгляд, и ангельское лицо исказилось болью и яростью. Одна из его рук почернела и бесполезно болталась вдоль тела, но все равно у него оставалось больше рук чем у Парлэйна.

Он создал еще один комок молний, двигаясь со скоростью мысли, и швырнул его. Парлэйн был готов, и сделал выпад двумя скрещенными денн\'боками. Комок ударил в перекрестье и рассыпался, уйдя в землю сквозь тело Парлэйна.

Изо всех сил Парлэйн бросился вперед, взмахнув обоими клинками. Элой вытянул одну руку чтобы отшвырнуть его, но он был слишком медлителен. Ударив концом искореженного посоха Рикайджи по руке, Парлэйн погрузил свой денн\'бок в грудь чужака.

Элой закричал и повалился, темная энергия хлынула из его тела. Свет; темный свет полился из его рта, и в тот миг, когда его тело ударилось о пол, раздался взрыв. Парлэйн вскинул ладони, защищая глаза от ослепляющего, алмазного сияния смерти чужака; и когда он, жмурясь из–за крови и пятен перед глазами, решился посмотреть вновь — он увидел лишь оплавленный, почерневший силуэт на полу.

Рикайджи тут же оказалась возле него. Она нежно обтерла кровь с его лица.

— Жив. — прошептала она.

— Меня нельзя убить. — прошептал он ей. Она улыбнулась — лишь глазами, не лицом.

Она помогла ему подняться. Он все еще сжимал ее сломанный денн\'бок. Он протянул ей оружие.

— Сломал. — сказал он.

Она какую–то секунду рассматривала его, а затем перевела взгляд на комнату, тела, черные отметины на стенах и потолке, на Иннакена все еще пытающегося защитить раненого квайрина, на все это безумие и хаос, и пожала плечами.

— Подыщу другой. — вот и все, что ответила она.

* * *

Комната была горячей, и не только от жара их тел. Все казалось горячим — кровь, кожа, тело, душа.

Парлэйн лежал неподвижно, словно в медитации, нежно касаясь Рикайджи подле себя. Она тоже была неподвижна, безмолвна и неподвижна словно статуя.

Или труп.

Лишь ее тепло уверяло его, что она была живой.

Они были последними. Всем, что мог предложить Отряд Хаоса. Он не знал — сколько времени прошло в этом странном, чужом месте, но это несомненно были месяцы, возможно годы. Остальные были мертвы.

Все они были мертвы — от безумия, морр\'дэчай, болезни, войны.

И все же Парлэйн, самозваный и самокоронованый Лорд Широхиды все еще жил.

Он хотел бы знать, чем это было для великих воинов. Жить — сквозь одну битву к другой, в то время как умирают твои друзья, родные, любимые. Шинген, как говорят, выиграл тридцать четыре битвы. Скольким пришлось умереть в них? Сколько из тех было его друзьями?

Было ли это ответом? Не любить, не верить?

Он провел рукой по шее Рикайджи и почувствовал жар ее кожи.

Что он сказал Примарху насчет путей к смерти для воина?

\"Я не боюсь безумия. Я буду приветствовать морр\'дэчай, если буду опозорен так, чтобы заслужить его. Я вижу смерть на войне как честный и благородный финал для воина, а чтобы быть преданным — сперва кому–то надо верить, а я не верю никому.\"

Он считал так и сейчас, но легко говорить за себя. Труднее, гораздо труднее верить в то, что также думают следующие за ним. Иннакен не был рожден воином. Он хотел только лечить. Считал ли он так же?

Голгофа воевала с тех пор, как они прибыли, но это была война против врага, которого они не могли даже увидеть, кроме одной схватки. Те, кто был здесь, послы от могучих и древних рас галактики, начинали сходить с ума и бредить смертью.