— Я ему только что звонила. Он вас ждет, коммандер.
Однако сам комиссар Фрэнк Маллеин уже открыл дверь кабинета, рассыпаясь в сердечных приветствиях.
— Привет, Корин! Рад, как всегда, рад. Как Кейт? Ты ведь знаешь, как сильно мы волновались.
— Спасибо, хорошо. Она обрадуется, когда узнает, что ты спрашивал.
Маллеин посмотрел на Питера и положил руку на плечо молодого следователя.
— Питер, когда же я тебя видел в последний раз? Расчищаешь завалы для кардинала Хайеса?
— Думаю, вы правы, сэр.
— Заходите, заходите. Так тебе, значит, нравится в семь-пять?
— Это то, чего я хотел, сэр.
Когда они вошли в кабинет и Люсиль закрыла за ними дверь, Питер увидел Джона Рэнсома, на этот раз в костюме и при галстуке. Со дня их встречи на выставке в галерее Мелличампа прошло больше месяца. Эйхо с тех пор и двух слов о Рэнсоме не сказала, а Питер и вовсе забыл о нем. Теперь же у него возникло ощущение, будто в желудок кирпич упал.
— Питер, — произнес Маллеин, — ты знаком с Джоном Рэнсомом. — Отец Питера бросил быстрый взгляд на сына. — Джон, а это Корин О\'Нилл, отец Питера, один из самых замечательных людей у меня на службе.
Пожилые люди обменялись рукопожатиями. Питер не сводил с Рэнсома глаз.
— Джон художник, ты, наверное, знаешь, — объяснял Маллеин Корину. — У моего брата есть одна из его картин. А Джон много добра делал для полиции по части благотворительности еще задолго до того, как я в это кресло сел. Так вот, у него есть одна маленькая просьба, и мы будем счастливы его уважить. — Маллеин обернулся и подмигнул Питеру. — Особое задание для вас. Джон объяснит.
— Ну, в этом я не сомневаюсь, — пробормотал Питер.
Вертолет доставил Питера и Джона Рэнсома на аэродром Уайт-Плейнз, где их поджидал лимузин. Они отправились по шоссе номер 22 на север к Бедфорду через округ Уэстчестер. Страна поместий. В вертолете мужчины почти не разговаривали, а затем Рэнсом то и дело звонил по телефону. Всякий раз извиняясь. Питер кивал и смотрел в окно. Чувствовал — зря время теряет. Был уверен, рано или поздно Рэнсом заговорит про Эйхо. О ней он точно не забыл, этот тихий, но упорный малый.
Едва Рэнсом покончил с телефонными разговорами, Питер решил идти напролом.
— Вы тоже так живете? — Он кивнул на роскошные поместья за окном.
— Я вырос здесь. В Бедфорд-Виллидже.
— Вот, значит, куда мы едем, к вам домой?
— Нет. Дома, где я рос, уже нет. После смерти родителей я продал все, кроме нескольких акров.
— Немалую копейку, должно быть, стоило.
— Дело не в деньгах.
— Вы уже были богаты, хотите сказать?
— Да.
— А ваше особое задание, про которое комиссар говорил, оно в чем заключается? Вам нужен кто-то, чтобы утрясти… какую ситуацию? Кто-то затрудняет вам жизнь?
— В данное время единственное мое затруднение — вы, Питер.
— Ладно, что ж, я, может, об этом догадывался. Значит, дело касается Эйхо?
Рэнсом обезоруживающе улыбнулся:
— Питер, уж не считаете ли вы меня богатым хлыщом, собравшимся похитить вашу девушку?
— Это меня не беспокоит. Эйхо не станет вашей… как это у вас называется… «натурщицей»? И вам об этом известно.
— По-моему, личная дилемма серьезнее, нежели вам хочется признать. Она касается обоих — и вас, и Эйхо.
Питер пожал плечами, но почувствовал, как затылок наливается жаром.
— У меня нет личных дилемм, мистер Рэнсом. Они для богатеньких, у кого слишком много времени и денег. Понимаете? Вот они и забавляются, влезая в жизни людей, которые хотели бы одного — чтобы их оставили в покое.
— Поверьте мне. Я не намерен причинить ни вам, ни ей ни малейшего… — Он подался вперед и указал в окно: — Вам это, возможно, будет интересно. Одна из моих бывших натурщиц живет здесь.
Они проезжали мимо участка земли с домом, который окружала низкая стена из камня примерно в четверть мили по периметру. Питер разглядел мелькнувший среди деревьев особнячок и надпись на каменных воротах: «Ван Лайер».
— Как я понимаю, она совершенно счастлива. Правда, мы с ней не общались с тех пор, как Анна мне позировала. Это было много лет назад.
— Похоже, зажиточная особа, — буркнул Питер.
— Этот дом я ей купил.
Питер взглянул на художника, недоверчиво скривив губы.
— Все мои бывшие натурщицы стали хорошо обеспеченными — при том условии, что останутся безымянными.
— Почему?
— Считайте это причудой, — ответил Рэнсом с улыбкой. — Нас, богатеньких, хлебом не корми, дай только почудить. — Он вновь перевел взгляд на уходящую к горизонту дорогу. — Когда-то здесь вдоль дороги стояли прилавки с фруктами и овощами… Интересно… да вот и он.
Питер очень хотел пить, а сидр на прилавке был хорошо охлажден. Пока Рэнсом выбирал яблоки, Питер прошелся, присматриваясь. Среди дневных покупателей заметил сильно покалеченную молодую женщину в инвалидном кресле, стоившем, похоже, не меньше, чем спортивная машина.
Вернувшись к машине, Рэнсом спросил Питера:
— Ну как, нравится вам здесь?
— У меня от свежего воздуха голова болит. Не по себе как-то. — Питер допил сидр. — Мистер Рэнсом, а сколько их было? Ваших натурщиц, я имею в виду.
— Эйхо будет восьмой. Если удастся убедить…
— Никаких «если». Вы попусту теряете время. — Питер внимательно смотрел, как к креслу с беспомощной женщиной подвели подъемное устройство и стали устанавливать его в автофургон.
— Рассеянный склероз — болезнь разрушительная, Питер. Сколько еще времени остается, пока мать Эйхо сможет сама заботиться о себе?
— Еще два-три года у нее, наверное, есть.
— А что потом?
— Без понятия. Она проживет лет до восьмидесяти. Если, конечно, это можно назвать жизнью.
— Ужасное бремя, которое Эйхо придется взвалить на себя. Будем откровенны.
Питер пристально посмотрел на Рэнсома, круша в ладони стаканчик из-под сидра.
— В денежном смысле ни вам, ни ей не по силам справиться с тем, что потребуется при болезни Розмэй. Да чтобы еще оставалось на мало-мальски сносную жизнь для вас самих. Но я могу снять это бремя.
Питер швырнул смятый стаканчик, точно попав им с десятка шагов в мусорный бак, и повернулся к Рэнсому спиной.
— Вы их всех трахали?
— Вы же понимаете, Питер, я не намерен отвечать на подобные вопросы. Я вот что скажу: никогда в отношениях между моими натурщицами и мною не будет места для схватки, для какой бы то ни было… неловкости, которые пагубно скажутся на моей работе. Работа — вот все, что действительно имеет значение.
Питер оглянулся на Рэнсома, стараясь придать своему взгляду побольше вежливости, однако солнце било в глаза, и он поневоле прищурился.
— А для нас имеет значение вот что. Мы с Эйхо собираемся пожениться. Что трудности ждут — знаем. С этим мы уже разобрались. И ваша помощь нам не нужна. Ну что там у вас еще?
— Я рад, что у нас выдалось время для знакомства. Не станете возражать, если мы сделаем еще одну остановку, прежде чем отправимся обратно в город?
— Время ваше, вам решать. Мне, как отец говорит, по часам платят. До сих пор денежки были легкими.
Попетляв по идущей в гору дороге, по обеим сторонам которой высились выложенные из столетних валунов стены, лимузин добрался наконец до симпатичного домика, сложенного, на староанглийский лад, из камней и крытого черепицей. Здесь открывался изумительный вид на озеро и заповедник, населенный пернатыми всех видов.
Остановив лимузин на булыжной площадке неподалеку от домика, они вышли. Возле отдельного гаража стояли фургон для доставки провизии и голубой «лендровер».
— В миле с чем-то отсюда через озеро — Коннектикут. Еще месяц — и вид преобразится. Станет так же прекрасен, как только может быть прекрасна осень в Новой Англии. Зимой, разумеется, озеро замерзает — идеальное место для катания. Вы катаетесь на коньках, Питер?
— Уличный хоккей, — бросил Питер, глубоко вдыхая воздух и оглядывая окрестности. Солнце склонялось на запад, скрываясь за небольшим садом позади домика. На верху холма чувствовался свежий ветерок. — Значит, здесь вы росли?
— Нет. Здесь жила прислуга. Этот домик, с десяток акров леса и сад — все, что осталось от пятисот акров, которыми владела моя семья. Все это теперь в законном порядке передано государству. В радиусе трех четвертей мили никто не имеет права строить дом.
— Все для себя приберегли? Что ж, на вашем месте я именно такое местечко для работы и подыскал бы. Сколько угодно покоя и тишины.
— Когда я был намного моложе вас, еще только начинал работать красками, леса вокруг во всех видах и оттенках красок пробуждали во мне аппетит, перефразируя Вордсворта, художника иного свойства, определившего поэзию как экзотический пигмент языка. — Рэнсом медленно обвел взглядом окрестности. — Почти шесть лет прошло, как я был здесь. Теперь большую часть времени провожу в штате Мэн. Но недавно заново отделал домик, соорудил со стороны озера бездонный бассейн. Вам нравится, Питер?
— Впечатление производит.
— Почему бы вам не взглянуть на то, что внутри?
— Компанию, так и быть, составлю. В любом случае смысл-то какой?
— Смысл в том, что этот домик — ваш, Питер. Свадебный подарок вам и Эйхо.
Однажды Питер выиграл на скачках «в тройном», что принесло ему 2600 долларов. Тогда негаданная удача сильно взволновала. Теперь же его будто громом поразило. Когда сердцебиение удалось более или менее унять, он с трудом выговорил:
— Минуточку! Вы… не сделаете этого.
— Уже сделано, Питер. Эйхо во дворике, как я полагаю. Почему бы вам не присоединиться к ней? Я подойду через несколько минут.
— Боже мой, Питер, ты можешь в это поверить?
Она стояла на дорожке, отделявшей дворик от бассейна. Ветер ерошил ей волосы, бросая прядки на глаза. Во дворике, заметил Питер, росло много роз. Он видел, какой радостью светилось лицо Эйхо, но все равно в сердце словно впилась колючка. Даже дышать стоило неимоверного труда.
— Господи, Эйхо… что же ты наделала?
— Питер…
Он пошел через дворик к ней. Эйхо села на скамью из тикового дерева. Радость ее потерялась в оправдывающейся улыбке — девушка понимала, что сейчас произойдет. А он едва ли не наяву видел, как превращается ее непокорно взвившаяся прядка в акулий плавник, разрезающий окровавленную воду. Питер, пересилив себя, постарался говорить, не повышая голоса, рассудительно.
— Свадебный подарок? Это сервиз фарфоровый, тостеры и всякое такое. Как нам оценить подобное? Никто, находясь в здравом уме, не отдаст за просто так…
— Я ничего еще не натворила, — произнесла Эйхо. — И это не наше. Пока.
— Обычно я нахожусь в здравом рассудке, — вежливо заметил Джон Рэнсом.
Питер застыл, остановился на полпути между Эйхо и Рэнсомом, который стоял в дверях, выходивших во дворик. В свете заходящего солнца лицо его казалось рисунком, выполненным сангиной. В руке художник держал большой толстый конверт.
— Условное депонирование дома с прилегающими угодьями истечет через год, когда Мэри Кэтрин покончит со своими обязательствами в отношении меня. — Он улыбнулся. — Приглашения на свадьбу я не жду. Тем не менее желаю вам обоим счастья на всю жизнь. Это я оставлю в доме, почитаете на досуге. — Несколько секунд никто не сказал ни слова. Послышался шум вертолета. Рэнсом вздохнул. — Мне пора в путь, — сказал он. — Располагайтесь как дома столько, сколько вам понравится, и отдайте должное ужину, который я попросил приготовить для вас. Мой шофер отвезет вас в город, как только вы соберетесь отправиться туда.
Вечер выдался не по-сентябрьски промозглый, к девяти часам температура опустилась до десяти градусов. Прислужник развел огонь в очаге на веранде, выходившей во дворик, а Эйхо с Питером, отужинав, взялись за бренди. Пили маленькими глоточками и читали контракт, который Джон Рэнсом оставил Эйхо для подписания. Питер просматривал страницу и передавал ее Эйхо.
Заглянул прислужник, предупредил:
— Мы через несколько минут уходим, вот только на кухне уберемся.
— Спасибо вам, — поблагодарила Эйхо.
Питер молчал, пока не прочитал контракт до последней страницы. Ветер бился в оконные переплеты. Питер налил еще бренди, с полбокала, будто простую вишневую газировку. Выпил до дна и зашагал взад-вперед, пока Эйхо дочитывала контракт, то и дело поправляя указательным пальцем сползающие по переносице очки.
Когда она отложила последнюю, двенадцатую, страницу, Питер уселся в кресло напротив Эйхо. Они смотрели друг на друга. Дрова в камине потрескивали, взметая искры.
— Я не могу приходить туда, чтобы повидаться с тобой? Ты не можешь приезжать домой, если только не произойдет что-либо чрезвычайное? Он не писать тебя хочет, он владеть тобой хочет!
Донеслись звуки отъезжающего фургона с прислугой. Шофер лимузина расположился в комнатке над гаражом.
— Мне причины его требований понятны, — сказала Эйхо. — Не хочет, чтобы я отвлекалась.
— Вот кто я, выходит? Отвлечение?
— Питер, в тебе нет творческого начала, так что, честно говоря, я и не жду, что ты поймешь. — Эйхо покраснела. Знала, когда в речи ее появлялись снисходительные нотки. — Это всего на год. Я справлюсь. А после… у нас будет все. — Она обвела веранду хозяйским взглядом. — Владыка небесный, какое место! Я и мечтать о таком не смела… я хочу, чтобы мама увидела это место! Тогда, если она согласится…
— А как насчет моего согласия? — сердито буркнул Питер, налегая на бренди.
Эйхо встала и потянулась. Ее пробирала дрожь. Несмотря на огонь, на веранде было прохладно. Питер, сгорая от желания, как в тумане смотрел на соблазнительные груди девушки.
— Его я тоже хочу.
— И хочешь этот дом.
— Ты весь вечер собираешься дуться?
— Кто дуется?
Эйхо взяла бокал у него из рук, опустилась к Питеру на колени и, прильнув головой к широкому плечу, закрыла глаза.
— Если нам и светит приобрести недвижимость, рассчитывать можно в лучшем случае на домишко в Йонкерсе или Порт-Честере. А тут — Бедфорд!
Питер приобнял ее.
— Он заставил тебя желать, а не думать. Чертовски ловкий. Так вот и получает то, что ему нужно.
Рука Эйхо скользнула по его груди и остановилась в области сердца.
— Какое сердитое. — Девушка дрожала. — Питер, мне холодно. Согрей меня.
— Разве то, о чем мы всегда думали, больше не годится?
— Ну Питер! Я люблю тебя и собираюсь стать твоей женой — ничто никогда не изменит этого.
— Нам, наверное, лучше вернуться домой.
— А что, если это и есть дом, Питер? Наш дом… — Она соскользнула с его колен и беззаботно потянула за собой. — Пошли. Ты еще не видел всего.
— Что же я пропустил?
— Спальню. Там тоже есть камин.
Она лаской одолевала его нежелание, страхи, будто чувства его не готовы еще расплатиться за то, что предстояло и цены чему еще не существовало. Питер нетвердо держался на ногах. Выпитый бренди давал о себе знать.
— Ты только представь, — уговаривала Эйхо, увлекая Питера за собой. — Как это могло быть. Представь, год прошел… так быстро… — Эйхо поцеловала его и открыла дверь спальни. — И вот мы здесь. — Она любовно прижала к его щекам ладони. — Чего тебе хочется сейчас? — спросила, заглядывая, казалось, ему прямо в душу.
Питер проглотил слова, которые не в силах был выговорить, глядя на занимающую почти всю комнату кровать с пологом на четырех столбиках.
— Я знаю, чего от тебя хочу, — сказала она.
— Эйхо…
Она подтолкнула его в спальню и ногой закрыла дверь.
— Держись, — произнесла она, удерживая Питера. — Такое идеальное место для нашей первой ночи вместе!.. Я хочу, чтобы ты понял, как сильно я тебя люблю.
Оставив его, Эйхо отошла в уголок, к камину, и быстро, как мгновенно меняющий облик эстрадник, разделась донага, прямо под его возбужденным взглядом манящей тенью скользнула под одеяло.
— Питер?
Он взялся за пряжку на ремне и… безвольно опустил руки, готовый разрыдаться: пыл и страстное желание залило обильной выпивкой. Сердце бешено забилось от зарождающейся злости.
— Питер? Что же ты?
Он шагнул к ней, споткнулся и налетел на стул со спинкой в форме лиры. Стул был тяжелый, но Питер легко взметнул его над головой и что было сил хватил им об стену. Неожиданная ярость заставила девушку съежиться, его оскорбительное высокомерие нанесло страшную рану. Защищаясь от потрясения и боли, она обхватила себя руками.
Питер открыл дверь спальни.
— Жду тебя в этом чертовом лимузине. А ты… ты можешь оставаться здесь, если хочешь! На всю ночь оставайся. Делай все, что в голову взбредет, чтобы самой счастья набраться до чертиков, и не бери в голову, каким боком это нам выйдет.
6
Первый день осени выдался замечательный для поездки в открытой машине — безоблачное голубое небо, температура по всему восточному побережью под двадцать градусов. Джон Рэнсом прикатил в город на двухместном «мерседесе». Места для багажа немного, так и вещей Эйхо взяла мало — кое-что из теплой одежды, чтобы зиму пережить на островке у берегов штата Мэн. И еще коробку с красками.
Из машины Рэнсом вышел не сразу, ответил на звонок по мобильному телефону. Эйхо задержалась у окна спальни, надеясь увидеть машину Питера. Где-то около часа ночи они переговорили накоротке, и вроде голос у Питера был нормальный, даже несерьезный какой-то, словно речь и не шла о том, что ей предстоит вынужденно исчезнуть из его жизни. Даже на праздники. Питер немного перебарщивал, стараясь не показать, что не верит ей. Имени Джона Рэнсома ни она, ни он не упоминали. Будто его и не существовало, а Эйхо отправлялась на год учиться живописи в Париж.
Эйхо подхватила с кровати теплую одежду и вынесла ее в прихожую. Оставила дверь открытой и зашла в гостиную, где Джулия читала Розмэй заметку из «Нэшнл инкуайрер». Джулия обожала сплетни про знаменитостей.
Кивая на фотографию актрисы, которая старалась незаметно выйти из калифорнийской больницы после пластической операции, Джулия бормотала:
— Вот уж точно, в ее-то возрасте пора уже перестать подтяжки делать, надо договариваться с приличным мастером чучела набивать.
Розмэй улыбнулась, не сводя глаз с дочери. Губы у матери заметно дрожали, кожа сделалась фарфорово-белая. Эйхо ощутила сильный укол страха — всего за три месяца мама сделалась такой слабенькой…
— Мам, я тебе свой мобильник оставляю. Джон говорит, на острове он не работает. Зато тарелка для Интернета там есть, так что с электронной почтой никаких проблем.
— Это сущее блаженство.
— Питер приедет тебя проводить? — спросила Джулия.
Эйхо глянула на часики.
— Он сам не знает. Вчера ночью тройное убийство расследовал.
— У тебя есть время выпить чаю? — Розмэй медленно отвернулась от компьютера и посмотрела на дочь сквозь накрашенные зеленой тушью ресницы.
— Джон уже здесь, мама.
И тут Эйхо, к собственному удивлению и досаде, разразилась потоком слез. Опустилась на колени возле матери, положив голову ей на колени, как делала когда-то маленькой девочкой. Розмэй гладила ее дрожащей рукой по волосам и улыбалась.
В прихожей показался Джон Рэнсом. Розмэй заметила его отражение в оконном стекле и медленно повернулась в его сторону. Джулия в рассеянности переворачивала страницы еженедельного собрания сплетен.
Во взгляде Розмэй Рэнсому почудился скорее вызов, нежели приветствие. Руки ее сомкнулись, словно защищая Эйхо. Потом она молитвенно склонила голову.
Питер оставил машину на улице в неположенном месте и бегом помчался по ступеням в подъезде Эйхо, где столкнулся со спускающейся по лестнице Джулией, которая держала в руках продуктовую сумку с надписью «Сбереги деревья!».
— Они полчаса как уехали, Питер. Это я просто решила по магазинам пройтись.
Питер сердито замотал головой:
— Да я всего полчаса как освободился! Не могла разве подождать меня? К чему такая спешка?
— Питер, посидишь с Розмэй, пока меня нет? Ей сейчас так тяжело…
Розмэй он нашел на кухне. Женщина стояла, зажав в руках кружку с холодным чаем. Питер поставил чайник на огонь, достал себе кружку и устало плюхнулся на стул.
— Год. Год — и она опять дома. Питер, я позволила ей сделать это только потому, что боялась…
— Ладно, переживем. Я буду заходить два-три раза в неделю, смотреть, как у вас дела.
— …не за себя боялась, — продолжила Розмэй. — Боялась того, чем моя болезнь могла обернуться для вас с Эйхо.
Они сидели и молча смотрели друг на друга, пока не засвистел закипевший чайник.
— Знаете, мы это переживем. — Питер решительно сжал губы.
Розмэй поникла, словно не осталось больше сил держаться.
— Он пришел и забрал ее. Как в старые времена, при феодалах, понимаешь? Привилегия тех, кто правит.
В ночь, когда они прибыли на остров Кинкерн, Эйхо мало что успела разглядеть. Болтанка настолько вымотала ее, что девушка даже встать в полный рост не могла, когда они приткнулись к рыбацкому причалу. Редкие огни выдавали присутствие городка, словно прилепившегося к небольшой бухте. Непрерывный ветер жалил уши во время короткой поездки на «лендровере» через весь остров к дому, обращенному к двум тысячам миль открытого океана.
Таблетка снотворного уложила ее в постель на восемь часов.
При первых же проблесках рассвета крик чаек и грохот волн, бьющихся о скалы в сотне футов под окнами спальни, разбудили Эйхо. Она приняла горячий душ, воспользовалась глазными каплями и уже подумывала о чашечке черного кофе. За дверью комнаты обнаружила лестницу, которая вела на первый этаж задней части дома. Снизу доносились звуки, характерные для кухни. Джон Рэнсом вставал рано, Эйхо слышала, как он разговаривал с кем-то.
Кухню тоже недавно подремонтировали. Однако архитектор не тронул бросающиеся в глаза и в высшей степени привлекательные приметы старины — плиту для выпечки в одном углу и тесанные вручную дубовые стволы над головой.
— Доброе утро, — приветствовал Джон Рэнсом. — Судя по цвету вашего лица, жизнь к вам вернулась.
— Мне, наверное, надо просить у вас прощения, — пробормотала Эйхо.
— За то, что на пароме дурно себя чувствовали? Это со всяким случается, пока не привыкнет. Еще, конечно, и пары от древнего дизельного драндулета виноваты. Как насчет завтрака? Сайера только что напекла лепешек с корицей.
— Кофе! Кофе! Кофе! — взмолилась Эйхо.
Сайера, женщина лет за шестьдесят, с оливкового цвета кожей и трагическими темными глазами, принесла и поставила на стол кофейник.
— Доброе утро, — обратилась к ней девушка. — Меня зовут Эйхо.
Женщина склонила голову набок, словно не расслышала.
— Это… прозвище такое. А крестили меня как Мэри Кэтрин.
— Мне нравится Мэри Кэтрин. — Рэнсом улыбался. — Так что давайте-ка, пока вы здесь, мы будем звать вас по имени, данному вам при крещении.
— Ладно. — Эйхо взглянула на него.
Подумаешь, дело большое, прозвища вообще детская забава. Однако в душе ощутила легкое беспокойство. Будто, избавляясь от «Эйхо», он создавал другую личность. Именно ее он хотел написать и с ней намеревался завести отношения, которые находились бы под его полным контролем.
«Глупо, — подумала Эйхо, — я знаю, кто я такая…»
Каменистая тропа к Кинкернскому маяку, где у Рэнсома находилась мастерская, протянулась почти на четыре сотни шагов через неопрятные заросли низкорослого болиголова и голубичные пустоши, по поросшим лишайником скалам, по тонкому слою земли и оставшимся от промерзания кочкам. Временами тропа подходила к самому краю линии прилива. Слишком близко, с точки зрения Эйхо, которая чувствовала себя очень неуютно, хотя и старалась не подавать виду, что нервничает. Остров Кинкерн, вытянувшийся миль на восемь с половиной в длину и на три мили в ширину, с высоким, поросшим лесом хребтом, казался всего лишь гранитной галькой рядом с могучим океаном, голубым в это октябрьское утро, под слегка подернутым паутинками облаков небом.
— Свет фантастический, — заметила она.
— Вот поэтому-то я здесь, а не на Каско или Корфу. Лучше всего ясное зимнее утро. Город расположен в подветренной части острова и обращен к Пенобскоту. Там есть католическая церковь, которую, между прочим, епархия, вероятно, скоро закроет. Есть и унитарная — для тех, кто предпочитает религию попроще.
— А кто еще здесь живет? — Эйхо смахнула соленую пену, осевшую у нее на ресницах. Было время прилива, ветер дул с юго-востока.
— Сто сорок постоянных жителей, средний возраст пятьдесят пять лет. Экономика — лобстеры. Точка. В конце века Кинкерн летом превращался в премилое сообщество, но большая часть коттеджей, принадлежавших старым морским волкам, исчезла, а остальные населяют местные.
— И вы владеете этим островом?
— Первоначальная сделка зарегистрирована в 1794 году. Вы хорошо себя чувствуете, Мэри Кэтрин?
Уступ, по которому они проходили, находился всего в пятидесяти футах над волноломами и подобравшимися к самому берегу скалами.
— Немного не по себе… так близко.
— Плавать умеете?
— Только в бассейне. А океан… я в пять лет едва не утонула на пляже в Нью-Джерси. В то утро и волн-то не было, так — в пару футов высотой. Я повернулась спиной к воде и играла ведерком и совочком. И вдруг откуда ни возьмись высокая волна — никто такой и не ждал.
— Бродячая волна. У нас они тоже бывают. Мои родители шли под парусами возле маяка, вон там, чуть подальше навигационного буя, когда огромная волна хлынула на яхту. Шансов спастись у них не было.
— Боже праведный! Когда это случилось?
— Двадцать восемь лет назад. — Тропа повернула в гору, и перед ними выросла башня маяка. — Я сильный пловец. Даже очень холодная вода не действует на меня так быстро, как на других людей. Когда мне было девятнадцать лет — и под сильнейшим влиянием лорда Байрона, — я переплыл Геллеспонт. И с тех пор меня часто занимала мысль… — Он умолк и посмотрел на море. — Если бы в тот день я был с матерью и отцом, смог бы спасти их?
— Вы, должно быть, очень по ним скучаете.
— Нет.
Через несколько секунд Рэнсом обернулся к Эйхо, словно от ее взгляда ему делалось неловко.
— Что, ужасную вещь сказал, по-вашему?
— Мне кажется, я… я не понимаю этого. Вы любили своих родителей?
— Нет. Разве это необычно?
— Не думаю. Они были жестоки с вами?
— Физически? Нет. Чаще всего просто предоставляли меня самому себе. Будто я и не существовал вовсе. Не знаю, есть ли название для такого рода боли.
Его улыбка, немного унылая, лучше всяких слов подтверждала желание оставить эту тему. Они зашагали к ослепительно белому маяку, сияющему на самой высокой точке мыса. Рэнсом переделал его — к немалой ярости пуристов, как он выразился, — установив современное, как в аэропортах, навигационное оборудование поверх того, что стало теперь его мастерской.
— Я видел, чего вам стоило, — говорил Рэнсом, — оставить вашу маму — вашу жизнь. Хотелось бы думать, что это не только ради денег.
— Меньше всего. Я живописец. И приехала учиться у вас.
Он кивнул, удовлетворенный, и дотронулся до ее плеча:
— Хорошо. Не заглянуть ли нам туда, где мы оба будем работать, Мэри Кэтрин?
Питер, даром времени не теряя, успел порядком поднабраться на свадьбе, последовавшей за бракосочетанием его сестры Сиобан и торговца компьютерными программами из Долины ручьев. Слишком большое количество выпитого вгоняло его в хандру, отчего он упрямо воспринимал все слова, обращенные к нему, превратно.
— Что слышно про Эйхо? — спросил его первый кузен по имени Фитц.
Питер глянул на Фитца и глотнул ирландского виски, вместо того чтобы поддержать разговор. Фитц посмотрел на еще одного кузена Питера — Роба Флаерти, — и тот заговорил:
— Пит, есть шесть билетов на сегодня на «Рейнджеров». Хорошие места.
Фитц вставил:
— То есть два для Роба и его девушки, два для меня с Коллин и… я подумал… ты помнишь Мэри Махэн?
Ответ Питера к любезным причислить было трудно:
— У меня нет желания идти на «Рейнджеров», а тебе, Фитц, незачем клеить меня с кем ни попадя. — Галстук у него сполз, лоб и скулы пылали пьяным румянцем. Капелька пота незаметно упала с подбородка прямо в виски. Питер вновь поднес стакан к губам.
Роб Флаерти усмехнулся:
— Ты, Пит, напоминаешь мне занедужившего любовью верблюда. Опавшего горба только не хватает.
Питер неприязненно сморщился:
— Не хватает мне выпивки.
— Мэри-то сохла по тебе…
— Она же крестная моей матери, ты, засранец.
Фитц попытался унять накал страстей:
— Ну и что? Это впрямую за моральный грех и не считается.
— Фитц, замолкни!
— Все, понял. Молчу. Только ты от исключительной телки нос воротишь. Могу поклясться.
Роб бросил нетерпеливо:
— А, да пусть сидит тут и нюнится. Эйхо, видать, его напрочь присушила, перед тем как смыться из города со своим приятелем-художником.
Питер вскочил со стула так стремительно, что Фитц не успел встать между кузенами. Роб навалился на Питера и довольно сильно двинул ему кулаком по щеке. Тот отлетел в сторону и грохнулся об стол возле танцевальной площадки, мало, впрочем, обеспокоив сидящую за ним глухую пару, похожую на пучеглазых рыб, которым повезло под старость напиться. Мать Питера, заметив, что зреет драка, оставила партнера и вышла из танцевального круга. Мягко взяв Питера под локоток, она одарила улыбкой обоих кузенов и кивком повелела катиться подобру-поздорову. Потом вывалила лед из стакана на салфетку.
— Потанцуй-ка со старенькой мамочкой, Питер.
Со смущенным выражением лица сын дал ввести себя в круг танцующих, прикладывая к нижней губе свернутую в узел салфетку.
— Это уже второй раз за месяц, когда я вижу, что ты слишком перебрал с выпивкой.
— Ма, это же свадьба. — Он сунул салфетку в карман смокинга.
— Я так думаю, тебе пора взять себя в руки, — проговорила мать, пока они двигались в медленном танце. — От Эйхо ничего не получал?
— А как же. Каждый день.
— Ну и что? У нее все в порядке?
— Говорит, в порядке. — Питер дважды прерывисто вздохнул. — Только это электронная почта. Совсем не то, что… ну, понимаешь, слышать ее голос. Люди всегда произносят то, что не могут в слова вложить, надо только уметь это услышать.
— Так… может, есть то, о чем ей бы хотелось, чтобы ты знал, но о чем говорить нельзя?
— Не знаю. С тех самых пор как встретились, мы больше чем на пару дней и не расставались. Может быть, Эйхо уже убедилась, что на самом деле не такое уж это выгодное предложение. — Питер сильно сжал руку матери.
— Полегче, ты. Если веришь Эйхо — держись. Это, сынок, любой мужчина сделать способен ради женщины, которую любит.
— Любить ее я всегда буду, — сказал Питер с легкой дрожью в голосе. Он заглянул матери в глаза своими горевшими от избытка чувств глазами. — Только я не очень-то верю человеку, о ком никто ничего не знает. Ты не поверишь, какие стены он вокруг себя возвел.
— Человек, который ценит свое уединение. При таких-то деньгах чему удивляться! — Мать, помолчав, спросила: — Копаешь, поди, что-то? Неофициально, я имею в виду.
— Ага.
— Ничего весомого?
— Ничего весомого. Этот человек практически невидимка, когда дело доходит до официальных документов.
— Так и оставь это занятие.
— Эх, если бы Эйхо повидать, хоть ненадолго… Я все время как полоумный хожу.
— Храни тебя Господь, Питер. Как будет на воскресенье выходной, давай вместе съездим к Розмэй, вывезем ее куда-нибудь на свежий воздух. Уж порядком времени прошло, как я ее видела.
— Думаю, что не смогу, мам. Мне… кхм… надо в Уэстчестер съездить, поговорить кое с кем.
— Полицейские дела, да?
Питер покачал головой.
— Ее зовут Ван Лайер. Когда-то она позировала Джону Рэнсому.
7
Дом Ван Лайер был копией — точной копией, если верить информации на сайте, посвященном описаниям самых красивых зданий округа Уэстчестер, — жилого строения английского лендлорда XVI века. Все, что Питер успел разглядеть внутри дома через приоткрытую дверь, — черный пол и темная обшивка стен.
Питер обратился к прислужнику, который отозвался на его звонок:
— Мне хотелось бы поговорить с миссис Ван Лайер.
Прислужник, пожилой негр с покрытым старческими пятнами лицом, из-за чего он походил на леопарда, выдал:
— Никакой миссис Ван Лайер в этом доме нет.
Питер вручил ему свою карточку.
— Анна Ван Лайер. Я из полицейского управления Нью-Йорка.
Прислужник пристально посмотрел на гостя, возможно, надеясь, что если разглядывать подольше, то пришелец сам исчезнет с порога и можно будет снова пойти подремать.
— Что у вас за дело, мистер следователь? Мисс Анна вряд ли расположена принимать кого-либо.
— Хотелось бы задать ей несколько вопросов.
Они еще поиграли в детскую игру «кто кого переждет». Наконец прислужник нехотя вытащил из кармана фартука, надетого поверх воскресного костюма, портативную рацию и попробовал связаться с хозяйкой. Негр насупил брови.
— Видать, отложила свою рацию да и позабыла про нее, — заворчал он. — Ладно, скорее всего в это время дня вы отыщете мисс Анну в теплице. Только не думаю, что она станет говорить с вами, будь вы из полиции или не из полиции.
— Где теплица?
— Обойдите дом и ступайте к пруду — мимо не пройдете. Как увидите мисс Анну, скажите, что я изо всех сил оберегал ее покой, чтобы она потом на меня не злилась.