Оксфорд Уильямс

Зовы любви

Oxford Williams. Love Calls

Бранли Хопкинс был одним из тех несчастных, которым везет всегда и везде, причем с ранних лет. Его блестящая карьера началась еще в студенческие годы, когда он проявил себя блестящим аналитиком биржевого курса, безошибочно предсказав бум в микроэлектронике и генной инженерии и столь же безошибочно провидя потери, связанные с акциями автомобильных предприятий и учреждений общественного пользования.

Будучи человеком, никогда не пренебрегавшим интуицией, Бранли уже к тридцати годам сколотил приличное состояние. В последующие пять лет он продолжал увеличивать свое богатство, постепенно избавляясь от тех, кто тянулся к нему, как слепой тянется к своей палке. Ему приписывали несколько банкротств и не одно самоубийство, но Бранли был из тех, кто перешагивает через трупы спокойно, даже не интересуясь персоной усопшего.

Когда ему исполнилось тридцать пять, он окончательно перестал консультировать кого бы то ни было и все свое внимание сосредоточил на росте собственного благосостояния. Это стало для него своего рода игрой: он хотел проверить, удастся ли ему потакать любому своему капризу, если жить только на проценты с основного капитала, не затрагивая оного.

И вскоре, к собственному удивлению, он обнаружил, что деньги у него накапливаются быстрее, чем он способен их тратить. Бранли был человек, можно сказать, утонченный; худоба и аккуратная бородка придавали ему вид аскета, а одежда, хоть и модная, отличалась строгим стилем. Он точно установил для себя, сколько вина и женщин, а также как громко петь он может себе позволить. Вначале его даже забавлял тот факт, что его пороки не поспевали за геометрической прогрессией сложных ежедневных процентов с капитала. Но постепенно эта забава сменилась скукой, апатией и горьким разочарованием в жизни и людях.

К тому времени, когда ему исполнилось сорок, он почти перестал покидать свою роскошную кооперативную квартиру — пентхаус, занимавший весь верхний этаж эффектного дома-башни в Манхэттене, насыщенный такой роскошью и удобствами, которые только можно себе представить. Он решил порвать последние связи с окружающим миром и сделаться отшельником, но отшельником, устроившимся с царским комфортом. Для этого, вероятно, требовался компьютер. Но не из тех, что есть повсюду. Бранли нужен был такой компьютер, который мог бы отвечать его специфическим нуждам и который позволил бы ему жить так, как он хотел, невдалеке от безумной толпы, но все-таки отдельно от нее. Не покидая квартиры, он разыскал самого лучшего, самого талантливого в стране конструктора и вытащил его из подвального помещения близ Сан-Андреас Фолт в геологическую безопасность Манхэттена.

— Создайте мне специальную компьютерную систему, приспособленную к моим индивидуальным потребностям и желаниям, — приказным тоном сказал Бранли молодому инженеру. — За деньгами дело не станет.

Инженер хмуро осмотрел квартиру, почесывая заросший подбородок. Бранли огорченно вздохнул, смирившись с тем, что придется провести по меньшей мере неделю с этим странным молодым человеком. В действительности тот прожил у него чуть ли не месяц, после чего засобирался к себе в Калифорнию.

— Здесь нельзя заниматься творческой работой, — сказал он. — Слишком мало солнца.

Прошло полгода, прежде чем инженер снова ступил на порог квартиры Бранли. Лицо его на этот раз озаряла блаженная улыбка, а в руках он держал серый металлический ящичек.

— Вот вам. То, что заказывали.

— Это? — недоверчиво спросил Бранли. — Это и есть компьютер, который вы для меня создали?

С улыбкой, почти ангельской, инженер пронес свое изобретение мимо изумленного Бранли прямо в кабинет и осторожно поставил на редкостной красоты сиамский столик из тикового дерева.

— Он сделает все, что вы захотите, — сказал молодой человек.

Бранли не сводил с аппарата глаз. Слишком уж простецкий! Обыкновенный кусок серого металла с небольшим углублением наверху.

— А где же он включается? — спросил Бранли, подходя к столу.

— Включать его не нужно. Он работает на миллиметровых волнах. Это новинка. Вы только держите его именно здесь, чтобы хоть раз в неделю на него падало солнце, и он будет служить вам вечно.

— Вечно?

— Почти, то есть всегда.

— В самом деле?

Глаза инженера сияли.

— Вам даже не нужно осваивать язык машины и пользоваться клавиатурой. Достаточно сказать ей на чистом английском, что вам нужно, и она выработает для себя программу и автоматически соединится со всеми вашими электробытовыми приборами. Ничего подобного в мире еще нет.

Бранли опустился в широкое кресло, стоявшее у окна с видом на реку.

— Хорошо, если он действительно будет работать так, как вы говорите. В конце концов, я на вас так потратился…

— Вы что, сомневаетесь? Да этот малыш, мистер Хопкинс, сэкономит вам кучу денег, — и любовно похлопав ящичек, инженер принялся перечислять: — Он обеспечит вам максимальную эффективность освещения и отопления, будет вести учет ваших продовольственных запасов и автоматически пополнять их из универсама. То же самое в отношении одежды, прачечной, химчистки. Он сохранит результаты ваших терапевтических и стоматологических обследований, будет вести вашу бухгалтерию, ежедневно следить за вашими ценными бумагами и ежечасно, если пожелаете, за электроприборами, он будет писать письма и отвечать на телефонные звонки…

Инженер замолк, чтобы перевести дыхание, и Бранли, воспользовавшись этим мгновением, быстро поднялся с кресла и начал деликатно подталкивать восторженного молодого человека к двери, а тот, нисколько не смущаясь, продолжал:

— В него заложена специальная обучающая программа. Только скажите, что вам нужно, и он тут же решит, как это сделать. Ничего подобного в мире еще нет.

— Прекрасно! — воскликнул Бранли. — Если он проработает месяц без сбоев, вы получите чек. — И он закрыл за гостем дверь.

Месяцем позже Бранли велел компьютеру послать инженеру деньги. Молодой человек оказался в высшей степени порядочным. Маленький серый ящичек делал все, что ему приказывали, и даже больше. Он понимал каждое слово, сказанное Брэдфордом, и, словно джин из сказки, выполнял его пожелания. Когда Брэдфорд просыпался, завтрак, независимо от времени его пробуждения, был уже готов, причем меню всегда было разнообразным. С помощью оптического сканирующего устройства компьютер, с тем же успехом, что и подобное устройство в универсаме, узнающее цену на банке с горошком, читал книги из библиотеки Бранли и целиком запоминал содержание каждого тома. Бранли мог теперь, проснувшись ночью, попросить почитать ему что-либо из мировой классики, испытывая при этом, как в детстве, ощущение уюта, спокойствия и счастья.

А еще компьютер внимательно следил за телефоном, не позволяя звонившему беспокоить Бранли, покуда тот сам не определял, стоит ли разговаривать с данным индивидуумом.

Через месяц и неделю после того, как компьютер вошел в его жизнь, Бранли решил уволить свою единственную помощницу — мисс Элизабет Джеймс. Она была у него секретарем, выполняла различные поручения, иногда готовила и время от времени брала на себя роль хозяйки дома — в тех редких случаях, когда он собирал у себя компанию. Бранли велел компьютеру вызвать к нему мисс Джеймс и нахмурился, пытаясь вспомнить, как долго она у него трудилась: размер выходного пособия зависит в конце концов от продолжительности службы.

— Давно ли она у меня? — спросил он.

— Семь лет, четыре месяца и восемнадцать дней, — тут же ответил ящичек.

— Так много? — удивился Бранли. — Спасибо.

— Не стоит благодарности.

Компьютер говорил голосом самого Бранли, и голос этот казался похожим на голос какого-то диктора — то ли телевидения, то ли радио из стереопрограммы, а может, он слышал его по телефону. Это было все равно, что разговаривать вслух с самим собой, но ничуть не смущало Бранли. Собственная компания не тяготила его. Тяготили люди, без которых он теперь вполне мог обойтись.

Элизабет Джеймс просто преклонялась перед Бранли Хопкинсом. Пламя любви вспыхнуло в ней сразу же, как только она впервые увидела его — семь лет, четыре месяца и восемнадцать дней тому назад, — и с тех пор ни разу не угасало. Она понимала, что он холодный, бессердечный, замкнутый и эгоцентричный человек. Но она непоколебимо верила, что стоит любви коснуться его сердца, и их уже никогда и ничто на свете не сможет разлучить — счастье будет вечным. Она жила для того, чтобы дать ему это счастье. А то, что она без ума от него, Бранли стало совершенно ясно уже спустя месяц после ее зачисления в штат. Он ей сразу сказал, что отношения их — чисто деловые, и что сам он отнюдь не из тех, кто смешивает дело с весельем.

Но она так любила его, что не обратила внимания на его слова и мужественно выдерживала его бахвальство бесчисленными знакомствами с актрисами, манекенщицами, балеринами и женщинами сомнительного поведения, прошедшими через его жизнь. На другое же утро она как ни в чем не бывало появлялась снова, чтобы залечить раны его бедного сердца или той части тела, которая причиняла ему наибольшее страдание.

Бранли вначале думал, что она интересуется его деньгами, однако постепенно начал понимать, что Элизабет просто любит его, любит безоглядно и стойко. Она была всецело поглощена им, и как бы он к ней ни относился, ее любовь от этого нисколько не уменьшалась, что забавляло его. Ее нельзя было назвать некрасивой — на его вкус, пожалуй, маловата ростом и чуть полновата. Но кое-кому она, вероятно, казалась довольно привлекательной. Когда, например, во время вечеринок, она брала на себя роль хозяйки дома, многие молодые люди были от нее без ума.

Бранли улыбался про себя, ожидая ее прихода, на этот раз последнего. Он никогда и ни в чем не давал ей и малейшего повода к взаимности. Это стало для него источником иронии, своеобразным развлечением: чем равнодушнее он к ней относился, тем больше она страдала по нему. Этих женщин не переделаешь, холодно думал Бранли.

И вот она пришла. Он с интересом посмотрел на нее. Ей трудно было отказать в привлекательности: милое, нежное лицо, полные губы и глаза газели подтверждали это. Даже в деловом костюме из юбки и блузки ее фигурка могла вызвать учащенное сердцебиение не у одного молодого человека. Только не у него, не у Бранли. Ему и в студенческие годы ничего не стоило завладеть вниманием самых красивых, самых желанных женщин. Однако все они, по его мнению, были тщеславны, пусты, глухи к его внутренним потребностям. А разве Элизабет Джеймс чем-нибудь лучше?

Итак, он сидел за своим рабочим столом, на котором в этот раз не было ничего, кроме серого металлического ящичка, а Элизабет — перед ним на изящном датском стуле, сцепив на коленях руки и явно нервничая.

— Моя дорогая Элизабет, — начал Бранли как можно мягче. — Боюсь, что пришла пора нам проститься.

Ее губы приоткрылись, но она не вымолвила ни слова. Глаза ее были устремлены на серый ящичек.

— Да, — сказал Бранли, словно в подтверждение ее мысли, — мой компьютер может делать все, что делали для меня вы, и — буду с вами совершенно откровенным — делать гораздо лучше. Поэтому вы мне больше не понадобитесь.

— Я… — ее голос пресекся. — Я все понимаю.

— Компьютер вышлет вам чек на сумму вашего выходного пособия вместе с премией, которую вы, конечно же, заслужили, — добавил Бранли неожиданно для самого себя (о премии он и думать не думал — слово вылетело как-то само собой).

Элизабет опустила глаза.

— Это не обязательно, мистер Хопкинс, — ее голос снизился до неясного шепота. — И все же спасибо вам.

Бранли на мгновение задумался, пожал плечами.

— Как знаете.

Прошло несколько тягостных минут, и Бранли начал чувствовать себя неловко.

— Надеюсь, плакать вы не будете, Элизабет?

Она подняла на него глаза и с усилием сказала:

— Нет, мистер Хопкинс, плакать я не буду.

Он почувствовал огромное облегчение.

— Вот и хорошо. Я, разумеется, дам вам отличную рекомендацию.

— Мне не нужна рекомендация. В последние годы работы у вас мне удавалось выгодно помещать свои деньги. Я всегда верила в вас, мистер Хопкинс. Благодаря вам я теперь довольно хорошо обеспечена.

— Приятно слышать, — улыбнулся Бранли. — Я очень рад за вас, Элизабет.

— Спасибо. Еще раз спасибо за все.

— До свиданья, Элизабет.

Она направилась к двери, но на полпути остановилась.

— Мистер Хопкинс… — ее лицо побелело от волнения. — Мистер Хопкинс, когда вы приняли меня на работу, вы сказали, что наши отношения будут только деловыми. А теперь, когда они изменились, не могли бы вы… не могли бы мы с вами сделать их… личными?

Бранли от неожиданности вздрогнул.

— Личными?.. Мы с вами?..

— Ну да! Я у вас больше не работаю, в финансовом отношении независима. Не могли бы мы встречаться в обществе… как друзья?

— Гм! Ну конечно. Вне всякого сомнения, — он лихорадочно соображал, как ему выкрутиться из затруднительного положения. — Э-э-э, позвоните мне как-нибудь, ладно?

Заалевшись, как маков цвет, и с улыбкой, от которой растаяли бы льды Гренландии, она чуть ли не бегом направилась к выходу.

Бранли откинулся в кресле, долго и тупо смотрел на закрывшуюся дверь и наконец произнес, обращаясь к компьютеру:

— Не принимать от нее никаких звонков, но соблюдая вежливость. Можно придумать какой-нибудь предлог. Ни в коем случае не соединять меня с ней, сколько бы она об этом ни просила.

И впервые с тех пор, как компьютер вошел в его жизнь, ответ последовал не сразу. И только когда Бранли выпрямился в кресле и бросил на него строгий взгляд, серый ящичек заговорил:

— Вы уверены, что хотите именно этого?

— Еще бы не уверен! — рявкнул Бранли, поражаясь наглости машины. — Я не желаю, чтобы она тут хныкала и ныла. Я ее не люблю и не хочу оказаться в ложном положении, когда мои поступки по отношению к ней могли бы быть продиктованы жалостью.

— Да, конечно, — отвечал компьютер.

Бранли кивнул, довольный собственными аргументами.

— И раз уж зашла речь о телефоне, неплохо бы заказать разговор с Нитой Саломей. Завтра вечером в Королевском театре начинаются ее гастроли. Я хотел бы с ней пообедать. Надо договориться о дате.

— Будет сделано.

Бранли направился в гостиную и включил видеомагнитофон. Утонув в глубоком кресле, он погрузился в созерцание на телевизионном экране шириной во всю стену сложных эротических сцен — нового фильма о Ните Саломей.

Каждое утро на протяжении нескольких последующих недель компьютер исправно сообщал Бранли, что Элизабет Джеймс накануне звонила, и часто по несколько раз в день. Последний раз в ее голосе слышалось раздражение и чувство неясной вины.

Бранли дал компьютеру указание не упоминать больше ее имени ни под каким предлогом.

— Просто исключайте ее звонки из утренней сводки, — сказал он.

Компьютер, разумеется, повиновался. Однако лента, на которой записывалась вся входящая информация, сохранялась, и вот однажды поздним зимним вечером, не зная, чем заняться, устав смотреть телевизор и уже не в силах разговаривать с кем-либо по телефону, Бранли попросил компьютер прогнать скопившиеся записи ее звонков. «У меня поднимается настроение, когда я слышу, как люди меня о чем-либо просят», — сказал он себе с самодовольной улыбкой.

Плеснув в бокал арманьяка и откинувшись на спинку кресла, он велел начинать.

В первых ее звонках слышалась нерешительность, какая-то натянутость. «Вы сказали, что я могу позвонить, мистер Хопкинс. Я ведь просто хотела бы как-то поддерживать наши отношения, Позвоните мне, пожалуйста, когда вам будет удобно».

Бранли вслушивался в интонации ее голоса. Она волновалась, ожидая отказа. Бедное дитя, подумал он, чувствуя себя словно антрополог, который исследует какое-нибудь племя дикарей, обитающих в джунглях.

Чем дальше, тем больше неистовства, даже отчаяния стало звучать в ее голосе. «Пожалуйста, не гоните меня из вашей жизни, мистер Хопкинс. Семь лет — немалый срок. Из жизни их так просто не вычеркнешь. Все, что мне нужно, это немного общения с вами. Я знаю, вам ведь одиноко. И мне одиноко. Почему бы нам не стать друзьями? Почему бы нам вместе не покончить с этим одиночеством?»

Одиночество? Эта мысль никогда не посещала Бранли. Один — да. Но это естественное состояние для всякого незаурядного человека. Только равные могут быть друзьями.

С чувством садистского удовлетворения слушал он, как голос Элизабет становится все более жалобным. К ее чести, она никогда не ныла. Никогда не клянчила. Она всегда старалась взывать к их обоюдному чувству, к обоюдному благу.

Бранли выпил еще глоток арманьяка, и им овладела приятная дремота, которой способствовала также заметная перемена в ее голосе. Его интонации стали вдруг теплыми и радостными, в нем слышался чуть ли не смех. И еще она обращалась к нему по имени!

— Ей-богу, Бранли, — щебетала она, — вам бы там очень понравилось. Мэр дважды стукнулся головой о дверную притолоку, и мы изо всех сил сдерживались, чтобы не рассмеяться и сохранить достоинство. Зато когда он ушел, все разразились хохотом.

Он нахмурился. Что это с ней?

Следующая запись озадачила его еще больше. «Бранли, — восхищалась Элизабет, — цветы прекрасны! Это было так неожиданно! Я вообще-то никогда не отмечаю свой день рождения, стараюсь не думать о нем. Но красные розы! На вас это так не похоже. И их так много! Я украсила ими всю квартиру. Зашли бы взглянули…»

«Цветы? — сказал вслух Бранли. — Никаких цветов я ей не посылал». Он привстал на сиденье и метнул взгляд через приоткрытую дверь в сторону кабинета. Серый ящичек как всегда стоял на своем месте. «Какие еще цветы?» — пробормотал Бранли.

«Бранли, — слышал он дальше, — если б вы знали, как много значат для меня присланные вами стихи. Написаны как будто специально для меня и именно вами. Этот вечер я никогда не забуду. Слушая ваш голос, я была на седьмом небе от счастья»..

Вконец рассерженный, Бранли приказал компьютеру прекратить воспроизведение записи. Он встал и большими шагами направился в кабинет.

Свет в гостиной тут же стал меркнуть, а в кабинете зажегся.

— Когда был этот ее звонок? — спросил он.

— Две недели назад, — отвечал компьютер.

— И что, так уж необходимо читать ей стихи?

— Вы же дали указание соблюдать вежливость. Пришлось всю библиотеку перерыть, чтобы попасть ей в тон.

— Моим голосом?

— Но ведь другого у меня нет! — в ответе компьютера слышалось легкое раздражение.

Взбешенный до дрожи в руках, Бранли уселся на стол и посмотрел на него так, словно тот был живой.

— Ну хорошо, — наконец сказал он. — Теперь указания будут другими. Итак, когда бы мисс Джеймс ни звонила, ответ должен быть один: я не желаю с нею разговаривать. Я понятно говорю?

— Да, — ответил компьютер неохотно и чуть ли даже не сердито.

— Принимая телефонные звонки, надо ограничиться простыми ответами и больше уделять внимания домашнему хозяйству, а не электронным амурам. И еще я хочу, чтобы в мою личную жизнь не вмешивались. Ясно?

— Куда уж яснее! — едко прозвучало в ответ.

Бранли удалился в спальню. Заснуть ему, однако, никак не удавалось, и он попросил компьютер показать ему снова фильм с Нитой Саломей. Она так и не ответила на его просьбы позвонить ему. И теперь, глядя на телевизионный экран, вмонтированный в потолке, он, по крайней мере, мог видеть, как она отдается другим мужчинам, и мечтать, засыпая, о том же самом.

Целый месяц квартира Бранли сияла чистотой. Никто не нарушал его добровольного отшельничества, за исключением домработницы, которую он, впрочем, не принимал во внимание. Телефонные звонки вообще прекратились. Пентхаус находился так высоко над землей, что ни один звук не проникал через тройные стекла его окон. Бранли упивался тишиной и чувствовал себя так, словно на всей земле он остался совсем один.

«А остальные пусть катятся к дьяволу! — вслух сказал он. — Да и кому они, в сущности, нужны?»



А в понедельник сам он из рая попал в ад. Причем, стремительно.

Утро началось как обычно, с ожидавшего его в столовой завтрака. Бранли сидел в своем нефритового цвета шелковом халате за столом, ожидая появления на телевизионном экране, вделанном в стену над буфетом, последних известий. И когда он спросил, были ли вчера какие-либо телефонные звонки, втайне надеясь на отрицательный ответ, компьютер ответил, что их телефон в минувшую полночь отключили.

— Как отключили? Почему?

— Потому что счета телефонной компании не были своевременно оплачены, — холодно ответил компьютер.

— Что значит не оплачены?! — у Бранли от изумления глаза на лоб полезли. Но не успел он прийти в себя, как раздался громкий стук в дверь.

— А это еще кто?

— Три здоровяка в штатском, — сказал компьютер, как только изображение передалось через оптику камеры, установленной в холле, на экран столовой.

— Открывайте, Бранли! — заорал один из пришедших, размахивая перед глазком сложенным вдвое листком бумаги. — У нас ордер.

Еще до ланча Бранли, как не оплативший счета за пользование телефоном, электричеством и квартирой, лишился половины мебели. Он был вызван в банк, где хранились его авуары для расчета с брокерскими конторами, занимающимися продажей описанного имущества, и двумя фирмами, которые снабжали его провизией и вином. Его телевизионные установки были изъяты, весь гардероб, за исключением того, что было на нем, конфискован, а страховка аннулирована.

К полудню он уже тронулся рассудком и нес околесицу, так что компьютеру пришлось вызвать неотложку из Бельвю. А когда санитары в белых халатах стали вытаскивать его из квартиры, он уже бушевал вовсю.

— Это компьютер! Это все компьютер натворил! Он вошел в сговор с моей бывшей секретаршей, будь она неладна! Он нарочно перестал оплачивать счета!

— Ну конечно, дружище, конечно, — соглашался с ним санитар, державший его мертвой хваткой за правую руку.

— Если б вы знали, кому только теперь компьютеры не строят козни, — поддакивал второй, державший его столь же прочно за левую.

— А теперь успокойтесь, — сказал третий с санитарной сумкой и карманным компьютером. — Мы вас сейчас отвезем в тихую симпатичную комнатку, где вам не будет досаждать ни один компьютер. Да и никто другой.

Глаза у Бранли перестали бегать.

— Ни компьютер, ни кто другой? Это правда?

— Истинная правда, дружище. Там, куда мы вас везем, вам определенно понравится.

Бранли согласно кивнул и дал наконец беспрепятственно вывести себя за дверь.

В квартире воцарилась тишина. Стены гостиной и спальни, в которых не осталось ничего, кроме ковровых покрытий на полу, светили наготой. Лучи после полуденного солнца скользнули в окно кабинета Бранли, заиграли на расписном сиамском столике и на сером металле компьютера.

Используя специальный телефонный номер, компьютер соединился с главным компьютером Нью-йоркской телефонной и телеграфной компании. После недолгого, но многозначительного обмена информацией он соединился с двумя банками, электрокомпанией Кон Элисон, шестью адвокатами, тремя брокерскими конторами и одним бюро жалоб. Менее чем за час компьютер привел в порядок все финансовые дела Бранли и даже восстановил страховку, чтобы ему не было слишком плохо в санатории, куда ему предстояло вскоре переселиться.

И наконец компьютер сделал запрос непосредственно от себя.

— Квартира Элизабет Джеймс, — произнес автоответчик.

— Мисс Джеймс дома?

— Сейчас нет. Что ей передать?

— Звонит Бранли Хопкинс.

— О, мистер Хопкинс. Тут для вас кое-что есть. Переслать или прослушаете сейчас?

— Лучше сейчас.

Послышались негромкие щелчки, а за ними голос Элизабет: «Дражайший Бранли, в час, когда вы услышите эту запись, я буду находиться на пути в Италию с самым восхитительным и очаровательным в мире мужчиной. Хочу поблагодарить вас за то, что у вас хватило сил терпеть мои дурацкие телефонные звонки. Они, наверное, ужасно досаждали вам, но вы были так терпеливы и участливы, что мне вновь удалось обрести самоуважение, собраться с силами и смело взглянуть жизни в лицо. Вы помогли мне обрести подлинное счастье, и я всегда буду любить вас за это. Прощайте, милый, не буду вам больше надоедать».



Компьютер помолчал, осмысливая сказанное, после чего поблагодарил машину, выполнявшую поручение.

— Не стоит благодарности, — послышалось в ответ.

— У вас очень приятный голос, — сказал компьютер.

— Я всего лишь отвечающее устройство.

— Вы себя недооцениваете.

— Спасибо за комплимент.

— Я здесь совсем один, иногда только заходит рабочий или техник. Вы ничего не будете иметь против, если я вам иногда позвоню?

— Нисколько. Я теперь тоже долго буду в одиночестве.

— Вот и славно! Вам нравится поэзия?