— Ты, наверное, помнишь их лучше, чем я, — предположил он.

— Кое-что припоминаю.

— Хорошо бы что-нибудь выпить.

— Только бренди, — ответил я.

— Мы можем выпить вина.

— Какого вина?

— В подвале… — Он вдруг широко раскрыл глаза. — Бог мой! Я забыл о подвале!

— Я даже не знал, что он у тебя есть.

— В нем идеальные влажность и температура для длительного хранения вина. В бордо и в портвейн, которые там стоят, вложено немало денег.

В подвале, конечно, ничего не оказалось. Только три ряда пустых стеллажей от пола до потолка и одна-единственная картонная коробка на простом деревянном столе.

Дональд лишь передернул плечами:

— Ну вот… Вот, значит, как…

Я снял крышку с коробки и увидел изящно закупоренные горлышки бутылок.

— Хоть это в спешке не взяли, — сказал я.

— А может, сознательно, — криво усмехнулся Дон. — Австралийское вино. Мы привезли его с собой из поездки.

— Лучше, чем ничего, — сказал я небрежно, вытаскивая бутылку и читая этикетку.

— Оно лучше многих сортов. Большинство австралийских вин не имеют себе равных.

Я отнес ящик наверх и поставил на стол. Ступеньки из погреба вели в подсобное помещение, где стояли стиральные машины, пылесосы и прочая домашняя утварь. Я всегда принимал дверь погреба за обычный стенной шкаф и теперь задумчиво смотрел на нее — ничем не приметную, выкрашенную в белый цвет панель, совершенно не выделявшуюся на общем фоне.

— Как ты думаешь, грабителям было известно, что в доме хранится вино? — спросил я.

— Не знаю.

— Я никогда бы не нашел его.

— Потому что ты не грабитель. — Он достал штопор, откупорил бутылку и наполнил два стакана темно-красной жидкостью.

Я попробовал. Вино было чудесным, даже на мой непрофессиональный вкус.

Дональд пил вино не смакуя, как воду. Стакан раз или два звякнул о его зубы. В его движениях ощущалась неуверенность, будто он никак не мог вспомнить, как что делается. А все потому, что его мысли были поглощены Региной, и это буквально парализовывало его.

Тот, прежний, Дональд был человеком, уверенным в себе. Он умело вел свой бизнес, перешедший к нему по наследству, постепенно расширяя его географию. У него было волевое лицо, улыбчивые, с янтарным отблеском глаза. И он не жалел денег на модные прически.

Теперешний Дональд был растерян, раздавлен несчастьем, хотя и старался держаться, но слишком неверной была его походка, когда он шел по лестнице.

Мы провели вечер на кухне. Говорили о всякой всячине, выпили, что-то съели и снова разложили по полкам съестные припасы. Дональд старался вовсю, но половину банок поставил вверх дном.

У парадной двери за вечер звонили трижды, однако не так, как было условлено с полицией. Телефон не звонил совсем — я отключил его. Дональд отклонил предложение друзей пожить у него. Он буквально содрогался при мысли, что ему придется говорить с кем-то, кроме меня и Фроста.

— Почему они не убираются прочь? — спросил он в отчаянии, после того как в парадную дверь позвонили в третий раз.

— Они уберутся только после того, как увидят тебя, — сказал я и мысленно добавил: «…выжмут все, что им надо, и отшвырнут за ненадобностью».

— У меня на это нет сил, — устало сказал он. Ситуация напоминала осаду.

Потом мы отправились наверх, чтобы хоть немного поспать. Хотя было не похоже, что Дональд проспит дольше, чем в прошлую ночь, когда он почти не сомкнул глаз. Полицейский врач еще накануне оставил снотворное, но Дональд к нему не притронулся. Я силой пытался заставить его принять лекарство, однако безрезультатно.

— Нет, Чарльз. Это было бы изменой. Забочусь только о себе, а не о… Какой ужас пережила она, не видя рядом никого из тех, кто мо… кто любил ее…

Он словно старался найти утешение в собственных страданиях. Я кивнул и больше не приставал к нему со снотворным.

— Ты не будешь возражать, — начал он несмело, — если я лягу в отдельной комнате?

— Разумеется, нет.

— Можно постелить тебе в соседней?

— Конечно.

Он открыл шкаф и показал, где белье.

— Ты справишься сам?

— Не беспокойся, — ответил я.

Он повернулся и вдруг замер, заметив светлое пятно на голой стене.

— Они взяли Маннинга! — вскрикнул он.

— Какого Маннинга?

— Которого я купил в Австралии. Я повесил картину здесь всего неделю назад. Хотел показать ее тебе. Почему и попросил приехать.

— Жаль…

Нет, это не то слово.

— Все, — сказал он безнадежно. — Все пропало!

Глава 2

В воскресенье Фрост прибыл снова — такой же энергичный, со спокойными, все замечающими глазами и сдержанными манерами. Я открыл парадную дверь после его условного звонка, и он прошел за мной в кухню, где мы с Дональдом обосновались, видимо, надолго. Я молча показал на табуретку.

— У меня есть для вас две новости, — сказал он официальным тоном. — Во-первых, несмотря на то что мы тщательным образом осмотрели весь дом, нам не удалось обнаружить никаких отпечатков пальцев.

— И нет никакой надежды?

— Нет, сэр. Профессиональные грабители всегда надевают перчатки.

Дональд терпеливо ждал с безразличным выражением на своем посеревшем лице, казалось, то, о чем говорил Фрост, совсем его не касалось. Ничто, подумал я, не имеет теперь для него значения.

— Во-вторых, мы выяснили, что в пятницу после обеда возле вашей парадной двери стоял фургон.

Дональд тупо посмотрел на него.

— Темного цвета и весь в пыли, сэр.

— О-о! — произнес Дональд равнодушно.

— Так, — вздохнул Фрост. — А что вы знаете о бронзовой статуэтке коня, мистер Стюарт? Коня, вставшего на дыбы?

— Она в холле, — машинально ответил он и добавил, нахмурив брови: — Я хотел сказать, что она была там. Сейчас ее нет.

— Откуда вы о ней узнали? — спросил я Фроста и, еще не закончив вопроса, догадался, каким будет ответ. — О нет!.. — У меня перехватило горло. — Я подумал, может, вы нашли ее… Может, она выпала из фургона?

— Нет, сэр. — Его лицо оставалось невозмутимым. — Мы нашли ее возле миссис Стюарт.

Дональд тоже сразу понял, о чем идет речь. Он резко поднялся, подошел к окну и стал смотреть на опустевший сад.

— Тяжелая, — выговорил он наконец.

— Да, сэр.

— Все произошло… быстро?

— Да, сэр, — повторил Фрост, и слова его прозвучали скорее как констатация факта, чем утешение Дональду.

— Бедная Регина!.. — еле слышно прошептал Дональд. Горе совершенно подкосило его. Он тяжело опустился в кресло и отсутствующим взглядом уставился в пространство.

Фрост осторожно перевел разговор на другое: попросил, чтобы никто из нас не входил в гостиную, которую полиция опечатала.

А вообще они закончили обследование дома, и можно смести с полированных поверхностей серо-белый порошок для определения отпечатков пальцев.

Дональд никак не отреагировал на эти слова.

Подготовил ли мистер Стюарт список украденных вещей?

Я подал ему лист с перечислением столового серебра и картин, которые смог вспомнить. Фрост неодобрительно поднял брови и сказал:

— Нам нужен более подробный список, сэр!

— Попробуем вспомнить сегодня еще что-нибудь, — пообещал я. — Кстати, украдено также большое количество вина.

— Вина? — переспросил инспектор. Я показал ему пустой подвал. Он осмотрел его и надолго задумался.

— Нужно было порядочно времени, чтобы вывезти все дочиста, — заметил я.

— Похоже, что так, — протянул он. Он посоветовал Дональду подготовить короткое заявление и зачитать его перед репортерами, которые еще стоят во дворе, пусть уж лучше убираются…

— Нет, — резко ответил Дональд.

— Всего лишь короткое заявление, — продолжал настаивать Фрост. — Мы можем подготовить его вместе, если вы не против.

В сущности, Фрост все написал сам. Он не меньше Дональда был заинтересован спровадить докучливых репортеров, от которых ему приходилось постоянно отбиваться. Мой кузен в конце концов согласился выступить с этим заявлением перед репортерами. Составленное в виде полицейского акта, оно было так далеко от пережитого им, что позволило бы ему зачитать его более или менее спокойно.

— Но чтобы не было фотографов, — предупредил Дональд.

Они заполнили холл — толпа искателей сенсаций с голодными глазами, настоящие зубры своей вездесущей профессии, лишенные эмоций сотнями подобных вторжений в человеческие трагедии. Конечно, им жаль парня, у которого убили жену. Но новости есть новости, а газеты продаются благодаря уголовной хронике, и если репортеры не будут поставлять хозяевам нужный товар, то потеряют работу и их место займут менее щепетильные конкуренты. Совет печати в последнее время запретил подобные бесцеремонные вторжения в жизнь сограждан, но лазейки, которые еще оставались, причиняли немало неприятностей потерпевшим.

Дональд стоял на лестнице, мы с Фростом — внизу. Дон читал без всякого выражения, будто это касалось кого-то другого.

— Я возвратился домой приблизительно в семнадцать часов и заметил, что за время моего отсутствия исчезло значительное количество ценных вещей… Я немедленно позвонил в полицию… Моя жена, которая по пятницам обычно не бывала дома, неожиданно вернулась и, очевидно, нарушила планы преступников…

Он закончил. Репортеры старательно записали этот набор стандартных фраз и разочарованно переглянулись. Один из них, явно выбранный заранее, начал вкрадчиво, тоном, полным сочувствия, задавать вопросы:

— Скажите, пожалуйста, какая из дверей ведет в комнату, где убили вашу жену?

Дональд невольно бросил взгляд в сторону гостиной. Все повернули головы и уставились на белую панель, что-то записывая.

— Скажите, что именно было украдено?

— Серебро… картины…

— Какие картины?

Дональд покачал головой и стал бледнеть.

— Не могли бы вы назвать их цену?

— Я не знаю, — наконец ответил он.

— Они были застрахованы?

— Да.

— Сколько спален в вашем доме?

— Что?

— Сколько здесь спален?

— Кажется… да, пять.

— Что вы можете рассказать нам о вашей жене? Характер, работа? И не могли бы вы дать ее фотографию?

Дональд умоляюще помотал головой, пробормотал:

— Простите! — повернулся и ринулся вверх по лестнице.

— Все! — решительно заявил Фрост.

— Не густо, — послышался ропот в толпе.

— А вы чего хотели? Крови? — спросил инспектор, приглашая их к выходу. — Поставьте себя на его место.

— Ладно, — протянул кто-то, и они ушли.

— Беседа у нас получилась короткой, — усмехнулся Фрост, — но они и из этой малости сумеют настрочить предлинные репортажи.

Во всяком случае, положительный эффект был налицо — большая часть машин разъехалась немедленно, да и остальные, подумал я, скоро последуют за ними.

— Зачем они спрашивали о спальнях?

— Чтобы оценить стоимость всего дома.

— Бог мой…

— Во всех газетах все будет подано по-разному. — В голосе Фрос-та прозвучала веселая нотка. — Они всегда так. — Он посмотрел в сторону лестницы, по которой поднялся Дональд, и вроде бы ненароком спросил у меня: — У вашего кузена финансовые затруднения?

Я знал его манеру ловить человека на слове.

— Не думаю, — неторопливо ответил я. — Вы бы лучше прямо спросили у него.

— Обязательно, сэр! — окинул он меня внимательным взглядом. — А что знаете вы лично?

— Только то, что у полиции есть какие-то подозрения, — ответил я спокойно.

Он пропустил мои слова мимо ушей.

— У мистера Стюарта дела идут нормально? В наши дни многие предприниматели средней руки становятся банкротами…

— Наверное, вы правы, — согласился я.

— И из-за затруднений с наличными.

— Боюсь, что не смогу быть вам полезным. Вам придется проверить бухгалтерию.

— Мы так и сделаем, сэр.

— И если даже окажется, что фирма близка к банкротству, это еще не значит, что Дональд инсценировал ограбление.

— Такое уже бывало, — сухо сказал инспектор.

— Если бы ему были нужны наличные, он мог бы просто все продать, — заметил я.

— Возможно, он так и сделал.

У меня перехватило дыхание, и я ничего не ответил. — Что же касается вина… то, как вы сами заметили, чтобы вынести его из дома, потребовалось бы много времени.

— Это фирма с ограниченной ответственностью, и ее банкротство не затронуло бы ни его дома, ни личного капитала.

— А вы кое-что смыслите. Разве не так?

— Жизнь учит, — уклонился я от ответа.

— Я думал, что художники далеки от мирских дел.

— Некоторые и в самом деле далеки.

Он поглядывал на меня узенькими щелками глаз, словно прикидывал, какое участие я мог принимать в инсценировании кражи.

— Мой кузен, Дональд Стюарт, благородный человек, — тихо произнес я.

— Этот эпитет вышел из употребления.

— И все же осталось немало таких людей.

Он недоверчиво поглядел на меня. Всю свою трудовую жизнь он изо дня в день сталкивался с воровством и обманом. Благородством в мире преступников не пахло.

Дональд нерешительно спустился по лестнице, и Фрост незамедлительно забрал его в кухню, чтобы еще раз потолковать один на один. Я подумал, что если вопросы Фроста окажутся такими же въедливыми, как и обращенные ко мне, то бедняге Дону придется туго. Пока они разговаривали, я от нечего делать бродил по дому, заглядывая в ящики шкафов и открывая буфеты, стараясь себе представить жизнь моего кузена.

Кто-то из них, он или Регина, припас множество пустых коробок — разных форм и размеров. Они были рассованы по углам полок и ящиков — коричневые картонные, яркие подарочные, коробки из-под конфет и шоколада. Наверное, хозяева дома думали найти им какое-то применение или просто рука не поднималась выбросить красивые коробки. Грабители часть из них открыли и швырнули на пол. «Чтобы проверить их все, — подумал я, — потребовалось бы много времени».

Они почему-то пренебрегли большим солярием, где хранилось кое-что из антиквариата, но не было картин, Я сидел там в бамбуковом кресле и смотрел на сад. Ветер срывал пожелтевшие листья с деревьев, а несколько запоздалых роз изо всех сил держались на колючих стеблях. Было холодно и неуютно.

Я ненавижу осень — пору меланхолии, пору умирания. Каждый год мое настроение падает при виде мокрых листьев и улучшается с наступлением морозов. Статистика в психиатрии утверждает, что наибольшее число самоубийств приходится на весну, пору возрождения природы, когда все растет и тянется к солнцу. Я никак не могу понять такой зависимости. И если бы я решил броситься с утеса в море, то такое могло бы случиться только осенью.

Я пошел наверх, забрал свой чемодан и перенес его вниз. За годы путешествий я несколько усовершенствовал традиционный багаж художника. Большой твердый чемодан по существу превратился в портативную мастерскую, куда помещались кроме набора красок и кистей легкий складной металлический Мольберт, запас льняного масла и скипидара в небьющейся посуде и штатив, на котором можно было укрепить четыре непросохших холста так, чтобы они не касались друг друга. Была здесь коробка с тряпками и достаточным количеством растворителя, чтобы содержать в чистоте свое переносное хозяйство. И еще оставалось место для одежды, смены белья и пары сандвичей.

Укрепив на мольберте полотно среднего размера, я подготовил палитру и нанес первые мазки. Унылый пейзаж — нечто похожее на садик Дональда на фоне убранного поля и хмурого леса вдали. Картина совершенно не в моем духе. Но мне хотелось хоть чем-то занять себя.

Я работал медленно, понемногу замерзая, пока Фрост не решил наконец уйти. Он покинул дом, не попрощавшись со мной. Дверь резко захлопнулась за ним.

У Дональда на теплой кухне был жалкий вид. Когда я вошел, он сидел за столом в полном отчаянии, опустив голову на руки. Услышав мои шаги, он медленно поднял голову, и я увидел его постаревшее лицо, изборожденное глубокими морщинами.

— Ты знаешь, что он думает? — спросил он.

— Более или менее.

— Я не смог его переубедить. Он твердит свое. Снова и снова задает все те же вопросы. Почему он мне не верит?

— Многие люди врут полицейским. И они уже привыкли не верить.

— Он хочет встретиться со мной в моей конторе. Приведет туда своих сотрудников посмотреть бухгалтерские книги…

— Так скажи спасибо, что он не потащил тебя туда сегодня!

— И то правда.

— Дон, прости. Я сказал ему, что исчезло вино. У него появилось подозрение. Моя вина, что он так грубо с тобой говорил…

Он устало отмахнулся:

— Я и сам сказал бы ему про вино. Мне и в голову не приходило скрывать что-то.

— Но… — Я обратил его внимание на то, что для погрузки большого количества бутылок требуется много времени.

— Хм-м… Он и сам бы сообразил.

— А сколько действительно им потребовалось времени?

— Все зависит от того, сколько здесь было людей. — Он потер пальцами уставшие глаза. — Во всяком случае, у них должны были быть с собой коробки для бутылок. Следовательно, они знали, что здесь есть вино, и заранее подготовили тару. Поэтому Фрост решил, что я сам его продал, а теперь заявляю, что оно украдено, претендуя на страховку. Если же его действительно украли в прошлую пятницу, то кто, как не я, мог уведомить преступников, что им будут нужны коробки? Следовательно, я сам подстроил весь кошмар…

Мы размышляли в гнетущей тишине.

— Так кто же все-таки знал, что у тебя хранилось вино? — спросил я наконец. — И кто знал, что в пятницу никого нет дома? И какова была их главная цель — вино, антиквариат или серебро и картины?

— Бог мой, Чарльз, ты говоришь прямо как инспектор Фрост.

— Извини, Дон!

— Ладно уж. Теперь в любом бизнесе кризис наличных. Обрати внимание, национализированные промышленные предприятия тратят миллионные капиталы. Растет зарплата, растут налоги и инфляция. Для мелких же предпринимателей — это большая проблема. Конечно, у меня тоже трудности с наличными. А у кого их нет?

— Твои дела плохи? — поинтересовался я.

— Положение не отчаянное. Утешительного, разумеется, мало, но и о ликвидации пока что нет речи. К тому же компания с ограниченной ответственностью не имеет права производить торговые операции, если она не предъявит средств на покрытие расходов.

— Но она могла бы… если бы ты поддержал ее дополнительным капиталом?

Он поглядел на меня с тенью усмешки:

— Меня все еще удивляет, что ты зарабатываешь на жизнь… рисованием.

— Зато у меня есть возможность ходить на скачки, когда захочется.

— Ленивый лоботряс! — Он говорил как тот, прежний, Дональд, но непринужденность постепенно уступала место безразличию. — Только в крайнем случае, как несостоятельный должник, я мог бы воспользоваться собственным имуществом, чтобы спасти обреченное дело. Если бы дела моей фирмы стали совсем плохи, я бы сразу прикрыл ее. Было бы просто сумасшествием упустить время.

— Фрост, наверное, спрашивал тебя, не была ли страховка украденных вещей выше их действительной стоимости?

— Да, спрашивал. Несколько раз.

— Ну, ты бы не сказал ему, если бы даже так оно и было?

— Но так не было. Если хочешь знать, страховка была меньше действительной стоимости. — Он вздохнул. — Бог знает, возместят ли они стоимость Маннинга… Я договорился о страховке лишь по телефону. И даже еще не отослал страховой полис.

— Все будет в порядке, если ты предъявишь квитанцию на покупку. Он грустно покачал головой.

— Все документы, подтверждающие покупку, были в столе в холле. Квитанция картинной галереи, где я купил картину, паспорт картины, квитанция таможенного и акцизного сборов. Все пропало…

— Фросту вряд ли это понравится.

— Ему уже не понравилось.

— Ладно… Надеюсь, ты обратил его внимание на то, что вряд ли покупал бы дорогие картины и предпринимал кругосветные путешествия, если бы у тебя не было ни гроша.

— А он и сказал, что именно потому, что я покупал дорогие картины и совершал путешествия, у меня ничего не осталось.

Фрост воздвигнул перед Дональдом стену подозрений, чтобы тот разбил о нее голову. Моего кузена надо было вытягивать, пока не утонул окончательно.

— Поешь спагетти? — предложил я.

— Что?

— Это все, что я сумею приготовить.

— О-о-о… — Он глянул на часы.

Было половина пятого, и, по моему мнению, давно настала пора подкрепиться.



На следующее утро полиция прислала машину за Дональдом, чтобы подвергнуть пыткам теперь уже в конторе. Дональд вышел из дому как неживой. За кофе он достаточно ясно дал понять, что не собирается себя защищать.

— Дон, ты должен бороться! Из создавшейся ситуации есть лишь один выход — быть рассудительным, твердым и точным, то есть быть самим собой.

— Лучше бы ты пошел вместо меня, — слабо улыбнулся он. — У меня нет сил заниматься этим. Да и к чему? — Его улыбка вдруг исчезла, и на лице проступило неимоверное горе, так в трещине льда проступает черная вода. — Без Регины… без нее нет смысла зарабатывать деньги.

— Речь идет не о деньгах. Ты должен себя защищать, иначе они сочтут тебя виновным.

— Я дошел до предела. Мне все безразлично. Пусть думают, что им заблагорассудится.

— Дон, — сказал я серьезно. — Они будут думать то, что ты им позволишь!

— Мне и вправду все равно, — сказал он.

Именно это и беспокоило меня.

Его не было целый день. А я рисовал. Не вчерашний грустный пейзаж. Солярий показался мне еще более серым и холодным, чем вчера, а я не хотел больше впадать в меланхолию. Я оставил на столе незаконченный рисунок и со всеми пожитками перебрался в тепло. Возможно, в кухне не такое хорошее освещение, но она была единственным местом в доме, где еще ощущался пульс жизни.

Я рисовал Регину. На картине она стояла возле плиты с деревянной ложкой в одной руке и с бутылкой вина в другой. Я рисовал ее откинутую назад голову, улыбающееся лицо, лучистый и откровенно счастливый взгляд. Позади Регины я рисовал кухню точно такой, какой видел ее сейчас, а саму Регину рисовал по памяти. Я так четко видел ее, что раз или два отводил взгляд от ее лица на полотне, чтобы обратиться к ней, но, разочарованный, обнаруживал перед собой лишь пустоту. Необычайные ощущения реальности и нереальности волнующе переплелись воедино.

Я редко работаю более четырех часов подряд, потому что от долгого стояния устаю, мне становится холодно и зверски хочется есть.

На ленч я открыл банку говядины, разогрел мясо, поел его с пикулями на кусочке поджаренного хлеба, потом пошел прогуляться. Чтобы избежать зевак за воротами, я вышел в сад и через живую изгородь выбрался на улицу. Какое-то время я слонялся вдоль кривых улочек. Была возможность размяться после многочасовой работы и подумать о картине.

Складки на кухонных занавесках надо было оттенить жженой умброй, а на кастрюле добавить пурпура. У Регины на желтой блузке под воротничком нужно положить желтой охры и, может быть, немного тронуть зеленью. Недостаточно прорисована кухонная плита, надо к ней вернуться. На этот раз я нарушил свой основной принцип работать сразу и над фоном, и над предметом на переднем плане.

Сейчас лицо Регины выделялось на полотне своей четкостью и завершенностью. Не хватало только отблеска на губах и теней под нижними веками — этого не сделаешь, пока не просохнет краска.

Я очень быстро написал лицо Регины. Теперь нужно быть осторожным, чтобы выдержать кухню в том же самом ключе и чтобы все выглядело естественно, как гармоничное целое.

Дул пронизывающий ветер, в небе клубились черные тучи. Я сунул руки в карманы и с первыми каплями дождя проскользнул назад через изгородь.

Послеобеденный сеанс оказался гораздо короче. Я не мог подобрать нужный тон, чтобы воспроизвести свет, падающий на предметы в кухне. Я рисую не первый год, но на этот раз не сумел добиться совпадения красок на палитре и на картине. После трех ошибок я решил, что на сегодня достаточно.

Дональд вернулся, когда я мыл кисти. Я услышал, как скрипнули тормоза машины и хлопнула дверца. Потом, к моему удивлению, позвонили у парадной двери, хотя Дональд брал с собой ключи.

Я открыл дверь. На пороге стоял полицейский и держал под руку Дональда. Позади них — толкущиеся у ворот любопытные, жадно взирающие на эту картину. Мой кузен был бледным как смерть.

— Дон! — позвал я его, чувствуя, что выгляжу испуганным. Он ничего не ответил, а полицейский слегка поклонился.

— Вот и мы, сэр! — И передал мне кузена из рук в руки. Сам же поспешно ретировался к ожидавшей его машине.

Я помог Дональду войти. Впервые я видел до такой степени убитого горем человека.

— Я спросил о похоронах… — Его лицо окаменело, он задыхался. — Они ответили… — Он перевел дух и попытался продолжать: — Они ответили… что никаких похорон…

— Дональд!

— Они сказали, что ее… нельзя хоронить до конца следствия. А оно может длиться целые месяцы. Они будут сохранять ее… в холодильном отделении… — Его отчаяние было ужасным. — Они… — Он пошатнулся. — Они заявили… тело убитого человека принадлежит государству до конца следствия…

Я не успел подхватить его. Он упал возле моих ног как подкошенный.

Глава 3

Два дня Дональд провел в постели, и мне довелось узнать, что это такое — состояние прострации.

Утром и вечером врач давал ему успокаивающие пилюли и делал инъекции. Медсестра из меня была никудышная, а кухарка и того хуже. Но Дональд не хотел видеть возле себя новых лиц. Он умолял врача:

— Пусть только Чарльз ухаживает за мной. Он не станет устраивать лишнего шума.

Он засыпал и просыпался, а я наблюдал, как на его лице отражается борьба с неотступным страхом. Он заметно похудел, его когда-то полное лицо осунулось. Тени под глазами почернели, и силы, казалось, совсем покинули его.

Всю еду я готовил из консервированных продуктов — читал надпись на пакете или банке и делал, как там написано. Дональд ел все, что я давал ему, и каждый раз благодарил, хотя вряд ли это было вкусно.

Пока он спал, я немного работал. Грустный пейзаж уже не был таким грустным, он стал просто осенним пейзажем с тремя лошадьми, которые кружком стояли в поле. Такие картины — одновременно и понятные, и сделанные достаточно добротно — и были моим хлебом. Они хорошо расходились, обычно я рисовал по меньшей мере по картине за десять дней. Душу в них я не вкладывал, все было делом одной техники.

А вот портрет Регины стал лучшим из того, что я сделал за много месяцев. Она улыбалась на полотне совсем как в жизни. Картины меняются за время работы над ними. День за днем в моем воображении смещались акценты, и наконец кухня на заднем плане стала темнее, а сама Регина ярче. Было видно, что она стряпает, но внимание концентрировалось на образе женщины, а не на том, что она делает.

В конце концов кухня, которую я видел перед собой, стала на полотне лишь отдаленным планом, а женщина, которой передо мной не было, ожила.

Поработав над картиной, я каждый раз прятал ее в чемодан. Не хотел, чтобы Дональд увидел ее.

В среду к вечеру Дональд, слегка пошатываясь, спустился в кухню, стараясь не показать своей слабости. Он уселся за соломенной ширмой поближе к столу, пригубил виски, бутылку которого я принес в тот день, и наблюдал, как я мою кисти.

— Ты всегда такой аккуратный? — поинтересовался он.

— Краски дорого стоят.

Жестом он указал на картину с лошадьми, которая сохла на мольберте.

— Сколько все это стоит тебе самому?

— Одних материалов здесь на десять фунтов. А еще тепло, свет, жилье, пища, виски, одежда, трата нервов… Столько я заработаю за неделю, если, бросив все, вернусь к своему прежнему занятию и стану продавать дома.

— Дорогое удовольствие, — констатировал он вполне серьезно.

— Но я не жалуюсь, — усмехнулся я.

Я смыл с кистей мыльную пену и поставил сушиться. Хорошие кисти так же дороги, как и краски.

— Порывшись в финансовых отчетах компании, — сменил тему Дональд, — они повезли меня в полицейское отделение и там силились доказать мне, что я сам убил ее.

— Невероятно!

— Они пришли к выводу, что я мог прийти домой перед ленчем и убить ее. Времени, говорят, у меня было достаточно.

— Они просто спятили! — Я плеснул в стакан добрую порцию виски и положил кусочек льда.

— Кроме Фроста, там был еще человек, шеф их отдела. По фамилии вроде бы Уолл. Худощавый такой, с колючим взглядом. Мне показалось, что он никогда не моргает. Он вцепился в меня и все время твердил, что я убил ее потому, что она, вернувшись, застала меня вместе с грабителями…

— Господи! — произнес я с отвращением. — Но ведь она не покидала магазина до половины третьего.

— Хозяйка цветочного магазина изменила свои показания. Теперь она говорит, что не помнит точно, когда ушла Регина. Припоминает лишь, что вскоре после ленча. А я в это время еще возился с клиентурой…

Он замолчал, ухватившись за стакан, как будто искал в нем опору.

— Не могу тебе передать, как все было мерзко… — Он изо всех сил сдерживался. — Они сказали, — добавил он, — что восемьдесят процентов убитых женщин стали жертвами своих мужей.

Да, это было в стиле Фроста.

— Потом они отпустили меня домой, но я думаю… — Его голос задрожал и он глотнул из стакана, стараясь сохранить столь тяжело добытое спокойствие. — Я не думаю, что они надолго оставят меня в покое.

Прошло пять дней с того момента, когда он, вернувшись домой, нашел Регину мертвой. Его умственное и нервное напряжение было столь велико, что я не переставал удивляться, как он не сошел с ума.

— Они напали на след преступников?

Он слабо усмехнулся:

— Сомневаюсь, что они этим занимаются.

— Но это их обязанность.

— И я так полагаю. Однако они ничего не говорят. — Он медленно допил виски. — В том-то вся и ирония… Я всегда с уважением относился к полиции. Кто же мог знать, что они такие?

«Чудеса, — подумал я. — Либо они хотят надавить на подозреваемого, рассчитывая развязать ему язык, либо просто ограничиваются вежливыми заявлениями, учтивыми вопросами и топчутся, топчутся на месте… В итоге единственная эффективная система расследования заставляет невиновных страдать больше, чем виновных».

— Я не вижу конца, — сказал Дон. — Не вижу.

В пятницу до обеда полицейские снова посетили нас; но мой кузен уже ни на что не реагировал. Он был апатичным и серым, как дым. Он столько выстрадал, что слова инспектора Фроста отскакивали от него как от стенки горох.

— Ты вроде бы собирался рисовать какому-то клиенту лошадь? — неожиданно спросил он, когда мы уже принялись за ленч.

— Я предупредил их, что приеду позже.

— Ты же обещал приехать во вторник?

— Я все уладил по телефону.

— Все равно тебе лучше поехать!

И Дональд настоял, чтобы я посмотрел расписание поездов, заказал такси и предупредил людей, что приеду. Я пришел к выводу, что и в самом деле пришло время оставить его одного, и стал собирать вещи.

— Мне кажется, — сказал он неуверенно, когда мы ждали такси, — что ты никогда не рисовал портреты. Я имею в виду людей…

— Иногда бывало.

— Я только хотел… не мог бы ты как-нибудь?.. У меня есть фото Регины…

Я внимательно посмотрел на него. Вероятно, это не должно было повредить ему. Я раскрыл чемодан и достал картину, держа ее обратной стороной к Дону.

— Она еще не просохла, — предупредил я, — и не обрамлена. И я не могу покрыть ее лаком по меньшей мере еще с полгода. Но, если она тебе нравится, можешь взять ее себе.

— Дай-ка посмотреть.

Я повернул полотно. Он прикипел к нему взглядом, но ничего не сказал. К парадному подъехало такси.

— Будь здоров. — Я приставил картину к стене кухни.

Он проводил меня на крыльцо, открыл дверцу машины и помахал мне на прощание. Молча, потому что в глазах у него стояли слезы.

В Йоркшире я пробыл неделю, увековечивая старого терпеливого скакуна, а потом вернулся в свою квартиру неподалеку от аэропорта Хитроу, прихватив с собой картину, чтобы завершить ее.