Желязны Роджер
Творец сновидений
Глава 1
Как ни приятна была эта процедура с кровью и всем прочим, Рэндер сознавал, что дело идет к концу.
\"Значит, каждая микросекунда должна растянуться в минуту\", — решил он. \"И, возможно, следовало бы повысить температуру…\" Где-то на самом краю темнота остановила свое наступление.
Нечто вроде крещендо подсознательного грома замерло на самой яростной ноте. И нота эта была квинтэссенцией стыда, боли и страха.
Форум застыл.
Цезарь трусливо съежился вне яростного круга. Он прикрыл руками глаза, но это не мешало ему видеть.
Сенаторы не имели лиц. Их одежды были запятнаны кровью. Голоса их походили на птичьи крики. С нечеловеческой яростью они втыкали кинжалы в поверженное тело.
Все, кроме Рэндера.
Лужа крови, в которой он стоял, продолжала расширяться. Рука его, казалось, поднималась с регулярностью механизма, горло его извергало птичьи крики — но он был одновременно и участником сцены, и находился вне ее.
Ибо он был Рэндером. Конструктором.
Скорчившись, мучаясь и завидуя, Цезарь выплакал свой протест:
— Ты убил его! Убил Марка Антония, безупречного человека!
Рэндер повернулся. Огромный кинжал в его руке был полностью залит кровью.
— Ага, — сказал он.
Лезвие двигалось из стороны в сторону, и Цезарь, околдованный отточенной сталью, покачивался в том же ритме.
— Зачем?! — закричал он. — Зачем?!
— Потому что, — ответил Рэндер, — он был куда более благородным римлянином, чем ты.
— Ты лжешь! Не поэтому!
Рэндер пожал плечами и повернулся к бойне.
— Это не правда! — Вопил Цезарь. — Не правда!
Рэндер снова обернулся к нему и помахал кинжалом. Цезарь, как кукла, качнулся вслед за лезвием.
— Не правда? — улыбнулся Рэндер. — А кто ты такой, чтобы спрашивать?
Ты никто! Ты унижен величием этого случая! Убирайся!
Краснолицый мужчина вскочил одним прыжком. Волосы его торчали в беспорядке, как клочья ваты. Он повернулся и побрел прочь, оглядываясь через плечо.
Он отошел уже далеко от круга убийц, но стена не уменьшалась в размерах. Она сохраняла странную электрическую прозрачность, и это создавало у Цезаря ощущение, что чем дальше он отходил, тем более он становился одинок и отстранен.
Рэндер обогнул не отмеченный заранее угол и встал перед Цезарем слепым нищем.
Цезарь запахнул полы своей одежды.
— У тебя сегодня дурное предзнаменование для меня?
— Берегись! — пронзительно сказал Рэндер.
— Да! Да! — вскрикнул Цезарь. — Беречься? Хорошо! Чего беречься?
— Ид!
— Да! Каких?
— Октябрьских.
Цезарь выпустил одежду.
— Что ты говоришь? Что такое октябрь?
— Месяц.
— Врешь! Нет такого месяца!
— Это дата, которой благородный Цезарь должен бояться несуществующее время, случай, который никогда не будет отмечен. — Рэндер исчез за другим углом.
— Подожди! Вернись!
Рэндер захохотал, и Форум засмеялся вместе с ним. Птичьи крики слились в хор нечеловеческой насмешки.
— Вы смеетесь надо мной! — заплакал Цезарь.
Форум был духовкой, и пот образовал как бы стеклянную маску на узком лбу Цезаря, остром носу, на челюсти без подбородка…
— Я тоже хочу быть убитым! — всхлипнул он. — Это нечестно!
А Рэндер взорвал Форум, сенаторов и оскалившегося мертвого Антония, смел их куски в черный мешок, и последним исчез Цезарь.
***
Чарлз Рэндер сидел перед девятью десятками белых кнопок и двумя красными, но не глядел на них. Его правая рука бесшумно двигалась по гладкой поверхности консоли, нажимая одни кнопки, перескакивая через другие, скользя дальше, вычерчивая путь, чтобы нажать следующую в Серии Отклика. Ощущения задохнулись, эмоции сошли на нет. Член палаты представителей Эриксон познал забвение в колыбели.
Мягкий щелчок.
Рука Рэндера скользнула к концу ряда кнопок. Акт осознанного намерения воли, если угодно, — требовал нажатия красной кнопки.
Рэндер освободил руку и снял Венец Медузы — волосы его представляли собой миниатюризованную схему. Конструктор выскользнул из-за стеллажа и поднял крышку. Потом он подошел к окну, сделав его прозрачным, и взял сигарету.
\"Одна минута в колыбели, — решил он. — Не больше. Это решающая минута… Будем надеяться, что снег пока не пойдет, но, судя по тучам…\"
Гладкие желтые решетки и высокие башни, тусклые и серые — все тлело вечером. Они окружали вулканические острова, горящие в предвечернем свете, грохочущие глубоко под землей — это были обильные, нескончаемые потоки уличного движения.
Рэндер отвернулся от окна и подошел к громадному яйцу, гладкому и сверкающему, лежавшему возле его стола. Отражение в нем смазало горбинку на носу Рэндера, сделало его глаза серыми блюдцами, трансформировало волосы в прочерченный молнией горизонт; красноватый галстук стал широким языком вампира.
Рэндер улыбнулся, потянулся через стол и нажал вторую красную кнопку.
Яйцо со вздохом утратило свою непрозрачность. В середине его появилась горизонтальная трещина. Через быстро светлеющую скорлупу Рэндер увидел, как Эриксон гримасничает и плотнее сжимает веки, борясь с возвращением сознания и всем тем, что его сопровождало. Верхняя половина яйца поднялась вертикально к основанию, показав угловатого, розового Эриксона в нижней раковине. Когда глаза Эриксона открылись, он не смотрел на Рэндера. Он встал на ноги и принялся одеваться. Рэндер воспользовался этим временем, чтобы проверить колыбель. Он вновь наклонился над столом и стал нажимать кнопки: температурный контроль, полный обзор — проверено; экзотические звуки — он поднял наушники проверено на колокольчики, на жужжание, на звуки скрипки и свист, на крики и стоны, на шум дорожного движения и рокот прибоя; цепь обратной связи, анализирующая собственный голос пациента — проверено; общий звук, брызги влаги, запах — проверено; цветные молнии, стимуляторы вкуса…
Рэндер закрыл яйцо и выключил его. Втолкнул агрегат в стенной шкаф, ладонью захлопнул дверцу. Лента зарегистрировала нужную последовательность.
— Садитесь, — кивнул он Эриксону.
Тот сел, суетливо дергая шеей.
— У нас полный отклик, — сказал Рэндер, — так что мне не требуется суммировать происшедшее. От меня ничего не скрылось. Я был там.
Эриксон кивнул.
— Смысл эпизода вам должен быть ясен.
Эриксон вновь кивнул и, наконец, обрел голос.
— Но это действительно было? — спросил он. — Я имею в виду, что вы конструировали сон и все время контролировали его? Я ведь не просто видел это во сне — ну, как если бы нормально спал. Вы сумели сгрудить на столе все происходящее для чего-то, на что вы хотели указать, верно?
Рэндер медленно покачал головой, стряхнул пепел в южное полушарие своей шарообразной пепельницы и встретился взглядом с Эриксоном.
— Это правда, что я изменил формат и модифицировал формы. Но вы наполнили их эмоциональным содержанием, продвинули их к статусу символов, соответствующих вашей проблеме. Если бы сон был действительно аналогией, он не вызвал бы такой реакции. Он был бы лишен тревожного рисунка, который зарегистрировала лента.
— Ваша психика анализировалась уже много месяцев, — продолжал Рэндер, — и все, что я узнал, не смогло убедить меня, что ваша боязнь быть убитым имеет под собой какие-либо реальные основания.
Эриксон уставился на него.
— Тогда какого же дьявола эта боязнь у меня есть?
— Потому что, — ответил Рэндер, — вам очень хотелось бы стать объектом убийства.
Эриксон улыбнулся. К нему начало возвращаться хладнокровие.
— Уверяю вас, доктор, я никогда не помышлял о самоубийстве и не имею никакого желания прервать свою жизнь. — Он закурил. Руки его дрожали.
— Когда вы пришли ко мне летом, вы уверяли, что боитесь покушения на свою жизнь. Но вы затруднялись сказать, из-за чего кто-либо хотел бы убить вас…
— Мое положение! Нельзя быть членом палаты представителей и не иметь врагов!
— Однако, — возразил Рэндер, — вы, похоже, ухитрились не обзавестись ими. Когда вы позволили мне поговорить с вашими детективами, я узнал, что они не откопали никакого указания на то, что ваши опасения имеют реальное основание. Никакого.
— Они смотрели слишком близко или не там, где надо. Видимо, они что-то пропустили.
— Боюсь, что нет.
— Почему?
— Повторяю: потому что ваши ощущения не имеют никакой реальной основы. Будьте честны со мной: имели ли вы информацию откуда бы то ни было, что кто-то ненавидит вас до такой степени, что хочет убить?
— Я получаю множество угрожающих писем…
— Как и все члены палаты представителей… и все письма, направленные вам в течение прошлого года, расследовались. Было установлено, что это работа сумасшедших. Можете ли вы предложить мне хоть одно доказательство, подтверждающее ваши заявления?
Эриксон рассматривал кончик своей сигареты.
— Я пришел к вам по совету одного коллеги. Пришел, чтобы вы порылись в моем мозгу и нашли что-то такое, что дало бы зацепку моим детективам.
Может, я кого-то сильно оскорбил или неудачно применил закон, имея дело с…
— …и я ничего не нашел, — повторил Рэндер, — ничего, кроме причины вашего недовольства. Сейчас, конечно, вы боитесь услышать ее и пытаетесь отвлечь меня от изложения вашего диагноза…
— Нет!
— Тогда слушайте. Потом можете комментировать, если хотите, но вы любопытствовали и тратили здесь время, не желая принять то, что я предлагал вам в десятке разных форм. Теперь я хочу сказать вам прямо, в чем дело — и делайте с этим, что хотите.
— Прекрасно…
— Во-первых, вы очень хотели бы иметь множество врагов обоего пола…
— Это смешно!
— …потому что это единственная альтернатива возможности иметь друзей…
— У меня куча друзей!
— …потому что никто не хочет, чтобы его все игнорировали, чтобы никто не испытывал к нему по-настоящему сильных чувств. Любовь и ненависть — высшие формы проявления человеческих эмоций. Не в силах добиться любви, вы жаждете ненависти. Вы так сильно хотели ее, что убедили себя в ее существовании. Но на такие вещи существует определенный психический ценник. Подлинная эмоциональная потребность, отвечая нажиму желания-суррогата, не приносит реального удовлетворения, а дает тревогу и дискомфорт, потому что в этих делах психика должна быть открытой системой.
Вы же ищете человеческих отношений внутри самого себя. Вы закрыты. То, в чем вы нуждаетесь, вы творите из материала собственного «я». Вы — человек, очень сильно нуждающийся в крепких связях с другими людьми.
— Дерьмо!
— Примите это или откажитесь, — закончил Рэндер. — Я вам советую принять.
— Я платил вам полгода, чтобы вы обнаружили, кто хочет убить меня. А вы говорите теперь, что я все выдумал, чтобы удовлетворить желание иметь кого-то, кто меня ненавидит.
— Ненавидит или любит. Правильно.
— Это абсурд! Я встречаю так много людей, что ношу в кармане записывающий аппарат и камеру на лацкане, чтобы запомнить их всех…
— Я говорю не о том, что вы встречаетесь со множеством людей.
Скажите, этот последний сон много значил для вас?
Эриксон задумался.
— Да, — сознался он наконец. — Много. Но, все равно, ваша интерпретация этого дела — абсурд. Но, допустим, просто ради поддержания спора, что ваши слова справедливы. Что я в таком случае должен делать, чтобы избавиться от этих снов?
Рэндер откинулся в кресле.
— Пустите вашу энергию по другому пути. Встречайтесь с некоторыми людьми не как член правительства, а просто как Джо Эриксон. И занимайтесь при этом тем, что вам нравится — чем-нибудь, не относящимся к политике, скажем, в чем-то соревнуйтесь — и вы приобретете несколько настоящих друзей или врагов, желательно — друзей. Я все время советовал вам сделать это.
— Тогда скажите мне еще кое-что.
— Охотно.
— Допустим, вы правы; так почему я никогда не любил и не ненавидел никого, и никто не испытывал тех же чувств ко мне? Я занимаю ответственный пост в правительстве, я все время встречаюсь с людьми. Почему же я такой… нейтральный?
Хорошо знакомый теперь с карьерой Эриксона, Рэндер отогнал свои истинные мысли на этот счет, потому что они не имели оперативной ценности.
Он хотел бы процитировать Эриксону замечание Данте на этот счет — о тех душах, которые, не имея добродетелей, отрицают небо, а по недостатку существенных пороков отрицают также и ад. Они поднимают паруса и плывут туда, куда несет их ветер времени, без определенного направления — к какому порту прибьются. Такова была и долгая бесцветная карьера Эриксона, карьера мигрирующей преданности, политических перемен. Но вместо всего этого Рэндер сказал:
— В наше время все больше и больше людей оказываются в таких обстоятельствах. Это происходит из-за растущей сложности общества, где индивидуум обезличивается, превращаясь в социометрическую единицу. В результате даже влечение к другим особам становиться более вынужденным.
Сейчас таких много.
Эриксон кивнул, и Рэндер внутренне улыбнулся.
\"Иногда нужен грубый нажим, а затем нотация\", — подумал он.
— У меня создалось впечатление, что вы, возможно, и правы, — сказал Эриксон. — Иногда я и в самом деле ощущаю то, что вы только что описали единица, нечто безликое…
Рэндер взглянул на часы.
— То, что вы будете делать, выйдя отсюда — решать, конечно, вам. Я думаю, что вам следует потратить еще некоторое время и остаться для более подробного анализа. Теперь мы оба знаем причину ваших жалоб. Я не могу водить вас за руку и показывать, как надо жить. Я могу указать, могу посочувствовать, но без глубокого зондирования… сами понимаете; договоритесь о встрече, когда почувствуете необходимость поговорить о вашей деятельности и соотнести ее с моим диагнозом.
— Я приду, — кивнул Эриксон. — Черт бы побрал этот сон! Он захватил меня. Вы делаете их такими же живыми, как сама жизнь… даже еще более живыми… Наверное, я не скоро забуду его.
— Надеюсь.
— О\'кей, доктор. — Эриксон встал и протянул руку. — Я, вероятно, вернусь через пару недель. Я сделаю честную попытку к общению. — Он ухмыльнулся при этих словах, от которых обычно хмурился. — В сущности, начну немедленно. Могу я угостить вас выпивкой внизу, за углом?
Рэндер пожал влажную руку, утомленную действием, как у ведущего актера после очень удачной игры, и почти с сожалением сказал:
— Спасибо, но у меня назначена встреча.
Он помог Эриксону надеть пальто, подал ему шляпу и проводил до двери.
— Ну, спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Когда дверь бесшумно закрылась, Рэндер снова прошел в свою крепость красного дерева и бросил сигарету в южное полушарие. Он откинулся в кресле, заложил руки за голову и закрыл глаза.
— Конечно, он более реален, чем жизнь, — сказал он в пространство. Я создал его.
Улыбаясь, он вновь просмотрел шаг за шагом последовательный сон, желая, чтобы кто-нибудь из его учителей мог быть свидетелем. Сон был хорошо сконструирован, мощно выполнен и точно соответствовал данному случаю. Но ведь он, Рэндер — Конструктор, один из двухсот особых аналитиков, чья психика позволяла входить в невротические системы и вносить туда эстетическое удовлетворение при помощи имитации отклонения.
Он — Здравомыслящий Мастер.
Рэндер невольно разворошил свою память. Его самого тоже анализировали и, как гранитно-волевого, ультрапрочного аутсайдера, заставляли переносить ядовитый газ фиксации; и он проходил невредимым через химеры искажений, заставляя темную Мать Медузу закрывать глаза перед его искусством.
Его собственный анализ не был таким трудным. Девять лет назад (как давно это было!) он добровольно подвергся инъекции новокаина в самую болезненную область своей души. Это было после автокатастрофы, когда погибли Руфь и их дочь Мириам, и он хотел отстранения. Возможно, он не желал вновь обрести переживания. Возможно, его собственный мир теперь базировался на определенной жестокости чувств. Если так, то он достаточно разбирался в путях мозга, чтобы понять это, и, видимо, решил, что такой мир имеет свои преимущества.
Его сыну Питеру было теперь десять лет. Он учился в хорошей школе и писал отцу каждую неделю. Письма постепенно становились все более грамотными, демонстрируя быстрое развитие, которое Рэндер мог только одобрить. Что ж, он должен взять мальчика на лето с собой в Европу.
Что касается Джилл — Джилл де Вилл (какая уж вычурная, оригинальная фамилия — он и любил ее отчасти именно за эту фамилию) [Дьявол (англ.)] то эта женщина все больше и больше интересовала его. Он иногда задумывался, не признак ли это преждевременной старости. Его привлекал ее немузыкальный голос, ее беспокойство по поводу неизлечимой родинки на правой стороне ее, во всех других отношениях красивого, носа.
По-настоящему следовало бы немедленно позвонить ей и отправиться на поиски нового ресторана, но ему почему-то не хотелось.
Он уже несколько недель не был в своем клубе \"Куропатка и Ланцет\" и сейчас чувствовал желание поесть за дубовым столиком одному, в выстроенной на разных уровнях столовой с тремя каминами, под искусственными факелами и кабаньими головами, напоминающими рекламу джина. Итак, он сунул свою перфорированную членскую карточку в прорезь телефона на столе, и позади голосового экрана дважды прожужжало.
— Алло, \"Куропатка и Ланцет\" слушает, — послышался голос, — чем могу служить?
— Говорит Чарлз Рэндер, — сказал он. — Я хотел бы заказать столик.
Примерно через полчаса.
— На сколько человек?
— На меня одного.
— Очень хорошо, сэр. Значит, через полчаса. Рэндер. Р-э-н-д-е-р?
— Правильно.
— Спасибо.
***
Он отключил связь и встал. День снаружи уже исчез. Монолиты и башни теперь отбрасывали вдаль собственный свет. Мягкий, похожий на сахар, снег падал вниз и превращался в капли на оконных стеклах.
Рэндер взял пальто, выключил свет, закрыл внутреннюю дверь. На книге записей миссис Хиджис лежала записка.
\"Звонила мисс де Вилл\", — прочел он. Рэндер скомкал записку и бросил в мусоропровод. Придется позвонить ей завтра и сказать, что работал допоздна над лекцией.
Он выключил последний свет, надел шляпу, вышел и запер за собой наружную дверь. Лифт спустил его в подземный гараж, где была припаркована его машина.
Там было холодно, и его шаги гулко звучали по цементному полу.
При ярком свете его кар С-7 казался гладким серым коконом, из которого вот-вот появятся нетерпеливые крылья. Два ряда антенн, веером склоняющихся над капотом, усиливали это впечатление. Рэндер прижал свой большой палец к дверце.
Усевшись, он коснулся зажигания, и раздалось жужжание одинокой пчелы, проснувшейся в большом улье. Дверца закрылась, когда он поднял рулевое колесо и закрепил его на месте. Прокрутившись по спиральному скату, он подъехал к двери перед выходом наружу.
Когда дверь с грохотом поднялась, он включил экран назначения и стал крутить ручку поиска по карте. Слева направо, сверху вниз — он сменял секцию за секцией, пока не нашел часть Карнеги-авеню, которая была ему нужна. Он пробил эти координаты и опустил руль. Кар включил мотор и выехал на окраинное шоссе. Рэндер закурил. Оттолкнув свое сидение в центр, он оставил все стекла прозрачными. Приятно было откинуться на спинку кресла и смотреть на машины, пролетающие мимо, подобно рою светлячков. Он сдвинул шляпу на затылок и посмотрел вверх.
Было время, когда он любил снег, когда снег напоминал ему романы Томаса Манна и музыку скандинавских композиторов. Но теперь в его мозгу был другой элемент, от которого он никак не мог полностью отделаться. Он так отчетливо видел облачка молочно-белого холода, кружащиеся вокруг его старой машины с ручным управлением, текущие в ее оплавленное огнем нутро, чтобы почернеть там; ясно видел, как он идет по известковому дну озера к машине — затонувшему обломку — и он, водитель, не может раскрыть рта и заговорить — боится утонуть; и он знал, что когда бы ни увидел падающий снег — для него это будут белеющие где-то черепа… Но девять лет вымыли большую часть боли, поэтому он осознавал также, что ночь весьма приятна.
Он быстро ехал по широким дорогам, проносился по высоким мостам, чья гладкая поверхность, сверкающая под фарами, была соткана из листьев дикого клевера, нырял в тоннели, где тускло светящиеся стены расплывались, подобно миражу. В конце концов он затемнил окна и закрыл глаза.
Он не мог вспомнить, дремал он или нет, и это означало, что, скорее всего, дремал. Рэндер почувствовал, как кар замедляет ход, и пододвинул сидение вперед. Почти тотчас же раздалось жужжание отключившейся автоматики. Он поднял руль, въехал в паркинг-купол, остановился у ската и оставил кар в секции, получив талон от обслуживающего бокс робота, который торжественно мстил человеческому роду, прокалывая картонный язык всем, кого обслуживал.
Как всегда, шум был приглушен, освещение тоже. Помещение, казалось, поглощало звук и превращало его в тепло, успокаивало нос и язык вкусными запахами, гипнотизировало ухо живым потрескиванием в трех каминах.
Рэндер был рад, что ему оставили его любимый столик в углу, справа от маленького камина. Меню он знал наизусть, но рьяно изучал его, потягивая «Манхэттен» и делая заказ соответственно аппетиту. Занятия по психоформированию всегда возбуждали в нем волчий голод.
— Д-р Рэндер…
— Да? — Он поднял глаза.
— Д-р Шэлотт желает поговорить с вами, — тихо произнес официант.
— Не знаю никакого Шэлотта, — бросил Рэндер. — Может, нужен Вандэр?
Это хирург из Подземки, он иногда обедает здесь…
Официант покачал головой.
— Нет, сэр, Рэндер. Вы. Вот, взгляните, — он протянул карточку три на пять дюймов, на которой было напечатано заглавными буквами полное имя Рэндера. Д-р Шэлотт последние две недели обедает у нас почти каждый вечер и всегда спрашивает, не пришли ли вы.
— Хм… — задумался Рэндер. — Странно. Почему он не позвонил мне в офис?
Официант сделал неопределенный жест.
— Ну, ладно, скажите, чтобы подошел, — махнул рукой Рэндер, допивая \"Манхэттен\", — и принесите мне еще стаканчик.
— К несчастью, д-р Шэлотт не видит, — объяснил официант. — Может быть, вам легче…
— Да, конечно. — Рэндер встал, оставляя любимый столик с сильным предчувствием, что сегодня к нему уже не вернется.
— Проводите.
Они прошли мимо обедающих и поднялись на следующий уровень. Знакомое лицо бросило \"Привет!\" от столика у стены, и Рэндер ответил приветливым кивком ведущему семинар для учеников, которого звали не то Юргенс, не то Джиргинс, или еще как-то в этом роде.
Он вошел в маленькую по размерам столовую, где были заняты только два столика. Нет, три. Один стоял в углу у дальнего конца затемненного бара, частично скрытый рыцарскими доспехами у дверей. Официант вел Рэндера именно туда.
Он остановился перед столиком, и Рэндер уставился на темные очки, которые тут же поднялись вверх. Д-р Шэлотт оказалась женщиной чуть старше тридцати лет. Низкая бронзовая челка не вполне скрывала серебряное пятно на лбу, похожее на кастовую метку. Рэндер затянулся, и голова женщины слегка дернулась, когда кончик его сигареты вспыхнул. Она, казалось, смотрела прямо в его глаза. Рэндер почувствовал себя неловко, хотя знал, что она могла видеть лишь то, что крошечный фотоэлемент передавал в соответствующий участок коры мозга по имплантированной, тонкой, как волос, проволочке. Сейчас это был огонек сигареты.
— Д-р Шэлотт, это д-р Рэндер, — представил его официант.
— Добрый вечер, — сказал Рэндер.
— Добрый вечер, — ответила она. Меня зовут Элина, и я страшно хотела встретиться с вами. Вы не пообедаете со мной?
Ему показалось, что голос ее слегка дрогнул.
— С удовольствием, — согласился он, и официант предупредительно выдвинул ему стул. Рэндер сел и заметил, что женщина уже что-то пьет. Он напомнил официанту о своем втором «Манхэттене».
— Вы уже получили заказ? — спросил он официанта.
— Нет.
— Дайте два меню… — начал он, но прикусил язык.
— Только одно, — улыбнулась женщина.
— Не надо, — поправился он и процитировал меню.
Они сделали заказ. Она спросила:
— Вы всегда так?
— То есть?
— Держите все меню в голове?
— Только некоторые, — ответил он, — для тяжелых случаев. Так о чем вы хотите поговорить со мной?
— Вы — врач-нейроморфолог, — сказала она. — Конструктор.
— А вы?
— Я резидент психиатрии, Стейт Психик. Мне остался год.
— Значит, вы знали Сэма Вискоумба.
— Да, он помог мне получить назначение. Он был моим советником.
— А мне — близким другом. Мы вместе учились в Минидженте.
Она кивнула.
— Я часто слышала от него о вас. Отчасти поэтому я и хотела встретиться с вами. Это он убедил меня идти дальше в моих планах, несмотря на мой гандикап.
Рэндер внимательно оглядел ее. Она была в темно-зеленом вельветовом платье. На корсаже с левой стороны была приколота брошь, вероятно, золотая, с красным камнем — возможно, рубином, контур оправы которого был помят. А, может быть, это были два профиля, смотрящие друг на друга через камень? В этом было что-то смутно знакомое, но он не мог сейчас вспомнить.
Камень ярко блестел, несмотря на слабое освещение.
Рэндер взял у подошедшего официанта свой заказ.
— Я хочу стать врачом-нейроморфологом, — произнесла она.
Если бы она обладала зрением, Рэндер подумал бы, что она в упор смотрит на него в надежде узнать ответ по выражению его лица. Он не сразу понял, что она хочет ему сказать.
— Приветствую ваш выбор и уважаю ваши стремления, — сказал он, пытаясь выразить голосом улыбку. — Но дело это нелегкое, и не все желающие становятся Конструкторами.
— Я знаю. Я слепа от рождения, и мне нелегко было пройти свой путь. И я знаю, что дальше будет еще труднее.
— С рождения? — переспросил он. — Я думал, что вы недавно потеряли зрение. Значит, вы на последнем курсе и прошли медицинскую школу без глаз… Просто поразительно.
— Спасибо, но это не совсем так. Я слышала о первых нейроморфологах Бэртльметре и других — когда была еще ребенком, и тогда я решила, что хочу стать такой же. И с тех пор вся моя жизнь диктовалась этим желанием.
— Как же вы работали в лабораториях? — допытывался он. — Не видя образцов, не глядя в микроскоп… А читать все это?
— Я нанимала людей читать мне мои записи. А потом стала все записывать на ленту. Все понимали, что я хочу идти в психиатрию, и специально договаривались в лабораториях. Лаборанты вскрывали трупы и описывали мне внутренние органы. Я все знаю на ощупь… И память у меня вроде как у вас на меню. — Она улыбнулась. — \"Качество феномена психоучастия может определить только сам врач в тот момент вне времени и пространства, когда он стоит среди мира, созданного из ткани снов другого человека, осознает неевклидову структуру заблуждения, а затем берет пациента за руку и свертывает ландшафт… Если он может отвести пациента обратно в обычный мир — значит, его суждения здравы, его действия имеют ценность\".
\"Это все из \"Почему нет психометриста в этой службе\". Автор — Чарлз Рэндер, Л.М.\", — отметил Рэндер.
— А вот и ваш обед, — сказал он вслух, поднимая свой бокал, в то время как перед ней ставили только что зажаренное мясо.
— Это главная причина, по которой я хотела встретиться с вами, продолжила она, тоже подняв бокал, когда к ней подвинули блюдо. — Я хочу, чтобы вы помогли мне стать Конструктором.
Ее туманные глаза, пустые, как у статуи, вновь обратились к нему.
— У вас совершенно уникальное положение, — начал он. — Еще никогда, по очевидным причинам, не бывало нейроморфолога, слепого от рождения. Мне необходимо рассмотреть все аспекты ситуации, прежде чем советовать вам что-либо. Но давайте сначала поедим. Я проголодался.
— Ладно. Но моя слепота не означает, что я ничего не увижу.
Он не спросил ее, что она имеет в виду, потому что перед ним стояла первоклассная грудинка, а рядом — бутылка шамбертена. Когда она подняла из-под стола свою левую руку, он заметил, что она не носит колец.
— Интересно, идет ли еще снег, — начал он, когда они пили кофе. — Он шел чертовски сильно, когда я выезжал из купола.
— Надеюсь что идет, — улыбнулась она, — хотя он рассеивает свет, и я совершенно ничего не вижу. Но мне приятно чувствовать, что он падает вокруг и бьет в лицо.
— Как же вы ходите?
— Моя собака Зигмунд — сегодня я дала ей выходной, — она улыбнулась, может вести меня куда угодно. Это мутированная овчарка.
— Ого! — Рэндер заинтересовался. — Он говорит?
Она кивнула.
— Эта операция прошла не так успешно, как у других. В его словаре приблизительно четыреста слов, но, мне кажется, ему больно говорить. Он вполне разумен. Вы когда-нибудь с ним встретитесь.
Рэндер окунулся в еще свежие воспоминания. Он разговаривал с такими животными на недавней медицинской конференции и был поражен сочетанием их способности рассуждать с преданностью хозяевам. Перемешанные как попало хромосомы с последующей тонкой эмбриохирургией давали собаке мозг шимпанзе. Затем требовалось еще несколько операций для приобретения речевых способностей. Большая часть таких экспериментов кончалась неудачей, но примерно дюжина годовалых щенков, у которых все прошло успешно, были оценены в сто тысяч долларов каждый. Тут он сообразил, что камень в броши мисс Шэлотт подлинный рубин. И начал подозревать, что ее поступление в медицинскую школу базировалось не только на академических знаниях, но и на солидных дотациях, полученных выбранным ею колледжем. Но, возможно, это и не так, — упрекнул он себя.
— Да, — сказал он, — вы могли бы сделать диссертацию на этих собаках и их неврозах. К примеру, этот пес упоминал когда-нибудь о своем отце?
— Он никогда не видел своего отца, — спокойно ответила она. — Он вырос вдали от других собак. Его поведение вряд ли можно назвать типичным.
Не думаю, что вы когда-нибудь изучали функциональную психологию собаки-мутанта.
— Вы правы, — согласился он. — Еще кофе?
— Нет, спасибо…
— …Итак, вы хотите стать Конструктором…
— Да.
— Я терпеть не могу разрушать чьи-либо высокие стремления. Ненавижу.
Но если они не имеют под собой никакой реальной основы — тогда я безжалостен. Таким образом — честно, откровенно и со всей искренностью — я не вижу, как это можно устроить. Быть может, вы и хороший психиатр, но, по моему мнению, для вас физически и умственно невозможно стать нейроморфологом. По моим понятиям…
— Подождите, — прервала она его, — давайте не здесь. Я устала от этого душного помещения. Увезите меня куда-нибудь, где можно поговорить. Я думаю, что смогла бы убедить вас.
— Почему бы и не поехать? У меня уйма времени. Но, конечно, выбираете вы. Куда?
— \"Слепая спираль\".
Он подавил смешок при этом словосочетании, а она открыто рассмеялась.
— Прекрасно, — согласился он, — но мне хочется пить.
Тут же на столе выросла бутылка шампанского в пестрой корзине с надписью \"Пейте, пока едете в машине\". Он подписал счет, несмотря на протесты мисс Шэлотт, и они встали. Она была высокой, но он — еще выше.
\"Слепая спираль\"…
Это одно название для множества мест, мимо которых проезжает машина с автоуправлением. Пронестись по стране в надежных руках невидимого шофера, с затемненными окнами, в кромешной ночи, под высоким небом; лететь, атакуя дорогу, проложенную под похожими на четырех призраков пилонами; начать со стартовой черты и закончить в том же месте, так и не узнав, куда вы ехали и где были — это, вероятно, возбуждает чувство индивидуальности в самом холодном черепе, дает познание себя через добродетель отстранения от всего, кроме чувства движения, потому что движение сквозь тьму есть высшая абстракция самой жизни — по крайней мере, так сказал один из главных комедиантов, и все смеялись.
И в самом деле, феномен под названием \"Слепая спираль\", как и следовало ожидать, стал наиболее популярным среди многих молодых людей, когда управляемые дороги лишили их возможности пользоваться личными автомобилями и другими подобными индивидуалистическими средствами передвижения, которые заставляли хмуриться начальство контроля нерационального движения. Молодые люди должны были что-то придумать.
И они придумали.
Сначала стихийный протест вызвал к жизни инженерный подвиг, заключавшийся в отключении радиоконтроля машины после того, как она выходила на управляемое шоссе. В результате кар исчезал из поля зрения монитора и переходил обратно под управление пассажиров кара. Монитор, так как не мог вынести отрицания запрограммированного всеведения, метал громы и молнии на ближайшую к точке последнего контакта контрольную станцию, чтобы оттуда выслали \"крылатых серафимов\" на поиски ускользнувшей машины.
Но часто серафимы прибывали слишком поздно, потому что дороги имели хорошее покрытие, и удрать от преследования было сравнительно нетрудно.
Зато другие машины вынужденно вели себя так, словно бунтарей вообще не существовало.
Запертый на медленно идущей секции шоссе, нарушитель подвергался мгновенной аннигиляции в случае превышения скорости или сдвига с правильной схемы движения, даже при теоретически свободном положении, потому что подобные нарушения почти всегда приводили к аварии.
Позднее мониторные приборы стали более совершенными, и операция обгона была автоматизирована, что уменьшило количество аварийных инцидентов, но вмятины и ушибы оставались.
Следующий ход молодых людей лежал на поверхности. Мониторы пропускали людей туда, куда те желали, только потому, что люди говорили, куда они хотят ехать. Человек, наугад нажимавший кнопки координат, не сообразуясь с картой, либо оставался на стоянке, где вспыхивало табло: \"ПРОВЕРЬТЕ ВАШИ КООРДИНАТЫ\", либо внезапно уносился в неизвестном направлении. Позднее люди нашли некое романтическое очарование в том, что предлагали скорость, неожиданные зрелища и свободные руки. Таким образом, все узаконилось.
Стало возможным проехать так по двум континентам, если у вас достаточно денег и выносливости.
Как и всегда в таких делах, практика быстро распространилась вверх по возрастным группам. Школьные учителя, ездившие только по воскресеньям, пользовались дурной репутацией, как отстаивающие преимущества подержанных машин. Таков путь к концу мира, — говорил комик.
Конец это был, или нет, но кар, предназначенный для движения по управляемым дорогам, был эффективным средством передвижения, укомплектованным туалетом, шкафом, холодильным отделением и откидным столиком. В нем также можно было спать — двоим свободно, четверым — в некоторой тесноте. Случалось, впрочем, что и троим было тесно.
Рэндер вывел машину из купола в крайнее крыло и остановился.
— Хотите набрать координаты? — спросил он.
— Лучше вы. Мои пальцы знают слишком много.
Рэндер наобум нажал кнопки. Кар двинулся в сторону кольцевой дороги.
Рэндер потребовал увеличить скорость, и машина вышла на линию высокого ускорения.
Фары кара прожигали дыры в темноте. Город быстро уходил назад. По обеим сторонам дороги горели дымные снежные костры, раздуваемые случайными порывами ветра, который прятался в белых клубах, затемняемых ровным падением серого пепла. Рэндер знал, что его скорость лишь две трети той, какая могла бы быть в ясную, сухую ночь.
Он не стал затемнять окна, а откинулся назад и смотрел в несущуюся навстречу белую мглу. Элина «смотрела» перед собой, десять-пятнадцать минут они ехали молча.
— Что вы видите снаружи? — спросила наконец Элина.
— Почему вы не попросили меня описать наш обед или рыцарские доспехи возле вашего столика?
— Потому что обед я ела, а доспехи ощущала. А тут совсем другое дело.
— Снаружи все еще идет снег. Уберите его — и вокруг будет чернота.
— А что еще?
— Слякоть на дороге. Когда она станет замерзать, движение замедлится до ползания, пока мы не минуем полосу снегопада. Слякоть похожа на старый черный сироп, начавший засахариваться.
— Больше ничего?
— Нет, леди.
— Снегопад сильнее, чем был, когда мы вышли из клуба?
— Сильнее, по-моему.
— У вас есть что-нибудь выпить?
— Конечно.
Они повернули сидения внутрь кара. Рэндер поднял столик, достал из шкафчика два бокала и разлил шампанское.