Фрэнсис очень ясно дала понять, что не намерена приглашать Джулию, тем более что ей даже не было предложено сесть. Джулия не скрывала своего разочарования тем, что у нее не будет возможности поговорить по душам с той, которая, возможно, спустя всего лишь несколько месяцев станет королевой Англии. Она ушла с явным сожалением, а Фрэнсис так и осталась стоять возле дверей, держа в руках сложенный лист бумаги и не решаясь ни прочитать записку, ни разорвать ее. Однако она все-таки развернула ее. Леннокс написал всего пять слов: «Прости меня. Я лишился рассудка».

По крайней мере, даже если Джулия и прочитала записку, она скорее всего ничего не поняла, думала Фрэнсис, поднося бумагу к пламени свечи и глядя, как она сворачивается и превращается в пепел.

Фрэнсис провела почти бессонную ночь, а утром, когда она встала, ей сообщили, что кризис миновал, королева чувствует себя лучше и ее жизнь теперь вне опасности. Фрэнсис испытала огромное облегчение, и те, кто ожидал увидеть на ее лице признаки досады и разочарования, были вынуждены признать, что ошиблись. Она с надеждой думала о том, что впереди у нее много времени, чтобы решить все свои проблемы.

И в известной мере она была права. Екатерина медленно выздоравливала, и Карл делал для нее все, что было в его силах. Он был так потрясен тем, что едва не потерял ее, и так проникся сознанием ее глубокой и искренней любви к нему, что впервые за все время их супружества почувствовал себя ответственным за ее счастье.

Сейчас ему было очень легко убедить Екатерину в своих ответных чувствах. Следуя советам Фрэнсис, он делал это совершенно искренне, по крайней мере, в течение непродолжительного времени. Он по-прежнему был влюблен во Фрэнсис, однако во время болезни королевы он позволил себе с нею такую откровенность, которой никогда раньше не допускал с женщиной, как бы ни был привязан к ней. Позднее он скажет Барбаре Каслмейн, которая надумает обратиться к католической вере, что его никогда не интересовало, что именно происходит в женской душе. Между тем, когда он был несчастен и удручен болезнью Екатерины и Фрэнсис поддержала его своим дружеским участием, их связало именно душевное общение, и он не мог так быстро забыть об этом.

Случилось так, что Карл и Фрэнсис, которые длительное время были противниками в любовной войне, заключили перемирие.

Королева, к которой постепенно возвращались силы, хотела, чтобы Фрэнсис проводила с ней как можно больше времени, читая вслух или просто беседуя. Фрэнсис так же, как и Карл, без труда могла рассмешить Екатерину, и они общими усилиями помогали ей поправляться.

Помимо проблем с женщинами, у Карла в то время было немало забот с Людовиком Четырнадцатым, неофициальным выразителем идей и мыслей которого стала герцогиня Орлеанская.

Генриетта-Анна более всего стремилась к тесному сотрудничеству двух стран, и все ее письма к Карлу были проникнуты этим желанием. Однако Карл сильно сомневался в том, что она до конца понимает своего хитрого и неискреннего шурина.

Меньше всего Людовик хотел союза между Англией и Францией – двумя сильнейшими морскими державами, однако вел себя очень нерешительно и даже прислал в Лондон двух специальных послов – Генриха Бурбона и герцога де Верней.

Занятый ими, а также Екатериной, которая хоть и поправлялась, но требовала его постоянного внимания, Карл не заметил, что к Лондону приблизился враг не менее опасный, чем датский флот.

Каждый год чума уносила сотни жизней, но до той поры никогда не было эпидемий. Нынешняя вспышка болезни оказалась значительно более серьезной, и, по мере того как увеличивалось количество смертей, людей охватывала паника.

Двор поспешно переехал в Гемптон Курт, где наиболее легкомысленные придворные поскорее постарались сделать все от них зависящее, чтобы забыть угрозу, нависшую над Лондоном. Однако королева постоянно помнила об этом, потому что король, хоть он и участвовал в переезде Двора и в открытии французского посольства в Кингстоне, жил по-прежнему в Уайтхолле и не желал думать о том, какой опасности подвергает свою жизнь.

– Он слишком храбрый. Он никогда не думает о себе. Его Величество не может думать о себе, когда такая беда грозит его народу, – сетовала Екатерина.

– Он там не один, – старалась успокоить ее Фрэнсис. – Там много людей, о которых Его Величество очень высокого мнения.

– О, я знаю! Люди из Адмиралтейства и этот действительно прекрасный молодой человек – Пепис, и Джон Эвелин. Даже архиепископ Кентерберийский остался там в Ламбет Палас, показывая пример другим служителям церкви.

И Екатерина, которая всегда старалась быть объективной и беспристрастной к тем, кого считала еретиками, добавила:

– Они вверили себя Богу, и мы должны вести себя так, Фрэнсис. Все, кто принадлежит к истинной церкви. Но это так трудно, так трудно, когда любишь. Ваше счастье, что пока вы свободны от этого чувства.

Фрэнсис не могла не согласиться с ней, хотя мысли ее сразу же обратились к сердитому юноше, который оскорбил ее своей грубостью. Она ничего не знала о Ленноксе и не имела ни малейшего представления о том, где он может быть сейчас. Может быть, он в Кобхемхолле, и ему ничто не угрожает. Впрочем, скорее всего он где-нибудь далеко, в море, снова командует флотилией каперов, совершающих набеги на датские торговые суда. И рискует жизнью ничуть не меньше, чем в столице, где свирепствует чума.

Глава 16

В течение лета эпидемия чумы распространилась с ужасающей скоростью, и леденящие душу подробности о ней доходили до тех, кто искал спасения в Гемптон Курт, но не от короля во время его коротких визитов к изгнанникам, а от тех, кто поначалу вовсе не замечал никакой опасности, а теперь ударился в панику.

Королева ежедневно подолгу, стоя на коленях, молилась в своей часовне и была совершенно равнодушна к развлечениям, в которых старались забыться многие.

Фрэнсис, счастливая от того, что король далеко и не обращает на нее никакого внимания, использовала все возможности и развлекалась от души. К ее великому счастью, миссис Стюарт все еще была в Шотландии. Когда стало известно, что жизнь королевы вне опасности, Фрэнсис получила от нее письмо, в котором было немало завуалированных намеков и сожалений по поводу того, что ее дочь лишилась возможности выйти замуж за короля, и огромное количество амбициозных советов – несколько страниц, исписанных мелким почерком. Прочитав это письмо, Фрэнсис решила, что мать настойчиво рекомендует ей уступить королю, и была при этом очень близка к истине.

Шевалье де Грамон, который снял в Солсбери дом после того, как туда перебрался весь Двор, чтобы быть подальше от Лондона, устраивал вечера, исключительно посвященные картам: игроки собирались в полдень и с небольшими перерывами на трапезы играли до рассвета.

Джон Гамильтон, на сестре которого де Грамон был женат, вернувшись из Лондона, к ужасу слушателей, делился своими впечатлениями о столице, пораженной чумой.

– Жить там невозможно, – говорил он, – и если бы я не смог уехать, клянусь, я бросился бы в Темзу, чтобы не чувствовать больше этого ужасного запаха. От меня там не было никакого проку, и вообще было бы гораздо разумнее, если бы Адмиралтейство перебралось куда-нибудь в более безопасное место, иначе скоро не останется никого, кто мог бы руководить морскими сражениями.

Вы просто не можете себе представить, что там творится. Улицы заросли травой, лавки все закрыты, почти на каждом доме нарисован крест, взывающий о помощи, а это значит, что все обитатели дома больны. Ночью не слышно никаких звуков, только разъезжают специальные повозки, и возницы кричат, что можно выносить трупы на улицу.

– Наверное, в Лондоне не хватает священников, чтобы напутствовать умирающих, – в ужасе сказала Фрэнсис.

Гамильтон грустно посмотрел на нее и пожал плечами, ибо, по его мнению, Прекрасная Стюарт ничего не поняла из его рассказа.

– Никто не соблюдает или почти не соблюдает никаких религиозных обрядов, – ответил он ей. – Возможно, есть такие преданные служители церкви, которые готовы прийти к постели умирающего от чумы, но я о таких не слышал. Люди умирают с такой скоростью и в таком количестве, что не хватает ни могил, ни могильщиков. Даже гробов не хватает. Мэр приказал, чтобы повозки совершали теперь свои объезды и днем: ночных часов не хватает.

– И больных никто не пытается лечить? – спросила леди Дэнхем.

– Кто может их лечить, если сами врачи умирают с такой же скоростью, как и их пациенты? Да, как всегда в такие времена, находятся люди, готовые помочь больным. Бесстрашные и неэгоистичные, эти люди пытаются утешить страждущих. Вопреки всем ожиданиям, они вылечивают некоторых. Говорят, что эти добровольные сиделки очень редко болеют. Такое впечатление, что храбрость хранит этих людей, как талисман.

Екатерина вздыхала, когда ей пересказывали это.

– Для страны будет большим несчастьем, если король пожертвует своей жизнью, – в отчаянии сказала она. – Но когда я вижу его и пытаюсь говорить об этом, он не обращает на меня никакого внимания. Он считает, что самое важное – это чистота. Чистый пол и чистое тело одинаково важны.

– Так думают многие, – ответила ей леди Суффолк. – Что же касается меня, то я уверена, что эту заразу занесли к нам датские купцы. В мирное время они продавали у нас зараженные товары и теперь рассчитывают, что эпидемия поможет им победить нас как нацию.

– Никто не сможет победить Англию, пока жив король! – с гордостью ответила ей Екатерина.

– Мужчины ни о чем другом не могут думать, кроме войн, – посетовала леди Суффолк. – Сейчас уже король Людовик больше не делает вид, что хочет быть нашим союзником. Говорят, он готов объединиться с Данией, и одному Богу известно, сколько времени продлится эта вражда.

– Это очень огорчит вдовствующую королеву, – сказала Фрэнсис. – Когда она уезжала из Сомерсетхаус в Париж, она и предположить не могла ничего подобного.

– Но она будет рада, что сейчас во Франции, – заметила Екатерина, – потому что королева Генриетта-Мария всегда беспокоится о своей дочери.

Теперь, когда Двор обосновался в Солсбери, герцог Йоркский и его супруга решили совершить поездку на север, а Карл отправился с инспекцией фортификационных сооружений в Портсмут и на остров Уайт. Оттуда он намеревался поехать в Дорсет и в соседние провинции, после чего его ждали в Оксфорде, где из-за эпидемии осенью должен был собраться парламент.

Людовик Четырнадцатый сообщил Карлу о том, что, если он не позволит ему выступить в качестве посредника между Англией и Данией, Франция будет вынуждена выполнить свои обязательства перед Данией и присоединиться к ней. Карл расценил это как вызов и после консультаций с парламентом, который, как и он сам, вовсе не спешил по команде французского короля заключать мир с Данией, когда Англия была так близка к победе, отказался принять его. В итоге через несколько дней Англия оказалась в состоянии войны и с Францией, на ведение которой парламент выделил миллион с лишним фунтов, и вынуждена была сражаться на два фронта – с Данией и с Францией.

В течение всего этого времени у Фрэнсис не было никаких проблем с королем. Карл был поглощен и подавлен свалившимися на него заботами и несчастьями: эпидемией, мыслями о сестре, которая страдала от того, что между их странами началась война, матерью, постоянно докучавшей ему советами.

Что же касается Фрэнсис, то у нее не было недостатка в развлечениях. Вокруг нее было немало молодых людей, готовых сделать для нее все, что угодно. Королева начала выезжать на охоту, и Фрэнсис всегда сопровождала ее. Кроме того, она увлеклась игрой в кегли и очень скоро добилась прекрасных результатов.

От Джулии Ла Гарде Фрэнсис совершенно случайно узнала о Ленноксе, когда Джулия под большим секретом сообщила ей, что получила от герцога письмо.

– Наверное, вы поразили его в самое сердце своим очарованием и добротой, когда, думая, что он несчастен, пытались утешить его, – сказала ей Фрэнсис самым нежным голосом, на который только была способна.

– Он действительно был несчастен, – возразила Джулия.

– Может быть, вы и правы, – ответила Фрэнсис, пожимая плечами, – но мне кажется, что он из тех, кто слезлив во хмелю.

– Боже мой, Фрэнсис Стюарт, какая вы злая! – воскликнула Джулия, которая более не собиралась относиться к Фрэнсис с особым почтением. – Впрочем, может быть, вы всегда ведете себя именно так с теми мужчинами, которые влюблены в вас.

– Вот новость – он влюблен?! В меня?! Это просто смешно. Я видела этого герцога Леннокса и Ричмонда всего несколько раз, – возразила Фрэнсис.

– Стоит мужчине только один раз взглянуть в ваши глаза, чтобы навсегда стать несчастным, – хихикнула Джулия. – Все, кто появляется здесь, всегда первым делом интересуются, как вы выглядите, чем заняты и как себя чувствуете.

– Это никого не касается, – резко ответила Фрэнсис и без всякого перехода неожиданно спросила Джулию:

– Ну и что же вы ему ответили?

– Что в последнее время вы почти неотлучно при королеве и что король редко навещает вас, поскольку очень занят государственными делами.

Джулия посмотрела на Фрэнсис таким проницательным взглядом, что той стало не по себе. Никто до этого не осмеливался открыто намекать на ее связь с королем, даже Букингем, которого она теперь редко встречала. Даже тогда, когда думали, что дни королевы сочтены и что именно Фрэнсис предстоит занять ее место, обходились намеками и иносказаниями, но никто ничего не говорил открыто. Сейчас же Джулия Ла Гарде прямо сказала ей, что своим ответом специально заставила Леннокса ревновать.

Возможно, правда, что она преувеличивает, говорила себе Фрэнсис, и что между нею и Ленноксом ничего нет, и если он пишет другой девушке, это значит, что она понравилась ему. И почему бы, собственно, нет? Джулия достаточно привлекательна и принадлежит к богатой семье. Леннокс уже дважды был женат на богатых наследницах и отказался от Елизаветы Гамильтон потому, что она была бесприданницей.

Зачем нужно было Джулии разубеждать Леннокса в том, что король неравнодушен к Фрэнсис? Ответить на этот вопрос Фрэнсис не могла. Девушки не испытывали друг к другу никаких добрых чувств, к тому же у Джулии была репутация лицемерки.

– Впрочем, меня совершенно не касается, что вы ему ответили, – сказала Фрэнсис, уходя.

Джулия смотрела ей вслед, пытаясь объяснить себе ее поведение. В некотором роде легкомысленная Фрэнсис была загадкой, и не только для нее. Если даже король и был ее любовником, в чем почти никто не сомневался, она не получила от этого ничего. Барбара Каслмейн, которая для него уже почти забытое прошлое, даже сейчас продолжает извлекать из своих прежних отношений с королем куда больше пользы. Она добилась титулов и для себя, и для своих старших детей, а совсем недавно получила и поместье в Херефорде. А Фрэнсис, если что и получила, – всего-навсего несколько ценных украшений.

Может быть, это все совсем не так, думала Джулия, может быть, она вовсе и не любовница Карла? Возможно ли, чтобы королева была так привязана к Фрэнсис, если бы она была любовницей короля? Или делает вид, что привязана, поправила себя Джулия. В конце концов, ведь научилась же Екатерина изображать дружеское расположение к леди Каслмейн… Ведь всем известно, что она обожает короля. И будет делать все, что потребуется. Что же касается Фрэнсис, то многие мужчины, которые в глазах фрейлин были неотразимы, пытались ухаживать за ней, но были отвергнуты, и уже вошло в привычку при Дворе говорить о ее «маленьком и холодном сердце».

Как будет прекрасно, если эта блестящая, прекрасная бабочка выйдет замуж и исчезнет из дворца! Джулия втайне была неравнодушна к королю, ей даже казалось, что несколько раз он улыбнулся ей, явно выделяя ее из группы людей, и она была уверена, что он наблюдал за ней. Но он никогда не обратит на нее серьезного внимания, пока здесь крутится Фрэнсис, если же она выйдет замуж, у других девушек при Дворе тоже появится шанс…

Король так привлекателен, думала Джулия, вздыхая, к тому же ходит немало рассказов о том, какой он восхитительный любовник… Как могла Фрэнсис Стюарт устоять против него? При Дворе Карла Второго добродетель не пользовалась большим почетом, скорее она расценивалась как синоним другого слова – глупости…

Джулия посмотрела на себя в зеркало и пришла к выводу, что она очень привлекательна: каштановые волосы, карие глаза, пикантное личико, и если при Дворе не будет Фрэнсис, – ее шансы сильно возрастут.

Эпидемия чумы в Лондоне постепенно шла на убыль, и сразу же после новогодних праздников Двор рискнул вернуться в Уайтхолл. Однако не успели они обосноваться и устроиться там, как пришло взволновавшее всех известие о смерти матери Екатерины – королевы-регентши Португалии.

Бедная Екатерина, которая не виделась с матерью с самого своего замужества, искренне переживала эту утрату, но ее фрейлины восприняли с неудовольствием приказ надеть траур. Барбара была в ярости, однако Фрэнсис отнеслась к этому весьма спокойно, потому что черный цвет всегда шел ей. Юный Пепис отметил в своем дневнике, что в черном платье Фрэнсис выглядит значительно лучше, чем леди Каслмейн.

Независимо от того, как она выглядела, была ли она хороша или нет, внутренний мир Фрэнсис явно изменился. Но она притворялась веселой и оживленной, потому что была слишком гордой и не хотела, чтобы кто-нибудь догадался о том, что она в полном отчаянии. Она вынуждена была признать, что ее отношения с Карлом приближаются к развязке. Ей шел девятнадцатый год, она была в расцвете красоты, и ей не удастся больше заставить короля относиться к себе, как к ребенку, шаловливому, невинному ребенку, который не всегда задумывается о последствиях своих поступков, и он начнет действовать не только под влиянием желания, но и гнева.

Тем временем апартаменты, принадлежащие в Уайтхолле Фрэнсис как фрейлине, были расширены, и теперь она занимала большую гостиную, которую прекрасно обставили по приказу короля; там она могла принимать своих немногочисленных избранных друзей, и однажды во время такого приема совершенно неожиданно у нее появился Карл.

Король был слишком вежлив и хорошо воспитан, чтобы помешать гостям, и объяснил свое внезапное появление желанием показать Фрэнсис первую золотую монету с ее изображением, полученную им с Монетного двора. Все присутствующие с интересом рассматривали ее и, выражая свой восторг и восхищение, признали, что оба изображения – короля и Фрэнсис – выполнены прекрасно и достойны всяческих похвал.

– Она совсем не похожа на меня, – весело сказала Фрэнсис. – Разве что нос действительно мой. Впрочем, я сильно сомневаюсь в том, что барельефы вообще могут иметь сходство с моделями. И король в жизни выглядит гораздо моложе, чем на монете.

– Вы так считаете?

Карл не был тщеславным человеком, но поскольку это было сказано его несравненной Фрэнсис, радости его не было границ.

Гости поддержали Фрэнсис.

– Да, конечно, в жизни Его Величество лет на десять-пятнадцать моложе.

– Но мне не кажется, что это вина художника, – сказала Фрэнсис, которой не хотелось ругать Яана Ротьера, – вряд ли кто-нибудь другой смог бы сделать лучше.

Лорд Беркли, однако, выразил свое несогласие с Фрэнсис. По его мнению, оба изображения были выполнены превосходно, и он заметил, что Прекрасная Стюарт не могла бы быть удостоена большей чести, даже если бы была королевой.

Это замечание было встречено холодным молчанием, и поскольку было совершенно очевидно, что король хоть и пришел совершенно неожиданно, вовсе не намерен уходить, гости, стараясь не нарушать этикета, поспешили откланяться.

Как только они остались вдвоем, король сразу сказал:

– Беркли был совершенно прав, хоть и поступил бестактно. Я дал вам все, чего вы могли только пожелать. И в будущем намерен дать больше. Это зависит от вас.

Никогда прежде, за все годы, что Фрэнсис знала Карла, он не разговаривал с нею так. В его словах не было ни нежности влюбленного, ни легкости доброго приятеля, а только твердость монарха.

– Мне вполне достаточно того, что у меня есть, – ответила Фрэнсис, размышляя над тем, удастся ли ей и на этот раз избежать серьезного разговора, как это ей не раз удавалось прежде. – Не могу передать вам, какое удовольствие мне доставляют эти большие апартаменты. Наконец у меня появилась возможность самой принимать гостей, а не только пользоваться чужим гостеприимством.

Карл внимательно рассматривал золотую монету, лежавшую у него на ладони, подбрасывал ее в воздух и ловил.

– Если вы намерены принимать гостей, моя дорогая, вам понадобится немало таких кружочков, – сказал он, взглядом показывая на монету. – Того, что вам сейчас платят, хватит только на вино и на засахаренные фрукты. Но вам стоит только сказать… И вы это прекрасно знаете.

– Люди всегда просят у короля деньги, и мне совершенно не хочется быть одним из таких просителей, – ответила Фрэнсис. – Мне вполне хватает. Я не транжирка.

– Верю. В этом вы с королевой похожи. Обе очень бережливые и экономные.

– Королева служит для меня примером. Не только в отношении к деньгам, но и во многом другом, – ответила Фрэнсис многозначительно, но потом испортила впечатление от своего ответа, добавив: – Кроме того, не забывайте, что я из Шотландии. Говорят, что у шотландцев бережливость в крови, особенно у женщин. Я думаю, что буду хорошей женой… я хотела сказать – хозяйкой.

– Вы будете хорошей женой во всех смыслах, в этом нет никакого сомнения. Но я пока не намерен отпускать вас. Во всяком случае, еще много лет, по крайней мере до тех пор, пока я не выдам вас замуж за какого-нибудь титулованного дряхлого старика, которому ничего не нужно будет от вас, кроме того, чтобы вы носили его имя и вели его хозяйство. Такой супруг будет найден для вас быстро и без проблем.

Итак, вот они, эти слова. Сказаны, подумала Фрэнсис с горечью и возмущением. Прямое предложение. Она с трудом рассмеялась.

– Титулованный старик! Не слишком радужная перспектива! Большинство девушек моего возраста, выходя замуж, рассчитывают на более радостную семейную жизнь. И на то, чтобы иметь детей…

– Подобное замужество избавит вас от них.

– Но это же будет ужасно! Жить под одной крышей с человеком, которого презираешь… Зачем?

– Всегда можно найти благовидный предлог, чтобы не жить вместе.

– Нет, я не этого жду от жизни, – твердо сказала Фрэнсис.

– Тогда скажите мне, чего же вы ждете, потому что пока у меня не было возможности это понять.

– Счастье, удовольствие, радость.

– Одного вашего слова достаточно, чтобы все это у вас было. Разве я не стремлюсь к тому, чтобы дать вам именно это? Иногда мне кажется, что я люблю вас так, как не любили еще ни одну женщину в мире, и много раз вы клялись, что любите меня. Это была ложь?

– Как я могла бы отважиться лгать королю?!

– Вы на многое отважились, моя дорогая. Вы плохо относитесь ко мне. И вам это известно. Но даже мое терпение с женщиной имеет предел. Мне еще никогда не приходилось вынуждать ни одну женщину… но…

– Карл, если вы станете мне угрожать, это все испортит.

– А что, собственно, можно испортить? Я ничего не получал от вас.

– Как вы можете говорить так? Никому и никогда я не позволяла того, что… Или моя привязанность ничего не значит?

Фрэнсис подошла к креслу, на котором сидел король, и, шелестя юбками, опустилась на пол, положила голову ему на колени.

Какое-то время Карл внимательно смотрел ей в глаза, прекрасные глаза, потемневшие от волнения, и, помолчав немного, сказал:

– Фрэнсис, известно ли вам, что значит желать чего-нибудь? Желать так страстно, сильно, постоянно, что все остальное теряет цену и перестает существовать?

Она помедлила с ответом, но когда он прозвучал, Карл не смог не отдать должного ее честности.

– Нет. Так сильно, нет… Но я очень хотела… Я хочу…

– В таком случае, любовь моя, если это обоюдное желание, зачем вы терзаете себя и меня?

Фрэнсис прикрыла глаза. Вполне вероятно, именно так он и должен был истолковать ее ответ, превратно. Она предполагала, что это может произойти, и теперь ее положение только ухудшилось.

Она сказала по-детски легкомысленно:

– Во всяком случае, если мне и придется выйти замуж по вашей воле, я хотела бы, чтобы это не был субъект, который вызывает смех. Даже если он всего лишь называется мужем, все равно неприятно сознавать, что твои друзья потешаются над ним. Я помню, что именно это сказала Риетте, когда она сообщила мне, что собирается замуж за этого Орлеанского щеголя.

– Я постараюсь найти вам кого-нибудь более привлекательного, – пообещал Карл. – Черт возьми! Это уже кое-что для мужчины – молодого или старого, – если вы согласитесь носить его имя и быть хозяйкой в его доме!

Это не может устроить ни одного порядочного и честного мужчину, подумала Фрэнсис, но промолчала.

– Герцог с титулом и состоянием, – продолжал Карл. – Я поищу по королевским закромам, если вам понадобится!

– Вашему Величеству следует экономить каждую гинею, которая может пригодиться для войны с Францией, – ответила Фрэнсис. – Не могли бы вы перестать беспокоиться обо мне до тех пор, пока мы не выиграем ее?

Карл ничего не ответил. Он положил руки на плечи Фрэнсис и внимательно посмотрел ей в глаза.

– Как часто вы находили предлоги, чтобы не принадлежать мне? Включая беременность Барбары и болезнь королевы. Потом это была ваша религия. Потом – эпидемия чумы, которая разлучила нас.

– Но разве хоть в одном из них я была виновата?

– Иногда мне кажется, что во всем виновато только одно – ваше целомудрие, и я люблю вас за это еще больше.

– В таком случае, Ваше Величество, вы очень старомодны. В наше время целомудрие не в моде, – с грустью ответила Фрэнсис. – Его ждут только от королев, однако и им оно тоже ни к чему.

– Тем не менее, я надеюсь, что мне вы будете верны.

– Конечно, я буду вам верна, если мы с вами… если…

– «Если»?! Раньше вы говорили «когда»!

– Хорошо, пусть будет «когда». Но, Карл, вы должны понять, насколько все это трудно для меня. Это означает… да, это означает, что я должна отказаться от моей веры. Я совсем не так религиозна, как королева, но никто не может отбросить веру с легкостью. Никто, даже я.

– Зачем отказываться от веры? Зачем она нужна, если не для того, чтобы грешить?

– Грешить для того, чтобы каяться в грехах, а потом снова грешить? Ведь вы совсем так не думаете, Карл!

– Хорошо, допустим, я так не думаю, – согласился он, который не только был королем протестантов, но и сам исповедовал ту же религию.

– Когда была эпидемия и умирали тысячи людей, рядом с ними не было священников, чтобы они могли исповедоваться. Я думала о том, как тяжело было этим людям умирать без отпущения грехов, – сказала Фрэнсис.

– Любовь моя, я уверен, что вам предстоит долгая-долгая жизнь. Но если вы умрете раньше меня, обещаю, что пошлю не менее дюжины священников, чтобы вы могли исповедаться.

– Нет, нет! Ради Бога, не надо! Это только ускорит мой конец, потому что я умру от страха! Вполне достаточно будет и одной этой черной вороны, чтобы я покаялась во всех грехах!

Ее страх был столь искренен, а мимика так выразительна, что Карл не смог сдержать хохота. Следом за ним рассмеялась и Фрэнсис.

Казалось, к счастью, что он уже не был настроен так мрачно и что можно было надеяться на прекращение разговора о замужестве и о муже, который будет подкуплен и удовлетворится титулом и богатством… почти слово в слово, как говорил Леннокс, она запомнила.

– Ну, что же вы прикажете мне с вами делать? – полушутливо спросил Карл.

– Я не знаю. Но я не выношу, когда меня торопят.

– Торопят?! Помилуй Бог! Когда я думаю, сколько месяцев… Какой бы святой ни были вы, я не святой…

– Я не думаю, что я святая. Скорее всего, я просто изрядно глупа.

– Если вы любите меня…

– Я люблю вас больше, чем кого бы то ни было другого, – поспешила перебить его Фрэнсис. – У меня никого нет. О Карл, это истинная правда. Я действительно очень люблю вас!

Он поднял ее с пола и посадил к себе на колени. Лаская ее, он слышал, как она смеется, и очень быстро понял причину этого смеха: на ней было модное платье с высоким стоячим воротником, и его ищущим рукам не досталось ничего, кроме шелковых складок и китового уса корсажа. Карл оттолкнул ее, но в его движении не было злости. По счастью, он не умел долго сердиться.

– Почему вы не хотите принадлежать мне? – прямо спросил он.

– Я не говорила, что не хочу… Наступит день… Разве вам так трудно понять? Я была еще очень юная, когда… когда все началось… все это… Я была легкомысленная, глупая девчонка и влюбилась в вас. Но отвратительно… я хочу сказать, что в положении любовницы короля есть много отвратительного…

– Вы потеряли бы больше, если бы не были фавориткой, которая становится любовницей короля, – ответил он. – Итак, моя прекрасная Фрэнсис, такое положение не может длиться вечно. Напряжение убивает меня, но и вам оно вряд ли полезно. Вы уже не такая веселая, бездумная девочка, какой были всего лишь год назад.

– Нет, – согласилась она.

– Как вы думаете, что будет с вами, если я навсегда выгоню вас из дворца за то, что вы делаете из меня идиота? У вас нет ни гроша, и я клянусь вам, что ваша мать, какой бы хорошей матерью она ни была, предпочла бы видеть вас под моей защитой, чем брошенной на произвол судьбы и лишенной моего покровительства! О, она будет рыдать и ломать руки, будет клясться, что все произошло без ее участия, но она сразу же успокоится, как только узнает, что вы хорошо устроены. Если бы вы были богатой наследницей тогда, конечно, другое дело…

– У меня всегда есть возможность уйти в монастырь, – ответила Фрэнсис.

– Вы не впервые пускаете в ход эту угрозу. Насколько же она реальна?

– Почти нереальна, – честно ответила Фрэнсис. – Это мой последний шанс. Только на самый крайний случай.

– И это вас больше устраивает, чем принадлежать мне? При том, что вам известно, какое положение вы можете занять? И при том, что вам принадлежит вся моя любовь?

– Нет, не вся. Существует королева… Карл тяжело вздохнул.

– Даже ради вас я не намерен жертвовать ею, несчастным, преданным мне созданием. И даже если бы я поступил так низко, вы, Фрэнсис, не простили бы мне этого. Чувства, которые я испытываю к королеве, моя привязанность к ней, – это совсем другое. Да простит меня Бог, разве я единственный мужчина, который считает возможным любить двух женщин?

– Нет, конечно, не вы один, но… Если бы только я не была так привязана к ней!

– Снова и снова вы вынуждаете меня повторять, что это не принесет ей вреда. Это будет означать конец царствования Барбары. Если я до сих пор не порвал с нею, то только из-за вас, по вашей вине, потому что вы терзаете и отвергаете меня. Если я и бываю у нее иногда, то только для того, чтобы забыть вас, Прекрасная Стюарт! Любой мужчина понял бы это, хотя вам, наверное, это понять трудно. А теперь слушайте: я заключаю с вами последнюю сделку. Я буду терпеливо ждать еще несколько месяцев, пусть вам исполнится девятнадцать.

– Но ведь это совсем скоро! Всего три месяца! – воскликнула Фрэнсис.

– И целая вечность для меня. Решайте. Либо вы сами придете ко мне, даже и не любя, если не дано другого, или я вас больше не увижу. В вашем распоряжении три месяца, чтобы принять решение.

– Вы так жестоки со мной! – вспыхнула Фрэнсис.

– Напротив, я добр.

Карл поднялся. Было видно, что к нему вернулось хорошее настроение, и он успокоился. Хоть Фрэнсис и была высокого роста, он был значительно выше и смотрел на нее сверху вниз, взгляд его был нежным, но и достаточно твердым.

Фрэнсис была бледна, и ее била дрожь. У Карла мелькнула мысль, что он уже давно должен был поговорить с ней именно так, но проявлять жестокость к женщине, которую он любил, – это было не в его правилах.

После его ухода оказалось, что новенькая золотая монета, с которой он играл и которую так внимательно рассматривал, валяется на полу. Фрэнсис подняла ее и еще раз посмотрела на свое изображение. Британия с трезубцем и пальмовой ветвью. Она была владычицей морей, но утратила власть над влюбленным в нее королем.

Глава 17

– Не верю, чтобы Фрэнсис Стюарт, какой бы легкомысленной и безрассудной она ни была, могла сделать это, – говорила Мэри Бойтон, не скрывая своего удивления.

– Однако именно это она и сделала, – настаивала Джоан Уэллс. – Позавчера, на приеме, который устраивала леди Каслмейн.

– Вы там были? Вообще-то она никогда не приглашает никого из нас, только Фрэнсис.

Мэри, которая уже год была замужем, гостила в Лондоне вместе с мужем и пришла в Уайтхолл навестить старых друзей. Она невероятно гордилась своим новым положением и постоянно выставляла напоказ то соболью шапку, то обручальное кольцо. К этому времени и Джоан Уэллс тоже должна была бы быть замужем, но ее свадьба была отложена из-за тяжелой утраты, которую пришлось пережить семье, и не могла состояться раньше, чем под Новый год.

Очень забавно наблюдать за Мэри, думала Джоан, она так покровительственно относится ко всем, этакая матрона, которая снисходительно смотрит на тех, кому еще не удалось так удачно устроиться. За время отсутствия Мэри Бойтон при Дворе произошло так много событий, что она едва успевала переваривать тот поток новостей, который обрушился на нее.

– Сейчас все по-другому, – с важным видом говорила ей Джоан. – Фрэнсис пользуется таким успехом, что наша дорогая Барбара стала гораздо менее заносчивой. Порой она даже очень мила. Во всяком случае на том приеме мы все были. И две новенькие, которых вы не знаете, – Джулия Ла Гарде и Сесили Эйнджелс.

Джоан сделала жест в сторону названных девушек.

Позднее Мэри предстоит побывать у королевы, которой она непременно хотела засвидетельствовать свое почтение, но сейчас они все собрались в комнате Джоан, которая служила одновременно и спальней, и гостиной и к которой примыкала маленькая комнатушка для горничной.

Мэри молча смотрела в сторону этой комнатушки, и в ее высоко поднятых бровях явно читался вопрос.

– Дверь закрыта, а Патти ушла, – успокоила ее Джоан. – Мне нужна лента, и я послала ее поискать. Цвет не совсем обычный, так что она вряд ли скоро вернется.

– Как хозяйка дома, могу заверить вас в том, что осторожность со слугами никогда не бывает чрезмерной. Даже лучшие из них подслушивают и подглядывают.

В голосе Мэри была непоколебимая уверенность в собственной правоте.

– Во всяком случае, здесь, в Уайтхолле, они гораздо лучше осведомлены обо всем, чем мы, – сказала Джулия Ла Гарде.

– У Барбары была и жена Букингема, хотя его самого так и не дождались. Зато было много других гостей. Мистер Ропер, который так прекрасно пел, что растрогал абсолютно всех. И мистер Одли, который овдовел несколько месяцев назад, и Ричард Гранджар.

– И Фрэнсис так открыто и сказала, что выйдет замуж за любого? – с нетерпением и испугом спросила Мэри.

– Именно так она и сказала. Ведь правда, Джулия?

– Она слишком много выпила, – высказала свое мнение Сесили Эйнджелс прежде, чем Джулия смогла ответить Мэри, – хоть вообще она пьет очень редко. В крайнем случае, бокал вина, разбавленного водой. Но в тот вечер она была какая-то странная. Слишком веселая. Она смеялась по каждому поводу, даже когда было совершенно не смешно.

– Она сказала, и все это слышали, – Джулия поспешила воспользоваться паузой, – что скоро ее день рождения, ей исполнится девятнадцать лет, и она намерена устроить большой прием, на который приглашает всех нас. Ну, и многих других, конечно…

– Потом кто-то что-то сказал про замужество, я не помню, что именно, – перебила ее Джоан. – Мне кажется, что это была Барбара, да, вспомнила, именно Барбара. Она сказала, что к тому времени, когда ей исполнилось девятнадцать лет, она уже два года была замужем. Фрэнсис рассмеялась, залпом выпила бокал вина, а потом сказала, что с радостью выйдет замуж за любого, чей доход – не менее полутора тысяч в год и кто женится на ней, как порядочный человек, и будет относиться к ней с уважением. Как вы, наверное, догадались, все были ошеломлены. Стало так тихо, что, если бы упала булавка, все бы услышали. Однако Фрэнсис, откинувшись в кресле, ждала, что кто-нибудь заговорит, но поскольку все молчали, она рассмеялась и смеялась до тех пор, пока не разрыдалась…

– Что же заставило ее сказать такое? – Мэри не могла скрыть своего недоумения. – Ведь раньше, когда я еще была здесь, ей достаточно было только пошевелить пальцем… У нее был такой выбор. И кроме всех прочих, король…

– Да, но ведь он не мог жениться на ней, как бы сам того ни хотел…

– Я уверена, что она сама не понимала, что говорит, – настаивала Сесили, чье мягкое лицо вполне соответствовало доброй душе.

– Я думаю совсем по-другому, – произнесла Джоан. – Мне кажется, что она это сделала вполне сознательно. Словно бросила перчатку.

– Я согласна с вами, – сказала Джулия. – Это был вызов.

– В таком случае – весьма дурного вкуса, – сказала Джоан. – Могу поклясться, что она получила предложения от всех холостых мужчин, которые там были раньше, чем наступил следующий вечер.

Мэри отрицательно покачала головой.

– У меня нет такой уверенности в этом. Большинство ищет расположения короля и вряд ли сочтет благоразумным поступком женитьбу на его фаворитке. Ведь мы не знаем наверняка, какие между ними отношения, между Фрэнсис и королем. Мужчина, который женится на ней, может оказаться всего лишь ширмой.

– Фрэнсис говорила о джентльмене, который женится на ней и будет относиться к ней с уважением, – напомнила им Сесили. – И Его Высочество герцог Букингем потом сказал, что он уверен – Фрэнсис именно это и имела в виду. Он считает, что она хочет покинуть Двор.

– И король, и королева, скорее всего, постараются не отпустить ее, – сказала Джоан. – Не правда ли, это странно? Ведь королева не слепая. В течение всех этих лет она не могла не видеть, что происходит с королем. Ведь он же глаз не сводит с Фрэнсис.

– Возможно, до сих пор ее это не очень волновало. До тех пор, пока он добр и нежен с ней и не намерен разводиться, ее все устраивает. Это очень грустно. Насколько я понимаю теперь, самое важное в жизни – верный, любящий муж, – закончила Мэри торжественно, играя с обручальным кольцом, надетым на палец, и рассматривая его с таинственной и многозначительной улыбкой, которая не могла не привлечь внимания незамужних фрейлин.

– У королев есть больше, чем у обычных женщин, но в чем-то они беднее их, – попыталась подытожить все высказывания Джулия. – И, может быть, для королевы не так уж плохо, если у короля только одна любовница, которая к тому же симпатична ей самой. Ведь Фрэнсис, в известной мере, уничтожила Барбару, которая так оскорбляла Екатерину.

– А как Каслмейн отреагировала, когда Фрэнсис… да, объявила что выставляет себя на продажу? – спросила Мэри, и Джоан ответила ей:

– О, она очень смеялась и сказала Фрэнсис, что та сошла с ума. Но она будет очень довольна, если какой-нибудь бедняк… я хочу сказать, если кто-то, у кого нет полутора тысяч фунтов, предложит Фрэнсис свою руку и сердце, и она, после всего сказанного, будет вынуждена согласиться, чтобы ее не сочли обманщицей. Она покинет Двор и поселится где-нибудь в глуши. Неплохой финал для Прекрасной Стюарт! А Барбара Каслмейн снова станет царить во дворце!

– Я сомневаюсь в этом, – неуверенно сказала Джулия. – Всем известно, что король очень устал от нее. Скорее похоже на то, что она найдет себе кого-нибудь другого. И король, кстати, тоже. Фрэнсис Стюарт очень яркая красавица, и на ее фоне более хрупкие и нежные девушки просто не видны.

Поскольку никто из девушек не считал Джулию ни «нежной», ни «хрупкой», а скорее лицемерной и хитрой, им не могло прийти в голову, что она уже видит себя на месте Фрэнсис. За последнее время король дважды танцевал с ней, в чем, конечно, не было ничего особенного, потому что время от времени он открывал танцы в паре то с одной, то с другой фрейлиной. Однако сама Джулия думала, что произвела на Карла сильное впечатление, потому что он обратил внимание на ее розовое платье и сказал, что оно очень ей идет, и на ее ресницы, заметив, что они очень длинные – не меньше дюйма. У Джулии действительно были очень красивые ресницы, длиннее и темнее, чем у Фрэнсис, о чем Джулия думала с особым удовольствием.

Между тем Фрэнсис, не подозревая о том, что ее поведение вызвало настоящую сенсацию среди фрейлин, была в гостях у матери, которая после возвращения в Лондон поселилась в Сомерсетхаус – официальной резиденции королевы Генриетты-Марии.

Вдовствующая королева предоставила миссис Стюарт, своему верному и преданному другу, большие апартаменты, и мать поспешила сказать Фрэнсис, что теперь здесь ее дом до конца дней, добавив, что эти апартаменты даже слишком велики для нее и Вальтера: в нескольких больших комнатах вполне могла бы разместиться целая семья, и у нее возникло желание кое-что переделать. Вдовствующая королева предоставила ей carte blanche[41] и разрешила сделать все, что она сочтет нужным.

Фрэнсис проявила к этим планам живой интерес и даже дала матери несколько советов: она была счастлива, что ей удалось отвлечь мать от разговоров о ее личных делах. Для Фрэнсис не было тайной, что в душе мать сильно разочарована ее поведением и недовольна ею, хотя, казалось бы, для этого у нее не было никаких оснований: королева поправилась, а все разговоры о разводе давно смолкли.

Миссис Стюарт, конечно же, не могла открыто посоветовать Фрэнсис уступить домогательствам короля. Она не захочет прямо высказать свое мнение об этом, хотя, Фрэнсис признавала это, Карл – скорее всего – правильно оценивает ее возможное поведение, если ее дочь станет его любовницей, и она узнает об этом. Миссис Стюарт будет рыдать и сокрушаться, исповедоваться какому-нибудь священнику, которому она особенно симпатизирует, потом же вполне освоится и примирится с происходящим.

Фрэнсис не думала, что матери известно о той сцене, которая разыгралась на приеме у Барбары. Сейчас она вспоминала о том, что произошло, со стыдом, хотя многого почти не помнила: она действительно в тот вечер пила гораздо больше, чем обычно, потому что никогда прежде у нее не было такого ужасного настроения…

После этой злополучной сцены прошло уже немало времени, и она была в отчаянии от того, что никто не принял ее вызов – в полном соответствии с тем, что предположила Джоан Уэллс. Кроме одного человека – Хьюго Ропера, которого принимали во дворце благодаря превосходному тенору и благородному происхождению, хотя было известно, что он очень беден. Он прислал ей любовное послание – поэму, в которой сетовал на свою бедность и воспевал свои чувства к ней.

Она тоже бедна, думала Фрэнсис, и, кроме красоты, ничего не может предложить мужчине, который склонен был бы жениться на ней.

Сегодня Фрэнсис приехала в Сомерсетхаус в дворцовой карете, но, не зная, сколько продлится визит, отправила кучера и горничную обратно. Миссис Стюарт, у которой не было своей кареты, но было право воспользоваться каретой вдовствующей королевы, вышла к главному входу, чтобы проводить дочь в Уайтхолл.

Однако там Фрэнсис уже ждала богато украшенная карета с золотыми и серебряными кистями и позолоченными панелями, запряженная четверкой гнедых красавцев. Фрэнсис сразу же узнала нарисованные на ней гербы, поэтому она ничуть не удивилась, когда тот, кто сидел в ней, как бы нехотя, лениво вышел, снял шляпу и низко поклонился – сперва матери, потом дочери. Фрэнсис молча смотрела на него.

– Миссис Стюарт? – спросил он. – Впрочем, можно и не спрашивать – сходство поразительное.

И еще кто-то смеет говорить, что он плохо воспитан, подумала Фрэнсис. Трудно представить себе кого-нибудь, кто был бы более галантен.

– Его Высочество герцог Леннокс и Ричмонд, – поспешно сказала она матери, поскольку миссис Стюарт смотрела на него с недоумением. – И мне кажется, он здесь специально для того, чтобы отвезти меня во дворец.

– Если мне будет позволено это сделать, – сказал Леннокс. – Мне сказали в Уайтхолле, что вы в гостях у родных, потом я случайно увидел, что карета вернулась, и подумал, кузина, что вам будет не на чем вернуться.

– Кузина? – недоверчиво спросила миссис Стюарт, но неожиданно сменила тон и продолжила уже совсем по-другому:

– Ну конечно же! Ведь Ваше Высочество тоже Стюарт, и мой муж был знаком с вашим отцом, милордом Обиньи. Вы очень торопитесь обратно? Может быть, вы разрешите пригласить вас – я хотела бы предложить вам легкий ужин.

– Я могу понадобиться Ее Величеству, maman. Мне очень жаль, но пора возвращаться, – поспешно сказала Фрэнсис, у которой не было ни малейшего желания продолжать эту неожиданную встречу под материнским подозрительным взглядом.

– Мне это не пришло в голову. Конечно, тебе следует вернуться, – согласилась миссис Стюарт, приняв как должное, что этот красивый молодой человек в роскошной фамильной карете приехал, чтобы проводить Фрэнсис.

Леннокс пробормотал что-то насчет того, что он надеется иметь удовольствие вскоре нанести ей визит. Фрэнсис помахала матери на прощание и села в карету. Форейтор закрыл дверь и занял свое место позади кучера. Кони рванулись вперед, и карета покатила.

– Но не во дворец, – сказал Леннокс, который, судя по всему, уже дал кучеру соответствующие указания, потому что карета покатила по Пикадили и Сент-Джеймс. – Насколько мне известно, королева не нуждается вечером в вашем присутствии.

– Нет. Она разрешила мне побыть с матерью столько, сколько я захочу, – призналась Фрэнсис. – Я сказала неправду, потому что ваше появление очень удивило меня, и я боялась, что она замучает нас обоих нудными вопросами. Откуда вы узнали, где я?

– Я встретил мисс Ла Гарде, и она сказала мне. Вчера вечером курьер принес мне письмо от нее. Я чувствую себя ее должником.

– Вы? Меня раздражает и злит то, что она вмешивается в мои дела.

– Уверяю вас, из самых добрых побуждений. Она видела, в каком я был состоянии, и просто пожалела меня.

– На самом деле? – Наивность и доверчивость Леннокса заставили Фрэнсис улыбнуться. – Я бы не сказала, что Джулия отличается особой добротой, но, может быть, я и ошибаюсь в ней.

– Ошибаетесь, кузина, конечно, ошибаетесь! Она написала мне о том, как вы провели два вечера после того, как объявили о своем согласии выйти замуж за любого, кто имеет приличное состояние и готов жениться на вас.

В неверном свете наступающих сумерек Леннокс увидел, как Фрэнсис вспыхнула, и на ее лице появилось злое выражение. Она отвернулась, потому что маленькая шляпка с пером, кокетливо надетая на пышную прическу, вовсе не защищала ее от пристального взгляда Леннокса. Но ее маленькие ручки, затянутые в светлые перчатки, украшенные жемчугом, задрожали, и Леннокс накрыл их своей рукой.

– Я не опоздал?

– Не опоздали куда?

– Вас не очень утомили нетерпеливые претенденты? Честность может заставить вас принять первое же предложение.

– Мне никто ничего не предлагал. Да я и не ожидала этого. Я просто сошла с ума, и никому не пришло в голову отнестись к этому серьезно. Я выпила слишком много вина, но у меня нет таких способностей, как у Вашего Высочества, и я не могу скрыть, когда немного пьяна.

– Я абсолютно трезв, – ответил Леннокс. – За целый день я не выпил ни капли.

– При такой погоде это, наверное, очень тяжело. Должно быть, вы умираете от жажды.

– Мое физическое самочувствие значительно лучше, чем состояние души. Я думал, что у меня нет никакой надежды. Можете себе представить, я совершенно не ожидал, что у меня не будет соперников, и должен вам в этом честно признаться. Но раз дела обстоят именно так, мне остается только задать вам один вопрос. Не хотите ли взять меня?

– Взять вас? – глупо переспросила Фрэнсис.

– Разумеется. Разве вы не поняли меня? Вы предложили себя любому, кто готов жениться на вас. По крайней мере, это я могу вам гарантировать, хотя я в долгах и разделываюсь с одним долгом только для того, чтобы тут же влезть в другой. Но я стою больше, чем пару тысяч в год.

Фрэнсис повернулась к нему и спросила:

– Вы в своем уме или только притворяетесь, что трезвы?

– Как я могу быть не трезвым, если даже не выпил и кружки пива? Я пил воду, одну только воду, и она безобразно булькает во мне, ведет себя, как дикий зверь, которого загнали в клетку!

– Надеюсь, что вы не повредите свой желудок и, может быть, даже постепенно привыкните к ней, – ответила Фрэнсис, стараясь не рассмеяться.

– Никогда в жизни! Это был совершенно особый случай!

– Если вы женитесь на мне, у вас будет много подобных случаев. Впрочем, не думайте, что я принимаю вас всерьез, кузен.

– Нет, вы должны принимать меня совершенно серьезно. Неужели вы думаете, что я примчался сюда из Кобхем Холл, чтобы дурачиться? Ведь я уговаривал себя, что мне лучше никогда больше не встречаться с вами.

– Тогда почему же вы здесь?

– Потому что, когда я понял, что у меня появился шанс… Я не смог справиться с собой. Бог свидетель, вы жестокая негодница, Фрэнсис Стюарт, и я дурак, что предлагаю вам свое сердце. Однако вот оно. Возьмите или откажитесь.

– Разумеется, откажусь, – немедленно ответила Фрэнсис.

– Значит, вы не просто негодница, но еще и дура. Джулия Ла Гарде не сомневается, что вы слегка не в себе. И мне кажется, что наш кузен, король, приложил к этому руку. Сказал, наверное, что не намерен больше позволять дурачить себя и что вы должны решить наконец либо вы принимаете его условия, либо…

– Либо – что? – нетерпеливо спросила Фрэнсис.

– Честное слово, я понятия не имею, чем он угрожал вам. Не могу сказать, что я симпатизирую Карлу. Может быть, он вполне заслуживает вашего отношения, но в случае с вами он проявил себя с самой лучшей стороны. И его нельзя осуждать, если, потеряв терпение, он силой хочет добиться от вас того, чего многие мужчины на его месте уже давно добились бы.

– Прекратите! – закричала Фрэнсис, и Леннокс почувствовал, как задрожали ее руки, которые он все это время не выпускал из своих.

Однако он вовсе не намерен был молчать.

– Мне кажется, было бы лучше для вас, если бы вы уступили ему.

– Но я не могу! Не могу! Я лучше умру! Неужели вы не понимаете, что я не могу?!

– Да, я понимаю… – тихо ответил Леннокс.

– И совсем не потому, что я обманщица и притворщица. Я никогда не хотела ни обманывать, ни притворяться, и мне кажется, что я никогда это не делала. Сперва мне было просто весело, все казалось игрой – забавной, увлекательной игрой, которая никому не причиняла никакого вреда. Я могу признаться вам, что, если бы я любила Карла, все остальное перестало бы волновать меня, я просто забыла бы обо всем… Но… Я хочу быть честной с вами, хотя вы этого совсем не заслуживаете, потому что очень грубо обошлись со мной. Иногда мне просто кажется, что я вообще не могу полюбить так, как любят женщины… Я очень люблю короля. Если бы он был моим братом… о, я была бы очень предана ему, но принадлежать… нет, я не могу… Если бы королева умерла, это было бы ужасно, потому что я не смогла бы отказаться стать его женой… Но… это было бы для меня невыносимо… Наверное, правы те, кто говорит, что у меня холодное сердце, и мне часто бывает очень грустно из-за этого.

Наступило молчание. Они ехали в сторону Челси и Кенсингтона.

– Он слишком стар для вас, – сказал Леннокс спокойно и доверительно. – И у него было слишком много женщин. Именно это и отталкивает вас. А другие – те, которые вокруг вас крутятся, – они лучше?

– А вы? – ответила она вопросом на вопрос. – Вы сами лучше? Вы были дважды женаты.

– Разумеется, я не новичок, – самодовольно ответил Леннокс, и глаза Фрэнсис наполнились слезами, потому что эта его уверенность в себе всегда очень раздражала ее. – Но я был женат на женщинах, которых любил. И какой бы печальной ни была моя вторая женитьба, я не виноват в смерти моей жены: когда я узнал, что она больна, были приглашены лучшие врачи. Они сказали, что болезнь началась очень давно, и когда я узнал об этом, то дал ей слово, что ни пенни из ее приданого не потрачу на себя, а использую все деньги для восстановления и ремонта Кобхема. Она умерла счастливой, не зная, что умирает. Что же касается Бетти, то я все рассказал вам во время нашей первой встречи.

В его голосе не осталось никакой самоуверенности, он стал тихим и печальным. Однако Фрэнсис решила спросить его о том, что уже давно интересовало ее и будоражило ее любопытство.

– А что произошло с Елизаветой Гамильтон? Кажется, она отказала вам, кузен, Шевалье де Грамон рассказывал, что когда вы ухаживали за ней, сказали, что без приданого не женитесь.

– Она сама спровоцировала это. Она настаивала на том, чтобы король обеспечил ее приданым за те услуги, которые ее отец оказывал ему в начале Реставрации. Когда приданое было обещано, она рассмеялась мне в лицо и сказала, что любит де Грамона, который не смог бы жениться на ней без этого приданого, потому что проигрался дотла. Она вышла за него замуж, не так ли?

– Да, но…

– Эта пара гнусно обошлась со мной, и нет ничего удивительного в том, что они меня презирают. Им гораздо удобнее представлять меня негодяем и интриганом.

– Возможно, вас приятно удивит то, что и у меня тоже есть кое-какие деньги. Мои драгоценности стоят не менее десяти тысяч. А, может быть, даже и больше, – с гордостью сказала Фрэнсис.

– И вы ничего не оставите себе. Во всяком случае, ничего, что было подарено королем.

Неожиданная страстность этих слов не только удивила, но и успокоила Фрэнсис.

– Может быть, о нас обоих думают превратно. Клянусь вам, в моем поведении было больше глупости, чем злого умысла! И все-таки не кажется ли вам, что будет лучше, если я попрошу короля отпустить меня в монастырь?

– Никогда! Только попробуйте, и я насильно увезу вас!

Он обнял ее и, прижав к себе, стал искать ее губы. Она попыталась увернуться от этих объятий, чего никогда не позволяла себе с королем. Но он не собирался выпускать ее и, найдя ее губы, нежно, но настойчиво приник к ним. У Фрэнсис неожиданно пропало всякое желание сопротивляться ему, настолько нежным был этот поцелуй, и, к своему удивлению, она почувствовала, что ей легко и приятно отвечать ему. Она привыкла к ласкам опытных и жадных рук короля, которые заставляла себя терпеть, а Леннокс обнимал ее уверенно и спокойно, и ей было приятно чувствовать прикосновение его щек к своему лицу.

Потом, когда она прижалась к его плечу, ее маленькая шляпка, которая очень ненадежно сидела на локонах, совсем сбилась на затылок. Фрэнсис с трудом произнесла слова, в которых были и искренность, и застенчивость:

– Я не всегда бываю ветреной и глупой.

– Разве я сам не знаю этого?

– Откуда?

– Разве вы не огорчались, когда болела королева, вместо того чтобы радоваться? Разве вы не сочувствовали мне, когда я рассказывал вам о смерти Бетти? Разве я не понял, что для вас иметь такой дом так же важно, как и для меня самого? У вас гораздо больше оснований сомневаться во мне, чем у меня – в вас, потому что у меня репутация распутника и мота. Если говорить честно, я довольно равнодушен к женщинам, хотя остальное – правда. Пьянство и расточительность – вот мои основные пороки.

– Привычки, – мягко поправила его Фрэнсис. – Разве вам захочется напиваться, если вы будете счастливы?

– У меня нет определенного ответа на этот вопрос, хотя моя самая большая радость – Кобхем, и там я могу быть трезвым. По крайней мере, когда занят.

– Но вы же сказали мне, что в вашем доме хватит дел на годы. Что же касается расточительности… наверное, в этом нет большого греха, ведь вы же на свои деньги снарядили эти каперы. И потом… есть еще Кобхем… Если бы это был мой дом, я согласилась бы целый год обходиться без новых нарядов и все деньги тратить только на него…

– Именно этого я и ждал. Кобхем способен разорить меня.