Дэвид Моррелл

ШПИОН, КОТОРЫЙ ЯВИЛСЯ ПОД РОЖДЕСТВО

Цветок расцвел Холодной зимней ночью, Роза, подаренная Марией, Младенец, Что рассеет тьму, Утолит наши печали, Избавит нас от греха и смерти. Переложение немецкого псалма XV века «Рождественская роза»
В Средние века на совете, где обсуждались конфиденциальные вопросы, под потолком вешали розу и клялись хранить в тайне услышанное sub rosa, то есть под розой. Традиция связывать этот цветок с секретами и тайнами восходит к греческому мифу, где бог любви дарит розу богу молчания, чтобы тот не распространялся о прегрешениях других богов. Роза и по сей день остается эмблемой тайных агентов. Из «Кембриджской шпионской энциклопедии»
Часть 1

ГОРОД СВЯТОЙ ВЕРЫ

Славящие Христа пели «Полночью ясной».[1]

Однако до полуночи, тем более ясной, было еще далеко. На землю с мягким шелестом ложились хлопья снега, подсвеченные огоньками гирлянд на глинобитных домиках по ту сторону перекрестка. Даже светофоры перемигивались по-праздничному.

— Идеальное Рождество! — воскликнул восхищенный женский голос в толпе гуляющих по Аламеда-стрит.

Испанское alameda обозначало тополиную аллею, пролегавшую здесь в давние времена. Старые тополя давно сменились новыми, раскидистыми, а улица, так и не расширившаяся, теперь едва вмещала многолюдный поток возвращающихся со службы в соборе Святого Франциска. В него вливался другой поток, с Плазы — главной площади Санта-Фе, построенной четыре столетия назад.

— Думаешь, самая красота здесь, на Плазе? — возразила спутница восхищавшейся. — То ли еще будет на Каньон-роуд! Там просто море огней! Ты не пожалеешь, что приехала. На Рождество в Санта-Фе люди с другого конца света готовы добираться. Кстати, знаешь, что означает название Санта-Фе?

— В гостинице говорили, «непохожий город».

— Это всего лишь прозвище. А город основали испанцы, и по-испански Санта-Фе значит «Святая вера». В канун Рождества — как нельзя кстати.

«На земле мир, в человеках благоволение…»

Плывущий вместе с толпой человек в черной лыжной куртке плевать хотел и на мир, и на благоволение. Выглядел он куда старше сорока пяти — суровая жизнь наложила свой отпечаток. Мощные плечи, морщины… Он смотрел сосредоточенным, «тоннельным» зрением охотника, не отвлекаясь на мелькающие в боковом поле смутные тени. Звуки тоже доходили до его слуха не все. Песнопения, колокольный звон, восхищенные возгласы при виде рождественских витрин — все оставалось далеко на заднем плане, а для преследователя существовала только цель. От которой его отделяло всего пятнадцать человек.

Преследуемый шел в темно-синей парке, однако, несмотря на летящий снег, капюшон не накидывал, и голову ему уже успело запорошить холодным белым пухом. Логично. Когда спасаешься от погони, капюшон только помеха, а боковое зрение перекрывать ни к чему. Беглец, отчаянно озирающийся в поисках спасения, смотрит, в отличие от преследователя, не «тоннельным» зрением, а, наоборот, раскрыв глаза и уши. Преследователь не вынимал рук из карманов лыжной куртки. Через прорези можно было в любой момент выхватить пистолеты из кобуры на поясе. К обоим прилагался глушитель. Первый пистолет, десятимиллиметровый «глок», был выбран за мощность и за то, что следы на его пулях получаются нечеткими благодаря особой системе нарезки. В результате экспертиза практически неспособна привязать стреляную пулю к конкретному стволу.

Однако, если не возникнет накладок, мощный «глок» не понадобится. Вместо него пойдет в ход второй ствол — «беретта» двадцать второго калибра, тихая и незаметная. Даже без глушителя маленький револьвер стреляет почти бесшумно. А уж с глушителем, да еще с дозвуковыми патронами — специально для Санта-Фе, расположенного на двухкилометровой высоте над уровнем моря, — оружия тише не сыщешь. Мало того, меньшая сила выстрела позволит пуле поразить цель, не задев при этом ценный объект, укрытый под паркой, и не провалить задание.

«…слышать ангелов хор».

Светофор на перекрестке загорелся красным. Толпа замерла, образовав плотную стену, не дающую преследователю подобраться ближе к цели.

Внезапно в наушнике, скрытом у охотника под плотно натянутой черной лыжной шапкой, гаркнул сердитый голос:

— Мельхиор! Докладывайте!

Охотника звали Андрей. Псевдоним Мельхиор (на случай, если противник подслушает их радиопереговоры) ему присвоил наниматель, бывший следователь КГБ. Андрей сперва не понял, к чему такое странное прозвище, пока не выяснилось, что, по легенде, Мельхиор был одним из мудрецов, которых путеводная звезда привела в Вифлеем, где они и обнаружили младенца Христа.

Микрофон прятался в билетах на лыжный подъемник, пристегнутых к молнии на куртке, — такие билеты на лыжном курорте обычное явление, сплошь и рядом. Чтобы не привлекать излишнего внимания, Андрей вытащил из кармана штанов сотовый и притворился, что разговаривает. Изо рта шел пар. Несмотря на русское происхождение, американский акцент Андрея подозрений не вызывал.

Он сжал микрофон.

— Привет, дядя Гарри. Только что прогулялся по Аламеде. Сейчас на углу Пасео-де-Перальта. — С испанского название переводилось как «бульвар Перальты», основателя Санта-Фе, губернатора Нью-Мексико начала семнадцатого века. — Каньон-стрит от меня через дорогу. Заберу груз и через двадцать минут буду у тебя.

— Ты знаешь, где груз? — Обладатель грубого голоса не пытался скрыть русский акцент и свое нетерпение.

— Прямо по курсу, — делая вид, что говорит по сотовому, пояснил Андрей. — Красотища тут необыкновенная.

— Клиенты будут с минуты на минуту. Верни груз!

— Как только друзей дождусь.

— Валтасар! Гаспар! Докладывайте! — рявкнул голос.

Мудреные имена достались напарникам от оставшихся двоих мудрецов из рождественского предания.

— Почти на месте! — ответил, прерывисто дыша, другой голос с акцентом. — Хватай груз, а мы отсечем всех лишних.

— Хорошо. А завтра посмотрим футбол, — произнес в микрофон Андрей. — До скорого, дядя Гарри.

Тонкие кожаные стрелковые перчатки почти не спасали от холода. Когда светофор загорелся зеленым, Андрей положил телефон обратно в карман штанов, а руки сунул греться в карманы, надеясь на тепло флисовой подкладки.

Толпа двинулась по переходу, по-прежнему заслоняя идущую впереди цель — человека шести футов роста, не накачанного, однако неожиданно сильного, в чем Андрей сам успел убедиться по совместным заданиям.

И по тому, что случилось пятнадцатью минутами раньше.

Темные, средней длины волосы. Суровые, но приятные черты лица, которые свидетели затруднились бы описать иначе. Лет тридцать с небольшим.

Только сейчас Андрей понял, что больше ничего о преследуемом не знает, и разозлился еще сильнее. До сегодняшнего вечера ему казалось, что они с беглецом в одной команде — более того, друзья.

«А ведь я тебе доверял, Петр, тебе единственному. В чем еще ты мне соврал? Я за тебя поручился. Сказал Пахану, что на тебя можно положиться. Если я не верну то, что ты стащил, мне крышка».

Он перешел улицу и повернул направо, оставляя позади витрину картинной галереи, подсвеченную нанизанными в гирлянду электрическими звездами. Андрей подобрался чуть ближе — тринадцать человек между ним и беглецом, — плавно, не делая резких движений, чтобы не тревожить толпу и не вызвать подозрений у преследуемого. Хотя тот шагал уверенно, Андрей знал, что у него прострелена левая рука. Она висела плетью вдоль тела. Капли крови на снегу скрадывались тенями и затаптывались сотнями ног.

«Скоро ты ослабнешь», — не сомневался Андрей, удивляясь, как беглец еще держится.

Впереди заплясали сине-красные отсветы, и Андрей напрягся. Даже в этой праздничной, переливающейся разноцветными огнями кутерьме их ни с чем не спутаешь. Летящий снег делался красно-синим в свете мигалок на крышах двух полицейских машин, перегородивших въезд на Каньон-роуд. Красным по белому на дверях значилось «Полиция Санта-Фе».

Андрей втянул голову в плечи. «Нас ищут? Обнаружили трупы?»

У машин, притопывая от холода, переминались двое грузных полицейских в толстых бесформенных куртках. Неуклюже вскинув закоченевшие левые руки в свете приближающихся фар, они показывали подъезжающим машинам и грузовикам, чтобы проезжали мимо, не сворачивая на Каньон-роуд.

Впереди в толпе какая-то женщина встревоженно поинтересовалась:

— Почему здесь полиция? Что-то произошло? Может, не ходить туда?

— Все в порядке, — успокоила ее спутница. — Улицу перекрывают каждый год. В сочельник Каньон-роуд становится пешеходной, транспорту проезд запрещен.

Андрей, стараясь не встречаться взглядом с блюстителями порядка, проследил, как Петр, обогнув полицейскую машину, вливается в праздничную толпу на Каньон-роуд. Полицейские, застывшие со скучающим видом, не обратили на него никакого внимания.

«Ну да, просто регулировщики, — убедился Андрей. — Это ненадолго, но к тому времени я уже перехвачу груз и смоюсь».

Почему, интересно, Петр не побежал к полицейским за помощью? Поразмыслив, Андрей догадался. «Сукин сын знает: мы готовы на все, чтобы вернуть похищенное. А эти два увальня даже пистолет из кобуры вытащить не успеют, если мы нападем».

Приглядевшись, он заметил, что Каньон-роуд впереди сужается и толпа делается еще плотнее. Санта-Фе — небольшой город, население всего семьдесят тысяч. Прежде чем приступить к заданию, Андрей успел провести рекогносцировку тесно застроенного городского центра и убедиться, что ответвлений от Каньон-роуд практически нет. Самая настоящая воронка.

«Теперь все закрутится быстрее, — подумал он. — Сейчас, приятель, я тебя перехвачу. А там разберемся, кто ты такой есть».

Андрей сузил глаза еще больше, сосредоточившись на темном затылке Петра, примериваясь, как всадит туда пулю. Делая вид, что любуется праздничным убранством, он миновал красно-синие сполохи и вступил в зону поражения.

* * *

В отличие от своего преследователя человек, называвший себя Петром, смотрел во все глаза, обострив чувства до предела и подмечая каждую мелочь.

Вдоль Каньон-роуд выстроились одноэтажные строения в стиле пуэбло: плоские крыши, скругленные углы, терракотовая штукатурка — туристам на загляденье. Большинство этих зданий (некоторые восемнадцатого века) были переделаны в художественные галереи, число которых перевалило за сотню, и улица стала одним из самых посещаемых мест в Соединенных Штатах.

Этим вечером очертания домов подчеркивались светом бесчисленных мерцающих свечей — местные называли их «фаролитос», — расставленных в заполненных песком кульках вдоль тротуаров. Некоторые переворачивались, задетые неосторожной ногой, бумага загоралась, но остальные стояли не шелохнувшись и мерцали, еще не заметенные снегом.

С обеих сторон горели костры, и от треска поленьев преследуемый каждый раз вздрагивал, будто от выстрела. Хвойные поленья от местных «пиньонес» источали ароматный дым, напомнивший ему ладан.

«Отвлекаешься… — предостерег он сам себя, стараясь забыть о боли в простреленной руке. — Какой, к черту, дым? Сосредоточься. Ищи выход».

По-настоящему его звали Пол Каган, однако за годы кочевой жизни он успел сменить много разных имен. А сегодня решил вновь стать собой.

Левый карман парки болтался лоскутом — оторвали, пытаясь задержать. Пол вспомнил, какой испытал ужас, когда полез за сотовым и рука нащупала пустоту. Вывалился… Сердце тоже сразу куда-то провалилось. Без связи с куратором помощи ждать неоткуда.

Телесного цвета наушник у Кагана тоже имелся, крохотный, незаметный в сгустившихся сумерках. В складках парки скрывался миниатюрный микрофон, однако гарнитура уже пятнадцать минут безмолвствовала. Разумеется, преследователи сменили частоту, чтобы он не подслушал, как его собираются ловить.

Изо всех сил стараясь слиться с толпой, Пол напрягал слух и зрение, оценивая обстановку и замечая все и вся: христославов, мерцающие огни в витринах и в кронах деревьев, галеристов, предлагающих прохожим кружки с обжигающе горячим какао. Он искал способ уйти от погони, понимая при этом, что, если выведет преследователей в безлюдный переулок, шансов на спасение не останется.

Не только у него самого, но и у другого, укрытого сейчас полой его куртки.

Пол почувствовал, как тот шевельнулся. Испугавшись, что задушит объект, он потянул застежку молнии, впуская под куртку свежий воздух. Если оттуда и доносились какие-то звуки, Пол ничего не слышал — все перекрывали уличный шум и песнопения. Зато и в толпе никто не различит и не заметит, что спрятано у него под паркой.

«Мы — восточных три царя…»[2]

«Да, все правильно, очень даже с востока», — подумал Каган. Ладанный запах смолистых поленьев вызвал в затуманивающемся сознании мысли о дарах, принесенных тремя волхвами младенцу Христу: ладан — как священнику, золото — как царю и смирну, бальзамирующую благоуханную смолу, — как обреченному на смерть…

«Нет, это не про того, кто скрывается у меня под курткой, — перебил сам себя Каган. — Клянусь Богом, я сделаю все, чтобы уберечь его от гибели».

* * *

— Пол, у нас для тебя новое задание. Как твой русский?

— На уровне, сэр. Родители боялись на нем говорить, даже тайком. Однако после распада СССР он вдруг стал в нашем доме единственным. Все эти годы, проведенные под прикрытием, им отчаянно не хватало родного языка. Пришлось учить русский, чтобы понять собственных родителей.

— В твоем досье говорится, что они переметнулись в США в тысяча девятьсот семьдесят шестом году.

— Да. Приехали на летнюю Олимпиаду в Монреале в составе советской гимнастической команды. Умудрились ускользнуть от сопровождающих, добрались до американского консульства и попросили политубежища.

— Странно, что они выбрали США, а не Канаду.

— Наверное, испугались канадских зим — вдруг окажутся такими же суровыми, как дома, в Ленинграде.

— А я надеялся, ты скажешь, что они пришли в восторг от американского образа жизни.

— Так и есть, сэр. Особенно их восхитила Флорида — там они осели, чтобы больше никогда не мерзнуть.

— Флорида? Было у меня там одно задание под Рождество… Солнце, песок — расслабляет, никакого настроя. Не мерзли, говоришь? А как же холодная война?

— Да, сэр. Советские не собирались мириться с перебежчиками, продолжали поиски — особенно тех, кто попал в заголовки международных новостей. Поэтому, несмотря на новые документы, выданные Госдепартаментом, родители вечно боялись, что их раскроют.

— Их звали Ирина и Владимир Козловы?

— Так точно.

— Фамилию сменили на Каган?

— Да, сэр. Гимнастика была их жизнью, однако скоро они поняли, что соревноваться больше нельзя. Слишком велик риск обнаружения. Они даже в обычный спортзал не могли пойти: знали, что не смогут работать вполсилы, кто-нибудь обязательно оценит мастерство, и пойдут слухи, достигнут не тех ушей… Вот родители и не осмеливались. Хотя, конечно, сильно пали духом, когда пришлось навсегда похоронить свой талант. Однако такова была цена свободы.

— Они могли бы завоевать золото?

— Почти наверняка. Они переметнулись из-за меня. Связи между гимнастами и гимнастками строго пресекались, однако им удалось как-то урвать чуть-чуть времени, чтобы побыть вдвоем. Может, если бы не запретный плод, они бы не стали… В общем, когда мамина беременность уже не оставляла сомнений, стало ясно, что маму пошлют на аборт — чтобы не снимать с соревнований. А она этого допустить не могла.

— Подростки, по сути, — но они быстро повзрослели.

— Живя в постоянном страхе, что кагэбэшники вломятся к нам посреди ночи и всех заберут, меня они с детства учили никому не доверять, внимательно оценивать обстановку, куда бы я ни шел, и присматриваться к непонятным личностям. Я и не думал, что бывает по-другому, мне казалось естественным жить с постоянной оглядкой.

— Тогда ничего удивительного, что ты стал тайным агентом.

* * *

— Коула тошнит, — произнес в трубку мужчина, стараясь выговаривать слова почетче. — Отравился, видимо. Боюсь, мы не сможем прийти… Да, мне тоже очень жаль. Под самый сочельник, бедняга. Передам, обязательно… Спасибо.

Нажав кнопку отбоя, он схватил молоток и расколошматил телефон на мелкие куски. Такая же участь какое-то время назад постигла телефоны в кабинете и в спальне.

По кухне разлетелись веером пластмассовые осколки.

— Ну вот, — заплетающимся языком проговорил мужчина. Уронив молоток, он полез в женскую сумочку на столе, вытащил оттуда сотовый и сунул в карман пальто. — Теперь все.

Затем он прошел через кухню и рывком распахнул боковую дверь, впустив вихрь снежных хлопьев. Покружившись, снежинки осели на платье скорчившейся на полу женщины, а мужчина вывалился за порог и с грохотом захлопнул дверь.

У мальчика, прижавшегося к кухонному шкафу, от ужаса язык прилип к нёбу. Наконец он обрел дар речи.

— Мама? — Глаза щипало от слез. — Ты как?

Он кинулся к ней. Каблук на правом ботинке, хотя и должен был компенсировать разницу в длине ног, не очень помогал, и мальчик прихрамывал.

Опустившись на колени, он дотронулся до маминой руки, чувствуя влагу на месте растаявших снежинок.

— Я… — Женщина глотнула воздух и, с усилием приподнявшись, села. — Все… будет в порядке. — Она потрогала щеку и сморщилась от боли. — Принеси… лед, солнышко. В кухонное полотенце заверни.

Мальчик поспешно, несмотря на хромоту, двинулся к холодильнику, по дороге захватив с кухонного стола полотенце. Потянул на себя дверцу морозилки и запустил руку внутрь. Ледяные кубики обжигали пальцы. Пока мама со стоном пыталась встать, он пересыпал лед в полотенце и поспешил обратно.

— Помощник мой… — пробормотала женщина. — Что бы я без тебя делала?

Она приложила лед к щеке. Кровь из разбитой губы отпечаталась на полотенце.

В глубине дома играла музыка, веселый голос распевал: «Вот едет Санта-Клаус…» Потрескивали дрова в камине. Сверкала огнями нарядная елка с горой подарков в разноцветной обертке. От этого мальчику стало еще горше.

— Позвонить в больницу? — предложил он.

— Телефоны разбиты.

— Могу выйти поискать автомат или от соседей позвонить.

— Не надо. Не хочу тебя отпускать.

— А как же твоя щека?..

— Уже легче, лед помогает.

Мальчик, нахмурившись, покосился на пустую бутылку из-под виски, оставленную на столе.

— Он обещал…

— Да, — подтвердила женщина. — Обещал. — С глубоким вздохом она выпрямилась, набираясь решимости. — Не дадим ему испортить нам Рождество. Я… — Она пыталась что-нибудь придумать, но по лицу ее мальчик понял, что мысли путаются. — Сварю какао.

— Мам, ты лучше присядь.

— Все нормально. Сейчас только пару аспиринок выпью.

— Давай я сам сварю какао?

Она пристально посмотрела на сына, прижимая лед к щеке.

— Правда не знаю, что бы я без тебя делала. — Она хотела улыбнуться, но снова сморщилась от боли в щеке. Взгляд ее скользнул вниз. — Платье… — На зеленой ткани темнели пятна крови. — Пойду переоденусь. Нельзя встречать Рождество в таком виде.

Она прошла на ослабевших ногах в гостиную, потом по коридору налево, в спальню, и мальчик проводил ее взглядом.

Заиграла новая мелодия, «Снеговик Фрости».

Коул, хромая, добрался до гостиной и посмотрел на сияющую елку. А потом, повернувшись направо, уставился на падающий за большим окном снег.

В глазах, скрытых за стеклами очков, все расплывалось от слез. И все-таки он разглядел дорожку следов, оставленных отцом на снегу, — через двор до калитки. За забором лежала безлюдная улица. В оконном стекле отражались грустные елочные огни.

«Он ведь обещал, — крутилось у мальчика в голове. — Обещал!»

* * *

Андрей подобрался еще ближе. Теперь между ними оставалось всего десять человек. Снег валил, заметая свечи, горящие в бумажных пакетах вдоль тротуаров, сгущая тени, укрывая всех своей пеленой. «Почти идеально», — подумал он.

Из художественного салона доносилась музыка, славящие пели: «О городок уютный Вифлеем».[3]

В наушнике под плотно натянутой шапкой снова прорезался голос с русским акцентом. Полный ярости, он проникал прямо в барабанную перепонку.

— Надо понимать, Петр оказался «кротом».

«Петр», — с досадой подумал Андрей. Конечно, теперь понятно, что имя вымышленное.

Судя по тому, что Пахан перестал следить за речью, ситуация его здорово напрягала.

— Этот, bliatz, сукин сын наверняка из полиции или из органов. Непонятно только, зачем было проходить все проверки, которые мы ему устраивали, чтобы свалить именно с этого задания. Почему сейчас-то?

«Может, не только сейчас», — мелькнуло у Андрея. Он вспомнил другие проваленные задания. А что, если и там Петр руку приложил?

— Хорошо хоть его сотовый ты подобрал, — гремел голос в наушнике. — Раз к нему еще никто не подоспел на помощь, наверное, других способов выйти на связь у него нет.

«Да, приятель, помощи ждать неоткуда, — подумал Андрей. — Еще десять шагов — и ты мой».

— Ты во всем виноват! — разорялся Пахан. — Ты и исправляй!

Андрей мысленно вернулся на десять месяцев назад, когда Петр только прибыл на Брайтон-Бич. Незнакомец говорил исключительно по-русски, держался замкнуто, чем зарабатывал — непонятно. Андрей, всегда подозрительно относившийся к посторонним, проследил за ним однажды и своими глазами увидел, как Петр грабит винный магазинчик в Бронксе, заодно избивая подвернувшегося под руку покупателя.

На следующую ночь Андрей наблюдал, как Петр потрошит карманы двух валяющихся в отключке пьянчуг у бара в Квинсе. Еще через день Петр вломился в круглосуточный продовольственный в Бруклине и отдубасил продавца рукояткой пистолета так, что кровь забрызгала витрину. Доложив об увиденном Пахану, Андрей получил приказ предупредить новичка, что дела без разрешения делать нельзя и что Пахан хочет свой процент.

Петр рассвирепел и потребовал, чтобы его отвели к этому всемогущему Пахану, который тут раскомандовался.

— Я не в его районе работал. Какое ему дело?

— Будет дело, если притащишь копов на хвосте.

— Я не прокалываюсь.

— Безупречный? Приятно познакомиться.

— Слушай, я всю жизнь пробивался один. И никому не подчиняюсь.

— На этот случай у меня приказ Пахана тебя прикончить, — равнодушно предупредил Андрей.

— Попробуй.

— Очень смешно.

— Серьезно. Попробуй. Я не собираюсь плясать под дудку этого yebanat.

— Я тоже так говорил, когда только приехал на Брайтон. И документов у меня не было — прям как у тебя. Хочешь остаться в Штатах, придется принять помощь Пахана, а это значит — делай, что он скажет.

— Я могу перекантоваться в любой другой русской общине.

— Там будут свои Паханы с теми же условиями. Потрепыхаться решил? Такое у нас нечасто. Поэтому вот тебе ценный совет: легче подчиниться Пахану, чем лезть ко мне под пулю. Избавь меня от хлопот. На его заданиях ты заработаешь куда больше, чем обнося винные магазины.

— Даже с учетом доли?

— Ну заберет он долю, покажет, кто тут босс, а так он своих не обидит, щедрый. Почему, думаешь, я на него работаю? От большой любви, что ли?

Проверив Петра на мелких заданиях, Пахан впечатлился его зверствами и стал ставить напарником к Андрею на дела поважнее. За последние полгода они насиделись в долгих засадах по машинам и подворотням, делили комнаты в мотелях и съели больше совместных завтраков, чем Андрей успел съесть с собственной женой.

Было в Петре что-то такое, что вызывало у Андрея уважение, — наверное, упертость и несгибаемость младшего напарника напоминали ему себя же в молодости.

«В Колумбии, если бы не ты, Петр, этот наркобарон меня бы прикончил. Что же за хрень произошла сегодня? Нас не кидают. Виктор из-за тебя погиб. Задание из-за тебя под угрозой. Ублюдок, я же тебя домой приглашал. С семьей познакомил. Доверял тебе, как никому и никогда».

«Осторожнее! — предостерег самого себя Андрей. — Ничего личного. Иначе и до ошибок недолго. Он у меня получит. Сполна. Но сейчас он просто цель. Не забывай, а то получит не он один. Плевать на Петра. Главное — то, что он несет под курткой».

* * *

Подросток пристроил бумажный кулек в сетку под большим воздушным шаром. Взмыв в воздух, несмотря на снегопад, шар потащил в небо мерцающую в кульке свечу.

«О, чудесная звезда…» — пели христославы.

Какой-то толстяк в колпаке Санта-Клауса вдруг задел левую руку Кагана. Тот едва не застонал от резкой боли в ране. На миг ему почудилось, что это преследователи перешли в атаку, однако неуклюжий толстяк как ни в чем не бывало потопал дальше. И все же напасть могут в любую секунду. Каган чувствовал, что кольцо сжимается.

Стараясь не подавать вида, что паникует, он порыскал взглядом по бредущей впереди толпе, затем по празднично освещенным витринам с обеих сторон, напрягая глаза и уши. От снежной шапки на непокрытой голове его пробрала дрожь. Если бы можно было натянуть капюшон… но Каган не смел ограничивать обзор.

«Иначе рискую проглядеть путь к спасению. Надо найти убежище».

Слева показался проулок, ведущий к скоплению галерей в глубине и зыбким огонькам гирлянд в пелене снега. Каган шагал вперед. Направо ответвлялась еще одна улица, не шире Каньон-роуд, такая же многолюдная, в обрамлении костров. Чувствуя, как грудь под полурасстегнутой курткой пробирает холод, он чуть было не свернул туда, к огню.

Объект под паркой шевельнулся.

«Нет, — решил Каган. — Туда мне не надо. Там не спастись. Надо искать другой путь».

«Нам».

Он вдруг осознал всю тяжесть этого слова.

«Дивным светом укажи нам путь».

Сморщившись от боли в руке, он поплотнее укрыл младенца полой куртки и понес дальше сквозь снегопад.

* * *

— Пол, в досье говорится, что твои родители занялись восточными единоборствами.

— Да, взамен гимнастики. Завоевали черные пояса по карате в итоге. Полезное искусство, учитывая их вечный страх перед советскими агентами. Разумеется, в соревнованиях они не участвовали. Лишняя огласка, опасно.

— Тем временем Госдепартамент приобрел для них небольшой домик в Майами, где они мечтали поселиться.

— Да, сэр. Переехали, пройдя интенсивный курс обучения английскому. Даже спустя годы они так и не избавились до конца от русского акцента. Поэтому с посторонними почти не общались. Если кто любопытствовал, откуда они, прикрывались придуманной в Госдепартаменте легендой — мол, дети русских эмигрантов. Я и сам до конца не представляю, насколько все вокруг им должно было казаться чужим, пугающим, непонятным… Только потому, что мама не желала избавляться от меня в угоду советским властям. Им ведь было всего по восемнадцать. Конечно, иметь собственный дом в таком возрасте — невиданная роскошь, поэтому они делали вид, что только снимают его. На вопросы, почему так рано поженились, отвечали полуправдой — мол, мама случайно забеременела, вот и пришлось. На самом деле они, конечно, женились не по залету, но после такого признания любопытствующие смущались и переставали лезть с некорректными вопросами. Другой специальности, кроме гимнастики, у родителей не было, поэтому Госдепартамент, сделав все, что мог, устроил папу на работу в ландшафтную компанию. Когда я был маленьким, днем со мной сидела мама. А по ночам папа — мама в это время убиралась в офисах.

— Американская мечта. Пол, в досье сказано, что родители брали тебя с собой на тренировки по единоборствам. К пятнадцати годам ты тоже завоевал черный пояс.

— Так точно. Правда, в соревнованиях я, как и родители, не участвовал. Избегал ненужного внимания.

— Похвальное стремление для шпиона. Как тебя завербовали?

— Госдепартамент старался не терять родителей из виду — чтобы прийти на помощь в случае чего. Судя по всему, мной заинтересовались в разведслужбе, видя, как четко я придерживаюсь легенды и вжился в заданную роль.

— А почему же родители не могли скормить тебе ту же легенду, что и остальным? Настоящее их происхождение осталось бы для тебя тайной, не пришлось бы играть никаких ролей.

— Предполагалось, что им нужна была лишняя пара глаз и ушей, чтобы не проглядеть возможную опасность. Хотя на самом деле, мне кажется, причина в другом. Им хотелось хоть кому-то открыться. Уж очень одинокая у них получилась жизнь. Когда я учился в выпускном классе, к нам домой пришел агент спецслужб и предложил оплатить все расходы на учебу в Промышленной академии Скалистых гор недалеко от Форт-Коллинза, Колорадо. Предложение было заманчивым. За свой счет послать меня учиться родители бы не смогли. И трудоустройство после выпуска мне тоже гарантировали.

— Вербовщик не скрывал, что это шпионская школа и что тебе предлагается стать тайным агентом?

— Высказался прямее некуда. Упирал на то, что мне предоставляется возможность поучаствовать в прекращении репрессий, из-за которых родители живут в постоянном страхе, даже здесь, после переезда в Штаты.

— Отличный прием. Снимаю шляпу.

— Мне попался первоклассный вербовщик. Сразу просек, что я чувствую себя в долгу перед родителями. В конце концов, ради меня они рисковали всем, и в нашем доме прочно поселился страх. Я вырос с ненавистью к Советам и любому другому режиму, заставлявшему человека всю жизнь трястись. Так что вербовщик подобрал ко мне самый правильный ключ. Спросил, не хочу ли я поквитаться за родителей. Поработать на изменение мира к лучшему.

— Значит, ты отправился в Промышленную академию Скалистых гор. Я там преподавал двадцать лет назад. Есть что вспомнить.

— Он обещал, что скучать не придется.

* * *

Застыв у окна гостиной, мальчик глядел на снегопад. Мелодия сменилась снова, заиграли «Джингл беллз», но от задорной песенки на сердце стало только тяжелее. Он снял очки, начал тереть глаза, и тут за спиной послышались шаги — мама шла к нему из спальни. Правой рукой она по-прежнему прижимала к щеке полотенце со льдом.

Вместо зеленого платья на ней теперь было красное. Блестящее и гладкое. С длинной юбкой-колоколом. Красный подчеркивал светлые мамины волосы, и в этом платье она напомнила мальчику ангела, украшающего рождественскую елку.

— Очень красиво, — похвалил он.

— Ты у меня настоящий джентльмен.

Хромая, он пошел за ней на кухню. Там они вскипятили молоко для какао — рисовое, потому что коровье он не пил из-за непереносимости. Как раз хватило на две чашки. Мама опустила в дымящееся питье по кусочку зефира.

— Ну вот, и мы празднуем!

— Я больше не дам ему тебя обижать, — поклялся Коул.

— Он и так не станет, не бойся. — Мама сжала его руку. — Больше я ему такой возможности не предоставлю. Сегодня же соберем вещи и уедем. — Она посмотрела на Коула вопросительно. — Сбежим от папы. Как тебе?

— Видеть его больше не хочу.

— Невеселое у нас Рождество получается…

— Да кому оно нужно!

— Прости. — Мама помолчала, уткнувшись взглядом в поверхность стола. — Он забрал ключи от машины. Придется пешком.

— Я дойду.

— Можно было бы прямо сейчас, но Каньон-роуд перекрыта, на улицах столпотворение, такси не достанешь. — Она покосилась на раздолбанный телефон. — И вызвать не получится. Машины по Каньон-роуд пустят не раньше десяти. Тогда и выйдем. Автомат где-нибудь поблизости мы отыщем, но если снегопад не прекратится, все будут ловить такси. Можем долго прождать. И потом, сейчас сочельник, гостиницы забиты. Где ночевать, непонятно… — Мама нарочно не смотрела на его короткую левую ногу. — Коул, ты уверен, что сможешь столько пройти пешком?

— Смогу, честное слово. Я постараюсь не тормозить.

— Я знаю. Ты у меня самый сильный и выносливый.

* * *

«Все сходится», — думал Андрей, пробираясь через толпу. До цели восемь человек. Погоревшие на таможне замаскированные контейнеры с советскими гранатометами, которые контрабандой пытались протащить через ньюаркские доки. Гости с Ближнего Востока, перехваченные береговой охраной до того, как их успели переправить на берег безлунной лонг-айлендской ночью.

Но в основном провалов почти не случалось. А если были, то никакой закономерности. Петр работал на совесть, делал, что прикажут, зверствовал вовсю — какие могут быть подозрения?

«У меня точно не было», — подумал Андрей.

Ноги подмерзали, даже в утепленных ботинках на рифленой подошве. Фигня по сравнению с тем, как дубели и отмораживались ступни в дерьмовых берцах во время зимних марш-бросков в русской армии. «А ведь в спецназе служили! — со смешанным чувством досады и гордости вспомнил он. — Элита. Могли бы и получше обращаться».

Снег пошел гуще.

«В яслях полутемных…» — пели христославы.

«Не отвлекайся, — велел себе Андрей. — Абстрагируйся. Это не Петр. Не тот, кто предал нашу дружбу, кому я хочу отомстить. Просто объект, подлежащий уничтожению».

Подбираясь ближе, он приготовился вытащить через прорезь в кармане «беретту» и зажать в опущенной вдоль тела руке — прохожие не заметят. А потом подойти вплотную и приставить дуло с глушителем к ложбинке за правым ухом Петра. Выстрел от мелкокалиберного пистолетика выйдет негромкий, его примут за треск поленьев в уличном костре, даже вблизи никто ничего не заподозрит. А пуля типа дум-дум разорвется в черепе на мелкие осколки.

Петр упадет, Андрей притворится, что кидается на помощь, а на самом деле вытащит у него из-под куртки младенца. Напарники перехватят любого, кто попытается вмешаться. В суматохе вызвать машину, отойти по какой-нибудь прилегающей улочке туда, где движение не перекрыто. Направление шоферу он укажет, и микроавтобус умчит их с грузом прочь отсюда.

Сжавшись, как пружина, Андрей вслед за целью перешел перекресток. До следующего ответвления еще далеко. Воронка начинает сужаться.

Даже Андрей со своим сосредоточенным «тоннельным» взглядом не мог не заметить, что слева показалась самая впечатляющая экспозиция Каньон-роуд. Десятки тянущихся к небу деревьев, увешанные фонариками, искрящимися под мокрым снегом. В глубине, за открытой калиткой, мерцали на фоне вечнозеленых кустов выложенные гирляндами контуры гигантских леденцовых тростей, свечей и Щелкунчиков.

— Как с открытки! — восхитилась женщина в толпе.

— Дом принадлежал Гленне Гудэйкр, — пояснила ее спутница. — Это которая автор вашингтонского мемориала женщинам, воевавшим во Вьетнаме, и долларовой монеты с изображением индианки — проводницы Льюиса и Кларка.

— А ее дочь — модель в «Викториас сикрет», да? — вспомнила первая. — Вышла за Гарри Коника-младшего…

Всего пять человек отделяло Андрея от преследуемого.

«Пора! — решил он. — Пока никто не смотрит».

Перед ним вдруг откуда-то вылез бородатый дядька с двумя овчарками. Идущий рядом мальчик потянулся погладить, и пес клацнул зубами. Мама парнишки завизжала, крикнул отец.

Прохожие впереди остановились, пытаясь понять, что происходит. Сзади тоже напирали любопытные. Перед Андреем выросла людская стена.

Матерясь, он протолкался сквозь строй зевак, но по ту сторону все заволокло дымом от костра, за которым плавали неясные силуэты.

«Петр! Куда ты, черт дери, подевался?!»

* * *

Каган такого не планировал.

Младенец под курткой вдруг лягнулся. В крови закипел адреналин. И тут же за спиной возник какой-то шум — зарычала собака, завизжала женщина, крикнул мужчина.

Младенец дернул пяткой еще раз. Сильнее. Чувствуя, как смерть дышит в затылок, Каган поддался порыву и побежал вперед сквозь толпу.

— Эй, смотри, куда несешься! — крикнул задетый прохожий.

Расталкивая народ, Каган пролетел через пелену густого дыма, тянущегося от костра, и метнулся к прогалу справа, пытаясь укрыться в переходе между галереями.

Впереди из открывшейся двери шагнула на мостовую смеющаяся женщина с бокалом в руке. Испуганно расширив глаза при виде несущегося на нее во весь опор Кагана, она от неожиданности выплеснула коктейль и, попятившись, скрылась в глубине арт-салона.

Каган помчался через внутренний двор, напугав парочку, которая, держась за руки, любовалась упряжкой Санта-Клауса в обрамлении мерцающих огоньков.

Он выскочил на них так внезапно, что женщина, отшатнувшись, чуть не свалилась в запряженные оленями сани.

— Эй! — закричал ее кавалер. — Поосторожнее! Глаз, что ли, нет?

Каган углядел проулок, ответвляющийся от задворок галереи, и ринулся туда. Снег сыпал мелкий и колючий. Только удалившись от Каньон-роуд, Каган осознал, какая там царила шумная кутерьма — оживленные разговоры, пение, смех, треск поленьев в кострах. А здесь его окутала тишина. Слабо светились за спиной огни галерей и праздничные гирлянды.

Он крепко прижимал к себе младенца под курткой. В тусклом свете гаражной лампы видно было, что кто-то здесь все-таки ходит — снег утоптан. «Хорошо, — обрадовался Каган. — Одинокая цепочка следов бросалась бы в глаза, да еще таких размашистых, от бегущего человека».

Показался сарай. У Кагана мелькнуло желание укрыться за ним, а потом напасть на преследователей из засады. Нет, нельзя. Слишком велика опасность не рассчитать и промахнуться. В пылу перестрелки и днем-то рискуешь промазать, а уж под слепящим снегом… И потом, какой из него сейчас стрелок? Придерживать младенца раненой левой рукой, а пистолет держать одной, правой? Рука начнет дрожать от холода, прицел собьется. Да и преследователей будет несколько, разве получится застать их всех врасплох?

«В общем, как ни крути, надо двигать дальше», — решил он.

Влево между двумя низкими зданиями уходила дорожка. Младенец в очередной раз лягнулся, когда Каган свернул туда. Свернул — и почти сразу же уперся в деревянный забор.

Лихорадочно ощупав доски, он нашел дыру, достаточно широкую, чтобы протиснуться. Проползая, Каган наткнулся коленом на твердый край засыпанной снегом доски и, уже благополучно перебравшись на ту сторону, вытащил ее и прикрыл дыру.

С той стороны он очутился во внутреннем дворике, озаренном призрачным светом городских огней. Каган обшарил глазами смыкающиеся в колодец низкие глинобитные стены. Кое-где в снежной пелене проглядывали освещенные окна. Проступали зыбкие очертания увитых праздничными гирляндами кустов. Дворик голубел под летящим снегом, в сиянии которого виднелись редкие следы, тянущиеся от одного из домов.

Каган, не останавливаясь, дошел до следующего проулка, где снова пришлось выбирать — налево или направо. Настоящий лабиринт.

Младенцу, видимо, передалось нервное напряжение Кагана, потому что он дернул ногой, как раз когда тот смотрел направо. Каган свернул туда.

По обеим сторонам неярко поблескивали гирлянды за заборами, сделанными из поставленных вертикально толстых веток, привязанных проволокой к поперечным перекладинам. Из местной газеты Каган уже знал, что здесь такие изгороди зовутся койотовыми. В старые времена они действительно ставились для защиты от койотов — впрочем, и сейчас койотов по окраинам города бродит немало.

«Хищники, — подумал Каган. — Охотники».

От тех, кто охотится за ним самим, деревянным забором не отгородишься.

* * *

— Пол, что тебе известно о Брайтон-Бич?

— Это в Бруклине, рядом с Кони-Айлендом, сэр. Гнездо русской мафии.

— Верно. В тысяча девятьсот семнадцатом там селились русские эмигранты, бежавшие от революции. В тысяча девятьсот девяностых, после распада Советов, наплыв русских оказался таким мощным, что район прозвали Маленькой Одессой. Среди вновь прибывших обнаружилось немало бандитов, ранее служивших в КГБ или советских вооруженных силах и представлявших особую опасность вследствие полученных там навыков. Итальянскую мафию несложно окружить романтическим флером — вообразить их этакими Марлонами Брандо и Аль Пачино из «Крестного отца». Но русская мафия — это совсем другое. «Криминальные элементы» — это мягко сказано. У них нет ни стыда, ни совести, ни кодекса чести. За деньги они готовы на все. Не остановятся ни перед чем, отмороженные на всю голову. В итальянском мафиози может проснуться патриот, и он откажется сотрудничать, например, с ближневосточными террористами, заказывающими провезти в Штаты партию гранатометов или «грязную» бомбу. Русские же возьмут деньги, сделают дело, а потом просто вовремя унесут ноги из страны, чтобы не задело взрывами.

* * *

— Коул, последи за окном, — попросила мама. — Если увидишь, что отец возвращается, скажи.

Мальчик послушно принялся вглядываться в полумрак. В отраженном от снежного ковра свете праздничной гирлянды над входом просматривалась пустынная улица. Он слышал, как мама вытаскивает чемоданы из-под кровати в спальне. Потом захлопали ящики и дверцы одежного шкафа.

Коул пристроил поплотнее очки на переносице и постарался не ослаблять пристального наблюдения. От усердия и напряжения его слегка подташнивало. Ну разглядит он возвращающегося отца, хорошо, — а делать-то что? Можно крикнуть, предупредить маму. И что? Дверь на замке, но ведь у папы ключи есть. То есть внутрь отец все равно войдет, они с мамой помешать не смогут. Увидит полусобранные чемоданы — и…

«Нет, больше я маму в обиду не дам!» — подумал Коул.

Хромая, он пересек гостиную и двинулся направо по коридору. В торце сперва заглянул в спальню, где мама стояла, склонившись над кроватью. Она его не заметила, поглощенная сборами. Тогда Коул зашел в противоположную дверь, к себе, и вытащил из угла бейсбольную биту — сентябрьский подарок отца на день рождения. Ну и подумаешь… Все равно в последнее время папе было недосуг с ним поиграть.

Неслышно ступая, он вернулся в гостиную и полез в шкаф у входа за своей курткой. Замок молнии глухо брякнул о деревянную стенку.

— Коул?

Мальчик судорожно стиснул куртку.

— Что, мама?

— Вещи упакованы. Только я что-то устала слишком. Раньше чем через час нам все равно не выйти, движение по Каньон-роуд еще не пустят. Так что я пока прилягу.

— Тебе плохо?

— Просто надо полежать. Подними меня в десять, ладно? Или если увидишь, что он возвращается.

Коул покрепче сжал бейсбольную биту.

— Не бойся, мам. Я с тобой.

* * *

Вне себя от ярости, Андрей рванул сквозь пелену дыма от запорошенного снегом костра. Прохожие, остановившись, глазели на суматоху за его спиной. Теперь рычала вторая овчарка, мальчик плакал, родители громко ругались с хозяином собак.

Зевак, преградивших путь, Андрей прошиб, как тараном. Спектакль с сотовым он больше разыгрывать не стал. Подумают, что он разговаривает сам с собой, — и фиг с ними. Обратят внимание так обратят. Не до жиру.

— Объект пропал! — крикнул он в микрофон, упрятанный под замком молнии.

— Пропал?! — взревел, разрывая барабанную перепонку, голос в наушнике.

— Толпа перекрыла! Он куда-то слинял! — Андрей лихорадочно оглядывался, но нигде не видел, чтобы впереди кто-то расталкивал людей или устраивал забег.

«Куда ж ты девался, Петр?» — сверлила мозг неотвязная мысль.