Джон Барнс

Призраки[1]

Корабль был построен по меньшей мере четырнадцать тысяч лет назад по обычному времени, то есть более двух тысяч лет назад по корабельному. Однако в бортовых журналах имелись пробелы, а самые старые записи невозможно было прочесть на современном оборудовании, так что экипаж полагал, что судну, скорее, восемнадцать тысяч лет по обычному времени, или три с половиной тысячи по корабельному. За свою жизнь он носил множество имен. Сейчас он назывался «9743», и это название легко понимали диспетчеры любой заселенной людьми планеты.

В последние два века корабельного времени общение экипажа с большинством портов полностью сводилось к математическим формулам. Проводя корабль к причалу, устройства искусственного интеллекта болтали о физике и астрономии, затем — о ценах, количестве товара и адресах, а члены экипажа, несмотря на все свои усилия, не понимали ни слова из местного языка, разве что изредка догадывались о значении некоторых слов. Вероятно, первое слово в разговоре означало «привет», последнее — что-то вроде «до свидания», а в промежутке астронавты улавливали эквиваленты выражений «могу ли я?» и «благодарю».

Это не оказывало заметного влияния на работу корабля; к тому же в математических мирах не было ничего интересного; по крайней мере, они ничего не смогли бы добавить в судовую библиотеку. Где-то вдалеке маячила тревожная перспектива того, что математические миры вскоре начнут отклонять визиты кораблей и через какое-то время прекратят сношения с другими планетами. Но, как ни странно, после интервала длиной в несколько веков некоторые из этих чудных планет снова выходили на связь и призывали к себе корабли.

В этот вечер перед экипажем встала проблема, гораздо более насущная, чем пополнение развлекательной библиотеки, и гораздо более важная, чем постепенная изоляция планет. Астронавты нуждались в новом члене экипажа, и сегодня они устроили роскошный ужин, с настоящей пищей, вином и гравитацией, чтобы обсудить, где же раздобыть пополнение.

Для нормальной работы «9743» требовался экипаж из четырех человек. Но люди нужны были не всегда, а только при входе в систему, выходе из нее (таковы были законы космоса) и для совещаний. Эти собрания, посвященные вопросам бизнеса и навигации, проводились всякий раз, когда цены в пункте назначения сильно изменялись по сравнению с предполагаемыми и требовалось скорректировать курс. Обычно во время совещания люди управляли кораблем в течение половины вахты. Тем не менее иногда движение около какой-нибудь звезды оказывалось таким плотным, что экипажу приходилось дежурить, пока корабль не удалялся на расстояние светового дня от планеты. В этом случае астронавты «9743» находились в обзорном куполе более одной вахты.

Таким образом, на тот редкий случай, когда потребовалось бы дежурить две вахты подряд, на корабле обычно летели восемь человек. Артур и Флокс были женаты и являлись капитаном и первым помощником; Деби и Йоко, две помощницы физика, делили просторные апартаменты со своим шефом Сквайром; Питер, астроном, был слишком замкнутым, чтобы спать с кем-то или даже поговорить лишний раз, но считался хорошим работником. С ним приятно было посидеть рядом, выговориться. На борту также находился Мтепик, математик, чья жена и помощница, Садден Кроу, умерла два года назад по корабельному времени.

В обычном времени с тех пор прошло десять с половиной лет, но у астронавтов была поговорка: «Никто не живет в обычном времени». Под словом «никто» подразумевались обитатели корабля.

Артур и Флокс решили, что Мтепик слишком стар для второй женитьбы, однако он удивил их, заявив, что у него впереди, возможно, еще двадцать лет по корабельному времени и он не хочет провести их в одиночестве.

Оставалось только одно возможное решение проблемы. Им придется купить раба. Такие вещи не поощрялись, но и не запрещались — на самом деле покупка раба являлась самым обычным делом. Деби, Питер, Садден Кроу и Артур сами когда-то были рабами. По крайней мере Деби и Артур искренне считали, что освободить невольника — поступок хоть и сомнительный с общепринятой точки зрения, но по отношению к рабу всегда гуманный.

Остальные были приняты на корабль детьми, росли на нем до четырех-пяти лет, затем были отправлены во внешний мир, на учебный корабль, и вновь присоединились к экипажу, став взрослыми. Все семеро, и свободнорожденные, и бывшие рабы, согласились, что лучше с самого начала воспитывать будущего астронавта на корабле.

Они не собирались никого брать на борт, но неожиданно Садден Кроу умерла в возрасте пятидесяти одного года от ожирения, недостатка кальция в организме и атрофии сердечной мышцы, вызванной жизнью в невесомости. «9743» находился по меньшей мере в двух годах полета от мест, где можно было раздобыть свободнорожденного младенца. Им пришлось бы усыновить ребенка и растить его до четырех или пяти лет — долгий срок для экипажа грузового корабля. Ведь астронавты не очень любят общение с себе подобными, а ребенок требует постоянного внимания.

Им предстояло терпеть неудобства в течение нескольких рейсов — сначала до мира, где можно было найти свободных детей-сирот, затем до планет-близнецов (это были две населенные системы, находившиеся на расстоянии шести-семи световых лет друг от друга, на орбите одной из которых курсировал учебный корабль). До планет-близнецов придется лететь четыре-пять лет, то есть двадцать пять — двадцать семь световых лет при скорости 98,2 % от световой, которой обычно следовал «9743».

У двух планет «9743» должен будет передать ребенка на учебный корабль, совершить несколько коротких рейсов, затем вернуться и забрать привезенного когда-то ребенка, превратившегося в тинейджера — члена экипажа. Таким образом, пройдет не один год, а доходы корабля в это время будут неуклонно падать.

Они могли бы позволить себе это, но ближайшей парой звезд были Солнце и альфа Центавра, а система, в которой продавались дети, находилась от них на расстоянии почти пяти лет полета. Таким образом, придется ждать еще семнадцать лет, прежде чем подросший член экипажа вернется на борт и сможет составить компанию Мтепику.

Мтепику исполнился восемьдесят один год, и в случае его смерти у них вообще не останется математика. Флокс и Деби, изучавшим математику в качестве дополнительного предмета, придется заменить его, и экипаж вынужден будет довольствоваться не слишком образованными и менее способными работниками.

А кроме того, перспектива усыновления и обучения свободнорожденного ребенка выглядела удручающе — длительные рейсы и низкие прибыли. Да, конечно, раб — это выгоднее. И для раба это будет не самая худшая жизнь, уверяли они друг друга.

До рынка рабов на Тогмарче, крупнейшей населенной планете в системе Бейтидри, было всего шесть световых лет пути, а что касается торговли, то это путешествие не должно было принести им особых убытков. По крайней мере эти убытки корпорация «9763» могла стерпеть легче, и все это обошлось бы гораздо дешевле, чем присутствие впавшего в депрессию математика на борту. Медицинский робот на 94,4 % был уверен, что Мтепик находится в депрессии. А кроме того, Мтепик и сам говорил об этом и считал, что депрессия — следствие одиночества. Робот заключил с вероятностью 78;5 %, что новый ученик математика поможет Мтепику прийти в себя, но команда была уверена, что вероятность выше — медицинские роботы ненавидят предсказывать что-либо относительно существ из плоти и крови.

У «9743» осталось некоторое количество лишнего топлива, и они могли бы, с легкостью поддерживая скорость 98,65 % от скорости света, достичь Тогмарча меньше чем за год. Если послать радиограмму немедленно, то она прибудет на Тогмарч почти на семь недель раньше самого корабля, так что покупатели и продавцы успеют подготовиться, а работорговцы выстроятся в очередь, желая продать им ученика математика со склонностью к жизни на космическом корабле.

— А все рабы, купленные «Девять тысяч семьсот сорок третьим», были благодарны за возможность остаться здесь после освобождения, — произнес Артур, завершая свою длинную неторопливую речь, начатую во время закусок и законченную, когда пили вино после десерта. — Жизнь здесь неизмеримо лучше той, которая ждет их там, на планете.

Артур обожал разъяснять вещи, понятные всем и каждому, что было весьма характерно. Как известно, капитаны тратят уйму времени на ненужные разговоры.

Все астронавты так изъясняются, для них говорить — это серьезное дело, это их отличительная черта. Они любят долгие, задушевные, обстоятельные беседы. Они приобретают привычку слушать вещи, слышанные множество раз, которые уже знают наизусть, просто чтобы сделать приятное рассказчику, испытывающему потребность выговориться. Поэтому, чтобы не надоесть друг другу, большинство астронавтов открывают рот очень редко, в основном на формальных мероприятиях.

— Дело в том, — начал Питер, и все вздрогнули от неожиданности — он очень редко вступал в разговор, — что мы даем им чувство собственного достоинства и личное пространство. — Он имел в виду рабов, хотя слова эти могли относиться к любому члену экипажа. — И к концу первого рейса они больше не скучают по дому. В любом случае их родина уже так далеко, что вернуться туда едва ли возможно. — Он выпил бокал охлажденного белого вина. Астронавты оставили корабль на автоматическом управлении на лишний час, чтобы поужинать в общем зале: вопрос требовал серьезного обсуждения. При скорости 98,1 % от скорости света и перспективе изменения курса несколько часов дополнительного ускорения мало что значили. — Я — за, — сказал Питер.

— Мы еще не голосуем, — немного суетливо поправила его Деби — она все делала суетливо.

Сквайр похлопал ее по плечу: это не сдерживало ее суетливость, но нравилось обоим.

— Мы понимаем, что он имеет в виду. До сих пор подобные вещи работали. Мы найдем подростка с большими способностями к математике и отсутствием личных привязанностей. Рабовладельцы жестоки; мы просто безразличны. Если она не слишком привыкла к любви и вниманию, она может даже решить, что мы добры. Тебе ведь нужна девушка, верно, Мтепик?

— Да, девушка.

Сквайр махнул рукой с видом человека, который предпочел бы чурбан:

— Во всяком случае жизнь на корабле лучше, чем побои, плохое обращение и вечные придирки. Немного уважения и чувства собственного достоинства часто творят чудеса.

Флокс кивнула, а когда она кивала, люди понимали, что голосование уже закончено и предложение одобрено. Все, даже Артур, говорили, что после его смерти она станет лучшим капитаном. Она сложила ладони домиком перед собой, снова кивнула и произнесла:

— Когда мы освободим ее, она захочет остаться с нами. Они все так делают. Таким образом, мы получим новую помощницу математика, которая в конце концов может стать нашим математиком. Это не так гуманно, как усыновление свободнорожденного младенца и воспитание его на учебном корабле в качестве свободного члена экипажа, и не так легко, как обмен с другим кораблем, если бы такой корабль нашелся. Но это в достаточной мере гуманна и в достаточной мере выполнимо. Так что мы приступим к реализации нашего плана. А теперь мы можем еще несколько часов обсуждать этот вопрос.

Все закивали: астронавты всегда непосредственны и часто намеренно откладывают решение важных вопросов. Они хотят заранее знать, к чему приведет то или иное новшество, — ведь в их жизни так мало нового.



В досье Зрины Мтепик прочел, что молодая женщина была дочерью фермера с Тогмарча и, когда ей исполнилось два года, обанкротившиеся родители продали ее в рабство. В ее характеристике говорилось, что она обладает высоким интеллектуальным потенциалом, но с трудом общается с людьми, поэтому на Тогмарче она ценилась мало. Торговец предназначал Зрину для места, где требовалась способность долгое время терпеть унижения, — либо для аристократа, любившего жестокое обращение с женщинами, либо для дома, где хвастались богатством, используя для мытья полов и чистки уборных живых людей вместо роботов.

Мтепик, как тот, кому предстояло жить и работать с этой девушкой, а также как самый чуткий человек на корабле (по последним оценкам медицинских роботов), был отправлен на планету, чтобы решить, стоит ли покупать Зрину. Сидя в воздушном резервуаре среди систем жизнеобеспечения, он думал, что купит ее в любом случае, чтобы поскорее избавиться от этой силы тяжести.

Его старые кости были источены жизнью в невесомости. Несмотря на худобу и удерживающие ремни, гравитация была все же слишком сильна.

Зрина изъяснялась на языке с неопределенной грамматикой и многочисленными алтайскими и семитскими корнями, так что автоматический переводчик работал вполне сносно. Похоже было, что, оказавшись на борту, с ее способностями она без труда выучит язык астронавтов. Мтепик подумал, что голос ее удивительно мелодичен для такого испуганного и несчастного существа. Кратко объяснив, что произойдет после того, как «9743» купит девушку, и убедившись, что переводчик донес это до нее, он спросил:

— Итак, ты хочешь, чтобы мы купили тебя?

Зрина ответила негромкой трелью, произнесенной приятным сопрано. Переводчик выдал:

— Вещь еще не поняла, есть ли у нее выбор относительно обсуждаемого вопроса, мой господин.

— Официально выбора нет. Неофициально могу сказать, что мы противники работорговли; «Девять тысяч семьсот сорок третий» никогда не перевозил и не будет перевозить рабов. Как тебе, вероятно, известно, планеты, на которых существует рабство, требуют от кораблей, перевозящих невольников, выполнения кодекса Каркха. По закону мы можем освободить тебя только после тридцати лет безупречной службы. Но кодекс Каркха действует в обычном времени; по корабельному времени, в котором мы живем, ты останешься рабыней не более семи лет, а возможно, и меньше. И, насколько это возможно в пределах кодекса Каркха, ты будешь рабыней лишь по закону. Мы станем относиться к тебе как к свободной женщине.

Мтепик вынужден был повторить это несколько раз, и они снова и снова возвращались к этому вопросу, пока он не убедился, что Зрина понимает условия сделки.

— Но мой господин по-прежнему описывает все так, то есть, простите, придает этому такой оттенок, словно вещь может выбирать, а вещь не приучена делать выбор там, где это имеет право делать только господин.

Он принялся объяснять ей все заново, заставляя себя терпеть тупое равнодушие переводчика, вполне нормальное для робота.

Первым, самым важным предложением, которое произнес Мтепик, было:

— Если ты попросишь нас не покупать тебя, мы купим кого-нибудь другого.

Затем — возможно, это имело для нее значение, даже если ей не позволяли так думать, — он потратил какое-то время на дальнейшее объяснение:

— Когда ты окажешься на борту, тебе придется делить со мной постель — в моем возрасте требования минимальны, в основном я просто страдаю от одиночества. Остальные члены экипажа едва ли потребуют от тебя секса — им это не нужно, но, если это случится, тебе придется согласиться. Согласно кодексу Каркха, наш компьютер должен подтвердить это при твоем освобождении.

Девушка, по-видимому, приняла это весьма легко, и Мтепик не хотел заставлять ее думать, что это камень преткновения. Он продолжал объяснять:

— Тебя берут на борт не в качестве женщины для постели. Твоей основной задачей будет изучить математику в достаточной мере и стать моей помощницей до того, как мы прибудем в порт, где сможем на законном основании освободить тебя. Потом ты легко сможешь сменить корабль или сойти на какую-нибудь планету, а оттуда снова отправиться в полет. В этом порту ты сможешь покинуть нас, если захочешь, или остаться членом экипажа и акционером. — Объяснить это было гораздо легче, так как робот был создан для перевода подобных предложений. Затем Мтепик вернулся к основному вопросу, и на этот раз дело, казалось, пошло быстрее. — Если ты попросишь нас не покупать тебя, мы купим кого-нибудь другого. Мы не хотим брать тебя на борт насильно.

— Вещи запрещено рассуждать, хочет ли она или не хочет того, что угодно ее господину, и я не знаю, как будет чувствовать себя вещь, если ей позволят судить об этом, мой господин. — Сказав это, она улыбнулась, возможно, чтобы дать ему понять, что она умеет говорить лишь формулами или что переводчик облекает ее слова в формулы, но она принимает его предложение. А может быть, что-то во всей этой ситуации затронуло ее чувство юмора? Во всяком случае эта улыбка ему понравилась.

Мтепик глубоко вздохнул и приказал тысячам механических пальцев выпрямить его, а нейростимуляторам — обострить его восприятие и облегчить боль.

У Зрины была смуглая кожа; работорговцы с помощью генной инженерии сделали ее волосы почти абсолютно белыми; она обладала длинным тонким носом и совершенными по форме подбородком и зубами. Глаза были темными, миндалевидными. Он подумал, что всего двадцать лет назад почувствовал бы к ней физическое влечение. А сейчас, когда ему исполнилось восемьдесят три, его привлекало то, что он ощущал за ничего не значащими словами переводчика. Она не хотела ничего преувеличивать и ничего обещать. Очевидно, она имела свое мнение и пыталась его выразить.

Мтепик описал ее будущее под другим углом, просто чтобы убедиться, что она все поняла.

— Мы считаем, на основании твоей психологической характеристики, что ты подходишь для жизни на корабле, и, как только мы покинем этот док, ты будешь жить с нами в качестве равноправного члена экипажа. — Более прямо уже нельзя было сказать.

— Если вещи дозволено будет спросить, похожа ли жизнь команды на жизнь свободных людей?

— Ты всегда можешь получить свою долю и сойти в следующем порту. Разумеется, до прибытия в порт тебе придется находиться на корабле. Если же ты решишь покинуть корабль, уже побывав в нескольких рейсах, то тебе необходимо будет некоторое время провести в больнице для реабилитации. Это в том случае, если ты захочешь постоянно жить на какой-либо планете. — Разговор напомнил Мтепику о том, как болезненна высокая гравитация, так что он решил ускорить переговоры. Он надеялся, что правильно понял эту странную улыбку, чудом возникшую на лице, отмеченном убийственной печатью рабства. — Я хотел бы, чтобы ты полетела с нами, — произнес он. — Я прошу тебя об этом. Я мог бы купить тебя и заставить. Но я предпочитаю, чтобы ты согласилась сама. — И, соображая, что бы еще предложить ей, он сказал: — Как только ты окажешься на корабле, моим первым приказанием будет следующее: перестань говорить людям «мой господин» и обращайся с нами как с равными.

Она ухмыльнулась, словно готова была вот-вот рассмеяться.

— В таком случае, если это доставит удовольствие господину, вещь желает, чтобы господин купил ее, мой господин.

Мтепик был абсолютно уверен, что она сказала совсем не это, но, во всяком случае, это означало согласие. Он не потрудился скрыть вздох облегчения.

Несколько часов спустя, на обеде в честь появления Зрины на «9743», когда ее заверили, что она больше никогда не вернется на Тогмарч, она с помощью другого переводчика объяснила:

— Я с самого начала собиралась согласиться, но переводчик не хотел, чтобы я знала, что меня просят об этом. Считалось, что у меня не должно быть своего мнения, не должно быть желаний. Когда я поняла, что он в действительности не переводит мои слова, я, разумеется, сказала «да» — было так приятно, что тебя спрашивают. Прошу прощения у Мтепика за то, что заставила его так долго сидеть в этом неудобном ящике. — И она снова одарила его своей непостижимой улыбкой.



На корабле прошло два года, в остальном мире — одиннадцать. Они направлялись в Солнечную систему, пропустив несколько совещаний, так как на Тогмарче взяли на борт груз под названием B-Hy-9743-R56, цена которого, как предполагалось, подскочит именно в момент их прибытия к Солнцу. Зрина бегло говорила на языке астронавтов, она уже неплохо разбиралась в теории групп и колец и оказалась более сообразительной, чем свидетельствовали тесты. Днем раньше Мтепику исполнилось восемьдесят пять, и Зрина была разочарована: в этом году никто не захотел организовать для него вечеринку (в прошлый раз она смогла уговорить только двоих), так что она устроила праздник только для него и для себя.

Зрина научилась находить приятное в том, как хрупкое тело Мтепика прижималось к ней в спальном мешке; кожа старика была такой мягкой и сухой, что на ощупь он походил на бумажный пакет с цыплячьими косточками. В то же время ей нравилось делать ему приятное, когда он хотел лечь в постель. Когда он умрет, думала девушка, ей будет не хватать его общества. Однако он мог протянуть еще долго — многие астронавты доживали до ста десяти лет.

В редких случаях, когда Мтепику требовалось нечто напоминающее секс, он осторожно будил Зрину и очень вежливо выражал свою просьбу. Она понимала его: он решил заставить ее забыть о том, что она — рабыня. Но Зрина верила в правила, она не хотела становиться свободной, прежде чем ее освободят. Тем не менее ей очень нравилось, что ей приказывают вести себя как свободной, — ирония ситуации смешила ее. Они часто добродушно спорили об этом — Мтепик хотел знать, что она думает, а Зрина пыталась говорить ему только то, что он хотел слышать, и они оба получали удовольствие, потерпев неудачу.

Она сомневалась, сможет ли когда-нибудь полюбить, но знала, что если это случится, то ей не встретятся неудобства, новая привязанность не вытеснит из ее сердца любовь к Мтепику.

Когда его узловатые от старости пальцы начали гладить ее обнаженную спину, она повернулась к нему, чтобы он смог коснуться ее там, где пожелает. Но старик приложил палец к ее губам и выдохнул прямо в ухо:

— Пойдем со мной.

Он выскользнул из спального мешка и подплыл к своей одежде. В помещении было довольно темно — горел только ночник. Девушка тоже выбралась наружу вслед за Мтепиком. Он, как всегда, улыбнулся, увидев ее, и подтолкнул в ее сторону мешок с комбинезоном. Она поймала одежду и натянула ее, как давно уже научилась — одним движением, подобно Мтепику, но быстрее, потому что была молода.

Он жестом пригласил ее следовать за собой и открыл люк, ведущий в главный коридор. Они молча проплыли вдоль коридора и оказались в рубке. Зрина была здесь всего четыре раза, когда «9743» нуждался в управлении людьми. В первый раз это случилось, когда они выбирались из гравитационной ямы Тогмарча, во второй раз — в яме в трех световых неделях от Бейтидри, в третий раз — перед тем, как поменять курс и включить все двигатели, чтобы покинуть орбиту Бейтидри, и в четвертый раз — всего две недели назад на совещании, когда обсуждались бюджет, цены, положение в пространстве, относительные скорости и перспективы.

На той встрече, две недели назад, Зрина уже смогла следить за дискуссией, хотя и не участвовала в ней. Она поняла, что Мтепик — превосходный математик. Это заставило ее усерднее налечь на занятия. Быть превосходным математиком казалось ей чем-то грандиозным, отчасти из-за того, что остальные явно уважали эту профессию, но главным образом потому, что это означало быть похожей на Мтепика.

Но сейчас, когда она пришла в рубку в пятый раз, их было всего двое. Мтепик не стал включать свет: они проникли внутрь, словно собираясь что-то украсть.

Она ничего не спрашивала.

За два года, проведенные на корабле в обществе Мтепика, Зрина научилась доверять ему. Иногда она задавалась вопросом: а может быть, она просто очень преданная рабыня? Но она склонна была думать, что доверяет Мтепику как свободный человек, что они с ним друзья, как свободные люди. Втайне Зрина очень гордилась этим.

Итак, она ни о чем не спросила. Она просто плыла рядом с Мтепиком вдоль сферической стены рубки. Поскольку он явно старался двигаться бесшумно, она прилагала усилия, чтобы шуметь еще меньше.

Некоторое время спустя стены начали светиться, и на куполе сферы появились изображения звезд — так происходило, когда экипаж начинал какой-нибудь маневр. Но сейчас звезды светились в десять раз ярче. На мгновение изображение задрожало, затем возникла голубая полоса с расплывчатыми ярко-синими пятнами Кассиопеи, среди которых светились Солнце и альфа Центавра, и с размытыми красными созвездиями Льва и Девы. Меньше чем через секунду все стало на свои места.

Мтепик и Зрина как будто парили в открытом космосе среди звезд, спрятавшись в теплые уютные комбинезоны. Без рабочих экранов было так красиво, и девушка удивилась, почему команда не включает изображение звезд во время совещаний. Возможно, ей удастся получить разрешение иногда во время вахты парить здесь среди блестящих точек.

Она потеряла счет времени, едва дыша и глядя, как по куполу ползут изображения звезд. Вдруг неподалеку от медленно движущегося созвездия Льва появилось какое-то мутное, слабо светящееся белое пятнышко, похожее на кусочек Млечного Пути, которое вскоре преобразилось в прядь тумана размером не больше монеты. Прядь тумана увеличилась в несколько раз, превратилась в полупрозрачный клочковатый белый водоворот. Водоворот разбух — и вот уже облако, состоящее из каких-то частичек, окутало корабль, поглотило его и сомкнулось вокруг людей, как ладонь, схватившая птенца.

Теперь частички выросли до размеров человека. Это и были люди — полупрозрачные, светящиеся, многие жестикулировали, словно говорили с кем-то, но не друг с другом. Похоже было, что они участвуют в какой-то большой беседе. Огромная толпа окружила корабль и унеслась прочь, за исключением дюжины людей, которые прошли сквозь стену и оказались в рубке.

«Как это возможно?» — поразилась про себя Зрина. Пульт управления был скрыт глубоко в недрах корабля, его со всех сторон окружал 750-метровый слой трюмов, аппаратов жизнеобеспечения, кают и двигателей. Но полупрозрачные фигуры, светящиеся, наверное, вдвое слабее самых ярких звезд, казалось, проникли прямо из космического пространства в пространство корабля.

Мертвенно-белые призраки, всего лишь очертания людей, наполнили темное помещение. Они заняли места, принадлежавшие членам экипажа, словно имели право сидеть здесь, включили перед собой рабочие экраны, проведя в воздухе пальцами или ладонями, как это делали живые астронавты. Ближе всех к Зрине сидела женщина в странном узорчатом костюме с рукавами и штанинами, в шлепанцах и перчатках. Зрина удивилась, на каких кораблях нужно столько одежды. Женщина, видимо, была астрономом, решила Зрина, заглянув через плечо на ее экран, но графики были подписаны на незнакомом языке.

Прямо перед ней мужчина в кителе, рубашке и брюках, похожий на героев рассказов о древней Земле, медленно ковылял, указывая куда-то и жестикулируя, как капитан. Сквозь его туманное одеяние Зрина видела обнаженную молодую женщину, у которой не хватало половины головы — ее словно срезали на уровне ушей — и по спине текли мозги. Несмотря на это, женщина работала за широким экраном, явно пытаясь справиться с большой матрицей. Она была недовольна работой, переделывая ее снова и снова; программа на экране внешне напоминала ту, которой пользовалась Зрина. Зрина смотрела, как женщина бьет по экрану кулаками, и гадала, в чем проблема: то ли в сложной задаче, то ли в отсутствии половины мозга.

Вокруг математика и его ученицы призраки трудились за своими призрачными экранами, казалось не подозревая о присутствии друг друга и живых существ. Они продолжали работать, смеяться, браниться, стучать по клавишам, и все это без единого звука, до тех пор, пока по кораблю не разнесся мягкий мелодичный свисток второй вахты. Тогда они прошли сквозь стены сферы, потускнели и скрылись, и звезды продолжали все так же светить на небе.

Мтепик включил главное освещение.

— Пойдем завтракать?

— Конечно, — сказала Зрина. — Может, нам стоит потом еще вздремнуть?

— Разумеется, ведь мы устали, — согласился он.

Если он и был разочарован тем, что она не задавала вопросов, то не показал этого.



Зрина дважды отмечала день рождения Мтепика: первый раз с Питером и Йоко, которые, будучи людьми добродушными, согласились все же не сразу, а второй — вдвоем с Мтепиком за день до того, как они видели призраков. Из этого Мтепик заключил, что она сама будет не против подобного праздника. Он заглянул в договор о продаже, чтобы узнать, когда у нее день рождения (они никогда не говорили об этом, и Мтепик решил, что не стоит показывать ей документ, пока она не попросит).

Как-то раз в конце вахты он удивил ее, сообщив, что ей только что исполнилось двадцать четыре года, и преподнес подарки, какие обычно дарят на кораблях: ее любимое блюдо, маленький сувенир, изготовленный в корабельной мастерской, — и выбрал время, чтобы посидеть с ней и посмотреть фильм, который, как он знал, понравится ей.

Зрина уже поняла, что Мтепик считает ее очень талантливой и думает, что когда-нибудь она станет прекрасным корабельным математиком, и еще она знала, что ему нравится ее общество. Но все же Зрину удивило, что он старается доставить ей радость. Раньше никому даже в голову не приходило сделать ей приятное — ни одной живой душе. Поступок Мтепика застал ее врасплох, немного вывел из равновесия, но она решила, что ей это нравится.

Накануне ее двадцать шестого дня рождения, после пяти месяцев, проведенных в порту на орбите Старого Марса, «9743» направился к Сигдракону, где Зрину должны были освободить. Теперь она была совершенно уверена, что ей нравятся доброта и забота Мтепика. Здоровье его начало понемногу ухудшаться, и молодая женщина осознала, что ей доставляет удовольствие ухаживать за стариком (до сих пор он лишь изредка нуждался в ее помощи) и быть с ним, когда ему становится страшно (эти приступы случались редко, но были весьма тяжелыми).

После длительных размышлений она пришла к выводу, что работорговцы причинили ей большой вред, и решила, что забота о Мтепике, возможно, самое близкое к любви чувство, которое ей доведется испытать за всю жизнь. Хотя она вполне могла обойтись без секса, ей хотелось, чтобы старик по-прежнему просил ее об этом. Иногда он бывал вспыльчивым и много спал. Ей нравилось сидеть или парить, прикасаясь к нему или обняв его, словно он был одеялом, а она — двухлетней девочкой.

Ум старого математика, когда он бодрствовал и не страдал от болей, казался по-прежнему острым, и Зрина благодарила за это судьбу. Она была довольна, что когда-то решила поехать с ним. Хотя это не обсуждалось, все знали, что она останется на корабле и, возможно, займет должность корабельного математика, когда Мтепик умрет или впадет в детство. Но никто не говорил с ней о неизбежности конца. Астронавты безразличны друг к другу, обычно они ничего не знают о чувствах своих товарищей, даже в тех случаях, когда это следовало бы знать. Однако даже они понимали, что Зрина будет ужасно тосковать по Мтепику и что звание математика мало значит для нее по сравнению с потерей единственного друга.

«Друг, — говорила она себе. — Мтепик — мой друг. Когда-то я думала, что он может стать моим другом. Как хорошо, что я поняла это сейчас, пока есть время оценить это».

Они преодолели примерно половину пути до места назначения. Приблизительно через два года по корабельному времени им предстояло закрыться в специальных камерах, предохраняющих стенки клеток в их телах от перегрузки, в пятьдесят раз превышающей земную гравитацию. Три дня спустя они, шатаясь, выползут наружу, усталые и голодные. Зрине уже три раза приходилось испытывать подобное, и она не боялась. Для нее переход от обычного режима к замедленному полету означал лишь небольшое неудобство, за которым следовали превосходная еда и сон — она всегда любила поспать.

Но до этого события оставалось два года, а во внешнем мире должно было пройти более десяти лет. Ей почти нечего было делать — лишь думать и учиться. Учиться было занятно: Зрина уже сдала экзамен на помощника математика с высшей отметкой и далеко продвинулась на пути к званию математика.

Зрина много размышляла о рекурсии.[2] Она находила интересным следующее: она не всегда знала, что ей нравится, и думала, что у каждого должна возникнуть такая проблема. Она была хорошо знакома только со своими товарищами, обитателями корабля, а понять их было почти невозможно, может быть, потому, что они также не знали, что им нравится.

Она особенно любила эти размышления о том, как она может не знать, что ей нравится. Мысли ее при этом образовывали словно круги, завитки, волны, спирали и приводили ее к основному вопросу — откуда она знает, что вообще что-то знает. Она словно спускалась вниз, в темную примитивную пустоту. Когда ее мысли исчезали за краем этой немыслимой бездны, они обрисовывали ее границу, как мерцание исчезающей пыли и атомов обрисовывает границу сферы Шварцшильда, окружающей черную дыру.

Иногда Зрина целыми днями следила за тем, как одна мысль ведет к другой, и подсчитывала, как скоро и какими тропами эти мысли возвращаются на границу неведомого. Она могла бы щелкнуть пальцами по любой плоской поверхности и создать рабочий экран, произнести вслух данные и развлекаться сколько душе угодно. Но, размышляя о рекурсивности мыслей, она предпочитала парить во тьме обзорной комнаты и смотреть на изображения звезд в реальном времени. Она могла бы выбрать любой момент времени и любое положение звезд, но всегда выбирала реальное. Она всегда задавала небольшую яркость, чтобы видеть светящиеся точки, только когда глаза привыкнут к темноте.

Затем она задерживала дыхание, и сердце ее билось медленнее, и в полном спокойствии она дожидалась, пока ее ци[3] достигало тан-тянь,[4] и мысленным взором видела перед собой экраны, матрицы, графики, уравнения и без конца рисовала новые графики, статистические таблицы, чтобы изобразить и измерить рекурсию и цикличность своих мыслей. Она хотела выяснить, являются ли сами мысли о рекурсии рекурсивными и присуще ли им это свойство изначально. Она наблюдала, как все эти мысли плыли вниз, в неведомое, в непостижимую бездну, где таились главные вопросы, на которые не было ответа.

Когда Зрина наконец достигала внутреннего покоя и гармонии, она тихо приказывала устройствам рубки приглушить свет звезд, смотрела на небо, пока последняя звезда не угасала во мраке, а затем плыла обратно в комнату Мтепика. Часто она находила его спящим беспокойным, прерывистым сном, плавающим по комнате, потому что он заснул, не забравшись в мешок. Она мыла его и растирала, пока он не засыпал с улыбкой на лице, и, свернувшись рядом с ним, погружалась в приятный, глубокий сон без сновидений. Теперь кошмары, мучившие ее в детстве, почти исчезли, иногда появлялись лишь их бледные подобия.



Когда они прибыли в систему Сигдракона, кости Зрины еще сохраняли некоторую прочность, и, находясь на поверхности Алоизия, она смогла встать, поднять руку и получить освобождение. Она толком не знала, почему решила так поступить. Когда она вернулась на корабль, все это показалось ей грубым и неприятным, — она чувствовала, что на самом деле получила свободу на том обеде, который обитатели «9743» устроили в ее честь. Они обращались с ней так же, как прежде — как с равной, — но теперь они были обязаны так делать.

Она подтвердила свое освобождение, в архиве корабля была сделана соответствующая запись, и Зрина стала акционером «9743», наделенным равными правами с остальными. Теперь она могла распоряжаться фондом, который члены экипажа создали для нее, пока она не могла юридически иметь собственность. Это было сделано на случай, если им пришлось бы сесть на какой-нибудь планете, где соблюдалась конвенция Каркха, и подвергнуться проверке документов. В честь Зрины провозгласили тост.

Люди на Алоизии потребовали полной замены груза — такое случалось примерно раз в сто лет по корабельному времени. Организация, которую переводчик назвал «Корпорацией музея духовного гнева Алоизия», купила весь их груз и продала «9743» совершенно новый товар: объемом 1024 кубометра, высотой, шириной и длиной шестьдесят метров, с идентификационными полосами на каждой стороне.

Давным-давно никто из экипажа «9743» понятия не имел, что везет корабль; исключение составляла перевозка рабов, поскольку астронавты не хотели заниматься работорговлей, и живых существ, требующих ухода, — члены экипажа не хотели учиться ухаживать за ними. Итак, им было известно, что в контейнере не содержится ничего живого или, по крайней мере, ничего активного.

Кроме этого, они не знали ничего. Десятки лет в переговорах с экипажами других кораблей велся бесконечный спор о том, почему никто не знает, что лежит в трюмах. Кто-то утверждал, что со времен войн, происходивших пятьдесят тысяч лет назад, установилась традиция, согласно которой экипаж не несет ответственности за свой груз. Другие говорили, что все гораздо проще: сотни тысяч культур, живущих в обычном времени, меняются так сильно и так быстро по сравнению с жизнью на корабле, что все равно никто не смог бы понять, что представляет собой товар. Кто-то утверждал, что жители планет не доверяют астронавтам, боятся, что те похитят груз, если будут знать его предназначение. Однако большинство считало эту последнюю идею самой глупой. Ведь всем было известно, что самую большую ценность на корабле имеет свободное место, и кто захочет хранить какой-то груз и отказаться от места в трюмах? И никто не решится купить или продать нечто явно краденное, ведь обо всех контрактах сообщалось в эфире открытым текстом.

Вообще-то, даже если бы Зрина и узнала, что представляет собой груз, ей это было бы безразлично. Она знала, куда нужно его доставить, — в конце концов, это входило в обязанности математика, — и ей это было по душе. Им предстоял очень длительный рейс: место назначения было расположено в северной полярной области скопления миров Третьего Пульса. Населенные планеты этой части галактики находились так далеко от Земли, что их не было видно невооруженным глазом. Поэтому в древности они не получили имен и наблюдатели Второго Пульса дали им абстрактные названия. Зрине нравилось, что солнца носят такие имена, как Проницательность, Милосердие и Сверхъестественное. До прибытия в следующую систему на корабле пройдет шесть лет, а может, и больше, если на совещании выяснится что-нибудь новое.

Когда наступил ее двадцать девятый день рождения, они уже находились в открытом космосе и жизнь приобрела приятную монотонность. Она получила маленькие подарки, ей уделили особое внимание. Затем она растирала Мтепика, пока он не уснул, — он превратился в мягкую, тонкую оболочку, наполненную бугорчатыми костями, подумала она. После этого Зрина погрузилась в сон, довольная, что Мтепик присутствовал на ее первом дне рождения, который она отмечала в качестве свободной женщины. Она надеялась, что сможет завершить математическую подготовку и стать корабельным математиком, пока он еще здесь и в состоянии поздравить ее.



Мягкие пальцы и ладони Мтепика на какое-то мгновение прижались к ее лопаткам.

— В свой день рождения испытываешь какое-то странное чувство.

Она взглянула на часы: они с Мтепиком проспали пять часов после того, как отметили ее двадцатидевятилетие. Зрина повернулась и осторожно обняла его: в последнее время он иногда просыпался, разговаривая с людьми, которых видел во сне, и она не хотела пугать его.

Он обнял ее в ответ, сильно и уверенно, и она поняла, что он не спит, проснулся среди ночи, как это с ним часто бывало. Зрина подождала, пока он что-нибудь скажет или сделает. Вздохнув — ему нравилось обнимать ее, и она знала, что он с удовольствием лежал бы так еще долго, — Мтепик произнес:

— Сегодня в рубке появятся призраки. Я пойду, чтобы взглянуть на них еще раз. Хочешь пойти со мной?

— Разумеется, — ответила она. — Это случается, когда у кого-нибудь день рождения?

— Я думал, что только в мой день рождения. Но теперь и в твой. Одевайся быстрее. Предупреждение бывает только одно.

Мы должны попасть туда, прежде чем призраки зажгут свет, и сидеть тихо.

Они оделись, проплыли по главному коридору и оказались в сферическом помещении рубки.

В этот вечер все было как и в прошлый раз, только призраки были другими. Сначала размытые звезды, затем четкая картина неба, совсем тусклая, даже темнее, чем Зрина делала во время своей медитации. Быстро движущееся облако призраков, бесшумно приблизившееся из области Южного Креста, окружило их меньше чем за минуту. Тысячи призраков роились внутри (корабля? Рубки? Но пульт управления отделяли от внешнего мира 750 метров стен и помещений, и все же около двадцати призраков, казалось, приплыли сюда прямо из межзвездного пространства).

На этот раз Зрина в основном наблюдала за двумя молодыми людьми, очевидно близнецами, пытавшимися решить нечто вроде уравнения, хотя по обе стороны знака равенства находилась лишь вращающаяся разноцветная проекция какого-то бугорчатого эллипсоида.

А может быть, это была игра. Но что бы это ни было, оба от души смеялись. Зрине понравилось, как они обнимались и опускали головы на плечи друг другу, затем возвращались к своей задаче, или что это там было, сидя плечом к плечу, заставляя небольшие разноцветные шарики отделяться от одного эллипсоида и переплывать через знак равенства к другому эллипсоиду. Когда они это делали, оба пузыря меняли цвет и форму, а молодые люди одновременно хлопали в ладоши, ритмично, беззвучно, словно в такт неслышной песне.

Еще там была девочка-подросток. Зрина решила, что она приходится дочерью или родственницей женщине со срезанным черепом, виденной в прошлый раз. А может быть, это была та же женщина, но в детстве? Она сосредоточенно, как спортсмен, работала за экраном, испещренным текстом на каком-то языке, похожем на поздний конглийский.

Другая женщина, старая, толстая, с двойным подбородком, редкими седыми волосами, похожими на серый бархат, и странной, шершавой кожей на шее, была облачена в военную форму, которая могла принадлежать Последней Бразильской Империи, Древнему Лунному Мехико или Древней Гвинее. Во всяком случае, такую форму носили во времена Торговых и Импульсных войн, потому что она выглядела точь-в-точь как персонаж книги, с кодами банка на рукавах, в высоких ботинках и саблей в черных ножнах.

Зрина очень осторожно взмахнула руками, приблизилась к женщине в форме и присмотрелась к ней. Торговые марки какого-то банка на рукавах — значит, адмирал. В проколотой нижней губе украшения в виде маленьких черепов с рубиновыми глазами: четыре штуки, четыре победы в бою. На эмблеме банка были изображены древние знаки доллара и иены, скрещенные парами по обе стороны весов. Это могла быть эмблема любой из дюжин военных и финансовых компаний, существовавших в любое из трех тысячелетий той эпохи.

Адмирал была встревожена, пальцы ее скользили по экрану, изображение на котором постоянно менялось. На экране Зрина разглядела скопление белых точек, окруженных множеством красных точек, кое-где виднелись подписи на древнем романтийском языке. Некоторые скопления были соединены разноцветными линиями, некоторые — окружены полупрозрачными сферами с тикающими рядом часами. Время от времени появлялась общая картина, которая колебалась и вращалась, показывая, как армия располагается в пространстве.

Женщина непрерывно дотрагивалась до белых точек, как кошка-мать, стерегущая своих котят. Внезапно Зрина поняла: эскадра пыталась соединиться, чтобы вырваться из захлопнувшейся ловушки, и адмирал не желала терять ни одного корабля. Это была классическая ситуация, часто возникавшая во время войн. Красные точки изображали корабли-роботы — они неслись к выбранной цели с ускорением, в сто раз превышающим обычное, расходовали все топливо, разряжали все свои магазины и, истратив боеприпасы, пытались протаранить врага.

Когда такой корабль захватывал цель, а двигатели его включались на полную мощность, все вокруг расступалось перед этой первобытной яростью, и жертвы готовы были сдаться без сопротивления. Роботы знали, что они представляют слишком большую ценность, и не тратили свои ресурсы впустую, а выбирали цель, когда оказывались достаточно близко, чтобы поразить наверняка. Адмирал пыталась вытащить свою эскадру из окружения, теряя как можно меньше своих кораблей. Похоже было, что без потерь дело не обойдется, но в запасе оставалось еще много часов, так что она могла выбрать, какие корабли спасти, но не могла вывести их все.

Очень полная смуглая старая женщина в костюме без рукавов, таком же, как у Зрины, открыла хорошо знакомое приложение. Зрина мягко проплыла по воздуху, чтобы получше разглядеть, чем занимается женщина, и столкнулась с Мтепиком, подплывшим с другой стороны.

Он парил в воздухе, и тело его освещал тусклый свет, исходящий от призрака. Выступающие части его тела — лоб, нос, костяшки пальцев, колени — были серыми в полутьме; казалось, он отступает назад, прочь от призраков и звезд, в абсолютную, вечную темноту.

Внезапно на лице, плечах, груди Мтепика появилась сетка ярко светящихся нитей, словно проступающих сквозь кожу, — так лапша в дуршлаге появляется из кипящей воды.

Нити становились толще, сливались, заполняли промежутки. Плотная мерцающая сетка обрисовала бледное тело новорожденного ребенка: оно выступало, словно барельеф, в сантиметре над освещенной призрачным светом старой, морщинистой кожей Мтепика. Ребенок потянулся и зевнул. Свет, исходивший от него, озарил серую неподвижную фигуру Мтепика и словно высосал краски даже из его красного костюма, и губы старика стали серо-голубыми, как засохшая грязь.

Кривые ножки младенца, заканчивающиеся крошечными ступнями, едва доставали до нижних ребер Мтепика, но голова его была почти такого же размера, как у старика. Ручки с ладошками, которые едва ли смогли бы обхватить большой палец Зрины, тянулись в стороны, но не достигали локтей Мтепика. На сморщенном личике сияла беззубая улыбка, словно младенец хотел сказать: «Что? Как? Что все это значит?» Затем темные глаза, ясные и широко раскрытые, уставились на Зрину, и крошечный подвижный ротик скривился, сложившись в усмешку, которой Мтепик отвечал на ее лучшие шутки. Она невольно улыбнулась в ответ.

Сама не зная зачем, она положила ладонь правой руки на грудь младенца, мягко, думая, что рука пройдет сквозь тело ребенка и прикоснется к Мтепику. К ее удивлению, грудь младенца оказалась теплой, влажной и твердой.

Затем она поняла, что это мальчик: светящаяся горячая струйка ударила ей в грудь, оставив на комбинезоне мерцающий след, — призрачный ребенок, если это на самом деле был призрак, вел себя так же, как дети из плоти и крови.

Это случилось так неожиданно, что она засмеялась, стараясь не проронить ни звука, только тело ее затряслось, и Зрина почувствовала, как под ее ладонью зашевелилось тело ребенка, — он тоже смеялся, разделяя ее восторг. Рука ее скользнула еще немного вперед, и младенец исчез. Ладонь уперлась в грудь Мтепика, и Зрина почувствовала тяжелое биение его сердца и хриплое дыхание, словно он снова долго и напряженно занимался в спортзале — он часто ходил в спортзал, несмотря на ее мягкие упреки. Его старые костлявые пальцы сомкнулись вокруг ее сильной молодой руки, и он улыбнулся ей, сжимая ее ладонь.

Остаток ночи они, держась за руки, наблюдали за смеющимися близнецами, женщиной-адмиралом, толстой женщиной-математиком и прочими членами призрачного экипажа. Наконец раздался сигнал окончания вахты, и призраки растаяли в воздухе, а затем погасли звезды.

— Медленно включить свет! — приказала Зрина, и помещение озарилась светом; появились матово-серые стены, сплошные скучные стены — это была все та же рубка, что и всегда. — Завтрак в нашей каюте и долгий разговор? — предложила девушка.

— Конечно! Я так рад.

— Отчего?

— Ты сказала «наша каюта», а не «твоя каюта». Это случилось в первый раз за шесть лет.

— Так это было важно для тебя? Если бы я знала, что это имеет значение, я давно начала бы говорить так.

— Мне было важно, чтобы ты сказала это без моей просьбы. И сначала это не имело значения, а теперь имеет. — Они проплыли мимо сияющих всеми цветами радуги дверей. — А когда это стало важно, я начал отсчитывать время. Ты не будешь смеяться над моим старческим слабоумием?

— Ты не слабоумен, и я не буду смеяться над тобой.

— Ну хорошо. И вот, когда это стало для меня важно, я сосчитал дни с момента твоего появления на корабле, и теперь я знаю, что ты живешь здесь две тысячи двести двадцать два дня по нашему времени, и сегодня ты в первый раз назвала эту каюту «нашей».

— Кто-нибудь смог бы увидеть в этой цифре нечто странное, — сказала она. — Во всех этих двойках.

Они проплыли к своей каюте. Мтепик перевернулся в воздухе, как тюлень, отдыхающий среди морских волн, и сложил руки на животе.

— Другой нашел бы здесь нечто странное, но мы с тобой разбираемся в числах, а?

— Именно, — ответила она. — В восьмеричной системе это всего лишь четыре тысячи двести пятьдесят шесть, в двенадцатеричной — даже меньше, тысяча триста пятьдесят два. В метрической системе это будет тридцать две тысячи триста сорок два — самое большое значение, какое можно достичь, но это не очень много. И я бы сказала, что, если число не является инвариантом, мы можем не принимать его во внимание.

— Только сейчас игнорировать его нельзя, верно?

Это показалось им обоим забавным — они знали, что никто другой не оценит шутку, и они смеялись, заказывая завтрак и составляя официальное заявление о том, что сегодня они будут выполнять свои обязанности, находясь в каюте.

С годами Мтепик пристрастился к сладкому. Теперь его любимым блюдом на завтрак были мягкие, нежные оладьи, намазанные джемом из голубики, в такую оладью он заворачивал ванильное мороженое. Сегодня, неторопливо поглощая завтрак, старик, казалось, смаковал еду больше, чем обычно.

— Итак, — начал он, — что бы ты хотела узнать?

— Это все было на самом деле?

Он указал на ее грудь: влажное пятно еще светилось. Она провела по комбинезону пальцем; кончик пальца на мгновение замерцал, затем погас.

— И как это все происходит? — спросила Зрина.

— Не знаю, — признался Мтепик. — Я не знаю даже, почему я просыпаюсь с уверенностью, что призраки появятся. Или почему было так важно показать их тебе и почему я сам хочу их увидеть. — Он откусил еще кусочек оладьи и мял его деснами, пока не разжевал; Зрина ждала, и наконец он продолжил: — Но, знаешь ли, я все равно пошел бы туда. Там был призрак Садден Кроу, моей первой жены, — хотя ты мне, конечно, не жена. Но если ты захочешь, можешь ею стать в любой момент. Для нее это имело большое значение, а для тебя, мне кажется, нет.

— Мне это безразлично. «Не рабыня» — это единственный статус, к которому я всегда стремилась, и ты дал мне его. Ты знаешь, что я буду с тобой, пока ты жив, — возможно, мне следовало сказать — «пока ты хочешь этого». Но хочешь ли ты этого? Ты тоскуешь по жене?

— По правде говоря, не слишком. У нее был дурной характер, и она иногда была груба со мной. Я не возражаю против встречи, но надеюсь, мне не придется проводить с ней время, когда я стану призраком. Тридцать лет вместе на этой стороне — больше чем достаточно.

— Ты говоришь «на этой стороне» потому, что речь идет о положении в пространстве?

Мтепик нахмурился, поразмыслил немного и наконец покачал головой:

— Скорее я имел в виду стороны в игре или в загадке, чем стороны какого-то предмета или поверхности. — Он еще подумал, с удовольствием откусил немного оладьи. — По правде говоря, твоя дружба — веская причина для того, чтобы оставаться на этой стороне, этой причины более чем достаточно, но вот эта еда могла бы стать еще одной причиной. И когда я размышляю о других вещах, которые доставляют мне радость, я понимаю, почему большинство людей не хотят отправляться туда, куда им суждено уйти. Но, увидев ее там, я почему-то вдруг понял, как я уйду, если захочу уйти. Знаешь, иногда старое тело так мешает жить, оно так болит и где-то ноет, где-то зудит. Итак, в тот момент я захотел уйти, но теперь я рад, что не сделал этого.

— А часто призраки появляются на корабле?

— В последние два раза ты была со мной. Всего это случилось шесть раз. Пять раз в мой день рождения, и вот теперь — в твой. Я никогда никому не говорил об этом, но знал, что именно ты должна увидеть это. Я прочесал всю историю двадцати семи тысяч лет межзвездной торговли, искал в судовых журналах более миллиона кораблей — грузовых кораблей, работорговцев, военных, разведывательных, колонистов. Я нашел много сообщений о призраках, но большая часть из них на деле оказалась выдумкой, а остальные — в основном обломки каких-то культур, сорвавшиеся со своего причала в какой-то сказке и прибитые к берегу в культуре космических торговцев. Аппараты самого «Девять тысяч семьсот сорок третьего» могут зафиксировать появление призраков, но он не видит их. Мы можем разглядеть призраков на видео, но, если ты попросишь компьютеры корабля отыскать их на записях, сделанных в обзорной комнате за тысячи лет, они не найдут их. Компьютеры могут просматривать запись помещения, полного призраков, и не видеть их, они видят лишь пустую темную комнату.

— Значит, призраки не имеют физической природы. Но их можно зафиксировать на физических носителях. Что они собой представляют, как ты считаешь?

— Ярко выраженная дыра в пространстве-времени? — пожал плечами Мтепик. — Большая часть звездных торговцев хоронят тела в космосе на самой высокой скорости. В основном они движутся со скоростью девяносто восемь процентов от скорости света и выше. Когда тело оказывается вне защитного поля, атомы и пыль межзвездного пространства разрушают его, и оно теряет скорость, но это происходит медленно. И конечно, скорость тела гораздо ниже галактической скорости убегания.[5] За исключением немногих тел, которые падают на звезды и в черные дыры или сталкиваются с кометами; все похороненные в космосе тела должны оставаться там, разбросанные на расстоянии тридцати тысяч световых лет друг от друга, если учесть похороны во времена Первого Импульса, когда торговлю вели мало или не вели совсем.

— Каждый труп можно представить себе в виде длинной дорожки, на которой скопились атомы, ионы, молекулы и пыль из межзвездного пространства, по форме в данное время и в данной точке очень напоминающей умершего. Под воздействием окружающей среды тело постепенно разрушается, и в конце концов, через несколько миллионов лет, от него остается лишь облако нуклонов, летящее куда-то прочь из галактики. Возможно, нечто нефизическое течет обратно по тропе, которую они создали, и кристаллизуется? Или конденсируется? Наверное, самое подходящее слово — «организуется»; это облако организуется вокруг какой-нибудь случайной частички или ядра, называй его как угодно. Может быть, в месте, где пересекается множество таких «дорожек», они сплетаются, словно спагетти. Если в этот момент кто-нибудь вроде нас с тобой окажется рядом, он увидит рой призраков. Это объясняет связь с днями рождения. Дни рождения имеют большое значение, даже когда их даты так сильно различаются по корабельному и обычному времени, и полностью зависят от того, когда ты попал на корабль, и куда он летит, и какую продолжительность имел год на Старой Земле в тот момент, когда его взяли в качестве стандарта. Так что, возможно, призраки образуются вокруг значимых вещей, таких как корабли и дни рождения. Это имело бы какой-то смысл. Смысл — нефизическое понятие; призраки — тоже нефизические объекты. А вообще, что физические создания вроде нас с тобой могут знать о нефизическом мире?

— Но все это не объясняет появление младенца из твоей груди, или то, что этот младенец — ты, или то, что мы оба помним это, не говоря уже о призрачной струйке мочи, угодившей на меня.

— Так я был ребенком? А я удивился, почему мое тело показалось мне таким странным и таким маленьким и почему у меня не было зубов. Да, это, конечно, добавляет загадочности.

— А зачем призраки или духи появляются на космическом корабле?

— А почему бы и нет? Они могут появиться где угодно. И если уж речь зашла об этом, зачем существуют космические корабли? Корабли, управляемые роботами, почти так же наверняка могут достигнуть места назначения, и было бы так легко учитывать фактор потерь при назначении цен; гораздо более выгодно посылать груз куда-то и просто смириться с некоторыми потерями. А корабль, на котором находятся живые люди, должен иметь огромное количество лишней массы и свободного места. Так зачем мы здесь? В этом нет никакой экономии. Мы создаем различные предметы путем трансмутации и молекулярной сборки — мы никогда не «запасаемся провиантом», хотя иногда покупаем новые виды товаров, чтобы производить свои по их образцу. И мы знаем, что люди, живущие на планетах, опередили нас в технике на века или тысячелетия. Так зачем нам груз?

— Ты думаешь, это имеет какое-то отношение к призракам, — сказала Зрина. Это был не вопрос, она просто пыталась следовать за ходом его мысли.

Мтепик явно обдумывал все эти вещи долгое время, создал для себя стройную картину, выработал наилучший способ изложения — именно так он обучал ее математике. Она знала: ему нравится, когда она понимает его сразу, и знала, что это, возможно, ее единственный шанс разобраться во всем.

— Я думаю, мы имеем дело с очередной «дырой» в пространственно-временном континууме. Когда-то люди вели оживленную торговлю, возвращаясь на Старую Землю. Затем стало выгоднее вести торговлю между звездами. Кораблей в космосе стало больше. Сейчас в межзвездном пространстве летает множество кораблей, множество тел находится в движении, и торговля осуществляется словно сама собой. Возможно. Возможно, мы все лишь призраки людей, существовавших когда-то. Три четверти звездных систем, с которыми мы когда-то торговали, просто не желают принимать нас, появляются новые, затем после веков молчания вновь заявляют о себе старые планеты. Кто знает, что там происходит?

— Возможно, люди, живущие на планетах в обычном времени, просто сумасшедшие, а может быть, они играют в жизнь, потому что там не осталось жизни?

— Эти люди могли бы сказать то же самое о нас. Мы могли бы ликвидировать дела, укрыться на какой-нибудь подходящей планете и купаться в роскоши до конца наших дней.

— Я бы возненавидела такую жизнь.

— Я тоже. — Мтепик смущенно улыбнулся. — Как ты думаешь, мне не повредит, если я съем еще одну такую оладью?

— Ты в последнее время стал худеть, — ответила она, — и меня беспокоит твой плохой аппетит. Что касается меня, то можешь съесть хоть десять. И вообще-то говоря, поскольку меня это очень волнует, я хочу, чтобы ты съел как можно больше.

— Давай начнем с одной, но я учту твое пожелание. Да, ты права, я не очень много думаю о себе, но сейчас, по некоторым причинам, я хотел бы заняться собой — по крайней мере немного.

Зрина приготовила Мтепику еду — не потому, что он не в состоянии был сам делать это, и не потому, что это была ее обязанность. Подавая ему оладью, она сказала об этом, и он отозвался:

— Вот видишь? Тебе это приятно, потому что ты не должна делать этого.

Она подумала немного над его словами и сказала:

— Так, значит, призраки — это не галлюцинация. И они — не физическое явление в том смысле, как мы это понимаем, иначе роботы могли бы увидеть их, а не просто записывать их на видео. И ты думаешь, что, возможно, они находятся не там, где тела умерших, то есть следы тел.

— Именно так, только Садден Кроу разгромила эту теорию. — Мтепик пожал плечами. — Она всегда ловко громила теории. Это было одной из причин, по которым я считал ее хорошей спутницей жизни.

— Она обидела тебя! — воскликнула Зрина, сама удивившись своей горячности. — Ты говорил, что она была груба с тобой.

— Верно. Но я не был тогда таким беспомощным, как сейчас, а кроме того, она была ценным членом экипажа. И ты, конечно, тоже; и с каждым днем ты становишься все ценнее, и ты очень добра ко мне. Ты занимаешь здесь другую нишу, не ту, что она.

— Вот и хорошо, — отозвалась она. — Я совершенно не хочу занимать ее нишу.

Зрина произнесла это с излишней страстностью, и некоторое время они смущенно смотрели друг на друга. Она поспешно задала первый вопрос, который пришел ей в голову:

— Почему ты сказал, что Садден Кроу разгромила твою теорию о следах тел в пространстве-времени?

— Потому что ее похоронили в открытом космосе примерно в полутора годах пути от Эйди-Ридни. Ее путь никак не мог проходить поблизости от нас.

— Но она жила на этом корабле. Ее путь до смерти проходил по кораблю. А что, если здесь не имеет значения длина пути или места, где он пролегает? Допусти это — и, может быть…

— Но если мы допустим это, все слишком усложнится, — возразил Мтепик. — Тогда ограничений совсем не останется. Почему в таком случае мы не видим постоянно множества всяких призраков?

— «Математика — способ отыскания логических выводов из ограничений, и вся история математики — это история того, как ограничения становятся все более хрупкими и исчезают», — процитировала она. — Ты сказал мне это в тот день, когда я начала изучать алгебру. Возможно, мы видим их не так часто потому, что имеется недостаточно ограничений, чтобы породить их, или потому, что мы живем среди множества ограничений, или… вообще-то говоря, мы даже не знаем, что такое ограничения, верно?

— Трудно обозначить условия ограничения, — согласился Мтепик. — Но насколько я понимаю, все дело в дырах и пустотах. В мире, живущем по обычному времени, существует некая странная вещь, какое-то место, которое мы занимаем, хотя и не знаем, что это такое. Пустые места, остающиеся после людей, умирающих на корабле, и промежутки в пространстве, которые мы создаем, когда хороним их тела, и сама огромная пустота космоса… Каждая «дыра» ограничена со всех сторон, и каждая граница означает наличие дыры, — да, теперь ты наверняка считаешь меня слабоумным.

— Нет, — возразила она. — О нет. Ты знаешь, что это не так. Хочешь, я сделаю тебе еще оладью?



В последние несколько лет жизни Мтепика они беседовали больше. Зрине это нравилось. Она получила последнее повышение, возможное при его жизни, и стала «помощницей математика, готовой занять должность математика». Это заставило ее впервые задуматься о преемнике. Она решила, что, независимо от того, каким образом она обзаведется учеником (она надеялась купить раба, ей хотелось бы освободить кого-то так же, как когда-то освободили ее), она поищет кого-нибудь со склонностью к беседам. Многие обитатели кораблей не разговаривают друг с другом неделями или месяцами.

Согласно еще одной теории Мтепика, на звездолетах собираются те, кто страдает аутизмом и не может жить в обычном обществе. Их математические таланты уже не востребованы, потому что у людей теперь есть роботы. «Разновидность шикарного приюта для душевнобольных-математиков», — говорил он, кашляя и смеясь, когда она купала его, вытирала насухо и растирала. Она тоже смеялась, просто потому, что это говорил Мтепик, потому что она чувствовала, что скоро он уйдет от нее, и знала, что будет тосковать и ей будет не хватать его шуток.

Ночью после своего тридцатого дня рождения она проснулась, зная, что скоро в сферическом пространстве рубки появятся призраки, и почувствовала, как проснулся Мтепик, лежавший в ее объятиях. Зрина быстро оделась, одела его и осторожно повлекла за собой, как делала это в последние несколько месяцев, — он стал слишком слаб, чтобы самостоятельно передвигаться в невесомости.

Все было как прежде: новая толпа призраков; и внезапно из тела Мтепика возник тот самый младенец. Она взяла младенца на руки и несколько долгих мгновений держала его, нежно поцеловала крошечный ротик, а затем смотрела, как он уплывал прочь, хихикая и спотыкаясь, прочь к звездам, пока сам не превратился в маленькую светящуюся точку и не исчез. Она перенесла останки Мтепика обратно в их каюту: почему-то ей не хотелось сообщать остальным, что он умер в рубке.

Когда в следующую вахту члены экипажа хоронили Мтепика в космосе, они могли бы удивиться тому, что глаза Зрины были сухи, а лицо совершенно безмятежно. Но астронавты никогда не удивляются человеческим эмоциям — они не понимают их и утратили к ним всякий интерес.



Теперь Трео часто парил вместе с ней во тьме рубки.

— Это большое повышение, — сказал он, — и большая честь. Из тебя выйдет отличный капитан. Признаюсь, я рад, что смогу стать корабельным математиком, не дожидаясь твоей смерти. — Это была самая длинная речь, которую он когда-либо произносил, и Зрина увидела некоторую иронию в том, что он произнес ее в этой комнате — месте, где обычно царило молчание.

Сегодня был не обычный день. Флокс после смерти Артура решила добровольно уйти из жизни и собиралась осуществить свое намерение сегодня вечером, попрощавшись со всеми, так что им пришлось искать замену и капитану, и первому помощнику. Экипаж выбрал капитаном Зрину, а кандидату в офицеры Чангу было предложено досрочно стать первым помощником.

Зрина считала, что Чанг подходит для этой должности; он был молод и, в идеале, должен был еще несколько лет учиться. Но она рассчитывала, что он сможет поучиться потом, после ее смерти, когда станет молодым, энергичным, нацеленным на успех капитаном. Это было хорошее назначение во всех отношениях.

Сейчас они углубились в скопление систем Шестого Пульса, путешествовали среди новых миров, расположенных на малонаселенных окраинах освоенной людьми области, привозили и получали очередные грузы. Очевидно, здесь проходило совсем мало троп мертвых, о которых говорил Мтепик, но, когда они сбрасывали за борт тело Флокс, Зрина что-то почувствовала. На следующий день ей должно было исполниться пятьдесят лет, и чувства ее обострились. Так что она не удивилась, проснувшись с уверенностью, что в рубке сейчас появятся призраки. Она давно не видела призраков: они показывались только дважды со дня смерти Мтепика. Сегодня был первый раз с тех пор, как Трео появился на борту. Она разбудила его, велела быстро одеться и не шуметь.

Зажглись голубые звезды, затем стали красными, затем небо подернулось дымкой, звездное небо приобрело обычный вид, и появилась толпа призраков. Зрина только начала всматриваться в них с любопытством и радоваться, что снова видит это зрелище, как Трео в страхе закричал: он увидел Флокс, прошедшую сквозь стену и занимающую свое место. И все исчезло.

Это решило дело. Зрина заняла капитанскую каюту и отныне делила ее с Чангом. Она позволяла ему тереть себе спину, потому что ему, видимо, это нравилось. Время от времени она занималась с ним любовью, хотя его гораздо более привлекал второй помощник физика, Роберт, но, к несчастью, того любовь вообще не интересовала, по крайней мере та, которую предлагал ему Чанг.

Зрина не совсем отказалась от мыслей о любви, но прошло много времени, прежде чем она начала доверять Чангу не просто как коллеге и сносному партнеру в постели, — так много, что она успела узнать его слишком хорошо и смирилась с доверием без любви. Прошло еще больше времени, прежде чем она снова встретилась с призраками.



К тому дню, когда ей исполнилось восемьдесят пять лет, из старого поколения на корабле остались только она, Питер и Сквайр. Сквайр в основном спал в аппарате жизнеобеспечения. Тем не менее, когда его будили, он был вполне адекватен и постоянно жаловался. «9743» после голосования, которого Зрина добилась, действуя очень осторожно, был переименован в «Улисс»; это имя он носил двести девяносто лет назад. Зрина сама не знала, почему выбрала именно его.

Они находились в пределах Седьмого Пульса, вблизи границы исследованной человеком области; от родной системы их отделяли сто пятьдесят световых лет пути. Время от времени, через большие промежутки, они улавливали сильный шум тел, двигающихся почти со световой скоростью. Эти объекты имели примерно километр в поперечнике, но проносились сквозь межзвездное пространство с огромной скоростью, и их головная ударная волна оказывалась слишком велика для того, чтобы создать колебания в следах плазмы и породить микроволны.

— Новые корабли колонистов движутся гораздо быстрее старых, — заметила капитан Зрина, сидя за общим столом.

Она настояла на том, чтобы отмечать день рождения каждого члена экипажа, отмечать по-настоящему, и даже откопала кое-какие старые традиции. Например, все надевали смешные шапки, ели рыбу и пели песню под названием «Годы и годы» на древнем конглийском.

— Прежде чем я отойду в мир иной, я хочу увидеть еще одну часть Вселенной, — сказала она. — Мне кажется, сейчас самое время сделать это, и все вы получите от этого выгоду. Проделанное путешествие навсегда создаст нам прочную репутацию среди торговцев. Имя «Улисс» будет известно всем, а это доставит мне удовольствие, — надеюсь, также и вам.

— Шестьдесят лет назад, если верить сообщениям по радио, стали открытыми Солнечная система и система альфы Центавра, так что мы можем сделать по пути одну остановку. Мой план таков. Мы заполним трюмы только наполовину, — вполне вероятно, груза не наберется даже для половины. В любом случае сейчас, мне кажется, ни в одном порту не найти больше. Потом возьмем на борт сколько удастся избыточной массы, которую можно будет использовать в качестве топлива. Тогда мы сможем лететь при скорости девяносто девять и четыре десятых процента от скорости света вместо обычных девяноста восьми и двух десятых процента. Это значит, что время на корабле будет течь в девять раз быстрее, чем в остальном мире, а не в пять раз, как это было раньше. Таким образом, мы доберемся до центральных систем примерно за семь лет корабельного времени. Там мы поменяем груз, возьмем еще топлива и направимся к цели, в миры Седьмого Пульса, находящиеся на противоположной стороне галактики. В течение ста двадцати лет по обычному времени мы будем двигаться со скоростью девяносто девять и четыре десятых процента от световой. Корпорация в состоянии проделать это хоть сотню раз. Мне просто хочется быть там, когда путешествие закончится. Преодолев этот путь, мы создадим себе прочное имя среди межпланетных торговцев. Никакой другой причины нет.

Трео всегда голосовал так же, как Зрина; он всегда поступал так из боязни, что она сочтет его трусом, хотя она никогда не говорила ничего подобного. Его жена, помощник математика Фатима, тоже голосовала «за» вместе с ним. Питер мог бы проголосовать «за», потому что ему не нравилось заходить в порты и ему пришлась бы по душе идея умереть прежде, чем они сделают первую остановку. Вместе с ее голосом это будет пятьдесят на пятьдесят. Когда Зрина поделилась с Чангом своими мыслями, ей показалось, что ему понравилась эта идея, но про Чанга трудно было сказать, что ему понравится, а что — нет. Остальные трое поклонялись, словно богам, экономическим моделям, с шипением носившимся по компьютерам «Улисса» и парализующим всю деятельность ядом предельного дохода.[6]

— Есть вопросы? — спросила Слит, второй помощник физика, готовившаяся стать первым. Так было принято, потому что она была самой младшей по званию среди голосовавших, к тому же Слит была юна и обладала кипучей энергией в этом экипаже, состоящем из старых, усталых людей.

Большая часть команды шептала у нее за спиной, что она раздражает. Сквайр, когда выбирался из своего аппарата, бросал эти слова ей в лицо, а Роберт, первый помощник физика, говорил это холодно, словно сообщал атомную массу кислорода или орбитальную скорость какой-нибудь планеты.

Чтобы сгладить такое отношение, Зрина открыто показывала, что Слит сейчас так же дорога ей, как и в тот день, когда она появилась на борту двухлетней девочкой, слишком шумной для экипажа космического корабля. Старея, капитан все отчетливее понимала, что Слит здесь была единственным человеком, кроме нее, которая любила доводить дело до конца. Так что вопрос ее был естественным, а не только заданным по обязанности.

Проголосовали почти единогласно — только Сквайр и Роберт были против. Слит извиняющимся тоном сказала своим товарищам по каюте:

— Я хочу летать на знаменитом корабле, а эти рейсы по поверхности Шестого Пульса становятся скучными.

Зрина подумала, что дело, скорее, в другом. Просто Слит, которой еще не исполнилось и двадцати (она вернулась с учебного корабля, когда ей было всего двенадцать лет), слишком долго прожила вместе со злобной мумией в ящике и холодным человеком, который никогда ни с кем не разговаривал. Зрина не раз спрашивала Слит, не обращается ли Роберт с ней плохо, и Слит отвечала «нет» таким тоном, что Зрина интерпретировала это как: «Да, но, пожалуйста, не надо ничего предпринимать». Сегодня Слит в первый раз показала, что не намеревается оставаться на побегушках у Роберта и Питера, и это доставило Зрине такую радость, которой она давно уже не испытывала.

Той ночью, заползая в спальный мешок рядом с Зриной, Чанг сказал:

— Когда мы приблизимся к родной системе и ты проснешься, понимая, что скоро в рубке появятся призраки, не буди меня. Я боюсь их и ничего не хочу о них знать.

— Хорошо, — ответила она. — Ты читал мой дневник?

— Да, — признался он. — Я имею право, как первый помощник, читать все, что ты пишешь, и я не люблю просить. Но я попросил Трео, и он рассказал мне, как испугался в тот раз. Я отыскал видеозаписи всех твоих дней рождения и дней рождения Мтепика и увидел призраков на экране. Это так испугало меня, что я с тех пор плохо сплю. Так что не бери меня с собой. Я не хочу видеть привидения. — И уже более мягко добавил: — Можешь поговорить об этом со Слит. Она всегда была твоей маленькой тенью, так что она взглянет в лицо страху просто из любви к тебе.

— Спасибо, — сказала она. — Я так и сделаю.

Зрина повернулась к нему спиной, чтобы наслаждаться его теплом, не желая больше разговаривать. «Наверное, я пошла смотреть на призраков только из любви к Мтепику, — подумала она. — Но я все равно хотела увидеть их, хотя сама узнала об этом, только когда он показал их мне. Надеюсь, со Слит все будет так же».



Вечером своего девяносто третьего дня рождения Зрина перекатилась на другой бок и дотронулась до Слит — та уже несколько лет спала с ней вместе.

— Призраки, — сказала она. — Наконец-то.

— Я рада, — ответила Слит, которая проснулась мгновенно. Они включили свет и быстро оделись.

Она не была уверена, что действительно рада. В последние пять лет Слит и капитан беседовали о призраках по крайней мере каждые несколько вахт, и Слит постепенно поняла, что ее первая встреча с ними станет для капитана последней. Во время длительной и нестерпимо скучной остановки у спутника Старой Земли она заставляла себя казаться счастливой, изображала радость по поводу близкого появления призраков. И вот теперь, когда время пришло, у Слит не осталось времени обдумать свои эмоции: что она хочет чувствовать, что должна чувствовать. Она старалась лишь сохранять свои теперешние ощущения, которые были загадкой.

Зрина много рассказывала Слит о Мтепике, призраках и всех теориях насчет призраков, во время остановки, пока они искали необходимый груз, ей не приходилось много работать, всего лишь около часа в сутки. В конце концов роботы Старой Земли и «Улисса» нашли небольшую партию товара, но явно не в состоянии были объяснить, что находится в контейнерах. Они лишь дали понять, что, вероятно, этот товар понадобится кому-нибудь через двадцать лет в новом Шестом Пульсе, в мирах, находящихся в районе Южного Креста и Сентари.

Капитану не было дела до груза, так что Слит тоже решила не думать об этом. Малое количество груза означало, что у них останется больше места для урана-238. Он был нужен не для атомных двигателей, как в древности, — они могли с таким же успехом взять на борт сено, овес или воду, и взяли бы, если бы не нашлось ничего более плотного. Уран представлял собой достаточно плотное вещество, которое разлагалось на нуклоны в двигателе и выбрасывалось из носовой части корабля, чтобы расчистить им путь через межзвездное пространство. Имея дополнительную массу, они смогут двигаться со скоростью 99,7 процента от световой. Таким образом, время на корабле будет течь почти в тринадцать раз быстрее обычного. Теперь «Улисс» наверняка станет легендой.

«Но, — печально размышляла Слит, — легенда кончится не тем, что капитан Зрина приведет „Улисс\" в порт Саммер». Этот порт они избрали в качестве места назначения на последнем совещании около года тому назад и, соответственно, изменили курс.

Зрина и Слит много раз беседовали о призраках, и Слит не могла дождаться, когда увидит их вместе со Зриной; но она знала, что потом ей будет не хватать этих разговоров, и ей печально было сознавать, что не с кем будет поговорить об этой первой встрече. Однако, с другой стороны, ведь Мтепик видел привидения пять раз, будучи в одиночестве, так что, кто знает — возможно, другие тоже видели их, но никогда не говорили об этом?

И все же Слит мечтала, как после встречи с призраками она сможет поговорить о них с капитаном Зриной. Она выросла на корабле и из-за изменившегося плана полета провела на учебном корабле всего шесть лет — половину от обычного срока. Когда

она была маленькой, то большую часть времени следовала за Зриной везде, куда бы та ни пошла, а позднее много ухаживала за ней. Зрина всегда была ее единственным другом.

Слит знала, что будет ужасно тосковать по капитану, но считала, что не следует говорить об этом, когда глаза капитана искрятся радостью; и, когда они оказались в рубке, ожидая видения в темноте, ей стало легче — теперь она могла молча плакать.

Все произошло так, как ей рассказывала Зрина.

Призраки появились, и Зрина завертелась и запрыгала, словно была в десять раз моложе. Когда невысокая худая фигура — очевидно, это был Мтепик — прошла сквозь стену и появилась в рубке, из головы и груди капитана в доли секунды возникла светящаяся крошечная девочка, она отделилась от старого тела и протянула руки к Мтепику. Тот устремился к новорожденной Зрине и заключил ее в объятия. «Всего лишь несколько секунд, я в первый раз увидела призраков, и все закончилось», — печально подумала Слит.

И, словно подслушав ее мысли, Мтепик, державший на руках ярко светящегося призрачного ребенка, обернулся, и на лице его появилась теплая понимающая улыбка.

Ко всеобщему удивлению — даже к удивлению призрака Мтепика, — Зрина-призрак, новорожденный беззубый младенец с огромными глазами на радостном лице, лежавшая в молодых и сильных руках призрака-математика, помахала Слит на прощание, точно так же, как это делают все дети. Слит не смогла удержаться и захихикала вслух, и все призраки, кроме Мтепика и Зрины, исчезли, а звезды начали гаснуть.

Улыбнувшись, Мтепик поднес палец к губам: «Тс-с!» — и Зрина повторила его движение, и оба они снова помахали Слит, а затем уплыли к звездам и угасли вместе с ними, оставив Слит улыбаться во тьме.