Шевелись. Время поджимает.
Миссис Хендерсон добралась до поляны и остановилась.
Вид был прекрасен. Прекрасней, чем ее муж, стоявший рядом с нею у алтаря. Прекрасней их клятвы верности. И первой брачной ночи. Миссис Хендерсон в жизни не видела ничего прелестнее. На поляне расположилось великолепное старое дерево, а на ветвях – красивейший домик.
Дерево окружили сотни людей.
Все хранили молчание, как в церкви.
Кое-кого из присутствующих она знала по школе – например, миз Ласко, Брэйди Коллинза, Дженни Херцог. Некоторых выпускников, которые в мгновенье ока превратились из милых ребятишек в лысых пожилых мужчин. Знакомы ей, однако, были не все. Кого-то она, возможно, видела в продуктовом, на заправке или во время краткого пребывания за решеткой. Так что в целом создавалось впечатление, будто она знала всех. Поэтому она чувствовала себя непринужденно.
Поэтому все они чувствовали себя непринужденно.
Она шла через поляну, и толпа расступалась перед ней, как воды Красного моря
[71]. Все лица повернулись в ее сторону. Все лица улыбались. Все были рады друг другу. Наступил день славы. Никакой боли. Никакого страдания. За всю свою жизнь миссис Хендерсон не ощущала духа Рождества как чуда.
Миссис Хендерсон подошла к миз Ласко. Женщины улыбнулись и кивнули в знак приветствия, а потом рассмеялись над этой глупой чопорностью. Потом обнялись, как некогда разлученные родные сестры. А они случаем… не родные? А все присутствующие? Миссис Хендерсон удержала миз Ласко в объятьях. Затем каждая по-матерински положила руки на плечи тех, что помоложе: Брэйди Коллинза и Дженни Херцог. Всем им вдруг стало легко. В какой-то миг всех посетила одна и та же мысль.
Наконец-то меня понимают.
Ведь миз Ласко больше не придется изображать трезвенницу, Брэйди Коллинзу больше не придется ночевать в конуре, а Дженни Херцог больше не придется раздеваться перед сводным братом. А если какие-нибудь презренные личности, вроде матери или дружков Кристофера, вроде шерифа или Эмброуза Олсона, будут путаться под ногами, их можно просто пырнуть ножом столько раз, сколько потребуется. От непонимающих надо избавляться. А коли дело дойдет до войны – понятно, кто победит.
Потому что в войнах побеждают хорошие парни.
Все четверо опустились на колени и вместе прикоснулись руками к дереву. Дерево излучало приятное тепло, как попка младенца. Они испытали ни с чем не сравнимое умиротворение. Для них будто бы смешались ощущения от прохладной стороны подушки и от теплой ванны. В одно мгновенье лихорадка улеглась. Зуд в руках прекратился. Они наконец обрели покой. Затишье перед бурей.
Мир перед войной.
– Час настал, – изрекла миссис Хендерсон.
Она подтащила свой дорожный чемоданчик. Руки ощупали мягкую кожу. Холодная молния податливо разошлась, будто позвонки разлетелись в стороны. Порывшись в чемоданчике, миссис Хендерсон достала остро заточенный мясницкий нож.
– Вам помочь? – предложил Брэйди Коллинз.
– Конечно, Брэйди. Спасибо. Ты так любезен. Бабушка могла бы тобой гордиться, – ответила она. – Почему бы тебе, к примеру, не постоять на страже?
Улыбаясь, Брэйди Коллинз достал из своего рюкзака пистолет. И начал расхаживать взад-вперед, охраняя соратниц от Тормоза Эда, который, понятное дело, прятался где-то в лесу.
– Можно мне тоже? – с горячностью спросила Дженни Херцог.
– Конечно, можно, Дженни. Не прохлаждаться же тебе тут попусту, голубушка.
С гордой улыбкой Дженни запустила руку в чемоданчик. Она выудила оттуда дюжину швейных иголок и моток черной шерстяной пряжи. Тогда миссис Хендерсон повернулась к собравшимся и пристально вгляделась в беспокойные лица.
– Можно первым вызвать моего сводного брата? – тихо спросила Дженни Херцог.
– А ты точно не хочешь приберечь его напоследок? – уточнила миссис Хендерсон.
– Точно, мэм, – ответила Дженни.
– Хорошо. Скотт… прошу сюда.
Сводный брат Дженни подошел и улыбнулся.
– Вызывали, мэм? – пылко спросил он. – Чем могу быть полезен?
– Можешь до скончания века испытывать то, что ты делал с Дженни, и никто этого не прекратит. Как тебе такой вариант?
– Супер, – ответил он.
Скотт в трансе кивал, а его сводная сестренка Дженни тем временем отмотала черную нить, вдела ее в игольное ушко и передала миссис Хендерсон. Старушка ласково погладила девочку по голове и двинулась к Скотту. Левой рукой она сомкнула ему губы, а правой, натренированной на уроках домоводства, принялась наглухо зашивать мальчишеский рот.
За этим занятием она даже не слышала его душераздирающих криков из-за белого шума в собственной голове. Улыбаясь, миссис Хендерсон лелеяла какие-то воспоминания. Раньше было проще. Когда девочкам предписывалось посещать уроки домоводства, а мальчикам – ручного труда. Когда мужчины хранили верность женам и даже не помышляли о разводе. Когда старые добрые времена еще были новыми добрыми временами. Когда все было лучше. И снова будет, как тогда. Тонкий голосок обещал, что это непременно сбудется. Вот тогда-то муж станет ее ценить.
А требовалось от нее всего ничего: играть свою роль.
И остальных натаскивать.
Накладывая стежок за стежком, она разглядывала дом на дереве. Прелестный маленький домик. По ту сторону двери находился ее муж. Она почти разбирала его шепот.
– Дорогая, давай-ка уедем прямо в пятницу на все выходные.
– В смысле? – удивилась она.
– Хочу провести время с женой. Жаль, что у нас не собраны вещи.
– Ну почему же: собраны! Я в библиотеке припрятала. Вот, смотри!
– Ты лучшая жена, о какой только можно мечтать.
На сей раз можно будет забросить чемоданчик в багажник его автомобиля и уехать. Не важно куда. Ведь она вновь станет молодой. Рыжеволосой. Прекрасной телом. И будет проживать этот день до скончания века. Глядишь – и закалывать мужа ножом не придется.
– Куда же мы отправимся, дорогой? – в конце концов спросила она.
– В домик на дереве, куда же еще? Здесь такая красота.
Миссис Хендерсон, погрузившись в мечты о новой реальности, даже не заметила, что уже превратила Скотта в почтаря.
– Скотт, до Рождества – всего ничего. А тут ветви голые. Украшений бы раздобыть, – сказала она.
Дженни вручила Скотту веревку, которую миз Ласко обрезала мясницким ножом до нужной длины. С этой веревкой Скотт стал взбираться на дерево по лестнице из маленьких колобашек, похожих на молочные зубы. Нащупав первый толстый сук, долез до его края. Затем привязал к нему один конец веревки, а другой обмотал вокруг шеи. Когда Скотт прыгнул вниз, шея хрустнула, будто вилочковая косточка, но он не умер. Миссис Хендерсон так и предсказывала: он не умрет. Никто больше не умрет.
– А когда можно будет умертвить его в потопе? – спросила Дженни.
– Как только мы выиграем эту войну, Дженни, – улыбнулась миссис Хендерсон. – Следующий!
Миссис Хендерсон повернулась к сторожу со стройки «Коллинз Констракшн», который прикидывал размер сверхурочных, положенных ему за ночное дежурство, причем в сочельник. Толстыми черными нитками старуха зашила ему веки; его истошные крики утонули в ее беспокойных мыслях. За годы работы в государственной школе она научилась обходиться подручными средствами. У нее на примете имелись сотни горожан, которые прямо напрашивались на превращение в почтарей. Она бы и рада была прошить их всех вручную, как Скотта, но, увы, время поджимало. Близилась полночь. А ведь им еще предстояло подготовиться к жертвоприношению Кристофера. А значит, ей придется отпустить бразды правления и доверить людишкам зашить себе глаза и рты самостоятельно, тогда как миз Ласко, Дженни и Брэйди будут выдавать иглы, застежки-молнии, шерстяную пряжу и простые нитки.
Мне одной нипочем не управиться.
– Следующий!
Глава 96
Шептунья поднялась из ванны. Нагая. Испещренная пулевыми отверстиями, колото-резаными ранами и ожогами. Кристофер завопил. Рванул к двери. Шептунья ступила на мокрый кафельный пол. Кристофер дотянулся до дверной ручки. Заперто.
Его заманили в ловушку.
Шептунья напала сзади. Приподняла его над полом, хотя он трепыхался, как рыба. И распахнув пинком дверь, вышвырнула его на сук. Кристофер и рад был бы отползти подальше, но руки приклеились к дереву, как липучки.
А шептунья остановилась на пороге домика на дереве. На ней было ее лучшее выходное платье – изодранное в клочья, с кровавыми потеками. Затворила за собой дверь. И мертвыми кукольными глазами уставилась на Кристофера.
– Криссстоффферрр. Часссс нассстал, – прошипела она.
Шептунья неспешно подступала к нему. Кристофер вскрикнул.
– НЕТ! ПРОШУ!
Натянув улыбку, она подтащила к себе Кристофера за уши. Потом обхватила его обеими руками и змеей скользнула вниз по стволу.
Ф Ш Ш Ш Ш Ш Ш ШШ Ш Ш Ш Ш Ш Ш ШШ Ш
Кристофер оглядел поляну. Там, внизу, собралось все ее войско. И не сводило с него глаз. Шептунья ползла дальше. Вниз. Они миновали десятки домов на деревьях. Двери всюду заперты. Шторы задернуты. Что там внутри – не видать, зато Кристофер уловил голоса. Детское хихиканье. Тут заерзала одна дверная ручка.
– Не сейчас. Устроим ему сюрприз, – шепнул голосок.
И ручка замерла. Шептунья скользила все ниже. Вот и следующий домик на дереве. С розовой дверью. Откуда слышалось дыхание.
– Из него бы получился чудный домашний зверек, – прошептала маленькая девочка.
Она скребла дверь ногтями, как школьную доску. Они поравнялись со следующим домиком. Занавески сине-белые, как платье сказочной девочки Дороти.
– Он хоть знает, где находится? – раздался тихий мужской голос.
– Скоро узнает, – чуть слышно ответил женский.
Шептунья приземлилась у самого корневища. Прямо перед огромной дверью в гигантском стволе. Она окинула победным взором свое войско. И воздела руки Кристофера. Сонм взревел, как Таймс-сквер в новогоднюю ночь. До Кристофера доносился барабанный бой. Четверо почтарей ухватили его за руки, за ноги. Придавили к стволу. Спиной он чувствовал не кору. А живую плоть. Влажная и теплая. Кристофер испустил вопль.
– Прошу! Не убивай меня! Пожалуйста!
– И не собираюсь, – невозмутимо сказала шептунья.
– Тогда что ты со мной сделаешь? – Кристофер испугался еще больше.
– Не скажу. – Шептунья улыбнулась.
Она запустила длинные грязные ногти себе под кожу. Выдрала из груди ключ. И кистью руки пронзила древесную плоть. Ладонь ее завертелась в утробе дерева, будто там ее перемалывал измельчитель отходов. Вместе с кровью. И с мясом. Наконец она нащупала в трухлявой плоти замочную скважину. И повернув ключ, отомкнула замок…
Щелк.
Наверху тут же заревел сонм обитателей домов на деревьях. Истошный крик ворвался в голову Кристофера. Он обшаривал поляну. В поисках спасения. Но на всех тропах дозором стояли человеки-почтари.
– Час настал! Час настал! – хором взывали голоса.
Шептунья погрузила ключ обратно под кожу, как в жидкий цемент. Кожа тотчас же стянулась. Ключ замурован. Шептунья открыла дверь. Из ствола хлынул свет. Прямо на Кристофера. Его ослепило. По телу пробежал холодок.
– Что это за место?! Где я?! – кричал Кристофер.
– Я-то думала, ты вспомнишь, – произнесла шептунья.
Дерево – Кристофер чувствовал – излучало энергию. Статическое электричество от миллиона воздушных шариков. Он вспомнил, как шел по следам. И дерево ощущалось ладонью как плоть. Вспомнил. Как провел тут шесть дней. Как его согревали. Как выхаживали. Наделили мозгами. Оставили на верхушке этого дерева, чтобы он напитался всем.
Но внутри он никогда не бывал.
– Кристофер, ради твоего же блага, – сказала шептунья.
И подтолкнула его к свету. Слепящему глаза. Из древа пушистыми белыми облаками валил пар. Не переставая кричать, Кристофер упирался ногами. Царапался. Вырывался. Шептунья подняла его над землей. Он брыкался. Различал запахи внутри света. Кухня. Ржавые ножи. Вода в отцовской ванне. Больничный дух.
– НЕТ! НЕТ! – заголосил он.
А сам руками вцепился в ствол. Горячий, будто в лихорадке. Шептунья отодрала руки Кристофера. Но он извернулся. Уперся ногами в дверную коробку. Тут его облепили человеки-почтари. Кристофер отбивался что было сил. Раскидал почтарей во все стороны. С его силой им не совладать. Но Кристофера опять сгребли изрытые шрамами лапы шептуньи. Шершавые, как наждак. Сжав его мертвой хваткой, она притянула к себе его лицо. И буравила взглядом. Горевшим злобой и безумием.
– ЧАС НАСТАЛ!!!!!!!
Кристофер оглядел поляну. Там проступили десятки следов. Хотя сами люди были недоступны его взору. Но они там. Он их чувствовал. Горожане на реальной стороне. С заштопанными глазами. Превращенные в почтарей. Весь мир кричал от боли. Глаза слепило. Размывались границы миров. Воображаемого и реального. Разделявшее их стекло вот-вот грозило разлететься вдребезги.
Кристофер запрокинул лицо к небу. Падали звезды. На миллионы кусочков разбивались созвездия, точно рассыпанный по полу пазл. До полуночи оставалось шесть минут. Шесть минут до Рождества. Кристофер закрыл глаза. Успокоил рассудок. И прошептал:
– Молю, Господи. Помоги мне.
Откуда ни возьмись на горизонте замаячило облако. Облако-лицо. Заполонявшее собой все небо. И тотчас по телу Кристофера разлилось спокойствие. Шумы вокруг умолкли, будто на пульте выключили звук. Он слышал только собственное сердцебиение. Пиканье медицинских аппаратов. Голос ветра.
– Кристоферрррр, – позвал ветер.
Шептунья подтолкнула его вперед. Кристофер почувствовал, как его левая ступня пересекла границу света и тьмы.
– Не преступай светового порога, Кристофер. Сразись с ней, – шептал голос.
Не могу. Она сильнее.
Руки Кристофера налились свинцом. Теперь и правая нога переступила ту же черту. Он хотел одного: уснуть. Крепко-крепко.
– Надо убить ее до полуночи! – завывал ветер.
Мне не справиться с ней в одиночку.
– Почему же не справиться? Ночной кошмар – это всего лишь сон наизнанку. Повтори, Кристофер!
– Ночной кошмар – это всего лишь сон наизнанку, – произнес Кристофер вслух.
Шептунья перевела на него взгляд.
– Ты с кем там болтаешь?! – возмутилась она.
– Еще разок повтори! – шептал ветер.
– Ночной кошмар – это всего лишь сон наизнанку, – возвестил Кристофер.
И тут шептунья заверещала.
– С кем ты болтаешь? – без остановки повторяла она, но Кристофер уже не слышал ее голоса.
Все вопли стихли. Воцарилась тишина. Воцарился мир. В воздухе повеяло свежестью и прохладой. И только ветер нашептывал:
– А во сне мои возможности безграничны.
– А во сне мои возможности безграничны, – повторил Кристофер.
– Потому что здесь… – продолжал ветер.
Кристофер закрыл глаза. Мысленным взором он представил, как шарит в темноте у себя под веками в поисках выключателя. А когда удалось зажечь свет, ему открылось нечто большее, чем просто знание. Это была сила. Дикая и яростная. Подняв веки, Кристофер уставился на шептунью. Глаза у нее забегали. Она пришла в ужас.
– …я – Бог, – закончил Кристофер.
Одним прыжком он отскочил от светового проема, отшвырнув с дороги шептунью. Она грохнулась на краю поляны, в сотне метров от него. Почтари с оленями, замерев, вылупили свои глазищи. Руки Кристофера казались ему чужими. Он не мог поверить в свое могущество.
Шептунья поднялась с земли. Кипящая гневом. Или это розыгрыш? Почтари с оленями обернулись в сторону Кристофера. Тысячи глаз. И все горели жаждой мести за властительницу. Но Кристофер застыл. Не бежал. Не прятался. А медленно опустил руку в карман и вытащил кожаный чехол. Из которого достал тупой серебряный клинок.
– Ты сошла с асфальта, – спокойно изрек Кристофер.
Он разглядел замурованный под кожей ключ. Потом занес над головой серебряный клинок и бросился прямо на нее.
Глава 97
Мать Кристофера бежала по шоссе. За пятнадцать минут она домчалась до пансионата «Тенистые сосны», возле которого Эмброуз держал свой видавший виды «Кадиллак». Пятнадцать минут езды мимо горящих магазинов, вдоль брошенных разбитых автомобилей, где в полутьме хозяйничали устрашающего вида субъекты. Ни такси. Ни полиции. Кругом – только насилие. У нее разламывались ребра. От болеутоляющего остались одни воспоминания. Мать Кристофера держала в поле зрения часы на приборной панели.
Десять минут до полуночи.
Свернув с девятнадцатого шоссе, она сбросила скорость почти до нуля. Ей представлялось, что весь район будет сверкать иллюминацией, что семьи будут поднимать предпраздничные бокалы. Что детей будут загонять в постель – ведь Санта-Клаус обходит стороной дома тех, кто не ложится спать вовремя.
Но ей открылось совсем иное.
Улицы застыли в жуткой тишине. Ни один фонарь не горел. По обеим сторонам дороги столбами застыли олени. Их черные глаза сверкали в лунном свете. Наблюдали за ней. Выжидали.
Она свернула на Хейз-роуд.
Там заглядывала в каждый дом. На елках мерцали украшения. Но гостиные пустовали. Никто не смотрел рождественские телепередачи. Люди как сквозь землю провалились.
Остались одни олени.
А вот и поворот в ее квартал. Мать Кристофера проехала угловой дом – бывшее жилище Олсонов. Не увидела ни Джилл, ни Кларка. Миновала дом Херцогов. Ни Дженни Херцог, ни ее сводного брата не заметила. Ни следа автомобилей на подъездных дорожках. На улице, ведущей в Лес Миссии, она тоже не увидела никого и ничего.
Но что-то почувствовала.
На кончиках волос. Назойливое. Нечто жуткое исходило от этого леса. И ширилось. И бежало.
Она продвигалась по улице.
К своей подъездной дорожке.
И тут на крыльце бревенчатого особнячка напротив показалась жившая там старуха. В белой ночной рубашке. С кружевными оборками. Босая. И бросилась под колеса. Фары выхватили ее лицо. Старушечьи глаза и рот были зашиты черной шерстяной нитью. Мать Кристофера с криком ударила по тормозам. Старуха замычала сквозь стежки…
– Ууууж тааакой был вииииидныыый паааарень!
…и ринулась в Лес Миссии, как вставшая на дыбы олениха. Мать Кристофера вгляделась в лес – посмотреть, что будет дальше. Но ничего не произошло. Витало лишь ощущение. Смерть уж близко. Все мертво. Мы умрем на Рождество. Мать Кристофера взглянула на часы.
До полуночи оставалось шесть минут.
Шесть минут до Рождества.
Глава 98
Миссис Хендерсон лихо владела иголкой и ниткой – только пальцы мелькали. К ней выстроились в очередь терпеливые почтари. Сквозь кроны деревьев она взглянула в ночное небо. Ветви гнулись под тяжестью удачной добычи – оберегов. Те брыкались, вертели шеями, натирали себе раны-ожоги. Но ни один не умер. Да и не должен был умереть.
– Следующий, – подозвала миссис Хендерсон.
От полуночи ее отделяло всего шесть минут, но и в очереди оставалось не так уж много душ. Успеть можно. Все будет готово к сроку! Миссис Хендерсон покосилась на миз Ласко. Молоденькая учительница зашивала глаза Джилл и Кларку – прелестной паре молодоженов, которые вознамерились наполнить домик на дереве, как чрево, ребятишками. Сегодня ночью они получат все, о чем мечтали. Сегодня ночью мечты сбудутся у всех.
23.54
Миз Ласко ощущала этот вкус. Когда она облизывала губы, ощущение только усиливалось. Это был вкус алкоголя. И не просто алкоголя. А именно виски, который ее мать наливала в простую чайную ложку, когда у миз Ласко в младенчестве резались зубки. От виски у нее переставали болеть десны. Миз Ласко провела языком по губам. И виски превратился в сладкое вино, знакомое еще с той поры, когда мать водила ее причащаться. Миз Ласко пригубила это красное вино, но не успела она его проглотить, как вино превратилось в шампанское. Шампанским мать поздравила ее с окончанием колледжа. «У нас в роду до тебя, дочка, образованных не было», – сказала она. Сейчас мать ждала ее в домике на дереве. Там в честь миз Ласко готовилось многолюдное застолье. Ей опять светила хмельная радость. Ей светило безнадежное, радостное забытье.
– Следующий, – вызвала миз Ласко, соединив последним стежком веки Джилл.
23.55
Дженни Херцог провела Джилл и Кларка в конец очереди, которая выстроилась под лестницей, ожидая внимания миссис Хендерсон. Дженни посмотрела на дрыгающего ногами сводного брата Скотта, который болтался на нижней ветке. Затем подняла глаза на прекрасный домик на дереве, что стоял у него над головой. Она втянула носом воздух, но лесного запаха почему-то не почувствовала. А почувствовала запах своей матери. Запах духов, лосьона, лака для волос и мягкой, теплой материнской кожи. Мать шептала: «Заходи, Дженни. Устроим с тобой ночной девичник. Попкорн сделаем, кино посмотрим в твоей комнате. Скотт больше тебя не потревожит. Ты теперь в безопасности на веки вечные».
– Следующий, – выкликнула миссис Хендерсон.
23.56
В очереди остались всего двое. Дебби Данэм и Даг. Пока Даг не вошел в лес, он был в тоске. В глубокой тоске. Покуда не узрел Дебби Данэм. И ее улыбку. Такой восхитительной, откровенно похотливой улыбки он и представить себе не мог.
– Что случилось, Даг? – спросила она.
– Мэри Кэтрин мне изменила, – ответил он.
Дебби Данэм сочувственно покивала.
– Мне сто раз изменяли, – шепнула она. – Не хочешь ей отплатить той же монетой?
Даг притих. Он думал о Мэри Кэтрин, и тоска росла у него внутри, прямо как дитя, которым наградил Мэри Кэтрин неизвестно кто.
– Хочешь посмотреть на меня голенькую, Даг? – предложила Дебби.
Он кивнул, надеясь отвлечься. Невзирая на холод, она стала медленно освобождаться от униформы магазина «Джайэнт Игл». Даг увидел ее нагое тело, свежее, как спелый персик. Затем она подарила ему долгий поцелуй с языком. Язык у нее был верткий, как змея.
– Даг, не надоело тебе быть правильным с неправильной девочкой? – спросила она.
Эти слова были так же сладостны, как ее дыхание. А уж когда ее рука скользнула вниз и коснулась Дага, тоска разлетелась вдребезги, выпустив на свободу то, что за ней скрывалось. Ярость.
Столько лет он оставался образцовым бойфрендом. Столько лет уважал нравственные устои Мэри Кэтрин. Ничего не требовал. Вместо того чтобы дать волю своим желаниям, притворялся, будто нечаянно задел через свитер ее грудь. А потом узнал про этот обман. Образцовая девочка стояла на коленях в машине. Образцовую девочку обрюхатил неизвестно кто.
– Вот поднимемся в домик на дереве – и там я буду целиком принадлежать тебе, – пообещала Дебби. Тут она отпустила руку Дага, чтобы миссис Хендерсон без помех зашила ей рот.
Ну наконец-то, говорила про себя Дебби. Наконец-то ей встретился приличный парень, от которого она наберется хорошего. Ну наконец-то, говорил про себя Даг. Наконец-то ему встретилась дрянная девчонка, от которой он наберется плохого. Уже в полночь они будут принадлежать друг другу, и он сможет забыть Мэри Кэтрин. Навсегда.
– Ты следующий, Даг, – объявила миссис Хендерсон, стягивая последним стежком веки Дебби.
23.57
Брэйди Коллинз увел Дебби Данэм в конец очереди. Он впервые видел перед собой голую девчонку, но все мысли были о том, что она мерзнет. Ему не раз и не два доводилось мерзнуть в собачьей конуре. Сняв куртку, Брэйди Коллинз отдал ее девушке. Куртка оказалась ей мала, но пригодилась, чтобы укутать замерзшие ноги. Эта голая красотка погладила его по голове и попыталась улыбнуться, но стежки на губах помешали. Без куртки Брэйди озяб, но не обращал на это внимания. Мать сидела в домике на дереве. Сверху доносился ее голос:
– Брэйди, вылезай из конуры. Мамочка здесь, в теплой кухне. Хватит торчать на холоде. Твоя мама любит тебя.
23.58
Миссис Хендерсон зашила Дагу глаза. И наконец-то опустила иголку с ниткой. Обведя глазами дерево, она поняла, что их работа завершилась.
Остались только ее сообщники.
Их четверка обменялась взглядами и гордо улыбнулась. Управились до полуночи. Миссис Хендерсон вручила миз Ласко свою иглу с ниткой. Молоденькая учительница почти не стонала, зашивая себе рот. Но миссис Хендерсон все равно бы не услышала. Она помогала Брэйди Коллинзу и Дженни Херцог накладывать стежки.
Руки-крюки.
Вскоре и дети были готовы; осталась только миссис Хендерсон. Игла входила ей в кожу легко, как нож – в горло мужа. Кричала она, как в первую брачную ночь. От боли, смешанной с наслаждением. Почему-то мать заранее не рассказала, как это больно и как приятно.
– Я тебя жду, дорогая, – крикнул ей муж из домика на дереве. – Давай отправимся в путешествие прямо сейчас.
С зашитыми глазами и ртом миссис Хендерсон ухватилась за первый брусок лестницы. За первый молочный зуб.
И стала взбираться по лестнице в домик на дереве.
А следом – ее паства.
До полуночи оставалась одна минута.
Одна минута до Рождества.
Глава 99
биИп.
Эмброуз выпрямился в кресле. Прислушался к звукам аппаратуры, поддерживающей жизнь Кристофера.
биИп.
Он пообещал Кейт Риз не отходить от ее сына. Эмброуз был не из тех, кто нарушает свои обещания.
Помоги ему, Дэвид.
Это было сказано безмолвно и торжественно. Он не заметил, как у него за спиной отворилась дверь.
биИп.
Но почувствовал скачок температуры.
– Кто здесь? – спросил он.
Тишина. Дыхание.
– Сестра, это вы?
биИп.
– Или доктор? – переспросил он. – У мальчика рука – словно раскаленный металл. Какая у него температура?
Молчание затягивалось. А потом…
– Сорок один и семь, – прошептал голос. – Но я не доктор.
Эмброуз нахмурился. Но пытался сохранять спокойствие.
– Его мозг начинает плавиться, – сказал Эмброуз. – Вызовите специалиста.
– Уже, мистер Олсон, – ответил тот же голос.
Эмброуз прислушался. Он не знал, кто это. Мужчина. Женщина.
– Когда придет врач? – спросил он.
– Скоро, – ответил голос.
Эмброуз слышал, как эта личность кружит рядом с ним. Тихий топоток. Потом легкое эхо. Посторонних в палате было более одного.
– А если точнее? – упорствовал Эмброуз.
– Трудно сказать. В больнице нехватка персонала. Все слегли с гриппом, – был ответ.
Голос приближался. Еще шажки. Вкруговую.
биИп.
– Ну что ж, – спокойно сказал Эмброуз, вцепившись в край постели Кристофера. – Я понимаю.
Тут вдруг Эмброуз услышал насмешливый хохот полудюжины людей.
– Он понимает, «ну что ж», он понимает, – кудахтали голоса.
– Полагаю, в ваших рядах нехватки персонала нет, – сказал Эмброуз.
Смех умолк, а за ним раздался знакомый звук. Хиссссссс.
Это был газ.
– Мистер Олсон, – позвал голос.
У Эмброуза застыла в жилах кровь.
– Да, миссис Кайзер? – откликнулся он.
– Смерть уже здесь, Эмброуз. И не говорите, что я вас не предупреждала, – проскрипела она.
Внезапно в него вцепилось с десяток рук. Он пытался заслониться, но толпа его одолела. Его рот накрыл холодный пластик наркозной маски. Газ вырывался из баллона с шипеньем, как змея. Хисссс.
– Пошли вон! – вскричал Эмброуз.
Старый солдат откинулся назад и вслепую замахал руками. Схватил кого-то за вихры. Кому-то вдавил глаза. Лес рук пригвоздил его к креслу. Кресло перевернулось, и Эмброуз вывалился на пол. В считаные секунды на него напустилась вся свора. Он отбивался что было мочи, но одолеть их не смог. Руки и ноги не слушались. Он же старик. Слепой. Беспомощный. Из последних сил он сорвал с лица маску. Но ее тут же вернули на место. Ему оставалось только ждать, когда лопнут легкие.
– Дышите глубоко и считайте вслух от десяти до одного, – сказал первый голос.
До полуночи – одна минута.
Он глотнул воздуха.
И услышал длинный сигнал остановки сердца Кристофера.
бииииИИИИИИИ
Глава 100
Кристофер бросился на шептунью.
Ее войско паутиной опутало Кристофера. Олени норовили укусить. Почтари преграждали дорогу. Своими телами они поднимали ураган, и Кристофер был в эпицентре.
– ДЕРЖИ ЕГО! – взвизгнула шептунья.
Кристофер выхватил взглядом болтающийся у нее на шее ключ. И с серебряным клинком в руках взвился в воздух. Он приземлился на обе ноги; под ним была оленья спина. Перепрыгнул на плечи почтарей. Те стали тянуть к нему руки. Кристофер поспешил ускользнуть. Он бежал все дальше, все быстрее. И чувствовал: тело его с каждым шагом меняется. Почему-то его сопровождал свет от дерева. Голова уже болела как-то по-другому. Лихорадка обернулась знанием. Он даже сам не верил, что бежит с такой скоростью.
– АТУ ЕГО! ПОЙМАТЬ НЕМЕДЛЕННО! – надрывалась шептунья.
Олени наступали со всех сторон, но чересчур неспешно. Кристофер юркнул меж оленьих ног. Перемахнул через рога. И сам удивлялся, до чего же стремительно проносятся мимо деревья. Ощущение было такое, словно он оказался за пределами собственного тела.
Но боль прочно засела в тех пределах.
Она крепла с каждым шагом. Душила его своими руками. Из носа капала кровь. Кристоферу вспомнился Дэвид, лишенный энергии, как использованная батарейка. А ему самому надолго ли хватит заряда, после которого останется только боль? Близилась полночь. Либо убьет он, либо убьют его.
Шептунья стояла впереди, пристально следя за клинком в его руке. Кристоферу на мгновенье померещилось, будто у нее во взгляде мелькнул страх. Обугленной рукой она прикрыла ключ. Затем развернулась и удалилась в лес. Кристофер помчался за ней. Глядя под ноги, он видел ее следы на грязной, кровавой тропе.
По этим следам он вышел к ручью вблизи козьего мостика. Ботинки насквозь промокли, ноги окоченели. На миг он вспомнил, как замерзал в больнице, на реальной стороне. Замерзал в больничной рубахе.
Знаешь, где ты находишься?
Кристофер перебежал через ледяной поток. От холода он весь одеревенел, а потом его бросило в жар. Ноги теперь горели не меньше, чем лоб. Из ручья Кристофер выпрыгнул обратно на тропу. Вдалеке мерцал одинокий фонарь. Кристофер заметил перед собой развилку. Глянул на землю: задумался, куда свернуть.
А следы вдруг оборвались.
Кристофер остановился. Запаниковал. Это какой-то обман. Ловушка. Очередной способ тянуть время, чтобы потом убить его. Он огляделся по сторонам. И не увидел ничего, кроме деревьев. Шептунья могла прятаться где угодно. Он сам шел ей в руки. Кристофер прислушался: не выдаст ли она себя шорохом. И ничего не услышал. Только ветер и собственное дыхание.
Хрясь.
Запрокинув голову, Кристофер вгляделся в древесные кроны. Там, в полумраке, таились сотни почтарей. Они свисали с верхних сучьев, будто сосульки. Кристофер пустился наутек – и все почтари разом спрыгнули на тропу.
Кристофера окружили.
Весь лес кишел почтарями. На Кристофера бросились олени. Он ухватился за ветку: хотел залезть на дерево. Подтянулся на один сук. На другой.
Но шептунья уже затаилась на дереве, как змея.
Изогнувшись, она поймала его за руку.
Кристофер вскрикнул и свалился на тропу. Где олени прижали его к земле. Искусали. От них веяло больничным духом. Вроде антисептиков. У Кристофера не осталось сил кричать. Он понял, что пришла его смерть. В ожидании неизбежного он прикрыл глаза, но вдруг услышал, как оленей расшвыривают в стороны. Кристофер поднял голову.
Это был славный человек.
– А НУ, ПРОЧЬ ОТ НЕГО! – закричал он.
Олени набросились на славного человека. Выгрызли куски мяса на плечах. Кровь заливала рубашку. Стекала с пальцев. Он схватил Кристофера за руку.
– ЗА МНОЙ!
– НЕТ!!!!!!! – взвизгнула шептунья. – ХВАТИТ ЕМУ ПОМОГАТЬ!!!!!
Она спрыгнула с дерева; Кристофер со славным человеком пустились наутек. Олени и человеки-почтари бросились в погоню.
– Как тебе удалось бежать? – задыхаясь, спросил Кристофер.
– Дэвид.
– Где же он?
– Отправился за подмогой. Я не единственный, кто стремился вырваться на свободу. Вперед!
Они бежали бок о бок. По тропе. Держа курс на свет уличного фонаря. Голубой, как луна. Из леса они выскочили на опушку. И устремились к дороге. Перед Кристофером, словно цирковой шатер, раскинулся его квартал.
Воображаемый мир бесповоротно сошел с ума.
Кристофер увидел, как над городом прицельно собираются облака. Услышал сотни людских воплей. Человек в девичьей скаутской форме затащил себя в кусты. Другой человек подтянул себя в какой-то фургон. Влюбленная парочка самозабвенно целовалась. Никого из них он прежде здесь не встречал. Все они кричали одно и то же.
– Вытащи нас, Кристофер. Умоляем!
Кристофер со славным человеком ринулись к дороге. Ее обступили человеки-почтари, которые веером выступали из тлеющих дворов. Из-за деревьев выскочила шептунья со своим оленем и, как молния, бросилась прямо на беглецов.
– ОТДАШЬ ЕГО МНЕ! – прошипела она.
Шептунья запрыгнула на плечи славному человеку в тот миг, когда тот перебросил Кристофера через почтарей на асфальт: там безопасно. Кристофер упал в знакомом тупике и расцарапал все тело о шершавую поверхность. Но тут же вскочил. И увидел, как шептунья рвет на части славного человека. Впивается обгорелыми руками, будто когтями, в его плоть.
– Хватит ему помогать! – твердила шептунья.
Славный человек оттолкнул ее и пополз на проезжую часть. Шептунья скользнула на тротуар. У нее задымилась и вспыхнула пламенем нога. На асфальте оставалась жидкая кожа, которую смывало кровью. С воплями и проклятьями шептунья тут же отпрыгнула на подъездную дорожку.
И подозвала оленей. Те, будто фишки на игровом столе рулетки, расположились на мостовой вплотную один к другому. По их спинам шептунья устремилась за славным человеком, ползущим по проезжей части. Задрала ему голову и вонзила зубы в горло. Шея у него хрустнула, как вилочковая косточка из индейки. Шептунья пожирала его заживо. Сейчас или никогда. Кристофер услышал гул церковного колокола. До полуночи оставалось десять секунд. Десять секунд до Рождества.
10
Олени атаковали славного человека. Лязгали зубами, кусались. Кристофер понимал, что шептунью необходимо убить сейчас же. Он осмотрел ее тело. Следы пуль. Ножевых ран. Многочисленных ожогов.
Все тело было сплошь испещрено шрамами. Однако убить ее ничто не могло. До поры до времени.
9
Кристофер сжал в руке тупой серебряный клинок. Закрыл глаза, чтобы собраться с духом, но слышал лишь крики. Эти голоса взрывали ему мозг. Люди сами себя истязали. Снова, и снова, и снова.